СТАНИСЛАВ РОДИОНОВ ТИХАЯ ОСЕНЬ Повесть

Он прошелся по квартире неприкаянно, как собака вокруг брошенной дачи. А ведь тут ничего не изменилось. Те же две комнаты с кухней, та же мебель, тот же ковер на стене... Марина ушла, ничего не взяв. И стало пусто, словно из квартиры вынесли что-то крупное и главное. Он вспомнил виденную избу без русской печки — странное было помещение, походившее на бревенчатый сарай. Неужели маленькое тело жены занимало столько места?..

Надо бы сделать зарядку, но Михаил глянул на гантели с отвращением — лежат себе чугунными чушками, будто ничего и не случилось. Надо бы принять душ, но прикосновение воды даже к руке вызывало озноб. Надо бы... Он только поводил электробритвой по тощим щекам, умылся и подровнял усики, которые разрослись и на худом лице стали топорщиться театрально, по-злодейски.

Михаил вошел в кухню и осмотрел ее с какой-то дикой надеждой. А вдруг... Но кофе не пахло, плита не горела, и стол пусто блестел полированной лысиной. Из крана капала вода — тихо и обездоленно. Надо бы все это расшевелить и позавтракать.. Но вода из крана капала обездоленно...

Он надел куртку и вышел из квартиры. Сегодня у него библиотечный день, но Михаил знал, что в читалку он не пойдет. А так и будет брести по желтым листьям, без шапки, в легкой куртке, двадцатидевятилетним мальчишкой.

Осень была странной. Солнца не видели уже месяц. Низкие тонкослойные облака затянули небо ровно и вроде бы навсегда. Но не дули ветра, не шумели ливни, не выпадали холода... Так, поморосит коротко и смущенно. Поэтому листья держались долго и опадали равномерно — может быть, по десятку в день.

Михаил пересек сквер и побрел улицей...

Раздражение нарастало исподволь, но упорно — так в ночной палатке долго крадется к лицу нервотянущий вой комара. И знаешь, что докрадется, и ждешь... Сейчас он тоже знал, что раздражение дойдет до разума и заставит его взвешивать, решать, анализировать. А он, разум, не хотел. Ибо, ибо... Ибо разум дан человеку для мышления, а не для рефлексий. Этот вопрос Михаилом решен еще в школе — не иметь дела с тем, что не поддается формулам или логике. И не имел. Да вот женился, сразу попав в зыбкую субстанцию неопределенности и непознаваемости. Впрочем, из нее он выплыл, как говорится, сухим. Тогда зачем эта ненужная взвинченность, хотевшая растрепать его надежную логику? Размяк, как асфальт в жару...

Он помедлил у «Старой книги», раздумывая. Все-таки зашел.

Днем народу тут бывало немного. Сухое тепло приятно коснулось лица и как-то прошелестело в волосах незаметным ветерком. Почти библиотечная тишина сразу отстранила от города с его шумными заботами. И Михаилу захотелось все-таки пойти сегодня в библиотеку.

Он миновал отделы технической книги, социально-экономической, строительной и стал у полупустых полок художественной.

— Детективов, случайно, нет? — спросил он у молоденькой продавщицы.

— Вы вчера спрашивали...

— Могли за ночь подвезти, — улыбнулся Михаил одними усами.

— Дефицит. — Она пожала плечиками, которые все объяснили.

— В этом магазине детективы походят на космических пришельцев: все о них говорят, но никто не видел, — сказал кто-то сзади.

Михаил обернулся. И прежде, чем рассмотрел говорившего, заметил его улыбку — казалось, что губы крупного рта сейчас не выдержат и расхохочутся на весь магазин.

— Я полгода заглядываю сюда и еще не купил ни одного, — сказал мужчина.

— Нужно заглядывать не сюда, — посоветовал Михаил.

— А куда?

— На книжную толкучку.

— О, она меняет свои места и неуловима, как шпион.

Группа девочек-старшеклассниц вклинилась меж ними, разведя на разные концы прилавка. Девочки искали стихи. Михаил побрел по магазину, не торопясь выйти на осенний воздух. И увидел, что мужчина, у которого запоминаемая улыбка, тоже не спешит. Михаил догнал его:

— Вы собираете детективы?

— Разумеется, — ответил мужчина удивленно, словно их собирал каждый человек планеты.

— А какие?

— Хорошие. Но главным образом английские и американские.

— Их не так уж много издается.

— Я читаю в подлиннике.

— Знаете английский?

— Научиться читать несложно...

Они вместе вышли из магазина. Теперь, хоть и при осеннем, но все-таки дневном свете, Михаил разглядел мужчину.

Он оказался моложе, чем глянулся сперва, — лет тридцать пять. Высокий, на полголовы выше его. Лицо выглядело бы простоватым, не будь на нем серых приятных и внимательных глаз. И улыбки, готовой взорваться хохотом.

Они медленно шли по улице, перекидываясь необязательными словами в этой случайной встрече.

— Не понимаю, почему не увеличат тиражи детективов? — спросил Михаил риторически, чтобы затеять разговор.

— А какой смысл? Плохих писателей издавать ни к чему, а хорошие детективов не пишут.

— Почему же хорошие не пишут?

— Считают низким жанром.

— Это же неверно!

— Разумеется, но уж такова наша традиция.

Они разговаривали лишь о детективе, но Михаилу казалось, что этот человек знает много и обо всем. Его словам придавался какой-то второй смысл, который недосказанно стоял за ними, как утреннее солнце за чертой горизонта.

— Вы филолог? — спросил Михаил.

— Нет, просто я сам пытался сочинять детективы.

— И как?

— Редакторы их возвращали с ехидными улыбками.

— Почему же?

— Они подходили к ним, как к «Войне и миру». А детективная повесть — это описание розыска, и только розыска.

— Ну а характеры... и другое? — вспомнил Михаил школьные уроки литературы.

— Есть условность жанра. Почему никого не смущают поэты, придумавшие писать рифмой и столбиком?

Он стал, оглядел улицу долгим шарящим взглядом и повернулся к Михаилу:

— Вы завтракали?

— Нет.

— Давайте, а?

Они зашли в кафе, где люди не раздевались и ели, стоя за высокими пластиковыми столами, сделанными под мрамор. Завтрак брал в буфете новый знакомый: по две чашки кофе, по бутерброду с черной икрой и по эклеру. Михаил полез в карман за деньгами, но мужчина сделал легкий мах рукой:

— Э, оставьте... Вы же читаете детективы. За границей так: кто пригласил, тот и платит.

Он снял с плеча сумку, повесил на подстольный крюк, расстегнул легкое пальто, сделал глоток кофе и весело глянул на Михаила:

— Почему на лице столько грусти?

Неприятное удивление задело мимолетно, но все-таки задело. Не потому, что об этом спросил посторонний человек; не потому, что так легко проник в его душу... Оказалось, его лицо как телевизионный экран — включай и смотри. Впрочем, включил он его сам. И Михаил сказал то, что вроде бы не собирался говорить:

— От меня жена ушла...

— Любимая?

— Как сказать... Привычная.

— Тогда не так страшно.

— Пять лет прожили, привык.

— Психологи утверждают, что работу и привычки надо менять раз в семь лет.

— Я не дотянул до семи...

— И я один живу, — улыбнулся своей крупногубой улыбкой спутник.

— Тоже жена ушла?

— Почему... Я сам ушел. Привычки надо менять, старик.

От того, что говорил с понимающим человеком, от того, что у этого человека была похожая судьба, и, может быть, еще от того, что этот понимающий человек запросто назвал его «стариком», тяжкое настроение откатилось, как случайно набежавшая волна. И Михаил опять неожиданно для себя представился:

— Михаил Линевский, математик.

— Андрей Багров, социолог.

Они обменялись взглядами, значительными и теплыми. Допивали кофе уже молча, словно главное сделали...

На улице Андрей сказал:

— Старик, от всех бед я знаю только одно средство — хороший детектив.

— Где же его взять? — усмехнулся Михаил.

— У меня, — серьезно ответил Андрей, скидывая с плеча свою сумку.

Из-под черной кожи, из-под металлических застежек извлек он толстенную книгу в темном и мягком переплете без названия.

— Тексты на машинке. Старые добрые авторы: Питер Чини, Картер Браун, Гарднер, Чейз...

— Продаете?

— Даю почитать, как стрессованному человеку, — улыбнулся Андрей.

Михаил полистал книгу — шестьсот страниц с лишком. Пять повестей... «Дамам наплевать», «Леди в морге», «Люгер дал осечку»...

— Питер Чини... Я когда-то читал Петра Чинея.

— Это он и есть. Гримасы перевода.

— А как же я отдам книгу? — спохватился Михаил.

Багров достал блокнот, быстро написал там крупные цифры и вырвал листок:

— Мой рабочий телефон. А мне пора.

И он улыбнулся своей улыбкой, готовой взорваться хохотом...

Что бы в этот день Михаил ни делал, все ему казалось нужным и важным, как чем-то подсвеченным. Тогда он прерывал свои дела и бежал удивленной мыслью к утренней встрече с Багровым. Казалось бы... Не с народным артистом познакомился, не с крупным начальником, не с красивой женщиной... Или грела предстоящая встреча с детективом?

Спать он лег рано, в одиннадцать. Вытянувшись на тахте, поставил на грудь тяжелейший том. Картонный переплет по-старинному оклеен бархатом, черным и приятным на ощупь. Бумага мелованная, шрифт на машинке крупный и новый. Первый экземпляр...

Роман. Питер Чини. «Дамам наплевать».

Я нащупал дверь, неслышно вскрыл замок и вошел. Пятнадцатифутовая комната была, заставлена ящиками с виски. Я открыл огромный холодильник... Тело моего друга и соратника было завернуто в мешок. Вероятно, он убегал, потому что ему два раза выстрелили в ноги. А третий раз в живот...

Я запер холодильник, взял бутылку виски и выпил залпом добрую половину. О’кэй!

В субботу неожиданно пришла Марина. — взять какие-то вещи. Она ходила по комнатам, в которых прожила пять лет. Еще законная супруга, еще законная хозяйка квартиры... Но ее движения, всегда легкие и скорые, теперь были совсем бесплотными. — Или ей хотелось стать незаметной?

Михаил независимо готовил завтрак. Он ждал. Вот ее не было, и он жил в странной пустоте; ее не было, и он пребывал в раздерганном состоянии; ее не было, и он на что-то надеялся... Но вот она пришла. Поэтому он ждал, когда сердце обдаст теплая радость и он шагнет к ней, и... Но сердце билось ровно и сильно, как всегда бьется после хорошей гимнастики.

Он усмехнулся себе, вернее, тому лопуху, который мысленно оперирует такими несваримыми понятиями, как «сердце обдаст теплая радость». Восемнадцатый век.

— Кофе выпьешь? — бросил он спокойно.

Она глянула на него, словно ей предложили слетать в космос. И пошла на кухню молча и покорно, как выполняла неукоснительный приказ.

Михаил и не предполагал, что кофепитие с бывшей женой окажется столь утомительным. Она ничего не ела, прикладывалась к чашке торопливым касанием губ, после которых кофе не убывало, словно оказалось волшебным. На лице, чуть побледневшем за время ее отсутствия, лежала пугливая тень невысказанного и недосказанного.

— Ты можешь забрать все, — сказал он.

— Как все? — вроде бы испугалась Марина.

— Мне оставь лишь тахту, проигрыватель и библиотеку детективов.

— У мамы все есть...

Их мебель была сборной, нестильной. Единственно ценная вещь — ковер во всю стену, подарок Михаилова отца на свадьбу. Вероятно, поэтому она и не брала его.

— Как живешь? — спросил он, чтобы не молчать.

— Спокойно. — Она улыбнулась, вкладывая в улыбку больше смысла, чем в слово.

— Сбылось твое желание.

— А ты все мечешься?

— А я, пардон, не свинья, чтобы хрюкать в тихой загородке.

— Только все напрасно, Миша...

— Что напрасно?

— Эти метания. Счастливым тебе не бывать.

Его удивила не уверенность жены, а неожиданный покой разговора. Раньше бы, до ее ухода, они бы поочередно срывались на высокие тона — до полного взрыва. Верно говорят, что потери делают человека мудрее. Или они спокойны, потому что теперь нечего терять?

— Почему же? — усмехнулся он.

— Ты, Миша, эгоист.

— Докажи, — бросил он спокойно, как коллеге, предложившему новую формулу.

— Такое не доказывается...

— Я так и подумал.

— Тебя воспитывал отец. А я пришла к мысли, что любить могут только те мужчины, которые получили женское воспитание.

— Напиши статью для «Работницы».

— За пять лет нашей жизни ты лишь два раза был у моих родителей, — все-таки вспыхнула она.

— Три.

— С моей сестрой вообще не познакомился...

— Не поеду же я к ней в Кокчетав.

— Даже своего приятеля Димку Трубцова забыл...

— Ошибочная информация.

— Что там приятеля... Отца не навещаешь.

— А это не твое дело.

Ему не хотелось выпадать из уравновешенного, почти созерцательного настроения. Он уже знал, что победа достается спокойным. И хотя эта победа над женой теперь была не нужна, она все равно жаждалась, как необходимая. А Мариночка раскраснелась: мелкие черты лица ожили, вздернутый носик дрожал воинственно, синие глаза засинели глубинным светом, рыжеватые волосы рассыпались по лбу мелкими прядками...

— Миша, и я знаю, почему ты эгоист.

— Почему же? — как можно равнодушнее спросил он.

— В детстве тебя изолировали от ребят, как незаурядного...

— Да, я был незауряден.

— В университете тебе со второго курса разрешили заниматься по индивидуальному плану. Как талантливому.

— Да, я был талантлив.

— И теперь ты ходишь на работу два раза в неделю и коллег видишь редко. Работаешь дома или в библиотеке.

— Мне коллеги не нужны.

— Миша, ты вырос и живешь без коллектива.

— Ну и что?

— Это неестественно, Миша.

Он вдруг догадался, что впал в защиту — глухую и слабую. Она наступала, а он оборонялся. Это с чего же? По какой логике и по какому моральному праву?

— А ты живешь в коллективе? — спросил он почти весело.

— Как же иначе...

— Ну и что тебе дал коллектив? — Голос окреп на последнем слове против его желания. — Может, интересную работу? Или хорошую зарплату? Или ты квартиру получила? Мужа — и того теперь нет!

— Вот ты стал и жестоким, — испуганно сказала она, теряя румянец.

— А ты все пять лет, как хороший пастух, старалась загнать меня в стадо, то бишь в коллектив. Чтобы как все! Чтобы как у всех! Ты хотела превратить меня в барана, бегущего за каким-нибудь руководящим козлом! Ты все пять лет...

Марина опустила недопитую чашку и встала — бледная, маленькая, прямая. Он молча проводил ее до двери, которая захлопнулась за ней с высоким металлическим звоном; этот звон еще стоял какие-то секунды, как после оборванной струны.

Коллектив... Да он математик, теоретик, ученый. Ему нужен не коллектив, а стопка чистой бумаги и авторучка. У него талант, у него индивидуальность! Откуда у посредственностей зоологическое желание уравнять? Может, как раз потому, что они посредственности?

Спокойствие, а с ним и хорошее настроение улетучились, как вылетели в открытую форточку. Михаил подошел к окну...

Незаметно-незаметно, но все-таки осень оголила березы. Их мелкая листва сверху казалась медными монетами, просыпанными на асфальт дворовых дорожек, просыпанными почти ровными кругами, потому что ветра давно не было.

Михаил отлип от окна и зашагал по комнате скорыми пустыми шагами. Герои детективов не теряли ни настроения, ни денег, ни жизни, ни кольтов, ни люгеров. В детективах жили мужчины...

Он достал из бара бутылку купленного вчера коньяка, налил полную рюмку и стал пить медленно, смакуя и вдыхая; в это время его сознание как бы переместилось в дальний угол и оттуда видело сухую фигуру в джинсах, в модной рубашке, с распахнутым воротом и шнурком на шее, стоявшую у бара и пьющую рюмку коньяка медленно, смакуя и вдыхая... С последней каплей озорное сознание вернулось на свое место. Михаил взял толстую книгу в черном бархате и спиной упал на тахту.

