Раба любви и другие киносценарии

Фридрих Горенштейн, Али Хамраев ТАМЕРЛАН

Рассветает. Над предгорьями медленно всплывает солнечный шар.

Скачет группа всадников.

Огромный живот беременной женщины.

Трое воинов держат отчаянно вырывающегося мужчину.

Двое других приблизились к женщине, взмахнули короткими мечами. Крик боли и ужаса.

В пещеру врываются воины. Среди коз и овец прячутся несколько беременных женщин. Воины хватают их за волосы, мечами вспарывают животы.

Стремительно раскручивается свернутый ковер, обезумевшая женщина защищает руками большой живот. Сверкнули лезвия ножей.

В большом селении паника. По домам рыщут воины, раздаются вопли, кричат дети.

Нещадно бьет плетью коня молодая женщина. Она часто оглядывается.

Степь переходит в песчаную пустыню. Выбившийся из сил конь с трудом поднимается на высокий бархан.

Бросив павшего коня, беременная женщина уходит в пески.

Мимо заброшенного пересохшего колодца движется торговый караван. Кто-то заметил лежащую без чувств беременную женщину.

Ее приподняли, дали воды. Женщина тяжело дышит.

Вдали показались всадники. Люди из каравана быстро опускают женщину в колодец, закидывают его ветками. Караван уходит.

Всадники промчались мимо заброшенного колодца.

Они догоняют караван, осматривают тюки.

Женщина полусидит на дне высохшего колодца. Изображение медленно уходит в темноту.

Из темноты постепенно появляются барханы. Возвращается караван. Он идет мимо заброшенного колодца. Кто-то подбежал к колодцу, отбросил ветки, заглянул внутрь.

По шею в воде сидит молодая женщина. Луч солнца попал ей в лицо, и она закрыла глаза. В прозрачной воде плавает младенец, трогает мать ручонками, переворачивается, отталкивается от воды ножками. Еще раз появляется надпись:

ТАМЕРЛАН

Пустыня. Колодец. Утро.

Отец младенца Тарагай сажает у колодца деревце. Рядом сидит на лошади молодая мать, ребенок сосет полную смуглую грудь.

Предгорья. Рассвет.

Тарагай скачет к горам, прижимая к груди завернутый в шкуру комочек. Ветер клонит деревья, прибивает высокую траву.

Всадник несется по горной дороге...

...У входа в пещеру старик в белых одеждах раскрывает Коран, тычет пальцем. Тарагай наклоняется, читает, благодарно прижимает руку к груди.

— Имя ему Тамурра... — говорит старик.

Старик со словами молитвы трижды плюет в раскрытый рот кричащего младенца.

Во весь опор скачет Тарагай обратно.

Шатер жены Тарагая. Утро.

Жадно припадает к налитой молоком груди младенец. Правая рука его сжата в кулачок.

Тарагай пытается разжать крошечные пальцы. Не получается.

Тарагай берет нож и осторожно раздвигает пальцы.

В раскрытой ладошке темнеет запекшийся сгусток крови.

Степь. Утро.

Куда это торопятся всадники? Поднимая пыль, скачут их кони по степи.

Старики и старухи вплавь пересекают на лошадях глубокую реку.

Со своими отцами и матерями трясутся в повозках с высокими колесами дети.

Гонят с собой скот: овец, лошадей, быков, коз.

Молятся там, где застал их час молитвы, припадают к земле, стоят на коленях.

Предгорья. Стойбище скотоводов. Вечер.

На зеленом траве предгорий сотни шатров. По земле стелются бесконечные белые узкие скатерти с угощением: круглые тонкие лепешки — хлеб кочевников, сладости, сушеные фрукты. Гремит музыка. Со всех сторон прибывают гости.

Острые ножи перерезают горло связанным но ногам баранам, в медные чаши льется темная кровь.

Пьют теплую кровь мужчины и женщины, дети и старики.

Громче затирала музыка. Появляется высокая повозка, а в ней нарядно украшенный жеребенок — ликует толпа.

Шатер Тарагая. Вечер.

Тарагай подносит двухлетнему сыну чашу с вином.

Мальчуган улыбается, борется со сном.

Лекарь точит кривой нож о брусок.

Спит маленький наследник Тарагая.

Лекарь двумя пальцами оттягивает кожицу на конце отросточка и мгновенно отрезает кусочек. Брызнула кровь!

Тарагай вонзает в землю меч у головы сына, возносит руки к небу.

Предгорье. Стойбище скотоводов. Вечер.

Еще громче грянула музыка, кучки музыкантов находятся в разных местах праздника. На самом высоком холме перед белоснежной юртой сидит Тарагай, богатый скотовод племени Барлас. Перед пим святой старец Куляль, родственники, близкие друзья.

— Пусть сын твой, Тарагай, будет красив, как кустарник рая, чист, как святая вода Евфрата, смел в борьбе с безбожниками и христианами, как лев нубийский, и всегда пусть ведет войны — прекрасный и справедливый, как пророк Магомет! — сказал Куляль.

Школа. Утро.

На земляном полу, устланном циновками, сидят группками ученики. Перед каждым раскрытая книга.

— И вот я научил тебя писанию, мудрости, Торе, Евангелию... — читает десятилетний Тимур. — И вот ты делал из глины подобие птиц, с моего дозволения...

— Объясни эти слова, Тимур... — говорит учитель.

— Почтенный Береке, Аллах говорит, что все в мире и сама жизнь существуют по его повелению.

— Ты делаешь успехи, Тимур. Дети, посмотрите в окно!

Из-за гор показался первый луч солнца. Он ударил в лицо Тимуру, скользнул по стене, осветил изречение из Корана.

— Вот оно — божье чудо! — воскликнул учитель. — Божье повеленье! Я рад за тебя, Тимур...

— И я радуюсь, учитель. Потому что владыка мира должен быть ученым человеком...

— Ты хочешь стать владыкой мира?

— Я буду покорителем и владыкой мира. Я подниму над всем миром зеленое знамя ислама и белое знамя победы.

Саид, самый высокий и плечистый мальчик в школе, вскочил с места:

— Мир принадлежит богу! Не хочешь ли ты быть соперником бога? Пророк сказал: «А больше всех из людей будут наказаны в день Страшного суда те, кто подражает творениям Аллаха».

— Мой отец видел сон еще до моего рождения, — ответил Тимур. — Толкователи объяснили, что этот сон предвещает мне славное царствование...

Мальчик, сидевший рядом с Тимуром, встрепенулся, оглянулся на улыбающихся товарищей:

— Расскажи про сон, Тимур...

— Нет, я не буду рассказывать. Вы не верите, вы смеетесь надо мной, но когда сбудется, тогда поверите, и перестанете смеяться, и пожалеете, что смеялись! И раскаетесь, что смеялись, и попросите у меня прощения! — На лице Тимура засверкали глаза владыки-деспота.

Школьники притихли.

Улица стойбища. Утро.

Тимуру уже лет десять. С поднятым вверх игрушечным клинком несется он по солнечной улице, отдавая приказания.

— Кто назначил тебя амиром? — спрашивает Саид.

— Моя бабушка, — отвечает Тимур. — Приходите ночью в тот сарай, и я вам что-то расскажу важное...

Сарай. Ночь.

— Моя бабушка, — рассказывает Тимур своим сверстникам в сарае, — имеет дар отгадывать. Она увидела однажды во сне, что одному из ее сыновей или внуков предстоит завоевать царство и проторять дороги. Этот герой — я! Мое время приближается. Кланяйтесь и клянитесь в верности! Кланяйтесь! Кланяйтесь мне!

И все поклонились Тимуру, кроме Саида, который остался стоять, насмешливо глядя на Тимура.

— Почему ты мне не кланяешься, Саид?

— Я не верю ни тебе, ни твоей бабушке. У меня тоже есть бабушка, и она видела тоже во сне, что я великий богодур. Давай бороться, кто победит, тот и прав.

— Хорошо, — сказал Тимур и обхватил плечи Саида, но Саид был выше и бросил Тимура на землю.

— Ну, чья бабушка умнее? — спросил Саид и рассмеялся.

— Помиритесь, помиритесь! — закричал Файзулла. — Нехорошо так вести себя между сверстниками!

— Помиритесь, помиритесь! — закричали вокруг.

— Хорошо, — сказал Тимур, — я согласен помириться с тобой, Саид, из жалости к тебе. Я прощаю тебе твое неверие, Саид.

— А я прощаю тебе твою наглость, Тимур! — сказал Саид и протянул Тимуру руку.

Тимур протянул руку Саиду, они обнялись, и в этот момент Тимур сильно ударил Саида головой в лицо. Кровь мигом залила лицо Саида, и он упал как подкошенный.

— Вот видите, — негромко сказал Тимур, — что случается с теми, кто не верит в меня! Кланяйтесь! Кланяйтесь! Кланяйтесь! И клянитесь, что никогда не оставите меня! И ты, Саид, — обратился Тимур к Саиду, которого подняли с земли и который едва стоял на ногах, — будешь ли ты мне верен до конца?

— Буду, буду верен, — разбитыми губами пробормотал Саид.

Тимур и его товарищи играют в кости. У Тимура получилась «стойка» — самая сложная фигура.

— Ты наш амир! — закричали дети. — Приказывай.

— Повесить его! — указывает подросток Тимур на худенького мальчугана. — Он не верит, что я буду владыкой мира. Саид и еще двое бросаются на испуганного товарища, ловко набрасывают веревку на толстую потолочную балку. Несчастный захрипел, болтает ногами. Заплакали, закричали подростки, кто-то убегает.

В сарае появляются взрослые, снимают потерявшего сознание мальчика, бьют палками Тимура. Он огрызается, словно волчонок.

Река. Вечер.

Тимур и Файзулла купаются ярким солнечным полднем в сверкающей от солнца реке. Ныряют, плавают наперегонки.

— Файзулла, кто раньше доплывет до того куста, тот станет ханом, — говорит Тимур.

— Поплыли! — смеется Файзулла. Оба плывут изо всех сил. Файзулла опережает Тимура, уже почти коснулся куста рукой, но в последний момент Тимур подхватил плывущую по воде палку и коснулся ею раньше.

— Я опередил тебя, — закричал Тимур. — Я буду ханом!

— Нет, нет! — кричал Файзулла. — Ты коснулся не рукой, а палкой. Пока ты хотел коснуться рукой, моя голова уже была там. Давай еще до того дерева.

В это время послышался с берега крик:

— Файзулла!

— Это Муллача, — обрадовался Файзулла, — мой товарищ. Я тебе говорил о нем...

— Зачем тебе другой товарищ? — сказал Тимур. — Я тебя люблю, и ты поклялся мне в верности.

— Ах, Тимур, ты не знаешь, какой он! Он тебя тоже научит приятному...

— Чему же он меня может научить, Файзулла? Я и без него знаю, что приятно. Приятно помогать нищим, так сказано в Шариате.

— Помогать пищим?! — засмеялся Файзулла и радостно закричал: — Муллача, плыви сюда, Муллача!

— Да. — сказал Тимур. — С семи лет щедро помогаю нищим и буду помогать им всю свою жизнь. Одежду, один раз надетую, я уже не надеваю, а отдаю пищим...

Муллача засмеялся, подплыл и обнял Файзуллу.

— Я прошу у тебя ласки, — сказал он.

Файзулла засмеялся:

— Проси у меня поцелуя...

— Что мне пользы от твоего поцелуя? — сказал Муллача. — Поплыви со мной к кустам.

И поплыл, широко загребая.

— Вот что ты называешь приятным? — сказал Тимур. — Этот твой друг Муллача с очень дурными наклонностями.

— Ах, ты ничего не понимаешь, Тимур. Это так приятно. Это слаще, чем кишмиш, — и поплыл вслед за Муллачой к кустам.

Вскоре в прибрежных кустах послышались смех, вздохи, восклицания. Все это время Тимур пристально неподвижно смотрел на колеблющийся кустарник. Потом выплыл на берег, взял свой кушак, положил в него камень и, вращая его как пращу, пустил в кусты. Файзулла и Муллача выскочили из кустарников, как затравленные.

— Против таких, как вы оба, предостерегает Коран, — крикнул Тимур. — Когда я достигну величия славы, то возвеличу всех моих настоящих товарищей, товарищей моего детства. А таких, как вы оба, я велю накормить толченым стеклом и живыми скорпионами!..

Степь. Утро.

Тимур стремительно скакал на коне по солончаковой степи. Лицо его радостно, вдохновенно. Видно, что эта скачка в этот ясный день и его собственное, сидящее крепко в седле, налившееся силой молодое тело — все доставляло наслаждение. Он обогнул курган и повернул к небольшому озеру, чтобы отдохнуть и напоить коня. Дорога к озеру шла под уклон, и Тимур несколько сдержал коня и поскакал рысью. Впереди него, тоже рысью, скакал всадник в плаще, какой носят в пустыне бедуины. За спиной у всадника с одного бока было копье, с другого — колчан и лук. У пояса — широкий меч. Было в этом всаднике что-то опасное и одновременно притягивающее. Что-то вызывающее настороженность и одновременно зависть. Тимур пришпорил коня и опять перешел на галоп.

Пронесся мимо всадника, заметил его сухощавое скуластое лицо.

— Эгей! — крикнул Тимур, — счастливой дороги!

Но тотчас же почувствовал за спиной дробный топот копыт — всадник тоже пустил свою лошадь галопом. Топот все приближался. Тимур пригнулся к шее своего коня. В этом внезапном возникшем конном состязании оба уже скакали на пределе.

Вот вперед вырвался всадник в бедуинском плаще, но затем опять Тимур. Ему удалось обойти. Видно, на рывок всадник и его лошадь потратили слишком много сил, потому что Тимур вырвался далеко вперед. Он успел соскочить со своего коня и растянулся на берегу, на траве, прежде чем прискакал его соперник. Обе лошади, разгоряченные скачкой, жадно пили воду. Всадник растянулся рядом на траве. Меч, копье, лук со стрелами он положил неподалеку. Остался лишь с кривым ножом на поясе и чрезседельником в руке.

Некоторое время они молча устало дышали.

— А ты хорош на коне, — сказал наконец всадник Тимуру. — Молодой, а в искусстве верховой езды понимаешь. Тебя как зовут?

— Я Тимур, — сын Тарагая из рода Барласов. А вы?

— О, я! — сказал всадник и издал короткий смешок. — Я, юноша, странник. Хожу по миру и ищу звонкую монету.

Он опять засмеялся.

— А чем вы занимаетесь? — спросил Тимур.

— Я? Разным. Я уже и обезьяну учил танцевать в Каире, и в Багдаде устраивал петушиные бои, и в Дели носил змей в корзинке.

Было неясно, то ли собеседник правду говорит, то ли шутит. Но его манера, его короткий смешок чем-то привлекали Тимура. И он тоже начал смеяться, слушая эти необычные удивительные слова. Собеседник вынул из-под плаща бутылку и глотнул вина.

— Вот, возьми, — сказал он и протянул Тимуру.

— Нет, это грех. Коран запрещает.

— Я тоже правоверный, — сказал всадник, — у меня Коран всегда с собой.

Он достал из-под плаща небольшую потрепанную книжечку.

— Я в Каире на базаре купил. Но я не слишком учен. По слогам выучился. Дервиш один меня научил. Он меня многому научил. Мы с ним в Персии по базарам ходили. Он учил меня, как милостыню просить.

— Я всегда раздаю милостыню нищим, — сказал Тимур.

— Дервиш учил меня, как притворяться нищим и больным, чтобы получить звонкую монету, — сказал всадник и засмеялся. — Как нужно вести себя, чтобы тебе поверили. «Лохмотья приравниваются к знаку благочестия, — говорил дервиш. — Бродячая жизнь — это привычка к странствиям».

Он выпил еще из бутылки.

— Запомни, юноша, совет старого дервиша: «Все видя, притворяйся слепым, все слыша — глухим и хромым, ибо хромых поддерживают. И притворяйся немым, ведь молчание — это язык радости».

Он протянул бутылку Тимуру, тот взял и выпил.

— Ну что, приятно?

— Приятно, — сказал Тимур и тоже рассмеялся.

— А теперь, юноша, найди, что в Коране о вине сказано.

— Это пятая сура, — сказал Тимур, у которого от вина кружилась голова. — «О вы, которые уверовали: вино — мерзость из деяний сатаны. Сторонитесь его. Может быть, вы окажетесь счастливыми».

— Хорошо сказано, — после паузы произнес собеседник. — Может быть, вы окажетесь счастливыми, может быть. А что такое счастье, не сказано даже в Коране. Вот другая книга, я ее тоже всегда с собой ношу.

Он достал из-под плаща кишу в кожаном переплете:

— Ты мне нравишься, юноша. Я хочу ее тебе подарить. Дервиш Абусахл, который заменил мне отца и умер у меня на руках в пустыне у костра, — он начал говорить вдруг ожесточившись, его голос стал груб и скорбен, — потому что за нами по пятам гнались стражники. Он умер, истекая кровью, и я не мог добыть ему лекаря.

Он замолк.

— Все пустота, все бессмысленно в этом мире. В этой книжке много сказано о пустоте земного существования и о радостях земной жизни. Это Омар Хайям. Видишь на книжке пятна крови? Это кровь Абусахла.

Прочти вот здесь. Тимур взял книгу и прочел:

— Меня Джанбас зовут, — сказал собеседник, — я из Хорезма. Читай еще, юноша.

Тимур прочел:

— Вот и я так молюсь. Да, благословен будь бог, который создал вино, женщин для утешения горемычных. — сказал Джанбас, засмеялся и протянул Тимуру стопку картинок с голыми женщинами. — Смотри, персидские картинки. Нравится? В Каире есть баня, где на стенах голые женщины нарисованы. Там публичные дома в банях. Приходят женщины, моются, думают, женский день был, а это публичный дом. Хочешь, в Каир поедем? Хочешь?

— Нет. Я другой дорогой иду, я другой обет дал.

— Какой обет?

— Я должен стать владыкой и покорителем мира. Ты мне не веришь?

— Нет, почему, верю, если тебе повезет, — сказал Джанбас и посмотрел серьезно на Тимура. — Но только скучно это.

— Скучно? Быть покорителем мира скучно?

— Да, много лицемерить и врать тебе придется. Власть будет, а свободы у тебя не будет. Чем выше будет твоя власть, тем меньше будет у тебя свободы. А мы, разбойники, имеем полную свободу. Имеем ту же власть, но без вранья и лицемерия. Потому живем свободно и весело. Главное, чтоб сила была.

— Это главное, — согласился Тимур. — Сила всегда права.

— Сила всегда права, — повторил разбойник, — но без удачи она одни убытки принесет. Ты в нарды играешь или в кости?

— Нет, я в шахматы играть люблю, — сказал Тимур.

— В шахматы я не умею, — сказал Джанбас, — жаль. Говорят, шахматы хитрость развивают. Хотел выучиться у дервиша Абусахла, да не успел. Зато я был в Персии в игорных домах, где играют в кости и нарды.

— Коран азартные игры запрещает, — сказал Тимур.

— Ах, юноша, — улыбнулся Джанбас, — Коран и голубей разводить запрещает. А в Каире на каждом углу голубятни и, говорят, сам халиф завидует своему визирю, что его голуби летают быстрее. В Каире тоже есть игорные дома, но тайные. А в Персии — открытые. Там не только деньги, не только одежду проигрывают до рубашки и туфель, но и свободу свою. А порой откупаются дочерьми своими. Поехали со мной — персияночку выиграешь, — он засмеялся. — Давай посмотрим, удачлив ли ты?

Джанбас вынул кости, бросил. Бросил и Тимур.

— Проиграл, — сказал Тимур. — У меня и денег с собой нет.

— Ничего, — сказал Джанбас, — должок за тобой, записываю. Знаешь, чего тебе еще не хватает, юноша? Надо бросать кости уверенно, зная, что ты выиграешь. А без решительности власти не бывает. Ни ханской, ни разбойничьей, никакой. Может быть и сила, и хитрость, и доблесть, но если нет решительности, удачи не будет.

Он вдруг затих, глядя в сторону холма.

Тимур тоже посмотрел туда. По тропке к озеру спускалась молодая красивая девушка с кувшином.

— Нравится она тебе? Чего ты смеешься? Я ведь вижу, нравится. Красивая. Можно, конечно, томиться по ней, страдать и получать от этого удовольствие. О полнолуние красоты! О обладательница прелестных глаз газели! Свет очей моих, жизнь моего сердца! — Джанбас засмеялся, засмеялся и Тимур. — О, я стремлюсь к тебе, как истомленный путник в пустыне стремится к проклятому источнику! Так, что ли, говорят влюбленные? Можно и так, а можно просто подойти и взять ее...

— Как это просто? — спросил Тимур. — А вот так, решительно подойти и взять ее силой. Потому что сила всегда права. Это и есть власть, Тимур. Подойди, Тимур, и возьми ее. — Тимур засмеялся. — Я вижу, ты не решаешься. Так и быть, для первого раза, поскольку ты мне правишься, я тебе покажу, как это делается...

Джанбас встал, взял чрезседельник, подошел к девушке, которая зачерпывала кувшином воду, и вдруг, схватив, повалил ее на землю.

— Ахмед! Ахмед! — закричала девушка. — Помоги!

К девушке по склону побежал молодой парень, выхватив нож. Джанбас умелым ударом выбил нож, схватился с парнем. Но не ожесточенно, а наоборот, весело смеясь. И Тимур тоже засмеялся, глядя на происходящее.

— Беги, Зульфия, беги! — кричал парень. Девушка опомнилась и побежала, но Джанбас уже успел связать парня чрезседельником и, быстро догнав девушку, связал ее поясом, повалил и начал насиловать. Девушка кричала и плакала. Кричал и плакал лежащий неподалеку связанный молодой парень. От этого Джанбас смеялся еще больше, перемигиваясь со смеющимся Тимуром. Кончив насиловать, Джанбас встал и сказал Тимуру:

— Теперь ты...

Тимур, ничего не отвечая, продолжал смеяться.

— Ну, дело твое. Пора мне. Солнце уж вышло, — сказал, словно ничего не произошло, Джанбас. — Не хочешь со мной, пожалеешь когда-нибудь.

Он подобрал оружие, сел на коня, посмотрел на плачущую девушку.

— О свет очей моих! Жизнь моего сердца! засмеялся он. — Что плачешь? Все равно когда-нибудь станешь болтливой старухой...

Обернулся к Тимуру, помахал рукой.

— За тобой должок — это значит, мы еще встретимся!..

И ускакал.

Наступила тишина. Не слышен был плач девушки и молодого парня, лежащих связанными.

— Я хочу умереть! — обратилась она к Тимуру. — Зарежь меня, зарежь меня! Прошу тебя.

Тимур подошел и вынул нож.

— Не убивай ее! — закричал молодой парень, — меня убей!..

Тимур перерезал веревки, связывающие девушку, затем — парня. Они обнялись и плакали уже навзрыд.

— Я вам обещаю, — сказал Тимур, — я твердо решил, что когда стану владыкой мира, то уничтожу всех таких преступников.

Предгорье. Утро.

Тимур и его отец Тарагай верхом объезжают стада, им принадлежащие. Чуть позади скачут верный друг Тимура Саид и старший раб.

— Тимур, — говорит Тарагай, — я уже стар и собираюсь уходить в частную жизнь. Все наше хозяйство я хочу передать тебе.

— Но прости, отец, хозяйство я хочу изменить по-своему. Надо разбить рабов на десятки, одного поставить старшим, — говорит Тимур.

Они проезжают мимо баранов.

— Нужно поставить отдельно каждую сотню баранов и отделить самцов от самок, для приплода, — говорит Тимур.

— Этот год был кратный семи, — говорит Тарагай. — У меня и подвластных мне людей все посевы дали богатый урожай, родилось много скота, особенно лошадей.

— Надо каждые двадцать коней соединить в отдельный косяк и каждые десять косяков поручить отдельному рабу.

Они остановились у одного из табунов. Тимур соскакивает с лошади и подходит к стойлу.

— Слишком много корма, — говорит он сердито. — Перекормленная лошадь ленива и дорого обходится.

— Простите, хозяин, — говорит старший раб, — это виноват Али. Он стар и из всех слуг самый плохой конюх.

— Позвать его.

Старший раб побежал.

— Плохих слуг надо выгонять, — говорит Тимур, — незачем переводить корм.

Прибежал назад старший раб.

— Он кормит жеребят. Сказал, придет, как накормит.

— Притащите его сюда! — задрожал от гнева Тимур.

— Я иду, я иду! — послышался голос.

Появился Али. Это был пожилой человек с седой бородой.

— Нерадивый раб! — закричал Тимур. — Как ты смеешь медлить, когда тебя зовет хозяин?

— Я кормил жеребят, — спокойно ответил Али. — Это тоже создание бога.

Саид шагнул вперед и замахнулся плетью, но Тимур остановил его и с интересом посмотрел на седобородого конюха.

Из-за холма вдруг показались всадники. Со страшными криками они рушили шатры, копьями закалывали людей, насиловали женщин.

— Монголы! Спасайтесь!

На своих низкорослых лошадях сотни монголов заполонили стойбище, грабя и предавая все огню. Во главе скачет хакан Туглук.

Тимур подсадил отца на коня, хлестнул плетью. Тарагай ускакал. Двое монголов навалились на Тимура, но он вырвался и побежал. С разбегу вскочил на круп коня, свалил всадника. За Тимуром началась погоня...

Степь. Дорога. Вечер.

По дороге едет богатый монгол в повозке. Рядом два телохранителя на лошадях. В одного из них впивается стрела. Он падает. Второй выхватывает саблю и тут же ловит стрелу в шею.

Из-за большого камня выбегает Тимур, замахивается копьем на монгола. Тот, дрожа от страха, слезает на землю...

Тимур скачет с тремя всадниками...

Тимур с десятью товарищами нападает на караван...

Тимур с отрядом в сто удальцов врывается в стан монголов...

Пустыня. Колодец. Утро.

Вырос и окреп платан, посаженный когда-то отцом Тимура. Тимур взрыхливает мечом землю у основания дерева. Долго сидит, задумавшись...

Горное пастбище. Ночь.

Заговорщики собрались ночью на отдаленном пастбище при свете костра. Среди них Барлас, Сальдур и другие недовольные амиры. Говорил Барлас:

— От чужеземных угнетателей мы можем избавиться доблестью, а чем избавиться от собственного тирана? Казган жесток, еще более жесток, чем монгол Туглук, но его льстецы выдумали, что он милостив и справедлив.

— Ты имеешь в виду меня? — спросил Тимур.

— Нет, ты говоришь о справедливости и милости Казгана по молодости и неопытности, Тимур. Ты говоришь, что Казган добр, но запомни: два самых худших зла для страны — это безделие и нужда. Казган посеял и то и другое. Он освобождает простодушных бедняков от необходимости работать, и одни из них занимаются грабежами за стенами города, а другие — мошенничеством в самом городе!

— Наши рабы, гладя на казгановых, ленятся трудиться, — сказал амир Сальдур.

— Все зависит от правителей, — сказал Тимур. — Людям, не имеющим имущества, кроме собственного тела, действительно трудно выдержать такого рода жизнь.

— Мы сейчас говорим не о том, каким должен быть хороший правитель, — сказал Барлас.

— Мы не занимаемся учеными разговорами. Надо выбрать удобную минуту и убить Казгана, — сказал Сальдур. — Присоединяешься ли ты к нам, Тимур? Или так и будешь промышлять на дорогах?

— Я подумаю, — сказал Тимур.

— Думать времени нет, — сказал Барлас. — Пока Казган занимается Туглуком, мы можем овладеть властью!

Шатер Тарагая. Ночь.

Плач, причитания. Тимур, его отец Тарагай и другие родственники у тела умершей матери Тимура.

Плакальщицы окружили тело матери Тимура, начались похоронные причитания. Все присутствующие тоже плакали.

В дверях показался амир Сальдур, который тихо окликнул Барласа. Барлас подошел к нему, продолжая плакать. Радом с Сальдуром стоял худой человек с нервным злым лицом.

— Это амир Тамул, — сказал Сальдур. — Ты знаешь его, Барлас.

— Да, — продолжая плакать, сказал Барлас. — Его жена Гульмалик — дочь Казгана. Она сообщила, что твой племянник Тимур написал Казгану тайное письмо и выдал наш заговор.

— Кто подружится со свиньей, тот будет валяться в грязи, — нервно произнес Тамул.

— Я тебе говорил, — сказал Сальдур, — не надо было рассказывать о заговоре Тимуру! Он не знатного рода, а рвется в правители!

— Не надо в такой момент ругаться, — сказал Барлас, — надо подумать, что делать.

Дворец Казгана. Вечер.

Впервые Тимур очутился во дворце правителя Казгана и был поражен роскошью и великолепием, золотой и серебряной посудой, одеждами, жемчугом и драгоценными камнями. Все это было ничтожным по сравнению с роскошью, которой окружит себя в будущем сам Тимур — покровитель многих стран и народов, однако пока еще Тимур был молодой амир из не слишком знатного и богатого рода Барласов. И перед пим, властолюбивым мечтателем, власть впервые предстала не только как идея, но как материальное воплощение во всем своем блеске и притягательности.

Впрочем, сам Казган оказался человеком простым, с круглым толстым лицом и тройным подбородком.

— Какой молодой амир Тимур, сын Тарагая, — сказал Казган, ласково улыбаясь и нежно, почти женственно обняв Тимура своими толстыми руками, украшенными перстнями. — Вот он какой — гроза караванов!

Он показал на такого же толстого, как и он, человека с безвольным подбородком:

— Это мой сын и наследник Абдулла. А это его сын, мой внук Хусейн, твой сверстник, правитель Герата.

— Мы подружимся, — сказал Хусейн, улыбнулся одним лишь ртом, тогда как глаза его смотрели настороженно, словно ощупывали Тимура.

— А это верный амир Бакир — начальник воинов моего внука, а это командующий моих воинов, храбрый Хисрау Баян-Куль, среди близких самый близкий человек. А это мой зять амир Тамул, лично взявший в плен жестокого Крана. Ну, своего дядю амира Барласа и амира Сальдура ты знаешь.

Слуги внесли еду — большие дымящиеся блюда мяса, густой суп, плов. Перед Казганом поставили маленький золотой подносик, рыбу в кисло-сладком соусе, жареную морковь с сельдереем, салаты из овощей с яйцами.

— Я люблю китайскую еду, — сказал Казган, — она легкая и приятная, а у меня одышка и боли в желудке. Бывал ли ты в Китае?

— Нет, не бывал, — сказал Тимур. — Я маленький человек, я нигде не бывал.

— А я слыхал, что святой Куляль предсказал тебе великое будущее, — улыбнулся Казган.

— Разве все предсказания сбываются? Все зависит от того, полюбит ли тебя судьба! Как сказал поэт:

— Ты пишешь хорошие стихи...

— Нет, это не мои стихи. Это стихи Омара Хайяма.

— Я бы хотел его пригласить. Я люблю, когда поэты выступают или когда фокусы со змеями показывают.

— Его нельзя пригласить. Он далеко.

— Я оплачу дорогу...

— Нет, он умер двести лет тому назад.

— Ах, как жалко. Но зато ты жив, — засмеялся он, дружески хлопнув Тимура по плечу.

— Еще один поднос с китайской едой, — сказал он слуге. — О Китай! Ты должен побывать в Китае! Китай — вершина мира. Кто владеет Китаем, тот словно сидит на горе и смотрит на весь мир сверху, как господин!..

— Тот покоритель мира? — спросил Тимур.

— Да, покоритель мира и своего желудка!.. — Казган опять захохотал. — Я, признаться, люблю поесть: пекинские утки, кантонские сладости, эта рыба с изюмом, попробуй! И привкус, привкус? Эта приправа называется «у сянь мынь». Тебе правится?

— Очень нравится, — сказал Тимур, прикрывая рот ладонью и кривясь.

— Э, я вижу, ты поморщился, — засмеялся Казган. — Но ты привыкнешь и полюбишь китайскую кухню.

Они с Тимуром вышли в небольшую комнату, обтянутую коврами. На китайском столике лежали маленькие китайские колокольчики. Казган позвонил, слуга внес на подносе бутылку, налил в золоченый стакан.

— За твою честность и удачу, — сказал Казган.

Они выпили, и Тимур, выпучив глаза, схватился за горло.

— Что, горячо? — засмеялся Казган. — Это китайская рисовая огненная вода. Сейчас станет лучше. Вот, закуси, — он пододвинул закуску на золоченом блюдечке. — Это сушеные каракатицы, а вот бамбук в соусе. Ну что? Вкусно? Уже лучше? Теперь я хочу с тобой поговорить. Я получил твое письмо о грозящей от заговорщиков опасности. Благодарю тебя!

— Я рад, что мог хоть чем-то послужить такому благородному правителю, — ответил Тимур.

— От кого они узнали о твоем письме? Я догадываюсь, от кого — от дочери моей Гульмалик, жены Тамула, это она предупредила заговорщиков. Она безумно любит своего мужа, и вот заговорщики узнали и сами написали мне письмо, во всем признались, раскаялись и обвинили тебя в злом умысле. Теперь я все понимаю, я тебе доверяю, я тебя проверил. Я понял твою правоту по твоим честным глазам.

— Благодарю вас, великий амир, — смиренно сказал Тимур.

— А им я не доверяю, их раскаянию не верю! Как мне с ними поступить?

— Простите им, — сказал Тимур. — Простите им, но запомните их замыслы!

— Хорошо. Вполне доверяя тебе, я милостиво прощаю их. А теперь выпьем еще китайскую воду, — он налил и выпил. — Вот видишь, теперь приятнее и легче!

— Легче, — сказал Тимур, у которого от водки шумело в ушах.

— Это началось твое познание Китая, — засмеялся Казган. — Я уверен, ты полюбишь Китай, как я его люблю. А сейчас я позову свою внучку Альджан. Хотя Коран и не одобряет учение женщины, она сама выучилась читать и любит читать. Она и считать умеет... Позови Альджан, — сказал он слуге. — Ее мать умерла, да упокоит ее всевышний, отец Абдулла совершенно о ней не думает, также как и ее брат Хусейн... Альджан, — сказал он вошедшей внучке, — вот этот ученый молодой человек — амир Тимур, пусть он послушает, как ты читаешь!

