Работа за рубежом

1

Робко, будто спросонья, запиликал электронный будильник. Какой дурак выставил время? Сил протянуть руку и выключить будильник не было. Пиликанье набрало обороты и перешло в отвратительное непрерывное верещание.

— Ларионов! — страдальчески воззвала из соседней комнаты Машка. Выключи будильник!

С закрытыми глазами я подвинулся на край кровати, наобум хлопнул ладонью по столу, но с первого раза не попал. Подвинулся ближе, наконец-то дотянулся до будильника, хлопнул по нему и в тот момент, когда зуммер отключился, свалился на пол.

Где же это я так вчера, а? Ах, да, раут… И дураком, выставившем на будильнике время, был я сам. Вспомнить бы — зачем?

— Чье тело упало? — вновь подала голос Машка. — Похоронную команду вызывать?

— Не дождешься! — простонал я, усаживаясь на полу. Голова раскалывалась, вспомнить, зачем вчера поставил будильник, не получалось. Куда я должен бежать? С кем встречаться? Зачем?

Тяжело поднявшись, я поволок ноги в ванную. Ни холодный, ни контрастный душ, не помогли — в памяти по-прежнему зиял провал. Пока чистил зубы и брился, услышал в прихожей приглушенный разговор. Неужели кто-то с утра пораньше напросился в гости, и ради этого я выставил будильник?

Выглянув из ванной комнаты, я увидел, что гость, явно не утренний, уже уходил. Щупленький чернявый парнишка в джинсовом костюмчике чмокнул Машку в щеку и выскользнул из квартиры. Машка закрыла за ним дверь, запахнула халатик и с независимым видом направилась в свою комнату.

— Слушай, — спросил я, — а почему ты не в школе?

Машка остановилась и одарила меня таким взглядом, будто перед ней не отец стоял, а, по крайней мере, призрак отца. Причем не родного, а отца Гамлета.

— Ларионов, ты хоть в окно выглядывал?

— А что?

— Лето на дворе. Июнь. У детей каникулы. Я вздохнул.

— А дети презервативами пользоваться умеют?

— Не наезжай, Ларионов! — отрезала Машка. — СПИДом я уже переболела!

Она скрылась в своей комнате и хлопнула дверью. Ну что с нее возьмешь, переходный возраст…

Я вернулся в спальню, оделся, затем вышел на кухню. На столе лежала записка, придавленная фломастером.

«Меня не будет пару дней. Захотите есть, сходите в кафе».

Сев к столу, я взял фломастер, перечеркнул «дней» и написал «ночей». В общем, та еще у меня семейка, впору удавиться. Жена на фирме с презентаций не вылезает, по нескольку суток дома не появляется, дочка вся в нее пошла. Ни по имени, ни отцом меня они не зовут… Да и остальные тоже… Только Ларионов. Ларионов — дома, Ларионов — на работе, Ларионов — у друзей. Лезть в петлю пока не хотелось, но на душе было тошно. И не только после вчерашнего раута. Послать бы все к чертовой матери…

Я достал диктофон, включил и пробормотал: «СПИДом я уже переболела…» Если фразу обкатать, хорошая острота может получиться. Работаю я на радио «FM-минус» в группе известного всей стране хохмача Фесенко, который анекдотами в эфире так и сыплет. Так вот, я один из тех, кто эти анекдоты сочиняет. Слышали остроту: «Тютелька в тютельку — секс лилипутов»? Это не Фесенко, это Ларионов написал. Тот самый Ларионов, имени которого никто не упоминает. Неизвестный Ларионов. Быть может, мне памятник когда-нибудь воздвигнут и назовут: «Памятник неизвестному Ларионову». Но, скорее всего, он будет стоять не на площади, или в парковой аллее, а на кладбище.

В кухне появилась Машка.

— Записку читал? — хмуро спросила она.

— Ну?

— Гони сто рублей, если не хочешь, чтобы дочь с голоду умерла.

— А что, в холодильнике пусто?

— Ларионов, ты что, с Луны свалился? — возмутилась Машка. — Загляни!

Я не стал заглядывать в холодильник, достал из бумажника сто рублей, отдал.

— Хоть бы кофе сварила… — попросил.

— Обобьешься, — отрезала Машка. — Тебе похмелиться надо, а не кофе пить.

Она спрятала деньги в карманчик халатика и ушла.

Я включил электрический чайник, нашел банку растворимого кофе. Кофе немного поднял тонус, но не помог вспомнить, зачем же я ставил будильник. Ладно, если я кому-то нужен, найдет меня по мобильному телефону.

