Радиоконтакт с потусторонним миром

Постскриптум

Дело Ригмор Андерсон

Прошел год с тех пор как я закончил писать эту книгу, находясь в Помпеи. Я вновь вернулся в свою любимую итальянскую глубинку, в этот раз с намерением принять участие в раскопках дома в Помпеи. Мне удалось найти необходимые средства и получить в соответствующих инстанциях разрешение на раскопки. Моя задача состояла в том, чтобы снять документальный фильм для Шведского телевидения, который рассказывал бы о процессе раскопок с самого начала и до полного их завершения. Выбранный для этого дом находился неподалеку от моей веранды.

Странно, но именно в то время, когда план раскопок начал обретать конкретные формы, в июне 1967 года в Швеции произошло трагическое событие, заставившее меня на продолжительное время вернуться к записям.

Чтобы читатель вспомнил, я попрошу его вернуться к главе 46, где я написал следующее: «Сейчас у семьи Андерсон появилась новая надежда». Я также упомянул двух дочерей Марианну и Ригмор, которые несколько раз приезжали к нам летом 1965 года. Младшая из них, Ригмор, милая и привлекательная шестнадцатилетняя девушка, казалось, поняла значение контактов, несмотря на свой юный возраст. Именно она побудила отца продолжить записи, а так как она была одарена необыкновенно тонким слухом и могла без труда концентрироваться, то их сотрудничество оказалось очень плодотворным.

Я скопировал и прослушал большинство записей Берндта и уверен, что голоса, записанные им, местами демонстрирующие то же самое многоязычие, что и у меня, принадлежат ушедшим людям. Однако голос покойной Эйвор Андерсон не был слышен ни на одной из записей, он отсутствовал полностью. Я не мог понять, почему такая любящая жена и мать постоянно избегает контактов. Берндт сказал

мне, что его дочь Ригмор очень похожа на мать и внешне, и по поведению. У нее были те же мягкие манеры, она была такой же доброй и терпеливой. Было ясно, что отец испытывает глубокую привязанность к младшей дочери. Моя сестра Элли, которая тоже была очень дружна с семьей Андерсон, сказала мне однажды, что у Ригмор состоялась помолвка. После этого прошло почти полгода, в течение которого я не получал никаких известий от Андерсона.

В начале июня, когда мы сидели с гостями из Неаполя, позвонила моя сестра из Кепинга (Швеция). В большом волнении она сообщила, что Ригмор пропала четыре дня назад, и что полиция опасается худшего. За последнее время в Кепинге произошло два нераскрытых убийства женщин на сексуальной почве. По телевидению были переданы сообщения об исчезновении девушки, полиция и армия прочесывали окрестности Кепинга.

Это то, что сообщила мне Элли. Шведская пресса широко освещала этот случай, поэтому будет достаточно, если я лишь обобщу некоторые факты.

Спустя 11 дней тело Ригмор было найдено на холме в лесу. Как сообщила пресса, она была задушена. Позже выяснилось, что ее убил ее жених после того, как она разорвала помолвку.

Все это казалось жутким кошмаром. Я надеюсь только, что бедное дитя страдало недолго, во всяком случае, для нее все худшее уже было позади. Но я сомневаюсь, что ее отец сможет когда-нибудь оправиться от этого удара. В самом начале, когда убийство еще не было раскрыто, в газетах появлялись всевозможные предположения, и все надеялись, что ее найдут живой. Однако, как я позже узнал от Берндта, он знал об участи, постигшей Ригмор, с самого первого дня. К этому я еще вернусь позже.

Сразу после звонка сестры я отложил планы, связанные с Помпеи на неопределенный срок и решил посвятить все время и внимание делу Ригмор. Сначала я подождал несколько дней, прежде чем установить связь со своими невидимыми друзьями. Причиной моих колебаний было следующее. Если кто — то убил Ригмор, то поиск убийцы был делом полиции.

Моя задача в этих контактах состояла в том, чтобы укрепить мост, а не в том, чтобы действовать в роли бюро криминальной информации. Если окажется, что Ригмор умерла насильственной смертью, то ей понадобится время, чтобы отойти от шока. Я знаю по опыту, что даже люди, умершие от болезни, в начальном периоде после смерти находятся в растерянном состоянии и должны преодолеть трудности, связанные с переориентацией.

Я чувствовал, что в этом случае должен действовать очень объективно. Голос Ригмор имел характерный теплый тембр, и она говорила с местным акцентом. Я был уверен, что узнаю ее голос. Однако чтобы исключить возможные ошибки и самообман, я решил скопировать все записи с голосом Ригмор, сделанные во время ее визитов к нам. Я сделал это в хронологическом порядке и постарался усилить ее голос для большей четкости звука. Это дало мне реальную основу для сравнения, на которую я мог опираться.