Потупив глаза, Альджан взяла толстую книгу, раскрыла ее. От нее пахло лепестками розы.

— «Что касается полезных свойств вина, — читала Альджан приятным мелодичным голосом, — то оно дробит камни, укрепляет кишки, прогоняет заботу, возбуждает великодушие, помогает пищеварению, делает здоровым тело, выводит болезни из суставов, очищает тело от вредных жидкостей, порождает восторги и радость, усиливает природный жар, укрепляет мочевой пузырь, придает крепость печени, открывает запоры, румянит лицо, очищает от нечистот кровь и мозг и задерживает приход седины. Если бог велик, он и славен, не запретив вина. Не было бы на лице земли ничего, что могло бы заступить его место...»

— Ничего, кроме любви... — сказал тихо Тимур.

— О, ты заговорил о любви? Это радует меня, — сказал Казган. — Хочешь, я отдам тебе в жены свою любимую внучку? Почему ты молчишь?

— Милостивый амир Казган, — сказал Тимур, — это так неожиданно для меня!

— А посмотри, какая она у меня хорошая! Красивая! Она родит тебе много хороших сыновей. Почему ты молчишь?

— Я поражен такой честью, — произнес Тимур. — У меня отнялась речь.

— Я дам за нею много имущества и скота, — радостно улыбаясь, сказал Казган.

Жена Тамула Гульмалик подслушивала у двери.

— Он сватает Альджан за молодого Тимура, — тихо шепнула она приблизившемуся к ней мужу.

— Этого еще не хватало! — зло прошептал Тамул. — Тогда Барласы захватят власть!

— Я давно уже говорила, что из-за Альджан мы переживем много бед, — сказала Гульмалик. — Надо было дать ей отравленную халву...

— Молчи, женщина, — сказал Тамул, — что за глупости ты говоришь? Твой отец Казган, вот кто живет слишком долго! И не уступает дорогу твоему брату, наследнику Абдуллы, при котором нам будет хорошо!

— У отца есть привычка, — сказала Гульмалик, преданно и влюбленно глядя на мужа, — часто бывать на могиле моей матери. Ты должен отправиться с кинжалом на кладбище, убить его и труп бросить в колодец. Или хочешь, я это сделаю сама? Спрячу кинжал, помолюсь: «О всевышний, разве я недостойна счастья иначе, как пролив кровь своего отца?»

Она заплакала.

— У тебя жар, Гульмалик, — сердито сказал Тамул. — Я беспокоюсь за твой рассудок.

— Я очень люблю отца, но еще сильнее люблю тебя. И для тебя я готова на все.

— Иди к себе, — мягко сказал Тамул и поцеловал жену. — Я подумаю, как поступить...

Степь. Шатер Казгана. Ночь.

Ночная мгла окружает охотничий шатер Казгана.

Казган и Тимур сидят за обильным ужином.

— Хорошая местность, — жуя, говорит Казган, — здесь много дичи!

— Да, удачная охота, — сказал Тимур. — Но мне не нравится, что мы остановились ночевать в этой местности. Людей вокруг мало, кроме ловчих, никого нет.

— Отчего? — сказал Казган добродушно. — Моя власть сильна, особенно после взятия Хорезма...

— А у меня есть сведения, что вас собираются убить.

— Кто же?

— Амир Тамул и Баян-Куль.

— Ну, тебе всюду мерещится заговор. Мои родственники — люди, которым я сделал так много добра, и многим я делал добро! Мой народ меня любит! Может быть, я не слишком учен, но я честно делаю свои дела правителя.

Извне послышался резкий крик, ему ответил другой.

Тимур настороженно повернул голову.

— Это перекликаются ночные птицы, — сказал Казган.

— Я пойду посмотрю на своего коня, — сказал Тимур.

— Подожди, — сказал Казган, который выпил и от еды отяжелел. — Тут так удобно и мягко сидеть, а на дворе тьма, дождь, слышишь, как он барабанит по шатру? Лучше расскажи мне о Хорезме...

Опять послышался крик.

— Это ночная птица, — сказал Казган.

За деревьями, в канаве, слышны были тихие разговоры. Тамул, прикрыв рот ладонью, кричал птицей.

— Сколько их там? — спросил Тамул.

— Не знаю, — ответил шепотом Баян-Куль, — думаю, немного. Нас семеро с саблями, вполне хватит.

— Пойдем, — сказал Тамул и закрыл свое лицо платком. — Нам надо не упустить удобного случая и избавиться от него! А заодно и от Тимура...

Степь. Шатер Казгана. Ночь.

— Я слышал, что хорезмцы гостеприимны, — говорил разомлевший Казган. — Если к ним является путник, они спорят из-за него и соревнуются в гостеприимстве, тратят деньги, как другие соревнуются в накоплении денег!

Послышался шорох, кто-то наступил на сухую ветку.

— Я все-таки выйду к коню, — сказал Тимур.

Он вышел из шатра и увидел цепочку людей, которые приближались. Он вбежал в шатер, схватил ничего не соображающего Казгана, вытащил его и шепнул:

— За тот камень.

Казган сам наконец сообразил, что происходит и, дрожа от страха, спрятался за валун. В этот момент подбежали заговорщики.

— О черт! — закричал Тамул, рубя саблей шатер, разбрасывая ногами еду и питье. — Он исчез!

— Он не может быть далеко! — крикнул Баян-Куль. — Надо искать!

Тимур быстро сел на коня и галопом поскакал на заговорщиков, сбив двоих. На шум прибежали ловчие, сопровождавшие Казгана.

Заговорщики бросились бежать...

Дворец Казгана.

Больной, испуганный Казган лежит в постели у себя во дворце. Охает и стонет.

— Ты был прав, Тимур! Ты был прав! — с причитанием говорил Казган. — За что все хотят меня убить?! И они не успокоятся, пока не убьют меня! Надо искать заговорщиков!

— У меня есть сведения, что амир Тамул, опасаясь мести за заговор, бежал в горы.

— О боже! За что ты меня караешь?! — стонет Казган. — О дьявол, почему ты соблазняешь людей на дурное?! Мой зять хотел меня убить. О, дочь моя Гульмалик, жена Тамула, огорчена бегством мужа, сильно заболела, она в беспамятстве! Я опасаюсь за ее рассудок!

— Она знала, что се муж хочет вас убить...

— Не верю! Не верю! Не могу поверить! Где же правда? Не верю! Она так меня любит! Рассудок не позволяет мне поверить...

— Если вы не верите своему рассудку, о благородный Казган, то поверьте своим глазам... — сказал Тимур.

— Да, глазам я вынужден верить, — печально сказал Казган. — Они прибежали с саблями и рубили мой шатер... Теперь, когда я тебе дал несколько крепостей, особенно Хорезм и Сагман, ты сможешь собрать много дани и богато одарить своих воинов, чтобы они были верными тебе... Хотя разве я мало одаривал своих воинов? Почему же меня ненавидят? А если меня убьют, то кому достанется власть? Я беспокоюсь о судьбе моего народа. Скажи, Тимур, предан ли ты мне?

— Я предан вам, как родной сын, — сказал Тимур.

— Я знаю это, я знаю! Ты это доказал, я просто спрашиваю для порядка. Как правитель, желающий добра и блага своему народу, я решил после смерти передать всю власть целиком тебе! В твои руки, в твои крепкие руки, согласен литы?

— Я согласен... — дрогнувшим голосом ответил Тимур. — Я оправдаю ваше доверие, великий и благородный амир Казган! Я готов на себя взять тяжелую и почетную обязанность власти...

— Тогда позовем писца и составим грамоту...

Подошел писец, и Казган начал диктовать:

— Во имя всевышнего, великого и благородного, передаю всю власть над Тураном амиру Тимуру из рода Барласов...

Тимур слушал, с трудом сдерживая радость.

Горы. Ночь.

Беглый амир Тамул, дрожа от холода, жарил на костре куски мяса. Сырое дерево горело плохо, и Тамул злобно ругался.

— Будь все проклято, — бормотал Тамул, — из-за Тимура я должен торчать здесь...

Послышался свист. Тамул вскочил, схватил меч, выглянул из-за камня. По тропинке к нему поднималась его жена Гульмалик в сопровождении нескольких слуг.

— Я чуть не околел, — сердито сказал Тамул, — все тебя не дождусь. Принесла ли ты мне теплую накидку?

— Я не могла раньше выбраться, — сказала Гульмалик, — Тимур повсюду расставил своих людей, он уже управляет, а не мой отец!

Она отвела Тамула в сторону.

— Я соскучилась по тебе...

— Давай быстрее накидку! — стуча от холода зубами, сердито сказал Гамул. — Днем здесь жарко, а ночью и утром страшный холод...

— Сейчас я тебе сообщу новость, и тебя бросит в жар, — сказала Гульмалик. — Мой отец Казган назначил Тимура официально наследником и подписал для этого специальную грамоту!

— Как? — закричал Тамул и начал бегать туда-сюда, разрывая на себе одежду. — Чудовище! Чудовище!.. — повторял он. — Твой отец осел, которого надо было убить, баран, которого надо было давно зарезать! Он отдает наше имущество, нашу землю, нашу казну этому Тимуру! Надо быть слепым, чтобы не видеть, как притворяется этот человек. Как он издевается над нами! Если он захватит власть, то он нас всех уничтожит!

— Успокойся! — погладила по вспотевшему лбу и всклокоченным волосам мужа Гульмалик. — Криком делу не поможешь! Я знаю своего отца, что-нибудь придумаем...

— Да, только вы, женщины, можете помочь. Только женская хитрость...

Дворец Казгана. Утро.

Выздоровевший Казган, мурлыча от удовольствия, сидел, опустив ноги в таз с теплой ароматной водой, и два цирюльника трудились возле него: один мыл голову, другой стриг ногти на ногах. В это время из соседней комнаты послышался женский крик:

— Воздух стал мутным! Земли не видно под кровавой грязью! Солнце скорбит о происходящем и не желает глядеть на все зги мерзости! Горе нам, горе!

— Что происходит? — поднял глаза Казган. Кто кричит такие странные слова?

— Разве ты не узнаешь голос нашей дорогой дочери Гульмалик? — сказала, входя, Кураляш, жена Казгана.

Она была в длинной одежде, и на одном плече у нее сидела голубка, а на втором — попугай.

— Разве ты не узнаешь родной голос? Твоя дочь, жена амира Тамула, огорченная бедствием своего мужа, лишилась рассудка...

Кураляш начала трястись и ломать руки, отчего попугай и голубка поднялись с ее плеч и начали летать но комнате.

— Но ведь Тамул хотел убить меня, — сказал Казган.

— Это все хитрые выдумки Тимура, — сказала Кураляш, — он околдовал тебя. Тимур, вот кто желает твоей смерти, чтобы стать правителем. Как ты мог подписать такую грамоту? Ты обокрал своего сына, своих детей! О горе мне! — и она начала рвать на себе волосы.

Тут же вбежала Гульмалик, одетая в саван, в котором покойников кладут в гроб.

— Меня заклевал орел, — закричала она. — Я голубка, заклеванная орлом по имени Тимур!

— Бедная моя дочь, — запричитал добрый Казган. — Надо вызвать к ней лекаря...

— Ее может вылечить только возвращение любимого мужа, — сказала Кураляш. — Ты должен написать письмо Тамулу, простить его и пригласить вернуться назад.

Она хлопнула в ладоши, и появился слуга с бумагой.

— Письмо уже готово, тебе остается только его подписать и поставить печать...

— Поставить печать! — закричал попугай, сидящий на плече Кураляш.

Горы. Вечер.

Воины Тимура, оставив копей у подножия горы, начали подниматься по тропке к пещере, где скрывался Тамул.

— Тамул! — крикнул Тимур. — Если ты хочешь избежать заслуженных тобой пыток, скажи во всеуслышание, что ты намеревался убить нашего правителя — амира Казгана!

— Если бы амир Казган был мудрым, он не доверился бы тебе! — крикнул Тамул и бешено выскочил с саблей навстречу Тимуру.

Один из воинов натянул тетиву лука, но Тимур остановил его.

— Не надо! Не надо облегчать его смерть, — сказал он и пошел навстречу Тамулу, также обнажив саблю.

Тамул бешено наносил удары, Тимур отвечал скупыми точными движениями. Вскоре ему удалось прижать Тамула к скале и выбить у него саблю. Но в этот момент послышались звуки трубы и голос прискакавшего гонца:

— Во имя бога милостивого, милосердного правитель Турана амир Казган объявляет прощение вины амиру Тамулу и приглашает вернуться назад...

Тимур в бессилии опустил саблю. Тамул поднялся с земли, отряхнулся и, усмехнувшись, направился к гонцу, который держал на поводу другую лошадь.

— Опять амир Казгап переменил свое решение... — прошептал Тимур.

Тамул посмотрел на Тимура и криво усмехнулся.

— Ты преждевременно обрадовался, — сказал он. — У нас есть законный наследник — сын Казгана Абдулла, а ты хочешь захватить власть в нарушение закона?

— В одном Тамул прав, — тихо сам себе сказал Тимур, — увы, Казган слабый правитель! И я ничем ему больше помочь не могу...

Комната Тимура. Ночь.

Тимур, задумчивый, молча сидел перед зеркалом. У него появилась привычка долго сидеть перед зеркалом, глядя на себя, и думать.

— Ты отдыхаешь? — входя, спросила Альджан. Она была беременна, с большим животом и пятнами на лице. — Я потревожила тебя?

— Что? — рассеянно спросил Тимур.

— Я помешала тебе?

— Я всегда рад видеть тебя, — сказал Тимур и поцеловал жену в лоб.

— Это правда, что к нам едет дедушка? — спросила Альджан.

— Какой дедушка? — думая о своем, рассеянно спросил Тимур.

— Мой дедушка, — сказала Альджан, — амир Казган.

— Да, это правда, — продолжая думать о чем-то своем, сказал Тимур. — Он собирается посетить Хорезм.

— Я рада, я соскучилась по нему.

— Я тоже рад! — Тимур был далек, по-прежнему в своих мыслях.

Альджан села рядом с мужем.

— Я рада, — повторила она, — но я боюсь, что с дедушкой что-то плохое случится в дороге.

Тимур вдруг резко повернулся к ней.

— Почему ты так подумала? Наслушалась сплетен своей тетки, своей сестры?

Он сильно схватил ее за плечи и тряхнул. Она заплакала.

— Ничего я не слышала, ничего не говорила. Я просто так, беспокоюсь, и все!

— Прости меня, Альджан... Я сегодня раздражен... Разные дела: вот туркмены вчера ограбили караван...

— Об этом я и беспокоюсь, — сказала Альджан. — Дедушку надо встретить.

— Я сам его буду встречать с воинами, — сказал Тимур.

Он обнял жену.

— Ты должна беречь себя ради него, — он погладил ей живот.

— Тимур, — спросила Альджан, прижимаясь к его плечу головой, — я все не решаюсь тебя спросить: по каким признакам мужчина выше женщины?

— Ты с этим не согласна?

— Нет, я с этим согласна, раз об этом говорится в Коране. Но вот там сказано, — она раскрыла Коран и прочла: — «Мужчины выше женщин по причине качеств, которыми бог возвысил их над ними. Это существа несовершенные, созданные для мужчины, но полные хитрости». Это обо всех женщинах сказано? Разве все женщины одинаковы?

— Нет, есть добродетельные женщины, — сказал Тимур, — послушные и покорные, они заботливо сохраняют во время отсутствия мужа то, что всевышний велел сохранять в целости. Ты понимаешь, о чем написано в Коране?

— Понимаю. Избегать совокупления с другими мужчинами? Но разве я похожа на свою тетю?

— На какую тетю? На Гульмалик — жену Тамула. Когда я была совсем маленькой, я видела, как она совокуплялась с моим братом Хусейном. Они за это будут в горячей смоле?

— Да, они будут в горячей смоле, — рассеянно сказал Тимур. — А теперь иди к себе, отдыхай. Я должен еще подумать...

Река под Самаркандом. Утро.

Тимур и Саид едут впереди отряда воинов.

— Мы договорились с амиром Казганом встретиться у реки Джейхун, — говорит Тимур Саиду. — Оставим воинов здесь и дальше поедем вдвоем.

— Да ведь здесь опасно. Здесь разбойничьи места. Почему оставляем воинов? — сказал Саид.

— Делай, как я говорю!

Подъехав к зарослям, тянувшимся вдоль берега, Тимур слез с коня.

— Слезай и ты, — тихо сказал он Саиду. Он осторожно раздвинул кустарник. Вдали уже скакал Казган с несколькими людьми, чуть выше но течению. Тимур приложил палец к губам.

— Оставайся на месте, — сказал он Саиду.

Вдруг послышался топот. Точно кто-то вел лошадей шагом. Показались амир Тамул, Ваян-Куль и с ними еще несколько человек.

— Вот он, — сказал шепотом Тамул. — Значит, слуга Тимура — перебежчик, не обманул, они действительно встречаются здесь!

— Казган безоружен, — сказал Баян-Куль. — Здесь нам представляется удобный случай наконец покончить с ним, покуда не приехал Тимур.

— Надо действовать быстро, — сказал Тамул и, сев на коня, выехал из зарослей, а за ним остальные.

Казган, увидев Тамула, улыбнулся.

— И ты здесь? А я здесь условился встретиться с Тимуром. Хорошие мечта для охоты...

— Да, хорошие! — улыбнулся в ответ Тамул. — Замечательные места для охоты на крупную дичь!

Он подъехал ближе, выхватил саблю и ударил ею Казгана. Остальные начали рубить слуг. Окровавленный Казган упал с коня и с криком побежал к реке. Несмотря на раны и большой вес, он бежал быстро и кричал. Его с трудом догнали и начали рубить и резать в несколько ножей и мечей. Саид рванулся из кустов, но Тимур крепко схватил егоза плечи.

— Так надо, — сказал Тимур. — Что ты смотришь на меня, Саид? Разве тебе мало, что я плачу? Я плачу горькими слезами, посмотри, у меня все лицо залито слезами!

Он с яростью схватил Саида за ворот и притянул его вплотную к себе.

— Ты видишь, я страдаю, — сказал он уже спокойнее, оттолкнув Саида. — Какой замечательный человек погибает, добрый, смешной, доверчивый! Прощай, милый Казган, прощай! Ты мог быть хорошим садовником, но ты был плохим правителем. Прощай, добрый Казган, мы отомстим за тебя твоим убийцам!

— Все кончено, они убили его, — тоже утирая слезы, прошептал Саид.

Тело Казгана, залитое кровью, лежало неподвижно, а убийцы убегали в заросли. Тимур вскочил на коня и поскакал к убитому:

— Злодеи! Я опоздал, я опоздал! Вы убили правителя! — Тимур поднял тело, продолжая кричать: — Гнусное злодеяние! Гнусное злодеяние!..

Вскоре вокруг собрались воины, сбежался народ.

Самарканд. Улицы. Вечер.

— Будь благословен, Тимур! Наш новый правитель! — кричал народ на улицах Самарканда.

— Я буду справедливым правителем, — сказал Тимур. — А тело амира Казгана в глубокой печали похороним с почестями на берегу реки Джейхун.

— Слава Тимуру! Слава!

Дворец Казгана. Вечер.

В одной из комнат дворца собрались Тимур, Барлас и Сальдур. Стол уставлен едой и питьем.

— За долгий, дружественный союз трех амиров, на благо нашего народа, — говорит Барлас, подняв бокал. — Спасибо тебе, Тимур, что ты послушался своих родственников.

Все трое выпивают. Сальдур, схватившись за горло, падает на стол.

— Опился вином и умер, — говорит Барлас, — какая печаль... Теперь нас осталось двое...

Тимур нахмурился.

Звучит музыка. Правители Тимур и Барлас смотрят на выступления танцовщиц. Служители приносят еще один стул и ставят рядом.

— Кто велел поставить третий стул?

— Это я велел, — говорит Тимур. — У покойника есть сын, власть переходит к нему в нашем тройственном союзе...

Дворец Тимура. Вечер.

— Мне уже двадцать восемь лет, — говорит Тимур в задумчивости, садясь у своего любимого зеркала, — пора уже становиться эмиром. Я давно хочу быть единовластным правителем. И народ тоже этого хочет. Но я понимаю, что добиться такой власти почти невозможно в настоящее время. Наша страна — как рассыпанный на куски дом. Любой враг без труда нами овладеет. Мы как верблюжий помет, валяющийся на дорогах.

Тимур спросил Саида:

— Как ты мне посоветуешь?

— Надо разделить их и бить поодиночке, перессорить их между собой, — сказал Саид.

Тимур ходит по комнате.

— Мне ясно, в открытую, силой ничего нельзя добиться, только хитростью, только одна хитрость может мне помочь...

Он подходит к зеркалу, смотрит на себя:

— Каждому правителю в отдельности и тайно от других надо написать письмо и предложить вступить со мной в союз, чтобы общими усилиями избавиться от остальных правителей. Натравить их друг на друга.

Спальня Тимура. Ночь.

Кричит, плачет ребенок на руках счастливой Альджан. Тимур берет у нее ребенка из рук, прижимает к груди и взволнованно говорит:

— Этот год счастливый для меня по приметам: три планеты — Луна, Юпитер и Венера — в этот год расположились благоприятно для пророка. Поэтому я даю сыну имя Мухаммед. Также в этом году начались завоевания. И я к имени Мухаммед присоединяю имя Джахангир — властитель мира.

Отдает сына Альджан, целует ее в лоб, целует сына.

— Иди к себе, иди, мне надо подумать.

Садится перед зеркалом, долго смотрит себе в глаза.

— Хусейн или Барлас, кто опаснее сейчас, Хусейн или Барлас?.. Саид, — позвал Тимур. — У меня есть сообщение шпионов, что зять Барласа составил против него заговор, чтоб посадить на его место своего сына.

— Да, — сказал Саид, — такие сообщения есть.

— Я вот что подумал, Саид, — сказал Тимур, — и мне кажется правильным сделать так, чтоб Барлас узнал намерения зятя. Да, да, найти способ тайно сообщить ему об этом.

— Но ведь вы радовались, что таким путем удастся избавиться от коварного врага, каким стал Барлас?

— Я передумал, Саид. Конечно, от Барласа хорошо бы избавиться, но Барлас подл и глуп, а его зять, как я узнал от шпионов, человек разумный, значит, опасный. Барлас, конечно, зятя казнит, а мне будет благодарен...

Хорезм. Дворец. Комнаты Тимура. Вечер.

Дождливым ветреным вечером Тимур совершал перед сном вечернюю молитву, когда Саид доложил, что приехал Барлас и срочно просит о встрече.

— Я так тебе благодарен! — закричал Барлас, едва увидев Тимура. — Если б не ты, я был бы уже мертв. Они ведь хотели меня этой ночью зарезать. Если б не ты, я попал бы в большую беду, ты настоящий родственник.

— Отчего ж, — сказал Тимур, — вместо этого холодного вечера вы наблюдали бы сейчас райские кущи, дядя, и слушали бы райскую музыку.

— Ты любишь пошутить, — усмехнулся Барлас.

— Какие же тут шутки, — сказал Тимур. — Дядя, а почему у вас руки в крови?

— Действительно, — глянув на руки, сказал Барлас, — я так спешил тебя поблагодарить, что не успел даже как следует вымыть руки, у меня и вся одежда была в крови, я едва успел переменить одежду, а вот в спешке не отмыл руки. Я не стал дожидаться палача, скажу тебе откровенно, я сам зарезал своего зятя и его жену. Я был так возмущен, ты должен меня понять, ведь если б ты меня не предупредил, они бы убили меня. Коварство, повсюду коварство! Ты слышал, что совершил амир Хусейн? Он овладел Бадахшаном и без всяких причин казнил трех бадахшанских амиров.

— За такое злодеяние он получит возмездие в день Страшного суда, — сказал Тимур.

— Ты ведь доверял ему, — сказал Барлас.

— Ошибался, — сказал Тимур. — Я не знал, что в его характере соединились своеобразно, подобно четырем стихиям, определенные свойства.

— О чем ты? Какие стихии?

— Те качества, которые, к сожалению, присущи не одному лишь Хусейну. Четыре дурных качества: зависть, скупость, жадность и высокомерие.

— Я с тобой согласен, — сказал Барлас. — Если, например, взять моего подлого зятя, между нами говоря, мой родной внук ведь знал, что зять готовил против меня заговор. Я хочу обратиться к тебе за советом: не стоит ли отделаться от потомка казненного зятя?

— Дядя, можно ли так говорить? Казнить собственного внука!

— Но ведь он знал, что меня должны убить, он хотел занять мое место!

— А может, вы сами виноваты, дядя? Ваш брат — мой отец амир Тарагай — добровольно ушел в частную жизнь и уступил свое место мне, а вы тоже уже стары, дядя. Может, и вам надо уйти в частную жизнь?

— Ты умный человек. — сказал Барлас. — Я понимаю покойного амира Казгана, который подписал грамоту о назначении тебя наследником и правителем. Такой правитель нам и нужен, при таком правителе спокойствие воцарится в стране.

— А разве не вы, дядя, говорили о моих великодержавных замашках?

— Клевета, клевета! Это Джалаир, он совсем из другого племени. Он действительно твой враг, а лучшего друга, чем я, у тебя нет. Хочешь, я могу поклясться на Коране!

— Не надо, дядя. Не надо лишних клятв!

— Но теперь-то ты мне веришь?

— Верю. Если вы послушаетесь моего совета и простите своего заблудшего внука, то считайте, что я вам поверил!

— Пусть будет так, — сказал Барлас. — Я рад, что мы с тобой помирились, ты меня уговорил.

Он хотел обнять Тимура, но тот отстранился.

— Простите, дядя, я уже совершил сегодня обряд омовения, а у вас руки в крови...

— Я сегодня очень устал, — сказал Тимур Саиду, когда Барлас ушел. — Я лягу спать пораньше, и буди меня, если только крайне важная и срочная весть.

Сон Тимура. Река. Вечер.

Тимуру снилась большая река. Он стоял на берегу реки, и в руках у него большой невод. Он закинул невод, который охватил всю реку, и вытащил на берег одновременно всех рыб, населяющих воду.

— Это предвестие твоего великого и славного царствования, — послышался голос с неба, — настолько славного, что все народы мира подчинятся тебе.

Послышалась музыка. Два ангела взяли Тимура за руки, повели его и посадили на престол.

— Поздравляю с вступлением на престол великого хана! — сказал один из ангелов.

— Ты должен передать эту власть своему потомству, — сказал второй ангел...

Самарканд. Спальня Тимура. Рассвет.

Но в этот момент послышался стук, и трон, на котором сидел Тимур, начал шататься. Тимур открыл глаза, послышался стук в дверь.

— Кто это? — спросил Тимур.

— Срочная весть, — ответил Саид. — Гонец принес грамоту.

Было еще темно, рассвело. Тимур взял грамоту и прочел:

— «Я — Туглук, потомок Чингисхана, Хакан, сын Хакана, хан Джете приказываю тебе со всем народом и со своими воинами присоединиться ко мне».

— Судьба поставила новые испытания на моем пути, — сказал Тимур.

— Может, срочно собрать воинов? — спросил Саид.

— Нет, — ответил Тимур, — это будет означать гибель. Туглук идет сюда с бесчисленным войском...

Степь. Утро.

Степь дрожит от конского топота. Хакан Туглук похож лицом на деда своего — Чингисхана, он скачет в окружении монгольской конницы. Всадники приближаются к реке и начинают переправу. Местное население бежит от них в страхе.

Дом Тарагая. Ночь.

Умирающий отец Тимура — амир Тарагай лежит на подушке, положив бледную руку свою на руку Тимура. У изголовья умирающего мулла негромко читает Коран:

— «Сам бог старается примириться с теми, которые согрешили по неведению и тотчас же покаются».

Тарагай шепчет:

— Помни, что все мы рабы бога. Будь доволен всем дарованным тебе. Будь благодарен за все милости к тебе. Повторяй непрестанно имя бога, исповедуй его единственного, будь послушным его велениям и не делай того, что запрещено...

— «Раскаяние совсем бесполезно тому, — читает мулла, — кто постоянно делает дурные дела и только при приближении смерти кричит: „Я раскаиваюсь!“ Для тех нет пощады, кто умирает неверующим. Мы приготовили для них достойное наказание...»

— Не рви родственных уз, — с трудом произносил Тарагай. — Никому не делай зла, обращайся снисходительно с каждым созданием бога.

Он затихает.

Площадь кладбища. Утро.

Повозка с мертвым телом Тарагая останавливается у площади. Торжественный обряд похорон. Лицо Тимура залито слезами. Тысячи людей проводили в последний путь главу племени.

Стан монголов. Утро.

Тысячи шатров, дымят костры. Орда монголов обедает. Великий Туглук важно восседает на коне в окружении своих приближенных. Тимур спешился, пошел пешком, поклонился ему и поцеловал стремя его коня.

— Да будет благословен твои приход, — сказал Тимур, — ибо имя твое Туглук означает «благословенный».

— Я доволен твоей покорностью, — усмехнулся Туглук и посмотрел на повозки с богатыми дарами.

— Прости, великий хакан, — сказал Тимур, — я задержал свой выезд навстречу, потому что должен был похоронить своего отца, амира Тарагая.

— Это похвально, — милостиво сказал Туглук. — Мой великий дед Чингисхан всегда почитал старших своей Орды.

Шатер Туглука. Утро.

В шатре за чаем с лепешками и урюком хакан Туглук сказал:

— Кое-какие люди из здешних мне о тебе плохо говорили.

— У меня, как у каждого человека, имеющего власть, есть враги, — сказал Тимур.

— Да, это так, — согласился Туглук. — Вот и у меня повсюду бунты. Сейчас мне сообщили, что амиры Бухары подняли знамя бунта. Скажи, как мне лучше поступить? Самому ли идти на них и примерно их наказать, или послать одного из моих тысячников наказать их?

— Если ты пошлешь кого-нибудь, — сказал Тимур, — то будет две опасности. Если ты пойдешь сам — одна опасность. Умный человек тот, который предпочитает одну опасность двум.

Туглук захохотал.

— Ты мне нравишься! Я весьма доволен, что ты добровольно присоединился ко мне. Как сделать власть мою прочной?

— Посмотри на этот шатер, — ответил Тимур. — Твое величие подобно огромному шатру, который раскинут над твоими владениями. Столбы, которые поддерживают этот шатер, — справедливость. Веревки, на которых покоится крыта, — беспристрастие. Колья, которыми укрепляются палатки, — правда. Эти три качества поддерживают твое величие, как колья, столбы и веревки поддерживают шатер. Всякий найдет спасение под сенью шатра. А идущий против — погибает.

Хакан Туглук обнял Тимура и сказал:

— Ты мне правишься, ты брат мои! Поедем со мной вместе осматривать владения.

Степь. Дорога. Утро.

Тимур верхом едет рядом с хаканом Туглуком в сопровождении свиты. Все вокруг кланяются им. Амир Баязит Джалаир, подъехав, поцеловал хакану Туглуку руку, а Тимуру сказал:

— Благодарю тебя за то, что ты заступился перед великим хаканом за наши земли. Прости меня за то, что я был к тебе несправедлив.

— Если лев перепрыгивает через сайгака, — сказал Тимур, — то прощает его и отпускает на волю.

— Ты хорошо ответил, — сказал Туглук. — Я вижу, тебя уважает местная знать. Как ты добиваешься этого?

— Хороших людей поощряю дарами, — ответил Тимур, — дурных стараюсь исправить наказанием.

Шахрисябз. Городские ворота. Утро.

Хакану Туглуку делегация горожан вручила послание.

— «О великий хакан Туглук, мы — пострадавшие, приносим тебе жалобу на твоих приближенных, которые ограбили народ и продолжают его притеснять...» — читает писарь.

— Я ведь запретил грабить здешних жителей! — сердито сказал Туглук и приказал начальникам отрядов немедленно вернуть все награбленное.

— Начальники оскорблены этим приказанием, — сказал Мухаммед-шах. — Вот-вот может вспыхнуть бунт! Воины тоже недовольны!

— У турок ум такой же узкий, как и глаз, — сказал Тимур. — Чтобы добиться от них преданности, необходимо насытить их глаз и сердце.

— Хороший совет, — опять рассмеялся Туглук. — Как поступить в подобных обстоятельствах?

— Не всегда воин грабит от жадности, — сказал Тимур, — иногда он грабит потому, что ему вовремя не выплачивают жалование. Снабжай воинов своих всем необходимым, а слугам своим плати жалованье исправно. Пусть твой воин будет убит, но жалованье его должно быть уплачено вперед.

— Я очень доволен твоими советами, — сказал Туглук.

Тимур и Туглук вместе молились в мечети. После молитвы хакан Туглук спросил Тимура:

— Как мне поступить? Кипчаки бунтуют, а амиры тоже взбунтовались.

— Я посоветовал бы вам, великий хакан Туглук, удалиться в страну Джете, откуда вы пришли в Туран. Вместо себя оставьте верного человека, который хорошо знает эту страну.

— Этот совет мне нравится, — сказал Туглук.

Он позвал писцов и продиктовал:

— Грамота на управление: «Я, хакан Туглук, отдаю страну Туран брату своему — амиру Тимуру. Я так сделал для того, чтобы избежать притязаний со стороны моих врагов и междоусобиц».

— Теперь можешь прямо отправляться в Самарканд как правитель. Ты ведь любишь Самарканд?..

— Благодарю за доверие, — сказал Тимур. — Я люблю Самарканд, но там слишком много врагов, я сделаю пока столицей Шахрисябз.

Шахрисябз. Площадь. Вечер.

Торжества в Шахрисябзе. Вся знать приносит Тимуру поздравления. Читается молитва.

— Такую молитву читают только для лиц, получивших верховную власть, — шепчет Джалаир Барласу.

— Я вернулся на родину, думая, что здесь после ухода монголов царит справедливость, — сказал Барлас, — а Тимур еще хуже монголов.