Мы сидели в номере и потягивали виски с мятным сиропом. На мне были вечерние брюки, роскошная шелковая сорочка и сияющий белый смокинг из саржи. На ней одежонки было поменьше, поскольку пили мы вторую бутылку. Крошка смотрела на меня, как святая Мария смотрела на архангела, решая, так ли уж интересно ей будет непорочное зачатие. О’кэй.

Он растягивал удовольствие, читая полученный детектив аптечными-дозами. Пока не догадался, что без книги у него не будет повода встретиться с Андреем Багровым. Впрочем, его новый знакомый похож на человека без предрассудков. И Михаил позвонил ему. Спокойный голос на том конце трубки отрешил от слабых сомнений — они договорились встретиться через час у того же книжного магазина...

Андрей подошел с несмываемой улыбкой, как обычно, готовой взорваться хохотом. Короткое светлое пальто с узеньким — для красоты? — меховым воротничком шалью. Жесткие волосы слегка дыбятся, поблескивая прожилками ранней седины. Фигура прямая, походка медленная, глаза, внимательные... Они пожали друг другу руки и пошли по улице, не зайдя в магазин.

— Как детектив? — спросил Андрей.

— Читаю, как бальзам пью.

— Детектив — это литература будущего.

Они поравнялись с пивным баром. Михаил замедлил шаги и неуверенно кивнул на вывеску:

— Зайдем?

— Брр! Кусочек мокрого сыра, кружка жидкого пива и красные рожи вокруг... Уж лучше туда. — Он махнул в сторону ресторана — самого популярного в городе, очень любимого иностранцами. Михаил согласился радостно...

Бар обдал их полутьмой и кофейным теплом. Тишина и почти безлюдье показались откровением. Бармен и бутылки улыбнулись с блеском — бармен зубами, бутылки стеклом.

Они сели к стойке.

— Сегодня угощаю я, — поспешил Михаил.

Андрей согласился спокойным кивком. И кивал, принимая от бармена коньяк, апельсиновый сок, кофе. Затем вытащил пачку «Кэмел», хрустко надорвал и протянул со своей нераскрываемой улыбкой.

— Я давно не курю, — признался Михаил.

— Я тоже, но в баре по одной можно...

Они закурили. От хорошего коньяка, от крепкого кофе, от неожиданной сигареты и от уютной тишины Михаила затянул ватный покой. Он улыбался — никому, просто так, может быть, бармену или ровной осени, оставленной за тяжелыми оконными портьерами.

— Как дела на работе? — спросил Андрей.

— Я бываю там два раза в неделю. Дома работаю.

— Что, чистая теория?

— Чистейшая. Занимаюсь теорией гомотопий. Вы знакомы с топологией?

— В математике я глуп, — усмехнулся Андрей. — Хотя детективы и математика есть родственники через логику.

— А социология без математики возможна?

— Я защитил диссертацию по проблемам управления.

Услышав слово «диссертация», Михаил тяжело усмехнулся и рассказал про свою. Андрей слушал внимательно, без улыбки, отпивая коньяк столь малыми дозами, что в рюмке и не убывало. Все-таки заказ они повторили, кроме апельсинового сока. И затянулись второй сигаретой.

— Лучшее лекарство от невезенья... — начал было Андрей.

— Коньяк, — вставил Михаил.

— Нет, друзья.

— Я вам благодарен за участие, — искренне сказал Михаил.

— Неужели у вас нет приятелей? — удивился Андрей с легким страхом.

— Смотря, кого считать приятелем.

— Того, кто к нам расположен.

Михаил задумался. Кто к нам расположен... Он к приятельству подходил иначе. Пожалуй, главным мерилом полагал способность человека отозваться на просьбу. Таких было немного. Но если подходить не так строго, если «кто к нам расположен»...

— Ну, вот перечислите своих друзей и знакомых, — предложил Андрей, и теперь в его улыбке была приметная легкость, допускавшая шутливость в разговоре.

— И знакомых?

— Если они к вам хорошо относятся.

— Димка Трубцов, приятель со школы. Левка Магиндович, университетский приятель. Таня Березова, дружил до женитьбы...

Неожиданно он насчитал восемь человек.

— А вы хандрите. У меня друзей меньше.

Они взяли по третьей рюмке. Бледные и крепкие щеки Андрея порозовели как-то аккуратненько и ровно, словно невидимый софит высветил их. Рот вроде бы еще больше покрупнел. Улыбка, обещающая смех, теперь не сходила с губ. И лишь серые глаза остались нетронутые коньяком.

Михаилу захотелось посмотреть и на себя, но зеркала нигде не было. Тогда он вгляделся в никель кофеварочной машины — на него выпучилась расплющенная голова с пучком под носом. Михаил улыбнулся в усы разморенно. Казалось, что коньяк, не задев сознания, растекся по телу истомой.

— С друзьями не унывают, — как бы подытожил разговор Андрей.

— Бывают и друзья бессильны, — неуверенно отозвался Михаил, потому что сейчас ему было хорошо.

— А знаете, кого я беру в друзья? Только романтиков.

— Я... тоже, по-вашему, романтик?

— Разумеется.

— Чем же?

— Детективы любят только романтики. И работа у вас романтическая.

— Разве? — сонно удивился Михаил.

— Кто в наше время занимается теоретической математикой...

Посетителей в баре прибывало. Тонно заиграл магнитофон, добавив Михаилу успокоенности. В конце концов, какой прок от этой математики? Ну защитится, ну станет кандидатом, ну добавят к зарплате каких-нибудь полсотни... А где та даль, которая виделась со студенческой скамьи?

— Не сомневаюсь, что все ваши приятели тоже романтики. — Андрей тряхнул головой, которая, поймав в полумраке отраженный свет бутылок, тускло блеснула прядками.

— Левка Магиндович преподает математику в школе, Мишка Красильников стал искусствоведом, Димка Трубцов подался в физики-гидроакустики, Танька Березова вышла замуж за директора магазина и теперь поплевывает в потолок...

Он перебрал всех, загоревшись оригинальностью идеи. И верно, у ребят оказались романтические профессии. Из ряда слегка выбивалась Танька Березова; впрочем, сидеть и плевать в потолок тоже неплохо, то есть романтично.

— Вы сказали, что лучший ваш друг — Трубцов?

— Да, Димка.

— По-моему, у него и самая романтичная профессия.

— Конечно, — удивился Михаил верности новой теории. — Димка вкалывает день и ночь, опускается на дно. морское, определяет следы кораблей...

— Древних? — не понял Андрей.

— Следы подводных лодок, — уточнил Михаил пониженным голосом.

— Зачем это нужно?

— Димка работает над прибором, который будет определять, когда прошла лодка, какая, куда и...

— Ладно, не будем об этом, — посуровел Андрей.

Они допили коньяк. Музыка и дым в баре крепчали. Рядом приткнулись к стойке четыре девушки, пугливо ждущие бармена, чтобы заказать по чашечке кофе.

— А я знаешь чего хочу? — спросил Андрей, опять утопая в улыбке.

Михаил покачал головой. Тогда Андрей вскинул руку и щелкнул пальцами на все веселое заведение. Бармен бросился к ним, оставив других клиентов.

— У вас есть водка? — весело спросил Андрей.

— Вообще-то не держим...

— А если очень хочется?

— Тогда другое дело, — ослаб от услужливости бармен.

— По большой рюмке водки и по бутерброду с красной рыбой...

Рюмки от кристальной чистоты водки и от ее ледяного холода казались выпуклыми линзами. Рыба лежала на белоснежной булке алой зарей. Андрей улыбнулся им:

— Михаил, выпьем и будем на «ты»!

На всех ребятах были смокинги, но ни одна рожа не подходила к подобным костюмам. Они окружили меня, улыбаясь, как улыбались бы змеи, умей они улыбаться... Я выхватил люгер — их морды опечалились, как у койотов, сожравших падаль.

В спортивной желтой куртке, которую он не снял, а распахнул широко и как-то нетрезво; в мокасинах, ступавших бесшумно, по-кошачьи; без шапки, со свободными лохмами волос; со взглядом, который вроде бы чего-то искал, но не находил... Михаил рассеянно брел по институту — по библиотеке, по коридорам и кабинетам. Казалось, он нигде не задержится, но его джинсовые ноги свернули в буфет. Кофе он выпил с обиженным выражением, словно выловил из чашки таракана.

— Поучились бы варить кофе в барах, — бросил Михаил буфетчице.

И пошел лениво и неопределенно, кивая знакомым. Во всей его фигуре был какой-то тайный вызов. Одни его не замечали — подумаешь, не разделся. Другие, заметившие, пожимали плечами непонятливо. Третьи, информированные, улыбались в пол. Четвертые, тоже информированные, сочувствовали...

Наконец случилась та встреча, ради которой Михаил, не признаваясь себе, и расхаживал по институту, — в коридорчике, зажатом книжными шкафами, он столкнулся с шефом. Небольшой, кругленький человек нервно поправил очки и сказал почти женским голосом:

— Мне бы хотелось с вами поговорить...

Михаил кивнул. Они пошли не рядом, а гуськом: маленький пожилой человек впереди, молодой и спортивный — чуть сзади. В кабинете шеф миновал свой рабочий стол и опустился на диванчик, в заросли разносортных кактусов. И превратился в гномика, скинувшего свой колпачок. Этот гномик вздохнул, избегая прямого взгляда гостя:

— Михаил Михайлович, разве что-нибудь случилось?

— Аркадий Семенович, а разве нет? — почти мгновенно бросил Михаил.

— Защиту вашей диссертации отложили всего на год...

— Всего? Мне тридцать лет!

— Вы же знаете, что ваш коллега Ивановский старше. Диссертацию пишет дольше...

— Старше, дольше... — перебил Михаил. — Еще скажите, что у него двое детей. Талант все решает, талант!

— Талант, — согласился Аркадий Семенович с неожиданной грустью.

Он смотрел на тонкие ноги молодого человека, туго затянутые в джинсовую ткань, на свеженькие мокасины с видной ему подошвой, потому что Михаил Линевский сидел нога на ногу, и хотел вспомнить, что они значат, — эти штаны и обувь несли еще какую-то дополнительную функцию, кроме согревания человеческого тела. Ах да, престижность — загадочное слово, так и не понятое им до самой старости.

— Михаил Михайлович, мне сказали, что вы обращались к директору института с просьбой сделать вас начальником отдела...

Лица Михаила как бы незримо коснулись, будто дунул кто, сильный и сказочный, — моргнули глаза, дрогнула кожа щек, и шевельнулся надгубный край усов. Но это был непроизвольный миг, ибо этот дунувший сразу пропал, точно испугался своей проделки.

— Обращался, — твердо подтвердил Михаил.

— А я? — тихо и удивленно спросил Аркадий Семенович.

— На пенсию.

— Вы меня... не любите? — старомодно спросил уютный человек, похожий на гномика.

Михаил Линевский улыбнулся откровенно, показав, что перед ним сидит не спорщик, не противник, не боец.

— При чем тут любовь? Разве вам неизвестна ориентация на молодые кадры?

— Скажите честно, Михаил Михайлович... Я хуже руковожу отделом, чем, к примеру, молодой Вербицкий?

— Даже лучше.

— Разве я хуже других веду тему?

— Да нет...

— Статей я пишу больше вашего. Не так ли?

— Так.

— Да я ведь еще пестую кадры, рецензирую рукописи, оппонирую, в редколлегиях сижу, уж не говоря о прошлых заслугах, которых у вас нет и неизвестно, будут ли. Выходит, я продуктивнее вас. Зачем же меня заменять вами?

— Вам шестьдесят три.

— Ага, — вдруг обрадовался шеф. — Если нашему отделу математическую тематику заменят на сексуально-производительную, тогда я первый сделаю вас начальником. Тут вы управитесь лучше.

И этот уютный гномик расхохотался с такой силой, что было непонятно, откуда ее столько взялось в этом небольшом теле. Он отвалился на спинку дивана и ерзал плечами, содрогая все кактусы. Михаил не видел его склоненного лица, лишь блестела гладкая, почти квадратная лысина, которую, казалось, стоило лишь накрыть шапкой — и смех бы захлебнулся.

— Вы же сами говорили про мой талант! — крикнул Михаил.

— И сейчас скажу, — мгновенно отсмеялся Аркадий Семенович. — Но талант обязан быть нравственным.

— А я, выходит, безнравственный? — Михаил постарался усмехнуться независимей.

— Знаете, за что вы меня не любите? За то, что я старый. А это, дорогой коллега, философия волка.

Михаил вдруг представил на своем месте Андрея Багрова. Что бы тот сделал? Посмеялся бы вместе с шефом? Сказал бы что-нибудь остроумное и разящее? Плюнул бы в эту квадратную лысину?

— И еще, коллега, — вроде бы спохватился шеф, — вы отъявленный карьерист.

— Карьеристы движут науку.

— Э, нет. Честолюбцы — возможно. Но ни один истинный ученый не променяет творческую работу на должность. И уж не пойдет просить ее сам.

— На карьеру взгляд давно изменился.

Аркадий Семенович не ответил, но посмотрел на его джинсы с неожиданным любопытством. Михаил снял ногу с ноги и спрятал мокасины под кресло. Казалось, шефу только этого и хотелось — он встал с дивана и прошел к окну вроде бы по тропке, проложенной в кактусах.

— Коллега, какая стоит тихая осень...

Я поддел его головой снизу, в подбородок, а голова у меня крепкая, не беспокойтесь. У этого недоделка что-то хрустнуло, и он повалился, как пустая кишка. Чтобы голова его держалась прямо, я ткнул недоделка большим пальцем в ноздри — тоже, скажу, ощущение зверское. Но он так и не поднялся. Я подумал, что теперь он долго не будет пить свое виски. О’кэй.

Разговор с шефом Михаил постарался забыть, как бесполезный. Но хохочущий старикашка вспоминался неожиданно и не к месту — вспоминался живо, как-то высвечено, вместе с диваном, кактусами и квадратной лысиной. Возможно, психоаналитик объяснил бы эту навязчивость памяти... Но Михаил предпочел свой, проверенный способ, подмеченный в пословице «Клин клином вышибают», — одно навязчивое событие затмить другим, более сильным. И приятным.

Он позвонил Андрею Багрову, который тоже работал по свободному расписанию. Они сговорились встретиться на проспекте. Михаил еще ничего не ел и хотел было проглотить бутерброд с чаем, но решил пообедать там, на проспекте. Может быть, в том баре, где они ели рыбу, розовую и нежную, как заря...

Когда он встретил Андрея, то вчерашний разговор с шефом, сам старикашка, его африканские кактусы чудесным образом переместились из реальной жизни в вымышленную, словно виделось все это в веселом мультфильме. Андрей пожал руку крепко и спокойно, как бы переливая часть своей силы в руку Михаила. Возвращенный детектив взял небрежно, опустил в свою наплечную сумку и вытащил другой, еще толще первого. Ричард Дрэвер... «Его последнее виски».

— Кто это... Ричард Дрэвер?

— О, Дик Дрэвер... Человек-успех.

— Впервые слышу. Известный писатель?

— Непризнанный критикой, хотя о нем знает каждый любитель чтения.

— Тогда почему непризнанный? — удивился Михаил.

— Пишет легковесные детективы, миллионные тиражи.

Они брели по проспекту медленным шагом деловых людей, вышедших погулять. Даже тут осень старалась не шуметь, скрадывая легким туманом шорох колес и топот ног. Этот туман, заметный лишь вдали, сторожил осень уже третий день.

— Знаешь, как живет этот Дик Дрэвер? — вдохновился на рассказ Андрей. — Встает в полдень. Час делает гимнастику, массаж и плавает в своем бассейне...

— В своем? — переспросил Михаил.

— У него загородный дом, вот вроде этого трехэтажного. Потом завтракает полчаса — бифштекс с кровью и цейлонский чай. Ровно в тринадцать тридцать он появляется в круглом кабинете — на нем халат, вязанный из белой шерсти, и в руке бутылка сока. Его уже ждут шесть помощников...

— У Гете тоже было шесть секретарей, — вставил Михаил.

— У Дрэвера не секретари, а поденщики.

— Какие поденщики?

— Работают на него. Являются каждый день в одно время и докладывают, что сделали за сутки. Замыслы, сюжеты, образы, идеи, просто написанные куски... Две секретарши подают всем шестерым виски и записывают все сказанное на магнитофон, а потом переводят в машинописные тексты. Дик пьет только сок...

