Ралей. Джентльмен что надо

Глава девятая

Каким бы великим ни считал себя человек,

А есть две вещи, перед которыми и он бессилен,

И первая из них – любовь…

Из комнаты доносились звуки клавесина, и высокий, звонкий голос исполнял простую, жалобную песню. Сэр Уолтер Ралей взялся за ручку двери и остановился послушать пение.

Когда с тобой в разлуке мы,

На мир ложится тень.

Ни звезд, ни солнца, ни луны -

Нет ничего в тот день.

Цветок и тот не расцветет,

И птица не споет,

Но только милый мой придет -

И солнышко взойдет.

Приди, любимый, пробуди

Мою любовь к тебе,

За что в награду получи

И преданность и честь.

Последние четыре аккорда песни прозвучали и растаяли в воздухе.

Ралей открыл дверь и вошел в зал, когда королева говорила певице:

– Мелодия ничего, приятная. Но вам придется выучить другую песню. Тут мужчина должен был бы приставать к девице, а у вас получается наоборот.

Многие из фрейлин Елизаветы смолкли и были испуганы чуть не до слез этим сокрушительным разносом, но девушка, которая пела, хотя и покрылась краской чуть ли не до самых ушей, ответила королеве:

– В следующий раз, ваше величество, я спою ее иначе.

– У вас будут трудности с рифмой «пробуди» и «получи», – довольно резко заметила королева.

– Да нет, – возразила девушка, – вот послушайте.

И, подняв подбородок, она пропела ту же мелодию, но без музыкального сопровождения:

Придет любимый и вернет

Любовь и лето деве,

За что в награду обретет

Привязанность и нежность.

– А дальше если что и нужно изменить, то разве что отдельные слова.

Кое-кто из окружения королевы улыбался, но дамы были шокированы безрассудством девушки. Королеве, которая любила одухотворенных и уверенных в своих способностях людей, понравилось, как быстро девушка сумела переделать четверостишие, и она сказала:

– Хорошо, так и пойте ее, – и повернулась с разговором к кому-то другому.

Это был один из тех полуофициальных вечеров, которые тешили Елизавете душу. С высокого расписанного потолка свисали три огромные люстры с двадцатью свечами каждая и освещали ее кремовое платье и крупные бриллианты, сверкавшие на пальцах, в ушах и на шее. У стены стоял стол, уставленный фруктами, сладостями и вином, и проворные маленькие пажи с тяжелыми, большими подносами в руках быстро сновали среди гостей.

Ралей пробился сквозь толпу придворных и склонился над рукой королевы. Она коснулась его плеча одним пальцем и спросила:

– Как ваша рана, заживает?

– Все в порядке. Это была лишь царапина.

– А как вам понравились медали?

– О, вы щедро проявили свое полное доверие к своему союзнику, – с улыбкой ответил Ралей. Он намекал на девиз, высеченный на медали по приказу королевы, которая тем самым хотела напомнить о поражении Непобедимой армады – «Дыханием Господним все они были рассеяны по морю».

Елизавета рассмеялась.

– Я хотела особо отметить, что, несмотря на их святую воду и священника на каждом галионе, они не имеют права монополизировать Бога. – И, понизив голос, добавила: – Я еще должна поговорить с Крофтсом и Сесилом, а потом я буду танцевать с тобой.

Во время беседы с королевой Ралей скрытно поглядывал вокруг в поисках девушки, которая пела, и, оказавшись на свободе, отошел в сторону, чтобы хорошенько разглядеть ее. Он наблюдал за ней, открывая все новые достоинства этого прекрасного существа. Девушка была высокая, но пониже королевы, стройненькая, но с высокой, полной грудью, что говорило о ее гордом нраве. У нее были высокие, немного выдающиеся скулы, отчего ее щеки казались немного впалыми, хотя она была очень юная – не больше двадцати – двадцати одного года. У нее были светло-золотистые с серебряным отливом волосы, но вместо вымученных завитушек и локонов они были причесаны на прямой пробор и заплетены в косу. А коса лежала на макушке как корона. Бархатное платье темно-синего цвета подчеркивало ее бледность и синеву ее больших глаз. На фоне фрейлин с крашенными хной волосами и нарумяненными щеками – в подражание королеве – она выглядела простой и естественной, но когда Ралей, побуждаемый любопытством, подошел ближе, он поразился – возможно ли, чтобы губы были такими красными, а ресницы такими черными у девушки со светлыми волосами?