— Он овладел уже всеми городами Турана, а ведь у него нет прав! Он незаконно принял верховную власть, — сказал Баязит.

— Мы не признаем власти отступника Тимура! Он ее получил из рук чужеземца!

Крики:

— Смерть! Смерть! Смерть отступнику!

Степь. Стан Барласа. Вечер.

Тимур со своими войсками приближается к стану. Среди множества юрт и лачуг высится большой шатер.

Навстречу под звуки музыки вышли Барлас, Джелаир со свитой.

— Не надо входить в шатер, — тихо шепнул Саид.

Но Барлас и Джелаир обняли Тимура, один слева, другой справа и дружески повели внутрь. Внутри шатра было много угощений.

— Ты сделал благое дело, что поверил нам, — радостно сказал Барлас и переглянулся с Джелаиром.

— Но твой племянник, кажется, тосклив? — сказал Джелаир и улыбнулся Барласу.

— Его не радует наша встреча, — сказал Барлас. — Вот лучшее греческое вино, вот китайское мясо.

Покойный Казган привил тебе любовь к китайской еде. Возьми это т кусок...

— Я не люблю мясо с кровью, — сказал Тимур.

— О какой крови ты говоришь, племянник?

— Я говорю о той крови, которая течет у меня из носа.

Тимур резко пошел к выходу. Джелаир и Барлас бросились следом, но перед ними появился Саид с обнаженным ножом. Воины Тимура поскакали навстречу. Тимур вскочил на коня...

Степь под Самаркандом. Утро.

Конница Туглука огромной густой массой скачет по степи. Опять Тимур должен покорно и униженно припасть к стремени Туглука.

— Я пришел сюда не один. Со мной мой сын Ильяс-Ходжа. Я надеюсь, вы с ним подружитесь, — сказал Туглук.

Шахрисябз. Дворец Тимура. Вечер.

Во дворце Шахрисябза Тимур сидит по левую руку от Туглука, по правую сидит Ильяс-Ходжа.

— Положение Турана тяжелое, — говорит Тимур. — Люди и простые, и знатные терпят жестокость от несправедливых правителей.

— Я наведу порядок с помощью моих воинов, — самодовольно говорит Туглук.

— Это будет подвиг славный, — говорит Тимур.

— Пускай амиров, — говорит Туглук своим приближенным.

Амир Джалаир входит и падает ниц перед Туглуком:

— Я выражаю полную покорность и готовность верно служить. Я запер ворота Самарканда и двинулся к тебе навстречу...

— Немедленно убить, — приказал Туглук.

Ползет на коленях Баязит.

— Немедленно убить!

Вводят плачущего Барласа.

— Убить!

Всех троих противников Тимура убивают на его глазах...

Предгорья. Река. Вечер.

Хусейн вместе со своими воинами в страхе и изнеможении бежит. Скачет по степи, торопливо переправляется через реку.

В изодранной одежде, без чалмы карабкается на гору.

Шахрисябз. Дворец. Утро.

— Мои военачальники, — говорит со смехом Туглук сыну Ильясу и Тимуру, — рассказали мне, что Хусейном и его воинами овладел невероятный страх. Его преследовали до самых гор Индустана и захватили большую добычу. Что дальше?

— Покончишь с Хусейном, — говорит Тимур, — надо отправиться в Самарканд и убить Баян-Куля...

— Еще один хороший совет, — соглашается Туглук.

Самарканд. Улицы.

Туглук, Ильяс и Тимур въезжают в Самарканд. Народ приветствует их. Баян-Куля волокут на аркане.

— Великий Туглук, — лепечет Баян-Куль, — припадаю к вашим ногам, выражаю полную покорность!

— Что ты скажешь, Тимур? — спрашивает Туглук.

— Неискренний, нехороший человек, — говорит Тимур.

— Немедленно убить, — говорит Туглук.

Баян-Куля тут же убивают.

Самарканд. Дворец. Вечер.

Пиршество. Туглук берег кусок жареного мяса и подносит его Тимуру.

— Возьми из моих рук этот хребет быка как почетный дар! Ко мне, к несчастью, пришла плохая весть — амиры Джете возмутились против меня. Я оставлю вместо себя сына своего — Ильяса, а тебя, Тимур, я поставлю первым визирем. Справедливый я правитель?

— При первой нашей встрече я говорил вам, что такое справедливая власть, — сказал Тимур.

— Да, да! — сказал Туглук. — Ты очень хорошо говорил, ну-ка, напомни мне кратко.

— Всякая власть подобна палатке, которая опирается на столбы — справедливость правителя...

Туглук поморщился.

— Первый раз твои слова мне больше понравились, — помрачнев, сказал он. — В этот раз я что-то их не совсем понял.

— А я его понял, — сказал Ильяс. — В его словах намек на вашу несправедливость!

— Ты недоволен? — спросил Туглук. — Скажи мне прямо!

— Я потомок Чингисхана! — крикнул Ильяс. — А ты, Тимур, едва ли в родстве с Чингисханом!

Самарканд. Улицы. Утро.

Женский визг. Воины Ильяса силой выволакивают десятки девушек, вяжут их и уводят. Крики, плач.

Самарканд. Дворец. Спальня Тимура. Вечер.

— Жители Турана пожаловались мне, — говорит Тимур Ильясу, — что твои воины требуют предоставить им тысячу девушек, они схватили уже четыреста девушек.

— Я запретил им всякое насилие, — говорит Ильяс. — Ты ведь начальник амиров, почему они не обращают внимания на твои распоряжения?

— Кто-то велит им не слушать меня, — говорит Тимур. — В стране нет правителя.

— Значит, я не правитель? Я знаю, что твои святые старцы всюду распространяют слух, что я не обладаю качествами, необходимыми для правителя!

— Но ты ведь раньше никогда не был правителем!

— Я знаю, чего ты хочешь! Ты хочешь власти, ты нарушаешь повеление Туглука! — крикнул Ильяс. — Я велю схватить святых старцев! Они смутьяны!

Воины Ильяса хватают святых старцев, вяжут и волокут в тюрьму.

Тюрьма. Вечер.

Воины Тимура нападают на тюрьму. Жестокая схватка. Святых освобождают, увозят на больших телегах.

Самарканд. Дворец. Спальня Тимура. Ночь. Сон.

Тимур спит. Большая птица прилетела к нему во сне и уселась на руку.

— Это птица Шагин, — тихо произнес кто-то.

Послышалось мычание. Много коров подошло к Тимуру, и он начал доить их.

— Эта птица Шагин предвещает тебе счастье, — сказал чей-то голос. — Птица, усевшаяся на руку, означает могущество, а множество коров предвещает многие выгоды для тебя. Ты освободил моих потомков — получишь награду...

Монгольский стан. Вечер.

Хакан Туглук читает письмо, которое привезли ему два посланца Ильяса. Рядом, почтительно склонившись, сидит Тамул.

— Тимур нарушил свое обещание и заповеди предков, — сердито говорит Туглук. — Я ему верил, верил, а он произвел возмущение против меня и пытался овладеть Тураном.

— Я давно говорил вам, что он намерен восстать против вас и сделаться самостоятельным правителем, — говорит Тамул. — Я знаю его коварство. Эти Барласы — род отступников...

Дорога. Ночь.

Тимур, его жена Альджан, Саид скачут по ночной дороге.

Саид часто оглядывается назад.

Степь. Палатка. Ночь.

Тимур и Альджан лежат в палатке.

— Мы скрываемся здесь, как разбойники! — говорит Альджан. — А наши враги царствуют!

— Что ж! — улыбается Тимур. — Если нас победят, то победят лишь разбойников, а если мы победим, то победим царей!

— Что будет с нашими детьми, если мы погибнем? — говорит Альджан. — Хакан Туглук верил тебе, может, он простит тебя, если ты покаешься и попросишь простить моего брата Хусейна?

— Альджан, что сделано, то сделано! Налей-ка мне лучше вина! — сказал Тимур и поцеловал жену. — Вспомни, что писал Хайям:

— Что-то здесь не пахнет фиалками и вешними ветрами! — говорит Альджан. — Я слышала лошадиное ржанье!

— Тимур, вставай! — слышен крик Саида...

Пустыня. Вечер.

— Впереди колодец, — сказал Тимур, привстав в стременах. — Дальше степь кончается, начинается пустыня.

— Как бы ле встретить нам разбойников, — говорит Саид. — Здесь бродят шайки разбойников-туркмен. Их главный товар — рабы, особенно молодые женщины, которых они продают дорого. Может быть, мы вернемся назад?

Пустыня. Ночь.

В темноте мелькали всадники, слышен был звон оружия. Тимур и Альджан, полуодетые, выскочили из палатки.

— Не отставай от меня! — крикнул Тимур, беря одной рукой повод лошади, а другой Альджан. Бешено понеслись напролом.

— Слава богу, все целы! — сказал Саид.

Тимур страшно ругался:

— Будь ты проклят, гнойный сифилитик, пусть сгниет мясо на теле твоей монгольской матери!

Тимур лег с женой на голый песок, было холодно и неудобно, но от усталости он быстро закрыл глаза.

Черный ворон сел на плечо Тимура, и от тоски, сжавшей его сердце, Тимур заплакал. Рой мух со всех сторон слетелся к плачущему Тимуру. Он отгонял их, но они летели и летели. Он задыхался от усталости и ярости и от невозможности отогнать мух.

Он открыл глаза. Альджан трясла его за плечо.

— Ты плакал но сне, — сказала Альджан.

Был холодный, сырой рассвет. Поеживаясь, Тимур сел со скорбным лицом...

Площадь перед мечетью.

Ранний рассвет, но у мечети уже много народа. Тысячи людей, одетых в траурные рубища, в руках у многих факелы, фонари, колокола, изображения солнца и полумесяца на шестах и пестрые куски материи. Молодой венецианский путешественник Николо тоже одет в траурное рубище, голова его повязана чалмой.

— Я давно мечтал проникнуть на мусульманский праздник, — говорит он своему проводнику Якубу, — и вот недаром проделал такое путешествие из Венеции.

— Говори тише, — предупреждает проводник. — Если узнают, что ты не мусульманин, я рискую вместе с тобой.

Загремели барабаны, ударили медные тарелки, шествие началось. Впереди шли люди, одетые в длинные черные рубахи, они били себя в грудь. За ними двигались другие мужчины, тоже в черных рубахах, которые били себя по спине и плечам цепями. Потекла первая кровь.

Тимур, который наблюдал за всем этим из толпы, поморщился.

— Это аза — процессия огорчения, — шепотом говорит Якуб. — В намять гибели имама Хусейна, внука пророка Мухаммеда. Вот идет хади, предводитель процессии, который рассказывает о гибели Хусейна в битве при Кербеле.

— После смерти пророка Мухаммеда, — громко, патетично говорит хади, — халифом стал тесть пророка Огубак. Умирая, он передал власть своему тестю Омару, его убили отступники.

Плач и крики в процессии стали громче.

— Возьми флакончик со слезами, — шепнул Якуб Николо и протянул флакончик. — У кого не хватает собственных слез, приносит их во флакончике. Здесь нельзя выглядеть равнодушным.

Николо взял флакончики сбрызнул глаза.

— Праведный Али, двоюродный брат и зять пророка, — с пафосом продолжал хади, — новый халиф, был убит при выходе из мечети после пятничной молитвы.

Крики стали еще громче, кровь потекла обильнее.

— Праведный Али завещал привязать свой труп к верблюду и пустить его в пустыню. И похоронить его там, где верблюд опустится на колени.

— Я-алли! Я-алли! — кричали из шествия. — О боже!

— Власть захватил проклятый Муавия, — продолжал хади. — Он потребовал присяги сыну своему, проклятому Езиду.

— Шайтан! Шайтан! — яростно кричала толпа и поднимала кверху кулаки и оружие.

Уже всходило солнце. Улицы наполнялись все большим и большим количеством людей, присоединявшихся к шествию.

— Сын убитого Али, внук Мухаммеда, имам Хусейн в сопровождении двухсот приближенных, по зову жителей своего города Элькуфы, отправился туда переменить власть, принадлежащую ему по праву.

— Я-аллн! Я-алли! — кричала толпа.

Звонили колокола, раздавалось пение.

— Армия Езида в четыре тысячи человек преградила ему путь. Хусейн повернул к Евфрату, но и здесь натолкнулся на врагов. Они засыпали канал, ведущий к его лагерю. Хусейн и его приближенные умирали от голода и жажды...

Вопли из толпы достигли предела. Многие в шествии избивали себя цепями, к которым были привязаны мелкие гвоздики, ранили кинжалами, вонзали в тело иглы. Уже несколько искалеченных лежало на обочине. Николо отворачивался, смотрел с трудом.

— Такова наша вера. Ради веры люди не жалеют своей жизни, своей крови... — сказал Якуб и, помолчав, добавил: — И чужой тоже.

— В битве при Кербеле, — продолжал громко, нараспев выкрикивать хади, — все приближенные Хусейна были уничтожены, асам Хусейн убит Езидом. Голову Хусейна но наущению Езида отрезали и подвергли надругательствам.

Отдельной группой шли люди, которые острыми палашами наносили себе удары по голове. Из этой группы слушатели уже вытащили одного мертвеца.

— Это либо фанатики, — тихо сказал Якуб, — либо люди, давшие обет «азакамат», если святой имам Хусейн поможет исполнению их желаний. Камат — это острый меч, которым они бьют себя по голове.

Пустыня под Бухарой. Колодец. Вечер.

Тимур и его спутники подъехали к колодцу и спешились. У колодца было много народу. Шла меновая торговля.

Несколько пастухов брали воду для овец. Под ветвистым деревом сидели трое: дервиш и двое непонятно что за люди, у них на лицах виднелись следы побоев. Дервиш громко распевал гимны из Корана, а двое его спутников молча испуганно озирались.

Заметив Тимура, который мыл ноги у колодца, один из них подбежал к нему и, низко кланяясь, сказал:

— Великий амир Тимур, позволь мне поцеловать твои ноги...

Тимур брезгливо посмотрел на грязное небритое лицо кланяющегося.

— Я совершил обряд омовения и не хочу быть оскверненным.

— Тогда позволь мне хотя бы поцеловать пыль у ног великого покорителя мира, — сказал человек.

— Кто ты? — спросил Тимур, несколько смягчаясь после этих слов.

— Я старый, немощный верблюд. Я верблюд, который никому не нужен, которого никто не хочет купить. А кто покупает, требует деньги назад. Но туркмены не брезгуют даже дохлятиной, они продадут меня за драхму.

— Это странствующий комедиант. И тот, пожалуй, тоже, а дервиш слишком бел лицом, одежда дервишей нередко служит прикрытием для лазутчиков и шпионов из греческого Рума, — сказал Саид.

— Да, господин прав, мы актеры, — сказал человек. — Мир тесен, я веселил публику на празднике вашего обрезания.

— У вас есть лошади или ослы? — спросил Тимур.

— Мы пешие...

— Надо вместе переночевать, — сказал актер, — здесь очень опасно. Туркмены любят захватывать людей и продавать их на рынке.

— Мы будем ночевать отдельно, — сказал Саид Тимуру. — От них могут переползти вши. Я уже договорился в одной богатой юрте...

Пустыня. Шатер туркмена. Вечер.

Тимур сидел за чаем. В стороне стояли хозяин юрты и его сын.

— Прошу простить меня, — говорил хозяин, — сейчас приготовится ужин. Мы люди небогатые, только вареная рыба и кислое молоко. Зато у нас хорошая юрта, и прохлада освежит вас.

В юрту заглянул человек:

— У тебя тоже гости. Поздравляю тебя с гостями! — он незаметно подмигнул.

— Наше племя очень гостеприимное, мы любим гостей, — обратился он, улыбаясь, к Тимуру и его собеседникам. — Поужинаете и сладко уснете.

— Когда я еще был маленьким, — рассказывал актер, — я учился актерскому ремеслу у одного шута.

Он состроил гримасу. Сын хозяина рассмеялся, но отец прикрикнул на него:

— Чего ты мешаешь людям, иди, скажи, чтобы подавали быстрее ужин!

В это время вошел дервиш и благословил всех. Хозяин подал ему лепешки.

— Туркмен никогда не отпускает дервиша с пустыми руками, — сказал хозяин.

— Ты дервиш? — спросил Тимур, подавая ему деньги.

— Да, — сказал дервиш.

— Мы, дервиши, живем своим благочестивым трудом, деньги мы никогда не берем. У дервиша деньги считаются грехом.

— А мы берем! — сказал второй актер и рассмеялся.

Меж тем хозяин в соседней половине за занавесом ругал жену:

— Почему не кладешь цепи куда следует? Где цепи? Немедленно найди и подай их. Почему ничего не лежит на месте, где цепи?

Потом он обратился к сыну:

— Бездельник, негодяй! Почему ты не подсыпал опиум в чай, они бы уже давно уснули. Что из тебя получится? Ты никогда не станешь настоящим мужчиной! У соседа сын младше тебя, а он уже убил двух персов и захватил пятерых в рабство. Поэтому сосед богат, а мы нищие! За двух персидских девушек, которых он продал в Бухаре, он купил десять верблюдов!

— Но ведь это не персы, это правоверные, — сказал сын.

— Молчи, бездельник! — раздосадованно сказал хозяин. — Все годятся в рабы, все!..

— Хозяин, где ужин? — послышался голос актера.

— Они требуют ужина, а могли бы спать в цепях, — сердито сказал хозяин.

Надев налицо улыбку, вошел с поклоном:

— Прошу простить. Сейчас, сейчас!

Вошел невольник в цепях с блюдом рыбы.

Сын взял у него блюдо и подал. Потом он уселся неподалеку, глядя, как гости едят. Хозяин то входил, то выходил, успевая надевать налицо улыбку, потом, выходя, опять снимал ее с лица.

— Я слышал, он ищет цепи, — сказал актер.

— Но ведь с нами дервиш, — сказал Тимур.

— Это такой народ, — сказал актер, — они продали бы в невольники самого Магомета, если бы он попал к ним в руки!

Хозяин наконец вошел, так и не найдя цепей, и сел неподалеку.

Потом подали зеленый чай, халву и сладкий кумыс. Невольник в цепях ходил и убирал.

— Хозяин, — спросил дервиш, — вы человек набожный, как же вы можете продавать своего единоверца в неволю вопреки постановлению пророка, которое гласит, что каждый мусульманин свободен?

— Кхей, — ответил хозяин хладнокровно. — Коран — книга божья, конечно, благородней человека, а все-таки ж Коран продается и покупается за несколько монет. Наше туркменское племя не ученое, но мы гордимся за наших братьев в стране Азербайджан. Там они очень учены.

Он обратился к актеру:

— У тебя музыкальный инструмент. Ты играешь и поешь?

— Да, я играю и пою за деньги и ночлег, — ответил актер.

— Спой азербайджанскую песню. Если нам, туркменам, хочется послушать что-нибудь необыкновенное, мы просим азербайджанскую песню...

При свете костра актеры поют песню. Чем больше убыстряется ритм, тем сильнее и сильнее раскачиваются туркмены, горят глаза, слышны гортанные выкрики. Тяжело дыша, они вдруг вцепились себе пальцами в кудрявые волосы и раскачиваются взад-вперед.

— Хорошие воины! — сказал Тимур. — Когда я буду правителем, у меня обязательно будут туркмены.

— Однако бедному путнику лучше с ними не встречаться! — сказал дервиш. — Надо постараться как можно быстрее покинуть эти места, чтобы не очутиться в цепях!

— Тебе и верно надо быстрее покинуть наши места, — сказал Тимур, — ты ведь итальянец или испанец. Ну, говори прямо. Как тебя зовут?

— Николо, — тихо ответил дервиш. — Я из Венеции, уже не первый раз здесь. Но я не шпион, я путешествую по Азии, потому что хочу знать здешних ученых и поэтов. Я тоже поэт и перевожу на итальянский язык Омара Хайяма и Беруни.

— Прочти что-нибудь, — сказал Тимур, — чтоб я удостоверился, что ты не врешь. Прочти сначала по-нашему, а потом по-итальянски.

Николо прочел:

— Да, да. Тебе надо стать невидимой тенью, — сказал Тимур. — Уходи из этих мест. Я тебя не выдам, но ты можешь попасться другому, который стихов не читает. И он отрубит тебе голову. Если же ты когда-нибудь вернешься, привези мне из Венеции латинские книги, Аристотеля и других.

— Как я тебя найду?

— Ты меня найдешь, — сказал Тимур. — Когда ты вернешься, ты меня найдешь...

Пустыня под Бухарой. Колодец. Утро.

— У нас украли коней! — Крик этот разбудил Тимура, и он выбежал из шатра.

— Перед рассветом я пересчитал коней. Все были на месте. — сказал Саид. — А сейчас трех не хватает...

— Проклятый итальянец! — пробормотал Тимур. — Недаром говорят: «Ум итальянца занят у дьявола».

Подошли, сочувственно кивая, хозяева.

— Как же в путь пойдете без коней? Подождите до завтра, — сказал хозяин, — вместе пойдем.

— Нет, нам надо торопиться, — сказал Тимур. — Из-за кражи коней моя жена и сестра будут вынуждены идти пешком.

Пустыня под Бухарой. Утро.

Маленький отряд движется по барханам. Вокруг тишина и пустота. Мужчины сдут на лошадях, женщины идут пешком, держась за стремя, утирая пот.

— Погибнуть здесь легко, — шепотом говорит Тимур, — сделаем привал. Попросим в своих молитвах о безопасности.

— Еще немного, — сказал Саид, — и мы достигнем твердой равнины. Смотрите, впереди виден хребет!

— Горы, горы! — радостно закричали все.

— Слава богу, мы уже близки к цели! — сказал Тимур.

— Песка становится меньше, — сказал Саид. — Вон впереди облако пыли. Наверное, стадо!

— Это не стадо, — тревожно сказал Тимур.

Пустыня под Бухарой. Вечер.

Стало темно, послышался сильный шум. Вначале им удавалось перекликаться, но затем голоса пропали. Все заглушил шквал. Тимур и Альджан успели соскочить с лошадей, которые тоже поспешно легли. Ураган с густым шумом пронесся, постепенно затих. Когда Тимур и Альджан выбрались из-под песка, вокруг никого не было.

Пустыня под Бухарой. Утро.

— Эй! Эгей! — закричал Тимур.

Ответа не было.

— Они пошли в другую сторону, — сказал Тимур.

— У меня, кажется, лихорадка, — сказала Альджан.

Тимур идет, поддерживая в седле Альджан.

— Альджан, потерпи, скоро колодец.

— Я не могу сама сойти с седла, — говорит Альджан. — Наступил мой последний день, Тимур...

— Потерпи, потерпи! — говорит Тимур, снимая ее с лошади.

Лошади, измученные жаждой и ветром, торопливо пили. Но когда Альджан выпила, ее вырвало. Тимур тоже попытался и плюнул.

— Вода пригодна для животных, но непригодна для людей, — сказал он. — Все-таки поспим здесь, может, у колодца нас найдут пастухи.

Он обнял жену, они улеглись, утомленные, прямо на землю и быстро уснули. Проснулись они от того, что их окружили люди, говорившие певуче и мягко.

— Персы, — сказал Тимур. — Не туркмены, а персы! Мы ушли далеко в сторону, мы в Персии.

— Пить, пить! — повторила Альджан.

Подали сосуд.

— Персы, — улыбнулся Тимур и вдруг заметил, что у всех окруживших их людей на руках и ногах цепи. — Это персы- невольники, которые стерегут туркменских овец. Альджан, надо идти дальше, чтобы миновать туркменскую степь.

— Не могу, — сказала Альджан.

— Тогда придется ночевать здесь, — сказал Тимур.

Старый колодец. Ночь.

Отряд туркмен пробирался ночью, ведомый одним из невольников. Невольник показывает на спящих Тимура и Альджан. Туркмены набрасываются на Тимура и Альджан и вяжут их.

— Зачем ты это сделал? — говорит проводнику другой невольник. — Разве ты не знаешь, что такое рабство?

— Мне за это была обещана свобода, — говорит невольник. — Я хочу увидеть своих детей и свою старую мать...

Шатер Курбана.

Туркменский амир Курбан сидел на войлочной кошме и ел абрикосы, в то время как цирюльник брил ему бороду. Связанных Тимура и Альджан привели и поставили перед ним. Туркменский амир, ничего не говоря, продолжал есть. Так в молчании прошло несколько минут.

— В тюрьму, — сказал он.

Тимура и его жену поволокли и втолкнули в темную яму.

Туркменская яма-тюрьма. Рассвет.

Тимур делает зарубки камнем на стене.

— Скоро уже два месяца, как мы томимся в этой кишащей паразитами яме, — говорит Тимур.

— Солнце бывает здесь только ранним утром, — говорит Альджан. — Маленький луч ненадолго освещает край стены, я всегда жду этого момента, он длится недолго. Мне хочется хотя бы перед смертью увидеть солнце. От темноты кожа у меня стала, как киноварь. И от паразитов чешется тело.

Тимур сидит, сжав голову руками.

— Надо вырваться отсюда, говорит он. — Выбраться любой ценой. Вчера один из стражников, которому я обещал щедрую награду за помощь, не дал мне никакого ответа, но и не ругался...

Слышны шаги, в дыру просовывается голова стражника.

— Эй, что ты разболтался?

— Подумай о награде, которую я тебе обещал, — говорит Тимур, — принеси лестницу...

— Я могу принести веревку, на которой тебя повесят! — и стражник захохотал, позвал других стражников, чтобы посмеяться вместе.

— Проклятый, — говорит Тимур, отходя от дыры. — Проклятые жеватели опиума! Плуты! Паразиты! Бог задумал мир как прекрасный рай! Но мир этот попал в руки еретиков. Все прекрасные страны на свете перешли в руки еретиков, отступников или неверных: Индустан, Китай, Персия, Россия, Греция, Рим — всё, всё в руках еретиков! А наша любимая родина Туран в руках отступника Туглука и его глупого сына! Но я клянусь, Альджан, мы выберемся отсюда! Отсюда! — закричал он совсем громко, в лихорадке блестя глазами. — Из этой смрадной ямы начнется мое движение к власти над миром!..

— Эй, — просунулась в дыру голова стражника. — Если ты будешь кричать, то я пущу к тебе скорпионов.

— Принеси лестницу! Ты станешь богатым человеком, — говорит Тимур.

— Может быть, тебе еще принести коврик, чтобы ты подкрепился на нем?! Подать куски нежного мяса козленка, жареных кур, яйца, мягкие, как задница?! А? Принести тебе все это, а? Ты, висельник! — и он опять захохотал.

Альджан подошла, обняла Тимура, они уселись на камень. Тимур положил ей голову на плечо и закрыл глаза.

— Эй! — позвал кто-то. — Эй-й...

В дыру смотрел молодой стражник.

— Возьмите! — и меч вонзился в землю недалеко от ног Тимура. Послышался шорох — это упала лестница.

— Свершилось, — сказал Тимур. — Это рука бога...

По веревочной лестнице Альджан и Тимур поднялись наверх.

Стражники играли в кости, когда Тимур неожиданно появился перед ними.

Двор тюрьмы. Рассвет.

— Я сейчас пройду мимо вас, и никто не двинется из страха за свой живот. Не пытайтесь преградить мне дорогу, слышите? Кто из караульных решится преградить мне дорогу? Кто хочет, чтобы мой меч оказался у него в кишках?

Стражники, загипнотизированные, не шевелятся.

Держа Альджан за руку, Тимур вышел на улицу. Вокруг были слышны крики: «Бежал! Бежал!»

Тимур пошел по улице, народ расступался перед ним. Он зашел к хану Курбану.

Шатер Курбана. Рассвет.

— Амир Тимур, — сказал Курбан, — я собирался освободить тебя сам, потому что получил два письма от своего брата. В первом письме он пишет, что если ты посетишь меня, чтобы я принял тебя с надлежащим почетом. Но нехорошие люди не передали мне первого письма. Я узнал о нем только из второго письма, которое получил сегодня.

— Кто эти нехорошие люди? — спросил Тимур.

— Амир Хусейн, — сказал Курбан. — Он передал мне только письмо, в котором брат просит принять его, Хусейна, хорошо, а письмо насчет тебя он мне не передал.

— Это неправда! — крикнула Альджан.

— Правда! — оказал Тимур. — Твой брат коварен и подл. Он знал, что я сижу в тюрьме, и не сделал никакой попытки выручить меня, несмотря на то что я сижу с тобой, с его сестрой!

— Я дам тебе своего коня и двенадцать всадников для сопровождения, — сказал Курбан.

Степь. Утро.

Горячий солнечный день. Тимур сидит в тени, прислонившись к полуразрушенной стене. Он привстал, смотрит, как муравей пытается забраться на стену: взберется немного, упадет вниз, потом опять взберется, доберется доверху, опять упадет.

— Тимур, — позвал его Саид.

— Тише! — шепотом сказал Тимур. — Этот маленький муравей и слепой, и хромой, но упорством и настойчивостью достиг все-таки своей цели. Упорству и настойчивости надо учиться не у львов и орлов, а у маленьких насекомых...

Подошли и другие спутники Тимура.

— Но сейчас нам надо уходить! — сказал Саид. — Здесь нельзя долго оставаться, сюда идут монголы, а у нас всего пятьдесят конных, остальные пешие!

Движется отряд Тимура, впереди всадники, позади пешие.

— Табун лошадей, — говорит Саид. — Захватим!

— Мы не в туркменских степях, — отвечает Тимур, — и я не занимаюсь грабежом!

Отряд подъезжает ближе. Хозяева табуна узнают Тимура и кланяются ему.

— Это подвластные мне люди, — обрадованно сказал Тимур, — надо уговорить их уступить нам коней.

Река. Утро.

Небольшой отряд Тимура быстрой рысью движется в конном строю. Впереди блестит река.

— Смотрите! — кричит Саид. — На другом берегу монголы!

— Нет, это наши люди! — говорит Тимур. — Это Мубарак и амир Термеза пришли присоединиться ко мне...

У стен Кандагара. Ночь.

Уже тысячное войско Тимура при звуках труб подходит к Кандагару. Разбуженные жители и воины заполнили крепостные стены.

— Надо послать к правителю, чтобы щедрыми подарками склонить его сдать нам город. А пока, на всякий случай, приготовим штурмовые лестницы, — говорит Тимур.

Шатер Тимура. Утро.

Пир. Еда. Питье. Правитель Кандагара вручает дары Тимуру.

— Мы очень довольны тобой, — говорит Тимур правителю, — чтобы этой ночью Кандагар подчинился мне.

Кандагар. Дворец правителя. Утро.

— Амир Хусейн просит принять его, — сказал на следующее утро Саид, войдя в комнату дворца, где Тимур отдыхал.

— Пришел, униженный, просить прощения, — сказал Тимур. — Как это похоже на него! Подлый, коварный человек!

— Что ответить ему?

— Пусть войдет. Когда ни на кого нельзя надеяться, приходится вступать в вынужденный союз с негодяем...

Входит улыбающийся Хусейн.

— Как я рад видеть тебя, — говорит он, широко распахивая объятия. — А где моя сестра Альджан? Я соскучился по ней!

— Альджан я отправил домой. Она болеет после тюрьмы.

— Ах! Это так ужасно! Я пошлю ей полезные для желудка китайские корни, сладкого салата в уксусе и меду. Ты не должен на меня обижаться, я не знал, что ты в тюрьме. Ты должен понять меня, среди этих туркменских дикарей я боялся за себя.

— Да. Я разделяю власть над Кандагаром и дань с него пополам, уступлю одну половину тебе, — сказал Тимур.

— Ты благороден, — сказал Хусейн, — но я тоже тебе хочу сделать подарок. Хочешь, подарю тебе русскую наложницу, которую я в Хорезме выменял за туркменскую лошадь? Ты ее увидишь и поймешь, почему я лучшего туркменского скакуна не пожалел. У нее голубые глада, кроткий характер, и она прекрасно готовит.

Тимур и Хусейн, сидя рядом, смотрят на русскую наложницу.

— Ну, что я тебе говорил? — засмеялся Хусейн. — Посмотри, какие у нее светлые волосы, они не крашены хной. Это дело природы. Посмотри, какой у нес румянец на белом лице! Я думаю, что в России ее кормили медвежьим молоком. Посмотри, как она сильна в работе! И во всем! Ты меня понимаешь? И смышленая. Я ее учу мусульманской вере... Пойди сюда, Ксения! Расскажи, про что я тебя учил? Ксения подошла, наморщила лоб.

— Про Сусеня, — сообщила она. — Ты Сусеня! И учил меня про Сусеня, про святого Сусеня... У нас святым тоже имя дается...

— Это она про Хусейна говорит «Сусеня», — засмеялся Хусейн. — Ну, расскажи про святого Хусейна, внука Мухаммедова.

Ксения опять наморщила лоб и долго молчала.

— А те убили Сусеня, — наконец сказала она, — Олейневых детей и внучат Мухаммедовых. Он их проклял. И семьдесят городов развалилось...

Хусейн захохотал. Ксения тоже засмеялась и уселась к нему на колени.

— Нет, теперь вот твой хозяин, — сказал Хусейн, — я тебя ему подарил. Амир Тимур... Ти-и-мур...

— Тимур, — повторила Ксения и уселась к Тимуру на колени.

Тимур отстранил ее.

— Знаешь, как она золотом умеет вышивать? — сказал Хусейн.

— Коран предостерегает мусульман от применения золотых нитей и украшении, — сурово сказал Тимур. — Я отошлю ее в свой дом, и старшая жена найдет ей работу на скотном дворе.

Тимур, глянув, увидел смотрящие на него голубые глаза, сердце его вдруг встрепенулось, он постарался сохранить суровость и отвернулся.

— Ты уж с ней слишком суров, — сказал Хусейн, когда Ксения ушла. — Если бы я знал, то не подарил бы ее тебе. Такую красавицу и для скотного двора? Для скотного двора достаточно и безносой старухи.

— Шариат и улемы учат нас праведной жизни и предостерегают от прелюбодеяний, — сказал Тимур.

