Рамаяна

Будь проклят подкравшийся к завороженным любовью,

Нарушив природы гармонию пролитой кровью!

Сарайю-рекой омываясь, довольством дышала

Держава обширная - славное царство Кошала,

Где выстроил некогда Ману, людей прародитель,

Свой город престольный, Айодхью, величья обитель.

Двенадцати йоджанам был протяженностью равен

Тот город и улиц разбивкой божественной славен.

На Царском пути, увлажненном, чтоб не было пыли,

Охапки цветов ароматных разбросаны были.

И царь Дашаратха, владетель столицы чудесной,

Возвысил ее, словно Индра - свой город небесный.

Порталы ворот городских, защищенных оружьем,

Украшены были снаружи резным полукружьем.

Какие искусники здесь пребывали, умельцы!

На шумных базарах народ зазывали сидельцы.

В том граде величия жили певцы из Магадхи,

Возничие жили в том граде царя Дашаратхи.

И были на башнях твердыни развешаны стяги.

Ее защищали глубокие рвы н овраги.

А если пришельцы недоброе в мыслях держали,

Им ядра булыжные в острых шипах yгрожали!

Столица, средь манговых рощ безмятежно покоясь,

Блистала, как дева, из листьев надевшая пояс.

Там были несчетные копи, слоны и верблюды.

Там были заморских товаров навалены груды.

С дарами к царю Дашаратхе соседние раджи

Съезжались - ему поклониться, как старшему младший.

Дворцы и палаты искрились, подобно алмазам,

Как в райской столице, построенной Тысячеглазым.

Был сходен отчасти с узорчатой, восьмиугольной

Доской для метанья костей этот город престольный.

Казалось, небесного царства единодержавец

Воздвигпул дворцы, где блистали созвездья красавиц.

Сплошными рядами, согласья и стройности ради,

На улицах ровных стояли дома в этом граде.

Хранился у жителей города рис превосходный,

Что «шали» зовется и собран порою холодной.

Амбары Айдохьи ломились от белого шали!

Там сахарный сок тростника в изобилье вкушали.

Мриданги, литавры и вины в том граде прекрасном

Ценителей слух услаждали звучаньем согласным.

Так божьего рая святые насельники жили,

За то, что они на земле, как отшельники, жили!

В столице достойнейшие из мужей обитали.

Они в безоружного недруга стрел не метали.

Отважные лучники, в цель попадая по звуку,

Зазорным считали поднять на бессильного руку.

Им были добычей могучие тигры и вепри,

Что яростным ревом будили дремучие дебри.

Зверей убивали оружьем иль крепкой десницей,

И каждый воитель владел боевой колесницей.

Властитель Кошалы свой блеск увеличил сторицей,

Гордясь многотысячным войском и царства столицей!

Там были обители брахманов, знающих веды,

Наставников мудрых, ведущих с богами беседы.

Там лучшие жили из дваждырожденных,

Послушных Велению долга, мыслителей великодушных,

Радевших о жертвенном пламени, чтоб не угасло,-

В него черпаком подливавших священное масло.

Айодхьи достойные жители - вед достиженьем

Свой ум возвышали и пользовались уваженьем.

Их царь Дашаратха, священного долга блюститель,

Из рода Икшваку великоблестящий властитель,

Исполненный доблести муж, незнакомый с боязнью,

Для недругов грозный, за дружбу платящий приязнью,

Был чувствам своим господин, и могущества мерой

Он с Индрой всесильным сравнялся, богатством - с Куберой.

Преславный Айодхьи владыка был мира хранитель,

Как Ману, мудрец богоравный, людей прародитель.

И град многолюдный, где властвовал царь правосудный,

Был Индры столице под стать - Амаравати чудной.

От века не ведали зависти, лжи и коварства

Счастливые и беспорочные жители царства.

Не знали в Анодхье корысти, обмана, злорадства,

Охотников не было там до чужого богатства.

Любой, кто главенствовал в доме, не мог нахвалиться,

Как род благоденствовал и процветала столица!

Исполненных алчности, не признающих святыни,

Невежд и безбожников не было там и в помине.