Михаил намеревался поговорить о прочитанном детективе; намеревался узнать, какими социологическими проблемами занимается Андрей; в конце концов, хотел пригласить его пообедать. Но странная жизнь этого Дика застелила все желания и влила в грудь неожиданную радость.

— В шестнадцать часов Дрэвер принимает поверенного по издательским делам. В семнадцать Дик обедает — куриная ножка, салат, стакан белого вина. В восемнадцать он берется за материалы своих работников. Вернее, он ходит, а две секретарши фиксируют. К двадцати двум часам детективная повесть скомпонована. Дик купается в бассейне, переодевается и едет по ресторанам и ночным клубам. Ест, пьет и забавляется с девочками до пяти-шести утра. На следующий день Ричард Дрэвер встает ровно в двенадцать. Как?

— Он же миллионер.

— Да, но все его миллионы нажиты собственным горбом. Сперва написал один бестселлер, потом второй...

— У нас это невозможно, — сказал Михаил, которому хотелось еще послушать о жизни легендарного Дика.

— Да, у нас это невозможно, — подтвердил Андрей и попытался носком ботинка отлепить от асфальта кленовый листок, бог весть откуда залетевший на проспект.

А туман, опущенный на город осенью, продолжал сторожить тишину. Его вроде бы стало больше: укоротился проспект, опустилось небо, и автомобили зажгли фары. Далекий золотой шпиль, легендарно украшавший город, вдруг оказался без венчального кораблика, словно тот расплавился.

— И все-таки жить хочется красиво! — с вызовом и громко бросил Андрей куда-то вверх, может быть золотому шпилю.

— А как жить красиво, как? — вырвалось у Михаила.

Андрей повернул к нему лицо и заговорил чеканно, почти резко, будто спорил с кем-то невидимым. Но и в этой резкости не пропала его неопределенная улыбка. Чеканные слова — тому, невидимому; неопределенная улыбка — ему, Михаилу.

— Я не хочу, чтобы деньги мешали моей жизни! Чтобы я думал, что мне пить — плодоягодное или коньяк. В столовой обедать или в ресторане. В трамвае ездить или на такси. В деревне отдыхать или в Сочи. Шикарную девочку завести или закройщицу с обувной фабрики. Заниматься, чем я хочу, или вкалывать от звонка до звонка...

Рядом противно заскрипело, обдав их горячим воздухом. Они инстинктивно подались вправо и лишь потом повернули головы к проезжей части...

Легковой автомобиль притерся к поребрику влажными колесами. Иностранная марка, вроде бы «седан», белый кузов, черная виниловая крыша, две дверцы...

Одна, передняя, легко распахнулась, и на асфальт выпрыгнула маленькая женщина в желтеньком меховом жакете. Она, отбросила черные распущенные волосы на спину и улыбнулась крупным ртом:

— О! Мистер... э... товарищ!

Они подошли ближе, синхронно улыбнувшись.

— Как ехать... Магазин ти-ви... радио, электроника?..

— Do you speak English? — спросил Андрей.

— Нет-нет. Французский, русский...

— Вам, вероятно, нужен магазин-салон «Электроника»? — догадался Михаил.

— Да-да, «Электроника», — закивала иностранка.

— Поедете прямо, — начал объяснять Андрей, — потом направо, потом будет мостик, потом пересечете проспект, а потом... Не найдете.

— Не найду, — весело согласилась женщина.

— Что же делать? — спросил Андрей уже у Михаила.

— Покажем? — предложил тот.

— Покажем, — подтвердила иностранка и распахнула вторую дверцу машины.

Они сели на задние сиденья. Андрей подмигнул и нарочито развалился: мол, гляди, куда, нас занесло. А Михаилу казалось, что он прошел сквозь волшебную стену и очутился в загадочном мире...

Машину томно покачивало. Теплый воздух разморил непокрытую голову. Мило пахло незнакомыми духами. Стереомузыка — классическая, Вивальди, — звучала тихо, отовсюду, и казалось, что напевают стены. Длинные блестящие волосы иностранки лежали на спинке сиденья, падали вниз, чуть не доставая колен Михаила.

— Откуда прекрасная иностранка? — спросил Андрей.

— Париж, да-да.

— Туризм?

— Нет-нет. Учусь на курсах русского языка, объ-еди-нение «Спутник». Приехала на своем автомобиле. Так интересней, да?

— А зачем вам русский язык?

— О, я есть преподаватель русского языка в частной школе.

Машину она вела небрежно: тормозила грубо, трогалась с места, рывками, оборачивалась и размахивала руками, будто сидела не за рулем, а дирижировала оркестром.

— Приехали, — сказал Михаил, которому тоже хотелось с ней заговорить.

Француженка подкатила к панели опять с такой силой, что колеса скрипнули о поребрик. Они вышли.

— Мадам, чем еще можем быть полезны? — весело спросил Андрей.

— О, можете-можете, — засмеялась она.

— Чем, мадам?

— Знаете... радиотехнику, да?

— Я гуманитарий, — почти огорчился Андрей.

— Смотря в каком объеме? — спросил ее Михаил.

— О, совсем в маленьком. Я хочу купить мини-телевизор. Как это... Крохотулька!

Она растопырила пальцы, показывая размеры телевизора. Все рассмеялись и пошли покупать эту «крохотульку».

Фирменный магазин «Электроника» занимал полквартала. Живая француженка водила их от отдела к отделу, разглядывая приборы, ощупывала радиодетали, включала аппаратуру, торговалась с продавцами... Она купила переносной цветной телевизор, который выбрал ей Михаил. Потом ей понравился транзистор — самый маленький в магазине. Затем она приобрела мощный фонарь. Купила какое-то приспособление для автомашины, какой-то аппарат для массажа...

Из магазина они вышли живописной группой: впереди маленькая женщина в распахнутом жакете и с распущенными волосами; сзади двое мужчин, увешанные разноцветными коробками.

— Очень спасибо! — поблагодарила француженка. — Теперь я сама.

— А справитесь ли? — усомнился Андрей.

— Что же делать... одиночной женщине... в чужой стране? — спросила она и рассмеялась на всю улицу.

— Мы поможем, — торопливо заверил Михаил...

Ехали они весело. Француженка смеялась, бросала управление и оборачивалась к ним, застилая руль волосами. Михаил держал на коленях телевизор. Андрей придерживал длинную коробку с дорожным фонарем. А другие коробки и коробочки лежали за их спинами, у заднего стекла и тыкались в их затылки.

— Это есть мой дом...

Увешанные коробками, поднялись они на второй этаж старинного дома. Француженка достала ключи и впустила их в квартиру, будто жила тут век и не была ни в какой Франции.

— Раздевайтесь, месье. Эти апартаменты нам дали на двоих с коллегой, итальянкой. Но она не тут, она еще гуляет в Риме.

Они осмотрелись. Двухкомнатная квартира. Дубовый паркет, кафельная печь, широченные окна, высоченные потолки... И современная мебель, которую Михаил никогда не встречал в магазинах, — светлое дерево, золотая обивка... На фоне почти белых, чуть серебристых обоев вся эта мебель казалась веселой и прозрачной, как во дворце. Сюда не проникала осень со своими тихими туманами — она лишь влажно дышала в широкие окна.

— Садитесь-садитесь-садитесь!

Она скинула жакет, усадила их на длинный золотистый диван и подкатила столик на колесиках:

— Вы развлекайтесь, а я сделаю кофе...

На кухне загудели краны и зацокали крышки. Андрей пожал плечами изумленно — вот, мол, куда попали — и потянулся к бутылкам, которые принялся разглядывать. Их стояло много, разных. Михаил взял красивую пачку с сигаретами «Luxury Blend. 1873». Андрей присвистнул, разглядывая темную бутылку «Наполеона».

— Месье, почему вы... как это... тянете каучук? — удивилась она, вбежав с подносиком.

— Тянем резину, — поправил Андрей, открывая бутылку.

Она села напротив них на пуфик и взяла протянутый бокал...

Черное длинное платье запеленало фигуру так туго, что было непонятно, как ей удавалось быть легкой и быстрой. Но высокую грудь платье своей силой не тронуло, дав ей свободу. На шее, почти у горла, висел золотой крестик. Подбородок маленький, мелкий. Тубы четкого рта тонкие, но изящные. И большие томные глаза, казавшиеся слишком большими для ее маленького лица.

— Меня зовут Жози, Жозефина.

— Андрей Багров.

— Михаил Линевский.

Они выпили коньяк и взялись за кофе.

— О, Андрей. Как Болконский. Кто вы есть, Андрей?

— Социолог, кандидат наук.

— О, ученый! А какая узкая спе-ци-а-лизация?

— Моя диссертация называлась «Коммуникации в управлении производством».

— О, менеджер. А вы, Михайло?

Андрей улыбнулся. Жози заметила эту улыбку и вопросительно посмотрела на обоих.

— Я не Михайло, а Михаил.

— Разве они не равные?

— Михайло — это старомодно, по-деревенски. Зовите меня Мишей.

— О! — удивилась она. — Миша есть зверь на четырех лапках...

Теперь Андрей расхохотался. Михаил отпил кофе и подумал: как же она преподает русский язык? Или для французов сойдет?

— Медведя зовут Мишей ласкательно, — невнятно объяснил он.

— А кто вы есть?

— Математик.

— О, числа-числа?

— Представьте, нет, — улыбнулся Михаил, ободренный знакомым предметом разговора.

— Математика без чисел? — удивилась она.

— Я занимаюсь топологией, а ее числа не интересуют.

Жози удивилась еще больше и, обведя их своими томными глазами, вскинула руки и щелкнула пальцами:

— Мужчины во Франции с дамой о математике не говорят. Нет-нет. Они угощают ее вином.

Андрей схватился за бутылку. Они выпили еще. Жози подошла к шкафу-стенке, чем-то там щелкнула, и тихая музыка полилась неизвестно откуда. Как в ее «седане». Только теперь был Моцарт. Михаил еще раз оглядел большую комнату и остановился на окне...

Там, за стеклами, тихо тек белый туман: там влажная осень присосалась к городу. Где-то там, за стеклом, были ушедшая жена, незащищенная диссертация, шеф, похожий на мудрого гнома... Надо же, тонкое стекло, а сумело разделить мир. Он сидел в теплой и необычной квартире, среди золотой мебели, с интересным другом, с красивой иностранкой; он пил кофе, дорогой коньяк и слушал чудесную музыку...

— Жози, нравится вам у нас? — спросил Андрей.

— О, я мало видела. Мне надо иметь много упражнений разговорной речи. Пригласите меня. Я пристаю, да?

— Куда вас пригласить?

— К вам, Андрей, в квартиру. Я хочу видеть быт.

— У меня коммуналка, — угрюмо бросил Андрей.

— Что такое коммуналка?

— Квартира, где живут несколько семей.

— О! Тогда пригласите на виллу.

— У меня нет виллы.

— А яхта?

Андрей лишь усмехнулся.

— Ми-ша, у вас есть вилла и яхта?

— Нет, но квартира у меня отдельная.

— О, я поняла, — обрадовалась Жози и погрозила им пальчиком: — Вы не есть деловые люди.

Они переглянулись: откуда свалилась эта женщина? С Луны? Ах, из Парижа. Впрочем, это одно и то же.

— У нас, во Франции, кто не имеет авто или виллы, тот продает что-либо.

— Что продает? — не понял Андрей.

— Свою рабочую силу, талант, мысль... Так, а?

— Даже мысль? — усомнился Михаил.

— Да, естественно. Хорошая идея стоит много-много денег. Я принесу еще кофе...

Она легко ринулась на кухню. Андрей показал взглядом на дверь: мол, пора. Но Михаилу не хотелось уходить, поэтому, приняв из ее рук новую чашечку кофе, он пил его долго, смакуя.

— Спасибо, Жози. Мы вам надоели, — засуетился Андрей.

— Я приглашаю вас в гости, — решительно сказал Михаил.

— Когда? — Жози вскинула бровки радостно.

— В субботу.

— О, благодарю, — пропела она, хватая со столика записную книжку. — Вот мой телефон. Звоните, если не боитесь иметь связь с иностранкой.

И расхохоталась, закинув волосы за спину и обводя гостей долгим и томным взглядом. Михаил увидел, что при смехе ее грудь дрожит как-то независимо от тела — крупно и нежно. Его почему-то охватила беспричинная радость, которая падает на человека, когда ему приоткрывается удивительное будущее.

— О, выпьем... как это... на по-со-шок?

Михаила затрясла сладостная и тревожная лихорадка. Шеф, диссертация, жена — все они продолжали для него существовать, но где-то далеко, как бы за толстенной стеной. Он даже в институт старался ходить реже, прикрываясь библиотекой, работой дома, респираторным заболеванием...

Сперва Михаил пошел в сберкассу и снял остаток родительских денег. Потом купил широкий грибовидный торшер и начал долгую перестановку в большой комнате. Тахту он выдвинул на середину, перегородив комнату на две. Ковер, мещански висевший на стене, положил на тахту и пустил его дальше по низу, почти до самого порога. Рядом поставил новый торшер, красный абажур которого приятно гармонировал с бордовыми узорами ковра. Сюда же, под торшер, вкатил, примеривая, столик на колесиках. Книжный шкаф сдвинул к окну, к свету, отчего корешки книг благородно засветились золотом. Старинное кресло-качалку отца поставил в угол, в свободное одиночество, и оно сразу сделалось загадочным, будто в нем только что сидел, например, Шерлок Холмс с трубкой. С антресолей достал завернутую в какие-то тряпки бабкину икону — скорбящую богородицу — и повесил над креслом. И с сожалением глянул на проигрыватель «Беларусь», неплохой, но давно уже немодный.

Он сходил к соседу, моряку загранплавания, и выпросил на один день вертушку «Дюал». У своей «Беларуси» Михаил отвинтил ножки и засунул ее в стенной шкаф, поставив там на попа.

Теперь комната смотрелась. Правда, обои выгорели, но переклеить их он не успеет. Левая стена пустовата, пейзажик бы туда подлинный в золотой раме... В шкафу мало книг солидных — взять бы у Димки Трубцова напрокат собрание сочинений Гегеля или Канта. И не хватает чего-то легкого, может быть, игривого; скорее, иностранного...

Михаил вспомнил про тощего парня, с которым его кто-то и где-то познакомил. То ли Жак, то ли Жан. Парень болтался у гостиниц с иностранцами и промышлял заграничными вещичками. В старой записной книжке Михаил нашел номер телефона и полустертое имя — Жорка Дрын. Оставалось позвонить...

Жорка Дрын объяснил, что он не Жорка Дрын, а Георгий Иванович; по телефону в суть просьбы вникать не стал, но приехать для переговоров согласился...

Через час в дверь позвонили. Высокий и солидный парень, почти забытый Михаиловой памятью, окинул квартиру медленным взглядом и коротко представился?

— Георгий Иванович.

Михаил провел его на кухню, посадил на стул и выложил свою просьбу осторожно, — уж очень сильно переменился Жорка Дрын. Поправился, одет просто и добротно, трезв, серьезен, на плече висит огромная модная сумка, как у настоящего коробейника.

— Могу предложить, что есть в наличии, — сказал Георгий Иванович хорошо рокочущим голосом.

Михаил кивнул энергично.

— Портфель «атташе-кейс» белого цвета...

Михаил кивнул.

— Пять пачек «Кэмел»...

Михаил кивнул тише.

— Два английских пласта...

Теперь Михаил лишь закрывал глаза.

— Блок жвачки, журнал «Мадемуазель» и альбом «Фильмы ужасов». Пока все.

Георгий Иванович назвал цену. Михаил поежился и полез в карман за деньгами. После этого была открыта сумка-короб, и все купленное легло на кухонный стол. Михаил взял одну пластинку — саксофонист Джон Колтрейн. И полистал альбом — на него глянуло невероятно раздутое человеческое лицо со свиным пятачком.

— Импортяга еще будет, — пообещал Георгий Иванович.

Уходя, он успел заглянуть в большую комнату:

— Ждем даму?

— Нет.

— Значит, иностранцев, — одобрительно заключил Георгий Иванович.

— А ведь ты Жорка Дрын, — не утерпел Михаил, выпроваживая его на лестничную площадку.