Мужчина и женщина, с которыми она разговаривала, отошли от нее, и, оставшись в одиночестве, девушка почувствовала на себе пронизывающий взгляд Ралея. Она повернулась к нему лицом, чуть выпятила нижнюю губку, гордо подняла голову, как бы говоря: «Вот я какая, смотрите, если это доставляет вам удовольствие». Над людской толчеей его черные глаза встретились с ее синими. И на девушку обрушился такой заряд энергии, который не выдерживали и более подготовленные сердца, чем ее. Она видела перед собой узкое, загорелое лицо с острой, аккуратной бородкой. Не будучи в состоянии оторвать глаз от этого лица, она не смогла оценить его элегантные, ослепительно белые атласные камзол и панталоны, его украшенный драгоценными камнями пояс для шпаги. Девушка видела только его лицо; и внезапно сердце ее забилось сильнее. Горячая волна смятения охватила ее всю и бросилась ей в лицо. Медленно, неохотно она отвела глаза от Ралея и отвернулась в сторону.

Уолтер отыскал Артура Трогмортона.

– Кто эта девушка, что пела, а потом так смело разговаривала с королевой?

– Моя сестра Елизавета, – не скрывая раздражения, сказал Трогмортон. – Я еще поговорю с ней об этом. Хоть она и недавно при дворе, но должна получше разбираться в этикете.

– У нее прелестный голос, – осторожно заметил сэр Уолтер.

– Был бы совсем хорош, если бы она умела держать язык за зубами, когда нужно.

Ралей отошел от него. В последние годы его занятость и услуги, которые он должен был оказывать королеве, да и собственный характер не оставляли ему возможности ухаживать за дамами. Но в этот вечер, бродя по светлому, переполненному людьми залу, он понял, что его час пробил. Он смотрел на новенькую фрейлину и говорил про себя: «Это моя женщина».

Скрипачи и флейтисты вдруг появились на галерее, и зажигательная мелодия понеслась по залу. Ралей был осторожен и, помня о пожелании королевы, поискал ее глазами, но она, взяв за руку испанского посла, уже танцевала с такой живостью и вдохновением, что узнать в ней старуху, которая не могла без поддержки двух сильных мужчин поле перейти, было совершенно невозможно. Убедившись, что она занята, Уолтер принялся разыскивать леди в темно-синем платье. Она с братом стояла в дальнем углу зала. Артур Трогмортон явно отчитывал ее, а сестра с пылающим гневом лицом и выпяченной нижней губкой слушала его, в ярости от того, что он не давал ей слова вымолвить. Ралей уже дважды, пока пробирался к ним, видел, как она открывала рот, чтобы возразить Артуру или защититься, но всякий раз тот, ударив правым кулаком по своей левой руке, призывал ее к молчанию. Незаметно приблизившись сзади, Уолтер неожиданно схватил девушку за руку и повлек танцевать. Краска гнева залила ее лицо, она едва не задохнулась от возмущения, но, узнав Ралея, еще больше покраснела и потом рассмеялась.

– Я подумал, что хватит ему читать вам нотацию, – объяснил ей Уолтер, пока они отступали друг от друга, исполняли обороты, кланялись и снова брались за руки.

– Еще немного, и я залепила бы ему пощечину и тогда уж, опозоренная, уехала бы домой навсегда.

– Вам не нравится жизнь при дворе?

– Я еще не жила при дворе, – ответила она, бросив на него такой взгляд, что он усомнился, была ли она такой простодушной, как ему показалось сначала. Однако Уолтер порадовался своему сомнению, потому что гораздо легче играть с тем, кто знает правила игры. Он крепко сжал ее руку. У нее была удивительно твердая, маленькая ручка, тонкая, но отнюдь не хрупкая.