Я закурил, и тут снова накатило, да так, что хоть взаправду вешайся. Права Машка, не кофе мне пить, а похмелиться надо. Прекрасно понимая, что в квартире нет ни капли спиртного, я не стал рыскать по шкафчикам на кухне, а прямиком направился к выходной двери.

Когда я спустился на лифте и вышел во двор, то понял, что опоздал. На свое счастье. В нашей стране ведь как — упал кирпич на голову, проломил череп, ты на всю жизнь калекой сделался, но зато остался жив. Вот тебе и счастье, другого у нас не бывает. Именно такое «счастье» меня во дворе и поджидало.

Двор был запружен милицейскими машинами, на детской площадке галдела толпа зевак, оттесненная туда нарядом омоновцев, а на крыльце соседнего подъезда, огороженного пластиковой лентой, двое судмедэкспертов возились у распростертого на ступеньках тела. Как понимаю, очередное покушение на депутата Хацимоева, живущего в соседнем подъезде. Или теперь уже жившего?

— …Да жив он, что ему сделается?! — вещал из толпы зевак зычный голос дворничихи, бабы Веры. — Третье покушение, а ему хоть бы хны!

— А кто же на ступеньках лежит?

— Женька Семигин, с шестого этажа. Он как раз в подъезд заходил, а Хацимоев выходил, когда киллер палить начал… Не повезло Женьке.

Мне, по всем раскладкам, «повезло». По-нашенски, по-российски. Выйди я из дому на полчаса раньше, глядишь, не Женькин труп на ступеньках лежал бы, а мой. Боюсь, надоест киллерам из автоматов по депутату мазать, завезут в подвал пару мешочков гексогена, чтоб, значит, наверняка… Вместе с известным депутатом Хацимоевым и неизвестный Ларионов в мир иной отправится… Но пока я жив, а случайная пуля другому досталась, следует радоваться, ибо иного счастья мне не дано.

Радоваться хотелось равно в такой же степени, как утром вешаться. А вот сбежать хотелось. Очень хотелось. От такой семьи, из такой страны, от такого «счастья»… Только на фиг я кому за рубежом нужен? Кому нужен «неизвестный Ларионов»? Там и известный Фесенко с нашими плоско-пошлыми остротами никому не нужен.

Присоединяться к зевакам я не собирался, поэтому бочком протиснулся сквозь толпу и, выйдя со двора, направился к кафе «Минутка».

— Привет, Паша… — промямлил бармену, усаживаясь у стойки. Паша глянул на меня и все понял.

— Привет, Ларионов, — сказал он. — Давно из могилы выбрался?

— Что, такой мертвый?

— Разве что трупных пятен не видно, — усмехнулся бармен, наливая в мерный стаканчик водку.

Как ни заторможено было сознание, но я среагировал. Достал диктофон, буркнул в него: «Трупные пятна — косметика». Если на трезвую голову обыграть, хорошая острота может получиться.

Паша поставил передо мной стопку водки и стакан с томатным соком.

— Оживай!

Я круто посолил томатный сок, отхлебнул, затем, вздрогнув, опрокинул в себя рюмку и тут же запил соком.

— Только не наблюй здесь, — сказал Паша, видя, как я монументом застыл на табурете. Если кто надумает-таки памятник «Неизвестному Ларионову» ставить, лучшей позы не придумать. Тютелька в тютельку.

С минуту организм на повышенных тонах дискутировал с проглоченной водкой, затем смирился, и меня отпустило. Я помахал перед лицом бармена указательным пальцем, бросил на стойку деньги и молча вышел. Отпустить-то отпустило, но говорить пока не мог.

На улице я пару раз глубоко вдохнул и наконец-то почувствовал себя более-менее сносно. Однако вспомнить, зачем вчера поставил будильник, все равно не смог. Ну и черт с ним. Приятное тепло разлилось по телу, но на душе по-прежнему было гадко. И я побрел куда глаза глядят.

Странное дело, когда я выпивши, ноги меня всегда приводят в тупичок какого-то переулка к летнему кафе в уютном скверике с небольшим фонтанчиком. Машины здесь не ездят, поэтому в кафе всегда тихо и даже в жаркий полдень прохладно под старыми раскидистыми тополями. Пару раз я пытался разыскать это кафе на трезвую голову, но ничего не получилось. Такое впечатление, что кафе и скверик находятся в параллельном мире, вход в который открывается исключительно для алкоголиков.