— Да ведь и ты Мишка-математик, — улыбнулся торговец.

Михаил закрыл дверь. Неужели со студенческих лет он ничуть не изменился, коли этот спекулянт его так легко узнал? Хорошо, дольше не постареет.

Он положил пластинки на «Дюал», сигареты и жевательную резинку на нижнюю полку столика, журнал «Мадемуазель» и альбом бросил на тахту, а белый портфель «атташе-кейс» поставил на отдаленный стул небрежно, забыто.

Теперь оставались напитки и еда. Он сходил в ресторан, где работал официантом школьный товарищ, и достал хорошей рыбы, баночку крабов и большую коробку зефира. Коньяк «Наполеон» продавался в магазине. А натуральный кофе у него был.

Михаил удивился: уже девять часов вечера. И еще раз удивился — теперь своей внезапной усталости. Не ходил на работу, не ломал голову, не ворочал тяжести. И он решил принять душ и завалиться на тахту с эти вот альбомом, где сплошные страсти и обнаженные девицы...

В передней зазвонили. Михаил пошел открывать уверенный, что опять пришел Георгий Иванович с своей импортушкой или импортягой...

На лестничной площадке стояла Марина с какой-то женщиной. Он впустил их.

— Знакомься, Миша... Моя сестра Валя.

И Марина нервно улыбнулась, заключив в эту улыбку и запоздалость этого знакомства, и теперешнюю его ненужность. Михаил протянул руку, давя подступающее раздражение.

— Лучше поздно, чем никогда, — выдала банальщину сестра грудным и почти радостным голосом.

Теперь он рассмотрел ее. Чуть повыше и пошире Марины. Покрупнее черты лица. Покруглее глаза, но такие же синие. И такие же белесые волосы с легкой рыжинкой торчат из-под беретика. Темное провинциальное пальто. В руке угловатый чемодан. Уж не из фанеры ли?

— Миша, у мамы тесно, а Валя приехала в отпуск... Можно ей пожить тут с месяц?

— Наверное, меньше, — вставила сестра..

— О чем речь? — слишком громко удивился Михаил. — Квартира общая...

Он сделал лицо как можно простодушнее, чтобы скрыть кипучую злость. Его преследует злой рок, вроде бешеного пса. И стоит лишь фортуне улыбнуться, как этот пес кусает его вроде бы невзначай, но в самый нужный момент. Написана диссертация — возникает многодетный коллега, ждет в гости иностранку и нужного друга — приезжает родственница из провинции. Белый портфель «атташе-кейс»... Теперь в прихожей будет стоять фанерный чемодан.

— Валя, не скучай и чаще заходи к нам...

Марина поцеловала ее в щеку и ушла поспешно. Видимо, не хотела, чтобы сестра видела отношения с бывшим мужем.

— Прошу, — буркнул он.

Она сняла пальто, аккуратно его повесила и опять подняла свой дурацкий чемодан.

— Вы приехали из города Саксаула?

— Из Кокчетава, — улыбнулась она.

— Это все равно. Вот ваша комната. Но у меня будет сразу просьба, первая и последняя. Завтра я принимаю гостей. Не могли бы вы испариться на завтрашний вечер?

— Я испарюсь, — покладисто сказала она и опять улыбнулась.

— Тогда давайте пить чай, — улыбнулся и он.

Я приоткрыл дверь. Она одернула юбку, все-таки опоздав секунд на пять, которых моему взгляду хватило. Пташка полагала, что нейлоновая юбка защитит ее от человека в черных очках. В моем характере есть пустяковый бзик — когда я вижу обалденные дамские ножки, я забываю о трупе в багажнике моего автомобиля.

Первым пришел Андрей. Он сел на тахту, вытянул длинные ноги и рассеянно полистал «Мадемуазель». Михаил следил за его лицом, за губами крупного рта, стараясь уловить впечатление от квартиры. Но Андрей швырнул журнал в кресло и глянул на часы:

— Где же наша живенькая парижанка?..

— Она тебе не понравилась? — насторожился Михаил.

— Э, какое это имеет значение. Мы с ней из разных социальных систем.

— Любовь не признает систем.

— Любовь — да. А наше государство признает. Допустим, влюблюсь в парижанку... А меня вызовут и порекомендуют влюбиться в Раису.

— В какую Раису?

— Прядильщицу. Или в Татьяну, птичницу. Или в Людмилу, вальцовщицу-каландровщицу. И знаешь что? Я послушаюсь. Это тебе можно влюбляться в иноземных красавиц...

Михаил вяло усмехнулся, задетый странным намеком. Влюбиться в Жози... Ему — не видному, не богатому, почти неудачнику... Да и смотрится он рядом с Андреем, как бутылка пива возле шампанского. Впрочем, Андрея она не интересует. И верно: влюбиться в красавицу, иностранку и, видимо, не беднячку...

Михаил задумался, толком не сознавая, о чем думает. О чем-то приятном, неожиданном, подступающем, уже недалеком...

В дверь позвонили. Они поднялись одновременно...

Жози сбросила свою шубку им на руки и легко прошла в комнату, словно бывала тут ежедневно.

— О, так живет советский математик?

— А ваши математики как живут?

— Наши, о! Много-много комнат, разный-разный интерьер, кабинет, секретарь, прислуга... Да?

— Не знаю, — бездумно отозвался Михаил, разглядывая Жози каким-то новым взглядом...

На ней был пепельный костюм из мягкой ткани, податливо облегающий маленькую фигурку. Черные волосы, оттененные светлой одеждой, непричесанно лежали, где хотели и как хотели. Высокая грудь приоткрыта смело, не по-осеннему — крестик, висевший раньше почти у горла, теперь опустился на нежный желобок.

Андрей сгорбился, взял ее руку и поцеловал, что вышло у него просто, как-то само собой. Михаил стушевался: повторить жест приятеля уже выглядело бы вторичным, придумать что-либо оригинальное он не успел. И Михаил катнул столик на колесиках, вспомнив о роли хозяина.

— О, я буду смотреть ваши книги, да?

Она ощупывала полки, гладила тома, листала их и бесконечно тянула свое, «о». Михаил думал, что ее привлечет икона, но Жози лишь скользнула по ней взглядом. Андрей почтительно высился за ее плечом, давая пояснения об авторах на манер музейного гида.

— Мишья, у вас много-много книг. — Она подошла к тахте и развалилась на ней.

Михаил подвез столик. Ее светлые колени засветились на темно-бордовом ковре; он даже удивился, что у таких маленьких ножек такие огромные колени. У такого маленького лица такие большие темные глаза... У такого хрупкого тела такая неудержимая грудь...

— Мишья, вы мечтаете, да?

— О жизни парижского математика, — вставил Андрей.

— Угощайтесь, — буркнул Михаил.

Журнал «Мадемуазель» она вроде бы и не заметила. Альбом с ужасами брезгливо отодвинула. Рыбу с крабами лишь попробовала. Но коньяк пила и зефир ела с видимым удовольствием. Андрей, незаметно взявший хозяйские бразды, подливал всем исправно.

Михаил включил одолженный проигрыватель.

— Что за музыка, Мишья?

— Саксофонист Джон Колтрейн, — не утерпел он от гордецы в тоне.

— О, давно-давно старый. Он не есть популярный.

— А кто же популярный?

— Чик Кореа, фортепьяно. Гэрри Бэртон, виброфон...

— К нам они дойдут лет через пять, — сказал Андрей, от коньяка становясь безмятежным.

Михаил оглядел комнату. Купленный торшер — такие стоят в каждом гостиничном номере... Пять лет не меняемые обои... Проигрыватель, взятый напрокат и, видимо, давно устаревшей марки... Ресторанная еда... И этот дурацкий саксофонист, который кривляется и орет, как мартовский кот во дворе.

Михаил налил полную рюмку и выпил залпом.

— Мишья, я думала... национальный быт, а?

— Не совсем понял, — признался он, смелея.

— Рыба, лангусты, коньяк... Это мы каждый день...

— А чего бы вам хотелось?

— О, русской экзотики. Водка, клюква, квас... Картошка в амуниции, да?

— В мундире, — поправил Андрей.

— Я не догадался, — буркнул Михаил.

А ведь как бы все упростилось... Достаточно было сбегать на рынок. И купить бутылку «Столичной». И кислой капусты.

— Мишья, а ничего такого... не будет?

Она пошевелила в воздухе пальчиками, а ее взгляд плутовато пробежался по сумрачным углам комнаты.

— Чего? — не понял он.

— Изюма, а?

— Изюминки, — опять поправил Андрей.

Михаил не ответил, соображая про эту изюминку. Но Жози приблизила лицо, бесплотной грудью коснулась его плеча и спросила почти шепотом:

— Скелет не выйдет, нет?

— Откуда? — Он пожал плечами.

— Крокодил из ванной не ползет, нет? А марихуаны не покурим, нет? А мини-стриптиз, нет?

Михаил видел перед собой темные распахнутые глаза; каким-то нижним краем глаз видел белевшие груди; дышал неизвестными, но уже знакомыми ее духами... И молчал, оцепеневший от всего этого.

— Скучно у вас. — Она отодвинулась от Михаила.

— Жози, вы не в Париже, — сказал Андрей.

— Да-да, но маленький Париж всегда можно?

— Даже для маленького Парижа нужны деньги.

Теперь говорил Андрей, ибо Михаил, парализованный желанием иностранки видеть крокодила и стриптиз, сидел одурманенно.

— Но почему вы не делаете деньги, а?

— Как? — усмехнулся Андрей.

Жози вдруг сбросила туфли, мягко спрыгнула на ковер и семенящим бегом подскочила к полкам. Почти наугад, почти на ощупь выхватывала она тома и швыряла их на ковер, под ноги сидящих мужчин. Одну книгу, вторую, третью, десятую... И только когда их образовалась груда, как ссыпанная телега кирпичей, Жози вернулась на тахту. Дышала она сильно и часто, отчего грудь вздымалась неуемно.

— Дайте сигарету...

Андрей протянул пачку и щелкнул зажигалкой.

— Эти книги можно сделать франки, доллары, фунты...

— Как? — спросил Михаил, ибо книги были его. — Отправить в Париж, к месье Делорму. Он скупает русские книги.

— Но книги не антикварные. Тут есть и посредственные писатели, — удивился Михаил.

— Делорм покупает, — почти сердито бросила Жози.

— А это... не контрабанда?

— Мишья, вот та иконка есть контрабанда. Неценные книги свободно туда-сюда.

— Но как я их отправлю?

— Их я отправлю, — сказала Жози торжественно, обдавая его сигаретным дымом.

Минуту сидели они молча, разглядывая сваленные книги. Тогда Михаил вопросительно глянул на Андрея — тот пожал плечами и осторожно спросил:

— Жози, а вы... не ошибаетесь?

— А мы проверим! Как это... ребьята... — Она трижды хлопнула в ладоши. — Давайте большой саквояж...

Нашлась емкая коробка.

— Выпьем за юного бизнесмена Мишью!

Пара дьяволов! Я не могу выбросить его. Не могу оставить себе. Не могу продать. Даже не могу никому подарить... Я говорю о трупе, который скорчился в моем багажнике. О’кэй!

Нежданная жиличка днем в квартире почти не бывала, бегая по музеям, достопримечательным,местам, универмагам... Но вечерами сидела дома — чаще всего на кухне, где у нее тихонько пело радио и позвякивала посуда. Михаил вдруг поймал себя на том, что ему эта гостья не только не в тягость, но чем-то даже приятна. Казалось бы, мешает; казалось бы, тревожит намеком на сестру... Он задумался удивленно. Неужели все-таки привык к семейной жизни и душу умиляет живой человек на кухне? Патриархальщина какая-то...

Михаил непроизвольно представил Жози на своей кухне. И усмехнулся зло — Жози в пятиметровой кухоньке, у стандартной мебели, у обшарпанных конфорок... И усмехнулся еще раз, еще злее — он талантлив, он молод, он хочет работать, он хочет быть обеспеченным. В конце концов, черт возьми, быть богатым. Но руки скованы, а разум дремлет. Разве он виноват?

В дверь комнаты постучали неуверенно. Михаил отозвался. В малую щель Валя спросила:

— Хотите чаю?

— Конечно, хочу.

А на кухне он уточнил:

— Только не чаю, а кофе.

— Ой, сейчас вскипячу, — засуетилась она.

— Кофе не кипятят, а варят.

— Ну сварю...

На ней был простенький рыжий халатик, вроде бы из бумазеи. Тапочки, уже им где-то виденные. Маринины? Светлые волосы, освобожденные от берета, оказались волнистыми и неуемными — укрупнили голову невероятно. Движения сильные и быстрые, привыкшие к простору.

— Хотите, угощу вас кумысом? — спросила она неуверенно.

— Привезли из Кок-Сагыза?

— Вы нарочно перевираете мой Кокчетав?

— О, извините. Из Кокчетава кумысик?

— Вернее, из казахского аула.

Михаил попробовал кислую и странную жидкость, которую пил впервые, — нечто среднее между разбавленным кефиром и жидкой известью. Он поморщился, отодвигая стакан.

— Не нравится?

— Азиатское питье.

— Он целебен.

— А вы врач?

— Нет, я учительница младших классов.

Он взялся за кофе. Его гостья, а теперь вроде бы и хозяйка, завалила стол едой. Уже привыкший к холостяцким яичницам, он с любопытством разглядывал южные помидоры, жареные баклажаны, особо тушенное — еще там, в Казахстане, — баранье мясо, острый и крепкий сыр... И бутылку кумыса, который в отдаленном свете настенной лампы казался синеватым.

— Вы так любите свой Кокчетав, что даже лошадиное молоко с собой прихватили.

— Моя родина, — сказала она просто.

— Я вот здесь родился. Но это не значит, что, уезжая, прихвачу с собой бутылку местного пива.

— Вы не цените.

— Чего не ценю?

— Того, в чем уверены.

Он отщипнул пластик сыра — плотного, влажного и такого белого, что его излом казался голубоватым.

— Бараний?

— Овечий, — поправила она.

Овечий сыр, кумыс... Вот бы чем угостить Жози, вот где была бы экзотика. И познакомить бы с этой провинциалочкой — патриоткой далекого Казахстана. Но, кажется, патриотка промямлила что-то намекающее...

— Так про какую уверенность вы говорите?

— Люди обычно не ценят того, в чем уверены. Воздуху много, дышим и знаем, что никуда он не денется. Солнце встает каждый день... Мы уверены, что и завтра встанет. Так со всем. Не ценим хлеба, работы, близкого человека...

— А вы цените? — перебил он ее учительскую речь.

— Уехала из дому и сразу оценила, — засмеялась она.

— Было б что ценить...

— А вы за границу ездили?

— Не на чем, яхты своей нет, — буркнул он.

— А я была туристкой.

— Ну и что там?

— Там патриотом становишься сразу, стоит лишь сойти с самолета.

— Почему же?

— Представляете! Ходят такие же люди, а по-русски не говорят. С ума сойдешь от немоты.

— Да, в Коктебеле, то есть в Кокчетаве, лучше, — усмехнулся он.

Михаил был благодарен ей за то, что она не заводила разговора о сестре. Тогда бы они погрузились в беспролазную тьму отношений. Ему этого не хотелось. Да и какой толк: он бы защищал себя, она бы ограждала сестру.

— Кокчетавцу лучше жить в Кокчетаве, европейцу — в Европе, — заключил он.

Валя замедлила свои размашистые движения, для которых то и дело подворачивался повод — налить ему кофе, пододвинуть тарелку, нарезать помидоров... Ее круглые глаза смотрели на него летней голубизной, но их ясность была чем-то потревожена. Она плотней затянула халат, как бы закрываясь от той внезапной тревоги.

— Миша, вы смотрите на людей... как-то не так.

— То есть?

— Будто все они вам не ровня.

— А люди все равны?

— Конечно.

Он ел помидоры, раздумывая, стоит ли эта кокчетавка затраченного на нее интеллектуального потенциала. Учительница младших классов. Вдалбливает малышне таблицу умножения, любовь к Родине и правила хорошего тона, чтобы на уроках не ковыряли в носах. А по вечерам ест бараний сыр, пьет тошнотворный кумыс и смотрит телевизор. Впрочем, у нее должен быть муж — шофер или местный интеллигент, какой-нибудь инженер с завода комбикормов.