Где-то 6 октября 1966 года я с некоторыми колебаниями начал пытаться установить контакт в надежде, что моя помощница Лена даст мне какие-то указания. Я должен подчеркнуть, что к тому моменту еще не было известно, мертва ли Ригмор или она ушла из дома по какой-то причине.

Сначала я попытался связаться с Леной следующим образом: Я задавал вопросы через микрофон, установив скорость 7 % дюйма в секунду, т. е.19 см/сек. После записи вопроса я переключал скорость на 3 % дюйма в секунду, т. е. 9,5 см/сек. и слушал ответ Лены. Я знал по опыту, что Лена говорит шепотом и дает ответы или поспешно или иногда в растянутой манере. Было очевидно, что Лена использует определенные частоты моего голоса и внешних шумов. Она делала это мастерски, принимая во внимание некоторое удлинение временных рамок, происходящее в результате переключения на более медленную скорость в 3 % дюйма в секунду.

Когда я в первый раз задал вопрос о судьбе Ригмор, то при проигрывании пленки как обычно ожидал услышать шепот Лены, то есть я сосредоточился на определенных шипящих звуках, не обращая внимания на другие. К моему большому удивлению, в тот момент я не получил никакого прямого ответа, за исключением фразы, произнесенной шепотом: «Сегодня вечером по радио.».

Несколько разочарованный, я решил возобновить контакт вечером. Состояние мое было довольно напряженным. Дело еще не было раскрыто, и оставалась возможность того, что несчастная девушка жива. Именно эта мучительная неуверенность мешала мне слушать запись объективно. Поэтому получилось так, что в тот момент я пропустил ясные ответы на свои вопросы. Лишь спустя полгода я обнаружил то, что пропустил мимо ушей тогда в Помпеи. Произошло это так.

Так как раскопки были отложены по различным техническим причинам, я решил посвятить все свободное время тщательному расследованию дела Ригмор.

В это время Флоренция и вся северная часть Италии подверглись разрушительным наводнениям, а в южной части Италии прошли сильные грозы. Я взял на время большой магнитофон, и когда гроза прекратилась, проиграл записи июня 1966 года. При этом я постарался быть совершенно объективным. Я прослушивал пленку дюйм за дюймом, так как если бы никогда ее не слышал. Такой психологической установки достигнуть нетрудно, так как все детали вспомнить невозможно.

Я скопировал все записи, имеющие отношение к Ригмор на двух дорожках большой бобины в 540 метров.

У меня было много времени, и я находился в состоянии полной гармонии. Кроме того, я хорошо отдохнул, и мог посвятить все внимание проверке записи.

Как уже говорилось, в самом начале появился шепот Лены: «Сегодня вечером по радио.».

Но прежде чем я закончил задавать свой вопрос Лене, произошло самое главное — ясный мужской голос быстро, но твердо сказал: «Ригмор мертва!» Голос, напоминавший Феликса Керстена, говорил, а не шептал.

Лишь в редких случаях со мной происходило такое, что голоса, записанные на нормальной скорости, звучали так же четко при переключении на более медленную скорость 9,5 см/сек. Это необычайно любопытное явление, потому что если вы примите во внимание, что запись была сделана на скорости 19 см/сек., и все голоса, записанные вместе с моими вопросами, автоматически должны были бы опуститься на целую октаву после переключения на скорость 9,5 см/сек. Однако мужской голос, сказавший: «Ригмор мертва!», говорил нормальным тоном, так как будто изначально был записан на скорости 9,5 см/сек., что технически совершенно невозможно.

Однако голос был, и его мог услышать каждый. Тем не менее, в момент записи я его пропустил из-за спешки и недостаточной концентрации.

11 июня 1966 года, через 11 дней после исчезновения Ригмор несколько молодых людей во время тренировки нашли ее тело в лесу. Рано утром на следующий день мне позвонил Берндт Андерсон. Как-то внутренне я был готов к этому звонку. Берндт был немногословен. Он представился и замолчал. Я ответил, что ждал его звонка, что уже начал налаживать контакт и постараюсь сделать все от меня зависящее, чтобы связь установилась. Потом я пригласил его навестить меня в Нисунде. Берндт согласился, добавив: «Но только после похорон».

То, что осталось невысказанным во время этого краткого разговора, дало мне понять, насколько важен для скорбящего человека контакт с ушедшим. Особенно в случае с Берндтом только личный контакт с умершей мог облегчить его страдание.