– Вы посчитали мое поведение шокирующим? – спросила она.

– Нет, не шокирующим, а скорее неуместным.

– Вы обожаете ее?

– А это неуместный вопрос.

– Но ведь обожаете, правда?

– Я же сказал – это неуместный вопрос. А вы?

– Я ненавижу ее.

– Тс-с! Никогда не говорите этого!

– Почему? Это же правда.

– Тем более вы не должны это произносить.

– Сегодня я могу говорить все, что хочу. Завтра я уезжаю домой. На следующей неделе в это время я буду бродить среди своих вересковых зарослей, где могу говорить и петь все, что пожелаю.

– О нет, – тихо сказал Ралей, – завтра в восемь вечера заседает Совет. Вы будете свободны и встретите меня у южной калитки в парке.

При этих словах они разошлись, вращаясь, в последнем па, и, когда снова взялись за руки, она посмотрела ему в лицо и рассмеялась, показав при это мелкие, как у ребенка, белые зубы.

– Вы так думаете? – спросила она.

Уолтер понизил голос.

– Пожалуйста, – настойчиво проговорил он.

Музыканты внезапно умолкли, и вот уже королева манила его к себе своим веером.

Над парком опустился августовский вечер. Вьющиеся по стене красные и белые розы выглядели просто светлыми или темными в сгущавшихся сумерках. Левкои, росшие у корней роз, изливали одуряющий аромат; взглянув наверх, Ралей увидел, как зажглась первая звезда. Было уже почти половина девятого, он ждал больше получаса, потому что, словно мальчишка на свое первое свидание, примчался сюда далеко загодя. Уолтер уже стал бояться, что она исполнила свою угрозу и уехала домой. Елизавета Трогмортон вполне могла так поступить, он это понимал – уж настолько-то он успел узнать ее.

Ралей прогуливался взад-вперед, и скоро к первой звезде присоединились миллионы других звезд. Летучая мышь спикировала мимо него, за ней бесшумно пролетела белая сова.

Уолтер решал, уйти ему или… Он убеждал себя, что она молодая и неуклюжая. Какое ему дело, вернулась она к своим верескам или нет? Через пару дней он забудет прикосновение этих твердых, маленьких ручек, ее молодой, звонкий голос.

Было явной глупостью с его стороны оставаться еще в ожидании ее. Ралей резко развернулся на своих каблуках… и оказался лицом к лицу с ней. Девушка так неслышно подошла к нему по траве, что Уолтер до сих пор понятия не имел о том, что она где-то рядом, пока она не оказалась здесь – только руку протяни.

В этот вечер на ней было белое атласное платье, отделанное черными геральдическими лилиями. Оно туго обтягивало ее грудь и спускалось от талии к ногам жесткими складками. На шее и плечах было что-то светлое, воздушное, и надо веем этим на фоне густеющей тьмы белым пятном выделялось ее лицо. От сознания, что она все же пришла, у Ралея сердце подпрыгнуло в груди. Такого восторга он никогда в жизни не испытывал – ни прежде, ни в будущем. Уолтер никогда не думал, что может так сильно привязаться к женщине. Он поздоровался с ней дрожащим голосом.

– Итак, вы не уехали. А я чуть не потерял последнюю надежду.

– Я развешивала платья королевы, – сухо заявила леди Трогмортон. – Мы перепробовали двенадцать платьев и все положенные к ним аксессуары, прежде чем она нашла себя готовой отправиться на зaceдание Совета. Ну, а потом, естественно, мы с Мэри Фиттон почти целый час убирали все обратно.

Между двумя контрфорсами стены находилась каменная скамья, на нее они и сели рядышком. Ее близость была для него и радостью, и мученьем, и чудом одновременно.

– Вы сэр Уолтер Ралей, не так ли? – начала она, расправляя складки своей юбки вокруг себя. – Видите ли, я этого не знала в тот вечер, узнала только потом. Я нахожусь при дворе всего неделю. А вас тут не было, правда?