— Валя, а слон и мышь равны?

— Это же дикая природа...

— А человек — дитя природы, поэтому мы рождаемся уже неравными.

— Но наше общество...

— Все уравнивает? — перебил он. — А я не хочу этой уравниловки!

— Великие умы человечества стремились к равенству..

— К равенству, а не к уравниловке. Скажите, вы себя и меня считаете равными?

— Почему же... Вы больше образованны, способнее меня...

— А зарплату имеем почти одинаковую, — обрадовался он ее признанию. — Между тем меня уже не одно предприятие звало помочь в математическом обеспечении разных программ. Моя теоретическая статья отмечена дипломом. Мой... Да что там говорить!

— И все-таки это не повод презирать людей.

— Дураков надо презирать.

— Не все же дураки...

— С кем бы мне ни приходилось спорить, я всегда оказывался прав.

Она подошла к нему близко, так, что корона ее волос положила на стол прозрачную тень. И сказала тревожным, почти материнским голосом:

— Человек, который всегда прав, плохой человек.

Я так стукнул кулаком по столу, что застежка ее лифчика расстегнулась. Если вы думаете, что под лифчиком оказался кольт, то вы ошиблись. Под лифчиком было то, что там и должно быть. О’кэй.

Телефон зазвонил, как показалось Михаилу, в предрассветную рань. Он глянул на будильник — девять утра. И за окном опять мелькает туманный дождик, почти непроглядный, будто стекла в рамах заменили на матовые.

— Слушаю, — сказал он с хрипотцой.

— Вы заспавший, да?

— Нет-нет, — торопливо отозвался Михаил, теряя остатки сна.

— Бизнесмен встает рано-рано, Мишья.

— Здравствуйте, Жози!

— Я хочу вас видеть.

— Когда?

— Сейчас. Быстро-быстро. За сорок минут, а?

— Где?

— У Главпочтамта. Я на моторе.

И трубка зачастила гудками...

Собираться Михаилу пришлось в рысьем темпе. И тоже взять мотор, благо такси по утрам стоят незанятые. Зато через полчаса он прохаживался у Главпочтамта, поеживаясь в своей легкой куртке.

Что произошло? Почему такая спешка? Приглашен ли Андрей? Или это любовное свидание? Да нет, в таком стремительном ритме свиданий не назначают. Да и рано еще для свиданий...

«Седан» вышмыгнул из автомобильного потока вроде бы без всяких правил уличного движения. Михаил пошел к нему, к краю тротуара. Переднее колесо вжалось в поребрик почти у его ног. Дверца приоткрылась. Из нее высунулась тонкая рука в высокой черной перчатке и поманила пальцем. Михаил сел в машину...

Темные большие глаза казались жутко удивленными. Крупный рот улыбался расслабленно. Волосы закрыли руль — зачем тут руль? При чем тут руль?

Жози чмокнула его в щеку, Михаилу показалось, что улица и город пропали, как руль под ее волосами. Неожиданно для себя обхватил он маленький затылок и коротко поцеловал ее расслабленные губы.

— О, это уже есть не поцелуй «здравствуйте», — удивленно вздохнула она.

— А поцелуя любви не допускаете? — спросил он отчаянно.

Жози закинула руку куда-то за сиденье, достала длинный узкий конверт и положила ему на колени.

— Что это?

— А если немножко посмотреть?

Михаил открыл незаклеенный конверт и нервно вылущил зеленые невиданные купюры.

— Доллары?

— Да-да, ровно двести.

— За что?

— За поцелуй, — рассмеялась она.

Он теребил новенькие, ни-разу не согнутые бумажки, разглядывал пожилого мужчину в парике — вроде бы Вашингтон, видел цифры и чужие слова и никак не мог осознать этого внезапного перехода от поцелуя к этим зеленым деньгам.

— За что? — повторил он.

— Как за что? За книги.

— Так много...

— Месье Делорм есть коммерсант. Много не даст. И сам будет иметь прибыль.

— Как же так быстро?

— Мишья, очень давно изобретен лайнер. У-у-у — и Париж.

— Спасибо, Жози.

— Идти в «Березку» опасно, а? Спросят, где Мишья взял валюту, а? Но можно не доллары, можно... де-фи-цит.

— А какой дефицит?

— Что... как это... что душа пожелает.

— Радиоаппаратура нужна...

— О-ля-ля! Транзистор, магнитофон, про-игрыва-тель?..

— Хороший бы магнитофон.

— Кассетный, японской фирмы «Акаи», да? Он уже немодный, но надежный. Он будет-будет.

— Спасибо, Жози.

— Месье Делорм прислал вопрос... Еще книги будут, много-много, да?

— Пожалуйста...

— Хорошо упакуйте. Завтра вечером я зарулю, да?

Конверт с долларами вспорхнул с его колен и пропал за сиденьем. Тонкая рука в черной перчатке открыла дверцу, душистые губы опять чмокнули в щеку — и Михаил очутился на панели. Неутомимый «седан» ворчливо погнался за потоком автомобилей.

Михаил вздохнул. Десять утра. Прошел час, как он проснулся. За этот час было все: неизвестность, ожидание, радость, доллары, три поцелуя... Он к этому не привык. Но у них, на Западе, в таком темпе и живут.

Двести долларов. Немалые деньги, валюта. Но ведь дело можно поставить на промышленные рельсы. В сущности, он отправил пятнадцать-двадцать книг, случайных, разных, посредственных. А если пошарить по знакомым, по букинистическим магазинам, по книжной толкучке?..

Михаил нашел телефонную будку и позвонил Андрею. Тот оказался, как всегда, на месте. Они договорились встретиться сейчас же. И Михаил назвал бар при гостинице, хотя тот был не с руки обоим. Но на такси...

Михаил приехал первым и в кофейной теплоте вдруг почувствовал себя своим, причастным, заслужившим этот дымный уют. Он сел к стойке и заказал чашку кофе и рюмку коньяка. Но не пил — осознавая эту свою причастность, разглядывая редких завсегдатаев и случайных девиц...

Андрей молчаливо стал за спиной, поглаживая седоватые короткие волосы. Улыбка, которая за все время их знакомства ни разу не взорвалась смехом, и теперь была обращена куда-то вовнутрь. Михаил заправски помахал бармену. Появилась вторая рюмка коньяка с чашкой кофе. Они отпили...

Михаил рассказал про встречу с Жози и про доллары.

— Ну! — удивился Андрей.

— Я предлагаю заняться этим бизнесом вместе.

— Клевать крохи? Нет, я хочу отхватить кус покрупней.

— Как?

— Через эту предприимчивую иностранку.

— Но как? — повторил Михаил.

— Она что-то там говорила о продаже идеи.

— Ну, это вряд ли...

— С книгами же не соврала.

— Но ведь нужна идея, — задумчиво усомнился Михаил.

— А у меня есть. Я придумал самонастраивающееся производство.

— Как это?

— Все циклы построены на принципах обратной связи. Не нужен ни административный аппарат, ни бухгалтерия, ни контролеры. Лишь один небольшой пульт, и тот может стоять хоть в министерстве.

— Но ведь это техническая проблема, а ты социолог...

— У меня разработана идея, а техническое решение — за инженерами.

Они допили коньяк. Михаил физически ощущал, как прибывают в нем энергия и сила, обилие которых никак не зависело от крохотной рюмки. Сегодня он смог бы выпить бутылку — сегодня радость шла от другого.

— Позвони Жози.

— Она завтра вечером приедет ко мне за книгами.

— Сегодня позвоню, а завтра, если ты не против, принесу заявку.

— А мою продажу книг не одобряешь?

— Почему же... Тоже деньги. Но идея стоит многих тысяч.

— Об этом я как-то не думал. Математические идеи сразу становятся международными...

— Сейчас в большой моде все, что связано с океаном, — сказал Андрей, хлопнув его по плечу и тонким голоском проворковал: — Мишья, задумал лодку под водой, а?

Они заказали еще по коньяку.

Моя крошка всегда спокойна, как негр на солнцепеке... Но когда я положил перед ней жирную пачку долларов, она чуть не выскочила из трусиков. О’кэй.

Ждущая тишина осени надоела. Должна же она чем-то кончиться? Шумом деревьев, стоном ливня, посвистом ветра... В конце концов, морозцем, снежком, метелькой... Но осень тянулась и тянулась, будто она позабыла, какое время года следует дальше.

Михаил шел с работы. С утра его мысль крутилась вокруг одежды. Куртка, джинсы, ботинки — все вроде бы модное, но куплено так давно, что потускнело до безликости. На Андрее одежда неброская, даже сперва кажется и немодной. Но потом он разглядел ее добротность и сдержанную простоту, которая незримо переходит в элегантность. А туалеты Жози?..

Михаил зашел в универмаг и бродил по отделу мужских костюмов. Он щупал их, разглядывал, вертел деревянные плечики. Не то, не так, не по сезону, не по моде, не по вкусу... Не понравились и куртки.

Он вышел из универмага, подумав о Жорке Дрыне. И в ту же секунду, одновременно с мыслью, увидел вдалеке лохматую меховую шапку. Она высилась над толпой как-то сама по себе, ибо ее обладатель был загорожен людьми. Шапка приближалась. Михаил не отрывал от нее глаз, догадавшись, что его интерес вызван несоответствием — добротный мех и теплая осень.

В щель, пролегшую меж людей, он увидел под шапкой отменное кожаное пальто. Затем сумку-короб на плече. И уж потом упитанное лицо, не шелохнутое никакой мыслью.

— Привет, — сказал Жорка Дрын.

— Ты откуда... здесь? — глуповато улыбнулся Михаил.

— Да вот иду?

— Я о тебе подумал.

— Обо мне многие думают.

Они отошли в сторонку. Михаил смотрел в его серые, какие-то пыльные глаза, пытаясь охватить разумом столь невероятное совпадение. Впрочем, эти случаи бывают в жизни любого. Да ведь и телепатия есть. Димка Трубцов, его приятель, йог и экстрасенс, предчувствует человека за пять минут до его прихода, безошибочно угадывает месяц рождения и зрит судьбу любого на пятилетку вперед.

— Что нужно? — спросил Жорка.

— Пиджак черной кожи.

— Импорт?

— Конечно.

— Будет, с лейблой. Еще чего?

— Книги нужны.

— По списку?

— Нет, вообще...

— Есть «манги».

— Что это?

— Рисунки Хокусаи, девятнадцатый век. Иностранцы берут с жирным наваром.

— Мне классику, русскую и советскую. Только в хорошем издании.

— Есть энциклопедический словарь Граната в семьдесят пять томов...

Предлагая товар, Жорка снижал голос до глуховатого полушепота. Тогда Михаил непроизвольно оглядывался на идущих людей, будто они могли услышать этот воровской шепот. Но Жоркины пыльные глаза безбоязненно ждали ответа. Михаил не знал, нужен ли месье Делорму энциклопедический словарь Граната и эти самые «манги». Жози брала книги почти любые, ее не устраивали лишь мягкие обложки, что было связано, видимо, с транспортировкой. Полки в его квартире опустели уже наполовину.

— Словарь не надо, — решил он.

— Усечено. Классика будет. А французская косметика нужна?

— Нет, — усмехнулся Михаил, представляя, как женщине из Парижа он дарит французскую косметику.

И тут же его мысль загорелась — конечно, дарит. Он что-нибудь преподнесет Жози на память об их встречах, о России. Какой-нибудь оригинальный и недешевый сувенир. Например...

— Антиквариат есть?

— У Георгия Ивановича все есть.

— Мне что-нибудь сувенирное.

— Печатка Баккара подойдет?

— А что это?

— Хрен его знает. Есть фарфоровые пасхальные яйца.

— Ну, это как-то... простовато.

— За бугром дают по четыреста долларов за яйцо, — обидчиво возразил Жорка.

— Мне для подарка...

Георгий Иванович вдруг огрел свою шапку громадной пятерней, забыв про вкрадчивый полушепот:

— Во! У меня есть два императорских бокала из стекла с монограммами Николая II и Александры.

— А они... подлинные?

— Туфты не держим. Между прочим, идут по пятьсот долларов за штуку.

— Где идут?

— На аукционе «Соутби». — Он махнул рукой в сторону запада.

— Я куплю их.

— Итак, черный кожух, книги и пара императорских бокалов, — заключил Жорка.

— Когда?

— Скоро возникну.

Он приложил пятерню к ворсу шапки, что-то хмыкнул и шагнул в людской поток, понесший его по улице. Михаил еще постоял, следя за уплывающей шапкой...

Настроение испортилось, будто произошла неприятность. Он обегал памятью пройденный день, отыскивая причины этого настроения. Вроде бы их не было. Их не было до встречи с Жоркой Дрыном. Ну да, внезапное появление этого деляги, которого он вызвал, казалось, усилием воли. Неужели из-за такого пустяка может упасть настроение?

Михаил пошел медленно, точно боясь расплескать начатую мысль...

Нет, дело не только в странном появлении Жорки. Почему он все время говорил про иностранцев и про доллары? Пасхальные фарфоровые яйца, аукцион «Соутби»... Как он тогда в квартире догадался, что Михаил ждал даму и обязательно иностранку? Откуда он знает, что книги нужны для продажи именно иностранцам? Кто он, Жорка Дрын?

Когда я запихивал труп в машину, неизвестно откуда взявшийся ублюдок поинтересовался, всегда ли мой друг ездит в багажнике. Я, конечно, растолковал ему в двух словах, что в багажнике найдется место и для второго трупа. О’кэй.

Высмеянный Жози, Михаил отказался от угощения гостей по-западному. Не хотелось ему и попугайничать, следовать ее совету — изображать стол с квашеной капустой, холодцом и картошкой в чугунке... Он нашел выход в золотой середине — сделал русский чай, добыв для этой цели три пачки индийского.

На столе — не на колесиках, а на обыкновенном, с ножками, — разъяренно гудел настоящий самовар, медный, с выбитыми на боку медалями. С этим самоваром, который он одолжил у Димки Трубцова, он помаялся. Раздувал его на балконе при помощи лучинок, бумаги и брезентового мешка, которым пользовался вместо сапога. Когда огонь разгорелся и веселый дымок побежал из коленчатой трубы, под балконом он увидел несколько зевак.

На столе, под самоваром, широко раскинулись два блюда из соломки — одно с баранками, другое с сушками. В стеклянной вазе из старого мутного стекла рассыпчато белел колотый сахар и лежали щипчики. Клюквенное варенье и мед были в глиняных бочонках. Но столик на колесиках не пропал — он скромно уткнулся сбоку, светлея прозрачной бутылкой водки, стоявшей как бы на всякий случай.

— Мишья, это есть гротеск, да?

— Самобытинка, — весело согласился он, ибо водка была уже ополовинена.

Андрей подсел ближе к Жози и положил ей на колени емкий конверт:

— Вот, я звонил вам...

— Да-да, я уже имела телефонный разговор с Парижем.

— Как там отнеслись к моей идее?

— О, Андрюша, они весьма-весьма. Но платить сейчас не будут. Надо им смотреть.

— Конечно, я подожду.

— А сколько заплатят, если понравится? — спросил Михаил.

— Тысяч сто, — легко ответила Жози.

— Не может быть! — вырвалось у Михаила.

— Мишья, фирма получит прибыль много-много миллионов.

Она взяла конверт, помахала им в воздухе и спрятала в сумочку. Андрей поцеловал ей руку, вздохнув облегченно, словно дело было сделано. И весело растрепал свои седеющие короткие волосы.

Михаил скосил глаза на опустевшую книжную полку. Там стоял японский магнитофон «Акаи» и рядом лежал конверт с пятьюдесятью долларами сдачи — Жози сдержала свое слово. На полу желтели две новые коробки книг, упакованные, готовые переместиться в «седан». Но это все, оказывается, мелочи...

От нетерпения Михаил засуетился: налил еще водки, налил еще чаю, нащипал еще сахару. Стук щипчиков вызвал бурную радость Жози — она визжала, когда осколки сахара белыми искрами разлетались по комнате.

Михаил встал, подошел к полке и вытащил из книги давно заготовленный чертеж:

— У меня тоже есть оригинальная идея...

Для Жози, видимо, второй идеи было уже многовато — она нехотя оторвалась от сушек, которые щелкала, как орехи. Ее взгляд рассеянно обежал чертеж:

— Мишья, что это?

