Пьяный Силен. О богах, козлах и трещинах в реальности

Предисловие

Эту книжку я начал писать, когда жил в Антверпене. Я оказался там, потому что моя жена, неутомимая Шаффи, работала над короткометражным фильмом, в центре которого вроде как был Абрахам Ортелий, великий картограф и вообще мужчина – гордость Антверпена, живший где-то во второй половине XVI столетия. Еще мы быстро спускали кругленькую сумму, которую мне удалось выбить из Фонда Энди Уорхола за статьи об искусстве и всяком таком. Проблема была в том, что никаких особенных дел в Антверпене я не имел, разве что готовил для Шаффи и заботился об ее нуждах – не самое тягостное занятие; но, опять-таки, дурная голова, как говорится, рукам покоя не дает – есть в этой пословице какая-то мудрость. Внезапно (или это мне сейчас так кажется, что внезапно) я вспомнил, что Антверпен помимо прочего – это город Питера Пауля Рубенса. От этой мысли я впал в раздражение, поскольку Рубенс мне был абсолютно не интересен. Я даже не испытывал к нему неприязни – мне было просто плевать. Моей следующей мыслью было: «Напишу-ка я книжку про Рубенса».

Писать про Рубенса оказалось приятно, поскольку ограниченный объем интереса позволил мне сосредоточиться на выработке нового способа писать об искусстве – во всяком случае нового для меня. Нечто схожее пытались делать и другие. Но, бьюсь об заклад, их было не так уж и много. Я работал над стилем. Стиль должен был быть лобовым, иногда по натуре прямо-таки возбужденным. Мне хотелось сделать его веселым и странным. Мне хотелось сделать его иногда беззастенчиво интеллектуальным, а иногда – столь же беззастенчиво грубым. Я хотел, чтобы этот стиль позволял касаться глубоких вещей, труднейших вопросов о том, каково это – быть живым, но также и оставлять такие вопросы неразрешенными, поднимать разные важные темы, а потом над ними смеяться. Мне хотелось изобрести стиль, который ложился бы не линией, а спиралью.

Надеюсь, в какой-то мере это мне удалось. Об этом судить другим. Так оно, в общем, всегда и есть. Но должен отметить, что в конце я проникся к Рубенсу довольно-таки большим чувством. Я пришел к заключению, что он был настоящим человеком искусства – что бы конкретно это ни означало. Но по меньшей мере это должно означать, что он работал со сложнейшими вопросами как в плане своего ремесла – то есть техники живописи, так и в плане того, что ты посредством этой техники можешь сделать и показать.

Полагаю, что чтение этой небольшой книжки может развлечь того, кто позволит, чтобы его таким образом развлекли, и, могу добавить – plus uno maneat perenne saeclo[1].