– Да. Во время сражения с испанцами обломок деревянного борта судна угодил мне в плечо. Пришлось поехать в Басс, подлечиться. Теперь вы часто будете лицезреть меня. Я капитан королевской гвардии.

– Я знаю. Вы носите серебряные доспехи, и все дамы без ума от вас. Но вы предпочитаете уединение, и вам трудно угодить. К тому же вы умны и очень, очень отважны. Однажды в Голландии вы захватили фургон с деньгами герцога Альбы, а в Ирландии вы в одиночку одолели целый поселок. Вы также поэт. Еще вы интересуетесь колониями и ввели в Англии в пользование табак и картофель. Вам тридцать шесть лет, вы главный фаворит ее величества, Эссекс ненавидит вас, а с Сесилом вы в дружеских отношениях. Так-то вот! Не так уж мало удалось мне узнать о вас всего за один вечер, верно?

Она остановилась, задохнувшись от быстрого перечисления сведений о нем, и глядела на него сияющими глазами.

– Потрясающе! Что так заинтересовало вас во мне? Вы догадались, что упустили в своем списке одну леди, которая заставит меня забыть об уединении и которой не так уж трудно будет угодить мне?

Она кивнула.

– Я догадалась. Став придворным, вы не назначали свидание ни одной женщине, кроме королевы. Я узнала об этом, но при этом не призналась никому в том, что вы сделали исключение для меня. – Ее до сих пор легкомысленная манера уступила место озабоченности. – Но больше не назначайте мне свиданий. Вы и представить себе не можете, как разгневается королева. Может, вы не замечаете, но я ужасно ее боюсь. Я стараюсь не показывать вида, но когда она глядит на меня, у меня поджилки дрожат. Она страшная женщина.

– Вы преувеличиваете. Королева страшна какое-то мгновение, но это быстро проходит. Ничего не поделаешь, такой у нее характер, она унаследовала его вместе с троном. Но видеться с вами я должен. Я люблю вас.

Над деревьями парка поднималась полная, огромная, золотая луна, и в тот миг, когда Ралей произносил свое признание, она появилась и осветила лицо девушки. Оно было жестким и неподвижным, будто искусно высеченным из белого мрамора.

– Даже если это правда, мы не должны встречаться больше. Она скорее всего бросит меня в темницу. Я этого не вынесу. Я люблю воздух и открытые просторы. Да и вам это навредит. Признаюсь вам ради вашего же благополучия: я совершенно обыкновенная женщина, не умная и не смелая. Я упрямая, эгоистичная и вспыльчивая. И чтобы уж окончательно лишить вас иллюзий, скажу, что близкие зовут меня Бесс.

– И я буду звать вас Бесс, – сказал Ралей.

– Я совсем этого не хочу, ведь так меня называют разве что в насмешку. Но не будет никакой нужды называть меня как бы то ни было. Подумайте о том, что я вам сказала, и не надо вам лишаться своего положения фаворита ради меня.

– Вы все сказали, теперь послушайте меня. Я тоже упрямый. И мне никогда не приходилось видеть такую прекрасную, такую очаровательную и такую честную женщину, как вы. Преуспевающий придворный совсем не обязательно должен быть лицемером или блюдолизом. Надеюсь, я не отношусь ни к тому, ни к другому типу придворных. Я люблю вас. Возможно, вы еще не любите меня, но я заставлю вас полюбить меня. И если уж мне это удастся, ни один человек, ни сам дьявол, ни королева не смогут стать преградой между нами.

Пока Уолтер говорил, он не отрывал глаз от ямочки в основании ее юной, белой шеи. Прелестное местечко для поцелуя, думал он, и поцеловал ее. Она слегка задохнулась, но потом вдруг обхватила его голову своими твердыми, маленькими ручками и крепко поцеловала его в губы.

В ней нет робости и нет ни грана фальши, думал он, прижимая ее к своей груди. Она необыкновенная, удивительная и восхитительная. Она как раз по мне.