— Я придумал один корабль, — стараясь сдержать волнение, сказал он.

Жози легкомысленно улыбалась ему.

— О, Мишья, — сказала она, — придумать корабль — это слишком легкая работа для одного человека! Или слишком... не очень легкая...

— Как это? — сбитый с толку ее словами, спросил Михаил.

— Вы делаете маленькую картинку корабля — так, как дети рисуют, — и это есть легкая работа! Или...

Тут она на мгновение умолкла, а затем добавила серьезно:

— Или вы, Мишья, гениальный человек! Но это надо... как это... показать!.. Я говорю правильно, Андрэ?

Андрей неопределенно пожал плечами:

— Да, насчет гениев сейчас у нас... не того...

Михаил обиделся, заговорил горячо:

— Гений или не гений — это будет видно потом! А мыслишки кое-какие у меня есть. Сам придумал, ни у кого взаймы не брал — моя идея. Вот, глядите!

Он положил чертеж на журнальный столик, — Андрей тотчас же наклонился над чертежом. Жози, беспечно хрустя сушками, тоже слегка подвинулась к столику, но взглянула на чертеж вскользь.

Андрей ткнул пальцем в листок.

— А это? Это тоже твоя идея?

— А то чья же!.. — с досадой произнес Михаил.

Его обижало недоверие, которое слышалось в его словах.

— Так-так-так, — заинтересованно кивнул ему Андрей.

— Давно у меня эта идея бродит, — стараясь сдержать предчувствие удачи, заговорил срывающимся голосом Михаил. — Только чертеж неважный, да и расчеты кое-какие следовало бы уточнить еще...

Андрей поднял голову от чертежа, оглянулся на Жози.

— А ведь Мишка-то, Мишка... А?

— Мишья, вы... как это... головастик! — улыбнулась Жози.

— Башковитый! — поправил ее Андрей. — По такому случаю — всем по рюмке!

— Всем по рюмке за Мишью! — повторила Жози.

Они выпили. Счастливый Михаил включил новенький «Акаи» — тихая музыка, какая-то галактическая, вдруг удивительно совместилась с медным самоваром. Сознание заволокли приятные волны, бегущие от индийского чая, от водки, от галактической музыки. А может быть, от черных, невероятно огромных глаз Жози, которые то смотрели на него с откровенным интересом, то вдруг пугались и спешили глянуть на самовар или на бесконечные сушки. Помнит ли она поцелуй в машине? Осталось ли ощущение его губ на ее?..

И Михаил впервые глянул на Андрея с неприязнью. Зачем они собрались вместе? Почему не пить этот чай вдвоем с Жози? Впрочем, сам Андрея пригласил...

— А здесь все-все есть? — спросила Жози, оглядывая чертеж, разложенный на тахте.

Андрей вновь обратился к проекту:

— Идея выражена понятно...

— Мне вопросов не будет там, далеко, а?

Андрей задумался, вглядываясь в чертеж:

— Вот здесь чего-то не хватает! Не отработана связь.

— Как не отработана? — не понял Михаил.

— Не мешало бы прояснить кое-что в принципиальных вопросах по связи. Хорошо бы потолковать с тем, кто занимается теорией.

Михаил хотел было что-то возразить, но его остановил вопрос Жози:

— Мишья, вы лондонский Ллойд знаете, да?

— Страховое общество? — проверил себя Михаил.

— Да-да. За такой проект сделает вас, Мишья, маленький советский миллионер. А?

— Что у нас делать с миллионами? — счастливо засмеялся он!

— Зачем у вас, Мишья? Счет в банке за границей. Приехал туристом, да? Немножко погулять, да?

— Сперва надо дооформить идею, — охладил их Андрей.

Жози захрустела сушками. Михаил придвинул к себе чертеж и уперся в него нетрезвым рассеянным взглядом...

Не такой он лопух, чтобы поверить в миллионы. Что у них там, нет своих интеллектуалов? Есть целые мозговые центры, есть фирмы, есть синдикаты... Правда, идеи пугливы и этих самых коллективов боятся. Они, идеи, как красивые женщины, предпочитают гордых и талантливых одиночек. Он не лопух, на миллионы не надеется. Но тысячи... Почему бы нет?

Он снова уставился в чертеж, потом согласился с Андреем:

— Да, пожалуй, тут нужен физик. Чтобы проверил по-настоящему. Чтобы с гарантией.

— А если... как это... со-автор, да?

— Нужна всего лишь консультация, — не согласился Андрей. — Знакомого, коллеги, приятеля...

— Черт возьми! Жози, пардон... У меня же есть Димка Трубцов.

— Тимка много берет долларов, да?

— Димка-то? Да ничего не возьмет.

— Ну да, — усмехнулся Андрей. — Насчет бессребреников мне не надо говорить! Еще и потребует объяснить, зачем тебе все это нужно!

— Конечно, — помрачнел Михаил.

— А ты не говори, для чего тебе нужно. Придумай чего-нибудь, — посоветовал Андрей.

— Да-да, красивую сказку... Нет, легенду, да?

— Чего придумать-то?..

— Скажи, что пишешь статью, — предложил Андрей.

— Эврика! — громко крикнул Михаил, ибо сегодня опьянел скоро и не от водки. — А и верно: пишу статью совместно с физиком, а он — не очень сечет. Хочу проверить, чтобы не сесть потом в лужу. Легенда?

— Выпьем за Мишью-головастика!

— Жози, — укорил Андрей. — Не Мишья-головастик, а Миша головастый!

А Михаилу было все равно. Его комната странным образом расплывалась, вещи и предметы как бы помельчали, Андрей куда-то пропал — ничего не стало, кроме темных и огромных глаз Жози. Они распахнуто смотрели на него, заслонив собой мир; они хотели что-то сказать...

— Мишья, ой-ой, у меня в памяти большая дырка!...

Жози соскочила с тахты, открыла свою сумку, вынула плотный прямоугольный пакет и вручила Михаилу:

— Презент от месье Делорма, да-да...

Он развернул — две книги. Темные переплеты. Отличная крепкая бумага. Русский, какой-то абстрактный шрифт. Ни авторов, ни издательств, ни типографий, будто изданы они в космосе. Лишь тисненые названия, как слова на могильной плите... «Здравствуйте, я ваш убийца!», «Выстрел из телевизора».

С крыши я опустился на карниз, по нему дополз до окна, влез в квартиру, прошелся по всем комнатам и толкнул дверь в ванную... Не знаю, как вы, но я опускаю свой пистолет, когда вижу перед собой прекрасную женскую фигурку, прикрытую лишь одним смущением. О’кэй.

Ноги висели над письменным столом неестественно и как-то сами по себе — в темных носках, в тренировочных брюках, пятками вверх. И хотя было видно, что человек стоит на макушке, он казался уродом, ибо возмущенное сознание дополняло ступни привычной головой.

Михаил огляделся... Стан холостяка? Комната для приезжих? Или жилище сумасшедшего?..

Полки, собранные с бору по сосенке из гарнитуров, кухонь, магазинов... Книги, разные по содержанию и размеру, стоявшие вкривь и вкось. Широченный стол, заваленный всем, что только есть в мире: газеты, камни, папки, книги, железки, инструменты; какие-то приборчики, какие-то ящички... Топчан из некрашеных досок с брошенным на него одеялом. Отменнейший радиоприемник, берущий все станции на свете. Кадка с березой — маленькой и трогательной, как девочка-сирота. Картотека, похожая на макет многоэтажного дома. Женская головка, грубо вырезанная из дерева. И опять стопки, связки, свалки книг и бумаг.

— Может быть, хватит? — спросил Михаил.

Ноги сложились и пропали за столом, вместо них поднялся розовый Димка. Он поправил очки, помял занемевшую макушку и улыбнулся виновато:

— Извини, блюду режим.

— Мой приход чувствовал?

— Когда стоишь на башке, сенсоры тупеют.

— Почему жена не наведет здесь порядка? — Михаил еще раз окинул комнату бездумным взглядом.

— Тут идеальный порядок, — заверил Димка.

Он сел на свой лагерный топчан с заметным удовольствием. Его глаза — детские глазки под сильными стеклами — чему-то улыбались. Видимо, сразу и всему — соблюденному режиму, комнатному беспорядку, приходу друга...

— Как дела на работе? — спросил Михаил.

— В семь ухожу, в девять вечера прихожу.

— Чему ж ты радуешься?

— Так ведь интересно.

— Вкалывать?

— Я не вкалываю, — блаженно отозвался Димка.

— Ну да, ты работаешь творчески. А не заметно.

Вскинутой рукой Михаил описал полукруг. Глазки под стеклами непонимающе проследили за этим жестом.

— Что незаметно?

— Не вижу результатов творческой работы.

— Результаты... не здесь.

— Не вижу, что эти результаты ценят, — поправился Михаил.

— А как можно их увидеть?

— Где большая современная квартира?

— Нам на троих хватает и этой...

— Где современная мебель, радиоаппаратура, произведения искусства?..

— Вот моя главная мебель. — Димка погладил белесую тумбу стола. — А произведениям искусства место в музее.

— Где твой автомобиль?

— Я автобусом-то не пользуюсь...

— А чем же едешь на работу?

— Бегу трусцой.

— До самого института?

— Ровно сорок минут.

— Ну а где цветной телевизор?

— У нас и черно-белого нет.

— А где твоя модная одежда? — продолжал атаку Михаил.

— На кой она мне?

— Неужели тебе не хочется выглядеть красивым и современным?

— У моего соседа три дубленки: белая, черная и какая-то голубая. Как был дураком, так и остался им. А Лев Толстой ходил, между прочим, босиком, в рубахе. Эйнштейн, между прочим...

— У твоей жены на обед суп без мяса, — уже сердито перебил Михаил. — А на второе — свекла!

— Добавь: и чай без сахара.

— Почему? Копите?

— Старик; разве я похож на сумасшедшего? Мы принципиально не едим мяса, жиров, сахара...

— Ну а копченую колбасу, икру, красную рыбу, коньяк?..

— И в рот не возьму, — рассмеялся Димка.

Михаил вспомнил: перед ним сидел новоявленный йог. Работа, гимнастика, стойка на голове. Чтение философских книг, размышление, сырая морковка на завтрак...

— Ты не йог, а папуас, — бросил Михаил сердито.

И удивился: откуда эта злость? Не мечтал ли когда-то и сам вести рациональный образ жизни — взяться за спорт, читать серьезные книги, грызть овощи, не мельтешить? Когда-то, когда-то... Так и прогрыз бы эти овощи всю жизнь, которая может быть разной. Мышиной — у тех, кто тихонько грызет. Красивой — у тех, кто ищет и рискует. Но откуда же злость на приятеля?

Михаил прошелся по взлохмаченной комнате, задевая бумаги, рулоны, какие-то палки...

Злость из-за Димкиной плотеумерщвляющей философии. Ему ничего не надо, его ничем не соблазнить. Средневековость какая-то. А разве он пришел соблазнять?

— Ну, пошли обедать. Ольга ждет. — Димка хотел было встать.

— Как работа? — удержал его Михаил.

— Работа как работа, — скупо отозвался тот.

— Да уж знаю я вас, работничков: только деньги государственные на ветер бросаете зря!

Димкины очки неожиданно блеснули, хотя отразить им было нечего, — за окном серела томящаяся осень. И лоб посветлел за счет того же странного огня, павшего на очки.

— Что ты можешь знать про мою работу? Дилетант! А туда же — деньги на ветер!

Димка вскочил, забегал по комнате, все больше распаляясь.

— Ты когда-нибудь слышал, что криминалисты могут определить соприкосновение одежды двух людей? Два человека коснулись друг друга плечом — и этого достаточно, чтобы найти того, кого ищут, понял? А я имею дело с куда большими объектами, чем человек. И объекты эти плавают в воде, а, значит, следов от них остается не столько, как от твоего костюма!

— Следы! — подзадорил его Михаил. — Даже если и остаются следы, так это же все в ничтожных количествах! Можно сказать, молекулы...

Димка уже «завелся», заговорил увлеченно:

— А кто сказал, что молекулы неуловимы? В одном кубометре воды, например Атлантического океана, содержится семьдесят миллионов различных организмов. Организмов, а не микробов!

— Ну и что? Какая разница: молекулы, микробы! Как это измерить?

— Нужны приборы.

— Ну и как, успехи есть?

— Кое-какие.

Димка явно не хотел распространяться на эту тему. Он встал, чтобы идти, но Михаил заступил ему путь:

— Это мне и нужно...

— Что это?

— Сведения о приборе.

Димка улыбнулся, ожидая конца начатой шутки.

— Ты не ослышался, мне нужны эти материалы, — повторил Михаил голосом пожестче, чтобы у приятеля не осталось сомнений в услышанном.

— Не трепись, — тихо уронил Димка.

— Для статьи. Ты знаешь положение с моей диссертацией... От этой статьи зависят мои шансы.

Теперь Димка осознал страшность услышанных слов. Его глаза моргнули беспомощно. Казалось, что он подавился и не может ни проглотить, ни слова произнести, ни вздохнуть. Михаил удержался от желания размахнуться и стукнуть его по спине.

— Ты же... математик, — наконец сказал Димка, но, видимо, не то, что хотел.

— Мы пишем с соавтором: он — физическую часть, я — математическую. За свой материал я отвечаю, а вот соавтор у меня — жидковат. Не хотелось бы из-за него завалить работу. На тебя одного надежда!

— Да ты соображаешь, о чем ты меня просишь?!

— Никто знать не будет, я тебе гарантирую!

— Нет, — отрезал Димка.

Он вновь попробовал шагнуть к двери, на кухню, обедать, но Михаил врос на его пути деревом. Тогда Димка ринулся вбок, на малое, но свободное пространство комнаты. Михаил, притянутый какой-то магнитной силой, примкнуто зашагал рядом — только не отставать, только не отпускать. Они носились по комнате, как сиамские близнецы, и поднятый ими ветерок шевелил бумаги и копеечные листики березы.

— Дим, выручи меня...

— Ты не понимаешь, чего просишь.

— Иначе я век не защищусь!

— Я не выдаю государственных тайн!

— Дим, не надо мне тайны, а лишь кое-какие идеи...

— Бросим этот пустой разговор.

— Отказываешь в помощи?

— Все, что угодно, только не это...

— Не дашь, значит?

— И не думай.

Михаил остановился внезапно, схватил друга за ворот сорочки и рванул на себя так, что треснула материя и очки наплыли крупно, увеличенно. За толстыми стеклами Димкины глаза показались неживыми, давно умершими. Переносица, прижатая темной перемычкой оправы, побелела, как хрящ. И эта белизна растекалась по сухому лицу с пугающей быстротой.

— Не дашь? — выдохнул Михаил ему в лицо. — А про Ольгу забыл?

Сухой торс под его рукой сразу потерял свою тренированную крепость, обмякнув. Михаил разомкнул пальцы на сжатом вороте...

Три года назад Димкина жена обреченно заболела. Спасения ждать было неоткуда. И тогда Михаил долгими путями — после и сам не мог понять какими — звонил, ходил, летал в столицу, на юг летал, добился приема у известного вьетнамского врача, гостившего в стране. Ольга поднялась...

Димка глубоко вздохнул и закрыл глаза. Уставшими ногами подошел он к столу, взял папку чистой бумаги и приткнулся на краешке топчана. Шариковая ручка бегала по страничкам, выписывая кривые, формулы и слова. Михаил ждал, разглядывая березку.

В тепле, в удобренной и политой земле, зеленеть бы ей тут и зеленеть... Да и осень стоит негромкая, не пробить ей двойных рам и жара паровых батарей. А пробила, проникла. Зажелтели листочки, готовые осыпаться на паркетный пол.

Димка встал, глянул невидящим взглядом и протянул листки:

— Тут главные результаты. Физик все поймет...

Торопливыми пальцами свернул Михаил бумагу и улыбнулся благодарно, извиняясь.

— А теперь уходи, — приказал Димка бескровными губами.

В полиции крошка оказалась болтливой и упекла за решетку пару ребят. А выглядела красотка на миллион долларов. Поэтому жаль, что какой-то рассеянный тип выплеснул из окна кислоту. Попал в крошку. Теперь ее лицо походит на морду дохлого койота, изъеденную молью. О’кэй.

