Радуйся, пока живой

1. Лева Таракан — человек будущего

На дворе январь, а у Левы в кармане ни гроша. Вдобавок одежонка износилась. Лева бомжевал третий год, но впервые попал в поистине затруднительное положение.

Последнюю, особенно морозную неделю ночевал в подвале детского сада на Профсоюзной, немного обогрелся возле теплых труб, соорудив удобное ложе из листа фанеры и картонных ящиков (хоть даму приглашай), но накануне, когда, надыбав бутылку ханки и приличной закуски, готовился в блаженном одиночестве справить Крещение, наверху, как назло, полопались батареи и за ночь, успевший употребить бутылку, он чуть не околел в заледеневшем помещении. Под утро ему привиделся чудный сон. Будто он лежал не в подвале на фанерной подстилке, а на высоком царском ложе, и по мраморным плитам к нему подкатилась незнакомая, удивительно красивая баба в солдатском ватнике на голое тело, груди из-под него топорщились наружу подобно пушечным ядрам; и ласково спросила: «Это ты, Таракан?» Обмерев от сладкого предвкушения, Лева независимо ответил: «Хоть бы и я, так что?» После чего красавица выхватила из-за спины железный крюк, вроде тех, на которых подвешивают мясные туши в магазинных подсобках, и, не говоря худого слова, опустила железку ему на темечко.

От удара Лева проснулся и обнаружил, что в беспамятстве соскользнул с фанеры и уперся башкой в отверделый, подмерзший кусок глины.

Выбрался из подвала на поверхность, как шахтер из рухнувшего забоя, — чумазый, злой и остолбенелый.

Как минимум градусов двадцать ниже нуля. Знатный морозец распустил в предутреннем сумраке хрусткие, слюдяные звуки, словно под каблуком взрывались маленькие хлопушки.

Лева заглянул в каморку к сторожу Михалычу, с которым у них сложились доверительные отношения: за ежедневную бутылку пива тот делал вид, что не замечает подселившегося квартиранта.

— Михалыч, — из дверей окликнул Лева. — Чего с трубами сделалось? Померзли совсем.

Михалыч пил чай и не повернулся на голос.

— Померзли, значит, так надо… Ступай отсюда, скоро начальство нагрянет.

— Какое начальство, Михалыч? Семи нету.

На это старик вообще не ответил.

Ох как муторно было выходить на промысел, в стужу, в подбитом ветром пальтеце, но делать нечего, пожрать и похмелиться было необходимо. Утренний маршрут пролегал по задворкам трех магазинов, а также по пустырю на улице Дмитрия Ульянова, где ночами кучковался пьяный молодняк. Территория не ахти какая богатая, но освоенная и как бы узаконенная. Меньше чем за час Лева натолкал две вместительных полотняных сумки «хрусталя» — сорок с лишним бутылок, в основном, из-под пива, — и у первой же помойки удачно отоварился слегка надорванной упаковкой красной рыбы и здоровенным кусярой фруктового рулета. Плюс к этому палкой с гвоздем на конце выудил из груды мусора какой-то приборчик — металлическую коробочку с блестящим циферблатом и с двумя медными усиками по бокам. Непонятная вещь при правильной раскрутке могла потянуть не меньше чем на полсотни зеленых: чутье редко подводило Леву Таракана.

Со всем уловом, до костей продрогший, около восьми явился к Дарье Степановне в подсобку коммерческого продмага. Знакомством с этой женщиной он очень дорожил, но сегодня пожилая вакханка с борцовскими грузными статями встретила его неприветливо, на что у нее была своя, чисто женская причина. Дарья Степановна исправно подкармливала его уже с полгода, все это время он клубился вокруг нее с кудрявыми, задорными обещаниями, но ни одного из них не выполнил. Третьего дня под вечер, когда забежал за обещанным блоком «Явы», Дарья Степановна прямо его спросила: «Скажи, Левчик, ты мужик ли вообще? Или только языком треплешь?» Лева геройски ответил: «Что ж, Дарьюшка, вот мы завтра и проверим». «Почему не сегодня?» — смягчаясь, поинтересовалась дама. «Сегодня никак нельзя, — смалодушничал Лева. — Сегодня день поминовения».

Трагическая интонация, темный блеск Левиных глаз и его тихий, грустный голос заворожили Дарью Степановну, и опять она поверила в его благие намерения, но на другой день он даже не заглянул. Само собой, бедняжка затаила на него горькую женскую обиду.

— Явился? — проворчала с гримасой презрения, — Подперло, видать? Ну, и что дальше?

Лева, закряхтев, опустился в глубокое, продавленное кресло. В подсобке было тепло, чадно, щеки мгновенно налились истомным жаром, в глазах защипало.

— Еле сумки донес, — пожаловался он. — Ночью чуть не околел. Батареи отключили. Страдаю, Дарьюшка.

— Ишь ты, — Дарья Степановна встала напротив, уперла руки в бока — ох какие мощные бока! — Расселся, страдает… Катись отсюда со своими бутылками, обманщик чертов.

Катиться ему было некуда: Дарья Степановна принимала у него посуду по шестьдесят, а то и семьдесят копеек за пузырек, в хорошем настроении отстегивала и по рублю, тогда как в других местах бутылки шли по сорок копеек, да и где эти другие места?

— Трубы лопнули, — протянул он еще жалобнее. — Башка как кочерыжка. Прости, любовь моя, если что не так.

Вот это «любовь моя» было верной отмычкой к ее нежному сердцу, и если не сработает… Но отмычка сработала и на этот раз. Ярость возмущенной женщины утихла, истаяла — да и была ли она?

— Одного не пойму, — Дарья Степановна присела на стул, накрыла его, как гора мышь. — Почему ты такое трепло?

— Ты о чем, родная?

— Левчик, посмотри на себя. Ты когда последний раз мылся?

— Вчера, — с достоинством ответил Таракан, с ужасом чувствуя, что если немедленно не примет чего-нибудь горячительного, то своими ногами из подсобки уже не выберется.

— Разве можно так опускаться? Тебе же, наверное, сорока нету.

— Тридцать пять. Я не сам опустился, Дарьюшка, подтолкнули. Судьба подтолкнула. Я же тебе рассказывал свою историю.

— Судьбу человек сам себе строит, — наставительно заметила Дарья Степановна, продемонстрировав, что когда-то читала хорошие советские книжки. — Такой, как сейчас, ты никому не нужен, Левчик. Ты даже всем людям немного противен.

— И тебе тоже, родная?

— Ох, какой же ты несерьезный! Может, хоть побреешься? Бритва в туалете на полочке, где всегда.

Лева понял, что наступил решительный момент.

— Налей, пожалуйста, — произнес с такой умильной гримасой, с какой, вероятно, юная девушка умоляет насильника отпустить ее домой. — Хоть глоточек, Дарьюшка. А то помру!

Горестно качая головой, Дарья Степановна прошла к стенному шкафу и достала с полки бутылку. Налила в граненый (тоже из прежних времен) стакан доверху, подала страдальцу. В свободной руке держала наготове кусок черняшки.

Пока пил, давясь и перхая, не отрывал от женщины благодарных глаз, улыбался, жмурился. И она не выдержала, зарделась, первая отвела взгляд.

— Господи, несчастный алкаш… И чего я с тобой хлопочу? Своих, что ли, забот нету?.

Оторвавшись от стакана, как от мамкиной титьки, Лева солидно объяснил:.

— У нас, Дарьюшка, родство душ. Это намного выше примитивного секса.

Через двадцать минут с сорока рублями в кармане Лева вышел на улицу. Мороз не слабел, напротив, кажется, прибавил: снежок под башмаками стеклянно хрустел, но пара стаканов взбодрила кровь, в глазах прояснилось, Лева наконец-то проснулся окончательно. То, что он увидел, не вызывало раздражения. Солнце на небе, люди на тротуарах, спешащие по разным делам, потоки машин, сомкнутые в причудливые железные гирлянды, — и он сам посреди хорошо знакомого мира — одинокий странник.

С его лица не сходила печальная усмешка. На прощание пришлось-таки слегка приласкать Дарью Степановну, промять, сколько хватило сил, тугие телеса, и от ее внезапного, задышливого, вырвавшегося откуда-то из сумеречной глуби: — Ах, зачем ты меня мучаешь, Левчик! — до сих пор пискляво ныло сердце.

Но в общем день начался удачно. Дай Бог, чтобы так и закончился: лишь бы батареи в детском саду к ночи починили.

Покурив в затишке, двинул на Черемушкинскую барахолку, где всегда можно раскрутить какого-нибудь чайника, пожрать и выпить на халяву (подмогнул хачикам, потряс лопатой — вот тебе и обед) и вообще скоротать день до вечера, пообщаться с добычливым народцем.

На барахолке сунулся туда-сюда, погрелся в двух-трех магазинчиках, погулял по рядам, но подолгу нигде не задерживался: неподвижный бомж бросается в глаза и вызывает подозрения.

Никак не подворачивался подходящий клиент, но в конце концов углядел господина — в меховой роскошной шапке, в бобровой шубе, изрядно поддавшего. Господин приценивался к аккумуляторам в автолавке. По внешнему облику и яростно выпученным глазам — гость Москвы, бухает с ночи, где-то неподалеку ждет тачка, в ней, возможно, телка, которой праздный гуляка приготовил гостинец: бутылку шампанского и букет прихваченных морозом алых роз в пластиковом пакете. Шестое чувство подсказало Леве: это он.

Пересекся с «шубой» на выходе из автолавки.

— Извини, дружище, задержись на минутку.

Увидел вытаращенные пьяные глаза, выдал коронную фразу:

— Буду краток. Инженер из Питера. Отстал от поезда. Одна шалава подмешала в водку яду. Чуть не подох. Положение безвыходное.

Господин попытался молча его обойти, но клюнул на «шалаву» и «яд». В подобных ситуациях Лева ставил на свою совковую внешность: худое лицо, высокий, чистый лоб, осмысленный, честный взгляд придурка. Такому человеку трудно не поверить.

Господин выгреб из кармана мелочь.

— На, бери и проваливай. Инженер!

Лева приосанился.

— Вы не поняли, дружище. Я не прошу милостыню. У меня есть вещь, которую могу оставить в залог.

— Какая вещь?

— Отойдемте, пожалуйста, в сторонку.

Напустив на себя таинственность, какую изображают мафиози в боевиках, Лева отвел клиента за ближайший ларек и там, пугливо озираясь, показал блестящий приборчик с медными усиками.

— Что это?

— Опытный образец. Последняя новинка из «Титана». Слыхали, надеюсь, про такую организацию?

— И для чего она?

— Антикиллер. Реагирует на малейшую опасность. Никаких аналогов. Выдвинут на Нобелевскую премию.

Господин в шубе смотрел ошарашенно, от умственного напряжения на красную рожу выкатилась кривая ухмылка. Лева ответил таким искренне-простодушным взглядом, какого, в принципе, не бывает у нормальных людей. Он уже не сомневался, что клиент не соскочит. Теперь чем чуднее, тем вернее. Бодрящий холодок удачи щекотал ноздри.

— Как действует?

— Видите — стрелка? Прибор улавливает эманацию агрессии. Если с вами заговорит человек, испытывающий недобрые чувства, стрелка резко уйдет вправо. Но это не все. Вот эти антенны, видите?.. настроены на космос. Так называемые «сберегатели». Посылают в мозг нападающего импульс тоски, страха, растерянности. В зависимости от фона… Практически с этой штукой любой человек может чувствовать себя в полной безопасности. Тем более бизнесмен… Увы, пока действует на расстоянии не больше ста метров. Образец в стадии доводки. Но даже при такой мощности… Опытный снайпер всегда подбирается к цели как можно ближе. Со ста метров будет палить только идиот. Вы согласны?