Владел горожанин зерном, лошадьми и рогатым

Скотом в изобилье, живя в государстве богатом.

Снискали мужчины и женщины добрую славу

И этим обязаны были безгрешному нраву.

Привержены дхарме, в поступках не двойственны были,

Души красота и веселость им свойственны были,

И сердцем чисты, как святые отшельники, были,

И перстни у лих, и златые начальники были,

Никто не ходил без пахучих венков и запястий,

И не было там над собой не имеющих власти,

И тех, что вкушают еду, не очистив от грязи,

Что без омовений живут и сандаловой мази,

Без масла душистого, без украшений нагрудных,

И не было там безрассудных иль разумом скудных.

А жертвы богам приносить не желавших исправно

И пламень священный блюсти - не встречалось подавно!

И не было там ни воров, ни глупцов, ни любовной

Четы, беззаконно вступающей в брак межсословный.

Мыслители и мудрецы, постигавшие веды,

Ученые брахманы, предотвращавшие беды,

Дары принимая, о благе радетели были,

Собою владели, полны добродетели были.

Но знали в Айодхье мучителей и нечестивцев,

Уродов, лжецов, ненавистников и несчастливцев.

Вовек не встречались на улицах дивной столицы

Злодеи, глупцы, богохульники или тупицы.

Шесть мудрых порядков мышленья усвоены были

Мужами Айодхьи, что храбрые воины были

Притом отличались они благородства печатью,

А женщины - редкой красой и пленительной статью.

Отважный, радушный, за гостя богам благодарный,

Делился народ на четыре достойные варны.

Держались дома долговечных и благосердечнеых

Мужей, окруженных потомством от жен безупречных.

Лад воинством - брахманов славных стояло сословье.

Ему подчинялись с достоинством, без прекословья.

Отважных воителей чтили всегда земледельцы,

Торговцы, потомственные мастера и умельцы.

Купец ли, ремесленник, воин ли, брахман ли мудрый, -

Трем варнам служили с отменным усердием шудры.

Пещерой со львами был город, наполненный войском,

Готовым его защищать в нетерпенье геройском.

Свой род из Камбоджи вели жеребцы, кобылицы.

Бахлийские лошади были красою столицы.

Слонов боевых поставляли ей горные кряжи:

Встречались в Айодхье слоны гималайские даже!

И это божественное поголовье слоновье

От Анджаны, от Айраваты вело родословье,

От Ваманы, от Махападмы, что был исполином

И в царстве змеином подземным служил властелинам.

Бхадрийской, мандрийской, бригийской породы был каждый

Из буйных самцов, называемых «Пьющими дважды».

Айодхьи врагов устрашали их мощь и свирепость.

Слоны украшали ее неприступную крепость.

И йоджаны на две свое изливая сиянье,

Столица являлась очам на большом расстоянье.

Айодхьи властителю - недругов грозное войско

Сдавалось, как месяцу ясному - звездное войско.

Счастливой столицей своей управлял градодержец,

Как тысячеглазый владыка богов, Громовержец!

С богами беседуя, Брахма изрек: «Непреложно

Проклятие Умы! Ею отменить невозможно.

Но старшую дочерь царя Гималаев к зачатью

Ты, Агни, склони, осененный моей благодатьи!

Родит она сына с божественной силой и статью,

Такого, что справится с боговраждебною ратью!

И матерью Ума племяннику будет второю,

Поскольку он Гангой рожден - ее старшей сестрою».

Премного утешены Брахмой, не медля и часу,

Отправились боги на гору святую, Кайласу.

От века ее почитали хранилищем злата.

Здесь Агни увидел безгрешную дочь Химавата.

«Веленье бессмертного Брахмы,- сказал он,- святыня!

И сына должны мы родить непременно, богиня!»

Небесною девой прикинулась Ганга без гнева

И Богу Огня предалась, как небесная дева.

Пылая, он семя свое заронил ей во чрево.

На Гангу оно оказало такое влиянье,

Что каждая жилка ее излучала сиянье.

Но время приспело, и Паваке молвит богиня:

«Мне тягостен блеск несказанный - твоя благостыня!