На следующий день Михаил проснулся затемно, вроде бы раньше Валентины. Приняв долгий душ, он начал работать споро и с удовольствием...

Сделал несколько небольших чертежей на тонкой и плотной бумаге. Расчехлил машинку с латинским шрифтом «Смит-корона», которую по дешевке уступил ему сосед-моряк, и долго пыхтел с учебником и словарем, пока не напечатал пояснительный текст на корявом английском. Синхронный текст отстучал и по-русски — уже на своей чахлой портативке. Димкины шесть листков приколол нетронутыми с короткой пояснительной запиской. Уложив все в емкий конверт, заклеил его и серединку залил сургучом, припечатав донышком серебряной стопки.

Он вздохнул, прислушиваясь, — пропищало два часа. Как споро ни работал, а полдня прошло. Михаил набрал номер Жози...

Она заохала и залялякала, куда-то страшно торопясь. Он уже хотел перенести визит на вечер, но Жози просила опустить пакет в ее почтовый ящик. «Мишья, это надо-надо...» Чмокнула трубку и пропала.

Михаил обескураженно постоял у телефона, — славность минуты была затуманена. И все-таки радостное состояние от выполненного дела и предвкушения чего-то невероятного его не покинуло. Он заказал по телефону такси, оделся, выпил рюмку коньяка, взял пакет и вышел.

Такси уже стояло у дома. Михаил сел в него неспешно, развалясь, — деловые люди энергичны в бизнесе, а едят, играют в гольф, пьют виски и любят женщин не торопясь. Сейчас он был не при деле — ехал всего лишь опустить конверт-пакет. Но как же этот пакет, набитый чертежами и бумагами, пролезет в почтовый ящик?

Такси подъехало к дому Жози. Он вышел, приказав ждать, и тут же увидел у поребрика «седан».

— Мишья, я тут, да-да! — крикнула Жози из машины.

Он подошел. Она проворно взяла пакет, не дав ему ни слова сказать, ни руки поцеловать, — лишь обдала томным взглядом да запахом своих духов.

— Я позвоню, да-да.

И «седан» бросился по улице, похожий на черного заводного жука. Выходит, она поджидала... Но почему такая спешка? Что-то случилось? Михаил сел в такси...

Дома его встретила Валентина.

— Экскурсии иссякли? — спросил он.

— Я сегодня не ходила.

— Что так?

— Да вот простудилась...

И он заметил пуховый платок, видимо оренбургский, укутавший ее шею; заметил теплую кофту домашней вязки; на ногах увидел что-то вроде обрезанных валенок.

— Осень, — философски изрек он.

— К вам приходили.

— Кто?

— Высокий молодой мужчина в зимней шапке...

Жорка Дрын. Зачем? Приносил импортягу?

Михаил ушел в свою комнату, чувствуя, как легкое, прямо-таки птичье настроение тяжелеет. Куда-то странно торопилась Жози... Приходил Жорка... Почему именно сегодня, в тот день, когда передавался пакет? Опять совпадение?

Он потянулся за коньяком. И ощутил противную тоску от того, что выпьет рюмку один, в тишине, молчком. Он взял бутылку и пошел на кухню.

Валентина лечилась травами, отчего на кухне растекся запах пара, малины и березового веника.

— Принес хорошее лекарство...

— Что вы, я не пью.

— За компанию, — почти просительно сказал он.

— Нет-нет.

Михаил извлек из. буфета крупную рюмку, налил полную, с верхом, и осушил торопливо, словно жиличка могла помешать.

— Теперь выпейте чаю и поешьте, — посоветовала она.

Он покорно взялся за чашку. Валентина подала все быстро и услужливо, как мужу, пришедшему с работы. В ее круглых глазах грустная задумчивость сменялась жалостью, которую она пробовала скрыть. Михаил усмехнулся откровенно, чтобы распугать это ненужное сострадание. Уж не считает ли, что он запил из-за ее сестры?

— У вас что-то случилось? — спросила Валентина, задетая его внезапной усмешкой.

— У меня ежедневно что-нибудь случается. А у вас?

— Бывает, как и у всех.

— Спорим, что я угадаю все ваши кокчетавские неприятности?

— Угадайте, — согласилась она, отпивая чай из глиняной кружки, из которой торчали какие-то ветки и корни.

— Купили жилистого мяса, у Васи низкая успеваемость, не хватило денег до зарплаты, муж пришел хмельной в дерюжку, поехали колготки... не так ли?

— Почему вы презираете простые человеческие заботы? — нерешительно спросила она.

— А почему человечество носится с этими простыми заботами? Почему не измыслит чего-нибудь посложней, поинтересней, позанятнее, а? Почему?

— Вы... измыслили?

— Да я все свои тридцать лет мыслю. И что?

— А что?

— Что видите. Ни яхты в лагуне, ни красотки в салуне.

Валентина тихо засмеялась. Ее волосы, перехваченные ленточкой, мелко задрожали. Взгляд перестал быть сочувствующим, осветившись внезапным весельем.

— Вы чего? — спросил он угрюмо.

— У вас нитка в усах.

— А у вас солома в чашке.

Бутылка с коньяком вдруг собрала весь кухонный свет и заиграла призывно. Он налил еще рюмку, опять полную, опять с верхом, и выпил, как вылил в сухой песок. В бутылке осталось чуть-чуть, с полрюмки. Он и это допил под встревоженным взглядом Валентины.

— Спасибо за компанию, — буркнул Михаил, покидая кухню...

В своей комнате он заходил большими кругами, в центре которых раскинулась тахта. Коньяк, поначалу было умиротворивший, теперь возымел обратное действие. Беспокойство приливало, как ярая вода в ураган. Михаил обратился к логике, — он же математик... Нужно выстроить числа, то бишь события, в четкие ряды и проанализировать каждое...

Жози почти не стала говорить по телефону. Спешила. Естественно: занята, женщина, иностранка. Но оказалось, что она ждет. Тоже естественно: хотела получить пакет из рук в руки, который, кроме всего прочего, и не влез бы в почтовый ящик. Однако говорить не стала, а умчалась на своем «седане». Естественно: занята, женщина, иностранка.

Жорка Дрын. Встреча возле универмага. Да где еще этому спекулянту околачиваться, как не у магазинов? Приходил сегодня. Естественно, коли ему заказаны книги и кожаный пиджак...

Логика сработала, как механизмом щелкнула. Никаких поводов для тревоги у него не было и быть не должно...

Но Михаил заметил, ощутил, что кроме разума и чувств, кроме мускулатуры и воли сейчас им водит еще какая-то сила — непонятная, неизведанная.. Коньячная, парапсихологическая иди дьявольская? Она уже спутала ему шаги и тяжкой рукой подтащила к полупустым книжным полкам. А что тут? Редкие томики, трепаные обложки детективов, брошюрки... Но неизведанная сила подняла его руку и сняла тонкую книжечку в жестком, крепчайшем переплете. Михаил отшатнулся бы, не держи его эта дьявольская сила... «Уголовный кодекс РСФСР». Он залистал его, жадно выискивая нужный текст. Статья 64... Вот:

«...выдача государственной или военной тайны иностранному государству...»

Михаил опустился на тахту и вытер мокрый лоб. Не сошел ли он с ума? Да разве его корабль есть государственная тайна? Или военная? А разве проект Андрея секретный? Это их личные замыслы, собственные, частные, которыми они могут распоряжаться как хотят. В кодексе же говорится о тайне, принадлежащей государству. Испугался дурак собственной тени.

И Михаил расхохотался на всю квартиру. Он сидел на тахте, покачивался и нетрезвым хохотом стучал в тихие стены.

Дверь приоткрылась.

— Что с вами? — испуганно спросила Валентина.

— У меня нитка в усах.

Я улыбнулся, поднял обе руки до уровня плеч, сжал их в кулаки, а затем с силой свел вместе, так что кулак ударился бы о кулак, не попадись меж ними голова этого типа. Он свалился, как дохлый тунец. О’кэй.

Два дня Михаил прожил с нескрываемым ожиданием. На третий день телефон зазвонил весело и намекающе. Он сорвал трубку.

— Мишья, жду.

И все. И писк в трубке — веселый и намекающий. Собирался он с нетерпеливой дрожью в ногах; ему казалось, что бегом он домчится скорее любого транспорта...

Ее квартира встретила полумраком. Свет кофейного торшера лег на мебель ровной паутиной. Золотая обивка, кресел и диванов солидно потускнела. Все стекло утратило свой холод, заблестев шоколадным отливом.

— Мишья, как я рада...

В длинном платье из какой-то темной материи, с распущенными волосами, с усталыми глазами, опустилась Жози рядом на диван и капризно попросила:

— Налейте мне и себе.

— Чего?

— О, виски и содовой, да-да.

Они прикоснулись губами к стаканчикам. Михаил умел смаковать коньяк, но непривычное виски, отдающее самогоном да еще разведенное водой, хотелось выпить залпом, как и положено пить самогон. Жози закурила, закурил и он красивую сигарету.

— О, Мишья, опять у меня в голове большая дырка. Месье Делорм прислал привет и кое-что, да-да...

Она соскользнула с дивана и подвела его к столику, где стоял изящный транзистор. Япония, фирма «Хитачи»...

— Ваш, да-да, и вот пятьдесят долларов для «Березки».

Михаил погладил транзистор и неумело сунул конверт с деньгами в карман. И тут же подумал, что надо бы поцеловать ей руку, но Жози уже сидела на диване.

— Жорж Делорм сказал... Еще будет про-игрыватель «Гаррад», будет усилитель и колонки «Дайнако», да?

Теперь он взял ее легкую руку и поцеловал долгим поцелуем, словно это были губы.

— Потом-потом, а теперь виски, — деловито отстранилась она.

Из квадратной бутылки толстого стекла он налил еще и выпил первым, не разбавляя водой.

— О, Мишья пьет, как супермен, да?

— Разве не похож?

— Похож-похож! Только прибавить смелости, да? Свободы в жестах, да? Больше шутки, да? И не бояться женщин, да?

— Каких... женщин? — спросил он тихо.

— Я не есть женщина, нет?

Шел сюда Михаил за ответом о своем проекте. Потом ему захотелось спросить, придет ли Андрей. Затем обрадовался деньгам и транзистору «Хитачи». А теперь все вопросы и радости показались пустяками — их смыло волной надежды на невероятное, втайне ожидаемое.

— Жози, — сипло сказал он. — Я готовлю вам царский... подарок.

— Дорогой, да?

— Бокалы, из которых пили Николай и Александра.

— Цари, да?

— Особы, — почти бессильно подтвердил он.

— О, вы меня... как это... ба-ло-ва-ете.

Ее глаза надвигались, но так медленно, что он ждуще окостенел. Их прохладный мрак казался ему каким-то неотвратимым и роковым — может быть, потому, что она не моргала, не улыбалась и ничем не тревожила свое четкое лицо. Когда эти жуткие и прекрасные глаза стали досягаемы его дыханию, она тихо сказала, будто взмолилась о пощаде:

— О, чуточку виски...

Он суетливо налил в оба стакана, и они выпили. Нетвердой рукой поставил Михаил посуду на столик, легонько его откатил — теперь уже ненужный — и оглядел комнату скорым непроизвольным взглядом, как бы осознавая: где он, что с ним? Этот его рассеянный взгляд зацепил что-то странное, вроде бы какой-то предмет, которому здесь не место; там, в уголке, в кресле...

Но внизу, на диване, томительно посветлело — он увидел обнаженную ногу, выскользнувшую из длинного платья, словно она прошла сквозь материю. Теперь глаза Жози были у его глаз. Маленькая рука бесплотно легла на пиджак. Он прикоснулся губами к ее теплому рту...

Яркий свет ударил по глазам. Михаил отшатнулся, зажмурившись на секунду.

Под потолком горела включенная люстра, а у двери стоял Андрей — в халате, высокий, прямой. И тогда, словно что-то вспомнив, Михаил глянул в конец комнаты, на кресло, — там лежала сумка Андрея, которую тот обычно носил на плече.

Жози зевнула, лениво закуривая новую сигарету. Андрей подошел к ним и сказал, покачиваясь на носках:

— Так-так, Мишья...

— Почему ты... здесь? — спросил Михаил, все еще щурясь.

— Потому что я здесь живу.

— Здесь живет... Жози.

— И Жози здесь живет, — усмехнулся Андрей.

— Ничего не понимаю...

— Она моя жена.

— Не может быть, — вырвалось у Михаила.

И он глянул на Жози — она медленно выпустила дым ему в лицо. Михаил вскочил с дивана:

— Она же иностранка...

— И я иностранец.

— Неправда, ты русский!

— Да, я русский, — опять усмехнулся Андрей, — но не советский.

— Как... Ты же Андрей Багров?

— Нет. Я Андрэ Багрофф.

— Кто же ты? — тихо спросил Михаил.

— Атташе посольства по вопросам культуры и печати.

— Какого посольства?

— А это имеет разницу, Мишья? — отозвалась Жози.

Когда какому-либо типу упрешься дулом в живот, то он становится покладистым, как дешевая красотка. В конце концов, лучше сто раз быть трусом, чем один раз трупом. О’кэй.

Михаил начал дышать ровнее. Он чувствовал, как странно вспотела верхняя губа и предательски ослабли коленки. Андрей смотрел пронизывающим взглядом, все покачиваясь на носках. Михаил не узнавал его. Где внимательность глаз, где участливость слов, где взрывная улыбка? Ну да, он же не Андрей, он Андрэ...

— Ты шпион, — тихо сказал Михаил.

— Нет, я разведчик, — наконец-то показал Андрэ забытую улыбку. — А ты вот шпион.

— Врешь! — взорвался Михаил.

— Мишья, выпей еще виски, — лениво предложила Жози.

Андрэ подошел ближе, к самому лицу Михаила, и только теперь Михаил рассмотрел его глаза — серые, какие-то бездонные, с алюминиевым непререкаемым блеском. Губы большого рта сжаты крепко, будто он ими ухватил что-то невидимое. Седоватые волосы тоже блестели алюминием. Скулы, которые раньше не замечались, теперь выступили вперед, каменно.

— Тебе платили вещами и долларами, милый, — сказал глухо Андрей.

— Я продавал книги...

— Книги? Идем!

Он схватил Михаила за руку и дернул, увлекая к стене. Там была маленькая дверка, которую Андрэ рванул, словно ее держали изнутри...

Просторный стенной шкаф был доверху завален его книгами, которые лежали макулатурной кучей.

— А Делорм? — бессмысленно спросил Михаил.

— Неужели ты думаешь, что это старье нужно Делорму?

— Зачем же вы это делали?

— Так бы ты деньги мог и не взять...

Михаил нагнулся и вытащил одну небольшую книжечку. Константин Паустовский, «Золотая роза». Ее подарил отец, кажется, после окончания восьмилетки — он всегда дарил книги, каждой весной, от первого класса до десятого.

— За что мне платить деньги?

— О, Мишья, ты есть ивняк, — засмеялась Жози.

— Наивняк, — поправил Андрэ.

— Так за что мне платить? — требовательнее повторил Михаил.

— За проект, — усмехнулся Андрэ, отчего его рот сделался каким-то острым, щучьим.

— Тогда при чем тут шпионаж?

Андрэ опять схватил его за рукав и подтащил к маленькому столику, светлевшему у окна.

— Забирай и можешь еще раз послать в «Юный техник».

На столике лежали его чертежи, лежали так, словно их никто и никогда не разворачивал.

— Ничего не понимаю, — прошептал Михаил.

— Да неужели ты думал, что подобную бредятину можно продать за рубежом? За этот проект и цента не дадут.

— Почему же вы хвалили?

— Нам нужны были результаты работ твоего приятеля Трубцова, — отчеканил Андрэ. — Без своего проекта ты бы к нему не пошел, не так ли?

Кровь стучала в череп гулко, как молоток в фанерную стенку. Михаил отвернулся и прислонил лоб к стеклу, за которым была прохладная и тихая осень. А может быть, это не кровь, а виски бьется в жилах водопадной пеной?

— Я верну и доллары и вещи, — твердо сказал Михаил.

— А что дальше?

— И все.

— Мишья, ты есть большой и зеленый лист.

— Лопух, — перевел Андрэ.