Водка сделала свое дело, я захотел есть. Сев за столик, заказал пару сарделек с тушеными грибами, бокал пива. Когда съел одну сардельку и выпил полбокала пива, по телу разлилась благость, семейные неурядицы и дискомфорт в душе отодвинулись на второй план. Лепота! Все-таки есть в жизни счастье.

Откинувшись на спинку пластикового кресла, я огляделся.

Грузный бородач за соседним столиком внимательно посмотрел на меня, хмыкнул и, прихватив с собой графинчик с водкой, пересел ко мне.

— Привет, Ларионов! — сказал он, выставляя на столик пластиковые стаканчики.

Я кивнул, хотя мог дать голову на отсечение, что с бородачом не знаком. Но то, что он знал меня, радовало. Оказывается, не такой уж Ларионов неизвестный.

— Жена гуляет напропалую, а ты, значит, сюда… — продолжал бородач, наливая в стаканчики водку. — Как там Фесенко говорит: пиво без водки деньги на ветер?

Приятное впечатление о бородаче мгновенно растаяло. Бывают люди, которые одной фразой могут надолго испортить настроение…

Он поднял стаканчик и посмотрел на меня. Глазки у него были маленькие, подслеповатые и хитрые. Я, не прикасаясь ко второму стаканчику, сказал в эти глазки:

— А пиво с водкой — харч на брюки. Твои.

На мгновение бородач застыл с оскорбленным недоумением на лице, затем схватил графинчик с водкой и молча ретировался за свой столик.

Я тяжело вздохнул и принялся дожевывать сардельку. Что за народ пошел, пары минут в блаженном состоянии побыть не дают. Как увидят, что у человека прекрасное настроение, так сразу норовят в душу нагадить.

Фразу о «харче на брюках» я записывать не стал. Тема стара, как мир, и основательно затаскана. Хотя, с другой стороны, острота о «смешном молоке после огурцов» прошла на «ура»…

Все еще пребывая в мрачном настроении, я отхлебнул пива, закурил и огляделся.

Бородач демонстративно уселся ко мне спиной и в одиночестве пил водку. Больше в кафе никого не было. В замшелом фонтанчике умиротворяюще плескалась вода, извергаясь изо рта золоченой рыбки, чирикали воробьи, в воздухе витали первые тополиные пушинки. Тишина и покой в скверике создавали впечатление, что я перенесся лет этак на пятьдесят назад, во времена застоя.

Взгляд скользнул по кустам, по видневшимся между деревьями домам и задержался на стеклянной витрине какого-то офиса, увешенной красочными плакатами морских побережий на закате, снежных горных склонов на рассвете, диких джунглей в полумраке и безбрежных пустынь в ослепительный полдень. Вероятно, туристическое бюро. Грустное очарование застойного времени мгновенно улетучилось. То ли фотограф не умел пользоваться светофильтрами, то ли необычная цветовая гамма пейзажей была специально подобрана для привлечения клиентов, но закат над морским побережьем был фиолетовым, рассвет над горами — зеленым, листва джунглей — синей, а пески пустынь сиреневыми. Я стал искать глазами название фирмы.

Названия я не обнаружил, зато рядом со стеклянными дверями увидел объявление: «Работа за рубежом». Ниже шел мелкий текст, который издалека было не разобрать.

Не знаю, что за дизайнер оформлял витрину, но он знал толк в своем деле, и меня заинтриговал. Работа за рубежом никак не вязалась с красочными пейзажами, к тому же у меня сложилось стойкое убеждение, что все фирмы, заключающие контракты с нашими гражданами на престижную работу за границей, на самом деле направляют женщин исключительно в бордели, а мужчин — на запчасти для трансплантации органов.

Любопытство пересилило предубеждения. Я допил пиво, загасил в пепельнице окурок, расплатился и неторопливо направился к витрине.

Текст под объявлением гласил:

«Предоставим работу за рубежом по наклонностям и увлечениям, независимо от пола и возраста. Высокая оплата гарантирована».

Обычная реклама бюро по найму, если не считать пункта насчет возраста, который может оказаться обычной «завлекалочкой», ведь старикам и старушкам всегда можно отказать под предлогом отсутствия вакансий.

Массы желающих выехать на работу за границу у дверей офиса не наблюдалось. Я тоже не собирался занимать очередь в несуществующей толпе. Развернулся, чтобы уйти, но неожиданно поймал на себе насмешливый взгляд бородача, все еще сидевшего за столиком кафе и продолжавшего в одиночку пить водку. Это разозлило меня до крайней степени. А что я, собственно, теряю, если зайду? Как говорится, спрос в нос не бьет — поговорю, расспрошу, может, что-нибудь любопытное услышу. Работа у меня такая — чужие фразы запоминать и до острот оттачивать.