Я знал по собственному опыту, что связь можно установить, но нельзя форсировать. Моей задачей сейчас было наладить и укрепить контакт с большим терпением и настойчивостью, насколько это было возможно. Иными словами я должен был нащупать путь во тьме и найти подходящее средство, с помощью которого можно было бы осуществить желаемый контакт.

В тот же вечер я включил радио и начал, как обычно проверять все частоты. Как я уже упоминал, этот процесс не может быть успешным без помощи ассистента с другой стороны. Так как я зависел от поддержки Лены, то должен был сначала установить связь с ней и правильно понять ее торопливый шепот. Я должен признать, что несмотря на свой восьмилетний опыт, я не всегда могу сразу понять слова Лены, не испытывая при этом сомнений.

Конечно, и у Лены возникает много технических проблем не только из-за электромагнитных помех, но и из-за других факторов, которые мне до сих пор неизвестны. Один лишь факт, что время от времени Лена может говорить ясно и четко, а в других случаях буквально «выбрасывает» свои сообщения в виде поспешных и отрывочных слов и фраз, говорит сам за себя. У меня часто создавалось впечатление, что наши временные рамки, измеряемые секундами, имеют решающее значение для умерших, даже если желаемый контакт был установлен. Кажется, что все находятся в крайней спешке, словно стремятся скорее использовать временное окно. Это подобно тому, чтобы прокричать приветствие другу из движущегося автомобиля.

Эти контакты представляют собой наилучшее доказательство, это «прямые попадания», не требующие дополнительных комментариев. Такие сообщения не только приносят с собой свежее дыхание вечности, они адресованы самим бессмертием.

Вечером после звонка Берндта Андерсона я сидел у радиоприемника, когда внезапно включилась Лена и быстро и настойчиво крикнула: «Поддерживай контакт!»

Я немедленно включил магнитофон, отрегулировал его и стал прислушиваться к звукам в эфире.

Здесь я хотел бы подчеркнуть следующее: даже если прием четкий, только часть сообщения можно понять сразу.

Этот процесс не просто происходит очень быстро. В большинстве случаев приходится преодолевать статические и атмосферные помехи, которые сбивают с толку нетренированный слух. Только после того как запись завершена, можно провести объективный и тщательный контроль. Это может занять много времени, даже если прием был четким.

Короче, вот результат моей записи. К счастью, в то время атмосферных помех не было. Слышен был лишь характерный шипящий звук, который почти всегда появляется при прямых контактах. Затем раздался настойчивый призыв Лены: «Лена, Лена! — Установи контакт — радарный контакт!..»

В течение некоторого времени в эфире царила тишина. Затем откуда — то издалека

- я не могу выразить это более точно — раздался женский голос, который пел, или точнее, формировался из звенящего звука, внезапно превращающегося в ясный текст, который произносился одновременно на немецком и итальянском языках.

Я знал эту мелодию. Это был типичный звуковой ряд, который часто использовали умершие, но я никогда раньше не слышал вокалистку, ясное и чистое сопрано. Это было шутливое приветствие, которое можно перевести следующим образом: «Пелле (это мое домашнее прозвище), уважаемый Пелле! Мертвые приветствуют тебя — На здоровье! За здоровье молодого человека!»

Последовавший за этим мужской голос выразительно и настойчиво вставил по — немецки фразу, которая, казалось, была обращена к Лене: «Если она говорит с ним, передай сообщение!»

В этот момент запись случайно прервалась. Кому принадлежало это чистое сопрано, приветствовавшее меня на типичной смеси языков? Как я уже упоминал, я не знал этого голоса, во всяком случае, никогда не слышал, чтобы это женщина пела. Могла ли это быть Ригмор? После того, что с ней произошло, я не мог представить себе, что могло быть причиной такой жизнерадостности.

Я задал несколько вопросов Лене, но не получил ответа.

«Мы все работаем, оставь машину включенной.», — это все, что сказала Лена.

16 июня вечером я снова включил радио, соединенное с магнитофоном. В этот раз Лена объявила прямой контакт с недавно умершим знакомым. Она четко произнесла его фамилию, но его голос утонул в шуме эфира.

Меня поприветствовали несколько друзей. Все, казалось, хорошо осведомлены о моих планах в Помпеи. Мужской голос быстро выкрикнул: «Здесь из Помпеи — слушай Боевского».

Затем прозвучал голос «Старого еврея», добавивший по-шведски: «До свидания, я жду в Неаполе!»

Друг нашего старшего сына Свена, который был у нас в гостях в Нисунде, попросил разрешения поучаствовать в одном из сеансов записи. Его отец умер несколько лет назад, и я охотно согласился. В итоге в адрес молодого человека прозвучало несколько приветствий.