— А может быть, ты с ней так суров потому, что она тебе понравилась? — Хусейн громко захохотал.

Кандагар. Дворец. Комната Тимура. Вечер.

После молитвы Тимур сидел перед зеркалом. Вошла Ксения и внесла дымящееся блюдо.

Тимур посмотрел раздраженно.

— Саид, — крикнул он, — почему эта девка не на скотном дворе? Я велел ее отправить.

— Повар заболел, — сказал Саид, — а она вкусно готовит.

— Что же она варит? — Тимур посмотрел на блюдо. — Это же какая-то христианская еда! Она меня еще свининой накормит!

И он бросил блюдо на землю.

Ксения продолжала стоять, смотреть своими голубыми глазами на Тимура. Тимур взглянул опять на нее мельком.

— Чего ты стоишь? Подбери!

Она наклонилась и начала подбирать осколки разбитого блюда, рассыпавшуюся еду. У нее были стройные ноги, крепкие бедра, высокая грудь.

— Что ты молчишь? — спросил ее Тимур.

— А что мне делать?

— А почему ты не плачешь?

— Я привыкла, господин! — сказала Ксения. — Меня все обижают. Только когда жила при матери и отце, меня любили.

— Ты сильно тоскуешь по дому? — спросил Тимур.

— Тоскую, господин, — сказала Ксения. — Земля у нас красивая, лесной бог украшает ее цветами, птицы поют! А зимой на санях ездят и блины едят.

— Кто тебя учил варить?

— Отец-хлебник, — сказала Ксения. — При нем печь хлеб научилась и готовить научилась.

— Ты пробовал ее еду? — спросил Тимур Саида.

— Пробовал, вкусно.

— Ну-ка, еще принеси, пока она осколки собирает, — сказал Тимур Саиду.

Саид принес блюдо.

— Вкусно, — попробовав, сказал Тимур, — только мало перца. У вас как это называется?

— Пельмени, — улыбаясь, сказала Ксения.

— Вкусно, — поедая, сказал Тимур. — Только у нас лук с мясом мелко нарубленный. Я тебя научу, сядь.

Ксения присела.

— Ты можешь идти, — сказал он Саиду.

Саид вышел.

— Поешь!

— Спасибо, господин, я сыта.

— Садись, поешь.

— Как вам угодно.

Она села, робко взяла пельмень и начала есть. Некоторое время они молчали, ели молча, потом переглянулись и оба засмеялись.

— Плохо тебе без отца и матери? — спросил опять Тимур.

— Плохо без заступника, — сказала Ксения. — И птенцы радуются под крылом матери своей.

— Тебя амир Хусейн исламу учил? — спросил Тимур.

— Учил, только я ничего не понимаю.

— Значит, плохо учил! Всегда быть справедливым и милостивым, вот, в двух словах, чему учит ислам. Я тебя сам буду учить. Пророк говорит: «Обучить одного неверного важнее, чем тысячи верных».

— Я вашей милости, господин, радоваться буду, как дерево сухое теплому дождю...

Кандагар. Дворец. Вечер.

— Не хочешь ли сыграть партию в шахматы? — спросил Хусейн Тимура после совместного завтрака.

Он расставляет фигуры.

— Садись, поиграем!

— Что ж, попробуем, — говорит Тимур и усаживается за доску.

Некоторое время они играют молча. Тимур делает ход конем, беря пешку.

— Тебе везет, — говорит Хусейн.

— Мне уж давно приходилось слышать, — говорит Тимур, — что тех, кому везет, преследует зависть.

— Зависть судьбы? — улыбается Хусейн.

— Я не язычник, чтобы верить в судьбу, — говорит Тимур. — Я верю в предначертания бога.

— Но согласись, — говорит Хусейн, — кроме святых молитв есть еще и радости жизни. Да, эту русскую наложницу, которую я подарил тебе сгоряча, я хочу получить назад. Ведь она тебе не нужна. Ты отправил ее на скотный двор.

— Она мне нужна, — помрачнев, сказал Тимур. — Она вкусно готовит.

— Вот как? Ну хорошо! Я тебе дам отличного повара, верни мне ее.

— Нет, она мне нужна, — сказал Тимур.

— Я не хочу, чтобы ты мне ее вернул бесплатно, я тебе заплачу. Хочешь белую арабскую кобылицу?! Я не понимаю, почему ты так сердито на меня смотришь? А, может быть, ты в нее влюбился? — Хусейн засмеялся. — Ты не обижайся, даже мудрые философы не пренебрегали своим телом.

— Я ценю истинных философов, а не вульгарных болтунов, — сказал Тимур. — О своем теле я забочусь не как какой-нибудь похотливый козел, не напоказ и не пренебрегая им! Тебе шах!

В этот момент вошел Саид.

— Амир Мубарак ночью тайно удалился от нас и ушел в Систан. Получена весть, что нам угрожает нападение систанцев.

— Что ж, от него этого следовало ожидать, — сказал Тимур. — Слишком горячо клялся мне в своей вечной верности.

Холмы. Утро.

Туманное рассветное поле. Воины выстраиваются в боевой порядок перед боем с монголами.

— Надо поделить воинов на три части, — говорит Тимур, — Ты, амир Хусейн, с одной частью богодуров составишь мое правое крыло. Ты, Саид, — другое, расположишься слева, я сам буду предводителем третьей части, составлю середину боевого порядка.

— В первый ряд поставим стрелков-лучников, за стрелками воинов, вооруженных копьями.

— Они приближаются! — крикнул Саид.

Тимур с холма, окруженный двенадцатью личными телохранителями, следит за боем.

Затем он бросается в самую середину сражения. Лязг мечей, свист стрел. Две стрелы почти одновременно попадают в Тимура. Одна в правую ногу, другая в правый локоть. Разгоряченный боем, он не замечает этого, раненый продолжает сражаться с торчащими в теле стрелами, бегут воины Тимура, преследуют их монголы.

— Ты ранен!.. — тревожно кричит Саид.

— Ранен, — говорит Тимур.

Он слезаете коня.

— Пить очень хочется.

Он сделал несколько шагов и упал.

— Где Хусейн? — спросил Тимур и потерял сознание.

Пустыня. Колодец. Утро.

Огромный платан распростер свои ветви над колодцем. С толстой нижней ветви и кривой боковой облетели все листья. Голые стволы белеют на фоне густой зеленой кроны.

Кандагар. Сад. Вечер.

Бледный Тимур лежит под цветущими абрикосами. Ксения осторожно массирует ему тело специальной мазью.

— Слаб я стал, как ребенок, — тихо говорит Тимур. — Мне теперь и ходить надо учиться, как ребенку.

— Выучишься, — говорит Ксения, улыбаясь. — Я тебе матерью буду. Обопрись на меня.

Тимур с трудом встает и, опираясь на плечо Ксении, идет, хромая.

— Рука не сгибается, — говорит он — Теперь левой рукой надо учиться многое делать.

— Выучишься, амир, выучишься! — говорит Ксения. — Бог захочет, выучишься. Отец меня в детстве учил Бога любить, людей любить, и будет тебе награда.

— Хорошая ты, Ксения, — говорит Тимур и целует ее. — Бога я люблю, а людей мне любить теперь не обязательно. Мне теперь, хромому и однорукому, людей особенно понимать надо, а не любить. Жизнь надо понимать не хуже муравья, чтобы до цели добраться. Всю злобу, которую я от многих людей испытал, собрать воедино, как тяжелый камень, и обрушить на их же головы.

— Не злись, милый! От злобы раны плохо заживают.

— Раны на теле заживут, а с врагами я посчитаюсь. Ты только, Ксения, дай мне свою любовь. Ты мне как наложница не нужна. Хочешь, я тебя на волю отпущу, в родную землю, пойдешь к отцу, матери? Я тебе денег дам!

— Я очень хочу, но оставить тебя одного сейчас не могу.

— Благодарю тебя, Ксения. Устал я, прилечь бы!

Ксения помогает Тимуру лечь в постель.

— Саид, — зовет он.

Входит Саид.

— Что ж ты про Хусейна ничего не сообщаешь? Уже давно послал его с двумястами всадниками в сторону Бадахшана?

— Амир Хусейн овладел Бадахшаном, — говорит Саид, — и все заботы направил на то, чтобы побольше награбить богатства. Он забросил все дела, управление страной. Все воины страшно злы на него.

— Что ж ты мне не сообщил?

— Не хотел тревожить, пока раны не зажили.

— Раны уже зажили, — говорит Тимур. — Где теперь Хусейн?

— Монголы напали на амира Хусейна, тот был разбит в бою и бежал на юг.

— Он погубил лучших моих воинов! — сердито говорит Тимур. — Все мои люди рассеяны по разным местам. Сколько мы можем собрать всадников?

— Не больше сорока.

— Проклятый Хусейн! Когда-нибудь он будет держать ответ за свою злобу, за свою жадность, за свою глупость...

— Не сердись, милый! — сказала Ксения, утирая вспотевший лоб Тимура, и поднесла ему кувшин.

Тимур жадно и долго пил.

Предгорья. Ночь. Сон.

Хромая, с согнутой правой рукой, Тимур медленно и долго взбирается на гору. Неподвижно сидит при лунном сиянии один.

— Наступает перелом в моей судьбе, — тихо произносит он. — Отсюда я пойду от крайнего унижения к большой славе. Слепой и хромой муравей достигнет своей цели. Я пока еще слеп к путям судьбы и хром по велению судьбы, но бог управляет и судьбой.

Тимур становится на ночную молитву, долго молится, потом ложится спать. Быстро засыпает. Он видит себя в пустыне. Вокруг множество народа, а вдали виден свет. Тимур спешит по направлению к свету. На дороге лежат три кучи золы. Он смотрит на них и идет дальше.

Слышен голос:

— Видишь тех пятерых впереди? Спеши за ними.

Начинается сильная буря. Один из пятерых оборачивается и говорит Тимуру:

— Буря означает, что посланник бога восходит на небо.

И тут Тимур увидел вдали силуэт посланника.

— К великому счастью, я могу поклониться посланнику бога!

Тимур подходит ближе и кланяется посланнику бога.

— Терпение — ключ к радости, — говорит посланник...

Вдруг поднялся порыв ветра, и посланник превращается в Эблиса.

Эблис смеется:

— Ты, Тимур, силой оружия покоряешь людей. А я в их головы силой духа привношу злобу и непокорность.

Тимур выхватывает саблю и прислоняет острие клинка к шее Эблиса:

— Мгновенье — и нет головы... И нет злобы и непокорности!

Эблис перестает смеяться.

Тимур прячет саблю в ножны и удаляется по пустыне.

Эблис выхватывает из-за пояса кинжал и метает в уходящего Тимура.

Степь. Шатер Тимура. Ночь.

Тимур вскрикивает и просыпается. Рука с кинжалом бьет его по груди, по спине, не зная, что даже ночью Тимур не расстается с кольчугой.

— Саид! — кричит Тимур.

Вбегают Саид и стража. Втаскивают через дыру в шатре убийцу.

— Какой страшный сон! — говорит Тимур. — Я знаю, это человек Хусейна.

Самарканд. Утро.

Тимур торжественно въезжает в Самарканд. Звуки музыки. Толпы народа приветствуют его криками.

Шатер Хусейна под Самаркандом. Утро.

— Я рад, что вы согласны со мной, главы племени тумны, — сказал Хусейн. — Ханом следует сделать не безродного Тимура из племени Барласов, а родовитого Джагатая из племени тумны.

— Умер Джагатай, — сказал первый глава.

— Тогда сделаем ханом его сына, — сказал Хусейн.

— Убит, — сказал второй глава.

— Тогда внука... — Внук Джагатая Кабул живет неизвестно где и, по слухам, в полной бедности, — сказал третий.

— Отыскать! — сказал Хусейн. — Отыскать и сделать ханом!

Самарканд. Улицы. Вечер.

Толпы народа, музыка. Худой, напуганный юноша Кабул в сопровождении Хусейна и его амиров въезжает в Самарканд.

— Сто двадцать лет жизни великому хану Турана Кабул-шаху! — кричит Хусейн.

Народ громко закричал приветствия. От криков этих Кабул-шах вздрогнул и съежился.

— А сейчас по случаю въезда хана в Регистане будет праздник! Там поставлены большие котлы с ханским пловом!

Тимур смотрит на суету народа вокруг котлов.

— Трудно добиться похвалы от своих сограждан, — говорит он. — Ведь даже если кто-либо явится к ним в блеске славы, они стараются отнять ее у него и всяческими уловками умалить его значение. Хусейн, конечно же, превратит бедного Кабул-шаха в марионетку и будет им управлять, как захочет. На мое письмо он не ответил, не обратил никакого внимания, и я промолчу. Как учит Омар Хайям:

Саид, собирай наше имущество. Я поеду в Карши и останусь там. Наконец у меня появится возможность обложить себя рукописями и книгами...

Карши. Дворец Тимура. Ночь.

Зимний вечер. Холодный ветер с дождем и снегом. Тимур ходит, хромая, по комнате, диктуя писцу:

— В молодости я хотел остаться в мечети. Не совершил ли я ошибку, отказавшись от этого? Бог создал людей и населил ими землю. Пищу им щедро доставляла земля. Были у них пышные луга, на которых пасся скот, зеленые горы и достаток плодов. Бог создал жизнь без войн, без оружия, без охраны, мирную жизнь без распрей, здоровую и не знающую нужды. Не бог, а сами люди придумали войны из зависти к величию бога, стремясь возвеличить себя. Мне тридцать семь лет. В тридцать пять я стал калекой. Я провел большую часть этих лет в войнах, ненависти, я пролил слишком много своей и чужой крови. Я давно уже жду весну не как время свежих запахов, а как время, когда подсыхают дороги, когда степь делается пригодной для передвижения конницы...

Самарканд. Сад. Утро.

Цветущие сады Самарканда. Хусейн собрал совет.

— Ходят упорные слухи, что Джете с большим количеством воинов собираются напасть на Туран, — говорит Хусейн. — Я собрал вас, преданные мне амиры, и жду вашего решения, что делать?

— Воевать с воинами Джете без участия Тимура — немыслимая вещь, — говорит один из амиров.

— Не нужно обращаться к Тимуру, — говорит сидящий на тропе Кабул-шах. — Я ваш хан и запрещаю это делать.

— Прогоните этого дурака, — говорит Хусейн, — пусть не мешает нам. Где воспитатель? Воспитатель, уведи своего воспитанника!

— Вы не смеете так обращаться со мной! — кричит Кабул-шах. — Я ваш повелитель!

Огромный воспитатель хватает Кабул-шаха за шиворот, стаскивает с трона. Выволакивает кричащего и плачущего хана из комнаты.

— Не хочется обращаться к Тимуру, — говорит Хусейн, — но в безвыходном положении придется обратиться к нему... Я напишу ему письмо.

Карши. Дворец Тимура.

Тимур читает письмо Хусейна.

— Какой-то человек просит принять его, — говорит Саид. — Он сообщает, что приближенный Кабул-шаха.

— Это несчастный юноша, — говорит Тимур, — мне жаль его. Пусть гонец войдет. Может, он принес мне от него весть?

Входит воспитатель с мешком, кланяется.

— Хотя и назначили меня воспитателем Кабул-шаха, я всегда считал, что настоящим ханом Турана должен быть такой мудрый, храбрый воин, как амир Тимур, а не глупый, трусливый Кабул-шах. Прошу принять к себе на службу. А чтобы доказать свою преданность — вот.

Он выбрасывает из мешка голову юного Кабул-шаха.

— Только очень дурной человек мог решиться убить своего повелителя! — гневно говорит Тимур. — Такого человека следует за гнусное злодеяние наказать самым достойным образом. Схватить его!

Воины хватают и вяжут воспитателя.

— Отослать его к родственникам убитого Кабул-шаха, чтобы они отомстили злодею так, как он того заслуживает!

Воспитателя уволакивают.

— Надо послать гонца к амиру Хусейну, сообщить, что я собираюсь идти войной на Джете. Пусть амир Хусейн присоединяется там ко мне...

Балх. Дворец Хусейна. Утро.

Хусейн в гневе разрывает письмо.

Степь. Утро.

Воины Тимура преследуют бегущих монголов.

Тимур, наблюдая окончание битвы с холма, спрашивает Саида:

— А где Хусейн?

— Он и его люди так и не появились. Расположились у реки...

— Предатель, — сказал жестко Тимур.

Карши. Дворец. Спальня Тимура.

Больная Альджан лежит в постели.

— Альджан, — говорит Тимур, — зачем ты написала своему брату письмо, что я хочу убить его?

— Я ничего не писала, — слабым голосом отвечает Альджан.

— Я рад, что ты так отвечаешь! Я надеюсь, что ты говоришь правду! — говорит Тимур. — Значит, это письмо написали мои враги, чтобы навредить мне.

— Мне очень жарко, — говорит Альджан.

— Я пришлю к тебе хорошего лекаря, Альджан, — говорит Тимур.

— Тимур! — позвала Альджан. — Ты должен помириться с моим братом Хусейном.

— Нет, Альджан, ссора между мной и Хусейном не может окончиться больше примирением!

— Я люблю вас обоих, — тихо сказала Альджан. — Мне страшно за вас обоих.

— Выздоравливай, Альджан, — сказал Тимур, поцеловал ее в лоб и вышел.

Карши. Дворец Тимура. Утро.

Муса и Аль-Дарвиш перед Тимуром.

— Мы слышали, что ты собираешь воинов против Хусейна, — сказал Муса. — Мы хотим присоединиться к тебе.

— Вы должны вернуться к Хусейну, — сказал Тимур, — и убедить его, что я не желаю ему зла.

— Напрасно ты надеешься, что тебе удастся убедить Хусейна.

— Он ненавидит тебя! А то, что ты не хочешь нас принять, пожалеешь об этом!

И оба вышли.

— Я им не доверяю, — сказал Тимур, — они могут изменить в бою в решающий момент. Лучше иметь врагов, чем изменников!

— Не хочу тебя огорчить, — сказал Саид, — но Аббас и Джугай, твой родственник, тоже бежали к Хусейну, они летают взад и вперед, как птицы.

— Такое происходит потому, что нет твердой власти, особенно теперь, когда воины Джете ушли в свои края. Но что бы ни происходило, будем готовы к походу на Самарканд, — сказал Тимур.

Самарканд. Улицы. Вечер.

Тимур вступает в Самарканд. Его приветствует народ.

— Так бы они приветствовали и Хусейна, — тихо говорит Тимур Саиду. — Когда нет твердой власти, народ подобен развратной женщине.

Самарканд. Дворец. Вечер.

Саид докладывает Тимуру.

— На первом переходе к Самарканду от нас бежали Сулейман и Чадарти, они присоединились к Хусейну, от Хусейна, наоборот, бежали и присоединились к нам Аль-Дарвиш, Бухари, Аль-Буг.

— Все бегут, — усмехнулся Тимур. — Если бы я сам перебежал и возглавил их, как Хусейн, а Хусейн перебежал бы и возглавил мои войска, никто бы этого не заметил... — Он засмеялся. — Вот была бы хорошая шутка!

Входят гонцы и подают Тимуру письмо.

Тимур читает и закрывает лицо руками. Сидит так долго молча.

— Что-нибудь нехорошее? — спрашивает Саид.

Тимур открывает руки от залитого слезами лица.

— Моя жена Альджан, сестра Хусейна, скончалась.

Он опять закрывает лицо руками.

— Хусейн уже знает о смерти своей сестры? — спрашивает он у гонца.

— Да, — отвечает голец. — Он тоже очень огорчен.

— Со смертью моей жены прекращается родство наше с Хусейном, — говорит Тимур. — У меня не осталось ничего к нему, кроме вражды и ненависти...

Карши. Дворец Тимура. Утро.

Тимур завтракает с тремя юношами, сыновьями убитых бадахшанских амиров.

— Лишившись в детстве отцов, вы выросли в прекрасных, красивых, сильных юношей, которым уже жениться пора, — говорит Тимур.

— Мы не думаем о радостях жизни, — сказал старший из юношей, — пока не убьем убийцу наших отцов.

— Я хочу только одного, — горячо сказал младший из юношей. — Я готов погибнуть, если мне суждено, но только после того, как убью преступника, лишившего нас отцов.

— Ислам допускает справедливую месть, — говорит Тимур. — Конечно, это личное дело каждого. И я не могу давать вам советы...

— Но что вы будете делать, если мы убьем Хусейна?

— Что делать? Я пойду утешать его вдову, — сказал Тимур, — а вас поздравлю с окончанием доброго дела...

Лагерь Тимура. Ночь. Сон.

Стоянка. Спит Тимур. Хусейн на серебряном блюде приносит меч Тимуру. Клинок его весь облеплен мухами.

— Вся власть, которая принадлежит Хусейну, перейдет к тебе, — слышен голос. — Скоро ему власть не понадобится!

Тимур просыпается...

Холмы Бадахшана. Утро.

Местность у Бадахшана. Тимур и Хусейн слезают с коней и обнимаются. Вокруг стоят муллы. Они благословляют примирение.

— С тех пор как мы решили помириться, я чувствую себя совершенно свободно и хорошо, — говорит Хусейн. — Чувствуешь ли ты себя так же хорошо?

— Бедствия родины, угнетаемой другими, мешают мне пользоваться свободой и чувствовать себя хорошо, — говорит Тимур.

— Эти сыновья бадахшанских амиров пошли дорогой своих отцов. Их должна постигнуть та же участь, — сказал Хусейн.

— Ты хочешь, чтобы я помог тебе казнить сыновей, как ты казнил отцов? — спросил Тимур.

— Наказывать врагов смертью, — сказал Хусейн, — святое дело. Тем самым спасаешь от смерти себя. Ведь ты тоже боишься смерти и наказываешь своих врагов?

— Тот, кто хочет поднять над миром знамя ислама, не должен бояться смерти. Он должен остерегаться ее, чтобы не погибнуть прежде, чем осуществит свой замысел.

— Ты все еще не забыл свою тщеславную выдумку. Все еще мечтаешь нарушить договор, записанный между нашими предками на отдельном листе? По договору тебе предназначена совсем другая судьба.

— Судьба подчиняется богу. Что бог задумал на небе, то свершится, — сказал Тимур.

— Мне показалось, что в твоих словах угроза, — сказал Хусейн. — Ты опять угрожаешь мне?

— Нет, я просто напоминаю тебе указание Корана, которое учит уклоняться от дурного, — сказал Тимур.

— Я никогда не желал овладеть чужим имуществом, не думал о богатстве, не завидовал богатым, — сказал Хусейн. — Все, что ты, Тимур, творишь, — лицемерие и ложь. Ты мечтаешь о власти! Ты хочешь всех превзойти! И превратить всех в рабов!

— Нет, Хусейн, — кротко ответил Тимур, — я только хочу высоко поднять над вселенной знамя ислама. Я знаю, что правая вера и великая власть рождены как бы из одного чрева. Только та власть сильна, которая основана на правой вере и честности.

— Ты воображаешь, что никогда не явишься перед богом и не понесешь наказания! — говорит Хусейн. — Ты, как Эблис, дьявол, надулся гордостью и стал в числе неблагодарных! Худшее, что есть в мире, — это неблагодарность! Вспомни, кто ты был? Ты был маленький человек. Мой дед, амир Казган благодетельствовал тебе, дал тебе в жены мою бедную сестру, дал тебе богатство. А мне говорили, что это ты организовал его убийство, чтобы захватить власть. Я не хотел этому верить, но теперь я понимаю, что эго правда. Ты хочешь коварством и хитростью захватить власть над нашей страной, чтобы потом залить кровью весь мир. Ты был бедняком и умрешь бедняком. А я родился богатым и умру богатым.

— Может, я и умру бедняком, — сказал Тимур, — но я никогда не умру из-за жадности, как погибнешь ты...

Стрела, пущенная из кустарника, попала Амиру Хусейну в грудь. Стоявшие в стороне муллы испуганно отшатнулись.

— Клятвопреступник! — захрипел Хусейн. — Это ты! Ты организовал засаду!

— Нет, — спокойно сказал Тимур, — это не я. Ты гибнешь не из-за меня. Ты гибнешь из-за своей жадности. Поучительна твоя судьба.

— Проклятье! — захрипел Хусейн. — Мои проклятья останутся на тебе до дня воздаяния...

Последним усилием он выхватил нож и шагнул к Тимуру.

Вторая стрела, пущенная из кустарника, попала Хусейну в живот.

— Зачем ты безо всякой причины казнил трех бадахшанских амиров? — укоризненно, тихо сказал Тимур. — Теперь сыновья убитых амиров убили тебя самого.

Последним рывком Хусейн метнул нож, который пролетел рядом с головой Тимура и вонзился в дерево.

Третья стрела попала Хусейну в горло. И он упал возле ног Тимура.

— Последний мой враг мертв, — тихо сказал Тимур. — Хромой муравей дополз до вершины стены и с этой стены перед ним откроется весь мир, освещенный солнцем и луной...

Муллы начинают читать молитву за упокой души Хусейна.

Самарканд. Дворец. Тронный зал. Утро.

В тронном зале министры и вельможи.

Почтительным поклоном встречают они Тимура.

— Я выбираю себе четырех министров, справедливых и милостивых. Из них главный — Мухаммедшах Харасанский, — сказал Тимур.

Мухаммедшах выходит вперед и кланяется.

— И Насреддин Мухаммед.

Насреддин Мухаммед выходит вперед и кланяется.

— Я приказываю вам, — обращается к ним Тимур, — всегда следить за моими поступками и останавливать меня всякий раз, когда я буду несправедлив, буду верить словам лжи и буду посягать на чужое добро. Обещаете ли вы мне это?

— Обещаем! — говорят министры.

— Потом я начну походы по завоеванию мира и распространению ислама во всем мире. Первый поход мой — на Иран, где господствуют брамины, идолопоклонники...

Иран. Стан браминов. Вечер.

Капище. Люди в светлых одеждах поклоняются браминским богам. Тут же четыре жреца поют гимны, произносят заклинания. Особенно много людей у статуи человека с огромным детородным органом. Они поют браминские гимны, поднимают детей, чтобы те могли видеть его, целуют детородный орган — символ потомства и плодородия.

Вдруг крик:

— Мусульмане! Мусульмане!

Движется огромная армия Тимура. Воины Тимура врываются на капище, начинают разрушать идолов.

— Разрушить капище до основания! — говорит Тимур.

Седобородые брамины-жрецы опускаются перед Тимуром на землю.

— Пощади наше святилище! — говорит древний брамин. — Ты не знаешь нашей веры. Но всякая вера должна быть терпима и добра.

— Мы никому не причиняем зла! Мы предаемся здесь своему миросозерцанию!

— Я пришел распространить истинную веру, — говорит Тимур.

— Истинную веру нельзя распространять мечом, — говорит брамин. — Давай беседовать перед лицом тех, кто верит тебе, и тех, кто верит мне.

— О чем беседовать с тобой? — говорит Тимур. — О каменных идолах, которыми ты одурманиваешь народ, как гашишем? Кто они, эти идолы? Есть ли у них имена?

— Эти каменные идолы, — говорит брамин, — символы восьми стражей мира. Это — Индира, владыка богов. Агнью — бог огня, Сурья — бог солнца, Варуна — бог моря, Инвана — богиня ветра, Яма — богиня смерти, Кувера — богиня богатства, Кама — богиня любви, Ганема — богиня мудрости.

— Посмотри на нас, — кричат джинны. — Посмотри на нас! Мы плодимся и размножаемся, как люди, только тело у нас состоит из тонкого огня и воздуха, а у вас сверх того — из земли и воды!

— Воды, — шепчет Тимур, — воды!

— Ты хочешь пить? — смеются джинны, причудливо изгибаясь. — Иди туда! Туда, где чистый и свежий воздух над прохладным источником!

Тимур видит бьющий из-под земли водяной ключ, он припадает к нему, но вода превращается в огонь.

— Пей! Пей! Что? Больно? Тебе не уйти от нас! Мы повсюду! Мы живем в камнях, в деревьях и в идолах.

— Я разрушу ваших идолов, — говорит Тимур. — Ты слышишь, Эблис? Бог послал тебя и все твое дьявольское племя в адский огонь!

— Мы вместе с тобой будем в адском огне! — хохочут джинны.

— Ты лжешь, дьявол! Я — мусульманин! И чту Коран! — говорит Тимур.

— Мы тоже чтим Коран! — говорят джинны. — Мы слушаем Коран и дивимся ему! Мы подслушиваем все, что происходит на небе. Ты ведь стремишься стать владыкой мира? А мы уже давно владычествуем над этим падшим миром!

— Я знаю тебя, — говорит Тимур. Ты Эблис проклятый! Эблис!

— Ты узнал меня! Наконец-то ты меня узнал! А ведь я давно рядом с тобой, — говорит Эблис и начинает хохотать.

По мере того как Эблис говорит и хохочет, всё усиливаются шум, хохот, движение.

— Ты только мечтаешь владеть миром, а я уже владею им. Ты только мечтаешь о многочисленном потомстве, а посмотри, какое у меня многочисленное потомство!

Вокруг Тимура, улюлюкая, появилось много свиней, безобразных мужчин, отвратительных женщин, диких зверей и птиц. Все это хохотало, кричало, рычало, свистело...

Тимур проснулся. Было тихо. В углу, разметав ручки, сладко спал младенец. Утирая пот, Тимур долго смотрел на безмятежно спавшего ребенка.

— Здесь проходит граница между адом и раем, — тихо произнес Тимур. — Этот младенец спит в раю. Мне теперь рай не доступен.

Появились первые лучи солнца. А Тимур все сидел и смотрел на сладко спящего младенца.

— Как я завидую ему! К чему я стремился? О всевышний, — шепотом говорил он, — и чего я добился? Может быть, я буду повелителем мира, но такой спокойный, сладкий сон мне больше никогда не будет доступен. Может быть, спокойный, сладкий сон — это и есть рай? Это и есть высшая награда, которую получают только святые отшельники и безвинные младенцы? Всех же остальных ждет то, о чем писал Омар Хайям:

— Великий эмир! — позвал Саид.

— Чего тебе? — недовольно спросил Тимур.

— Гонец ночью при вез из Самарканда письмо.

— Почему же ты его не передал мне ночью же, дурак?

— Я слышал, вы с кем-то разговаривали, и боялся помешать.

— Я разговаривал с Эблисом!

— Вы шутите, великий эмир?!

— Хорошо, хорошо, шучу. Давай письмо.

Тимур взял письмо, прочел его и горестно опустил глаза.

— Сбываются проклятья браминов, — сказал он печально. — Случилось большое несчастье: в один день умерли моя дочь, моя сестра и моя вторая жена.

— Да, в Самарканде неспокойно, — говорит Саид. — Враги распространяют подлые слухи о вашей смерти...

— Может, они и правы? И теперь я действительно умер... Мы ведь часто умираем гораздо раньше, чем нас хоронят.

— Я не понял, великий эмир.

— Зачем тебе понимать? Тут судьбу надо понимать! Отдай приказ! Я прерываю поход и возвращаюсь в Самарканд.

У ворот Самарканда. Утро.

Вдоль дороги, по которой возвращается в Самарканд войско, стоят люди — простые, вельможи, погруженные в скорбь, одетые в черное и голубое, с головами, покрытыми пылью. Жители с непокрытыми головами, в рубищах, плачут, приговаривая:

— Как жаль, что великий Тимур, столь храбрый воин, мелькнул на земле, как роза, которую уносит ветер. Как жаль, что смерть низвергла в могилу такого справедливого повелителя.

— Пока не надо говорить им ничего, — произносит Тимур. — Я хочу побывать на собственных похоронах.

Он еще больше прикрыл лицо краем чалмы.

— Но ведь враги могут воспользоваться вестью о вашей смерти, — говорит Саид.

— Врагами пусть займутся мои министры, — сказал Тимур, — а я займусь похоронами своих близких и, может быть, самого себя.

Скорбная церемония прощания. Тимур у трех гробов, в которых лежат три близкие ему женщины.

Процессия движется к кладбищу.

Самарканд. Улицы. Утро.

Тимур в сопровождении свиты, хромая сильнее обычного, идет за гробами. Он бледен. Выглядит уставшим и исхудавшим. Слышен шепот вельмож.

— Хоть слухи о его смерти, слава богу, не подтвердились, выглядит он плохо, — говорит один.

— Три смерти одна за другой приостановили его честолюбие! — говорит другой.

— Он не хочет больше забот о государстве, — добавляет третий.

— Его словно подменили!

— Говорят, он сам тяжело болен?

— Ходят слухи, он хочет стать отступником и отказаться от мусульманства...

Самарканд. Дворец. Комната Тимура. Утро.

Тимур один сидит перед зеркалом, смотрит на себя.

— Я понял, что предчувствия, зарождающиеся в душе, никогда не обманывают, — говорит он. — В ранней юности я хотел уйти в мечеть, посвятить себя богу...

— Теперь уже поздно. Ты слишком долго наслаждался жизнью среди людей, — сказал кто-то.

Тимур глянул в зеркало: чье-то улыбающееся отвратительное лицо мелькнуло там. Он оглянулся назад.

— Нет, нет, я только здесь, — сказал голос, — сзади меня нет. Я буду теперь все время рядом с тобой, буду наблюдать за твоими поступками, подстрекать к дурным делам, остерегать тебя отдел хороших.

Голос захохотал.

— Я буду бороться с тобой, — сказал Тимур.

— Поздно! Мы скреплены пролитой тобой кровью. К каждому человеку приставлен злой джинн. Но ты хочешь слишком многого. Ты хочешь завоевать весь мир, поэтому сам я, Эблис, сам сатана, буду рядом с тобой.

— Будь ты проклят! — крикнул Тимур и ударил в зеркало, которое разбилось.

— Тебе не одолеть моей силы, — сказал Эблис. — Тебе меня не одолеть! А без меня тебе не одолеть твоих многочисленных врагов! Послушай меня, Тимур! Будь тверд, решителен, мужественно иди по предсказанному тебе пути. Это я, Эблис, тебе говорю! И ты достигнешь всего, чего хочешь!