Час от часу он возрастает! Нести я не в силах

Такое свечение великолепное в жилах.

Во чреве моем словно пламень пылает алтарный.

Мне страшно! Спаси меня, Иавака, бог огнезарный!»

«Богиня, на скат в Гималаях, не слишком отвесный,

Дитя положи!» - отвечает он Ганге небесной.

И Ганга на землю холодную горного склона

Слагает сверкающий плод богоносного лона.

Едва он к земле прикоснулся на склоне покатом,

Как стало его вещество пламенистое златом.

Где почву прожгла неземной этой сущности едкость,

Под ней серебро залегло, дорогое на редкость.

По милости чудных лучей, проницающих в недра,

Железо и красная медь их наполнили щедро.

На цинк и свинец, чтобы не было в этом нехватки,

Свеченья чудесного пущены были остатки.

На листьях и травах густых пламеневшее злато,

Как злато из Джамбу, волшебной реки, было свято.

Лесистые склоны надели такое убранство,

Что залито было немыслимым блеском пространство.

У самых вершин мирозданья, пылающих яро,

Из этого великолепья родился Кумара.

Ему небожители дали шесть любящих нянек.

Был звездами вскормлен и выняньчен Умы племянник.

Криттики питомца, как сына родного, лелея,

Растили, и боги дитя нарекли «Картикея».

Сказали они: «Этот мальчик - наш отпрыск бесценный!

Своими делами прославится он во вселенной».

Купая ребенка, мужьям отвечали богини:

«Мы Скандой - Воителем - звать его станем отныне.

Видать по всему, что дитя - небожителям ровня.

Во мраке сверкает его красота, как жаровня!»

Шесть уст от природы имел богоравный младенец.

Высот мирозданья недаром он был уроженец.

И рос не по дням - по часам этот божий избранник,

Которого сразу кормили сосцами шесть нянек.

Когда он один выступал против демонской рати,

Отваги и мощи с избытком хватало дитяти.

Царь Сагара, древней Айодхьи счастливый владетель,

Коня приготовил для жертвы, явив добродетель.

Приставили к стойлу царёва отважного внука.

Известна была Апшуману возничих наука,

И, кроме того, превосходно стрелял он из лука.

Промеж Гималаев и Виндхьи, угодная небу,

Лежала земля, где вершили правители требу.

Но ракшаса облик приняв, жеребца Шатакрату

Украл и нанес градодержцу Айодхьи утрату.

Все жречество кинулось тут же к царю:

«Не порука в общенье с богами тебе молодечество внука.

А то, что встречает препону твое благочестье,

Иначе нельзя толковать, как худое предвестье!

Найди жеребца, конокрада казни без пощады,

Чтоб не было царскому богослуженью преграды!

Расправишься с вором, повинным в таком святотатстве,

И в жертву коня своего принесешь без препятствий!»

Сын Maну когда-то взыскал за спятую заслугу

Айодхьи царя и вторую цареву супругу.

Вторая супруга Супарне сестрой приходилась.

Десятками тысяч младенцев она разродилась

И юных царевичей доблестью редкой гордилась.

Айодхьи тогдашний властитель и шурин Супарны,

Взывает к бесчисленным отпрыскам царь светозарный:

«Присвоил коня моего похититель коварный!

В какие края он угнал жеребца — неизвестно!

Обрыскайте землю, ищите его повсеместно.

Пускай ваши ногти, с алмазами твердостью споря,

Всю толщу земную разроют от моря до моря,

Чтоб найден был жертвенный конь — такова моя воля!

А вора сюда привезите, ему не мирволя».

Обегав прибрежья морские, долины и кряжи,

Царевичи всюду искали виновника кражи.

Что делать? Нигде ни похитчика нет, ни пропажи.

Искали на суше, а конь — словно канул он в воду!

Святой жеребец не давался цареву приплоду.

Осталось им землю разрыть, по отцову приказу,

Ногтями, что твердостью не уступали алмазу.

Не только ногтями царевичи рыли, к несчастью:

Еще — лемехами, лопатами, всякою снастью!