Я не уверен, был ли это его отец. Во всяком случае, к нему два раза обратились по имени и один раз назвали довольно необычным прозвищем. Я нечасто видел, чтобы человек так рыдал во время сеанса записи.

Оставшись один, я снова включил оборудование. Лена объявила «прямой контакт», но я остался разочарован, услышав голос русской женщины — диктора. Моим первым порывом было поменять частоту, но я знал по опыту, что Лена обычно не ошибается, и оставил запись включенной. И вот ее результат.

Началась она со знакомого мужского голоса, объявившего по-немецки и по-шведски: «Здесь, в Швеции!» Почти одновременно с этим Лена дала сигнал о «прямом контакте». Мужской голос быстро выкрикнул: «Девушка!». За этим последовал хорошо известный шипящий шум, сквозь который можно было слышать голос русского диктора. Последнее, что она произнесла, было: «Со следующим словом..»

В этот момент раздался чистый девичий голос, то же самое сопрано, которое приветствовало меня до этого. «Фридрих, я хочу помочь!» — отчетливо пела она по-шведски. Затем наступила продолжительная пауза, после которой тот же поющий по-немецки женский голос зазвучал как будто издалека: «Верь, мы придем!».

Лена подала быстрый сигнал: «Радарные контакты!», вслед за ним последовало личное сообщение для меня. Почти одновременно ко мне обратились трое моих друзей. Затем вновь появилось чистое сопрано. Несколько взволнованно оно пело по-немецки: «Фридель ждет нас!»

И тут наступил кульминационный момент передачи, когда тот же самый голос внезапно вырвался на передний план и пропел громко и чисто по-немецки и по-шведски: «Мне нужна помощь — я с Фредди!». На этом запись закончилась.

Теперь моей задачей было определить, кому принадлежит сопрано. Так как Лена не дала мне никакой информации, я должен был выяснить это сам. Было ясно одно, что поющий голос с высокой девической интонацией звучал четче, чем другие голоса. Его высокие частоты без усилий пробивались сквозь более низкие звуки и статический шум. Видимо, поэтому девушка и выбрала песню в качестве средства передачи своего сообщения.

Она, должно быть, знала меня, потому что дважды назвала меня «Пелле» и «Фридрих» и один раз «Фредди». Меня особенно заинтересовало шведское слово «помощь», в котором различался местный акцент. Могла ли это быть Ригмор? Мои предположения казались объяснимыми, но для отца Ригмор было бы легче определить это точно.

В течение нескольких недель я во время каждого контакта постоянно мысленно обращался к Ригмор с просьбой передать сообщение для отца. Я понимал, что ее появление на пленке было бы крайне важно не только для ее отца и сестер, но и для всех тех, кто потерял своих близких в результате несчастного случая. То обстоятельство, что трагическая судьба Ригмор широко освещалась шведской прессой, тоже могло сыграть положительную роль при контакте.

Не была ли фраза: «Фридрих, я хочу помочь!» обещанием сотрудничества? Если окажется, что сопрано принадлежит Ригмор, то она удивительно быстро оправилась от шока, вызванного смертью. То обстоятельство, что она использовала смесь языков, которой пользуются мертвые, говорит о гибкости и приспособляемости, потому что насколько я знаю, она никогда не изучала итальянский. Если связь с Ригмор будет налажена, то мы сможем заглянуть за невидимую грань, и возможно, что те, кто недавно был убит, смогут впервые поведать нам о себе. Кроме того ее признание поможет нам узнать, как влияет насильственный акт на психику человека и исследовать законы причины и следствия.

Я с нетерпением ждал визита Берндта Андерсона, но похороны Ригмор откладывались для проведения вскрытия. И тут произошло нечто, позволившее ясно представить, что произошло с Ригмор. Я получил сообщение, которое превзошло все мои ожидания. Я еще не знал, что оно станет началом запланированной серии передач, которые я получу в течение следующих восьми дней.

21 июня 1966 года, в день летнего солнцестояния, около 8 часов вечера я, как обычно, соединил магнитофон с радио и крутил настройку в надежде установить контакт с Леной. Через некоторое время она появилась на частоте, которая была практически свободна от помех. После Лены раздался знакомый мне женский голос, говоривший по-шведски и по-итальянски. Она беседовала с кем-то о вреде курения.

Казалось, что разговор происходит на переднем плане рядом с микрофоном. Через некоторое время послышался мужской голос, сказавший: «Фридель — Мелар слушает!». Как я уже упоминал ранее, слово Мелар или Мелархойден — пригород Стокгольма, расположенный на берегу озера Мелар — является кодовым словом для передающего центра на другой стороне, из которого, как мне сказали, исходят все передачи, адресованные мне. Тот же самый мужской голос продолжил говорить в большой спешке, так что я смог понять лишь часть сообщения. Затем в характере передачи произошла явная перемена. Мягкий женский голос, пробиваясь через шипящие звуки, нежно и ободряюще произнес по-шведски: «попытайся.»