— Мой путь предсказан свыше, а не тобой, сатана!

— Разве ты не знаешь, что бог никогда не наказывает злодеев сам? Он всегда это делает моими руками. Сам господь нуждается во мне! А ты, слабый, хочешь мной пренебречь?! И со мной бороться?! Как ты будешь со мной бороться, если я нигде и всюду?

— Ты, лжешь, нечистый! Я вижу тебя. Вот ты! Вот ты!

— Нет, я не там, — захохотал Эблис из противоположного угла. — Убедился, что я всюду?..

— Вы меня звали? — вбежал со стражником в комнату Саид.

— Кто ты? — блуждающим, воспаленным взглядом окинул его Тимур.

— Я — Саид, ваше величество, — встревожась, сказал Саид. — Министры и иностранные послы собрались в тронном зале и ждут вас!

— Разве ты не видишь, что я болен? — сказал Тимур. — У меня горячая голова и холодные руки.

— Я немедленно пришлю лекаря, — сказал Саид.

— Мне не нужен лекарь, — сказал Тимур. — Мне нужны тишина и уединение. Я собираюсь в путь, но ветер мне пока не благоприятствует.

Он встал, сделал несколько шагов и упал.

Летний дворец. Терраса. Утро.

Тимур лежал на простой постели, застланной козьими мехами.

Была весна. Вокруг цвели деревья. Ксения подала ему в кувшине теплого молока с сахаром и медом.

Он выпил, вытер губы и бороду.

Ксения внесла мальчика, уцелевшего во время резни в Персии.

— Ата! — сказал мальчик Тимуру и улыбнулся.

— Я полюбила его, как родного сына, — сказала Ксения и поцеловала мальчика.

— Мама! — сказал он Ксении, прижавшись к ее груди.

— Ангелочек! — погладил Тимур мальчика по голове. — Будет ли мне прощение от Аллаха?

— Молись, милый, — сказала Ксения. — Бог для всех один.

Дворец Тимура. Ночь. Сон.

Тимур спит, спокойно дыша. Он видит себя отдыхающим в роскошном саду. Там растут всевозможные великолепные цветы, различные фруктовые деревья, посреди сада протекает большая река, слух ласкают нежные звуки музыки.

Проснувшись, Тимур еще некоторое время улыбается. Входит Ксения и подает кувшин молока.

— Я видел очень хороший сон, — говорит Тимур. — Значит, я буду прощен за все нехорошие дела. Порадуйся со мной, Ксения!

Он хочет ее обнять, но она отстраняется и отворачивается, вытирая слезы.

— Что с тобой? — спрашивает Тимур. — Отчего ты не радуешься вместе со мной?

— Умер мальчик, — говорит Ксения. — Он отравлен теми, кто боится, что ты слишком любишь его и, когда он вырастет, ему дадут слишком много власти.

Тимур темнеет лицом, его начинает трясти.

— Ангел добра покинул меня, — говорит он. — Что ж, враги могут отнять у меня и мою любовь, но им не отнять моей ненависти!

Входит Саид, кланяется.

— Великий эмир, министры, вельможи и прочие знатные люди собрались в тронном зале и спрашивают о вашем здоровье. Придете ли вы?

— Передай, что я совершенно здоров, — говорит Тимур. — Я приду.

Тимур встает, начинает одеваться, глядя в зеркало, с потемневшим лицом, сурово сжатыми губами. Надевает на себя плащ, говорит:

— Надевая царский плащ, я тем самым отказываюсь от покоя, который вкушают на лоне бездействия.

Сад при дворце в Самарканде. Утро.

Роскошный сад при дворце Тимура. Высоко бьет фонтан, а на дне фонтана цветные яблоки. Гости толпятся в ожидании приема. Среди них много иностранцев. И среди иностранцев — Николо.

— Когда вы приехали? — спрашивает у него испанский посол.

— Два дня назад, — говорит Николо. — Я рад, что эмир согласился сразу принять меня. У нас в Венеции проявляют большой интерес к эмиру.

— Но эмир, судя но всему, проявляет не слишком большой интерес к Венеции, — говорит испанский посол. — Я жду уже шесть дней, а вот китайский посол ждет десять дней после своего приезда. Чем важнее для Тимура посол, тем больше времени он ждет.

Китайский посол вежливо улыбается, кивает головой.

— Мы, китайцы, всегда умеем ждать: десять дней, десять лет, десять тысяч лет... Враги наши нетерпеливы, а мы умеем ждать и размышлять. — Он засмеялся. — Тот, кто заставляет слишком долго ждать, сам теряет радость. Я привез великому эмиру весть, что принцесса Каньё согласна стать его женой.

Вошел слуга и объявил имя Николо.

— Первыми Тимур принимает незначительных лиц, — сказал испанский посол.

Николо приблизился к трону и хотел поцеловать Тимуру руку, но один из приближенных оттолкнул его.

— У нас не принято целовать руку важным лицам, — сказал он и показал глазами вниз.

Николо опустился на землю и поцеловал Тимуру ногу.

— Твое лицо оставило меня равнодушным, — сказал Тимур, — но твой затылок показался мне знакомым. Обычно по затылкам узнают воров, когда они удирают с краденым. Ты никогда ничего не крал? Подумай! Подумай! Не торопись с ответом.

Николо посмотрел на него.

— Это вы? — пробормотал он.

— Это я! Тот, у которого ты в пустыне украл коня. А посягательство в пустыне на коня и воду означает посягательство на жизнь.

— Если бы я не украл у вас коня, великий эмир, меня бы уже не было в живых! А я надеюсь вам пригодиться как переводчик латинских книг.

— Этого френги надо убить! — сказал Саид. — Все они шпионы и отравители. Они привозят в наши края всевозможные предметы, усыпанные ядовитой алмазной пылью.

— Я привез только книги, — сказал Николо и вынул несколько книг, которые были у него в сумке. — Это философ Платон, это — Аристотель, это — Сократ.

— Несмотря на твои дурные наклонности, я решил проявить к тебе милость, — сказал Тимур, разглядывая книги, которые ему с поклоном подал Николо. — Иди к казначею, пусть он выдаст тебе содержание как переводчику. А остальное уже зависит от тебя. Но помни, твоя вина записана за тобой, как должок при игре в карты.

Загородный сад и дворец под Самаркандом. Вечер.

Свадьба Тимура с китайской принцессой Каньё. Песни, танцы, дорогие столы. Каньё была в шелковом платье светлых тонов, с длинным хвостом, который держали пятнадцать девушек. На голове была высокая чалма из ткани, вышитой золотом, с большими жемчугами и множеством рубинов. Наверху был маленький золотой венец с драгоценностями и жемчугами, который заканчивался диадемой, украшенной огромными рубинами. Еще выше были длинные белые перья, которые свисали вниз, почти до глаз.

Вся знать и вельможи рядами стояли и осыпали Тимура и Каньё дождем драгоценностей, жемчуга, золота, серебра.

Виночерпий поднес Тимуру и Каньё на золотом подносе золотые бокалы с вином.

Николо наблюдал за всем этим из толпы придворных.

Эмир доволен, что какой-то придворный льстец, выйдя, произнес:

— Великий эмир налил рубины вина на изумруды полей!

— Тысячи лет! Тысячи лет! Счастья вам, великий эмир!

— Ты довольна, Каньё? — тихо спросил Тимур.

— Я верю судьбе, — ответила Каньё. — Главное — с каким иероглифом связана судьба. А ты, мой господин, доволен своим счастьем?

— Счастье, как сказал поэт, — ответил Тимур, — лестница: чем выше поднимаешься, тем больше страдаешь при падении.

— Тысяча лет! Тысяча лет счастья! — слышалось с улицы.

Свадебный кортеж двинулся по улице.

— По случаю свадьбы эмира всем жителям велено показать наиболее красивые результаты своего мастерства! — сказал Николо его спутник.

Жители стояли по краям дороги с дорогими коврами, посудой, изготовленной ими обувью, одеждой. Тут же кипели котлы с пловом, тут же были балаганы, играли трубы.

— Триста девушек сопровождают невесту эмира, — шепнул спутник Николо.

Кортеж направился к мечети. Там был сооружен помост, и на помосте сидел сухой, бородатый человек.

Все затихли, ожидая, что будет говорить этот человек.

— Это святой, ученый и уважаемый старик, — шепнул Николо спутник. — Он получил разрешение из Мекки читать народу «Касыду шариф» — «Священные стихи».

Служители, почтительно сгибаясь, поставили перед стариком чашу с водой. Старик начал читать напевные стихотворения, раскачиваясь. Окончив, он плюнул в чашу. Служители почтительно забрали чашу, поставили новую. Человек опять начал читать и, окончив, опять плюнул в чашу. Служитель опять забрал чашу и поставил новую. Потом он плюет в рот кричащим младенцам.

— Это слюна, пропитанная святостью слов, — почтительно сказал Николо его спутник. — Она продается потом как священное лекарство.

— Кто же может получить это лекарство? — спросил Николо.

— Тот, кто больше заплатит, — ответил спутник.

— Мой господин, — сказала Каньё Тимуру, со скрытой с трудом брезгливостью глядя на всю процедуру. — Я устала, я хочу спать. Я привыкла перед сном читать китайские стихи, они меня успокаивают.

— Тебе придется привыкнуть к нашим обычаям, — ответил Тимур — Мы уважаем священные стихи и мысли священных толкователей. Рано утром, например, я отправляюсь на могилу шейха Ясави, где мне будут гадать перед походом.

Мечеть Ясави.

В мечети — знамена и гробницы хазрета Ясави.

Тимур у гробницы.

— Святой хазрет правоверных Ясави!

Я приступаю к завоеванию мира — ради распространения веры ислама. Я прошу погадать мне здесь, у чудотворного гроба, — говорит он гадальщику, — желаю узнать наперед, осуществится ли мое намерение.

— Если во время войны тебе будет грозить опасность, — говорит гадальщик, — стоит тебе поднять глаза к небу, отчитать одно тайное четверостишие, и успех всего дела будет обеспечен.

Он что-то шепчет на ухо Тимуру.

Слышится гром боевых барабанов, звуки труб.

Тимур шевелит губами, уставившись в небо...

Поселение в степи. Утро.

Гром барабанов и боевая музыка звучат на фоне движущихся масс конницы Тимура, топчущих, рубящих все на своем пути. Пыль оседает. Сражение заканчивается. Воиы Тимура сгоняют пленных в толпы.

Тимур молится в переносной розово-голубой мечети. Тут же неподалеку расположились казначеи с халатами.

Воины вереницей подъезжают к казначеям. У каждого к хвосту лошади привязаны женщины и дети, а к седлу — большой мешок. Каждый воин слезает с лошади с поклоном, дарит пленных Тимуру. А затем развязывает мешок, берет его за два угла, и к ногам казначеев и их помощников высыпаются головы, с бородами и без них. Приемщик пересчитывает головы и, в зависимости от количества, вручает халат.

Изредка вспыхивают ссоры.

— Ты что мне подсовываешь? — кричит казначей, вытащив из кучи женскую голову и выбрасывая ее в сторону. — Мы не принимаем женские головы!

— Мужчины кончились! — говорит воин.

Слуги сталкивают ногами принятые головы в одно место. Иногда у молодых слуг это переходит в веселую игру. Они начинают пинать головы, как мяч, перекидывая друг другу. Так что Саиду даже пришлось ударить одного распоясавшегося слугу плетью.

Окончив молиться, Тимур вышел из мечети и в сопровождении свиты начал обозревать происходящее.

— Подай мне вон ту голову, — вдруг крикнул он. — Эту! Эту голову! Это голова поэта Дурани! Я им не велел трогать поэтов! — гневно закричал он.

— Я неграмотный, великий эмир, — испуганно сказал воин.

— Это тебя на первый раз спасает, ишак. Пошел вон! Саид! На двери всех поэтов и мудрецов навесь таблички. Я ведь это сказал! Всех остальных жителей Исфагана уничтожить! Из мужских голов построить башни! Передай: кто не принесет ни одной головы, положит свою. Я всегда поступаю справедливо.

Увидев Николо, он повернулся к нему:

— Тебе не нравятся наши законы?

— У каждого народа свои законы, великий эмир, — сказал Николо.

— Да, — сказал Тимур, — мы живем по своим законам. Жители Исфагана убили моего наместника, поэтому я велел перебить их всех, оставив только поэтов, философов, монахов и лекарей. Жаль, что среди моих воинов много неграмотных, и они зарезали некоторых поэтов. Поэтому после возвращения из похода я решил построить большое медресе. Я хочу управлять просвещенным народом, который знает, кого резать и кого оставлять! Там, где просвещение, там благозаконие! Там земля дает здоровый плод, там правоверные живут в радости, а враги-отступники обречены на смерть...

Шатер Тимура. Ночь. Сон.

Лунная ночь освещает пирамиды из голов. Головы, головы, головы вокруг Тимура. Головы превращаются в сосуды с вином, и Тимур разбивает один сосуд об остальные. Затем он рубит сосуды мечом, но меч зазубрился. Тимур просыпается от звука голоса.

— Я видел иззубренный меч, — говорит он вошедшему Саиду, — и считаю это дурным предчувствием.

— Великий эмир! — говорит Саид, — хан Золотой Орды Тохтамыш с громадным войском напал на Туран. С ним в сговоре эмиры Джете и Хорезма.

— Я предчувствовал, что это произойдет. Этот Тохтамыш позабыл мою дружбу, — говорит Тимур, — позабыл все услуги, которые я ему оказал в разное время. Это я посадил его ханом Золотой Орды. А Хорезм, который я так любил и где когда-то в молодости, еще при Казгане, был наместником, Хорезм я вообще разрушу до основания и посажу на его месте ячмень...

Хорезм. Утро.

Пыль. Грохот. Рушатся стены под ударами стенобитных орудий. Тимур стоит на холме, наблюдает. К нему гонят толпу измученных, израненных пленных.

— Мятежники долго сопротивлялись и убили много наших воинов! — говорит Саид.

— Значит, смерти они не боятся? — говорит Тимур. — Что ж, я их не убью. Сколько их?

— Тысячи две.

— Неплохой строительный материал. Сложить в кучу, живых, один на другого, обложить кирпичом на известковом растворе...

Хорезм. Шатер Тимура. Вечер.

Кричащая башня из человеческих тел и кирпича. Крики доносятся в палатку, где Тимур читает книгу.

— Может, облить башню горячей смолой? — спросил Саид.

— Нет, нет. Не надо. Это будет слишком жестоко. Тем более крики наказанных, по-моему, затихают.

— А что делать с остальными, великий эмир?

— Всех остальных жителей Хорезма переселить в Самарканд. Хорезм должен быть мертвым городом. Только под ветром должен шелестеть ячмень! Не правда ли, в этом есть какая-то поэзия?..

Венеция. Храм святого Марка. Вечер.

Тихие, ласкающие слух звуки пения. Чистота, плеск волн. Переливы света на стенах дворцов Венеции. В храме святого Марка идет церковная служба.

Когда правитель Венеции, великий дож, в сопровождении свиты вышел после службы, к нему подошел служитель и тихо сказал:

— Письмо от Николо.

— Я уж думал, что Николо погиб, — обрадованно сказал дож, принимая письмо.

Венеция. Дворец дожа. Утро.

Большой совет в одном из венецианских дворцов, украшенном картинами и статуями.

— Наше положение с появлением Тимура в Закавказье становится все более неустойчивым, — говорит дож.

— Наоборот, — возражает ему один из членов совета, — это ослабляет на нас давление монголов в Вазоре, а турок — на Босфоре.

— Мы отделены от Азии морем, — говорит другой член совета.

— В этом наше спасение. У Тимура нет флота, а на лошадях море не переплывешь. Вспомним древность. Гунны не смогли до нас добраться. Наоборот, бежали от Аттилы и создали нашу морскую республику! Мы живем торговлей, а не мечом, — говорит дож. — Наша страна процветает. По последней переписи у нас двести тысяч жителей и всего сто восемьдесят семь нищих. Но если Тимур захватит и разорит наши колонии, это будет страшный удар по нашему благосостоянию.

— Наш флот состоит из трехсот кораблей, — говорит один из членов совета. — Неужели мы не можем защитить наши колонии? Мы разгромили Геную и спасли тем самым венецианскую торговлю...

— Нет! У нас множество врагов и в Европе, — говорит дож, — которые жадно смотрят на наше благосостояние. Для борьбы с Тимуром у нас не хватает военных сил. Мы можем бороться с ним только путем дипломатии. Доверим же нашу судьбу искусству своих дипломатов и героизму своих шпионов. И будем просить у святого Марка помощи в этом рискованном деле. Николо надо перевести четыре тысячи дукатов. Семьсот для него за верную службу венецианской республике, остальное — для подкупов. И да хранит нас от разорения святой евангелист Марк! Пусть поможет он нам и христианским мученикам Закавказья!

Кавказ. Утро.

Огромная армия Тимура растянулась у подножия Эльбруса. Все офицеры стоят на коленях, держа лошадей за узду, и произносят клятву верности:

— Во имя Аллаха и его посланника Мухаммеда мы клянемся тебе, великому повелителю мира, наместнику Мухаммеда, распространителю ислама, в вечной покорности нашей до самой смерти. Мы готовы за тебя умереть. Умирая за тебя, мы умрем за дело ислама и за посланника Аллаха Мухаммеда!

— Почтенные воины ислама! — сказал Тимур. — Ваши слова покорили мое сердце. «В красноречии — волшебство!» — это изречение из Корана. Не ради своих удовольствий и выгод пришли мы сюда, а для того чтобы нести по миру волшебные, священные слова Корана. Пусть разят они врагов сильнее мечей наших!

Тимур слез с лошади и встал на молитву. После молитвы святой Берке сиял шайку, поднял руки к небу и произнес:

— Слава тому, кто пашет землю мечом, кто сеет в ней, как зерна, святые слова Корана! Слава пахарю и сеятелю Аллаха, великому Тимуру! Дай, всемогущий, победу Тимуру!

— Да сбудутся слова твои, святой потомок пророка, — сказал Тимур. — Я лишу неблагодарного отступника Тохтамыша короны и назначу в Монголию другого правителя!

Берке нагнулся, взял комок земли и бросил его со словами:

— Я бросаю эту землю в глаза врагов! Пусть их лица будут очернены срамом поражения!

Потом обратился к Тимуру:

— Ты иди! И будешь победителем!

Затрубили трубы с обеих сторон, и оба войска сошлись.

Кавказ. Утро.

Битва с Тохтамышем. В поднявшейся пыли ничего нельзя распознать, лишь изредка появляются, словно из облаков, то всадник Тимура, замахнувшийся мечом, то пускающий стрелы лучник Тохтамыша, то гневное лицо, то искаженное болью, смертной судорогой...

Кавказ. Вечер.

Был уже вечер, а сражение все продолжалось.

Вдруг какой-то всадник, закутанный в бедуинский бурнус так, что не видно было лица, подъехал к Тимуру неизвестно откуда и сказал:

— Хорошо пахнет кровью! Ты чувствуешь этот сладкий запах, Тимур? Воздух стал мутным, земли не видно под кровавой грязью! — Незнакомец засмеялся. — Смотри, Тимур, даже само солнце не желает смотреть на столько мерзостей, затуманилось и прячется за горы. Хорошо как! Какое прекрасное зрелище! Но скоро произойдет перелом в сражении. Не беспокойся, Тимур. Знаменосец Тохтамыша заранее подкуплен. Скоро он получит знак и бросит знамя. Это заставит Тохтамыша прекратить сражение...

Всадник в бедуинском плаще поднял руку.

— Слышишь крики, Тимур? Враги отступают!

— Кто ты? — спросил Тимур.

Всадник поднял вторую руку. Это была волосатая, когтистая лапа Эблиса.

— Эблис! — вскричал Тимур.

— Я же сказал, что буду возле тебя, — засмеялся Эблис. — Мы теперь с тобой едины.

— Убирайся, дьявол, в преисподнюю! — крикнул Тимур.

— Не спеши меня проклинать! — сказал Эблис. — Ведь сказано: поспешность — от дьявола, а медлительность — от милосердия бога! Я буду просить за тебя, чтобы не вменялось тебе в вину все, что ты совершаешь. Надейся на меня, Тимур!

Сказав это, Эблис исчез.

— Вы не ранены, великий эмир? — услышал Тимур тревожный голос Саида.

— Я переутомился, — ответил Тимур, встряхивая головой и приходя в себя.

— Полная победа! — радостно говорит Саид. — Знаменосец бросил знамя, и Тохтамыш обратился в бегство! Он оставил тысячи трупов и бежал в Грузию.

— Пойдем за ним в Грузию. В Грузии и Армении живут те, кто поклоняется кресту. Надо приподнять над ними завесу заблуждения и показать истинный свет шариата. Ведь, по словам Мухаммеда, самая высокая степень святости, которой можно достигнуть, — это воевать с неверными! — сказал Тимур.

Грузия. Утро.

Войска Тимура рушат все вокруг.

— Щадить только тех, кто примет мусульманство! — говорит Тимур.

Людей бросают в колодцы и засыпают землей.

— Беглые христиане прячутся в ущельях! — кричит один из воинов.

— Истребляйте их, — говорит Тимур, — истребляйте всюду, где найдете!

Воины Тимура в ящиках спускаются в пропасти и нападают на скрывающихся там христиан. Высокая молодая женщина упорно отбивается, защищая маленького сына. Она поразила нескольких воинов. Когда же спустилось множество других, женщина со слезами сказала мальчику:

— Они не возьмут тебя, мой ягненок! — после чего убила мальчика мечом, бросилась навстречу воинам и упала, пораженная.

На площади перед горящей церковью собрались те, кто ценой отречения от своей религии и принятия мусульманства согласились спасти свою жизнь. Воины Тимура выносят из церкви иконы и бросают в костер. Перед собравшимися горит распятие. Огонь охватывает тело и лицо Христа.

— Смотрите! — смеется воин Тимура. — То, чему вы молитесь, — простое дерево, оно горит, как чурка!

Многие христиане плачут украдкой.

Подъезжает Тимур. Все ему кланяются.

— Если вы хотите жизнь свою спасти и адских мучении избежать, вы должны принять ислам, — говорит он.

— Примем ислам! Но вернешь ли ты нам добро, которое взял у нас? — робко спрашивает одна женщина.

— По-настоящему примете ислам? — спрашивает Тимур. — Произнесете исповедание веры, будете совершать пятикратную молитву, совершать омовения и тридцатидневный пост соблюдать, тогда ни вам, ни вашему народу не сделаю вреда. А не захотите — вот!

И но знаку Тимура воины бросили в огонь связанного грузинского священника.

— Он не хотел понять свет истины, — сказал Тимур.

— Принимаем ислам! — испуганно заговорила толпа.

Люди начали снимать с себя нательные кресты и бросать их в огонь.

— Грузинский царь Иппократ взят в плен! — говорит Саид и показывает на связанного царя, привязанного к хвосту его лошади.

— Что с ним делать?

— Развяжите его, приведите ко мне, — говорит Тимур. — Я сам хочу просветить этого христианина сведениями о религии Мухаммеда.

Грузия. Шатер Тимура. Вечер.

Тимур и царь Иппократ сидят за беседой. На столе стоит вино, прочие кушания...

— Я читал ваши христианские книги и убедился, что коварное учение галилеянина представляет собой злобный людской вымысел, — говорит Тимур. — В этом учении нет ничего божественного. Вино возбуждает и оно воздействует на неразумную часть душ. Нужно ли верить тому, кто учит любить врага, можно ли верить в учение, которое советует не сопротивляться врагу, подставлять свое лицо для побоев? Так могут говорить только корыстолюбцы, сумасшедшие или лжецы. Разве полчища крестоносцев, которые приходили на мусульманские земли, не жгли нас, не грабили, не резали? Ваше учение противно человеческой природе...

— Мы несем наказание и жертвуем собой за грехи наши, — говорит Иппократ.

— Вот в этом ваше корыстолюбие, — говорит Тимур. — Мы, мусульмане, жертвуем собой не ради грехов, а ради бога нашего милостивого.

Он взял Коран и прочел:

— «Не говори, что те, которые погибают за бога, умирают, ибо они живы». Так сказано во второй суре: счастлив мусульманин, павший в этих священных битвах, он становится славным мучеником. Вход в рай для него открыт. Хочешь ли ты в рай или предпочитаешь ад, после того как умрешь на костре, или на виселице, или закопанным живым?

— Я предпочитаю рай, — говорит тихо Иппократ.

— Я рад, что по особому действию благодати прозрение проникло в твою неверную душу, находящуюся во мраке. Значит, ты, Иппократ, согласен выйти из заблуждения и сделаться мусульманином?

— Согласен, — тихо сказал Иппократ. — Ради спасения своего народа. Если ты уйдешь в свои земли...

— Благодарю Аллаха за то, что он дал мне силы просветить еще одного неверного, — говорит Тимур. — Иди, отдыхай и считай этот день самым счастливым в своей жизни.

— Я считаю этот день самым счастливым, — говорит Иппократ.

Грузия. Улицы города. Вечер.

Он уходит на улицу, освещенный пламенем пожаров.

Кругом валяются трупы.

Воины Тимура хватают христиан и бросают их в огонь, некоторых живыми закапывают во рвах. Их останавливают командиры.

Царь Иппократ, отрешившись от своей религии ради спасения своего народа, идет, закрыв лицо руками, чтобы громко не разрыдаться.

— Здесь дело сделало, — говорит Тимур Саиду. — Пойдем следом за Тохтамышем. Он убежал в подвластную ему Русь. Пойдем на Русь!

Поход на Россию.

Войска Тимура переправляются через Терек. Бешеный ритм погони за Тохтамышем. Ярко светит солнце. Воины едят прямо в седлах.

Светит луна. Воины меняют лошадей. Спят в седлах, похрапывая. Ночь. Храп.

Оправляются.

Степь. Рассвет. Воины просыпаются на ходу. Многие на ходу совершают малую и большую нужду.

Мелькают березовые рощи, села с церквушками. Это уже средняя полоса России. Войска проносятся через села, хватают девушек и молодых женщин, насилуют на ходу и сбрасывают. Какой-то подхватывает старушку.

— Ничего другого не поймал, — говорит он, как бы оправдываясь.

Над ним смеются.

— Плохой ты рыбак!

В обозе в телеге едет и Ксения, со слезами смотрит на давно покинутые места, столь родные. Тимур, окруженный свитой и телохранителями, объезжая воинский строй, подъехал к ней.

— Что, Ксения, приятно тебе видеть свою родную землю?

— Как же! — говорит Ксения. — Во всем мире не может быть земли приятней этой, воздуха, лучше этого, воды, слаще этой, лесов и пастбищ, обширнее этих!

— Вода хорошая, — соглашается Тимур, — а воздух чище в пустыне, здесь он болотом и говном пахнет. И пастбища для коров пригодные, но не для коней. Вот в кипчакской земле пастбища большие! Здесь зимовать конному войску нельзя. И земля разоренная, бедная...

У стен Ельца. Вечер.

— Русские заперли ворота и готовы защищаться! — докладывает дозорный.

— Как город называется? — спрашивает Тимур.

— Елец.

— Е-лец! И не произнесешь! Не хочется мне здесь воинов терять. Мне они нужны для настоящих походов. На Багдад! На Дели! На Пекин! А не на эти болота! Пусть послы скажут русским, что мы пришли с миром. Не с ними воевать, а с Тохтамышем.

— Ксения! — говорит он, подъезжая. — Пойдешь с послами, переводить будешь.

Палаты Елецкого князя. Вечер.

В палате у Елецкого князя посольство Тимура с подарками. Тут же — русские вельможи.

— Великий эмир Тимур, — переводит Ксения, — пришел освободить вас от Тохтамыша поганого, мы ваших земель не хотим, ни городов ваших, ни сел ваших. А вы заключите с нами мир. Тохтамыш, мы слышали, много бед вам сотворил, и нам он враг. Потому мы его бьем.

— Передайте хану Аксак-Темиру, — говорит князь, — что мы помыслим, как решать.

Послы кланяются и уходят.

— Хорошо будет, если они поганого Тохтамыша прогонят. А может, и помогут от татар вообще избавиться?!

— Все они татары, — говорит воевода, — нельзя верить. Они коварны, жестоки и неумолимы.

— Лучше все миром уладить! — говорит богатый купец. — Откупиться лучше. Вот великий князь Дмитрий Донской на Куликовом поле Мамая побил! А Тохтамыш за это пришел и Москву сжег. И побил столько, что триста рублей стоило только похоронить всех! А платить-то по рублю за восемьдесят покойников пришлось...

— Рублевая ты душа, Еремей! — сердито говорит купцу воевода. — Князь Дмитрий Донской своей победой надежду всей земле русской подал!

— А как Тохтамыш на Москву пришел, так князь Дмитрий Донской все бросил, и купечество, и подвластный ему народ, и убежал! — отвечает купец. — Нет, лучше миром поладить.

— Не надо междоусобиц, — примирительно говорит князь. — Аксак-Темир, верно, с Тохтамышем воюет и его прогнал. Пойдем с миром навстречу Аксак-Темиру.

— Смотри, князь, — говорит воевода, — как бы не сделались мы добычей еще более кровожадного, чем Тохтамыш, завоевателя!

— А мы понадеемся на честной крест! И благоволение Матери Божией!

Князь выходит на крыльцо, перед которым собрался народ.

—Люди елецкие! — говорит князь. — Вот был Тохтамыш, зло причинял неисчислимое нам и нашим родичам. Москву сжег. Вот теперь Аксак-Темир пришел сюда, на нашу землю. Как нам с ним, воевать или нет? Как нам поступить?

— Сам знаешь, князь, твоя воля, — сказал один. — Прикажи, повоюем с Аксак-Темиром. Либо его сокрушить сумеем, либо головы сложим свои. Как прикажешь, так и будет.

— У Аксак-Темира сила большая, — говорит князь. — Но нам он обещает мир. Думаю, надо судьбе поклониться и ворота перед ним открыть.

— Сам знаешь, князь... Воля твоя... Приказывай... — доносилось из толпы.

У стен Ельца. Вечер.

— Упрямые русские, — говорит Тимур. — Уже полтора столетия под Золотой Ордой, а всё бунтуют. Чингисхан — великий полководец, и сыновья его, и внуки, Батый — все хорошие воины, по не просвещен: они не были светом ислама. Первым делом, как Русь сокрушили, надо было церкви разрушить, мечети строить и ислам вводить вместо христианства. А они дань собирать начали. Дань — дело временное, а ислам — вечное! Мамай ислам принял, да слаб оказался уж, поздно. А Тохтамыш вообще трусливый и подлый! Нет теперь таких людей, как Чингисхан! Эх, жаль, вовремя Чингисхан ислам не принял! Где теперь Мамай?

— К генуэзцам сбежал, в Корфу, — сказал Николо, который был в свите Тимура и постоянно что-то записывал на ходу.

— Если и меня русские побьют, итальянцы возьмут меня? — улыбнулся Тимур. — Латинские книги поеду к вам изучать.

И он засмеялся.

Послышались звуки церковного колокола.

Распахнулись ворота, и вереницей вышли жители во главе с князем и вельможами.

— Слава Аллаху! — сказал Тимур. — Когда я овладею всем миром, больше не будет звона. Разрушу все христианские церкви и запрещу культ Христа. И уничтожу всех, кто не примет ислам. Только так можно сделать победу ислама прочной и выполнить предписание всевышнего.

Князь и вельможи приблизились, поклонились Тимуру.

Стройная девица подала ему по русскому обычаю хлеб и соль на золоченом блюде. Тимур взял хлеб и бросил его на землю. Это был сигнал. Воины Тимура со смехом и шутками начали бить и вязать...

Елец. Вечер.

Они ворвались в город, разграбили, подожгли дома и церкви.

Со смехом же князя, воевод, купца и прочих знатных связали, повалили, положили на них доски. Тимур со своими амирами и прочими воинами сели на доски пообедать. Пока ели жирными руками горячий плов, большие манты, густую лапшу-лагман, пили кумыс, играла музыка, и захваченные с собой комики веселили шутками, показывая то курильщиков опиума, которые смешно дрались между собой, то моющихся в бане, то всевозможные шутки произносили:

— Почему петух, просыпаясь по утрам, поднимает одну ногу?

— Потому что петух упал бы, подняв сразу обе ноги.

Общий смех. У шута, который ел рыбу и запивал ее молоком, спросили:

— Как это ты не опасаешься заполнить свой желудок одновременно рыбой и молоком?

Он ответил:

— Разве рыба почувствует молоко? Ведь она мертвая.

Общий смех.

Амиры и прочие воины напились вина и русской белой водки, громко хохотали, слушая комиков, и поедали обильные кушанья. Пока они смеялись, под досками стонали, хрипели, умирали раздавленные русские князья и вельможи.

Николо и Ксения наблюдали за всем этим издали.

— Я обманула их, и они умирают, — сказала Ксения тихо. — Помоги мне, Николо, убей меня.

— Жизнь дарована Господом, и не мне ее у тебя отнимать, это грех. Умереть но своей воле — это грех.

— По-моему, для меня жить — грех, — сказала Ксения. — Прощай, пусть хранит тебя Христос.

И ушла.

У стен Ельца. Лес. Вечер.

Когда Тимур проезжал мимо лесной поляны, он увидел Ксению, висевшую на дереве. Он остановил коня и помолчал несколько минут.

— Это война, — сказал он тихо, — здесь свои законы, слабые умирают. Снимите ее и закопайте в лесу поглубже, чтобы звери не разрыли могилу и не съели ее тело.

Он снова помолчал, глядя, как Ксению закапывают.

— Я сейчас на Москву не пойду, — сказал он. — Я и армия утомлены и нуждаемся в отдыхе...

Елец. Вечер.

Стоят недоеденные казаны с пловом, валяются остатки еды, под досками лежат раздавленные русские вельможи, дымят потухшие костры.

Берег. Волги. Утро.

