"Млечный Путь, XXI век", 1 (42), 2023

Раб жил в каморке. Ел и пил,

Что разрешали, говорил,

Что запрещали, то не пел, -

Себе в две дырочки сопел.

При поведении при этом

Его назначили поэтом:

"Иди, поэт, мычи и немли

Исполнись волею моей,

И, обходя моря и земли,

Державным псам поклоны бей" ...

Поклоны бей, поклоны бей

У трона жалких королей,

В домах вассалов, их подруг,

И слугам их: а вдруг, а вдруг!..

Тебе до смерти не суметь,

Как птица в небе, вольно петь!

Повторяю за Блоком: "Фонарь и аптека...",

Сколько раз этот ряд повторялся от века.

Но закрылась аптека, сгинул старый фонарь,

А за ними генсек, президент, государь,

Петербуржцы в своих длиннополых пальто,

Дамы в шубах тяжелых, в пенсне господа,

Длинноногий канкан, Бим и Бом в шапито -

Все ушли цепью длинной во тьму, в никуда...

Представляете цепь: вереница вещей,

Черепа вперемежку с обрывками фраз -

Эту цепь тянет Время - безликий Кощей,

В ней, тяжелой и ржавой, есть место для нас.

Петербург разъедает болотная тля,

Правит бал, пироги жалких улиц деля.

Этот люд непотребный во все щели залез

(Тараканий общаг, недосып и обвес),

Грубым спиртом пропитан, он пахнет мочой,

Он живет без потерь, без удач, без любви,

Для него этот город - холодный, чужой,

Где во тьме, прозябая, жгут судьбы свои.

И вот эта толпа - без кровинки в лице! -

Позабыв про несчастную совесть свою,

Помогает тянуть злополучную цепь,

Зло сверкая глазами, на самом краю.

Остатки роскоши: фамильная камея

Была обменена на хлеб в сорок втором.

И вот она живет, у сыновей не смея

Просить о помощи, не думая о том,

Что смерть кружит за окнами, что внуки

Забыли бабушку, играют во дворе;

Сидит на стульчике, скрестив по-женски руки,

Быть может, так она сидела при дворе.

Заснули блики солнца на коленях,

Мурлычет кот под кухонным столом,

Ей нужно отдохнуть - пусть несколько мгновений, -

Вернуться в прошлое и вспомнить о былом.

Есть фрейлины на свете. Вам не верить,

Но мне - увидеть и узнать

Как превращаются разлуки и потери,

Дожди и вьюги в благодать.

И дар, не тронутый чужого века прозой -

Все так же ярок, будто нимб над головой.

Всем женским естеством - манерами и позой,

Она несет духовный облик свой.

Да будет счастлива простившая всех старость,

Надежда, прикоснись к ней ласковой рукой,

Любовь, сотри с ее лица ненужную усталость,

И, вера, словом успокой.

Жизнь бежит, стучит на стыках: поворот, вновь поворот,

А вокруг не вяжет лыка праздно едущий народ.

Кто-то травит анекдоты, кто-то пьет, а кто-то ест.

Ах, дорожные заботы, заселенье спальных мест!

Обустраиваться надо, не мешало б покурить,

Прикупить бы лимонада, да попутчиц покорить.

Все приедем: кто-то позже, кто-то раньше. Вот беда,

Унесет ушедший - ножик, сало резать чем тогда?..

Всем беднягу будет жалко: в эку темень с багажом!

И глупа его товарка! Ладно, ну его с ножом!

Эх ты жизнь, не знаем сами, в чем твой смысл и в чем твой сказ,

И философ, как Сусанин, в дебри вновь заводит нас.

Певчих птиц не слушать, в парки не ходить,

Глупостями душу чтоб не бередить,

Выйти из подъезда в ближний гастроном,

"От Москвы до Бреста..." подкрепить вином.

Холодно в квартире, страшно на Земле,

Как мишени в тире, банки на столе.

Чашки, помидоры, пачка сигарет -

И на водку скорый молодой сосед.