И я вошел.

Офис бюро по найму оказался небольшой комнатой, стены и потолок которой были заклеены фотообоями. Прямо передо мной высилась каменная гряда с водопадом, слева простиралось морское побережье с белым песком и зеленым океаном, справа — безбрежная ковыльная степь, а над головой зияло бездонное звездное небо. Впечатляюще, но, как я уже говорил, все это хорошо смотрелось бы в бюро путешествий, а не в бюро по найму на работу.

У стены с изображением водопада стоял большой стол, за которым по всем канонам следовало находиться обворожительной блондинке с располагающей улыбкой, но вместо нее в кресле сидел невзрачный клерк в черном костюме, белой рубашке, при галстуке, с унылым выражением на лице. Невзрачный, это мягко сказано. Клерк был откровенным уродцем. Маленький, щупленький, с карикатурно уродливой головой и в очках с настолько толстыми линзами, что они казались глазами. Огромные оттопыренные уши, громадный рот с махоньким подбородком и унылый бесформенный нос придавали клерку сходство с кукольным Гурвинеком.

— Ттопрый ттень, — поздоровался он, растягивая в приветственной улыбке губы почти до ушей. — Присашифайтесь.

Он указал ручонкой на кресло напротив стола.

— Здравствуйте, — кивнул я, шагнул вперед и уселся в кресло.

— Интересуетесь раппотой са хранитсей? — спросил клерк.

Очки мигнули и посмотрели на меня добрым участливым взглядом. Акцент клерка был мягким, голос располагающим. И все же вид клерка действовал отталкивающе. Не знаю, о чем думали фундаторы фирмы, назначая на этот пост уродца, — быть может, хотели сыграть на контрасте с другими фирмами, — но если бы я действительно собирался на работу за границу, то меня бы уже здесь не было.

— Интересуюсь, — сказал я и тут же уточнил: — Пока только интересуюсь. Какую работу вы можете предложить?

— Люппую, ф соотфетстфии с фашими наклонностями.

— Я — литератор, — наобум ляпнул я, поскольку сам еще не определился, как называть свою профессию. Коллеги на радио шутили, что Ларионов — это тоже профессия, но непосвященный вряд ли поймет.

— Проститте, но фаша профессия нас не интересуетт, — покачал головой клерк. — Мы преттостафляем раппоту по наклонностям и уфлетшениям. Какое у фас хоппи?

— Хобби? — переспросил я.

— Тта, хоппи.

— Н-не знаю… — ошарашенно пожал я плечами. — Когда-то была рыбная ловля… А что? — Тут до меня наконец дошла курьезность ситуации. Что это еще за работа «по наклонностям и увлечениям»? И не успел клерк ответить, как я выдал: — А работы по предрасположенности у вас нет? У меня ярко выраженная предрасположенность к спиртному. Я бы, знаете, не отказался…

— Хе-хе, — сказал «Гурвинек». — Шуттите… Мы потпираем раппоту сохласно психотиппу кантитатов. Фи мошете и не потосрефать, што фам, например, польше потхотит толшность преситтента, тшем ассенисатора.

Здесь я не выдержал и откровенно расхохотался.

— А вы что, можете предложить мне должность президента?!

— А потшему нет? Только тля эттохо нато фаш психотипп опретелить. Тут я понял, что попался. Понял, кто такой бородач, предлагавший выпить водки с пивом, почему он с ехидством на меня смотрел, и что собой представляет странное бюро по найму. Сам работаю на радио в юмористической программе, приколы и розыгрыши мой хлеб — и надо же, попался на крючок к коллегам с телевидения! Ловко они придумали с фотообоями — за ними можно не одного оператора с десятком камер разместить, чтобы заснять лоха, возмечтавшего стать президентом банановой республики, а затем показать по телевидению. Ладно, постараюсь подыграть. Родственные, все-таки, души…

— А как мой психотип определить?

— Отшень просто. Тсетшас я фам оттепу эттот праслет, — «Гурвинек» взял со стола прозрачный браслет с двумя проводками, ведущими к компьютеру, — и мы опреттелим фаши фосмошности. Фи не фосрашаете?

— Бога ради! — Я состроил лучезарную улыбку, словно меня уговорили рекламировать зубную пасту, и протянул руку. — Будьте любезны!