Молодые девушки с длинными волосами, заплетенными в косы до земли, подносили вино в золотых кубках. Тимур, весел и радостен, слушал песни, смотрел на танцовщиц. Вокруг было обильное угощение, много пили и ели, а вдали за загородкой, где содержались захваченные в походах рабы, звеневшие цепями, служители бросали им остатки нищи, которую те жадно ели. В отдаленной загородке содержались знатные пленные и среди них — грузинский царь Иппократ. Им принесли плов, фрукты и вино.

Простые рабы, которые ели отбросы, ругали знатных рабов и под смех стражи бросали в них огрызками.

Грузинский царь Иппократ, закованный в цепи, ел плов и плакал. Арбузная корка, брошенная кем-то из рабов, попала ему в плов, обрызгав лицо. Когда ему, как знатному пленнику, привели женщину, немолодую уже и не слишком красивую кипчачку, он перестал плакать и успокоился.

Мулла, который был направлен к нему, как к новообращенному, сказал:

— Ты теперь мусульманин, я пришел, чтобы напомнить тебе предписание Корана. — И он прочел: — «Во имя Аллаха милосердного и милостивого, о верующие, очищайтесь после совокупления с женщинами. Когда вы в дороге исполнили потребность природы или имели совокупление с женщинами, совершите обряд омовения, вымойте лицо и руки до локтя и почти до пяток. Аллах не хочет налагать на вас никакое бремя, по хочет сделать вас чистыми».

— Я выполню предписание Аллаха, — сказал новообращенный Иппократ и удалился с женщиной за загородку.

Берег Волги. Утро.

Множество офицеров и солдат совершает омовение. Совершил омовение и Тимур в палатке, в которой спала молодая, красивая кипчачка. Поднялось солнце. Опять были взнузданы нагулявшиеся на лугах кони, рабов согнали бичами в толпу.

— Я оставляю армию с добычей опытным полководцам, — сказал Тимур Саиду, — а сам поеду в Самарканд.

— Я с вами, великий эмир, — сказал Тимуру Николо. — Мне можно с вами? Мне нужно взять в Самаркандской библиотеке книги, необходимые для переводов.

— Хорошо, — сказал Тимур. — Ты будешь дорогой развлекать меня чтением своих переводов. Да, мы хорошо отдохнули.

— Я это вижу по измятым и оскверненным цветам, — сказал Николо.

— Да, это прискорбно, — сказал Тимур. — Я люблю красоту цветов. Ведь бог, который сотворил все эти цветы и всю эту земную красоту, когда хочет учинить на этой земле какое-нибудь землетрясение или недород, или сражение, приказывает это сделать святому ангелу смерти Джабраилу, руки которого, как сказано, сжимают жилы земли. Так и я, как повелитель мира, по воле всевышнего сжимаю жилы земли и должен жертвовать красотой во имя ислама, переворачивая все вверх дном на этой земле...

Москва. Хоромы князя Василия. Утро.

Князю Василию докладывают:

— Многоплеменное и несметное воинство свое ведет Темир-Аксак на землю русскую. Прошел он все земли татарские и Золотую Орду, подошел к рубежам княжества рязанского, захватил Елец, а князя елецкого и его людишек умучил...

— Надо быстрей собирать войско, — говорит князь Василий, — и встретить врага на Оке. Благослови, святой митрополит, нас на битву с мучителем христиан.

— Надо срочно послать во Владимир за иконой святой Марии Богородицы. Помолимся ей, и силу получим, и басурман одолеем.

— Срочно послать во Владимир за иконой Богородицы, — приказывает князь Василий.

Ока. Лагерь Тимура. Вечер.

Тимур спрашивает у разведчиков:

— Что делают русские?

— Молятся.

— Молятся?

— Да, — усмехнулся Саид. — Молятся своей святой, нарисованной на большой доске. Сейчас самое время ударить.

— Пусть молятся, бедняги, — сказал Тимур. — И мы помолимся своему богу...

Он сошел с коня, и все войско встало с Тимуром на молитву. День был светлый, солнечный, пели птицы, блестела река, и по обеим сторонам реки готовые вступить между собой в бой люди молились каждый своему богу.

Ока. Лагерь Тимура. Шатер. Ночь.

— Пусть эти бедняги думают, что их спас не мой разумный расчет, а их святая, намалеванная на доске. Зачем нам бедная, разоренная Москва? Пойдем домой через города богатые, там нашим воинам есть где погулять...

Ока. Лагерь русского воинства. Утро.

Радость в русском стане. Крики.

— Темир-Аксак ушел! Мы спасены!

— Побежал от нас в ужасе, — говорит князь Василий. — Видно, вспомнил судьбу битого Мамая.

Митрополит утирает слезу:

— Это Матерь Божья, святая Мария Богородица спасла. Возблагодарим ее молитвой...

И тысячи воинов русских снова пали на колени перед иконой из стольного града Владимира.

Иран. Утро.

Почтовый голубь летит над барханами пустыни, над степью, бегущими стадами газелей и диких ослов. Он опускается на крышу небольшого строения. На заднем дворе мечети слепые и увечные произносят стихи из Корана у могилы святого и кричат:

— О Бах-эддин, избавь пас, облегчи нам паши увечья!

Привратник снимает с ножки голубя письмо и привязывает его к ножке другого голубя.

Каир. Вечер.

Шумная толпа. Голубь садится на окно винной лавки. Виноторговец снимает с лапки голубя письмо и выходит на улицу. Он идет по улицам и площадям, пока не доходит до торговой улицы, где на углу стоит водонос, кричащий:

— О Аллах всемогущий, нет напитка, как изюма, нет сближения, кроме как с любимой, и не сидит на почетном месте никто, кроме разумного!

— Напои меня, — говорит виноторговец.

Водонос подал ему кувшин. Виноторговец выпил воды и вместе с монетой сунул водоносу письмо.

Венеция. Площадь святого Марка. Вечер.

На площади идет представление комедиантов. Среди зрителей дож со свитой. Входит Иуда, с ним множество народа с мечами, кольями.

— Кого я поцелую, тот и есть, — говорит Иуда. — Возьмите его, ведите осторожно.

— Вот он! Вот он! — кричат зрители. — Иуда проклятый, смотри, вот он вошел!

Иуда подходит к Христу.

— Равви, Равви, — говорит он и целует Христа.

Тотчас же пришедшие бросились на Иисуса.

— Иуда, — сказал Иисус, — целованием предаешь ты Сына человеческого.

— Бей его, бей! — кричали зрители и начали бросать в Иуду камнями и грязью.

— Господи, не ударить ли нам мечом? — спросил Петр.

— Вложи меч в ножны, — говорит Иисус. — Взявший меч — от меча и погибнет, да сбудутся слова, реченные им: из тех, кого ты мне дал, я не погубил никого...

Опять звучит церковный хорал.

Один из комедиантов обходит с подносом зрителей и собирает пожертвования. Служитель передает письмо дожу.

— Слава Иисусу сладчайшему, — прочитав, говорит тот. — Николо сообщает: Тимур остановил движение на Запад и намерен идти на Персию, Ирак, Индию, а потом, может быть, и на Китай. Александр Македонский ушел в Азию, и тем Европа была спасена. Чингисхан хотел овладеть миром, но завяз в Азии. Будем молиться, чтобы тем же кончил и новый азиатский деспот Тимур, возмечтавший сокрушить христианство и водрузить над миром знамя беспощадного ислама. Надо послать в помощь Николо еще одного человека. Трудно справляться одному среди злобного, недоверчивого народа.

Летний дворец под Самаркандом. Вечер.

— Я ждала вас, господин мой, — сказала Каньё, обнимая Тимура.

— Получила ли ты подарки, которые я тебе и другим женам присылал? — спросил Тимур.

— Да, я рада вашим подаркам, господин мой.

— Но лицо у тебя не слишком веселое.

— Я знаю, ты любишь меля, — сказала Каньё, — потому что, как я слыхала, ты завел себе в походе новую красивую наложницу. У нас в Китае умные жены. Про них говорят, что если муж завел себе красивую любовницу, значит, любит жену, а жена всегда стремится, чтобы у мужа была красивая любовница, на которой он возбуждает свою мужскую силу. Я хотела бы поглядеть на твою наложницу.

Тимур позвонил. Вошел слуга.

— Приведи из гарема кипчачку Бартакшин, — сказал он.

Слуга, кланяясь, удалился.

— Господин мой, — сказала Каньё, — я знаю, что ты разбираешься в поэзии, и потому хотела бы, когда придет время, почитать тебе поэмы «фу» поэтов династии Хань, никто лучше их не написал о любви.

Вошел евнух и с ним наложница, которая поклонилась Тимуру и Каньё. Каньё начала ее разглядывать, обмахиваясь веером.

— Пусть она обнажится, — сказала Каньё. Наложница разделась догола, и Каньё начала осматривать ее, все сильнее обмахиваясь веером.

— Правда, она красива? — сказал Тимур.

— Красива-то красива, но никакого обаяния, — сказала Каньё. — В походной палатке, может быть, она и годится, но это простонародье. От нее за версту разит, просто невмоготу. Она, видно, впервые пользуется пудрой и маслом для волос, она так себя намазала, что просто невмоготу. Вели ей уйти.

Тимур сделал знак евнуху, кипчачка быстро оделась и ушла.

— Господин мой, — сказала Каньё, — прошу тебя довериться мне и моей любви. Отныне я сама буду подбирать тебе любовниц. Я уже приготовила тебе кое-какой подарок.

Каньё хлопнула в ладоши, и из соседней комнаты вышла юная китаяночка, которая поклонилась Тимуру и Каньё.

— Ее зовут Хунь Янь, — сказала Каньё. — Правда, она хороша?

— Хороша, — улыбнулся Тимур.

— Как говорится, еще не разрезанная тыковка, — сказала Каньё. — Для нее настал седьмой день седьмой луны. Она как одинокая яшма. Поистине, про нее строки: «В прозрачной воде отражается холод людской». Это из поэта династии Хань.

— Кто она? — спросил Тимур.

— Хунь Янь — начинающая певичка, она хорошо поет.

— Хунь Янь, — сказал Тимур, — говорят, ты хорошо поешь? Спой что-нибудь.

— Я хотела бы чашечку китайского вина, настоянного на жасмине, — сказала Хунь Янь. — У меня тогда лучше звучит голос.

Подали вино в маленьких чашечках. Хунь Янь выпила вино, села перед металлической тарелочкой, вытащила из волос заколку из слоновой кости и запела, отбивая ритм этой заколкой по тарелочке.

— Я рада, что у моего дорогого мужа будет теперь такая молодая красивая любовница, — сказала Каньё.

Самарканд. Базар на лошадях. Утро.

Покупатели и продавцы все на лошадях. Шум, ржанье лошадей. Женщины, сидя на лошадях, продают молоко кобылиц, бараньи меха, полные молока, вливают ловко порциями в рты жаждущих. Возле цирюлен на земле сидят курильщики опиума. Один весело смеется, другой дрожит от страха. В пятнадцати цирюльнях бреют головы. В одну из цирюлен входит человек, одетый купцом. Цирюльник начинает разводить пену в тазу, одновременно расспрашивая, как водится, клиента о разных новостях.

— Откуда ты, благородный человек? Какой товар привез?

— Разный товар, — говорит купец, щурясь от удовольствия, когда цирюльник намыливает ему волосы. — Полотна, ситец, шерстяные товары.

— А не привез ли ты товары из Френгистана? — спросил цирюльник.

— Нет, я не торгую товарами неверных, — сказал купец.

— Это правильно, — сказал цирюльник, — проклятые френги сильно желают нам зла и постоянно привозят сюда отравленный товар. Я слышал, они как-то привезли целый ящик отравленного порошка, чтобы отравить всех жителей благородного города Самарканда.

Цирюльник начал брить купцу голову.

— Но тем не менее я слыхал, что у них есть масло из листьев травы, помогающее от мужского бессилия.

— От мужского бессилия помогает греческое вино, — сказал купец. — Я стараюсь каждый вечер выпить несколько чашечек и тебе советую.

Он рассмеялся, разглядывая себя в зеркало.

— По-моему, я вполне гожусь для молодой? Вот только бороду мне побрить немножко.

— Что ты сказал? — вытаращив глаза, спросил цирюльник.

— Я говорю, бороду чуть подбрить.

— Ты что, сумасшедший? — спросил цирюльник. — Разве ты не знаешь, что мусульманину запрещено брить бороду, если он в здравом уме? За это могут наказать смертью.

— Я пошутил, — сказал купец, торопливо вставая с кресла и протягивая деньги.

— Я не возьму у тебя денег, — сказал цирюльник и закричал: — Эй, правоверные, этот человек просил побрить ему бороду, это сумасшедший!..

— Это френги, — сказал один из сидевших среди курильщиков опиума.

Купец пытался бежать, но его схватили и повели.

Дворец Тимура. Подвал для пыток. Ночь.

Измученный пыткой купец стоит перед Саидом и палачом. В кресле сидит Тимур, при нем связанный Николо.

— Мне много раз доносили, что ты шпион, но я не хотел доверять этим слухам, потому что ты хороший переводчик и еще не успел перевести до конца жизнь Александра Македонского, а также воспитателя Александра Македонского — Аристотеля.

— Счастлив правитель, у которого такой воспитатель, — сказал Николо.

— Согласен, — сказал Тимур. — Поэтому я предлагаю тебе сделку: я сохраню тебе жизнь, а ты отречешься от христианства и примешь нашу веру, ислам. Я помещу тебя не в тюрьму, а в монастырь, и ты продолжишь переводы на ваш язык латинских философов. Ты видишь, как я ценю тебя?

Тимур сделал знак, и два служителя внесли распятие.

— Плюнь на своего ложного идола, — сказал Саид купцу.

Тот начал дрожать и отворачиваться, чтобы не смотреть на Христа. Тогда палач поднес раскаленное железо к его спине. Купец закричал и упал. Они плеснули водой и опять поднесли распятие. Он плюнул и забился в судорогах.

— Бедный Иуда, — сказал Николо.

— Теперь ты, Николо, — сказал Тимур. — Мы, мусульмане, умеем пенить ученых людей. Мы не посылаем их шпионить, а даем возможность зарабатывать деньги полезным и благородным трудом. Конечно, мы посылаем шпионов, но среди них нет ни одного поэта или философа. Каждому поэту или философу, который мне по душе, я даю красивый дом, я даю ему рабов и деньги. Плюнь на изображение, которому ты по темноте своей поклонялся, плюнь!

Николо посмотрел на изображение Христа, увидел близко к его телу поднесенное раскаленное железо, затем перевел взгляд на Тимура и вдруг плюнул Тимуру в лицо. Саид вместе с палачом бросились и начали избивать Николо.

— Оставьте его. Я умею владеть собой. Я утру твой наглый плевок. Ведь и Александру Македонскому плюнул в лицо наглый раб, — говорил Тимур, пока служители торопливо утирали ему лицо и протирали благовониями. — Но клянусь непорочным семенем моего отца и священной утробой моей матери, что я одержу победу над богохульным крестом и водружу над миром белое знамя ислама!

— Господь не допустит всемирного насилия зла над добром, — сказал Николо.

— Это мы, мусульмане, — зло, а вы, христиане, — добро? — спросил Тимур. — А разве король Франции Карл VI, который прозван из-за распутства и жестокости Безумным, мусульманин? Разве мусульманами были крестоносцы, которые жгли наших детей и насиловали наших женщин? Наша религия предписывает нам уничтожать своих врагов. Ваша коварная религия учит вас любить ваших врагов. Мы, мусульмане, живем по закону нашей религии, нравится она вам или нет. А вы, христиане, живете против закона своей собственной религии.

— Это так, — произнес Николо, — но не за вашу правду, а за наши грехи усилилось на земле семя нечестивых.

— Завтра, в первый день недели, на площади Мертвых казнь разбойников, — сказал Тимур. — Ты будешь казнен вместе с ними.

— Благодарю вас, великий эмир, за оказанную честь, — сказал Николо. — Ведь и Господь наш Иисус Христос был казнен вместе с разбойниками.

— Но казнь твоя будет позорна, — сказал Тимур. — Ты будешь не распят, а забросан. Распятие считается у нас позорной казнью, но я казню тебя еще хуже, ты будешь побит не камнями, а твердыми кусками земли, как распутная женщина, чтобы ты умирал подольше. И, может быть, перед самым вступлением в ад ты попросишь прощения у Аллаха, которого ты оскорбил в моем лице...

Самарканд. Площадь Мертвых. Утро.

На площади Мертвых у мечети на еженедельное зрелище собралась большая толпа. Многие пришли с детьми. Тут же сновали продавцы еды и питья.

— Сегодня не отсечение головы, руки или ноги, а вешение, — сказал какой-то зритель. — Это более интересно.

— А побитие камнями? Нет, комьями земли, — возразил другой зритель. — Значит, казнят очень развратную женщину.

— Вы ничего не знаете, — возразил толстый человек, жующий с аппетитом. — Вешать будут знаменитого разбойника, а побьют комьями земли френги — иностранного шпиона...

— Тише, уже начинается! Под звуки музыки, в сопровождении свиты вышел Тимур и уселся в кресло на помосте, устланном дорогим ковром. Тотчас же привели преступников. Из трех разбойников один все время плакал и просил прощения. Другой ругался, показывая народу непристойный жест. А третий, седой, стоял молча, смотрел по сторонам. Привели и Николо, поставили его в яму и по пояс засыпали землей. Вначале повесили плачущего разбойника, потом ругающегося. Когда накинули петлю на старого разбойника, он схватился за петлю руками, растянул ее и крикнул:

— Великий эмир, помнишь ли ты меня? Это я, тот, который встретил тебя в юности и подарил тебе Коран и книгу дервиша Абусахла!

— Я вспомнил тебя, — сказал Тимур, вглядевшись в разбойника. — Я тогда пообещал твоим жертвам, что буду наказывать таких преступников. Видишь, я держу свои обещания. Вот, возьми. Кажется, я тебе еще должен деньги.

Тимур вытащил деньги и бросил их на помост.

— Да, ты усвоил уроки власти, которые я тебе дал. Да, может, когда-нибудь и твои жертвы восстанут против тебя!

— Ошибаешься, — сказал Тимур. — Ты лил кровь во имя собственной корысти, а я — во имя святой идеи. Но я считаю тебя разумным. Сказал Аллах в своей великой книге: «Подавляющий гнев и прощающий людям». Ты, во всяком случае, прощен не потому, что преступление твое мало; преступление твое велико, но я прощаю тебя при условии, что ты поклянешься остаток жизни прожить честно. Но и не в этом дело. Главное — я прощаю тебя, чтобы показать народу, что даже преступление старого разбойника заслуживает снисхождения по сравнению с преступлением врага ислама.

И он указал на Николо.

— Слава великому эмиру! — закричал народ.

— Твоя милость пронзила мое сердце и встревожила мою печень, — сказал разбойник. — Этот день благословенен для меня. Но позволь мне во имя искупления крови правоверных, которую я проливал, пролить кровь этого неверного врага веры, ведь это святое дело. Окажи мне честь первым бросить в богомерзкого христианина ком земля.

— Я дарю тебе такое право, — сказал Тимур разбойнику и повернулся к Николо. — Стоя на пороге ада, который ты заслужил своим богохульством, можешь ли ты хотя бы раскаяться, чтобы уйти из этого мира спокойно? Посмотри вокруг, на холмы, пески, деревья, зверей и птиц, которые все прославляют единого, покоряющего! И только ты упорствуешь.

— Я вижу, ты отощал телом, зловредный старец! — сказал Николо. — И жаждешь насытиться новой кровью. Но да сбудутся слова пророка нашего: когда будешь призывать Бога, да не услышит он, ибо ты осквернил руки свои кровью и ноги свои, быстрые на человекоубийство. Не Бога ты оставил, а самого себя. Пролитую кровь взыщет с тебя Господь!

— Клянусь всемогущим! Я заставлю его замолчать первым же камнем! — крикнул прощенный разбойник и бросил твердый сухой ком земли, который попал Николо прямо в рот.

Тотчас, посыпался на Николо град сухих каменистых комьев. Вскоре весь он был покрыт серой пылью и красной кровью. Николо начал петь псалмы с окровавленным ртом, сначала громко, а потом все тише и тише:

— Перед Богом потрясется земля, поколеблется небо! Солнце и луна помрачатся! И звезды потеряют свой блеск!..

— Смотрите! Смотрите! — весело кричал народ. Как пес подыхающий враг Аллаха!

И они поднимали детей, чтобы те видели.

— Толпы, толпы в долине суда, ибо близок день Господень в долине суда. Солнце со светилами померкнет, и звезды потеряют свой блеск!.. — уже хрипел Николо.

Вдруг начало темнеть среди яркого дневного света. Черное пятно покрыло солнце. Сразу похолодало, подул ветер. Народ в ужасе закричал и начал разбегаться.

— Злобные джинны и идолы, которым служит враг веры, пришли проститься со своим слугой! — сказал Тимур.

— Нет, я пришел не к нему, а к тебе, — сказал кто-то рядом.

— Эблис! — сказал Тимур.

— Я по тебе соскучился! — сказал Эблис. — Мы ведь с тобой теперь как родные братья. И он захохотал.

Самарканд. Дворец. Крыша. Утро.

На крыше дворца, где были установлены телескопы, звездочет и десятилетний внук Тимура Улугбек смотрели на небо.

— Жаль, что дедушка Тимур сегодня занят, — сказал Улугбек. — Я хотел показать ему в китайскую трубу полное затмение солнца.

— Улугбек! Я давно предсказал твоему великому дедушке, что когда солнце достигнет своего четвертого дома, созвездия Овна, он овладеет престолом. Так оно и случилось.

— Заблуждаетесь, — сказал Улугбек. — Четвертый знак Зодиака не Овен, а Телец.

— Ты, Улугбек, еще слишком молод, чтобы учить меня, старого звездочета, — раздраженно сказал звездочет. — Ты должен чаше думать о звезде Муштари. Звезда Муштари покровительствует соблюдающим шариат. Достаточно ли ты учишь шариат для понимания звездного неба?

— Я учу китайскую астрономию и законы Птолемея.

— Я не думал, что у великого Тимура внук будет говорить еретические речи, — в ужасе сказал звездочет.

Дворец Тимура. Самарканд. Вечер.

Торжества во дворце. Собрались все жены с детьми, вельможи, послы.

— Я провозглашаю своим наследником в Хорасане и Систане моего сына Шахруха! — говорит Тимур и вручает сыну меч.

После этого он нежно поцеловал сына.

— Кто любит его, — обратился Тимур ко всем, — тот любит меня. Кто почитает его, тот почитает меня. Кто ему повинуется, тот и мне повинуется.

— Слушаем и повинуемся! — произносят вельможи в разных концах зала.

— Я клянусь на этом мече, что этим мечом поражу каждого, кто дерзнет не признать твою власть над миром, отец, — сказал Шахрyx.

— А теперь вы, визири, вельможи и знатные люди, — сказал Тимур, — делайте моему сыну подарки!

И со всех сторон начали подносить Шахруху золототканые одежды, золотые динары, драгоценности. И все родственники подносили подарки. Когда дошла очередь до Улугбека, он поднес чистый листок бумаги:

— Отец подарил тебе меч, а я подарю бумагу, потому что с помощью бумаги ты можешь овладеть могуществом во врачевании, в астрономии, геометрии, чтении по звездам, алхимии, белой магии, науке о духах и прочих науках.

Тогда Шахрух сердито разорвал бумагу и сказал:

— Ты, Улугбек, хочешь быть не мужчиной, а евнухом!

Самарканд. Дворец. Золотая комната. Вечер.

Тимур и Улугбек сидели в комнате, увешанной золототкаными коврами и золотыми тканями. Был вечер. Утомленный Тимур решил перед сном повидать своего любимого внука.

— Ну, какие загадки хочешь ты загадать мне сегодня, мальчик? — спросил Тимур, ласково улыбаясь и гладя Улугбека по голове.

— Мужчина, да не мужчина, — сказал Улугбек, — бросил камнем, да не камнем, в птицу, да не в птицу, которая сидела на дереве, да не на дереве.

— Первое — евнух, — сказал Тимур, — второе пемза, третье — летучая мышь, а четвертое — виноградная лоза.

— Дедушка! Ты такой мудрый! — сказал Улугбек.

— Нет! Просто я тоже был маленьким, и учитель мне тоже разъяснял детские загадки, — засмеялся Тимур.

— Вот вторая загадка, — сказал Улугбек. — Не смертен, и, однако, не бессмертен он, не божеской живет он жизнью и не человеческой, рождается каждый день и исчезает вновь, незрим для глаз и в то же время всем знаком.

— Это уже загадка посерьезнее. Ты говоришь про сон. Животным и простолюдинам сон дан для отдыха и прекращения тягот, но такие люди, как мы с тобой, люди особой судьбы, узнают грядущее в сновидениях.

— А вот и третья загадка. Было три брата. Один из них умер праведником, один — грешником, один — малым ребенком. Какова будет их судьба после смерти?

— Это ясно, — улыбнулся Тимур. — Праведник попадет в рай, грешник — в ад, а ребенок, так как он еще не успел себя проявить, не попадет ни туда, ни сюда и останется в промежуточном состоянии.

— А если ребенок обрати гея с жалобой к богу и спросит его, почему он не дал ему возможности добрыми делами добиться доступа в рай, что ответит бог?

— Бог ответит: «Я знал, что если ты подрастешь, то станешь грешником и обречешь себя на адские муки. Поэтому я отнял у тебя жизнь рано», — сказал Тимур.

— А тогда грешный брат в отчаянии возопит: «Почему ты, великий бог, не умертвил меня ребенком?! Дал стать грешником!»

Улыбка сбежала с лица Тимура. Он оторопело посмотрел на внука, который торжествовал свой успех.

— Почему, дедушка? Почему?

— Научение сатанинское, — прошептал Тимур и крикнул: — Эй! Уведите мальчика спать!

Вошли слуги. Взяли Улугбека за руку и новели.

— Дедушка! Ты мне не ответил! — кричал Улугбек. — Дедушка, отвечай!..

Дворец. Комната Тимура. Ночь. Сон.

Уже увели Улугбека, а Тимур долго сидел, встревоженный, перед зеркалом, глядя себе в глаза.

— Этот мальчик до крайности растревожил меня, — сказал он сам себе. — Что ждет меня в будущем? Той ли дорогой я иду? Будет ли мне оправдание во всех делах моих? Кто даст мне на это ответ?..

Утомленный Тимур лег на постель и быстро уснул...

...Он шел но пустыне, и вокруг были дикие звери. Он не знал дороги. Блуждал, то идя вперед, то возвращаясь назад. Наконец он прошел пустыню и попал в сад. В саду было множество плодов, лежали на земле музыкальные инструменты. Посреди сада стоял громадный трон. Около трона стояла высокая башня. На вершине башни сидели какие-то люди. Перед каждым из них лежали книги, и они что-то выписывали, что-то вписывали перьями в эти книги.

Тимур с трудом поднялся на высокий трон и оттуда спросил:

— Что вы пишете?

— Наше дело, — ответил один из писцов, — вести запись тому, что должно случиться в жизни с каждым человеком.

— Разве ты не знаешь из Корана, что есть книги, в которых записываются все дела человеческие? — сказал другой писец.

— Я знаю, — ответил Тимур. — И очень заинтересован узнать, кто записывает события моей грядущей жизни?

— Ты боишься своей судьбы? — спросил один из писцов.

— Я хотел бы ее знать заранее, чтобы не совершать ненужных ошибок, ибо от моих ошибок зависит судьба многих людей, — сказал Тимур.

Тогда один из писцов произнес стихи:

— Мне знакомо твое лицо, — сказал Тимур, вглядываясь в писца, читающего стихи, — но я не могу тебя вспомнить. Нет, я узнал тебя! Я узнал тебя!

И тут вдруг проснулся, сильно встревоженный.

— Как не вовремя я проснулся, — сказал он тихо. — Во сне мне показалось, я узнал его, а теперь не могу вспомнить. Какое тревожное сновиденье перед трудным походом в Персию, где шах Мансур готовит против меня большое войско. Однако, чтобы ни случилось, я пойду до конца...

Персия. У стен Шираза. Утро.

Яростный бой. Жители на стенах отбивают приступ войска Тимура. Распахиваются ворота, и шах Мансур с тысячами всадников, вооруженных пиками, преследует отступающих воинов Тимура.

— Повелеваю собрать всех наших воинов, вооруженных пиками, чтобы отразить натиск врага! — говорят Тимур, наблюдая за боем в окружении своих телохранителей.

— У нас нет воинов, вооруженных пиками, — говорит Саид.

— Значит, к великому горю моему, — говорит Тимур, — таких воинов не оказалось? Вы плохо подготовились к этому походу! Откуда же ждать помощи?

— Тимур! — послышался голос. — Помощь придет! Оттуда, откуда ты не можешь ждать!

— Это голос из мира тайн, — говорит Тимур.

— Смотрите! — крикнул Саид. — Вот всадник, лицом похожий на араба, вооруженный пикой!

Всадник в арабском плаще, на большом белом коне, с пикой наперевес пронесся мимо Тимура с криком: «Алла! Дай победу Тимуру!» и ринулся в гущу битвы на шаха Мансура.

Шах Мансур испуганно посмотрел на всадника, который с грозным криком мчался на него, держа копье наперевес, и без чувств упал от страха с коня. Брат шаха Мансура, шах Рух, поднял его на своего копя и начал убегать.

Воины Тимура бросились преследовать врага.

— Всадник, который неожиданно появился мне на помощь, исчез неведомо куда. Это помощь свыше, — сказал Тимур.

Мирза Шахрух, сын Тимура, догнал шаха Мансура, свалил на землю, отрезал ему голову и, держа эту голову за волосы, поскакал навстречу Тимуру. Бросил голову на землю к ногам отца с криком:

— Попирайте ногами головы всех ваших врагов, как голову этого гордого Мансура!

Яростный бой воинов Тимура с жителями города.

— Пощадить только квартал потомков пророков и улицу богословов! — говорит Тимур.

Город охвачен пламенем. Повсюду валяются трупы.

У стен Багдада. Вечер.

Жара. Яростно слепит солнце, освещая поле битвы. Багдад горит. Тимур наблюдает с холма за пожаром. Неподалеку стоит истерзанная и испуганная толпа.

— Поэты! Художники! Монахи! Мудрецы! — обращается к толпе Тимур. — Сорок дней сопротивлялся мне Багдад, не желая признавать, что величие его халифа должно перейти ко мне. Теперь Багдад пожинает плоды своего неверия. Все, имеющие разум и совершившие преступление разумно, все жители Багдада старше двенадцати лет умрут. Но вам, поэты, художники, монахи, мудрецы, я дарую жизнь. Вы принимаете этот мой подарок?

— Я не принимаю, — сказал один и вышел из толпы. — Подари мне другие глаза, тогда я приму от тебя и свою жизнь. Подари мне глаза подлеца, которыми я мог бы смотреть спокойно, как горит мой город и погибает мой народ.

— Ты кто? — спросил Тимур.

— Я — художник Рузи.

— У меня нет таких глаз, художник Рузи, — сказал Тимур, — и потому я беру свой подарок. Он махнул рукой, и голова художника скатилась с плеч.

— Еще кто-нибудь хочет вернуть мне мой подарок?

Вышел из толпы другой.

— Я — поэт Нурэтдин. Возвращаю тебе твой подарок — свою жизнь. Но запомни слова:

Тимур махнул рукой, и голова поэта слетела с плеч.

— Есть еще неблагодарные, не приемлющие моих бесценных подарков? — спросил Тимур.

— Горе! Горе! — сказал один из мудрецов. — Мы все опечалены судьбой нашего Багдада. Но в отличие от этих двух гордецов, готовы принять от тебя в подарок наши жизни и приносим тебе, великий эмир, за это свою благодарность.

И они все, художники, поэты, мудрецы, пошли вереницей к Тимуру, целуя его стремя, выстроившись в очередь. Тут же стояли слуги, которые выдавали каждому коня и некоторую сумму денег.

— На этом коне и с этими деньгами вы сможете достичь других городов, — сказал Тимур. — Но если кто-нибудь когда-нибудь захочет посетить мой Самарканд, я приму его милостиво. Когда же утихнет пожарище, те, кто захочет, смогут вернуться в Багдад. Я велел отметить знаком все больницы, мечети и школы, которые должны остаться среди всеобщего разрушения...

Багдад. Улицы. Вечер.

Дымятся развалины. На руинах высится пирамида отрубленных голов. Тимур в сопровождении гвардии медленно едет разрушенными улицами. Выезжает к реке Тигр, разделяющей город пополам.

— Древний Вавилон был на Евфрате, а Багдад — на Тигре, — говорит Тимур. — Там, где сливаются эти реки, когда-то был рай, жили Адам и Ева, а теперь здесь суждено быть аду за грехи, беззаконие здешних жителей. Ведь и милостивый Аллах карает человекоубийством грешников.

Он зашел в безлюдную мечеть на берегу Тигра и долго молился.

Багдад. Мечеть. Вечер.

После молитвы он, осматривая мечеть, заметил и прочитал золотую надпись: «Эту мечеть выстроила Зубейда, жена великого багдадского халифа Аррашида».

— Величие правителей исчезает, а величие камней остается. По возвращении из похода я хотел бы построить красивые мечети в моем Самарканде, который должен превзойти и Багдад, и Дамаск, и Исфаган. Но и величие камней можно разрушить. В этом мире нельзя разрушить только величие слова. После камней я хотел бы поклониться словам. Я хотел бы специально поехать в Нишапур посмотреть могилу Омара Хайяма и поклониться ей.

Персия. Нишапур. Кладбище. Утро.

Местная знать суетится. Кланяется Тимуру. Тимур морщится.

— Кто их позвал? — тихо говорит он Саиду. — Я хотел, чтоб мое посещение этого святого места прошло в тиши.

Подошел смотритель кладбища. Он был хромым. Тимур, который тоже хромал, недовольно спросил губернатора:

— Почему ко мне приставили именно этого человека?

— Благородный эмир, — побледнев, сказал губернатор, — если вам он не нравится, мы его сразу же уберем, но этот человек большой знаток и любитель нашего великого земляка Омара Хайяма.