Прошло шесть месяцев ошеломительного счастья. Они танцевали, освещаемые шестьюдесятью свечами, и, когда скрипки достигали крещендо ^[24], они скрытно, шепотом договаривались о предстоящих встречах. В заполненном людьми зале их глаза встречались, полные тайн и любви. Тьма зимних ночей укрывала их от посторонних глаз, когда они сходились в промерзлом парке и целовались холодными, застывшими губами.

Они жили настоящим, а будущее для них олицетворялось одним словом – «Вирджиния».

Сотни раз – в Хэмптоне ли, или в Виндзоре, или в Уайтхолле – там, куда им приходилось следовать за королевой, когда наступало время расстаться и мысль о необходимости разлуки и о неудовлетворенной страсти омрачала их существование, Ралей повторял:

– Скоро я получу вести. Если поселенцы согласятся, а она даст мне разрешение и пошлет меня править колонией, ты ведь поедешь со мной?

И сотни раз Лиз, как он теперь называл ее, отвечала:

– С тобой – хоть на край света, Уолтер, только бы подальше от нее.

В конце весны 1589 года вести, которых они так ждали, пришли. Письмо от Гренвилля было вручено ему в Дархем-хаусе.

»…Очень сожалею, но должен доложить вам, что колонии Виргиния больше не существует. Когда мы сошли на берег, чтобы доставить товары, которые вы послали колонистам, на месте поселка оставались только ржавые инструменты и разрушенный дом. Ушли ли они или стали жертвой индейцев либо испанцев, узнать не удалось. Мы стреляли из пушек, день и ночь в течение двух суток жгли костры и обыскали все вокруг, охватив большой район, но не нашли ни следа. Боюсь, мои новости лягут тяжким грузом на вашу душу, но уверяю вас: все, что мы могли, все, что смогли бы сделать вы сами, окажись вы там, было сделано. В подтверждение чего ставлю подпись собственной рукой.

Ваш слуга,

Ричард Гренвилль».

Ралей застонал, откладывая в сторону письмо. В своем воображении он слышал грохот пушечных выстрелов, замирающий постепенно в пустынных землях, видел никому не нужный свет костров, окрасивший в красный цвет стволы деревьев. Было покончено еще с одной мечтой. Деревянный дом со сверкающей крышей, который он уже построил в своих мыслях для Лиз, рухнул в одно мгновение. Сегодня вечером он должен будет встретиться с нею и сказать ей, что есть всего один способ покончить с их несчастными, короткими встречами, мужественный способ – в открытую все рассказать ревнивой королеве Елизавете.

Но даже собственная беда не вытеснила из его души мысли о колонистах. Что же случилось с ними? Как мало их было и как далеко от родины!

Но по крайней мере на этот вопрос он очень скоро получил ответ: только он собрался выйти в дворцовый парк, где среди голых деревьев ему предстояло рассказать все Лиз, появился посыльный с еще одним письмом.

Ралей вернулся в дом, чтобы прочесть его, а посыльного отправил на кухню подкрепиться.

«Любезнейший сэр Уолтер (так начиналось письмо), спешу написать вам, чтобы освободить ваши мысли о благополучии вашей бывшей колонии. Когда я прибыл в Плимут через два дня после отплытия Гренвилля, до меня дошли самые разные слухи. На самом деле несколько месяцев назад, по пути в Картахену, я заглянул к колонистам и нашел их в полной прострации. Индейский вождь, который хорошо относился к ним, умер, и его сын поднял против колонистов соседние племена. Назревала война, в которой враг имел огромное численное преимущество. Кроме того, у них кончалась провизия. В отношении индейцев я немного приободрил их, предложив им оружие и амуницию и один из своих кораблей. Я к тому же нагрузил четыре лодки продовольствием для них. Но нам пришлось испытать на собственной шкуре местную погодку, и лодки с грузом как корова языком слизнул шторм. Колонисты к этому времени совсем упали духом и с большой охотой откликнулись на мое предложение доставить их домой.