Была сыновей у царицы несметная сила:

Шесть тысяч помножить па десять она породила.

На столько же йоджан под землю они углубились

И в край супротивный, меж гор Джамбудвипы, пробились.

Земля содрогалась, и тучи над нею клубились.

Когда под землей стали дети царевы чудесить,

А было их — ровно шесть тысяч помножить на десять,

Подземные грады разрыв, наносила увечья

Титанам, и змеям, и демонам рать человечья.

Тогда божества и гандхарвы, титаны и наги

Отправились, движимы высшей заботой о благе,

Защиты искать у создателя нашего Брахмы:

«Неужто должны превратиться в безжизненный прах мы?

Разрывшие землю ногтями и всякою снастью,

Становятся отпрыски Сагары нашей напастью!

Несчетные чада, рожденные сим государем,

Житья не дают под землей приютившимся тварям.

Созданья живые они убивают, увечат.

Страдают и те, что обидчикам смело перечат.

Задеть их попробуй не словом укорным, но взглядом.

В ответ непременно тебя обзовут конокрадом,

Притом святотатцем, что дело, угодное небу,

Прервал, помешав отслужить богохвальную требу».

Но жалобу выслушав, Брахма ответил без гнева:

«Защитник вселенной и тварей живых — Васудева.

Ступайте спокойно и помните: бог изначальный

Уже уготовил мучителям жребий печальный.

За то, что себя запятнали худыми делами,

Царевичей сгубит их собственной ярости пламя.

Вселенной просторы, ее красоту и величье

Хранит Васудева, принявший Капилы обличье.

Земли бытие непреложно: рукою беспечной

Разрушить ее никому не дозволит Предвечный».

Меж тем сыновья, повинуясь отцову приказу,

Ногтями, что твердостью не уступали алмазу,

С неистовством прежним копали за милую душу,

Пока не наткнулись на гороподобную тушу.

Они распознали слона Вирупакшу, который

Восточному краю земли был живою опорой.

Едва головою качнет исполинская туша,

Как сразу придет в содроганье от этого суша.

Они обошли Вирупакшу кругом, уваженье

Ему оказав, и продолжили в недра вторженье.

Восток обозрели царевичи мало-помалу.

По дну океана они прибрели в Расаталу.

Слона Махападму увидели братья на юге.

Исполнен величья, он землю держал без натуги.

И Сауманаса — так Запада звали опору —

Пред ними явился громадиной с добрую гору.

Учтиво они оказали слону уваженье

И, прочь удалившись, копали до изнеможенъя.

Пока не открылось им таинство сомы броженья.

Приблизясь к держателю Севера, Химапандуре,

Они подивились его необъятной фигуре,

И стати его благородной, и складчатой шкуре.

Царевичей буйных — шесть тысяч помножить на десять —

Покинули Химапандуру и ну куролесить.

Они добрались наконец, преисполнены гнева,

До тихой лужайки, где молча стоял Васудева,

Капилы обличье приняв, у зеленого древа.

Вблизи божества жеребец нестреноженный пасся.

И каждый из отпрысков царских со злости затрясся!

Несчетных царевичей тут охватило злорадство.

Вскричали они: «Это ты совершил святотатство!»

Деревьев стволы, валуны, сошники и лопаты

Подняв, устремились вперед, исступленьем объяты:

«Глупец! Конокрад! Мы поймали тебя, похититель

Коня, что для жертвы готовил Айодхьи властитель!»

Легко ли! Взбрело им на ум состязаться с Капилой,

Что был наделен от рожденья божественной силой.

Ему на хулу отвечать не хотелось хулою.

Промолвил он «гм» — и царевичи стали золою.

К царю Бхагиратхе был милостив мирозиждитель:

«Ты мне угодил, добросклонный Айодхьи властитель!

Твоим пожеланиям благочестивым я внемлю.

Да будет по-твоему: спустится Ганга на землю!»

Но Шива сказал: «Для земли непосильное бремя

Возьму на себя и под Гангу подставлю я темя!»