— И как проверить?

— Пожалуйста, — сказал Лева. — Замахнитесь на меня.

— Я могу и врезать.

— Нет, только поднимите руку.

Господин угрожающе размахнулся пакетом с шампанским. Лева незаметно нажал пальцем нижнюю панель, и стрелка послушно скакнула на середину, при этом, чего не ожидал и сам Лева, прибор внезапно ожил и слабо пискнул. Эффект получился потрясающий. У клиента детским восторгом вспыхнули пьяные глаза.

— А ну-ка, дай мне!

Лева спрятал прибор.

— Извините, деньги вперед.

— Сколько за него хочешь?

— Нисколько, — Лева смущенно потупился. — Продать не имею права. Мне за него, сами понимаете, башку оторвут. В залог оставлю. На несколько дней. Смотаюсь в Питер и обратно.

— Сколько?

— Пятихатка меня устроит. И пожалуйста, вашу визитку.

Через минуту расстались, оба довольные, что одурачили друг друга. На глянцевой карточке Лева прочитал: Хитрук Михаил Иванович, генеральный директор ТОО «Солитер». Чего-то подобного он и ожидал. Непонятно, грозно и многообещающе. Как вся нынешняя жизнь.

С хорошими деньгами Лева еще в охотку пошастал по рынку, с некоторыми знакомцами перекинулся словцом, авторитетно поприценялся к продуктам, снял пробу с сала, с творога, с меда. Запил все это доброй кружкой капустного рассола у бабки Матрены, торгующей всегда на одном и том же углу.

— Дрожжи, что ли, в бочку кладешь? В нос шибает, как бражка.

— Пей, сынок, квасок-то полезный, — улыбнулась старуха, и от ее приветливости какая-то струнка счастливо тенькнула в Левиной душе.

Он решил, что заслужил сегодня полноценный обед, с первым и вторым блюдами и с качественной водярой. Неподалеку было приятное местечко, где все это можно получить за сравнительно небольшую цену, — харчевня «У Казбека» в двух шагах от бензоколонки. Заведение славилось пловом и шашлыком, а также острыми специями, выгонявшими слезу, стоило только поднести их ко рту. Хозяин харчевни, добродушный рыжий Казбек, каждого гостя встречал, как родного, к завсегдатаям подсаживался за стол и выпивал бокал вина. Злые языки болтали, что плов у Казбека дешев потому, что окрестные мальчишки поставляют на кухню бродячих собак и кошек, но Лева Таракан в это не верил. Они не раз вели с хозяином задушевные, философские беседы, насколько позволяло короткое застолье, и Лева полагал, что вряд ли мудрый и отчасти даже православный человек опустится до позорного, хотя и популярного в Москве промысла.

До харчевни не дошел буквально двадцати метров. Здесь произошла встреча, которая круто изменила его жизнь. У кирпичной стены, огораживающей кооперативную автостоянку, трое рослых черногривых парней волтузили маленького, верткого человечка, одетого в яркую малиново-зеленую куртку с капюшоном. Парней Лева узнал: братья Арслановы с рынка из бакинской группировки. Специализация — наркота и стволы. Все трое принадлежали к неприкасаемым. Лева мог с легким сердцем поставить сто против одного, что если они возьмутся кого-то колошматить, то не успокоятся, пока не забьют до смерти. Он намерился прошмыгнуть мимо, но привлекла внимание жертва братанов. Это был не хачик и не россиянин, а маленький китайчонок неопределенного возраста, скорей юный, чем пожилой. Непонятно, что ему вообще понадобилось в Черемушках, районе, контролируемом исключительно кавказцами. Китайцы уже года три назад надежно обосновались на Варшавке, там их зона, а не здесь. Территориальное разделение Москвы по этническому признаку соблюдалось достаточно строго, напоминая размежевание банковских интересов в экономике: там, где кормился, допустим, грузин, хохлу делать нечего — и наоборот. Хотя до сей поры сохранялись участки смешанного влияния (Центр, Марьина роща), но в тех-то районах и царил беспредел и не смолкали ночные перестрелки. Вполне возможно, маленького китайчонка наказывали, учили уму-разуму как раз за неосторожное нарушение границы чужой территории.

А тот порхал, как мотылек, и — чудеса да и только! — ни один из сокрушительных ударов могучих Арслановых, кажется, не покалечил его всерьез. Им никак не удавалось по-настоящему припечатать китайчонка к асфальту, чтобы приступить к обработке ногами, и это, Лева видел, сильно нервировало братанов. Удивительное зрелище! Их кувалды со свистом рассекали воздух, они дружно, по-мясницки кхекали, сходились в круг и размыкались — и по-прежнему легкий китайчонок летал между ними, как пестрая молинка, уворачивающаяся от хлопающих ладоней. Наконец одному из братанов, Илхаму-старшему посчастливилось ухватить китайчонка за ворот куртки, приподнять, подцепив за локти, — и, пока он держал его на весу, помощники поочередно начали вколачивать в жертву тяжеленные плюхи, потом Илхам с брезгливой гримасой бросил обвисшего китайчонка на землю и средний брат Айхан для верности обрушил поверженному на череп брусок красного кирпича. Китайчонок затих, возможно, навсегда, а братья пустили по рукам пачку «Кэмела» и с облегчением задымили

Тут Илхам и заметил зазевавшегося Леву.

— Гляди-ка, — с усмешкой обратился к братанам, — кажись, Таракан приполз… Тебе чего, Таракаша? Нюхнуть хочешь?

— Ты же знаешь, уважаемый бек, — вежливо ответил Лева, — я не по этому делу.

— Тогда ступай, куда шел, — посоветовал Илхам. — Или дохлых китайцев не видел?

Лева побрел прочь, но вдруг бес толкнул его под руку и он совершил один из самых чудных поступков в своей жизни. Зная, что придется раскаиваться, вернулся к братанам.

— Продайте его, ребята, а?

Арслановы не удивились, они вообще ничему не удивлялись с тех пор, как прибыли в столицу.

— Сколько дашь? — спросил Илхам.

— Пятьсот рублей. Больше нету.

Илхам зычно гоготнул, и братья поддержали его сдержанным ржанием.

— Ты, Таракаша, мой тебе совет, думай иногда, чего говоришь, а то попадешь в беду. На нем куртка дороже стоит.

— Куртку можете забрать.

— Не наглей, Таракан, — предупредил азер и на всякий случай пнул лежащую тушку ногой. В китайчонке что-то жалобно чмокнуло, но он не шевельнулся.

— Зачем он тебе? — поинтересовался средний брат Айхан.

— Для коллекции. Я их коллекционирую. Китайцев, вьетнамцев и японцев.

— Он же жмурик, не видишь?

— Тем лучше, — глубокомысленно заметил Лева.

Поторговались еще немного и сошлись на том, что Лева отдает пятьсот рублей в задаток и еще сотню баксов принесет завтра. На слабый протест, что он, дескать, таких денег никогда в руках не держал, Илхам спокойно объяснил, что сделка уже состоялась и обратного хода не имеет.

— Законы ты знаешь, Таракаша.

— Знаю, — согласился Лева.

Братаны Арслановы удалились в сторону рынка, а Лева уселся возле китайца на корточки. Приложил пальцы к теплой, худенькой шее: пульса не было. Бомж видел много смертей, неожиданных и нелепых, но эта взволновала как-то по-особенному. На грязном московском снегу приплюснутое нежное личико китайца, с закрытыми глазами, с кровоподтеком на скуле выглядело совершенно инородным предметом, графической миниатюрой с выставки восточного искусства. А как изящно, энергично он прыгал, летал несколько минут назад! Надо же, одолеть такое расстояние, примчаться из Поднебесной на край земли лишь затем, чтобы уткнуться носом в пропитанную соляркой северную жижу, скованную льдом. Все же когда погибали, осыпались целыми гнездовьями землячки-русаки, это было более естественно.

Лева подложил сумки под задницу, уселся и закурил, не зная, что делать дальше. Главное; не мог понять, что такое на него накатило и зачем он отдал кровно заработанную пятихатку, да еще влез в непомерный долг, который может крепко аукнуться. Что это? Каприз сумеречного, алкогольного сознания или запоздалый отголосок былых душевных устремлений, когда мир выглядел сложной, многоступенчатой ярко окрашенной конструкцией, а не делился всего лишь на два цвета — белый и черный?

В этот миг убитый китаец открыл глаза, перевернулся на бок и сел, устремив на Леву рассеянный взгляд, напоминающий мерцание двух голубовато-зеленых звездочек в предутреннем тумане. Это было так неожиданно, что Лева невольно отшатнулся.

— Спасибо, товарищ, — сказал китаец на хорошем русском языке, хотя и с акцентом. — Ты меня спас. Твой теперь я должник. Меня зовут Су Линь, а тебя, товарищ?

— Лева Таракан, — представился Лева, машинально протянув руку, — Выходит, притворялся? Ловко.

— Зачем притворялся? Сходил туда-сюда и вернулся. Больно было, потом прошло.

Из голубоватых щелочек пролилась озорная улыбка, словно он сообщил что-то важное по секрету.

— Встать сможешь? — спросил Лева.

— Почему нет? Наверно смогу.

— Тогда пошли пожрем чего-нибудь. Думаю, не помешает после такого приключения?

— Очень хорошо! — засмеялся китаец.

2. Корпорация «Витамин»

В харчевне заказали плов, лобио, зелень — и все, что к этому положено из напитков, хоть Лева не знал, кто будет платить: у него в кармане осталось тридцать рублей с мелочью. Однако по логике событий угощение должен ставить, разумеется, китаец Су, спасенный и выкупленный от смерти. Су Линь угадал его мысли и самонадеянно похлопал по своей нарядной куртке, лежавшей рядышком на стуле.

— Не волнуйся, товарищ. Су Линь — богатый человек.

Вряд ли, подумал Лева, там что-нибудь осталось после братьев Арслановых. А вот что крыша у тебя поехала, это точно. Вслух сказал:

— Называй меня просто Левой, друг. У нас не принято говорить «товарищ». Все стали господами.

— Хорошо, Лева. — Китаец не переставал улыбаться с той минуты, как они вошли в заведение, но улыбка не делала его привлекательным, напротив, наложенная на синяки и ссадины придавала его облику какой-то потешно-устрашающий вид, словно бедняжка Су был ожившим персонажем одного из дешевых американских ужастиков. В этом, кстати, не было ничего удивительного: подобные существа встречаются нынче в Москве на каждом углу. Лева охотно с ними общался, чувствуя в них что-то родное. Он и сам многим нормальным людям, вероятно, представлялся выходцем из какого-то ненастоящего мира.

Однако вскоре все эти мелкие наблюдения перестали его занимать. Буквально через двадцать минут он оказался перед неожиданным выбором: остаться до конца своих дней вольным бомжом либо рискнуть башкой и взамен получить мешок денег и еще кое-что, туманно называемое положением в обществе. Кто-то другой мог не поверить изувеченному китайцу, но Лева прекрасно видел, что Су Линь не врет и за ним действительно стоят силы, позволяющие ему вести себя с такой очаровательной беззаботностью, едва вырвавшись из когтистых лап азеров. Все, что он говорил, было такой же правдой, как и то, что они сидели над тарелками жирного плова, а на дворе закруглялось третье тысячелетие.

Китаец сказал, что их фирма совсем недавно вышла на российский рынок, но установила много важных связей и перспективы у нее блестящие.

— Как называется фирма? — спросил Лева, прожевав очередную порцию сочного риса с кусочками нежнейшего мяса.

— Корпорация «Витамин». Это условно. У нас много названий, Лева.

— Вы торгуете витаминами?