Причалив к родным берегам, я услышал разговоры, что, мол, никакой колонии вообще не было. Оставшиеся в живых колонисты рассеялись по своим друзьям, но если кто-нибудь своим неверием досадит вам, отошлите его ко мне. Я ему вправлю мозги. Если моряки не постоят друг за друга, кто заступится за них? Дайте мне знать, когда отправите новую партию колонистов. Я их навещу и при необходимости верну их домой.

Искренне ваш,

сэр Френсис Дрейк».

Ралей испытал теплое чувство к автору письма, хотя горе и злость переполняли его. В последней строке письма таилась, конечно, ухмылка Френсиса, но не было в ней желчи. И хотя Дрейк со своим пиратским разумением явно не верил в возможность основания колонии в будущем, он заткнет глотку каждому, кто осмелится в его присутствии сказать, что колонии там не было в прошлом. Ралей позавидовал Дрейку. Он ни от кого не зависел. Все, чего моряк хотел, он добывал собственными руками. Но какими же ничтожными были желания Дрейка, подумал Уолтер, складывая его письмо. Хороший корабль, приключение, которое постороннему наблюдателю покажется невероятно глупым, захват испанского судна или ограбление города – ничто это не трогало и не нужно было Ралею. А для достижения иных целей и средства необходимы были иные.

В тот мартовский мокрый вечер он вышел, чтобы встретиться с Лиз.

Зачитавшись письмами, он опоздал на свидание у каменной скамьи, где обычно проходили их встречи, и Лиз, крепко обхватив себя руками от холода, быстро ходила туда и обратно по дорожке. Сидеть было невозможно – пробирало до костей, и, обняв девушку так, что его плащ почти полностью накрыл ее, он присоединился к ее моциону.

– У меня новость – хуже не бывает, – почти сразу же сказал ей Уолтер.

Он почувствовал, как она замерла вдруг и отстранилась от него.

– Королева узнала? – с ужасом, который никогда не покидал ее, спросила она.

– О нет, не то. Погибла колония. Гренвилль обнаружил развалины поселка на ее месте, потому что Дрейк подобрал колонистов, когда возвращался в Англию. Сегодня я получил письма от них обоих.

– И это все? – сказала она и облегченно вздохнула. По ее мнению, по сравнению со вчерашним днем ничего особенного не произошло.

– Все? Неужели этого мало? Знаешь, что это значит? Бесконечные свидания, как это, под дождем, в тумане, в холоде, когда я не могу даже толком поцеловать тебя.

В конце тропы они резко повернули и пошли назад, бесчувственные, словно часовые на посту.

Лиз немного помолчала, но когда заговорила, как всегда со всей свойственной ей прямотой, обратилась к самой сути проблемы.

– Я больше не живу в одной комнате с Агнессой. Меня переселили в отдельную комнатку в самом конце балкона. Взобраться туда очень легко.

– Дорогая, ты сама не понимаешь, что говоришь. Ты, всегда такая осторожная.

– Мы будем осторожными и теперь. Приходи в полночь или немного позднее.

– Я не могу так. О, Боже! Я хочу совсем другого, открытого и честного признания. Разве так нельзя, Лиз?

– Вспомни о Мэри Фиттон.

Ралей вспомнил. Мэри и ее любовник, оба оказались в Тауэре. Стоит ли так рисковать…

– Я жду тебя сегодня ночью, у себя, – сказала вдруг Лиз и, сбросив с себя полы его плаща, бросилась бежать и исчезла в ночной тьме.

Через четыре часа он тихо вскочил на балкон и прокрался к последнему окну, сквозь которое слабо пробивался свет горящей свечи, как знак ожидания и привета. Лиз подошла к окну, держа над собой свечку, и он увидел тень на лице от ее дрожащих ресниц и челки. Она выглядела удивительно, по-детски трогательно со своими распущенными по плечам светлыми волосами. Не испытывая особой радости от своего поступка, Ралей обнял ее. Но ее тело, освобожденное от корсажа на китовом усе и от многочисленных юбок, было мягким, и податливым, и желанным и возбудило в нем такую страсть, которую не могли омрачить годы, а погасить смогла только смерть.