«Гурвинек» нацепил браслет на мое запястье и повернулся к компьютеру. Что-то с его руками было не так, но что именно я понял только тогда, когда пальцы забегали по клавиатуре. У него было но шести пальцев на руках! Слышал я о подобных генетических отклонениях — шестипалость, полная волосатость лица, «волчьи» уши, хвостатость, — но воочию наблюдать не приходилось. Молодец, режиссер, такой типаж откопал!

— Т-так… — протянул «Гурвинек», глядя на экран. — Преситтентом, к сошалению, фам не пыть. Сохласно фашему психотиппу, моху претлошить три толшности — квасистером на Шаттанете, сайнесером на Фасанхе, и стерхайсером на Минейре.

Слыхом не слыхивал ни о таких профессиях, ни, тем более, странах. Однако уточнять не стал, чтобы не ломать чужую игру.

— А лифтером-банщиком в Гваделупе? Или чесальщиком в Гондурасе? осклабился я.

— Таких факансий не имеется, — не менее лучезарно улыбнулся в ответ клерк. По выражению глаз-очков было видно, что моей шутки он не понял. Я не стал объяснять, что лифтер в бане не перевозит кого-то с этажа на этаж, а лифчики расстегивает, ну, а чесальщик Гондураса — это и коню понятно. Как там у скабрезного Фесенко: «Все мы, чесальщики Гондураса и прилегающих частей тела…»

— Хорошо, — сказал я, продолжая подыгрывать коллегам с телевидения и прикидываясь заинтересованным. — Допустим, я сошашусь. На какое время рассчитан контракт?

— Тсейтшас посмотрим… — шестипалый «Гурвинек» вновь обернулся к экрану. — Снатшит так: квасистером на Шаттанеге — тва хотта, сайнесером на Фасанхе — оттин хотт, и стерхайсером на Минейре — оттин месятс.

— Н-да… Пожалуй, для начала я согласился бы месяц поработать этим, как его… стерхайсером. Для пробы, так сказать. А какова оплата?

В чем заключается работа стерхайсера, я интересоваться не стал — и так понятно, что все это несерьезно.

— Пять тысятш толлароф, — «Гурвинек» сделал вид, что извиняется, и развел руками. — Понимаю, што са такую рапотту мало, но у нас наклатные расхотты…

— А проезд туда-обратно? — настороженно спросил я, продолжая строить лоха.

— О! Тут не песпокойтесь! Фсе са стшет фирмы!

Изобразив на лице нерешительность, я в конце концов махнул рукой.

— Была не была! Согласен!

— Тохта, пошалуйста, саполните контракт.

Передо мной на стол лег листочек с условиями договора. В нем были указаны и моя новая должность, и страна пребывания, и срок действия контракта, и сумма оплаты из расчета за восьмичасовый рабочий день. Судя по тому, что листок был заготовлен заранее, а также очень малому количеству пунктов, уместившихся на одной странице, договору была грош цена.

— У меня с собой нет документов… — напомнил я «Гурвинеку», что сценарий должен все-таки быть более-менее правдоподобным.

— Этто не имеет снатшения, — отмахнулся он.

Тогда я пододвинул к себе контракт, достал ручку и склонился над столом.

Первая пустая строчка, которую я должен бы заполнить, начиналась словом «Имя». Я немного подумал и написал: «Ларионов». Строчку «Отчество» я заполнил без раздумий — «Ларионов», и когда настала очередь строчки «Фамилия», то совсем разошелся: «Ларионов Л. Ларионов». И только написав, вспомнил, откуда у меня такие ассоциации. «Луарвик Л. Луарвик»… Интересно, откуда это имя всплыло в голове?

Далее пошел текст о том, где мне предстоит работать, кем, сколько и за какие деньги. Затем были еще две пустые строчки: «Ваше любимое блюдо» и «Ваше нелюбимое блюдо».-Догадываясь, для какой хохмы включили эти пункты, я, не мудрствуя, написал в первой строчке: «Водка». Над второй строчкой задумался, но, вспомнив Луарвика Л. Луарвика, указал: «Лимоны в кожуре». Кто знает, тот поймет.

Внизу поставил дату и расписался.

— Оттлитшно, — сказал «Гурвинек», забирая контракт и пряча его в стол. — Ттеперь пройтите в этту тверь.

Он ткнул ручонкой в стену с фотообоями ковыльной степи. Незаметный прямоугольник в ней не сразу бросался в глаза.

— Сюда? — переспросил я клерка, указывая на прямоугольник.

— Тта, та! Толкайте!

Ожидая, что за дверью меня встретит гогочущая толпа киношников, я приложил ладонь к стене и нажал. Дверь распахнулась, меня всосало в образовавшийся проем, как в открытый космос.