— Тогда пусть останется, — сказал Тимур и обратился к склонившемуся перед ним смотрителю. — Ты хорошо знаешь стихи Омара Хайяма?

— Я люблю стихи Хайяма, а знать их — все равно что знать это небо, этот воздух. Мы можем дышать им, как можем мы не знать его?

— Покажи мне могилу Хайяма, — сказал Тимур.

— Милостивый эмир! Если вы любите и чувствуете стихи Омара Хайяма, то сами узнаете его могилу. Но я провожу вас туда, где она расположена.

Он пошел, хромая, впереди Тимура. А Тимур, окруженный свитой, шел за ним, тоже хромая.

— Ты давно служишь здесь смотрителем? — спросил Тимур.

— Всю жизнь с малых лет, когда меня сюда привел отец. Но время от времени я хожу поклоняться и другим гробницам наших святых.

— Ты слишком уж торопишься присоединить Омара Хайяма к святым. Вспомни его оскорбительные богохульные стихи, — сказал Тимур.

— О милостивый эмир! Омар Хайям сам ответил на все упреки, адресуя свои слова всемогущему:

— Да, великий эмир, как Омар жил, так он и умер. Посмотрите, великий эмир, даже если вы никогда не были здесь, то узнаете это место. Сюда налево, вот садовая стена, из-за которой виднеются ветви грушевых и абрикосовых деревьев. Однажды в веселой беседе с друзьями Хайям сказал: «Моя могила будет расположена в таком месте, где каждую весну северный ветер будет осыпать надо мной цветы».

— Ты говоришь так, точно сам еще вчера беседовал с Омаром Хайямом, — сказал Тимур. — А ведь он мертв уже два столетия!

— Да, прошло уже два столетия, как этот великий человек скрыл свое лицо под покровом праха и оставил этот мир осиротевшим, но у меня такое чувство, будто я имел счастье знать его, наслаждаться мудростью его слов и слушать музыку его речи. Смотрите, великий эмир, вы узнаете могилу Хайяма?

— Узнаю, — говорит тихо Тимур. — Та, что скрыта совершенно под цветом деревьев?

— Я всегда не могу сдерживать слезы здесь. Простите меня, великий эмир. — сказал проводник и заплакал. — Простите меня!

Тимур стоял молча.

— Вспомним стихи Хайяма, — сказал он. — Не стоит плакать.

— Я счастлив, — говорил, плача, проводник. — У меня на глазах великий царь поклонился великому поэту. Я бывал на могилах многих святых, посещал много святых мест, но никогда не испытывал такого счастья.

— Как же ты странствуешь с хромой ногой? — спросил Тимур.

— Но ведь и великий завоеватель мира имеет тот же недостаток, — сказал проводник.

— Ты мне нравишься, — сказал Тимур. — Мне нужны ученые люди, любящие поэзию. Хочешь быть смотрителем библиотеки в Самарканде? Я хочу построить большие библиотеки в Самарканде и Бухаре, больше, чем в Александрии.

— Видеть восхитительный Самарканд и знаменитую Бухару, по святой почве которых сладостно бы ходить головой, а не ногами, всегда было моим искренним желанием.

— Как тебя зовут?

— Ходжи Амандурды.

— Поедешь со мной?

— Я счастлив, — сказал Амандурды, — и обеспокоен лишь тем, что не слишком ли я утомил своей болтовней ваше сердце?

Самарканд. Улицы. Утро.

Город, утопающий в садах. Шумные базары. Толпы молящихся в мечетях.

Глашатай в сопровождении барабанщиков ездит по улицам и площадям, объявляя:

— Слава тому, кто изменяет, но сам не изменяется! Слава великому эмиру Тимуру, изменяющему мир во имя веры! Жители благородного Самарканда! Великий эмир Тимур, окончив свой победоносный поход, возвращается в Самарканд!

Тимур въезжает в сопровождении свиты и встреченный толпой.

Перед дворцом обнимает жен, детей, внуков. Обнимая Тимура, Каньё шепнула:

— Я ждала тебя, господин мой, как лотос ждет теплого дождя.

— Ты похудела, — шепнул ей Тимур, — и стала похожа на тень цветка. Это меня огорчает.

— Когда можно прийти на прием к эмиру? — спросил визиря один из послов. — У меня личное послание испанского короля. Эмир должен принять меня в первую очередь.

— В первую очередь великий эмир, возвращаясь из похода, по традиции посещает гробницу святого хазрета Шах Саида, — сказал визирь, — того, кто ввел в Самарканде вместо язычества ислам.

Самарканд. Гробница. Утро.

Гробница святого располагается на горе, и к ней ведут широкие мраморные ступени. Процессия двигалась медленно, потому что идущий впереди Тимур хромал, с трудом преодолевая крутые ступени, опираясь на плечи телохранителя.

Вступили в узкий коридор, переходя из комнаты и комнату. И в каждой новой комнате все должны были класть по два поклона.

— Когда конец? — шепнул испанский посол своему переводчику. — У меня уже болят колени.

Переводчик приложил палец к губам.

Наконец вошли в комнату, где стояли три ветхих знамени, панцирь, старый меч и Коран.

— Это вещи святого, — шепнул проводник.

Тимур первым, за ним остальные приложились к этим вещам.

— Я сомневаюсь в их подлинности, — шепнул посол проводнику.

Тот опять приложил палец к губам.

У могилы святого Тимур долго молился. И все должны были с благоговением повторять слова молитвы.

Самарканд. Медресе. Утро.

Ученики и учитель отвесили Тимуру и Каньё глубокий поклон.

— А где хазрет Убайдулла? — спросил Тимур.

— Великий эмир, — сказал учитель, — незадолго до вашего возвращения хазрет объявил себя больным.

— Что ж, подождем, пока он выздоровеет, — сказал Тимур, усаживаясь на почетное место.

И начал экзаменовать учеников.

— Где была построена первая мечеть? — спросил он.

Ученики молчали.

— Они боятся вас, великий эмир, — сказал учитель.

— Они учатся святому делу и должны бояться бога, а не меня. Ты скажи! — ткнул Тимур в одного долговязого ученика.

— Великий эмир, — заикаясь, сказал долговязый, — первая мечеть была построена в Мекке.

— Дурак, — раздраженно сказал Тимур. — Первая мечеть была построена не в Мекке, а в Медине, когда пророк Мухаммед переселился гуда. Какое назначение мечетей? Ты! — Он ткнул пальцем в круглолицего.

— Служить местом для молитв, а также для собраний общин, — бойко ответил круглолицый.

— Местом для молитвы правоверных, — поправил Тимур.

Он покинул медресе не в духе.

Самарканд. Дворец. Тронный зал.

— Мне повезло, — сказал Тимур Каньё, — у меня был очень хороший учитель Береке. Я недавно узнал, что этот великий человек, которому я многим обязан, умер в тишине, всеми забытый. Я очень огорчен и испытываю чувство вины. Я хотел бы устроить ему гробницу в Самарканде. Черный камень, обращенный головой к Мекке. Подле моего учителя я хотел бы быть погребенным в знак своей к нему признательности.

— Мой господин, — сказала Каньё, — вам еще рано говорить о смерти.

— Нет, Каньё, — ответил Тимур, — я чувствую себя усталым, я стал хуже видеть. У меня болят глаза, мне бывает трудно читать, у меня часто болят раны на руке и на ноге, и после сна пересыхает в горле. И враги, как псы, носом чувствуют, что я слабну. Вот этот Убайдулла — учитель медресе он образованный, но он ненавидит меня и потому притворился больным.

— Мой господин — сказала Каньё, — вы будете жить еще долго-долго. Вы будете жить дольше, чем я. А к врагам надо относиться спокойно. Они появляются и исчезают, как вода. У нас, у китайцев, есть пословица: когда чиста цинлянская вода, я мою в ней руки, когда она грязна — я мою в ней ноги.

Тимур улыбнулся.

— Медресе действительно плохое и маленькое, — сказал он. — Оно больше похоже на дворцовую конюшню.

— Позвольте мне, мой господин, на свои деньги построить большое медресе, — сказала Каньё. — В этом медресе должно быть до тысячи учеников, и каждый будет получать от меня на содержание по сто тин.

— Да, я хочу начать в Самарканде большое строительство, — сказал Тимур. — Пока я жив, я хочу построить большое медресе. Я нашел место для медресе у Бухарских ворот. Я хочу, чтобы мой Самарканд был самым красивым городом мира. Я хочу украсить его садами, зданиями, мечетями, базарами. Самарканд должен стать еще красивее, чем он был до нашествия монголов, разрушивших его. Сказал в древности философ: «Нет на земле места прекраснее, чем крепость Самарканд, Дамасская Бута и реки Ирака».

Вдруг он схватился за горло, и блевотина потекла на ковер и на ступеньки трона.

Испуганно засуетились приближенные. Прибежали лекари. Начали массировать его сердце. Лили в рот лечебные растворы.

Наконец Тимур открыл глаза:

— Я, кажется, спал. Женщина высокого роста и божественной красоты показала мне во сне красивую могилу и сказала: «Раз ты устал, Тимур, спустись в эту могилу и отдохни». После этого видения я твердо уверен, что умру достойной смертью.

Самарканд. Дворец. Тронный зал. Утро.

Во дворце, куда явился Клавихо, на троне вместо Тимура сидел его сын Миран-шах.

— Великий эмир не принимает, — сказал Миран-шах, — он занят делами.

— Но у меня послание короля Испании Генриха III, — сказал Клавихо.

— Отдай послание хранителю печати, — сказал Миран-шах, указав на одного из придворных, — и уходи, тебе не разрешено встречаться с эмиром Тимуром. Прошу тебя больше по возвращаться во дворец.

— Но мы не можем и не хотим уехать домой без письма эмира Тимура, — сказал Клавихо. — Мы не можем оставить без ответа нашего короля.

— Вопреки своему желанию, ты должен будешь уехать, не увидав эмира Тимура, — сказал Миран-шах.

Он встал, давая понять, что аудиенция окончена.

— Видно, Тимур действительно очень болен, — сказал Клавихо, выходя из дворца. — Миран-шах не хочет, чтобы я и другие послы распространили по миру известие о близкой смерти Тимура. Я слышал, что кое-где уже начались волнения, выступления против Тимура, даже в духовных кругах.

Самарканд. Соборная мечеть. Утро.

На минбаре, возвышенном месте, мулла возносит молитву за скорейшее выздоровление эмира Тимура. Неожиданно к минбару вышел святой Убайдулла, который громко сказал:

— Тимур — кровожадный турок, много народа он погубил, как можно молиться за него?

Послышался ропот.

— Святой Убайдулла говорит правду! — выкрикнул кто-то. — Тимур разрушил наши дома! — сказал другой. — Он льет кровь, как воду, нам не нужен такой эмир!

— Тимур пьет вино на пирах и нарушает многие другие законы шариата! — кричал Убайдулла. — Он ходил на поклонение к могиле богохульника-перса Омара Хайяма, он сам богохульник. Грех молиться за богохульника в божьем доме!

— Грех молиться, нельзя молиться, — закричали вокруг.

Вдруг крики затихли. Посреди мечети, окруженный своими телохранителями, стоял бледный после болезни, но спокойно, повелительно глядящий Тимур.

— Убайдулла, иди спать, — сказал он негромко. — И все, что ты увидишь во сне, завтра расскажи здесь мне и народу. А вы, согрешившие, приходите завтра и послушайте, что скажет вам Убайдулла...

Самарканд. Соборная мечеть. Вечер.

Та же мечеть полна народу. На минбаре стоит Убайдулла. На почетном месте Тимур, окруженный своими приближенными. Убайдулла говорит:

— Я видел во сне самого Мухаммеда и эмира Тимура, стоящего рядом с ним. Я трижды поклонился пророку, но тот не обратил на меня никакого внимания и не ответил на мои поклоны. Я, огорченный, обратился к Мухаммеду со словами: «О посланник Аллаха, я служитель твоего свода законов, а Тимур — кровопийца, истребивший много людей, и его ты принимаешь, а меня отвергаешь». Мухаммед ответил мне: «Правда, по воле Тимура погибло и гибнет множество людей, но вину он вполне искупил глубоким почитанием святых старцев — моих потомков, поэтому народ должен молиться за такого правителя».

Сказав это, Убайдулла поклонился Тимуру и сказал:

— Прошу прощения за неприятность, которую я вам причинил, не зная, кто вы.

— Да будет на великом эмире Тимуре милость божия! — закричал народ. — Слава Тимуру!

Когда провожаемый приветственными криками толпы Тимур покинул мечеть, Саид, подойдя, тихо спросил:

— Что будем делать с Убайдуллой? Сегодня ночью? — Он ладонью рубанул воздух.

— Оставь его, — улыбнулся Тимур. — Он оказался понятливым и искупил свою вину даже с пользой для меня.

Летний дворец Тимура. Вечер.

В роскошном дворце Тимура среди множества золотых украшений, ковров и шелковых занавесок праздновалась свадьба. Здесь были все жены Тимура во главе с Каньё, его сыновья, внуки, вельможи, придворные. Новая жена Тимура рядом с ним, седобородым, выглядела растерянной девчонкой. После того как были исполнены свадебные обряды и новобрачных осыпали золотом и драгоценностями, Тимур сказал:

— Я назову свою новую жену Юга-Яга — королева сердца. Ее юность заставит и меня помолодеть, а против ее неопытности и растерянности есть хорошее средство — вино. Пусть подадут вино: женщины будут веселыми, мужчины пьяными, пусть все пьют.

Слуги начали разносить кубки с вином, все начали пить.

— Пей и ты, Юга-Яга, — сказал Тимур.

Юга-Яга робко взяла кубок, отпила и выплюнула.

— Оно горькое, — сказала она смущенно.

— Принесите сахар, — велел Тимур.

Тотчас слуги принесли сахар и положили его в кубок.

— Если ты боишься пить вино из-за горечи, — сказал Тимур, — выпей его сейчас, оно стало сладким, выпей ради моего сердца.

Юга-Яга выпила, и глаза ее заблестели.

— Я никогда не пила вина раньше этого часа, — сказала она.

Раскрасневшись от вина, она рассмеялась и сказала:

— Я хочу еще. Ей принесли новый кубок, она осушила его и произнесла радостно:

— О люди, клянусь богом, вы прекрасны, и ваши слова прекрасны, и это место прекрасно, но здесь не хватает только музыки.

Тимур тоже выпил и был радостно возбужден рядом со своей новой красивой женой, сделал знак, и заиграла музыка. Впервые в жизни выпившая Юга-Яга начала танцевать. Другой придворный поэт, видя это, прочел:

Всеми цветами под музыку засверкал чудо-фонтан, привезенный из Италии...

Летний дворец. Комната Тимура. Вечер.

Когда гости разошлись и наступила тишина, Тимур долго сидел, глядя на колышущиеся шелковые занавески. Он вызвал евнухов и велел увести юную жену в гарем.

— Я приду к тебе завтра, — сказал Тимур, поцеловав ее. — Сегодня я утомлен.

Стены комнаты были отделаны маленькими кусочками зеркал, и Тимур глядел в мелькающее отражение.

— Я опять одолел тебя, Эблис! — сказал он. — Тебе не соблазнить меня, не сбить с пути, предначертанного богом.

— Нет, Тимур, — засмеялся голос за занавеской, — я всегда рядом с тобой и всегда буду с тобой. Твоя вера ислам — это вера, бродящая по земле. Оставь веру твоих отцов и вернись к вере твоих предков, я убью тебя злейшим убийством и изувечу тебя наихудшим способом.

Эблис захохотал.

— Ты борешься с собственной душой, Тимур. Я заставлю тебя проглотить сильнейшую печаль. Не ходи в Индустан, это моя любимая страна, Тимур.

— Я разрушу твою любимую страну, Эблис. Я овладею Индустаном и разорю там множество городов.

— Ты сам, Тимур, скоро изопьешь чашу смерти, — сказал Эблис и исчез.

Вошел начальник телохранителей Саид.

— Вы меня звали, великий эмир? — опросил он.

— Пусть придет лекарь, у меня болит голова. Я, кажется, выпил слишком много вина. — Он помолчал. — Жизнь как пьянство — веселье проходит, а голова болит.

Индия. У стен Дели. Вечер.

Войска останавливаются на холмах. В долине, за рекой Джамна, видим крепостные стены Дели.

— Предстоит тяжелый бой, — говорит Тимур, — а у нас в тылу слишком много пленных. Сколько их?

— Не знаю, тысяч сто, может быть, — отвечает Саид.

— Мне доложили, есть опасность мятежа, приказываю их всех убить как можно скорее. Еще до начала боя. В один час все должны быть зарезаны.

Вопли. Предсмертные стоны, потоки крови. Воины Тимура ножами режут толпы пленных. Бесконечное число трупов еще до начала боя устилает поля. Но вот распахиваются ворота, и боевые слоны устремляются на войско Тимура. Войска, приготовившиеся к атаке, начинают пятиться. Лошади становятся на дыбы и сбрасывают всадников.

Индия. Лагерь Тимура. Вечер.

Сумерки. Горят костры.

— Первый день неудачен, — говорит Тимур, глядя на огонь. — Надо подумать. У животного нет разума, оно не боится ни стрелы, ни меча, но издавна животное боится огня.

Он берет соломинку и сует ее в костер. Соломинка горит.

— Надо навьючить верблюдов соломой и расположить их перед войском.

Индия. У стен Дели. Рассвет.

Верблюды, навьюченные соломой, стоят перед армией. Распахиваются ворота Дели, выходят боевые слоны. В один момент воины Тимура поджигают солому, и обезумевшие верблюды бросаются на слонов.

Воины Тимура бросаются вперед, врываются в город. Начинаются пожары.

— На три дня я отдаю этот город воинам для грабежа, — говорит Тимур. — Я положу предел расцвету города Эблиса.

Развалины Дели.

Пожарища. Грабежи.

Тимур осматривает древний индийский храм браминов. Брамин дает пояснения мраморным скульптурам богов.

— Это троица богов — Тимурти, — говорит он. — Брахма — творец, Шива — губитель, Вишну — хранитель. Все они в троичности представляют единую сущность.

— Как троица у русских христиан, — говорит Тимур. Только наш Аллах един и неделим, а все идолопоклонники похожи друг на друга. Это всё глупые сказки, полные небылиц, как у язычников и эллинистов. Идол Крон проглотил своих детей, а затем изверг их обратно. Главный идол Зевс сочетался со своей матерью, имел от нее детей, женился на собственной дочери, которую родила ему мать. Я должен разрушить нечистое идолопоклонничество и водрузить над миром белое знамя истинной веры, но надо знать, что разрушаешь, иначе разрушенное восстанет вновь.

Тимур переходит к другой труппе скульптур.

— Что это за женщина? — спрашивает он.

— Это грозная для грешников Дурга. — поясняет брамин. — Ее также зовут Кали, то есть черная. Это жена Шивы.

— А эта? — спрашивает Тимур.

— Это Лакшми, жена Вишну, — богиня счастья и красоты. А вот рядом с ней Кама — бог любовной страсти. А это Ганеш — сын Шивы, бог знания.

— Ну и что эти идолы могут сказать мне? — улыбнулся Тимур.

— О, очень многое, господин, — поклонился брамин, — очень многое. Наши души подчиняются верховному духу, поэтому у разных душ бывает одинаковое ощущение.

— Ну, спроси у своего верховного духа о моем будущем, — улыбнулся Тимур.

— О каком будущем, господин, материальном или духовном?

— Оставь свои глупости, брамин, спроси о чем-либо конкретном, спроси, например, сколько мне осталось жить?

Брамин поклонился и что-то зашептал, произнеся заклинание.

— Семь лет, господин, — ответил Брамин.

— Семь лет? — усмехнулся Тимур. — А он не ошибся, может быть, восемь с половиной или семь с половиной? Может, десять, может, три, может, пять?

— Нет, семь, господин, семь лет, господин, — опять повторил брамин. — Вы умрете в дороге.

— В дороге? В какой дороге?

— В какой, я не знаю, — ответил брамин. — В дальней дороге.

— Неужели ты думаешь, брамин, что я поверю твоим богохульным басням? — сердито сказал Тимур. — Я разрушил уже немало ваших поганых капищ, разрушу и это.

Он вдруг тяжело начал дышать.

— Скорей сюда! Здесь гнусный воздух, здесь душно. Это идолы источают вонь. Все это разрушить, — приказал он и вышел на улицу, прижимая платок к носу. — Почему же здесь дурной воздух?

— Это гниют трупы, — сказал один из визирей. — Слишком много трупов, великий эмир, а местность болотистая. Трупные миазмы распространились в воздухе, от заражения умерло уже много наших воинов.

— Надо уходить отсюда, — сказал Тимур, — уходить в мусульманскую часть Индустана, к Гималаям, там чистый воздух истинной веры. Отдохнем и пойдем усмирять смуты в Азии... Меня ждет Турция.

У Анкары. Утро.

Битва с турками.

— У нас мало пехоты, — говорит один из начальников. — Пехота Баязита осыпает нас тучами стрел, разрешите применить против них стрелы с зажженной паклей, чтобы поджечь деревянные укрепления на курганах, где они засели.

— Я ведь запретил на этот раз применять огонь, — сердито говорит Тимур. — Не должно быть ни одного пожара, надо все разрушить, но так, чтобы ничего не сгорело. В библиотеках Ангоры много ценных книг и других сокровищ, особенно большой Коран, написанный на коже газели. Вы отвечаете головой мне за эту святыню!

Вдали по холмам растекается, словно осьминог, кровавый организм битвы. Расходится утренний розово-белый туман, солнце выхватывает из него огромные массы людей и коней, спрессованные схваткой. Появляется разгоряченный воин и, не замечая текущую по лицу кровь, радостно докладывает:

— Мы выбили их с холмов, они отступают к городским стенам!

— Это потому, ваше величество, — сказал один из начальников, — что вы выбрали позицию, крайне удобную для маневрирования нашей лучшей в мире конницы и неудобную для лучшей в мире пехоты Баязита.

Анкара. Ворота. Утро.

В этот момент ворота Ангоры распахнулись, и, бешено крича, из них вырвался конный отряд с султаном.

— Это «дели», безумцы! — крикнул начальник телохранителей Саид. — Баязит пустил против нас «дели»!

— Да, это безумцы, отборные кавалерийские силы, опьяненные наркотиками, — сказал Тимур. — Вон впереди их начальник под зеленым знаменем. Белое знамя ко мне!

И две кавалерийские лавы устремились навстречу друг другу. Уже были видны красные безумные лица «дели», их застывшие глаза, дико орущие рты. Передовой отряд Тимура не выдержал натиска, побежал. Вслед за «дели» бросилась вперед турецкая пехота.

— Слонов! — крикнул Тимур. — Слонов вперед!

Пущенные вперед боевые слоны испугали лошадей «дели», спутали их строй, и кавалерия Тимура вступила с ними в яростную схватку. Не чувствуя боли, окровавленные, иногда с отрубленными руками, безумцы носились по полю, пока не падали замертво. Не было среди них ни одного раненого, ни одного пленного, все погибли. По трупам массы конницы Тимура ворвались в Ангору.

Анкара. Дворец Баязита. Вечер.

В одной из комнат дворца султана Баязита Тимур бережно листас огромный Коран, написанный на коже газели.

— Какое счастье, — говорил Тимур, — что эта великая книга теперь принадлежит не отступнику Баязиту, а мне. Это тот самый экземпляр, который был написан Османом — секретарем Магомета. Я привезу эту святыню из сокровищ султана Баязита в Самарканд.

— Что будем делать с пленными? — спрашивает Саид.

— Мусульман пощадить за выкуп, армян и прочих неверных бросить в колодец, засыпать землей, — сказал Тимур, продолжая с интересом листать Коран. — Я хочу устроить состязания ученых арабов, сирийцев, турок с моими учениками, для того чтобы уточнить некоторые моменты учения Мухаммеда.

Он вошел в тронный зал султана. Все вельможи султана и он сам на коленях стояли перед ним.

Тимур, особенно сильно хромая от усталости, прошел мимо них к трону. Трон стоял на большом зеленом камне.

— Колоссальный камень. Я возьму его с собой в Самарканд. Его нелегко будет везти, и придется впрячь слонов, и ты мне тоже понадобишься в Самарканде, — обернулся Тимур к тихо плачущему Баязиту. — Победителю мира достается все, ты согласен с этим? А побежденному — только повиновение.

Париж. Улицы.

Испанский посол Клавихо и граф Курсель, приближенный французского короля Карла VI, ехали в карете по улицам дождливого Парижа.

— Простите меня за резкость, граф Курсель, — сказал Клавихо, — но вы здесь дурно представляете себе, что такое азиатская война и азиатское нашествие. Хотел бы вас спросить еще об одном, граф. Насколько верны слухи о безумии вашего короля Карла VI? За вашим королем утвердилась кличка — Безумный, и даже эмир Тамерлан спрашивал меня об этом...

Париж. Королевский сад.

Пение птиц доносилось с разных сторон в большом, ухоженном саду, как бы перекликаясь с плеском фонтанов и веселыми голосами. На зеленой поляне довольно тощий молодой человек играл в мяч с четырьмя девочками-подростками лет двенадцати-четырнадцати. Бросая мяч, он произносил:

— Опля, Лили... Опля, Мушет... Опля, Жоржет... Опля, Тереза...

— Шарль, Шарль, — жеманно закричала Жоржет, — вы уже второй раз бросаете мяч Терезе.

— Значит, Шарль знает, что я люблю его больше всех, — засмеялась Тереза и, поцеловав мяч, бросила его назад Шарлю.

Шарль тоже поцеловал мяч и бросил его Терезе. Но Мушет взвизгнула, перехватила мяч. Тереза, Жоржет и Лили начали его с визгом отнимать у Мушет. Мяч выскочил у них из рук и покатился в кусты. Девочки побежали за мячом. Шарль, хохоча, побежал вслед за ними. Сначала из кустов слышался визг и смех, потом смех стал затихать, послышались сопение, вздохи, звуки поцелуев. Кустарник начал мерно вздрагивать, так что дождливые капли при каждом вздрагивании осыпались с ветвей.

На поляну в сопровождении придворного вышли Клавихо и граф Курсель.

— Его величество король только что были здесь, — сказал придворный, и в этот момент взгляд его упал на дрожащие кусты.

Клавихо и граф Курсель тоже невольно посмотрели в ту сторону. Наступила неловкая пауза, прерываемая лишь вздохами и звуками поцелуев из кустов.

— Ваше величество, — громко произнес граф.

Кусты перестали шевелиться.

— Ваше величество, посол испанского короля, мосье Клавихо, явился, как вы велели, для аудиенции.

Из кустов появился мокрый, в растерзанной одежде король, застегивающий на ходу штаны.

— Бонжур, мосье граф, — сказал он, улыбаясь по-мальчишески озорно. — Я немного решил поразвлечься после утомительного заседания генеральных штатов.

Он протянул Клавихо руку, которую тот, встав на колено, поцеловал.

— Бонжур, мосье посол, — сказал король, — рад вас видеть... Господин посол, я хочу для спасения своего народа и Франции от английских поработителей вступить в союз с мусульманами. Господин посол, что бы ответил эмир Тамерлан, если бы я сделал ему такое предложение?

— Ваше величество, — сказал Клавихо, — насколько я знаю, у эмира Тамерлана другие планы. Он собирается в поход на Китай, а поход на Европу он, слава всевышнему, отменил.

— Напрасно вы радуетесь этому. Тамерлан спас Европу от турок, и он помог бы спасти ее от англичан.

— Ваше величество, — сказал Клавихо, — на Востоке существует поговорка: «Нельзя прислоняться к горящему огню». Тамерлан построил уже немало башен из турецких, арабских, персидских голов. Вы хотите, чтоб он строил башни из французских голов?

— Ваше величество, мадам Одетта Шандивер, — сказал придворный. — Просить ее подождать?

— Нет, пусть войдет, — обрадованно сказал король.

Появилась мадам Шапдивер.

Король положил ей голову на грудь, она погладила его по волосам.

— По-моему, аудиенция окончена, — шепнул Клавихо графу. — Надо найти вежливый повод откланяться.

Но в тот момент, когда король поцеловал мадам, девочки, игравшие в отдалении, вдруг с визгом бросились к ней и начали ее кусать и щипать.

— Проклятые потаскухи, — закричал король. — Уберите их, уберите! Я вас продам в мусульманский гарем, проклятые!

Прибежавшие привратники начали растаскивать визжащих девочек.

Король кричал в забытьи:

— Я уничтожу всех своих врагов! Они все наняты англичанами! И в первую очередь герцог Орлеанский, который спит с моей женой Изабеллой! Изабелла! — закричал он, обнимая Одетту, — Изабелла, спаси меня!..

Одетта осторожно обняла короля и вместе с придворными повела из сада.

— Несчастная Франция, — вздохнул граф Курсель.

— А может, Франции повезло, что ее правитель явно для всех сошел с ума, — сказал Клавихо. — Ведь скольким сумасшедшим воздаются почести на престолах...

У ворот Самарканда. Вечер.

Победоносные войска Тимура возвращаются из турецкого похода с богатой добычей и множеством пленных. Среди них был и турецкий султан.

Толпы народа встречают победоносного Тимура. Среди встречающих во главе жен стояла главная жена, великая королева Каньё.

— Тимур имеет натуру леопарда и настроение льва, — тихо сказал посол Клавихо своему переводчику. — Перед походом в Индию он едва не умер. Победа над Баязитом его преобразила.

— Он сейчас готовится к походу на Китай, чтобы окончательно утвердить себя господином мира, — сказал переводчик.

— Я бывал в Китае, — сказал Клавихо. — Там есть хребет, который называется Сливовый хребет, это как бы символ Китая. На вершине хребта стоит храм китайского военачальника Мэй, что переводится «дикая слива». Начнешь подниматься на хребет, встречаешь надпись: «Остановись, не иди дальше».

— Тимур не остановится, — сказал переводчик.

— Поднимаясь выше, увидишь другую надпись, — сказал Клавихо, — «Здесь потоки стремительны, отступи мужественно».

— Тимура заставит отступить только смерть, — сказал переводчик.

— А на вершине хребта третья надпись, — сказал Клавихо, — «Подними голову, солнце стало ближе».

— Тимур стремится быть ближе к солнцу, — сказал переводчик.

Новый дворец. Тронный зал. Вечер.

Тимур со своей свитой осматривал строящийся тронный зал. Это длинный узкий коридор, окруженный крытой узкой галереей. На передней стороне был уже закреплен зеленый камень «Кокташ», а на нем размещался трон. Тимур уселся на трон, осмотрел пустующий зал, где возились рабочие.

— Мне нравится, — сказал Тимур. — Здесь чувствуется дух Мухаммеда — основателя ислама. Здесь мусульманский дом гостеприимства сочетается с суровым торжеством правителя. Там, кругом по галерее, будут размещены сообразно своему званию вассалы, собирающиеся ко мне на поклон со всех концов мира. Но, поскольку галерея велика, четыре гарольда на конях должны немедленно передавать мои слова, слова победителя мира, тем, кто находится в самом конце галереи. А так как зеленый камень «Кокташ» слишком высок, какой-нибудь знатный пленник должен будет всегда служить мне скамейкой...

Новый дворец. Тронный зал. Утро.

И вот густо заполнена галерея вельможами, вассалами, иностранными послами. Тимур сидит на троне, опираясь на спины сменяющих друг друга, стоящих на четвереньках то пленного турецкого вельможи, то грузинского, то русского князя. Тимур совсем уже стар, глаза его полузакрыты, седая борода стала жидкой, руки, когда он прикасается к огромному Корану, лежащему перед ним на столе, дрожат. Он говорит слабым голосом, но четыре огромных гарольда на огромных конях, расположенные в середине галереи, громовыми голосами, подобно эху, разносят по галерее сказанное.

— Где посол моего друга короля Испании Генриха III? — сказал Тимур.

Клавихо подошел ближе к трону.

— Передай своему королю, что я недоволен тобой. Вы, христиане, находитесь среди нас, мусульман, и должны уважать наши порядки. Мы превыше всего ставим ислам, но мы уважаем порядки и обычаи других народов. В нашем Коране Иса, ваш Иисус, признается как пророк, хоть божественность Христа мы считаем ересью. Мы считаем мать Мусы, вашего Моисея, своей покровительницей, как и Айшу, жену пророка Мухаммеда, и Фатиму — его дочь. Мы уважаем вас, уважайте и вы наш обычай, созданный нашими святыми.

— Я запомню ваши мудрые советы, — кланяясь, сказал Клавихо и вместе с переводчиком удалился.

— Посол китайского императора By ко всемогущему эмиру! — объявил старший гарольд.

К Тимуру, низко кланяясь, приблизился маленький, улыбающийся китаец.

— Китайский император By, повелитель Поднебесной империи, не знает, каким титулом именовать правителя этой страны, — сказал китаец. — Наш император By происходит из династии Ми. Ваш же правитель происходит из скотоводческого племени...

— Барлас, — Тимур побледнел, но сдержал себя, лишь руки, лежащие на Коране, задрожали. — У меня титул «сияющий», но я владею двадцатью семью государствами, а многие потомки хана нищенствуют и никому не известны. Ваш же император By в молодости был монахом Джу-Юань-Джаном и поклонялся идолам. У него меньше нрав на владение Китаем, чем у меня — покорителя мира...

Китайский посол по-прежнему улыбался.

— Позвольте, сияющий Тимур, для продолжения нашего приятного разговора возжечь по китайскому обычаю ароматные курения.

Он поставил на землю тигель и возжег курения.

— Ароматное курение в помещении — одно из пленительных удовольствий духа. Мы всегда возжигаем курения, когда преподносим подарки.

Китаец позвонил в маленький колокольчик. Несколько китайцев внесли подарки, упакованные в четыре ящика, обитые дорогим бархатом. Один ящик был маленький-маленький, второй — чуть побольше, третий — еще больше и четвертый — совсем большой.

Китаец открыл маленький-маленький ящик и вынул оттуда соску.