Когда я услышал этот голос, меня вдруг осенило: Это мать Ригмор! Я не знал Эйвор Андерсон при жизни. Нескольких фраз, записанных мной сразу после ее смерти, было недостаточно, чтобы ясно идентифицировать ее голос. Но интуитивно я был уверен в том, что услышал именно ее. Снова появился мужской голос, быстро говоривший по-немецки, по-шведски и по-итальянски. Я не мог понять текст полностью, но он, казалось, высказывал свое мнение о магнитофоне, радио и обо мне самом. Одновременно мне показалось, что кого-то уговаривали выйти на связь. Внезапно на переднем плане зазвучал голос молодой женщины, который робко и несколько нерешительно сказал по-шведски: «Фред — это Ригмор Андерсон.».

Это было такое чудо, слышать теплый голос Ригмор. Она говорила точно, как в жизни, со своей характерной местной интонацией.

Сразу после этого заговорил женский голос по-немецки и по-шведски, но я смог понять только часть ее слов. Женщина выразительно произнесла: «Ригмор, ты должна идти к Фреду. Пелле говорит и по-немецки тоже».

И снова мужской голос быстро позвал меня на трех языках: «Фредерико, я буду говорить быстро. Эйвор (мать Ригмор). мертвые…».

Быстрым шепотом Лена вставила: «Установи связь с матерью, — и добавила отчетливо, — любят, обретают покой.»

На переднем плане голос Ригмор медленно, делая паузы, проговорил: «Фред. я… Мунте., - и добавил взволнованно, — я сожалею.». Послышался странный органный аккорд, а затем голос нашего друга Арне Фалька заговорил нараспев по-шведски с норвежским акцентом: «Где можно получить счет?».

Прозвучал новый аккорд, и тот же мужской голос, что и до этого, выразительно произнес по-шведски: «Ригмор, думай о карме!».

На переднем плане Ригмор задумчиво пропела по-шведски: «Это карма, — и быстро добавила, — жаждущий.». Остальное утонуло в шуме помех.

Затем снова оживленный мужской голос, ритмично чередуя немецкий и шведский языки, передал сообщение: «Федерико, важная информация, Мелар в контакте с Моэлнбо, поддерживай связь, Ригмор сообщает Микаэлу, мы придем по радио, мы соединяем аппарат мертвых. мы соединяем. У Лены связь и интервал. Мы передаем по радио. проверь радио., - а в конце с особой выразительностью подчеркнул, — Ригмор хочет контакт.»

Таков был результат первого прослушивания пленки.

Даже несмотря на то, что часть сообщения была засорена помехами и была плохо слышна без фильтра и усилителя, она была необыкновенно важна.

Я позвонил Берндту и сообщил ему о своих контактах. Берндт пообещал приехать в Нисунд в воскресенье 26 июня. В течение нескольких следующих недель я продолжал получать ежедневные подробные сообщения по радио. За исключением нескольких личных посланий, большинство их имело отношение к Ригмор и ее ближайшим родственникам. С разрешения Берндта я расскажу только самое главное об этих личных контактах, то, что может быть полезно для всех нас. Я также хочу подчеркнуть, что Берндт Андерсон, которому судьба уготовила такие жестокие испытания, и глубину страданий которого мы вряд ли сможем понять, разрешил опубликовать пережитое им, руководствуясь исключительно заботой обо всех нас.

Берндт приехал утром в воскресенье 26 июня. Я намеренно не сообщил ему подробности своих записей. Я хотел убедиться, в какой мере Берндт сможет узнать голоса и понять текст. К сожалению, ему в тот же день нужно было возвращаться в Кепинг, поэтому мы решили не делать новых записей, а вместо этого тщательно проверить те, которые были сделаны 21 июня.

Было чудесное солнечное утро, и мы пили кофе в гостиной, разговаривая о мелочах. У меня было ясное ощущение, что Берндт хочет сообщить мне что — то важное, но колеблется, ожидая подходящего момента, возможно, вопроса с моей стороны. Не знаю, была ли это телепатия, интуиция или случайность, но я, повернувшись к Берндту, задал ему прямой вопрос, не была ли неизвестность о судьбе Ригмор страшнее действительности.