— Не только, Лева. У нас много товара. Весь очень хороший и необходимый для россиянина. — Улыбка китайца сделалась необъятной, и он подмигнул собеседнику, для чего ему пришлось прикрыть оба глаза.

— Ничего, если буду называть тебя Саней? — спросил Лева. — Мне так проще, чем товарищ Су или господин Су. Как-то не звучит для уха.

— Называй, как хочешь, Лева. Я все равно пойму.

— Скажи, Санек, — Лева налил водки в чайную пиалу, китаец не пил крепкого, изредка прихлебывал гранатовый морс, — как же ты нарвался на азеров? Что у вас общего? Витамины?

— Нет, Лева, не витамины. Я на них не нарывался. Они сами меня поймали. Это очень дикие люди, Лева. Я ходил по рынку, никого не трогал, они спросили: чего вынюхиваешь, узкоглазая крыса? Я немного обиделся, ответил невежливо. Тогда они решили убить маленького китайца Су. Я мог с ними справиться, Лева, но лучше пусть думают, китаец мертвый.

— Ты мог справиться с тремя?

— Конечно. Это нетрудно. Но зачем лишний шум и кривотолки, верно?

Таракан опять поверил, выпил водки и доел плов. Он чувствовал, что задает слишком много вопросов, причем все какие-то второстепенные. Водка мутила рассудок. Чудные видения вспыхивали перед глазами, словно бенгальские огни. Удача рано или поздно улыбается человеку, важно только ее не прозевать, разглядеть в любом обличье. Почему бы ей, увертливой стерве, не быть похожей на китайца с разбитым лицом? Что-то ведь подсказало Леве заплатить за него выкуп.

— Давно живешь в Москве, Санек?

— Я учился в университете. Потом уезжал. Теперь снова вернулся. У вас как шутят? Москва-Пекин — на жопе блин. Правильно, Лева?

— Не совсем так, — Лева смутился, и его симпатия к любезному китайцу приобрела созерцательный оттенок. Водка в нем уже верховодила, хорошо ему было, уютно, тепло, сытно — жить бы так да жить. Он вытащил сигарету, и Су Линь поспешно щелкнул зажигалкой, откуда только взялась?

— Последнее чего спрошу, Саня, — важно протянул Таракан. — Зачем я тебе понадобился для твоего «Витамина»? Ты же толком про меня ничего не знаешь, а вроде как доверяешься. Почему?

Впервые с золотистого китайского личика слетела счастливая улыбка-маска, он ответил с покоряющей серьезностью:

— У нас, Лева, мало честных, простых россиян, которые нам помогают.

— Я не такой уж простой и честный, как тебе показалось.

— Нет, Лева, ты не прав. Ты увидел мертвого, убитого китайца и отдал за него последние деньги. Это благородный поступок. На него способен только порядочный человек. Да и то не всякий. Вот я, если хочешь знать, не подошел бы близко, если кого-то убивают. А ты подошел. И отдал деньги. И еще задолжал. Спасибо тебе, Лева. Китайцы всегда отвечают на добро добром и на удар отвечают ударом. Но не всегда сразу. И то, и другое — не всегда сразу. Как и русские.

— Когда он шарахнул кирпичом, я думал, тебе хана.

— Да, — согласился Су Линь, — это было неприятно. Ничего, у китайцев крепкие черепушки.

Из дальнего угла приблизился хозяин заведения Казбек, пожилой, тучный, рыжеволосый аджарец. В руках нес графинчик с фирменным рубинового отлива вином. Лева церемонно представил ему китайского гостя, назвав его на сей раз почему-то Симоном, оба обменялись вежливыми улыбками, но особой радости ни у того, ни у другого Лева не заметил. Он пожаловался Казбеку:

— Представляешь, старина, Симошу чуть не замочили братаны Арслановы.

— Да, я в курсе, — Казбек сокрушенно покачал головой. — Это опасные люди. Может быть, Лева-джан, вам лучше уйти через кухню?

— Обижаешь. Мы не зайцы, чтобы бегать от азеров. Лучше умереть стоя, чем жить на коленях. Это кто сказал, Казбек?

— Великий человек сказал, великий. Наверное, Пушкин, — Казбек разлил рубиновую жидкость по хрустальным бокалам, — Извините, господин Су, но я не советовал бы вам задерживаться здесь надолго. Сегодня плохой день. Братья обязательно вернутся, чтобы проверить. Это очень упрямые люди. Они всегда возвращаются.

Китаец, чье лицо превратилось в одну огромную, сверкающую во все стороны улыбку, успокоительно заметил:

— Не волнуйтесь, досточтимый, мы вас не подведем. Мы уйдем незаметно. У нас много дел впереди.

— Дел невпроворот, — веско подтвердил Лева. — Хочешь с нами в компанию, Казбек? Витаминами торговать?

— Разрешите предложить маленький тост, — подняв руку с бокалом, рыжий Казбек мгновенно преобразился в величественного, доброжелательного тамаду, отбросив все несущественные житейские хлопоты, — Маленький, но идущий от чистого сердца. Пусть все хорошие люди, которые пьют это замечательное вино, никогда не узнают вкуса беды, а если узнают, то пусть беда приключится не с ними, а с теми плохими людьми, которые мешают вечному празднику жизни. За вас, дорогие друзья!

Все трое чокнулись и выпили. Растроганный, Лева заметил:

— Глубоко копнул, старина. Молодец.

Китаец добавил:

— Очень хорошо. Русский, китаец — братья навек.

— Не забудь про аджарцев, — поправил Лева. — Другое дело азеры. С ними нам не по пути. Чересчур они злые.

Через пять минут они покинули гостеприимную харчевню. Перед тем как уйти (черным ходом), Су Линь, переменив счастливую улыбку на загадочную, нащупал в рукаве куртки какое-то невидимое глазу отверстие и ловко выудил оттуда пятидесятидолларовую ассигнацию. У Левы челюсть отвисла от изумления.

— Никогда бы не поверил, — сказал он искренне, — что Арслановы могли так проколоться.

Покачивало Леву Таракана, в голове погромыхивало, но не настолько он был пьян, чтобы не понять: крепко вляпался. Догулять бы до вечера, а там придется надолго забиваться в глубокую нору, может быть, даже район менять. Для натурального бомжа, привыкшего к напряженной, духовной сосредоточенности, это хлопотно, это все равно, что переселиться за границу, куда-нибудь на Гавайи. Но чувствовал: придется. Иначе — амба. Обозначился не по чину, наследил, сунул пятак, куда не следует, за это наказывают жестоко. Помощи ждать неоткуда, да и на что она ему? Помощь тому нужна, у кого есть будущее, у бомжа его нет. Суть его бытования как раз в том и состоит, что будущее мертво, глухо, так уж сумей порадоваться текущей минуте, какую послал Господь. Не сумел, сплоховал, перекрыла злая сила радость, как кислородный шланг, и бомж спекся, потек сизым дымком к небесам, как будто и не существовал на земле: не вздохнет о нем никто, не зальется слезой, не улыбнется вдогонку.

Китаец Су помог ему сесть в такси и дворами отвез куда-то на Юго-Запад: Лева быстро потерял ориентиры. По дороге весело, с сочувственной гримасой выспрашивал, где Лева живет, чем добывает средства к существованию, какая у него профессия, с кем поддерживает дружбу. Лева, погруженный в меланхолию, отвечал скупо: с жильем все в порядке, хорошее жилье, с бабками тоже ажур, на жратву и водку хватает, а профессия такая, что лучше не вспоминать, засмеют.

— Какая же, Лева?.

— Была в России наука, — пересиливая пьяную сонливость, объяснил Лева, — в ней и работал. Не поверишь, дружище Су, большая была в России наука. По всему миру гремела.

— Я знаю, Лева. Ваши вожди всю науку пропили… Не засыпай, пожалуйста, уже приехали.

На Юго-Западе (кажется, возле проспекта Вернадского) завернули в какой-то офис, где было много людей и много казенного вида мебели. Китайца встретили с почтением, даже засыпающий Лева это приметил. Пожилая женщина, которую китаец называл Томушкой, отвела их в отдельный кабинет и усадила в кожаные кресла, при этом так лебезила перед китайцем, так нелепо кокетничала, вертела жирным задом, что Леве стало противно. Он не мог понять, куда и зачем его привезли, и на уме было только одно: покемарить бы часок-другой. Горячий плов, закуски, водка и вино, бессонная ночь — все как-то враз подействовало. Но ему было неловко перед новым китайским другом. Он сказал заискивающе:

— Дал бы ты мне поспать, дружище Су, и я снова к твоим услугам. Поедем азеров бить или витаминами торговать, что захочешь.

Су Линь забавно, пискляво захихикал: он понимал, улавливал Левин немудреный юморок.

Томушка поставила перед ними чашки с кофе, но Лева не глядел в ее сторону: глупая баба, тьфу!

— У тебя есть документы, Лева? — спросил китаец. — Хоть какие-нибудь?

— Откуда? Все изъято при обыске.

Не успел договорить, засек вспышку: кто-то его щелкнул пару раз.

— Ну зачем? — поморщился Таракан. — Так мы не договаривались.

— Будут новые документы, Лева, — радостно закудахтал китаец. — Лучше прежних. Без документов плохо, на работу не возьмут. У нас на фирме строго. У нас все по закону… Пей кофе, Лева, пей. Горячий, сладкий.

Лева послушно поднял чашку, и тут в комнате появился еще один китаец, старый, даже с белой бородкой. Китайцев с бородкой Лева по жизни еще не видел. Этот новый китаец обошел его со всех сторон, цокая одобрительно языком, но не произнося ни слова.

— Товарищ, вам кого? — спросил Лева. Но это была его последняя осмысленная фраза. В кофе, похоже, подмешали какой-то гадости, по комнате поплыло голубоватое мерцание, и он, едва поставив чашку на стол, с облегчением выпал в осадок.

3. Блондинка Галя

Пробуждение было удивительным: ни похмелья, ни страха. Он лежал на диване в светлой комнате, укрытый пледом. Кто-то его раздел сонного, причем снял и добротные, хотя с дырками на пятках, шерстяные носки. Из одежды на нем остались свитер и кальсоны офицерского фасона, с завязками у щиколоток.

В комнате он был не один: у окна сидела белокурая девушка и читала книжку. Лева смущенно покашлял, и девушка обернулась к нему. Первое, что он отметил: она слишком хороша для этой комнаты. Такие девушки лучше всего смотрятся в журналах с глянцевыми страницами, а если увидишь наяву, делается как-то тревожно.

Лева до последней детали помнил все, что с ним произошло, кроме того, как попал на этот диван.

— Доброе утро, — произнесла девушка таким голосом, каким, вероятно, кто-нибудь когда-нибудь сообщит ему, что он отмучился. — Меня зовут Галя. А вас — Лева, я знаю. Ничего, если без отчества?

— Ничего… Скажите, Галя, где моя одежда?

— Не волнуйтесь, — оставив книгу на подоконнике, она порхнула к платяному шкафу и подала ему махровый халат ядовитого зеленого цвета. Он успел по достоинству оценить ее фигуру, вполне соответствующую ангельскому личику, чуть полноватую в бедрах, с узкой талией, с пышной, распирающей шелковую блузку грудью. — Наденьте пока это.

— Зачем?

Девушка лукаво улыбалась.

— Ну, наверное, вам хочется принять душ, побриться. Я провожу вас в ванную комнату.

— Но как же?..

— Сейчас только семь утра. В офисе никого нет.

— Вообще никого?

— Только охрана внизу.

— А где же товарищ Су?

Девушка положила халат у него в ногах.

— Товарищ Су поручил мне позаботиться о вас. Вы не против?

— В каком смысле позаботиться?

— Я отвезу вас в одно место, где вы по-настоящему отдохнете.