А Ганга, мирами тремя почитаема свято,

Как старшая дочерь Владыки Снегов — Химавата,

Рекой обернулась и, с небом простившись лазурным,

Обрушилась Шиве на темя течением бурным.

Подумала Ганга: «Я в пекло столкну его живо!»

Но мысли ее прочитал и разгневался Шива:

«Кудрями своими свяжу непокорные воды!

Священная эта река не увидит свободы.

У Шивы в кудрях заплутаешься, как в Гималаях».

И Ганга распутать за тысячу лет не смогла их.

Теченье реки, что блуждала, как пленная дева,

Удерживал в буйных своих волосах Маха дева.

Сквозь жесткие пряди его, как сквозь поросль густую,

Священные воды пробиться пытались впустую.

Но Шива признал Бхагиратхи заслугу святую.

Он Ганге вину отпустил и сложил с нее кару.

И хлынули волны великой реки в Бриндусару.

На семь рукавов разделилась она при паденье.

Довольству людскому служило протоков рожденье.

И трое из них на восток понесли полноводье:

Где Храдини, Панаши, Налини — там плодородье!

На запад отправились трое, чаруя приятной

Красой и даруя прохладой своей благодатной:

Сучакшу, и Сита, и Синдху — названье тем водам

Божественной Ганги, с небесным расставшейся сводом.

Седьмым у великой реки был проток безымянный.

Последовал он за повозкой царя осиянной.

А праведный царь Бхагиратха, в могучей деснице

Сжимая поводья, скакал в золотой колеснице.

И вторили гулкие горы, гремя, как мриданги,

Ревущим потокам с небес низвергавшейся Ганги.

Созданья, рожденные влагой соленой и пресной,

Летели стремглав по течению Ганги небесной:

И в панцирях пестрых, семья черепах пресноводных

Среди серебром отливающих рыб разнородных,

И бездна творений морских: непонятные дива,

У коих окраска затейлива, стать прихотлива.

Порою внезапный толчок выбивал из потока

Живые, как ртуть, существа, что взлетали высоко

И вспыхнув, как молния, гасли в мгновение ока.

Поток закипал, белоснежною пеной блистая.

Казалось, над Гангой плыла лебединая стая.

Иль в неба густой синеве белопенной грядою

Беспечно неслись облака над священной водою.

Меж тем, безупречная, волны катящая плавно,

Красавица Ганга могла повернуть своенравно,

Подчас удивляя и струй неожиданным взлетом,

Как будто он в райском селенье рожден водометом.

Из горнего мира лиясь, человеку на благо,

Была восхитительна Ганги божественной влага.

Река, обладавшая даром смывать прегрешенья,

Исправно служила земле для ее украшенья.

В блистающих водах, что свежестью дивной дышали,

Ревнители веры свои омовенья свершали.

Иные созданья, прекрасные ликом и статью,

Утратили рай, ибо преданы были проклятью.

Но с тела великого Шивы упавшее — свято!

Несла очищенье пресветлая дочь Химавата

От скверны духовной,— не только от грязи телесной,

И грешным изгнанникам рай возвращала небесный.

Меж тем колесница с тогдашним Айодхьи владыкой

Неслась перед бурными водами Ганги великой.

И вслед за его колесницей бессмертные боги

Вдогонку пустились, покинув златые чертоги.

Толпою отшельники мудрые шли за богами,

Священную пыль поднимая босыми ногами.

Небесные не отставали от них музыканты,

И боговраждебные данавы — злые гиганты.

И слуги Куберы со статью своей двуединой,

Рожденные с телом людским, с головой лошадиной,

И странные жители царства змеиного — наги,

И злые болезни, что косят людей,— махораги.

И двигались поступью плавной небесные девы

За Гангой священной, упавшей с главы Махадевы.

А Ганга струилась, даруя земле орошенье,

И смыла навес, под которым богам приношенье

Готовил отшельник, от мира избрав отрешенье.

Был Джахну-мудрец раздосадован этим событьем,

Поскольку уплыли дары его разом с укрытьем.

И реку святую, такой оскорбившись гордыней,

Он выпил, как будто и не было Ганги в помине!