— Сияющий Тимур, — сказал китаец, — наш китайский император By просит передать тебе: по виду ты стар, у тебя жидкая, седая борода и дрожащие руки, но по мыслям твоим — ты ребенок, если желаешь захватить наш Китай, и поэтому нуждаешься в соске. Китайский император By дарит тебе эту соску.

Китаец с улыбкой положил соску на маленький золоченый подносик.

Потом китаец открыл второй ящик, побольше.

— Сияющий Тимур, китайский император By дарит тебе эту плеть, поскольку ты ребенок испорченный, тебя надо воспитывать, и поэтому прими эту плеть как символ твоею воспитания.

Он положил плеть на другой поднос побольше.

Потом китаец открыл третий ящик и вынул оттуда затейливо раскрашенный мяч.

— Сияющий Тимур, — продолжал он, — наш китайский император By посылает тебе мяч, чтобы ты нашел себе достойное занятие со своими разбойниками, такими же незрелыми, как и ты, а не соблазнялся, словно отъявленный убийца, повергающий в смятение чужие города и другие народы.

Улыбаясь, китаец положил мяч на другой золотой поднос.

И наконец китаец открыл большой ящик, он был полон золотых и серебряных монет.

— Сияющий Тимур, — сказал он, продолжая улыбаться, — китайский император By посылает тебе ящик с золотыми и серебряными монетами. Мы слышали, что ты собираешься идти на Китай, чтобы грабить наши богатства. Так знай же, войска у китайского императора так много, что его не исчислить, как песчинки, а золота и серебра столько, что им можно покрыть всю поверхность земли. Поэтому китайский император By посылает тебе ящик золота и серебра, чтобы тебе было чем расплатиться со своими товарищами по разбою и оставил бы ты надежду грабить чужие города. Китайский император By просит передать тебе: «Послушай моего приказа, кровавый разбойник Тимур, и оставайся дома. Вряд ли ты настолько удачлив, что сможешь одолеть нашу страну, которую хранит бессмертный, перемещающийся но небу желтый журавль».

Когда китаец кончил, продолжая улыбаться, в огромной, набитой всевозможными вассалами, послами галерее воцарилась тишина. Даже пленный русский князь, который в этот момент на четвереньках стоял под ногами у Тимура, раскрыл рот от удивления и страха, ожидая, что ответит Тимур на подобное неслыханное оскорбление.

Все приближенные с напряжением и даже со страхом смотрели на Тимура. Тимур тоже сидел молча, лишь еще более побледнев и сжав пальцы в кулаки, чтобы не видно было дрожания рук.

Наконец Тимур негромко произнес:

— Правоверные, что вы так смущены этим письмом, точно оно имеет силу? Бывают псы, которые не могут взять крепостью тела и остротой клыков, так они громко лают, точно лай свидетельствует о силе. Если у китайцев действительно большое войско, то это только значит, что нам предстоит храбро воевать, как мы воевали и с иными врагами. А тех, кто мне доставил оскорбительное письмо, возьмите и уведите на распятье, связав. Привяжите их к кресту, хоть они и не христиане, потому что распятие у нас, мусульман, — самая позорная казнь.

Тогда закричал перепуганный китаец:

— Великий эмир, что плохого мы тебе сделали, что ты велишь предать нас позорной казни? Мы только привезли тебе чужое письмо и выполнили чужой приказ.

— В своей казни вините своего императора, а не меня, — сказал Тимур. — Ведь китайский император отправил это послание, словно не к правителю обращаясь, а к разбойнику, вот я и поступаю с вами не как правитель, а как разбойник.

— Император By писал, ни о чем не ведая, — сказал китаец. — Мы же видим не самоуправца, мы видим строгий порядок и понимаем, с каким разумным правителем имеем дело, — сказал китаец.

— Раз вы так заговорили, — сказал Тимур, — я принимаю ваши подарки и напишу ответ. Я велю пришить этот ответ золотыми нитками к твоему голому телу и со связанными руками тебя отведут к твоему императору.

— Лучше боль, чем смерть, — кланяясь, сказал китаец.

Кивком головы Тимур подозвал писцов и начал диктовать:

— Китайский император By! Ты послал мне сюда соску, плеть, мяч и ящик золота. Ты, конечно, послал мне это в насмешку, но я принял твои дары как доброе предзнаменование. Соска напомнила мне мой родительский дом, где я был вскормлен и где мне было внушено стать покровителем мира. Плеть я получил, чтобы сечь врагов и своими руками ввергнуть их в рабство. Мячом ты возвестил мне, что я буду обладать вселенной, ибо вселенная как раз подобна мячу, она шарообразна. Великое знамение послал ты мне в виде ящика с золотом и серебром. Самому себе ты предрек подчинение: разбитый мною, ты будешь платить мне дань.

Произнеся все это, Тимур поднялся с трона, и гарольд возвестил:

— Прием у великого эмира окончен!

Тимур сделал несколько шагов, и вдруг силы оставили его.

Он выблевал опять публично, при всех. Подбежали лекари, засуетились приближенные.

— Мысль его еще разумна и ясна, — тихо сказал стоящий в толпе послов Клавихо, — но силы уже оставили его, ему не справиться с Китаем.

Пекин. Дворец императора. Утро.

Обессиленный, голый, с пришитыми к телу листками письма, шел китайский посол в сопровождении приближенных к дворцу императора.

Император и поэт Лю играли в шахматы.

— Великий император By, — входя и кланяясь, сказал придворный, — простите, что я потревожил вас на отдыхе. Срочное дело. Прибыло послание от Тамерлана.

— А почему оно в пятнах крови? — спросил император By, беря послание из рук придворного.

— Тамерлан велел пришить это послание к телу нашего посла.

— Варвар, — поморщился император By. — Даже у Чингисхана был закон, по которому послы считались неприкосновенными. Меня возмущают даже не оскорбления в мой адрес, вполне достойные разбойника, а не правителя государства. Меня возмущает стиль, которым это написано. Разве это можно сравнить с богатством и звучностью китайского языка? Например, ма-шань — означает «верхом на лошади». Шань-ма — «сесть на лошадь верхом».

— В нашем китайском языке важны интонации, — сказал поэт Лю, — нань-шань — ровная, цюй-шань — острая, жу-шань — краткая.

— Сколько лет этому кровожадному варвару Тамерлану? — спросил император By у придворного.

— По их счету семьдесят два, — ответил придворный.

— Значит, по-китайски семьдесят три, — сказал By. — Мы, китайцы, более мудро ведем счет годам. Не с момента рождения, а с момента зачатия... Неужели Тамерлан придет в Китай?..

Самарканд. Дворец Тимура.

Бледная-бледная больная Каньё лежала на постели, и Тимур сидел рядом, держа ее руку.

— Несколько дней подряд я вижу один и тот же сон, — слабым голосом заговорила Каньё, — будто мои родители прислали лодку, чтобы забрать меня к себе, а когда я закрываю глаза, то чувствую себя легкой, как небожительница, шествующая по облакам и туманам. Не потому ли, что душа моя уже отлетела, а здесь осталось только бренное тело?

— Ты больна, Каньё, — сказал Тимур. — Тебе надо принять целительное и подымающее душевные силы снадобье, я уже послал за лучшими лекарями.

— Мой господин, — сказала Каньё, — моя болезнь началась от изнурения, вызванного душевной тоской. Всю жизнь я остерегалась делать промахи, всей душой стремилась быть хорошей женой.

— Ты мне лучшая жена, Каньё, — сказал Тимур. — Никого так не любил, как тебя. Никому так не верил, как тебе, с тех пор, как умерли мои отец и мать. Но я доставил тебе много горя.

— Пусть я испытала много горя, — сказала Каньё, — но за то судьба подарила мне мужа и друга, подобного вам, господин.

— Я тоже устал, Каньё, — сказал Тимур. — Я уже стар, и, наверное, мне не так уж много лет осталось. Я знаю, что многим причинил горе. По моей вине гибли и гибнут множество людей, но так хочет высшая сила, которая не здесь на земле, а в ином мире. Мой предок Нойон, который принял правую веру, завещал мне восстановить все, что разрушилось после Чингисхана. И я иду на Китай не как завоеватель, чтобы завоевать чужое, а отвоевать свое...

Вдруг, словно опомнившись, он глянул на Каньё. Она лежала неподвижно с закрытыми глазами.

— Каньё, — тревожно сказал он, — ты спала, а я говорил слишком громко...

— Я не спала, — едва слышно сказала Каньё. — Я уже была далеко, но ваш вопрос вернул меня с полпути. Я хочу вам кое-что сказать, но не теперь, а когда моя душа, прежде чем отойти навсегда, по китайскому обычаю, вернется еще раз домой проститься. Мы, китайцы, верим, что душа приходит через десять дней после смерти проститься. Положите мою одежду на постель, мои туфли у кровати. Поставьте блюдо с едой и чаши с вином, но будьте осторожны, мой господин, демоны также будут рядом, и вы можете попасть под власть демонов.

Она вдруг открыла глаза и произнесла ясно:

— Ухожу в мир иной...

Слезы потекли по ее щекам, и она затихла.

Тимур, окаменев, без слез сидел у изголовья любимой жены.

Самарканд. Гур-Эмир. Утро.

Пышная процессия похорон. Тимур гнел за гробом Каньё так же, как и прежде, с неподвижным скорбным лицом. Процессия миновала ряд деревьев и вошла в часовню с красивым куполом. Здесь уже была могила, покрытая черным камнем, гробница Береке, любимого учителя Тимура. Рядом лежал большой зеленый камень, очень дорогой, но расколотый на две части. Каньё опустили в могилу. После церемонии Тимур вновь обратил внимание на зеленый камень.

— Этот камень недавно прибыл из Китая, — сказал визирь. — Его выписала принцесса Каньё за свои деньги, да жаль, он в дороге раскололся.

— Ничего, — сказал Тимур, — камень и так красив. Это заботливая Каньё выписала камень на мою гробницу.

Самарканд. Дворец. Тронный зал. Утро.

Тимур скорбно сидел на троне в пустой галерее, держа ноги на спине персидского вельможи. Приближенные стояли поодаль, боясь нарушить тишину. Наконец Тимур поднял голову и спросил:

— Сколько от Самарканда до границы Китая?

— Десять дней езды, — сказал первый министр.

— Всего десять дней езды, и моя армия войдет в Китай! — сказал Тимур.

— Но чтобы дойти до Пекина, нужно еще не менее шестидесяти дней, — сказал второй министр. — Кто знает Китай, знает и замкнутость его границ. Дойти до Китая еще не значит войти в Китай. Китайцы укрепили Великую стену, придется пересекать много широких рек и преодолевать перевалы. Население Китая многочисленно и в большинстве своем нам, мусульманам, чуждо и враждебно.

— А разве впервые нам действовать среди чуждого населения? — сказал Тимур. — Кто проявит ко мне вражду, положит голову. Мне безразлично, из каких голов складывается пирамида: из персидских, индийских или китайских. У меня больше прав на Китай, чем у буддийского монаха, объявившего себя императором. Моя жена Каньё, от которой у меня наследник, была китайской принцессой.

— Великий эмир, — сказал первый министр, — королева Каньё, мир праху ее, была монгольская принцесса, из рода Чингисхана. Хубилай-хан пытался создать китайскую династию Юань, но китайцы не подчинились этому...

— Вот поэтому я иду наказать тех, кто изгнал потомков Чингисхана, — сказал Тимур.

— Тогда, великий эмир, — сказал первый министр, — мы просим хотя бы до лета отложить поход. Северный Китай — страна холодная и ветренная. Снега покрывают перевалы, реки замерзают. Надо пожалеть солдат...

— Ждать до лета... — сказал Тимур. — Ждать может юноша, а я уже старый человек, и солдат моих жалеть не надо, солдаты не дети. Они существуют для того, чтобы страдать, бороться и побеждать. Вспомните ледовый поход, когда мы гнали проклятого Тохтамыша за полярный круг.

— Все-таки, великий эмир, мы просили бы вас еще раз подумать, — сказал первый министр. — Китай не Татария, и китайский император не Тохтамыш.

— Вы трусливые зайцы! — потеряв самообладание, закричал Тимур. — Что станет с моими завоеваниями, когда я умру? Вот что меня беспокоит. Ничтожества! Я велю вас всех повесить и назначу простых солдат министрами!

Министры тихо стояли, видя, что правитель в гневе. Наконец, исчерпав свой гнев, Тимур затих и сказал негромко:

— Да, я обыкновенный смертный, я уже старый человек. Но прежде чем умереть, я, надеюсь, выполню волю божью, и меня не остановят ни ваши предостережения, ни предсказания гадалок. Вы, слабые люди, видите только здешний мир, а я верю в мир тайн. Оттого-то я и повелитель, только мне послан дар слышать потусторонние голоса из мира тайн. Я надеюсь, что эти голоса и вещие сны будут мне благоприятны.

Самарканд. Дворец. Вечер.

Тимур сидел возле широкого ложа, на котором умерла Каньё.

Ее одежда лежала на кровати, туфли стояли на коврике. На столе стояла еда и питье, а на низеньком столике горели две свечи.

Буддийский монах прочел заклинание, потом он сказал:

— Господин, я позвал душу вашей жены Каньё посетить ложе смерти, а затем опять уйти. Но я советую вам не присутствовать. Вы можете подпасть под чары демона.

— Вера в Аллаха защитит меня от демона, — сказал Тимур, — и потому я останусь здесь, чтобы увидеть облик моей любимой жены и услышать от нее потусторонние мудрости, которые мне теперь так необходимы...

— Мир света и мир тьмы несоединимы, — сказал монах. — Боюсь, что вы не увидите облик той, которую жаждете видеть, и не услышите ее слов. Но если вам угодно, господин, то оставайтесь, а я пойду.

И монах вышел.

Тимур долго сидел, глядя на платье Каньё. Глаза его были сухи, но болело сердце, и он, намочив платок, приложил его к левой части груди. После этого пересел на кровать и прикоснулся к платью Каньё. Две свечи на маленьком столике мерцали. Внезапно огонь в них уменьшился до размеров горошины, а потом вдруг стал расти. Два огненных столба выросли почти до потолка.

— Каньё, — прошептал Тимур, — я не вижу тебя, но я чувствую твой аромат. Что ждет меня, Каньё?

Внезапно пламя свечей опало, и свечи потухли. В полутьме, освещенной лишь окном в форме луны, в которое действительно светила луна, мелькнул чей-то силуэт.

— Эблис, это ты, проклятый? — крикнул Тимур. — Я чувствую, как исчезает аромат рая и повеяло сумраком геенны.

— Ты умный человек, Тимур, — послышался голос Эблиса, — и ты понял намек. На этот раз тебе не будет удачи.

Тимур схватил сосуд с вином и швырнул в Эблиса, раздался грохот разбитого зеркала. Сбежавшиеся приближенные застали Тимура, лежащего без сознания.

Ночь. Сон.

Тимур увидел себя сидящим на ветвях большого дерева. На голове его стояла чашка с водой. Красивая лошадь подошла к дереву и заржала, словно позвала Тимура. Он начал спускаться с дерева, стараясь не делать резких движений и не уронить чашку с головы. Но когда он слез с дерева, то нога его попала в какую-то колдобину. Он дернулся, чашка у него упала, и вода разлилась. Тимур взял лошадь под уздцы и пошел с ней, однако меж деревьев сада, потому что это был сад, показалась фигура человека, и Тимур узнал своего отца Тарагая.

Тарагай подошел, взял у Тимура из рук повод лошади и сказал:

— Пойдем в сад.

Они пришли в сад, и Тарагай сказал:

— Подожди меня здесь...

Вместе с лошадью он исчез неизвестно куда.

— Отец, — позвал Тимур. — Где вы?

— Не зови его, — сказал кто-то. — Он опять поднялся на небо.

Когда Тимур открыл глаза, он увидел себя лежащим в постели, обложенным припарками. Над ним склонились родственники, приближенные, лекари. Старший лекарь протянул ему какой-то настой, но Тимур отстранился от сосуда и сказал слабым голосом:

— Позовите ко мне толкователя снов.

Перед Тимуром несколько толкователей снов.

— Великий эмир, — сказал первый толкователь, — я выслушал твой сон с печалью, с сердцем и плачущими глазами.

— Великий эмир, — сказал второй толкователь, — да благословит Аллах твои помыслы, да умножит уважение к тебе, но последний твой помысел завоевать Китай отвергается небом. Твой отец, почтенный Тарагай, да пребудет он в вечном покое, приходил к тебе во сне, чтобы предупредить тебя.

— Я надеялся на вашу мудрость, толкователи снов, но вы обманули мои надежды. Вы не мудрецы, а жалкие дураки со слабым умом, неспособным хитрить и лишенным сноровки. Так же, как не нужны мне воины, лишенные мужества, не нужны мне мудрецы, лишенные прозорливости. Я не верю вам и положусь целиком на волю всевышнего.

Зима. Холмы. Утро.

Снежная метель заносит трупы. Кровь быстро обращается в красный лед. Страдают не только жертвы, но и палачи. Воины Тимура, дурно одетые, продуваемые ледяным ветром. Тимур, тепло одетый, в сопровождении телохранителей, объезжает войска.

— Я стал плохо видеть, — говорит он Саиду. — Следи, чтобы каждый, как всегда, принес хотя бы одну голову. Здесь холодная страна, и урожай голов не так обилен, как в Персии или Индии, но кто не принесет хотя бы одну голову, тому будет отсечена его собственная.

На площадь разрушенного города согнаны жители. Пылают пожары. И пленные, и воины стараются быть поближе к огню.

— Сколько их? — спрашивает Тимур, обшаривая площадь полуслепыми глазами. — Саид, сколько их?

— Много, ваше величество, — отвечает Саид, — но это женщины и дети.

— А где мужчины?

— Мужчины или погибли в бою, или убежали в горы, чтобы нападать оттуда на наши войска.

— Непокорные, — гневно сказал Тимур, — не признающие воли бога. Женщин привязать к хвостам коней, мальчиков и девочек разложить подобно снопам при молотьбе и пустить упряжки с камнями. Кто это кричит?

Это захваченных в плен бунтовщиков, связанных, сбрасывают в ущелье.

— У меня от этих криков разболелась голова, — говорит Тимур. — У меня раньше никогда не болела голова от криков наказываемых врагов.

— Ваше величество, — говорит Саид, — к ночи ветер усилится, вам надо бы пересесть с коня в повозку.

— Нет, я останусь на коне. Я знаю, мой главный враг не эти жалкие мань-цзы, эти дикари, которые не хотят покориться мне, победителю мира. Мой главный враг теперь зима. Зима мучает меня и моих солдат, желая нас остановить, желая показать свою силу, но мое сердце твердо, я покорю и зиму, я покорю этот холод, этот ветер...

Зима. Горы. Утро.

Армия Тимура длинной вереницей растянулась среди заснеженных, обледеневших ущелий. Солдаты движутся, согнувшись под ударами ветра, их лица побелели от мороза, бороды и усы обледенели, как и морды лошадей. В некоторых местах среди воинов слышен ропот:

— Куда он ведет нас? — шепотом говорит один из них. — Даже дышать трудно, ветер смешивается с нашим дыханием и замораживает его.

— Тимура не трогают наши страдания, — говорит другой. — Но, может быть, его остановит зима. Может, он откажется от своего похода, может, зима окажется более злой и жестокой, чем он.

— Сегодня особенно холодный день, — говорит третий солдат, — а мы идем и идем, нам надо бы сделать привал и разложить костры. Такой день, что, кажется, солнце было бы радо приблизиться к огню костра.

Анзара. Вечер.

— Что за город впереди? — спрашивает Тимур Саида.

— Анзара, ваше величество. Он пуст, все убежали в горы.

— Жалкие мань-цзы, — говорит Тимур. — Они даже не защищают свои дома, победой над ними нельзя гордиться, но я горжусь своей победой над зимой и холодом, однако сегодня меня немного знобит, поэтому я хочу укрепить себя не только внешне, но и внутренне. Где лекарь?

— Я здесь, ваше величество, — подъехал лекарь.

— Я заказываю спирт с вином и травами.

— Ваше величество, такой напиток слишком действует на физическую структуру, — сказал лекарь. — Я хотел бы вам предложить бальзам для смазывания тела.

— О лишившийся ума! — гневно сказал Тимур. — Ты хочешь оставить свою голову в одной из башен среди голов мань-цзы?

— Простите, ваше величество! — сказал лекарь.

— Быстро приготовить напиток.

— Слушаюсь и повинуюсь.

— Жаль, нельзя попариться в бане, — сказал Тимур. — Но скоро мы перейдем через перевалы в Китай, и там потеплеет, там нет такого холода и такой злобы, и, может быть, мое сердце там оттает, и я пощажу этих глупых мань-цзы, и они откажутся от своих идолов и поверят в единого бога. Я никогда не был в Китае, но моя любимая жена, Каньё, мир ее праху, много рассказывала мне об этой стране. Это страна, где есть все и для всех. Недаром каждый правитель называл ее по-своему, и я уже обдумывал, какое название дам Китаю, когда стану его правителем.

— Ваше величество, — сказал лекарь, появляясь с сосудом, — надо выпить, пока напиток горяч.

Тимур взял сосуд и выпил несколько глотков.

— Хорошо, — сказал он. — Я выпью все, что в этом сосуде, и исцелюсь, и вылечусь от болезней, которые у меня, я чувствую, в хребте.

Он выпил еще.

— Я чувствую, — сказал он, прерывисто дыша, — что тело мое от темени до ног как будто загорелось огнем.

Тимур пошатнулся и начал клониться головой к гриве коня.

— Быстрее снимите его с коня, положите на повозку и укройте одеялами, — сказал лекарь.

Тимур открыл глаза. Он лежал на повозке, укутанный одеялами.

— Кто снял меня с коня? — как показалось ему, громко крикнул он; в действительности же он едва слышно прошептал.

— Ваше величество, через три дня у вас в теле не останется никакой болезни, — сказал лекарь.

— Мне жарко, — сказал Тимур.

— Вы должны потеть с головы до ног, ваше величество.

— Саид, — прошептал Тимур.

— Он объезжает войска, — сказал телохранитель.

— Почему мы стоим? Надо идти вперед, двигаться через перевалы в Китай.

— Ваше величество, не обременяйте себя заботами, — сказал лекарь. — Вы должны заснуть.

И он закрыл лицо Тимура платком.

— Уберите этого дурака, — сказал Тимур телохранителям, сбрасывая платок. — Я чувствую, что уже исцелился. Если мне пойти в баню, то в моем теле не осталось бы никакой болезни, я вернулся бы к прежнему здоровью, стал бы еще здоровее, чем раньше.

Тимур прислушался.

— Откуда эта музыка? Кто велел играть музыку и веселиться, когда я болен?

— Ваше величество, это не среди нас музыка и веселье — сказали телохранители. — Это музыка из горных селений.

— Я знаю, почему они веселятся, — сказал Тимур, помолчав. — Распространился слух о моей смерти. Значит, надо было больше убивать врагов. Если я попаду в ад, то только за то, что не был по-настоящему острым мечом ислама и, случалось, жалел врагов его, но все-таки я их уничтожал в меру своих сил, и, может быть, всемогущий простит меня за то, что я не успел уничтожить всех, ибо всего смертный человек сделать и не может...

Тимур закрыл глаза.

— Силы покидают его, — тихо сказал лекарь. — Думаю, ему осталось не более трех дней жизни.

Горное селение. Вечер.

Ветер швыряет комья снега на обледеневшие башни из отрубленных голов, крепко скрепленные замерзшей кровью. В подвале разрушенного дома собрались уцелевшие, жители. Пожилой человек говорит детям:

— Слышите? Это не ветер воет, это поганый Тимур умирает, как собака, никак не может издохнуть. Он уже издох, его положили в могилу, но от могилы этой шел ужасный смрад, и тогда небесные силы оживили поганого, положили в огонь, чтобы он страдал как можно дольше. Долго еще не прекратится голос истребителя рода человеческого...

Анзара. Вечер.

Тимур лежал и слушал голос читавшего ему Коран:

— Когда Аллах сказал: «Я на земле хочу поселить помощника себе», — ангелы ответили: «Поселишь ли ты на земле существо, которое произведет непорядок и прольет кровь, в то время когда мы будем прославлять тебя хвалами и беспрестанно воспевать и превозносить твою святость?» Аллах ответил ангелам: «Я знаю то, чего не знаете вы...»

— Даже ангелы не понимают замыслы Аллаха, — тихо сказал Тимур. — А что уж говорить о слабых людях. Такие, как я, приходят на землю не ради того, чтобы творить добро. Это удел рабов. Но и не ради того, чтобы творить зло. Это удел разбойников. Мы приходим, чтобы насаждать на земле волю судьбы. Мы, повелители, покорители, таинственно сменяем друг друга на протяжении всей человеческой истории. Мы не даем людям замкнуться в тесноте своего муравейника. Я понимаю людей, я тоже был хромым слабым муравьем, которого могли прихлопнуть или раздавить, даже не заметив этого, но я поднялся над муравьиной кучей, а они в муравьиной куче остались. Что я, исполняя волю Аллаха, наказывал неверных и уничтожал отступников...

Горное селение. Вечер.

В горном селении люди с плачем и криками ищут головы своих близких в застывших пирамидах. Найдя голову близкого, выдирают с трудом из кровавого льда. Каждый несет голову отца, или брата, или сына, или мужа, обмерзшую, обезображенную, прижимая к груди, целуя ее. Укладывают головы в маленькие гробы и идут хоронить.

Горы. Вечер.

Крики:

— Не дадим уйти в свою страну поганой собаке Тимуру, не дадим его похоронить, сбросим его в пропасть!..

Анзара. Вечер.

Тимур мечется в горячечном бреду. Он слышит голос читающего Коран на фоне свистящего ветра:

— Страшный суд, последний суд, когда солнце согнется, когда звезды упадут, когда горы приведутся в движение, когда самки верблюдов будут обезглавлены, когда дикие звери соберутся толпами, когда моря закипят, когда души совокупятся, когда спросят заживо погребенную девушку, за какое преступление ее заставили умереть, когда лист книги развернется, когда небеса отложатся в сторону, когда пламень ада помешают кочергой, чтобы лучше горел, тогда всякая душа узнает сделанное ею дело...

Тимур видит впереди пылающий огонь.

— Что это? — спрашивает он.

— Это ад, Тимур, — говорит голос. — Вот, видишь двух ангелов? Мункир и Накир, они взвешивают поступки на огромных весах. Иди, Тимур, иди по этому мосту Сират...

Тимур пошел, скользя, задыхаясь от ужаса, что вот-вот сорвется в пропасть.

— Не старайся, Тимур, — звучит чей-то насмешливый голос. — По этому мосту в рай проходят только праведники, грешники обрываются и попадают в ад, который простирается на семь ярусов глубины. Посмотри, какая глубина! Какая бездна!

Голос захохотал.

— Проклятый Эблис, я узнал тебя, — прохрипел Тимур, срываясь с моста и падая в пропасть со страшным криком.

— Слышишь, я ведь обещал, что все время буду с тобой, — летя рядом с падающим Тимуром, говорит Эблис. — И вот теперь оправдывается поговорка: «Кто вырыл колодец для своего брата, упадет в него». А наказание в аду самое утонченное. Ты немало мучил и жег людей, а теперь смотри, сколько разного огня. Здесь самой слабой мукой считаются огненные башмаки, полагается также глотать плоды адского дерева...

Тимур с искаженным мукой лицом отталкивает руку лекаря, пытающегося дать ему лекарство. Он стонет и кричит.

В разоренном селении люди с радостью слышат этот крик.

— Это кричит от боли проклятый Тимур, — говорят они детям. — Как радостно это слышать, как радостно слышать крики его боли.

Воины Тимура, слыша эти крики, говорят:

— Повелитель наш умирает. Что будет с нами? Без него пропадет наша сила...

Тимур открывает глаза. Он видит лица Саида и других близких ему людей.

— Я преодолел еще одно препятствие на пути к вершине, — тихо шепчет он. — Боль исчезла, мне уже лучше.

— Ваше величество, — сказал лекарь, — вам надо принять лекарство.

— Уберите его, он мне надоел, — сказал Тимур. — Это слуга Эблиса, я понял. Он хочет меня отравить.

— Ваше величество! — испуганно закричал лекарь. — За что, ваше величество? Я делал все, что предписано медициной!

— Ты, лекарь, умрешь раньше меня, — усмехнулся Тимур. — Задушите его.

Телохранители схватили лекаря, задушили его и бросили на дороге.

— Кажется, нашему повелителю лучше, — сказал Саид, утирая слезы. — Я опять узнаю его поступки.

— Я не хочу принимать больше никаких лекарств, — говорит Тимур. — Все лекарства от дьявола, это я понял. Дайте мне китайского вина с жасмином, которое прочищает кровь и облегчает сердце. И пусть библиотекарь читает Омара Хайяма, это исцелит мою душу, а вместе с ней исцелится и тело...

Горное селение. Вечер.

В горных селениях люди с плачем хоронили головы своих близких, ибо тела Тимур велел бросить в пропасть. Они сколачивали маленькие деревянные гробики, укладывали туда головы и с плачем совершали похоронный ритуал.

Анзара. Вечер.

А Тимур, полузакрыв глаза, слышал Хайяма, которого читал ему хромой библиотекарь:

Библиотекарь перевернул несколько страниц.

— Я чувствую, мне все лучше и лучше, — сказал Тимур тихо. — Мое сердце становится легким и облачным, боль совсем исчезла. Читай, библиотекарь, читай...

Библиотекарь перевернул страницу:

— Так да будет, так да будет, — произнес Тимур. — Мне становится все лучше. Отодвиньте полы повозки, я хочу видеть небо.

Телохранитель отодвинул верх повозки. Мутное, холодное небо сыпало колючим снегом, но взгляд Тимура был устремлен высоко в глубину.

— Я вижу семь небес и все, что есть там, вплоть до самого крайнего предела, — сказал Тимур. — Я вижу, как вращаются небосводы, я вижу звезды, движущиеся и неподвижные, я вижу отца своего Тарагая, и мать свою, и себя ребенком на руках у матери своей. Милостивый Аллах открыл мне все это. Я слышу ангела, читающего Коран.

— Когда разверзнется небо, — читал ангел, — когда будут повиноваться богу и постараются исполнить его повеление, когда земля будет распростерта ровным пластом, когда она выбросит из недра своего все, что содержала и оставляла нетронутым, когда она будет повиноваться богу и постарается исполнить его повеление, тогда ты, человек, желавший видеть бога своего, увидишь его. Кому дадут книгу его дел в правую руку, тот будет осужден с кротостью. Он, радуясь, возвратится в свое семейство на земле, он будет веселиться среди своего семейства.

Тимур видит себя среди отца и матери, среди женщин, которых он любил: Альджан, внучки Казгана, русской наложницы Ксении, китайской принцессы Каньё.

— Он воображал, что никогда появится перед Аллахом, — читал ангел. — Но Аллах видел все.

— Аллах видел все, — прошептал Тимур. — Мне не нужно прощения людского, если меня простил всемогущий...

Он начал дышать часто и прерывисто.

— На наших мусульманских могилах, — произнес он тихо, — изображены раскрытые человеческие ладони. Это значит, мы уходим прочь, не взяв с собой ничего, только имя свое. Имя мое Тимур. И я ухожу, не взяв с собой ничего, в мир иной...

Он начал дышать часто и тяжело. Вдруг он порывисто поднял руку с раскрытой ладонью и так держал ее несколько мгновений, потом рука бессильно упала, губы сомкнулись, глаза широко открылись, грудь его перестала судорожно вздыматься, лишь одна слезинка вытекла из правого глаза и потекла по мертвой уже щеке его.

Телохранители и вельможи склонились над ним.

— Великий эмир, — заливаясь слезами, сказал один из них.

— Душа великого эмира Тимура покинула его тело и начала вечное странствие, — сдерживая слезы, сказал Саид, — а имя его навсегда останется среди нас и потомков наших...

— Он сдох, — радостно кричали в горных селениях.

— Кровавый разрушитель и убийца мертв, сбросим его тело в пропасть, не дадим осквернить землю его грязными костями!..

Вооружившись топорами и мечами, толпа бросилась но склонам гор вниз, где медленно отступала, уходила в свои земли армия Тимура, лишившаяся своего вождя.

Отступление этой некогда грозной армии напоминало отступление по снегам России армии Наполеона четыре века спустя. Солдаты, замерзшие и измученные, слабо сопротивлялись полным ярости врагам. Многие просили пощады, но погибали под ударами топоров и дубин людей, переживших убийства Тимура. Мертвого Тимура везли на повозке в середине воинской колонны.

— Вот он! — закричал предводитель восставших. — Сбросим тело кровопийцы в пропасть!

Вокруг Тимура были седые ветераны его походов, гвардия с иссеченными лицами. Они шли и все тихо плакали.

С какой-то радостной яростью бросилась на них толпа, и со скорбной яростью, с суровыми, залитыми слезами лицами молча защищали ветераны своего мертвого вождя, свирепо рубили направо и налево.

Вождь восставших, огромный кузнец, почти прорвался к повозке, замахнулся огромной дубиной, желая разбить голову мертвому Тимуру, но Саид ударил по его по шее мечом и отбросил голову ногой с дороги. Бой вокруг гроба Тимура утих. Гвардия Тимура прорубила дорогу своему вождю. Множество трупов валялось вокруг, остальные спасались бегством, карабкаясь на скалы. И вот после шума и крика наступила тишина. Это была тишина лунной ночи. Засияли звезды, и месяц, мусульманский символ, своим светом, словно бронзой, покрыл неподвижное лицо мертвого Тимура. Молча шли солдаты, увозя в повозке тело своего предводителя в его любимый город Самарканд, чтобы уложить его там в гробницу.

Повозку качало на ухабах, и от тряски книга стихов Омара Хайяма упала на дно повозки. Ветер начал листать ее страницы, и в нарастающей музыке на фоне освещенного яркой луной бронзового лица грозного завоевателя Тимура послышались скорбные строки Омара Хайяма:

Среди скорбной торжественной мелодии и скорбных торжественных строк возникает слово «Конец».