Вспоминать не надо юность, что прошла,

Ночи Сталинграда, прошлые дела:

Там еще мальчишкой я смотрел, как влет

Лупит по людишкам глупый пулемет.

Что ж, приказ - приказу ты не прекословь,

Убивай - и сразу, да родную кровь,

Кто же мог подумать, что среди ворья

Будет и сестричка старшая моя.

Знал же, что на фронте, знал, что где-то там...

Хватит. Все. Увольте. Наливай, братан, -

Выпьем за Победу, за рабочий класс...

Как сосед соседу: "Презирают нас...".

Меняется пиджак на Пастернака,

Какое извращение, однако.

Пиджак английский, строчка золотая,

Но лучше я свой старый залатаю...

Так я писал в году семьдесят пятом,

Где нищим был я, вместе с тем, богатым,

Где каждый час был без конца любимым,

Где каждый день был столь необходимым.

Вставало солнце где-то у вокзала

И жизнь мою, как леденец, лизало;

С восторгом рьяным желтые трамваи,

Гремя по рельсам, сон мой прерывали.

И вот иду я в гору по бульвару,

Деля весну с красавицей на пару;

Живет любовь у ней под шелком блузки,

И говорим мы о любви по-русски.

Ах, это время - корка апельсина, -

И остро пахнет, и блестит красиво!

Там все мои начала и основы,

Там все друзья и живы, и здоровы.

Под песенку еврейского квартала

Я жизнь хочу начать свою сначала,

Сначала жить с тоской необъяснимой,

Сначала посмотреть в глаза любимой.

Барокко, немного ампира -

Московская это квартира.

Под окнами, праздно сверкая,

Шумит, громыхает Тверская;

Глубокие кресла, обои,

Где красным и синим - левкои,

Под шалью хрустальная люстра -

Прикрыта от пыли искусно,

И в зеркале, будто все снится,

Нездешние строгие лица:

Столпились и смотрят сурово;

Исчезли - и видимы снова...

И снова вечерние тени,

Как листья заморских растений,

Ползут, извиваясь, по стенам,

Сгущаясь в углах постепенно.

Столица, столица, столица.

Не здесь довелось нам родиться,

Не этою улицей длинной

Шагать, отражаясь в витринах,

Не в этих вольтеровских креслах

Легко находить себе место,

Читая под лампой, к примеру,

Цветаеву или Бодлера.

Пока мы за шторами спим

В летящем по рельсам составе,

А, может быть, вещи честим,

С натугой под лавку их ставя;

Пока пьем разбавленный чай,

И медленно в тамбуре курим,

С друзьями пока балагурим,

Внимая задорным речам;

Пока мы над книгой сидим,

А, может быть, в шашки играем,

Вселенная ходом своим

Мешает галактики, к ним

Ледок подсыпая и гравий.

Крутой этот звездный раствор

Застынет узором пьянящим,

И кто-то начнет разговор

О вечном и непреходящем.

А ночь разрядится дождем,

И гром кавардак свой устроит,

И только тогда мы поймем,

Что жить - это многого стоит.

Замолкнем, посмотрим вокруг:

Живым быть - ну разве не чудо, -

И выпадет книга из рук,

И звякнет пустая посуда...

Сквозь набухшие жилы Арбата

Разношерстного люда поток;

Всё, чем наша столица богата,

Предлагает здесь каждый лоток.

Расклешенные платья бананов,

Пирамиды вальяжные шпрот

Беспардонно толкают и рьяно

На покупки приезжий народ.

"Понаехали тут, понабрали..." -

Эта общая мысль москвича.

Курят "Мальборо" местные крали,

Носят куртки с чужого плеча.

И над всей этой пестрой Москвою

Легкокрылая юность моя

Пролетает жар-птицей - судьбою,

Улетая в чужие края.

У красавицы Одессы,

Моря Черного отрады

Ходит русский император

Вдоль высокой балюстрады.

Перед ним его эскадра

Курс меняет, ловит ветер.

Для него, для самодержца,

Нет картин милей на свете.