Берндт спокойно взглянул на меня. Казалось, он ждал этого вопроса. «Я хочу рассказать вам кое-что, — начал он серьезно, — о чем я еще ни с кем не говорил. Когда Ригмор убили 1 июня, я знал, что она умерла». Он рассказал следующее. «Так как весной я по работе должен был находиться вблизи Стокгольма, то я жил там и приезжал к дочерям в Кепинг только по выходным. 1 июня около 9 вечера я лежал на кровати. Я устал и хотел немного отдохнуть. Не помню, о чем я думал, во всяком случае, я не спал. И вдруг я испытал внезапный шок, смертельную агонию, леденящий ужас смерти, и я с ужасающей ясностью понял: Ригмор умирает. Мне не хватает слов, чтобы выразить это, но уверенность в ее смерти была настолько реальна, что я не мог пошевельнуться, я был как парализованный, и вдруг на меня нахлынуло новое чувство, ощущение спокойствия и утешения: Ригмор со своей матерью! У нее все хорошо…Весь страх и боль позади.».

Наступила долгая пауза. Я воспользовался случаем, чтобы спросить: «Вы сразу позвонили в Кепинг?».

«Нет, я не хотел гасить последнюю искру надежды. Это был своего рода самообман, малодушие». Берндт помолчал некоторое время.

«А что произошло потом?» — нарушил молчание я.

«Марианна, моя старшая дочь, позвонила мне через несколько дней. Ригмор жила отдельно, в нашей квартире в Кепинге. Марианне позвонили с работы Ригмор. Мне все стало ясно. Мы известили полицию. Все остальное вы уже знаете».

«У вас были предположения, кто мог ее убить?», — спросил я через некоторое время.

Берндт кивнул: «Я подозревал, но не хотел верить. Янне славный парень, но когда я увидел его исцарапанное лицо, я все понял. Я надеялся, что он признается. Я так страдал от того, что тело Ригмор где-то в лесу, под дождем, возможно, ее терзают звери. Но, как вы знаете, все было не так».

Все остальное я знал. Газеты детально освещали все подробности трагедии. Жених признал свою вину в день похорон. Я знал, что действия Берндта в этом случае имели решающее значение.

Я также знал, что несмотря на свое горе, Берндт простил убийцу из сострадания. Ему было жаль молодого человека, который, придя в бешенство, совершил преступление в состоянии умопомрачения. Если подумать над тем, что произошло, трудно сказать, кому судьба нанесла самый жестокий удар. Может быть, мертвые смогут подсказать нам? Мы встали и пошли в мой кабинет на верхнем этаже особняка.

Отсюда открывался прекрасный вид на озеро, и можно было спокойно работать, наслаждаясь тишиной пейзажа. Я уже подготовил пленки с записями Ригмор и включил магнитофон. Я знал, что у Берндта отличный слух, благодаря его собственному опыту записи. И еще: Берндт знал, как легко можно принять желаемое за действительное, и поэтому был очень критичен к самому себе. Когда раздалось чистое сопрано, Берндт попросил меня повторить этот отрывок записи несколько раз. Он понял текст так же, как я его записал, но не был полностью уверен в том, что это Ригмор.

«Если она заговорит, я узнаю ее голос сразу», — задумчиво сказал он.

Когда сопрано появилось снова, Берндт пододвинул стул вплотную к магнитофону. После того, как я проиграл ему песню несколько раз, он полностью понял текст и задумчиво произнес: «Это «^аеіра» действительно похоже на диалект вестмен, может, это и правда Ригмор…».

«Подождите, — перебил его я, — сейчас будет запись за 21 июня». Берндт склонился над магнитофоном. Все его существо выражало предельную концентрацию. Я нажал на кнопку, и пленка начала вращаться. Когда мягкий женский голос произнес слово: «Попробуй», Берндт вздрогнул. «Еще раз!», — в его голосе звучало радостное изумление. Прослушав слово несколько раз, Берндт обессилено откинулся на спинку стула. Я уже знал, что он скажет, и радовался в ожидании этого.

«Это была Эйвор, — взволнованно воскликнул он. — Это был ее голос. Я точно знаю!»

«А теперь послушайте, что будет дальше», — заметил я, подходя к кульминационному пункту передачи. «Фред — это Ригмор Андерсон.». Я не знаю, сколько раз мы проиграли этот фрагмент, но ко второй половине дня оба мы совершенно вымотались.

«Что произвело на вас самое большое впечатление?" — спросил я Берндта.

«Живость голосов!» — не задумываясь, ответил он. «Конечно, и содержание тоже, но самое главное, это сами голоса. Сомнений нет. Мертвые живы!» «То есть, голос Эйвор не изменился?» - спросил я. «Совершенно не изменился. Скорее наоборот, он звучал живее, чем в последний год, когда она болела, но тембр остался прежний. И то же самое с Ригмор. Я больше всего счастлив, что они вместе». Берндт пообещал вернуться в следующую субботу. Когда мы прощались, он выглядел по-настоящему счастливым.