Восторгом охвачен был каждый божественный зритель:

Великое чудо и впрямь совершил святожитель!

Дивились бессмертные боги: «Проглочена в гневе,

Она у тебя, как дитя, помещается в чреве!»

И Джахну, что мастером был превращений волшебных,

Наслушался вдоволь таких восклицаний хвалебных.

Польщенный, он выпустил волны ее через уши,

И вновь разлилась полноводная Ганга по суше.

Но царь в преисподнюю мчится к двоюродным дедам,

И дочь Гималаев за ним устремляется следом.

И Сагары буйных сынов бескорыстный радетель, —

По дну океана несется Айодхьи владетель.

Могучую Гангу сдержал он с великим усильем.

Она колесницу теснила воды изобильем.

Он к пеплу двоюродных дедов приблизился с грустью,

Но Ганга омыла его и направилась к устью.

И что же? Царевичи ад покидают кромешный!

К высотам небесным возносится сонм их безгрешный.

Под стать Амаравати — Индры столице — дышала

Блаженством небесным представшая взору Вишала.

Царевич, сияньем ее восхищенный, учтиво

Ладони сложил, вопрошая про дивное диво:

Кто городом этим для подданных счастия правит?

Чей род знаменитый, какая династия правит?

Поведай, отшельник святой, мне и сыну Сумитры!»

И Рагху потомок услышал рассказ Вишвамитры:

Был век золотой, когда асуры, так же как боги,

Охвачены думой одной, пребывали в тревоге.

Они рассуждали: «Чем немощным стать или старым,

Не лучше ли впрямь заручиться счастливейшим даром —

Священною амритой, дивным бессмертья нектаром?

Для этого мы океан будем пахтать молочный.

Мутовку возьмем и обвяжем веревкою прочной.

Наместо мутовки пусть Мандары служит громада,

А крепче веревки, чем Васуки-змей, нам не ладо!»

На Мандару царственный змей был намотан кругами,

И асуры начали пахтанье разом с богами.

Пыхтя, он вгрызался в утесы, стоящие рядом.

От этого вырвало Васуки собственным ядом.

На скалы обрушившись яро, исполненный злобы,

Добытчик нектара отраву изверг из утробы.

Как будто бы пахтали тысячу лет они кряду

Затем, чтоб жильцы трех миров погибали oт яду!

Тут боги пустились на пастбище в поисках Рудры

И слезно взмолились ему: «Защити, Благомудрый!»

И бросились к Вишну другие: «От этой отравы

Не дай нам погибнуть, Живого Хранитель всеправый!»

С улыбкой приблизился Вишну — он был жизнелюбцем! —

К суровому Шиве, стоящему тут же с трезубцем:

«Узнай, Махадева, Властитель миров беспорочный!

Нам первую дань океан посылает молочный.

За то, что мы пахтали тысячу лет его кряду,

Ты первую дань океана прими, как награду.

О бог над богами! Твоей она будет по праву».

И Вишну исчез. Махадева же выпил отраву.

Богам остальным причинив огорчепья избыток,

Глотал он, как амриту, этот ужасный напиток.

Но Шива не умер, однако, по милости змея,

Навек у него посинела могучая шея.

Великого лука носитель,— он с этого часу

В свою удалился обитель, на гору Кайласу.

А боги и демоны вновь окунули в Кшироду

Мутовку громадную на удивленье народу.

Не пахтая, будто и не было привязи прочной,

Все глубже она в океан погружалась молочный.

Воскликнули боги: «Наплачемся с пахтаньем этим.

Бессмертья нектар не добудешь барахтаньем этим!»

Что делать? Пришлось обратиться к Нараяне снова:

«О Вишну, хранитель всего, что есть в мире живого!

Мы Мандару-гору не в силах поднять без подмоги!

Даруй нам опору», — взмолились в отчаянье боги.

Нараяна мудрый не медля придумал уловку

И, став черепахою, спину подвел под мутовку.

Он Мандару поднял, ее поместил посредине,

Но Васуки шея пришлась на одной половине,

А хвост на другой; за него небожители змея

Тащили, поскольку осталась у демонов шея.