— Уж не на кладбище ли?

Девушка готовно хихикнула, хотя ничего смешного он вроде не сказал.

— Пока вы приведете себя в порядок, я приготовлю кофе.

Лева подумал, что когда тебе улыбается судьба, вряд ли стоит корчить из себя идиота, но все же поинтересовался:

— Галя, вы можете объяснить, что все это значит?

Девушка казалась озадаченной.

— Про что вы?

— Зачем я им понадобился?

— A-а, ну это же…

— Вам нельзя говорить?

— Понимаете, Лева, это не мои полномочия. Мне велено вас сопровождать и выполнять все ваши прихоти.

— Все без исключения?

Она не смутилась, в устремленных на него бездонных очах вспыхнули золотистые звездочки.

— Да, Лева, все. Вы довольны?

— И можно прямо сейчас?

— Сначала все-таки вам лучше принять душ. Но если правда хотите…

Пока они разговаривали, девушка так и стояла возле дивана, свесив руки вдоль бедер, но вдруг сделала движение, будто расстегивает пуговички на блузке.

— Что вы, Галя… Я же пошутил. Куда торопиться?

Желтые огни тут же потухли, на лицо вернулось невозмутимое выражение добросовестной хозяйки-хлопотуньи.

— Как угодно. Повторяю, я полностью в вашем распоряжении. Это подарок фирмы.

— Подарок фирмы?

— Разумеется. Разве я вам не нравлюсь?

— Отвернитесь, пожалуйста.

Девушка отошла к окну, повернулась спиной. Лева выбрался из-под пледа, накинул халат. Ноги сунул в пушистые домашние шлепанцы. Его собственные ботинки тоже куда-то подевались. Неплохая, кстати, обувка: третий год из них не вылезал и никакой течи.

По длинному коридору, застланному темно-синим казенным ковром, он проплыл точно так же, как плывет по течению щепка, брошенная в воду. Немного стеснялся торчащих из-под халата кальсон с завязками, но Девушка его подбодрила:

— Ничего, Левушка, вам идет.

«Левушка»!

В ванной провел около часа: мылся, скребся, брился, с изумлением разглядывал себя в двух зеркалах. Он это или не он? И если он, то что означает сей дивный сон?

На стуле лежала заботливо приготовленная смена одежды: шерстяное нижнее белье голландского производства, модные брюки с кожаным ремнем, рубашка с эмблемой «Версаче», несколько галстуков на выбор. Полный джентльменский набор. На полу новенькие кожаные сапоги «Саламандра» на натуральном меху. Такие же стоят не меньше 500 баксов! Все пришлось впору, по размеру, как и домашние шлепанцы. В довершение Лева обрызгал себя диковинным спреем из витой темной посудины. Подумал: не выпить ли глоток для бодрости, но воздержался.

В комнате — очередной сюрприз: она превратилась в минивыставку модельной одежды. На плечиках были развешаны дорогие костюмы строгих тонов, яркие клубные пиджаки; на диване свалены дубленки, бежевая и темно-бордовая; на полу — раскрытый кожаный чемодан, набитый под завязку: рубашки, джемпера, белье, туалетные принадлежности и прочая мелочь, необходимая богатому мужчине для путешествия. Галя сидела на краешке дивана, скромно сложив руки на коленях, ждала его реакции. Он отреагировал нормально.

— А моя, значит, собственная одежонка тю-тю? С концами?

— Лева, вы же должны прилично выглядеть.

— Зачем?

Немного замешалась с ответом, смотрела на него с какой-то детской обидой. Ее ангельское и одновременно порочное лицо притягивало, как магнитом. Лева не думал, что когда-нибудь еще раз испытает такое тягучее, тяжкое вожделение, полагал, что хоть с этим, слава Богу, покончено.

— Товарищ Су распорядился приодеть?

— Но ведь вы зачислены в штат!

— В какой штат?

И опять она точно язык проглотила. Чуть позже, когда допивали кофе, Лева сказал:

— Знаешь, Галчонок, ты красивая деваха и все такое, но складывается такое впечатление, будто ты киборг.

— Почему киборг? Я нормальная.

— Ну да, нормальная… У тебя же дискета в мозгу. До определенного места ты нормальная, а дальше — щелк! Компьютер сработал — и ты в отключке. Даже не смешно.

— Я же на службе, Лева.

— Но я-то не на службе. Случайный гость. Чего меня бояться? Говори все как есть.

— О чем?

— К примеру, чем фирма занимается?

— Ой, Лева, вам другие лучше расскажут. Вот приедем…

— Куда приедем?

Опять — щелк в компьютере — и только глазами невинно, обиженно лупает.

— Хорошо… А вдруг я не захочу никуда с тобой ехать? Тогда что? Откажусь, допустим?

Улыбнулась недоверчиво.

— Как откажетесь, Лева? Никто еще не отказывался. И потом, это же не в ваших интересах.

— Но в принципе я могу уйти? Ведь я ничего этого не просил, — Лева показал рукой на разложенное по комнате богатство.

— Конечно можете. Только меня накажут.

— Как накажут? Витамина не дадут?

— У нас строгие наказания. Мы же все подписку давали.

— Какую подписку?

Щелк — компьютер. В глазах речная глубина и легкий, озорной вызов. О, эта простушка понимала, что от нее мужик по своей воле не уйдет. Но она не знала Левы Таракана. Ей и во сне не могло присниться, сколько сил он потратил на то, чтобы стать таким, каков есть. Практически недосягаемым для суетного мира.

Он решил, что пора выбираться на воздух, там видно будет.

Миновав хмурого охранника, которому Галя показала какую-то блестящую карточку, они вышли на улицу. Мороз со вчерашнего дня немного сдал, но не сказать, чтобы пахло весной. Лева жадно вдохнул полной грудью морозную свежесть. В элегантном костюме, в супердубленке, о какой не мог мечтать и в лучшие годы, обутый в меховые полусапожки, он почувствовал себя иностранцем или, не приведи Господь, даже новым русским. Голубовато-серая норковая шапка довершала его наряд. Наверное, со стороны, для прохожих, они так и смотрелись — рослый мужчина с кожаным чемоданом и хорошенькая, беззаботная девушка в собольей шубке, держащая его под руку, — как парочка таинственных хозяев покоренной столицы. Сколько раз сам Лева Таракан подглядывал за такими из своего бомжового небытия, недоумевая: кто такие, откуда взялись на нашу голову? Ответа на этот вопрос так ни разу и не нашел.

Галя подвела его к припаркованной неподалеку у тротуара серебристой «Ауди», поиграла пультом, пикнула, сверкнув фарами, сигнализация — и вот они уже в уютном, хотя и промороженном за ночь салоне.

— Покурить бы, — сказал Лева. — У меня полпачки «Явы» оставалось — и где она теперь? Кто вернет?

Галя открыла бардачок, протянула пачку «Мальборо»:

— Прикури и мне пожалуйста… Хорошо, что не сбежал.

— Погоди, еще не вечер.

— Вечером так заворожу, про все забудешь.

От ее обещания у Левы сердце забилось неровно.

Машина завелась с пол-оборота, как и положено элитной модели. Через десять минут выскочили на Минское шоссе. Галя вела машину профессионально. Лева Таракан, бывший когда-то неплохим водилой, на своем старом «москвичонке» испахавший половину России, сумел оценить ее небрежно-уверенную, цепкую манеру, чисто мужскую, между прочим.

— Давно за баранкой?

— Пять лет… Я люблю водить. У меня от езды щекотка такая, как от…

На спидометре в этот момент стояла цифра 170.

— А вот я на таких тачках никогда не ездил.

— Теперь поездишь.

— Как это?

— Тебе дадут любую машину, какую захочешь.

— Почему?

Компьютер — щелк, умолкла, заневестилась. Наивно-простодушный профиль, нежная линия щеки. Лева прикурил вторую сигарету и почувствовал сосущую пустоту в груди. В крови засаднило запоздалое похмелье.

— Выпить у тебя, конечно, нету?

— Почему нету? — Одной рукой удерживая руль, перегнулась назад, пошарила вслепую — и выдала ему зеленую баночку джина с тоником. Пока совершала этот отчаянный маневр, Лева обмер, подумал — точка, хана, сейчас кувырнемся! — нет, не кувырнулись, обошли трехтонку, груженную песком, как по ниточке.

— Ну ты даешь! — только и вымолвил Лева. Девушка взглянула с победной гримаской. Нарочно, что ли, пугала?

— Какой русский не любит быстрой езды, да, Лева?

— Ты разве русская?

— А кто же по-твоему?

— Я думал, китаянка.

— Иногда твой юмор, — сказала задумчиво, — недоступен моему пониманию.

Лева поддел жестяную крышечку, сделал два крупных глотка. Крепости в иноземном напитке было не больше, чем в кефире. Но с утра — то, что надо. Пустота рассосалась. Вообще, как ни чудно, Лева чувствовал себя неплохо, даже просто замечательно. О чем горевать? Морозный, ясный день, светлая дорога, классная тачка, красавица за рулем, готовая, сама сказала, выполнять любые его прихоти. О чем еще мечтать бездомному скитальцу? Тем более, что сегодня его вряд ли убьют. Непохоже на то. Многовато лишней возни. Вероятно, он понадобился китаезам для какого-то дела, и пока не разберутся в его непригодности, он в безопасности. Главное, точно выбрать минуту, чтобы слинять.

На сороковом километре свернули на боковую дорогу и, миновав поселок «Веденеево», очутились в дачном массиве, застроенном, как под копирку, помпезными краснокирпичными трехэтажными домами, огороженными высокими, большей частью тоже кирпичными заборами. Таких дачных поселений нынче развелось по Подмосковью, как прыщей на лице сексуально озабоченного подростка. Перед одними из железных ворот Галя притормозила, погудела. Из окошка сторожевой будки высунулось бородатое лицо, убедилось, что свои, и автоматические створы ворот гостеприимно распахнулись. Лева подумал, что слинять отсюда будет не так просто, как он надеялся.

Галя приткнула машину возле каменного гаража, взяла Леву под руку и по расчищенной, с сугробами по бокам тропе повела к дому.

Леву вдруг замутило от первозданной тишины и ослепительного, голубовато искрящегося снега. Метаморфозы, происходящие с ним со вчерашнего дня, не выбили его из колеи: жизнь истинного российского бомжа внешне однообразна, но полна неожиданностей, он всей своей сущностью подготовлен к передрягам, но почему-то только сейчас, очутившись в волшебном царстве зимней природы, Лева нутром почуял: что-то в его судьбе смещается необратимо.

В гостиной, обставленной со всем возможным западным шиком, с двумя каминами, баром и тяжеловесной, чопорной мебелью, их встретил высокий, интеллигентного облика господин, с черными усиками, с пышной седеющей шевелюрой, одетый в строгий вечерний костюм безукоризненного покроя. На вид ему было около пятидесяти. Он представился Юрием Николаевичем, управляющим поместья. Галю он свойски приобнял за плечи.

— Покажешь гостю его покои, девочка моя, — сказал, улыбаясь Леве с каким-то странным выражением, словно они оба знали что-то такое, о чем говорить не следовало, во всяком случае, сейчас, — Отдохните с дороги. Если что-то понадобится, Галочка, я у себя… Обед, как обычно, в два… К вам просьба, Игнат Семенович, если соберетесь на прогулку, дайте знать.

— Но я никакой не Игнат Семенович.

Управляющий, казалось, растерялся.

— Ах да, извините… Но это неважно. Скоро все так или иначе уладится.