В течение следующей недели я целиком был занят записями. Большинство передач приходило вечером. Так как я жаворонок, то с раннего утра начинал проверять записи, сделанные накануне вечером. Дня просто не хватало. Никогда раньше я не получал таких длинных сообщений.

Они очень различались по громкости и четкости. Некоторые были очень ясными, но были и такие, где голоса накладывались друг на друга и говорили одновременно. Я получил и несколько личных сообщений от друзей из России, Эстонии и Палестины. Арне Фальк, например, передал послание в своей обычной поющей манере. Боевский, мой русский друг из Палестины, многократно повторил свое имя и фамилию. Он говорил по-русски, по-немецки и на идише. Наш шведский друг Гуго Ф., который умер в Нисунде у меня на руках, внезапно вступил в разговор и отчетливо выкрикнул по-немецки и по-шведски: «Добрый вечер — ты устал!»

И сразу после этого появился голос моей матери, которая крикнула мне: «Фридель, ты очень устал!» Действительно, было уже очень поздно, а я целый день напряженно работал. Кстати, Лена постоянно предупреждала меня не работать ночами.

Причина была не только в том, что переутомление отражается на слухе и нервах, но и в том, что теряется способность объективной оценки. В тот же день, 28 июня, я записал странную фразу, произнесенную пожилым мужчиной, которая в переводе звучит следующим образом: «Ригмор после плоти (имеется в виду ее физическое тело) живется лучше». Этот голос я никогда раньше не слышал.

На следующий день произошла очень интересная вещь. Как читатель, наверное, помнит, я часто рассказывал о роли своей помощницы Лены. Ее вклад действительно уникален и бесценен. Без нее радиоконтакты были бы невозможны, а так как она еще и делала важные сообщения через микрофон, то именно ей принадлежит ведущая роль в строительстве моста между мирами.

Хотя я находился в контакте с Леной практически ежедневно в течение восьми лет, я до сих пор не могу однозначно определить ее голос. Вечером 29 июня я получил очень длинное сообщение. Говорили несколько друзей, в том числе Гуго Ф. Передача носила личный характер. Внезапно известный мне женский голос громко и отчетливо произнес на ломаном немецком с явным русским акцентом: «Ты слышишь мнение мертвых». А потом она сообщила мне, кем была Лена при жизни.

Это стало приятным сюрпризом, но в то же время меня немного озадачило то обстоятельство, что многие мертвые меняют свои имена после смерти. Что касается Лены, я сохраню здесь ее псевдоним. При жизни она была зрелой и высокодуховной личностью. Все ее существо излучало доброту и искренность, точнее я не могу этого выразить. Несмотря на свою тонкую восприимчивость и дар ясновидения, у нее была практическая жилка и ей удавалось отлично справляться с мрачной действительностью Советской России того периода. Ее мать была русской, отец шведом. Лена вышла замуж за одного из моих друзей детства в Одессе, а после того, как я уехал из России в 1925 году, все контакты с ней оборвались. Я слышал только, что она развелась с мужем по политическим причинам, но ничего не знал о ее дальнейшей судьбе.

1 июля я получил серию интересных сообщений. Женский голос подробно рассказывал о Ригмор. Кроме всего прочего, он сообщил, что Ригмор получила проводника, который обучает ее немецкому языку, и что самые большие проблемы для нее остались позади. Через некоторое время зазвучал голос Ригмор. Она радостно пела по-шведски: «Пелле — Ригмор! Пелле сражается с радио — Пелле? Ты можешь помочь моему отцу?».

Я был потрясен. Молодая женщина, убитая совсем недавно, пела весело и даже задорно. И это называется смертью?

На следующий день, в субботу 2 июля, пришел Берндт. Когда я проиграл ему запись мужского голоса, спокойно произнесшего: «Ригмор после плоти живется лучше», Берндт воскликнул: «Это мой отец, он недавно умер!»

Когда запела Ригмор, Берндт придвинулся к магнитофону, его глаза сияли: «Это Ригмор, ее голос, я узнаю его!».

Я был особенно доволен тем, что Берндт понял текст полностью, и мне не нужно было подсказывать ему заранее. Ему даже удалось понять из контекста значение немецких, русских и итальянских слов. Всю вторую половину дня мы провели у магнитофона. Перекусив немного, мы решили вместе провести сеанс записи. Я включил радио, и контакт сразу пошел.