Михаил увидел в своих руках книгу — он так и стоял с ней, будто держался за талисман. Яркий свет, золотая мебель, красавица на диване, иностранный разведчик... Где он? Не снится ли ему этот детективный сон?..

— Выпустите меня, — глухо сказал Михаил, направляясь к двери.

Но Андрэ плечисто загородил дорогу. Щучий рот — он так и остался щучьим после той усмешки — теперь был перед самыми глазами Михаила.

— Мальчик, куда же ты спешишь?

— Не ваше дело...

— Нет, мальчик, теперь это наше дело и ты наш.

— Я все равно уйду!

— Мы знаем способ тебя остановить, мальчик.

— Пистолетом?

Жози встала с дивана и, лениво дымя сигаретой, подошла сбоку:

— Мишья, начитался детективов, да?

— У нас, мальчик, есть оружие посильнее пистолета, — улыбчиво сообщил Андрэ. — Мы иностранцы. Мы взяли и уехали. В конце концов, нас всего лишь выгонят из страны. А ты?

— А что я?

— За шпионаж пятнадцать лет или вышка, мальчик!

— Да-да, Мишья. А вышка — это пах-пах.

— Что вы от меня хотите? — спросил Михаил, слабея.

— Совсем другой разговор, — улыбнулся Андрэ той, прежней улыбкой.

Они сели на диван: мужчины по краям, Жози меж ними. Михаил бросил книжку на пол — хотел с ней уйти? — и потянулся к бутылкам. Он нашел коньяк, молча налил полный стакан и выпил. Жози понимающе кивнула.

— Что вы от меня хотите? — повторил он спокойнее.

Комната менялась, как-то успокаиваясь. Золото мебели перестало быть навязчивым. Чуть потускнела люстра, словно ее припорошило пылью. Во рту пропал вкус виски. Покладисто улыбалась красивая Жози. Да и щучья улыбка ее мужа не такая уж щучья — просто рыбья. Карасика, например...

Андрэ достал из кармана халата бумаги. Михаил их сразу узнал — Димкины расчеты.

— Вот в этом листке ничего не понять. Какая-то странная формула, невразумительный график... А из-за них непонятно и все остальное. Твой друг не мог подсунуть липу?

— Очень плохое дерево, да?

— Димка не такой.

— А это им написано?

— Его же почерк.

— Тогда ты сходишь к нему и попросишь расшифровку, — приказал Андрэ.

К Михаилу прилило жданное спокойствие. Оно ощутимо растеклось по рукам и ногам, прилило к груди и докатилось до головы. Ему даже стало хорошо, будто все в его жизни наконец-то определилось на свои места — правильные и окончательные.

— И все? — спросил он.

— Все, — заверил Андрэ. — Ты получишь хорошую сумму, и больше мы тебя не потревожим.

Михаил поднялся. Встал и Андрэ.

— Хвоста за тобой нет?

— Какого хвоста?

— Длинный, пушистый, но потихоньку, да?

— Не прикидывайся дураком, — отрезал Андрэ. — Тебя могли засечь. Ты какой язык изучал?

— Английский.

— Если спросят, зачем тут бываешь, скажи, что берешь у моей жены уроки английского языка.

— А кто спросит?

— КГБ, — четко выговорил каждую букву Андрэ.

Легкий испуг вновь окатил Михаила. Казалось, что стакан коньяка мгновенно испарился. Михаил спрятал в карман Димкин непонятный листок и пошел к выходу.

— А «Хитачи»? — остановил его Андрэ, отдавая приемник.

Жози легко вскочила с дивана, подплыла к двери, ласково тронула его усы душистыми пальцами и предупредила:

— Сделай, да-да. Помни про пах-пах...

Башковитые ребята утверждают, что есть и всегда были три кита разведки — деньги, женщины и вино. Этим яйцеголовым я так скажу... Есть один кит — деньги. Да неужели с пачками башлей я не найду блондинок и виски? О’кэй.

Михаил оказался на улице — шесть часов, а как темно... Осень.

Квартал он прошел деревянно — руки почти по швам, голова вобрана в плечи, глаза прищурены... Затем резко обернулся — сзади, сбоку, всюду шли люди. Город жил своей вечной жизнью. Михаил вздохнул медленно и глубоко.

Как же он попал в эту... Не обратил внимания на дипломатические номера «седана» — думал, что раз приехала на нем из-за границы, то и номера заграничные, а не дипломатические. Не заметил, как этот Андрэ выведал про Димку. Не почувствовал, что дипломат тащит его волчьей хваткой к Димкиным секретам. Не увидел простейшей фальши — нарочитая холодность между Андреем и Жози, ее пышная квартира, ее натужный интерес к нему, ее голая нога...

Мужчина в кепке и с сумкой в руке давно поравнялся с ним и шел тоже не спеша. Михаил побрел еще медленнее. Вроде бы притормозил и мужчина. Тогда Михаил резко свернул к пивному ларьку и встал в вяленькую очередишку. И стоял тихо, пока не стало зудеть от беспокойства. Он повернулся — мужик в кепочке стоял за ним и спокойно почесывал щеку.

— Пивка... хочется? — таинственно спросил Михаил.

— Еще б не хотелось... Вчера с шурином трех теть по ноль семь уделали.

И мужик потянул из сумки шестилитровый бидон. Михаил вышел из очереди...

В конце концов, осталось сделать пустяк — пойти к Димке, уточнить расчеты и отдать дипломатам. И забыть эту историю, как детские кошмары. А потом время, всепоглощающее время поглотит и это...

Двое подростков с нескрываемым любопытством глядели на него. Он удивился — мальчишки ведь. Но они шли и смотрели, перешептываясь. Неужели его страх выписался на лице откровенными узорами? Взрослым его не видно, а вот ребятам... Михаил оглядел себя, словно этот страх наподобие мела смог испачкать костюм. И только теперь увидел, что он несет транзистор «Хитачи», привлекший мальчишек. Мальчишек? А его?

Михаил свернул на улицу потише...

Слева потянулся сквер — редкие клены, ряды кустов, плоские цветники... Видимо, растения знают про осень и без холодов-ветров. Сбросили же клены все листья и теперь стоят, как гигантские коряги; облетели же кусты, теперь походившие на веники-голики; остались же на цветниках одни неприкаянные стебли... Это биоритмы — тихая осень доконала их своими биоритмами.

Михаил оглянулся — сзади шел мужчина в очках, в светлом плаще, без шапки...

Не задела ли осень своими биоритмами и его, Михаила? Иначе как все объяснить? Был здоров, талантлив, женился, имел положение, написал диссертацию... Куда все это делось? В чем он ошибся? Топология, его любимая наука, не делала различия между прямой и кривой. А жизнь?

Он еще раз оглянулся — интеллигентный мужчина продолжал шагать сзади.

Михаил свернул в булочную, поторчал у хлебных полок и вышел, оглядываясь, словно украл батон. Мужчина в шляпе стоял у витрины, поблескивая очками.

Тогда Михаил сорвался с места и, прошагав метров десять, замер как вкопанный. И глянул назад — мужчина завязывал шнурок. Растерянная мысль толкнула к нему.

— Что, развязался? — спросил он, холодея от своей смелости.

— До сих пор не научился завязывать, — буркнул мужчина.

— Наверное, институт кончили?

— Кончил, а что? — Мужчина распрямился.

— А шнурки завязывать не умеете?

— Там этому не учили...

— А ловить шпионов вас учили?

— Каких шпионов?

— А вроде меня...

Почему этот интеллигентный мужчина смотрит на него растерянно? Почему не вытаскивает пистолет и не скручивает ему руки? Почему не подъезжает со страшным тормозным скрипом автомобиль? Почему... «Извините, у жены атташе я беру уроки английского языка». С милым рай в шалаше, если милый атташе...

И горячая испарина побежала по его спине, груди, выступив на лбу, — он вспомнил, что в кармане лежит Димкин листок с расчетами. В кармане лежит улика.

— Вам плохо? — тревожно спросил мужчина.

— Мне хорошо. Спасибо за внимание...

Он бежал скорым шагом третий квартал, пока не вспомнил о существовании городского транспорта. В троллейбусе в эти «пиковые» часы было полно народу. Михаил вдруг начал успокаиваться, будто плотная людская стена защитила его от всех и всего. Он разглядывал лица каким-то непонятным ему самому взглядом — новым, изучающим, откровенным. Лица были разными, и чего только они не отражали... Но одного он в них не увидел — страха. Спокойные лица людей, сделавших свою работу. Он тоже, он тоже сделает эту чертову работу и будет жить со спокойным лицом, как люди...

И тогда он увидел теплую лохматую шапку и тусклые глаза, будто они запылились.

Михаил выскочил из троллейбуса, хотя до дома оставалось два квартала. Пройдя один, он на всякий случай обернулся — зимняя шапка маячила посреди тихой и теплой осени. Тогда Михаил свернул во дворы и пошел своим коротким путем, который мало кто знал. Он проходил под арками, перепрыгивал газоны, огибал корпуса, миновал помойки. И запыхавшись, вошел в свою парадную...

У паровой батареи стоял Жорка Дрын, потупив свои пыльные глаза.

— Ты просил товарец, — тускло сказал он.

— Как... меня обогнал?

— Я принес импортягу.

Михаил медленно обошел его, словно боясь, что Жорка загородит дорогу.

— Уже не надо.

— Как это не надо? Так деловые люди не поступают.

— Я не деловой человек.

— Вижу, кто ты, — усмехнулся Жорка, вперившись взглядом в «Хитачи». — Нашел коммерсантов пожирнее?

Михаил перешагнул три ступеньки, бегом влетел по лестнице, открыл замок, ввалился в квартиру, захлопнул дверь и стал прислушиваться — идет ли следом Жорка Дрын. Но лишь стучало его собственное сердце.

Я ломал чьи-то ноги, выбивал кому-то зубы, всаживал в кого-то пули, спал на трупах, прыгал с небоскребов, переворачивался в машинах... Но, положа руку на бутылку виски, а вторую на грудь моей женушки, скажу откровенно, что, кроме них, да счета в банке, да телевизора, ничего мне не нужно. О’кэй.

Он сбросил куртку и вбежал в комнату, блуждая взглядом...

Где записная книжка? Теперь все зависело от нее, от записной книжки. Вернее, от звонка. От Димки. От новых расчетов. Как только он передаст их дипломатам, так все кончится. Они сразу же уедут. И тогда никто, никогда и ничего не узнает.

Записная книжка лежала на диване. Он схватил ее жадно, как обессиленный хватает протянутую руку...

Где-то рядом стукнуло. Михаил замер, сжимая маленькую и твердую обложку. Опять стук — в передней осторожно ходили. Он распахнул дверь...

— А, это вы, — успокоился Михаил.

Валентина стояла у зеркала, поправляя волосы. В брюках, в которых он видел ее впервые, в яркой бордовой кофточке, с хорошо уложенной прической, она выглядела праздничной.

— Миша, я сегодня уезжаю.

— Что?

— Уезжаю я...

— До свидания, — бездумно бросил он, выжидая, когда она уйдет в свою комнату.

— Миша, у вас что-нибудь случилось?

— Мне просто надо позвонить, — раздраженно ответил он.

— Телефон же у вас в комнате...

Она пожала плечами и обиженно пошла на кухню. Он смотрел ей вслед — сильная, хорошая и женственная фигура. Кажется, она уезжает...

Михаил подошел к телефону, торопливо листая книжку. Вернулся ли Димка с работы, — у него есть привычка сидеть до ночи. Если он дома, то его нужно позвать сюда, а не ездить самому по городу с этим листком. Если Димки нет, то нужно звонить ему на работу. Если Димки нет ни дома, ни на работе, то нужно ждать.

Михаил стал набирать номер. Он уже повернул колесико шесть раз и осталось крутануть последнюю цифру, когда в трубке пропала всякая жизнь. Он дунул в нее и начал вертеть снова, прокрутив теперь все семь цифр, — в трубке по-прежнему стояла подземная тишина. Видимо, телефон отключился.

Он посмотрел на аппарат, а потом на провод, убегающий к стене. Его взгляд медленно полз по этому перекрученному шнуру, пока не уперся в лакированный носок туфли. Перепрыгнув с провода на туфли, удивленный взгляд неспешно поднимался по стрелочкам брюк, по бордовой кофточке...

Михаил вскинул голову...

В руке Валентина держала выдернутую телефонную вилку. Круглые синие глаза спокойно ждали его реакций.

— Зачем отключила? — спросил он ошарашенно.

— Не надо звонить, Миша.

— Ты... спятила?

— Я хочу тебе помочь.

— Сестричка научила, да?

Злость, копившаяся весь день, выплеснулась на свободу, как углекислота из откупоренной бутылки. Он подскочил к Валентине и вцепился в вилку, пытаясь ее вырвать. Неожиданная боль в локте расслабила его руку и отбросила тело к стене.

— Я же говорю, что не надо звонить, — глухо повторила она.

Он смотрел на эту женщину, потрясенный не ее ловкостью и приемом, а увиденным лицом, ставшим сухим, непреклонным, неузнаваемым. Острый взгляд, казалось, пришпилил его к стене, как букашку. Мягкие когда-то губы теперь деревянно сомкнулись. Щеки вздрагивали, натянуто. И вся фигура была готова... К чему? К прыжку, к борьбе? С ним?

— Вы не Валентина, — догадался он.

— Не Валентина.

— Вы не сестра...

— Не сестра.

— Вы... из КГБ!

— Да.

Он вскочил и забегал по комнате, сделав три путаные и ненужные петли. Она ждала, не шелохнувшись.

— Надо бежать, — сказал он сам себе.

— Куда? — усмехнулась она.

— Все предатели!

— Например, кто?

— Моя бывшая жена, которая выдала вас за сестру!

— Мы объяснили ей, что ты попал в беду.

— А как вы узнали, что я попал в беду? Следили за мной?

— Граждане сообщили.

— Врете!

— Бармен слышал, как ты болтал о работах Трубцова. А бармен знал, что мистер Багрофф атташе.

Михаил кончил свой сжигающий бег и бессильно опустился на тахту, на журнал «Мадемуазель». Он глянул на свою комнату отстраненно, как на уже покинутую, как на уже чужую. Отцово кресло-качалка... Приемник «Хитачи»... Полупустые книжные полки... Господи, как же так вышло?..

— Что теперь делать? — спросил он у комнаты.

— Идти со мной, — ответила женщина, включая телефон.

— Куда?

— К нам.

— Зачем?

— Чтобы все рассказать.

— Уже поздно. Сведения переданы.

— Они в них ничего не поймут.

— Со специалистами поймут, — вздохнул Михаил.

— Я заменила листок.

— Так это вы? Когда же?

— Пока ты принимал душ.

— Но там же Димкин почерк...

— После твоего визита мы поговорили с Трубцовым. Он рассказал, какие дал материалы. Тогда-то и сочинил этот листок, которым я заменила подлинный.

— А Жорка Дрын... ваш? — почему-то вспомнил Михаил.

— Мелкий фарцовщик, — поморщилась она.

Михаил поднялся и еще раз окинул комнату прощальным взглядом. Раскиданные по тахте импортные журналы, магнитофон «Акаи», коньяк «Наполеон», заграничные пластинки, транзистор «Хитачи»... Но его сознание каким-то плотным занавесом отгородилось от всего этого и сейчас воспринимало лишь темное и потертое кресло отца. Михаил подошел к нему и поцеловал холодную кожу спинки...

— Я готов, — сказал он глухим голосом.

Она сняла трубку и стала набирать номер.

— Там меня не поймут, — выдохнул Михаил, не отрывая потухшего взгляда от телефонного аппарата.

— Там всех понимают, кроме закоренелых мерзавцев.

ТЕЛЕГРАМ

Канал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками

Книжный Вестник

Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)

Поиск книг

Свежие любовные романы в удобных форматах

Любовные романы

О психологии, саморазвитии и личностном росте

Саморазвитие

Детективы и триллеры, все новинки

Детективы

Фантастика и фэнтези, все новинки

Фантастика

Отборные классические книги

Классика
ВКОНТАКТЕ

Цитаты, афоризмы, стихи, книжные подборки, обсуждения и многое другое

Книжный Вестник
БИБЛИОТЕКИ

Библиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории

Любовные романы

Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров

Фантастика

Самые популярные книги в формате фб2

Топ фб2 книги