«Покои» выглядели превосходно: гостиная в багряных тонах, с кожаными креслами и диваном, с рабочим столом, на котором бросалась в глаза настольная лампа в виде серебристой кобры, изготовившейся к броску, с книжным шкафом и непременным камином и спаленка, где кроме высокой кровати умещалось много дорогих и красивых вещей: пуфики, зеркала, старинное трюмо, шкаф с резьбой, замысловатый стол на трех витых ножках — видимо, неведомого дизайнера одолевали грезы о Серебряном веке. На полу роскошный оранжевый ковер, стены задрапированы шелковой тканью тех же тонов. Все это, конечно, впечатляло, особенно такого человека, как Лева Таракан, многие месяцы ночевавшего, в основном, возле труб парового отопления в разных подвалах. Или на чердаках, где из всех щелей сквозили арктические ветры.

В гостиной он присел в кресло и задумался, свесив на грудь бедовую голову. Галя примостилась на ковре, обвила его худые коленки руками.

— Что-то не так, дорогой?

Ласково спросила, совсем по-домашнему. Лева небрежно погладил ее мягкие, чуть подвитые волосы.

— Тебе что же, девушка, велено меня соблазнить?

— Ты не хочешь?

— Почему не хочу… Тут другое. Чего-то дорого меня покупают, я того не стою. Ненатурально как-то все. Ума не приложу, с кем меня спутали. Может, все же просветишь?

Галя потерлась подбородком об его колено, только что не мурлыкала.

— Не волнуйся, Левушка. Скоро пойдем обедать, там тебе все разъяснят.

— Кто разъяснит?

— Наверное, кто-нибудь из начальства.

— У вас начальство одни китайцы? Или есть соотечественники?

Компьютер — щелк, замкнулась. Улыбка, как у обиженного ребенка.

— Принеси сигареты, — разозлился Лева — С тобой говорить, все равно что о стенку лбом биться. Ты раньше кем хоть была-то?

Подала сигареты, поставила пепельницу. Сама тоже закурила, устроившись опять возле его колен. Шаловливой ручкой поглаживала его бедро. Нельзя сказать, чтобы он остался равнодушен к незамысловатой ласке.

— Когда раньше, Левушка?

— В прежней жизни. До оккупации. Училась где-нибудь?

— Я, Левушка, филфак закончила.

— Круто… А дальше что?

— Как обычно, Левушка. Искала работу, да не нашла. Везде одно и то же, сам знаешь. Покрутилась, повертелась, пошла на Тверскую. Там помыкалась месяца два. Но это не для меня занятие. У меня претензии, амбиции, а там все так грубо. Клиент в основном маргинальный, приблудный. Иностранцы еще хуже. Нет, конечно, если поставить себе целью… Но я, Левушка, патриотка. Не ухмыляйся, чего ты? Действительно не хочу никуда уезжать. У меня мамочка старенькая, болеет часто. Как ее бросить… Потом вот подвернулась лафа…

— На фирме кем числишься?

— Референт по связям, — гордо ответила девушка и щекой прижалась к его бедру. Лева, покуривая, потихоньку закипал. Глупее ничего не придумаешь.

— На игле сидишь?

— Нет, слава Богу. Одно время чуть не села, вовремя соскользнула.

Подняла голову, рот приоткрылся, пухлые губы манили. В очах вспыхнули золотистые утренние звездочки. Лева понимал, если поддастся соблазну, прикоснется к ней, то дальше он за себя не ответчик. Эту свою слабость, когда погружался в женские чары с головой и не умел вынырнуть, тоже помнил по прежним дням, когда он был еще не Левой Тараканом, а Львом Ивановичем Бирюковым, перспективным научным сотрудником НИИ «Титан», имел старенький «Москвич», двухкомнатную квартиру на Таганке и прелестную жену Марютку, маленькую, хрупкую, смешливую и с шилом в ягодицах.

— Скажи, почему я вдруг стал Игнатом Семеновичем?

Думал услышать компьютерный щелчок, но Галя охотно ответила:

— Так ты же по документам Игнат Семенович Зенкович.

— По каким документам?

— По паспорту. По водительскому удостоверению. Я сама видела.

Лева затосковал, затушил окурок. Не то худо, что влип, к тому не привыкать, а то, что дна не видно. Невзначай, машинально опустил руку на гибкую, податливую спину и ощутил словно головокружение перед обмороком. Слаб человек, ох, слаб!

— Ладно, — сказал, тяжко вздохнув. — Пойдем в постель, раз не терпится.

4. Взгляни на прошлое, дружок

Строго говоря, двухкомнатные хоромы на Таганке принадлежали Марютке, точнее, ее родителям: после сложного обмена, в котором была задействована и однокомнатная Левина халупа в Беляево, ее родители съехали на жительство тоже в двухкомнатную квартиру, в Битцу, где им очень понравилось: озеро, парк, лесополоса, и в то же время цивилизация: нормальные магазины, рынок, — что еще надо двум интеллигентным пенсионерам для тихой, счастливой старости? Лева с Марюткой остались шиковать в высотке, на площади в шестьдесят четыре квадратных метра.

Впрочем, Леву мало трогали житейские хлопоты — на что жить, где жить? — все его помыслы были заняты наукой, карьерой, прорывом в сияющие дали успеха. Вдобавок он был сиротой, ему ли артачиться. Отца вообще не знал, то есть так и не смог допытаться у матушки, кто был его отцом, а сама Пелагея Демьяновна умерла на пятидесятом году жизни, скоропостижно скончалась от какой-то так и не установленной желудочной инфекции. Левино горе было непомерным: без преувеличения мать была для него всем тем, что дороже собственной утробы, и если этого у человека нет, его существование теряет всякий смысл. Неизвестно, как бы он пережил беду, если бы не Марютка, которая всегда была рядом, поддерживала его морально. С ней он прожил душа в душу ровно пять лет. Много это или мало зависит от того, с какой стороны смотреть.

За все пять лет ни разу не поссорились. Марютка нигде не работала, хотя закончила, педагогический институт, целыми днями бегала по магазинам и еще Бог весть где, хлопотала по хозяйству, создавала гениальному мужу нормальные условия для отдыха и работы. Когда он по вечерам возвращался домой, встречала его в неизменно хорошем настроении, улыбающаяся, расторопная, с горячим ужином на плите. За пять лет ни одного упрека, что он где-то задержался или смотрит букой. Ни одной жалобы на то, что денег мало приносит. Вообще ничего похожего на обычную семейную слякоть, портящую людям жизнь. У Марютки был прекрасный, незлобивый характер, и она умела радоваться любому пустяку. Совместные застолья, шутки, смех, щедрые ночные ласки, долгие прогулки по выходным, походы изредка в театр или в гости, — вот что составляло их союз, и обоих это вполне устраивало. Он никогда не забывал поцеловать жену перед уходом на работу, а она редкий день не признавалась ему заново в любви, и слова находила особенные, книжные, поражавшие в самое сердце. За пять лет они мало того, что ни разу не поссорились, но Марютка не дала ему ни единого повода усомниться в ее преданности или хоть чуточку приревновать. На всех других мужчин, в том числе и на его друзей, смотрела как на пустое место, хотя вела дом и принимала гостей с некоторой даже претензией на салонную светскость. Потом, вспоминая, когда Марютки уже не было с ним, он пришел к печальному выводу, что все-таки был слеп и не дал себе труда понять, какая она была на самом деле, его любимая маленькая женушка: умным ли была человеком, поверхностным ли, воспринимала ли жизнь так же, как понимал ее он, или только притворялась, что разделяет все его мнения и взгляды. Получалось, что, как миллионы других мужчин и женщин, они ели за одним столом, спали в одной постели, чувствовали родственную, кровную связь, но при этом оставались чужими, а в чем-то даже враждебными друг другу людьми. Горько это понимать, тем более с опозданием, когда ничего не поправишь. Но куда денешься?

Единственным облаком на светлом небосклоне их совместного бытования были два подряд аборта, которые пришлось Марютке делать вскоре после свадьбы, но и эти роковые, неординарные для мужчины и женщины, объединившихся в браке, события не задели глубоко Левиного сознания. Он отнесся к этому достаточно легкомысленно. Был против хирургического вмешательства, говорил, почему бы не завести чадушек, раз уж поженились, но Марютка ответила: рано, лучше подождать, — и Лева успокоился. Его возражения и смутное желание иметь ребенка прошли как бы по внешней грани их супружеского союза. Он не озаботился вопросом, почему надо ждать, чего надо ждать — какая разница? Вся жизнь впереди, у него карьера, наука, ну не хочет сейчас — и не надо, в конце концов, она будущая мать, ей и карты в руки.

Карты оказались крапленые, а счастливая жизнь оборвалась так внезапно, как перегорает спиралька в электрической лампочке.

В один из апрельских вечеров к Бирюковым заглянул странный гость, представился работником какого-то социального комитета, но выглядел, как мелкий жулик: в каком-то затертом костюмчике неопределенного цвета, в очечках на проволочных петельках, с цепким взглядом, как у хомячка. Пробыл у них недолго, но успел сунуть нос во все углы. Выяснил, приватизирована ли квартира и не нуждаются ли они в материальной помощи со стороны демократического государства. Шел 96-й год, институт уже дышал на ладан, но Лева по инерции ходил на работу, еще не получил окончательного пинка под зад и поэтому сохранил остатки некой гордыни. Холодно спросил у комитетчика, чем вызван интерес к их скромным особам, ведь они никуда не обращались. Тут хомячок и приоткрыл истинную цель своего визита. Оказалось, есть люди, которые хотели бы поселиться в этом доме, причем очень богатые и влиятельные люди. При полюбовном соглашении они могут предложить заманчивые варианты: предоставить равноценную жилплощадь в другом месте или столковаться о сверхоплате. Марютка, помнится, поинтересовалась, что значит сверхоплата, и комитетчик-хомяк, лукаво на нее взглянув и даже, кажется, облизнувшись, ответил, что эти люди отстегнут бабки, которые решат материальные проблемы молодой семьи на много лет вперед. Глупо отказываться от такого выгодного предложения, сказал он, это ведь просто счастливый случай, как в телешоу. Дальше гость пустился в глубокомысленные рассуждения о том, что по нынешним временам двум молодым людям, из которых работает только один, а зарплаты не получает никто, вообще разорительно содержать такую жилплощадь, учитывая, что готовится новое повышение квартплаты. Он сам, сообщил гость, прежде жил в трехкомнатной квартире вместе с женой и детьми и еле сводил концы с концами, но надоумили добрые люди, развелся, разменялся — и теперь живет припеваючи в Бутово в коммуналке с прекрасными соседями, тоже разбогатевшими на жилищных сделках. Закончил он почти афоризмом. По его мнению, сегодня пользоваться такой квартирой в высотке, не имея надежных источников дохода, все равно что гулять по проезжей части улицы с завязанными глазами.

Лева выгнал хомяка, напутствовав довольно грубыми словами.

Через день у него изувечили машину. Утром вышел на улицу, стоит любимый «Москвич» без всех четырех колес, с разбитыми стеклами и с выломанной панелью управления.

Еще через день, когда Лева возвращался с работы, его остановил парень лет двадцати, в камуфляже, с простецким курносым лицом и попросил сигаретку. Лева угостил его «Примой» (бросить курить не хватало сил, пришлось перейти на дешевку) — и парень, поблагодарив, вдруг подмигнул ему по-приятельски:

— Ну что, Левчик, будем меняться, да?

— На что меняться? — опешил Бирюков.

— Не дури, Левчик. Хату сдай. Клиент серьезный. Долго ждать не станет.

Лева, не задумываясь о последствиях, размахнулся и неумело врезал парню в ухо. То есть хотел врезать, но не попал. Парень перехватил его руку, подсек и свалил на асфальт. Тут же к нему откуда-то подлетел помощник, и они вдвоем минут пять пинали Леву ногами. Без азарта, больше для внушения. Уходя, парень, плюнув на него сверху, сказал:

— Последнее предупреждение. Одумайся, Левчик. Себе только навредишь, кому от этого польза?