Нежный женский голос спел песню на трех языках. Лена тоже появилась, но ей мешали атмосферные помехи. После того, как мы оба поняли текст, и Берндт убедился, что поющий голос принадлежит его жене Эйвор, произошло нечто удивительное. Женщина спела о Берндте, упомянула день в Даларме и закончила пение словами: «Бернд сейчас занимается радио».

Как рассказал мне позже Берндт, она говорила о поездке в Даларму. Эйвор, Берндт и их общий друг остановились у озера Силиан. Это было незадолго до смерти Эйвор, но она чувствовала себя необычно хорошо, и настроение было радостным.

После этого мы записали еще несколько голосов, в основном это были личные сообщения. Первым появился мужской голос, который коротко произнес: «Вегп^, Ь'аег Еіпаг». Берндт подскочил и удивленно воскликнул: «Это Эйнар Йохансон — мой друг! Он был с нами в тот день. Он совсем недавно умер!».

В ту ночь я не мог уснуть. Я сидел у открытого окна и наслаждался игрой красок на горизонте. Озеро лежало передо мной, как сияющее зеркало, ночь была тихой и теплой. Наступало время, когда мерцание ночи начинает переходить в утреннее сияние. Внезапно я почувствовал желание включить магн итофон. Это был внезапный порыв, потому что я практически никогда не пробовал установить связь после 10 часов вечера. Но в этот раз я включил магнитофон.

Зная, что с Леной невозможно связаться поздно вечером, я не стал настраивать радио и предоставил все случаю. Помех не было вообще — ни шипящих звуков, ни статического шума, ни голосов, ни музыки. Внезапно я услышал металлический звук включения, и знакомый мне мужской голос начал декламировать ясно и четко несколько нараспев: «Бурхард — Моэлнбо, мы ждем Лену!». Затем появился голос моего друга детства Бурхарда, который четко пропел: «Лена на связи со Швецией». (Слово «Швеция» он произносил неправильно, что было характерно для него). Через некоторое время раздался тихий звук включения, и голос Лены извиняющимся тоном произнес: «так много людей».

После этого стало тихо. Был ли это один из тех мистических радарных контактов, о которых часто говорила Лена?

Здесь я должен дать некоторые пояснения, иначе читатель получит неправильное представление. Под радаром или радарным экраном мы обычно понимаем подвижный инструмент, подобный антенне, который излучает электромагнитные импульсы в различных направлениях. Эти импульсы отражаются подобно эху, если встречают на своем пути какую-то плотную массу, например, самолет, гору или облако и идентифицируют ее на радарном экране в виде светящейся точки.

В темноте или тумане радарный экран заменяет человеческий глаз. Если умершие используют подобный инструмент, это значит, что наш мир и мы сами им не видны. В этой связи я вспоминаю сообщение, которое записал здесь, в Помпеи, весной 1967 года. Ясный мужской голос быстро и с некоторым напряжением произнес: «Элли и Фридель, мы знаем, о чем вы думаете. Мы читаем ваши мысли с помощью радара.».

Я жалею, что у меня нет знаний по электронике и физике. Я уверен, что опытный физик смог бы усовершенствовать связь с помощью направленных антенн, фильтров и громкоговорителей. Было бы большим прогрессом, если бы мы могли добиться такой же более или менее непрерывной связи, которая установилась той тихой июльской ночью. На следующий день Берндт вернулся в Кепинг. Он выглядел довольным и спокойным. Через неделю мы с женой и сестрой уехали в Помпеи.

Я заканчивал эту книгу несколько раз, но непредвиденные обстоятельства снова и снова побуждали меня продолжить свой рассказ.

Когда я ненадолго вернулся в Швецию весной 1967 года, Берндт навестил меня на выходные в Нисунде. Мы установили несколько контактов, имевших положительные результаты. Эйвор Андерсон поприветствовала своего мужа той же самой мелодией, что и год назад. Ригмор тоже появилась с песней, которую исполнила в том же тоне и ритме по-немецки и по-шведски.

Жизнерадостный тон мертвых без сомнения имеет глубокие причины. Объяснение этому не только в том, что они успешно выдержали «серьезную операцию», но и в том, что они видят и понимают истинную природу страдания из совершенно другой перспективы. Они знают не только скоротечную природу страха и страдания, но и то, насколько глубоко человечество запуталось в несчастьях и тревогах.

Если бы мертвые только утешали нас и отзывались на нашу скорбь, это привело бы к негативным результатам. «Мы живем — мы счастливы!» — вот суть их послания.

Фактически, этим сказано все: вечность жизни, преображающая сила смерти и мост, протянувшийся между двумя мирами. Если мы поймем истинный смысл этих слов, то сможем в корне изменить наше отношение к жизни. Суть жизни — в вечном созидании. А там, где царят страх и печаль, дух не может развиваться свободно.