Маневрируют фрегаты -

То, как чайки, рвутся в море,

То спешат скорей обратно,

Не теряясь на просторе.

И довольный император

Адмиралу объявляет:

"Два матроса очень ловко

Парусами управляют!

Их произвести желаю,

Без задержек, в офицеры!"

Но в ответ он слышит: "Эти

Молодцы - еврейской веры.

Потому они не могут

Офицерами считаться.

Разве только с иудейством

Согласились бы расстаться!"

Грозно крикнул император:

"В чем же дело? Окрестите

Их немедля, прямо в море -

ну, а после наградите!"

Двум матросам объявили

Императора желанье.

Двум матросом объявили

Адмирала приказанье.

Вот - на палубе, в крестильном

Одеянии матросы.

Вот - на палубе священник.

А над морем альбатросы

То ли бурю предрекают,

То ли на фрегат глазеют...

Адмирал кричит матросам:

"Ну-ка, в воду, поскорее!"

Обнялись матросы молча.

Подошли матросы к борту.

Поглядели в синь морскую -

Синь особенного сорта.

И - за борт... Вода вскипела -

И затихла... И напрасно

Император и священник

Ждали их в тот час несчастный.

Вот и солнце закатилось,

Легкий бриз прохладой веет.

Смотрит в воду император.

Смотрит в воду - и не верит.

Не вернулись два матроса,

А легли на дно морское.

Но в своей остались вере

Два матроса, два героя.

... У красавицы Одессы,

Моря Черного отрады,

Не гуляет император

Вдоль высокой балюстрады.

И в поход ушла эскадра,

В парусах играет ветер...

Двух матросов, двух героев

Больше нет на этом свете...

1845

1.

Маленький принц мой, усни,

К мягкой подушке прильни,

Месяц преклонит главу,

Вытопчут кони траву,

Певчие птицы молчат,

Только цикады звенят,

В сумерках тают мечты,

Спи, мой царёнок, и ты...

2.

И голоса во дворце,

Тень на высоком крыльце,

Сад от прохлады продрог,

Юркнула мышь за порог,

А за стеной "ох" да "ах" -

Это прислуга во снах

Ловит чужие мечты,

Спи, мой царёнок, и ты...

3.

Спят и простак, и мудрец,

Счастье плывет во дворец,

Счастье спокойного сна,

Сладкой судьбы тишина,

Слезы слетают с ресниц,

Больше не плачет мой принц,

Утром вернутся мечты,

Спи, мой царёнок, и ты...

Дворцовые камни, дворцовые камни,

Вы древнею книгой раскрыли века мне.

Пришел ощутить я, пришел посмотреть я

Иные эпохи, былые столетья.

Входил в мавзолей и смотрел с цитадели...

А вы на меня изумленно глядели,

Как будто впервые увидели чудо:

"Откуда пришел ты? Откуда? Откуда?

И ветры все те же, и небо все то же,

А люди - другие, на тех не похожи.

А те - как живые, мы видим их лики,

Те были издревле - рабы и владыки,

А вы - властелины машинного гуда...

Откуда пришли вы? Откуда? Откуда?

Неужто отсюда - из каменной дали?

Какими вы стали! Какими вы стали!.."

Дворцовые камни, дворцовые камни,

Вы древнею книгой раскрыли века мне, -

То время, с которым навечно в разлуке...

Я слышал былого ожившие звуки:

Скрипенье арбы и журчанье фонтана,

И морем рокочущий голос мейдана^{2},

И голос поэта, и голос нукера^{3},

И голос устада^{4}, и голос аскера^{5}...

И каждый кричал мне из каменной дали,

И каждый хотел, чтоб его услыхали.

А я им внимал, словно некий владыка,

Рискуя оглохнуть от этого крика.

Ходил по двору, ощущая руками

Горячий,

шершавый,

обветренный камень.

А люди живые из камня кричали,

Которые жили когда-то, вначале.

Которые пели, смеялись, любили...

"Когда-то мы были! Когда-то мы были!

Когда-то мы были!..

Когда-то... Когда-то...

Ушедшее время,

Забытые даты..."