Вечером, когда Лева, с заклеенными пластырем ссадинами, обсуждал с Марюткой происшествие, позвонил хомяк-комитетчик. На этот раз он не философствовал, говорил коротко и по-деловому.

— Лев Иванович, вы, по всей видимости, не совсем улавливаете серьезность положения. Повторяю, к вам обратились за небольшой услугой очень влиятельные люди. У вас нет выбора. Или вы уступите квартиру по доброй воле, с выгодой для себя, или ее отберут силой. Говорю откровенно, потому что вы мне симпатичны. В конце концов, вы же интеллигентный, образованный человек, зачем строить из себя пенька?

— Приезжай, подонок, оторву тебе уши!!! — Лева так заорал, что напугал робкую Марютку. На том конце провода комитетчик печально вздохнул.

— И что дальше, Лев Иванович? Если вы оторвете мне уши, это ровным счетом ничего не изменит. Найдутся другие, которые не будут так долго уговаривать.

Лева бросил трубку, посмотрел на притихшую, неулыбающуюся Марютку.

— Я боюсь, — прошептала она. — Давай сделаем, что они требуют.

— Что сделаем? Отдадим квартиру?

— Ну и пусть. Зато останемся живы.

Затем наступила пора, когда ее жалкие слова не показались Леве преувеличением. Он позвонил некоему Хариусову, имевшему отношение к министерству юстиции, давнему матушкиному знакомцу. Одно время, еще мальчиком, Лева именно в этом солидном обаятельном человеке предполагал своего несостоявшегося отца, впоследствии разуверился, но никогда не сомневался, что его мать и чернобрового жизнелюба Хариусова связывали более нежные отношения, чем они старались показать. Лева был не против, чтобы Хариусов оказался его отцом: основательный, с негромким, рассудительным голосом, всегда готовый помочь и советом и делом. Но чего не случилось, того не случилось, у Хариусова своя семья — еще до появления Левы на свет тот женился на материной подружке, которая родила мужу аж троих детей. Если что-то и было между матерью и Хариусовым, то все тайны она унесла в могилу.

Лева поддерживал с бывшим другом семьи добрые отношения, вернее, сам Хариусов не забывал позванивать три-четыре раза в год и справляться о его делах, но последний раз, как сейчас вспомнил Лева, они разговаривали больше года назад, когда Хариусов, сделавший приличную карьеру при Советах, ушел из министерства в какую-то частную юридическую фирму, как он тогда пошутил: попытался вписаться в рынок. Вписался или нет, Лева не знал. Судя по спокойному, чуть насмешливому, прежнему голосу, все-таки скорее был на плаву, чем утонул.

Грустную Левину повесть он выслушал молча, задал два-три наводящих вопроса, но с какими-либо советами медлил, что было вовсе на него непохоже. Потом спросил:

— Сам что думаешь? Не маленький поди.

— Не знаю… Они действительно могут отобрать квартиру?

Вопрос наивный даже для советского технаря. Хариусов хмуро ответил:

— Квартира — это пустяки, Левушка. Они могут отобрать у тебя жизнь.

— Вы серьезно?

— Куда уж серьезнее.

— Но есть же законы, есть прокуратура. Есть же государство, в конце концов. Я могу просто обратиться в милицию…

— Лучше этого не делать.

— А что делать?

— Надо потянуть время. Потом что-нибудь придумаем.

— Они же наседают.

— Все понимаю, Лева, но ничего не попишешь. Их власть… Давай вот что… Можешь оформить отпуск?

— Наверное.

— Оформляй отпуск… на месяц, на два, как можно дольше… и уезжайте с Машей. В деревню. Лучше на все лето. Я дам адрес. Там вас никто не найдет.

Лева поблагодарил за совет и сухо распрощался с Хариусовым. Он был так поражен непонятным малодушием, отступничеством человека, которого привык считать неуязвимым, что некоторое время сидел погруженный в прострацию, словно под воздействием наркотического укола. Рассудок подавал бессмысленные сигналы. Лева не верил в реальность происходящего. Неужели такое могло быть на самом деле? Каким-то людям, бандитам, приглянулась его квартира, его собственность, и они не таясь, внаглую, ничуть не сомневаясь в успехе, потребовали, чтобы он очистил помещение. Не страшный ли сон все это? И главное, не к кому обратиться за помощью. Тут Хариусов прав. Милиция, суд, прокуратура, все прочие государственные укрепы — ничего этого больше нет. То есть, разумеется, все эти учреждения существуют, активно функционируют, но, преображенные рынком, служат лишь тому, у кого много зеленых. Чтобы в этом убедиться, не надо даже выходить из дома, достаточно посмотреть телевизор.

Подошла Марютка, подала жестянку пива.

— Откуда у тебя? — удивился Лева.

— Купила, — ответила с обычной безоблачной улыбкой, но впервые он заметил в ее глазах некую отчужденность, похожую на то, как по спокойной речной воде внезапно пробегает серебристая, слепящая рябь.

История с квартирой завершилась быстрее и проще, чем Лева предполагал или мог предположить. Через несколько дней Марютку изнасиловали в лифте. Среди бела дня. Двое коротко стриженых молодчиков сели с ней в лифт, закупорили его между этажами и осуществили акт принудительного соития. Проделали они свою необременительную работу слаженно, никуда не торопясь и с веселыми прибаутками. Лифт в высотке был вместительный, восьмиместный, тут хоть дрова руби, места хватало. Один из насильников для порядка пуганул ножом, но Марютка и не думала сопротивляться. За это парни ее похвалили и даже сделали комплимент в том смысле, что она ничего себе телочка, приемистая, но предупредили, что если ее придурок не перестанет артачиться, в следующий раз ее приколют.

Вечером Лева вернулся с работы и обнаружил жену в ванне, отмокающую в мыльной горячей воде, но не рыдающую, не испуганную, а какую-то потухшую. Об изнасиловании она рассказала Леве со всеми самыми живописными подробностями, но отстраненно, как если бы речь шла не о ней, а о соседке. Не жаловалась, не ныла, лишь попросила прощения за то, что опять нарушила его строгий запрет — не садиться в лифт с незнакомыми людьми. В тот вечер Лева почему-то ясно понял, что их счастливый брак исчерпал себя.

На другой день отвез ее к родителям в Битцу (на метро и троллейбусе, изуродованный «Москвич» так и стоял на дворе неприкаянный), старикам решили ничего пока не рассказывать, объяснили ее появление тем, что Леве якобы предстоит командировка на две-три недели. Но в командировку он тоже не попал.

Когда вернулся домой, в квартире его поджидали двое мужчин, солидных, не какая-нибудь шушера. Они по-хозяйски расположились в гостиной и попивали коньяк из Левиных хрустальных фужеров. Один бородатый, другой в пенсне (почти Чехов), оба словно сошли со страниц газеты «Коммерсантъ». Ничего угрожающего, настораживающего в их облике не было, если не брать во внимание, что непонятно было, как они проникли в квартиру, не ломая замка.

— Вот и хозяин, наконец, — благодушно заметил бородатый. — Мы уж заждались… Присаживайтесь, Лев Иванович, выпейте чарку за компанию.

Лева присел и машинально осушил поданную рюмку. Только впоследствии сообразил, что гости, хотя у них было налито, ни разу не пригубили свои фужеры.

— Что вам угодно? — спросил осипшим голосом, но не испытывая страха. К слову сказать, за те дни, когда завертелась эта мерзкая карусель, он кое-что понял про себя такое, чего раньше не знал, и что, бывает, в мирной жизни человек, проживя до старости, так и не узнает по той причине, что не выпадает подходящего случая. Наверное, так же было бы и с Левой: он защитил бы кандидатскую, потом докторскую, может быть, достиг бы достаточно высокого положения в науке и материального преуспеяния и, с честью пройдя земной путь, загнулся бы от какой-нибудь старческой болезни, помахав на прощанье ручкой безутешным близким и родным. Но получилось иначе: явился вселенский тать, угробил науку, разорил страну и к Леве мимоходом подослал порученцев, чтобы отобрать жилье и перекрыть ему кислород. И тут Лева с удивлением обнаружил, что обладает некими качествами, не позволяющими ему, подобно многим в его положении, согнуться в дугу и смириться с поражением. Назовите как хотите: тупым мужским упрямством, воинской доблестью или отчаянием зверя, загнанного в угол, но, испытав множество эмоций — раздражение, обиду, сочувствие к Марютке и боль за нее, гнев и ярость, — он ни на единое мгновение не испугался за собственную шкуру, чего не было, того не было. Не изведал он и чувства беспомощности, отнимающего силы и превращающего мужчину в комок грязи под пятой победителя. Он и сейчас готов был драться с наглыми пришельцами, грызть их зубами — и от немедленного действия его удерживало лишь любопытство.

— Ах, Лев Иванович, какой же вы, однако, скользкий человек, — заговорил бородатый, он был, видимо, центровым, а его товарищ в пенсне выполнял роль молчаливого соглашателя и при каждой фразе либо внушительно сопел, либо, напротив, радостно улыбался. — Вы же прекрасно знаете, что нам угодно, но это уже не суть важно. Кстати, приношу извинения за действия некоторых наших сотрудников. Низовая инициатива, черт бы ее побрал. Никому нельзя доверить самого простого дела.

— А вы, значит, из верхов?

— Что вы, что вы! — бородатый поднял обе руки ладонями наружу, энергично отсекая его предположение. — Мы тоже только винтики, как и вы, Лев Иванович. Помните такую теорию? Она совершенно справедлива. Как при старой системе мы были винтиками, так ими и остались. Уверяю вас, тут не из-за чего переживать. Каждому свое, сказано в Писании.

Неожиданно для себя Лева заинтересовался этим побочным рассуждением непрошеного гостя.

— Как же вы отличаете, кто винтик, а кто нет?

— Исключительно по функциональным признакам, дорогой мой. Крестьянин пашет землю, рабочий стоит у станка, ученый корпит над своими проектами, мы с вами делим квартиру, а те, кто наверху… они управляют миром. Таков порядок, установленный Всевышним. Плох он или хорош — не нам судить… Да вы пейте, пейте, Лев Иванович, думаю, вам не повредит.

Лева махом опрокинул вторую рюмку.

— Но кто дал вам право?..

— Терпение, дорогой. — Бородатый извлек из кейса стопку бумаг, положил перед собой и сверху накрыл ладонью. — Вот здесь, Лев Иванович, все сказано о правах и об обязанностях. Все концы, как говорится, сведены с концами. Теперь уж, надеюсь, вы не будете в претензии… В принципе, это, конечно, моя вина. Не следовало пускать дело на самотек, давно нам пора было встретиться и все полюбовно уладить… Сразу подпишете или ознакомитесь?

В ту же секунду у Левы началось странное головокружение: комната сдвинулась с места и ее словно закачало на волнах. Лица собеседников смазались, как при телевизионной помехе, а когда возникли снова, это были уже совсем другие люди: не обидчики-злодеи, пришедшие его ограбить, а милые, родные братья по разуму. Особую симпатию вызывал тот, в пенсне, похожий на Чехова, в его темных глазах застыло выражение смирения и какой-то сверхъестественной, всепоглощающей доброты. «Подпоили чем-то!» — мелькнула паническая мысль и тут же исчезла. Лева ощутил прилив бодрости, как бывало с ним, когда удачно завершал какую-нибудь большую сложную тему.

— Чего уж там, Лев Иванович, — благодушно прогудел Чехов, впервые открыв рот. — Ради вас стараемся. Не ради себя. Подмахните — и никакого базара. Баба с возу, кобыле легче. Вот здесь и здесь, пожалуйста…

— Конечно, конечно, — заторопился обнаруживший в пальцах авторучку Лева, боясь обидеть новых друзей хотя бы намеком на недоверие. Спешить пришлось еще и потому, что строчки на бумаге двоились и прыгали, как живые мошки.

Бородатый дружески подмигнул Леве, убрал документы в кейс, а новое воплощение Чехова отвинтило крышку у стеклянной трубочки и всыпало Леве в рюмку какого-то серого порошка.

— Отметим сделку, Лев Иванович. Чтобы дома не журылись.

Левино сознание расслоилось, внутренний голос шепнул: не пей, отравят! — но это был слабый, тонкий, затухающий импульс. Лева радостно поднял рюмку со словами: — За ваше здоровье, господа! — бестрепетно ее опрокинул.

Пробуждение было таким же, как и убывание — внезапным. Он лежал на сырой земле, на траве в каком-то лесу или парке. То ли утро было, то ли вечер. Но ни ночь ни день. Хотя он был в своей теплой, на подкладке куртке, все же успел одним боком заиндеветь.

О том, что служилось, помнил все до мелочей, до того момента, когда выпил серый порошок, подсыпанный реинкарнированным Чеховым. Конечно, он стал жертвой гипноза, подкрепленного какими-то снадобьями, а что же еще? Башка до сих пор будто набита паклей.

Лева потихоньку ощупал себя: спасибо, мужики, что хоть не били. Шаря по карманам в поисках сигарет, наткнулся на какую-то бумагу. При слабом, скорее предрассветном, чем вечернем мерцании небес разглядел, что это копия купчей на его собственную квартиру, оформленная, кажется, по всем правилам, с гербовой печатью, и чек на его имя с проставленной суммой — десять тысяч рублей. Беги в сберкассу, отоваривай и гуляй — от рубля и выше.

Потирая окоченевший бок, Лева поднялся и побрел через лес. Светало, лес оживал, наливался птичьими голосами и тугим, весенним теплом. Лева смутно ощущал, что какая-то важная, большая часть его жизни осталась позади и возврата в нее нет, но как ни странно, испытывал некоторое облегчение, словно свалил с плеч тяжкий, невидимый груз. Сердцем, забившимся вдруг в унисон с майским утром, угадывал замаячившую впереди уже окончательную свободу от всего земного…

Вскоре встретил на тропе пожилого господина, спозаранку выгуливавшего оранжевую, с умильной острой мордочкой таксу. Собака весело его облаяла, и хозяин грозно на нее прикрикнул: — Тубо, Алиса! Уймись, засранка.

Лева обратился к нему с вопросом: не подскажете ли, друг, где я очутился?

Мужчина ничуть не удивился: мало ли нынче шатается по Москве заблудившихся путников. Оказалось, Леву свезли в Тропаревский парк, на Юго-Западе. Он расспросил, как добраться до автобусной остановки и заодно стрельнул сигаретку. Мужчина, угостив его «Кэмелом», закурил вместе с ним.

— Прекрасное утро, не находите, сударь? — спросил, подставляя лицо проблеснувшему сквозь березовую листву солнцу.

— Удивительное, — согласился Лева. — Природа словно улыбается.

— Похоже, лето будет жаркое. Судя по Рождеству.

— Приметы теперь иногда врут. Все как-то сместилось в мире. Климат, что ли, меняется.

— Озоновая дыра, — подтвердил собеседник. — Я читал недавно статью, очень убедительную… ученые предостерегают, если дальше станем безобразничать, нечем будет дышать. Передохнем к чертовой матери безо всякой войны.

— Может, опомнятся люди.

— Вряд ли. Пока только дичают.

Часа через два Лева добрался до Таганки и вошел в родной подъезд. Ключей у него не было, да они бы ему и не понадобились: в дверь успели врезать новый замок. И сама дверь вроде другая — и кнопка звонка тоже.

Лева позвонил, и мгновенно, точно его поджидали, дверь распахнулась. В проеме возник угрюмый детина лет тридцати немосковского обличья, в шелковой темно-синей пижаме. Взгляд бычий и плечищи, как у трактора.

— Тебе кого, парень?

— Я здесь живу, — сказал Лева.

Детина, не затворяя двери, вышел к нему и как-то небрежно отодвинул корпусом к лифту.

— Будешь хулиганить? — спросил неодобрительно.

— Зачем хулиганить. Дайте хоть вещи забрать.

Детина почесал в затылке и ответил, направя на Леву осатанелый взгляд:

— Ты сюда больше не ходи, дружок. Я могу тебя прямо сейчас изувечить, а могу вызвать милицию. Но я тебя жалею. Вижу, что убогий. Понял меня, нет?

Лева понял, сел в лифт и поехал вниз.

5. Обед с психиатром

Психиатра звали Догмат Юрьевич Сусайло. Прислуживала за обедом веснушчатая тетка Анфиса, наряженная в цветастый передник и расписной кокошник — под русский лубок.

Обед был богатый — с дорогой фарфоровой посудой и серебряными приборами, хрусталем и пылающими свечами. В тяжелых графинах красное вино, разные сорта водки, какие-то наливки. На первое подали горячий суп-кончоле из индюшатины, на второе — баранину, запеченную в тесте, и осетрину на вертеле — на выбор. Не считая великого множества закусок, приправ и соусов. Такой обед и в такой обстановке, разумеется, вчерашнему Леве-бомжу мог только присниться, но он безмятежно уплетал за обе щеки, нахваливал еду, не забывая обильно орошать кушанья то сладким вином, то холодной водочкой. Задумчиво поглядывал на красавицу Галю, которая задала-таки ему перцу в постели. Он уж не помнил, в какие времена такой обезьяной кувыркался с дамой. Отсюда, наверное, и аппетит. Галя скромно, не поднимая глаз, цепляла вилкой лакомые кусочки от разных блюд, мелкими глоточками прихлебывала из бокала. Нипочем не скажешь, что нимфоманка.

Догмат Юрьевич следил за Левой одобрительно, и видно было, что чем-то молодой человек пришелся ему по душе. Может быть, тем, что не задавал никаких вопросов, а может, тем, что когда Сусайло представился «психиатром фирмы», не выказал удивления, лишь вежливо кивнул: очень приятно!

За столом беседа не клеилась: как ему нравится баранина? не пережарена ли? говорит ли он по-английски? какую водку предпочитает? не стоит ли на учете в органах правопорядка? Лева отвечал исчерпывающе, стараясь соответствовать светской атмосфере застолья. Самое забавное, что несмотря на вопиющую свою чужеродность за этим щедрым столом, Лева действительно не испытывал стеснения, от души наслаждался небывалой едой и вином — вероятно, сказывалась все та же многолетняя практика бомжа, умеющего мгновенно адаптироваться к любой ситуации, напрочь отрезанного как от прошлого, так и от будущего, воспринимающего самый малый подарок судьбы, как манну небесную. Его вполне устраивала компания умного, явно себе на уме психиатра с чудным именем, умиляло присутствие ангелоподобной нежданной возлюбленной (не верилось, что всего час назад она трепыхалась в его объятиях, подвывая и постанывая), а уж чопорный, приветливо улыбающийся мажордом Юрий Николаевич вообще производил впечатление невесть откуда взявшегося отца родного. И опьянение, которое постепенно накатывало, было сладким и томительным, как ночная греза у теплой батареи.

Из общего культурного настроя немного выпадала Анфиса, подавальщица. Ее деревенский, простецкий облик не соответствовал аристократически-криминальной ауре застолья. Хмурая, неуклюжая, она хлопотала вокруг стола и старалась изо всех сил угодить, но все получалось у нее как-то невпопад: то пролила соус на скатерть, то опрокинула стул, а уж сколько раз задевала сидящих то локтем, то бедром — не счесть; причем при каждой неловкости тихонько и яростно материлась сквозь зубы, что Леву очень потешало. Когда она в очередной раз уронила на ковер стопку грязной посуды, Юрий Николаевич не выдержал, укорил:

— Можно как-то поаккуратнее, Анфиса? Все же не на конюшне.

— Разве ж я нарошно? Со всяким может случиться…

— Будешь лаяться, поставлю на строгача.

— Ну и ставьте. Токо рада буду от вас избавиться.

Галя захихикала, а Догмат Юрьевич пояснил Леве:

— Как ни странно, Лев Иванович, ваш приятель Су Линь этой шальной бабенке покровительствует. Чем-то ему дороги русские дебилки. Иначе Юрий Николаевич давным-давно отправил бы ее на каникулы. Я прав, Юрий Николаевич?

— Да уж, — ядовито отозвался мажордом, продолжая тем не менее доброжелательно улыбаться. — Ничего не скажешь, ценное приобретение. Одни убытки.

— Поверите ли, Лев Иванович, — продолжал Догмат Юрьевич, подкладывая себе овощного салата, — до того, как попасть сюда, Анфиса Федоровна содержала притон в Подлипках. Травка, девочки, картишки, все как положено. Вот говорят: загадочная русская душа. Мне кажется, китайская — еще загадочнее. Ввел в дом, не побоялся — и держит при кухне. Как это понимать? У вас есть объяснение?

— У меня нету, — сказал Лева. — Но я товарища Су понимаю. Анфиса женщина безвредная, открытая, что по нынешним временам большая редкость. Притом богатырского сложения, маленьких китайцев это всегда привлекает.

Психиатр остро на него взглянул.

— Вы так думаете?

— Как говорю, так и думаю, — подтвердил Лева.

— Она такая же безвредная, — возразил Юрий Николаевич, — как гадюка в лесу. Вчера чуть половину винного погребка к себе в комнату не уволокла. За ней только не догляди.

Анфиса прислушивалась к разговору с таким вниманием, что вся пошла розовыми пятнами, всплеснула руками, смахнув со стола сразу несколько блюд.

— Как же вам не стыдно, Юрий Николаевич, мать вашу за ногу, а еще пожилой человек! Да я взяла-то бутылочку вишневой наливки от насморка полечиться.

— Какой я пожилой, об этом лучше не вякай, Анфисочка, — заметил мажордом с какой-то неясной, но, видимо, понятной женщине угрозой, — Во всяком случае силенок хватит, чтобы с вашей милостью управиться.

Вспыхнув до корней волос, Анфиса умчалась из гостиной, неся за собой, как шлейф, отборную матершину.

…После обеда Догмат Юрьевич увел Леву в кабинет. Там усадил в кожаное кресло и первым делом передал ему новые документы: паспорт и водительское удостоверение. По этим документам, насколько позволял Леве судить жизненный опыт, вполне натуральным, выходило, что он превратился в некоего Игната Семеновича Зенковича, тридцати шести лет от роду, уроженца города Симферополя, но с московской пропиской. Пластиковые права международного класса, а паспорт, где бледно-фиолетовой печатью пришлепнута его собственная фотка, был испещрен многочисленными визовыми отметками. В этом Лева не разбирался, потому что за границей никогда не бывал.

Догмат Юрьевич поставил перед ним пепельницу, открыл деревянную расписную шкатулку, разделенную на несколько отсеков — в каждом свой сорт сигарет.

— Угощайтесь, Лев Иванович… Как вам документы?

— Хорошие документы, — Лева выбрал из шкатулки длинную сигарету с золотым ободком. — Зачем они мне?

— К этому вопросу мы сейчас подойдем… Сперва побеседуем. Поближе, так сказать, познакомимся, если не возражаете.

Лева не возражал, но его размягченное, полупьяное сознание томилось. Лечь бы и поспать часика три-четыре. И хорошо, если Галочка примостится под боком. Протянуть денек в безмятежном кайфе, а уж после бежать. В том, что придется бежать и, возможно, очень далеко, у Левы не оставалось никаких сомнений. Ему, в сущности, было неважно для какой цели его так обхаживают — обед, документы, суперкраля, загородный особняк и прочее, — потому что он знал, чем придется расплачиваться. Ему нечего предложить в обмен, кроме жизни, вот ее и заберут, если вовремя не отскочить.

— Я весь внимание, — он затянулся горьковатым, сложно перенасыщенным (травка?) дымком. — Спрашивайте о чем угодно, отвечу без утайки.

Психиатра интересовало многое: Левина биография, привычки, образование, кто родители, чем занимался прежде, в совковую эпоху, и как докатился до нынешней, довольно убогой («Вы же не будете спорить, Лев Иванович?») жизни. Беседа затянулась на час или два, — Лева не следил за временем, — сдабривалась коньяком «Камю» и фруктами, которые Догмат Юрьевич выставил вдобавок к сигаретам. Никаких вольностей Лева себе не позволял и держался в рамках интеллигентного (с ноткой вины) отчета, как если бы очутился на Лубянке. Как знать, может, так оно и было: могучая некогда Лубянка незримо растеклась по щелям больного государства, услужая всем, у кого монеты в кармане.

Расспрашивая, Догмат Юрьевич пользовался современными приемами психологического тестирования, которые, к слову, были Леве не в диковинку. Уровень и очертания Левиной личности — вот что его интересовало. И тут он не сплоховал, отвечал честно и без уловок — это лучший и единственный способ скрыть о себе сокровенную правду.

Психиатр остался доволен, он пришел к выводу, что Лева психически и физически здоров, умственно развит, хотя отметил тенденцию к затуханию некоторых биологических функций.

— Возьмем, к примеру, вашу сексуальную энергию, Лев Иванович. Она, безусловно, требует коррекции, что очень важно для будущей работы. Вам, наверное, показалось, что вы проявили себя с Галей молодцом, но это далеко не так. У вас крайне замедленная реакция на женское эго.

— Вы наблюдали?.

— Разумеется… Это входит в мои обязанности. Как в ваши обязанности, дорогой Лев Иванович, входит поскорее окрепнуть, сбросить с себя позорную ностальгию по бесплатному силосу и превратиться в блестящего плейбоя. В идеале вы должны практически на любую женщину реагировать так, словно боретесь с желанием немедленно ее изнасиловать. Это норма. Это привлечет к вам прекрасных дам, воспитанных на эрзаце западной масскультуры. Впрочем, норму можно при желании имитировать.

— Все зависит от корма, — высказал собственное мнение Лева. — Хороший корм — сильная потенция… Но зачем нужно, чтобы я стал бычком-производителем?

— Совсем необязательно бычком, — усмехнулся Догмат Юрьевич, — но плейбоем, да, непременно… Этаким сорвиголовой и прожигателем жизни. Вот, посмотрите, вам никого не напоминает этот человек?

С этими словами он протянул Леве цветную фотографию, на которой был изображен молодой человек в спортивном костюме и с теннисной ракеткой в руке. Лева на мгновение потерял дар речи. Если бы он не был уверен, что никогда в жизни не играл в теннис, то не усомнился бы, что это его собственный портрет. Да, безусловно, это был он сам, но с каким-то самодовольным, неуловимо подлым выражением лица, свойственным разве что телеведущим политических программ.

— Интересно, — пробормотал он. — Видимо, монтаж? У меня и костюма такого никогда не было.

Догмат Юрьевич профессорским жестом потер руки, сияя от удовольствия.

— В том-то и дело, что не монтаж. Это Геня-Попрыгунчик, Игнат Семенович Зенкович собственной персоной. И знаете, кто он?

Лева отрицательно покачал головой.

— Надо бы знать… Один из самых богатых наследников в России. Нефть, алмазы, автомобильная промышленность. При этом Геня — внучатый племянник государя… Поразительное сходство, не правда ли?

— Еще бы!

— Надо отдать должное блистательному Су Линю, он сразу это уловил. Вдобавок, как мне известно, при довольно пикантных обстоятельствах… Доложу вам, Лев Иванович, в принципе, наличие в живой природе, как и среди людей, тождественных пар — достаточно изученная научная проблема, и все же такое уникальное сходство встречается чрезвычайно редко, раз в сто лет. Вам просто повезло.

— Честно говоря, не вижу связи…

— Не спешите, дорогой, сейчас все объясню… С этим Геней-Попрыгунчиком — между нами говоря, пустой, бросовый человечек — произошла грустная история. Вполне в духе наших дней, в стиле, так сказать, дикого рынка. Отправился Геня с очередной подружкой на уик-енд в Сочи, и там какие-то злодеи его похитили, скорее всего, чеченцы. Увезли куда-то в горы, посадили в пещеру, как Масюк, а сами через посредников начали переговоры о выкупе. В общем, рутинная процедура, если не считать того, что сумму похитители заломили непомерную — десять миллионов зеленых.

Лева внимательно слушал, что-то прояснилось у него в голове: свет забрезжил в конце тоннеля. Но он не хотел верить своей догадке.

— Между тем доложили монарху, рискнули, хотя тот по обыкновению лежал в ЦКБ и тревожить его было аморально. Но случай, сами понимаете, особый. Монарх, естественно, разгневался, говорят, посрывал с себя все шланги, но в конце концов пришел в разум и скрепя сердце отдал распоряжение: платить. Полагаю, сыграла роль не то чтобы жалость к родной, хотя и далекой крови, а соображения престижа: как поймут другие монархи во всем мире? не осудят ли? не спас родича, пожмотился, нехорошо. Короче, дело шло к обоюдному удовлетворению заинтересованных сторон, обсуждались детали, и тут вдруг Геня выкинул номер! Мальчонка балованный, горячий, глупый, к лишениям не привык, сдуру ринулся в побег. Ночью как-то обманул сторожей, выбрался из пещеры, а там же горы, пропасти, обвалы — да все, что угодно. Ну и свернул себе шею. Покалечился так, по кускам собирали, до конца собрать не смогли. Там ведь и шакалы постарались, и водяные крысы. Ужас, не правда ли? Вопиющая неосторожность… Естественно, сделка сама собой расстроилась: какой дурак отвалит десять лимонов за мертвяка. И говорить больше не о чем… пока не появились вы, Лев Иванович…

Лева поспешно осушил рюмку коньяка, но словно бы стал только трезвее.

— Фантастика, бред! Ничего не выйдет. Меня в два счета разоблачат.

— Некому разоблачать! — шумно обрадовался психиатр. — Понимаете, тут тоже неслыханное везение. Все одно к одному. Геня жил анахоретом. Батюшка в Филадельфии, у него там контора. Матушка недавно погибла при невыясненных обстоятельствах в автокатастрофе. Она, кстати, вела очень бурную жизнь, не чуралась сомнительных знакомств. Трое-четверо его ближайших сотрудников, сподвижников, так сказать, вдруг все сразу осыпались.

— Как это — осыпались?

— А вот так, — Догмат Юрьевич хитро прищурился. — Вчера были на месте, а сегодня, как на грех, никого найти не могут. Иными словами, никого, кто знал Геню близко, вообще нету. Так только, всякая шваль — прихлебатели, персонал, — но все людишки такого сорта, что себя в зеркале с трудом узнают… Опасаться совершенно нечего. Хотя, конечно, порепетировать придется, кое-что отработать. Ну и голос… Впрочем, что голос? Всегда можно простудиться, у простуженных все голоса одинаковые. Еще такая мелочь, как почерк. Это уж вообще смехота, верно? Руку вам мигом поставят, у господина Су прекрасные специалисты.

— Здорово складывается, прямо как в кино.

— Еще лучше, чем вы думаете, Лев Иванович. Опознать вас некому, а вот чтобы удостоверить личность как раз есть надежная особа… Помните, я упоминал подружку, которую Геня прихватил с собой на уик-енд?

— Конечно, помню.

— И кто это, как вы думаете?

— Теряюсь в догадках.

— Так это же наша драгоценная Галочка Петрова. Бесценный, уверяю вас, кадр. Профессионалка во всех отношениях, как вы успели заметить… Представляете, какие открываются перспективы? По сравнению с этими перспективами десять лимонов — тьфу, ерунда!

По обычаю истинного бомжа, попавшего в затруднительное положение, Лева хотел было прикинуться придурком, но сообразил, что это бессмысленно. Люди, которые способны затевать такие игры, никогда не останавливаются на полпути. Это исключено. Похоже, его надеждам вовремя слинять не суждено сбыться.

— Моего согласия, разумеется, не требуется?

— На что?

— Догмат Юрьевич, вы же образованный и умный человек. Неужто не видите, как мало я подхожу для вашей затеи?

Психиатр насупился и внезапно загрустил. Плеснул себе и Леве коньяку. Зажег сигарету. Глядел на Леву пристально и как будто издалека. Чокнулся с его рюмкой, выпил. Понюхал ломтик лимона. Заговорил тихо, проникновенно.

— А кто из нас думал, что подходит, сударь мой? Никто не думал. Ни у вас, ни у меня, ни у прелестной Галочки — нет выбора. За нас выбор сделало время… Вы что-нибудь слышали о китайской «триаде»?

Лева ответил, что слышал, но давно и толком не помнит, что это такое. Типа кроссовок? Оказалось, вовсе не кроссовки. Догмат Юрьевич его просветил. «Триада» — могущественная тайная организация, пострашнее чем «Коза ностра» и колумбийские синдикаты вместе взятые. Когда «триада» проникает на территорию какого-нибудь государства щупальцами своих «чайна-таунов», то закрепляется там навеки. Она неискоренима и неуловима. Русская мафия со всеми ее прославленными группировками и знаменитыми авторитетами против нее все равно что плотник супротив столяра. В Москве китайских братков около сорока тысяч, но цифры сами по себе ни о чем не говорят, когда воцаряется «триада». Ее власть, незримая и неодолимая, держится на более прочном фундаменте, чем капитал.

Пока Догмат Юрьевич все это излагал, вдохновенно засветясь лицом и как будто воспарив над креслом, Лева пришел к выводу, что психиатр, хватив лишку, малость сдвинулся по фазе, поэтому позволил себе ироническое замечание:

— Любопытно бы знать, что в нашем мире может быть сильнее денег? Надоумьте дурака.

Психиатр улыбнулся чуть презрительно.

— Лев Иванович, не пытайтесь казаться умнее, чем вы есть на самом деле. Мы с вами, наверное, читали одни и те же книги, но в них не все сказано… Да, конечно, деньги правят миром. Это аксиома, ее знает любой школьник. Но есть иные способы прямого, мгновенного воздействия как на отдельного человека, так и на целые народы. Секрет этого воздействия известен «триаде».

— Товарищ Су тоже один из «триады»?

— Руководители «триады» всегда в тени… — Улыбка Догмата Юрьевича приобрела мечтательный оттенок: он словно грезил наяву, — Если бы вы или я узнали кого-нибудь из них, нас бы уже не было в живых. Впрочем, не думаю, чтобы кто-то из них решил лично наведаться в Россию. Зачем? Какой смысл? Здесь неосвоенные пространства, уготовленные для мировой радиоактивной свалки. Проблема лишь в том, чтобы очистить территорию от многочисленных популяций аборигенов, так называемых россиян. Но с этим мировое сообщество справится без помощи «триады».

Нетрезвым рассудком Лева все же уловил противоречие в рассуждениях психиатра.

— То вы пугаете какой-то «триадой», а то утверждаете, что ей в Москве делать нечего… Как-то не вяжется.

— Я сказал все, что мог, — важно заметил Догмат Юрьевич. — Правильные выводы, надеюсь, сделаете сами.

— Я их уже сделал, — признался Лева. — Еще вчера.