К хвосту оттеснили богов злоприродные дружно,

И тысячу лет они пахтали вместе натужно.

Но рано ли, поздно ли час наступает урочный:

Из волн поднялся Аюрведы творец непорочный.

Сначала Дханваптари — то было первое чудо! —

С кокосовой миской и посохом вышел оттуда.

Небесные девы, как масло мутовкою, сбиты,

Душистыми брызгами пены молочной покрыты,

За ним появляются, пахтаньем чудным добыты.

Чарующей прелестью лиц эти девы блистали,

Но боги и асуры их за блудниц посчитали.

Прекрасная Варуни, мужа искавшая рьяно, —

За ними из волн показалась и дочь Океана.

С отвергнутой асурами, несмотря на богатство, —

В ней боги меж тем находили большое приятство.

Амброзией вскормлен и вспоен водою проточной,

Конь Индры всплывает, светясь белизною молочной.

Скакун быстролетный, что облака в небе воздушней,

Теперь у царя небожителей заперт в конюшне.

За белым конем — Кауштубха — божественный камень,

Из пены молочной возникнув, искрится, как пламень.

Все боги и демоны ждут вожделенного чуда:

Неужто не выйдет бессмертья нектар из-под спуда?

Но час для добра и для худа приходит урочный,

И амриту им океан посылает молочный.

С ее появленья — о Рагху потомок! — с богами

Свирепые асуры стали навеки врагами.

Упорно стремясь к обладапью нектаром волшебным,

Они обращаются к ракшасам боговраждебным.

В ужасной борьбе поколений, семейств и династий

Три мира не чают спасенья от этих несчастий.

Тем временем был озабочен картиной печальной,

Узрев истребленье взаимное, бог изначальный.

Он девы, по имени Мохини, образ прекрасный

Внезапно приняв, появляется в битве опасной.

Неузнанный, он похищает с великой сноровкой

Сосуд со священною амритой, чудной мутовкой

Добытый совместно из пены молочной богами

И асурами, что смертельными стали врагами».

«Без пиршества с гостем расстаться я счел бы ошибкой.

А если царю и его многочисленной рати

Радушье я выкажу — будет пристойно и кстати!»

«Довольно того, что принес ты мне воду в кувшине,—

Изрек Вишвамитра. — Не надо иной благостыни!

С дороги уста освежить пересохшие смог я,

И смыл раскаленную пыль с обессилевших ног я.

Не нужно мне, Васиштха, лучшего благотворепья,

Чем эти, на пальмовых листьях, плоды и коренья!

Когда удалюсь из обители этой безгрешной,

Да будет мне благословением взор твой утешный!»

Однако мудрец не хотел с Вишвамитрой расстаться,

И царственный гость наконец принужден был остаться.

Не мешкая, Васиштха кликнул рябую корову.

К нему Камадхену явилась по первому зову.

Не то чтобы пестрая шерсть придавала ей цену:

Умела желанья людей исполнять Камадхену!

Отшельник премудрый сказал ей: «Лесную обитель

Украсил своим посещеньем великий властитель.

Царя с многочисленным войском порадую пиром,

И после того отпущу Вишвамитру я с миром.

Тебя, Камадхену, затем я призвал па подмогу,

Чтоб каждому яств и напитков досталось помногу.

Что — сладко, что — горько, что — терпко, что — остро, что — кисло,

Что — солоно, — сравнивать вкусы людские нет смысла!

Сластена — один, у другого душа просит перцу.

Старайся, чтоб каждому кушанье было по сердцу!»

Корова, премудрому Васиштхе вняв с полуслова,

С отменным стараньем исполнила волю святого,

Тотчас угощенье для пиршества было готово.

И сахарный свежий тростник, и душистая ладжа —

От жареных зерен таких не откажется раджа!

Холмы белоснежного риса и сладостей груды,

Молочные реки и с пальмовым соком сосуды.

Мясные навары, похлебки с приправою пряной,

Настойки, валящие с ног, и напиток медвяный.

Жpeцам и царевым советникам было раздолье.

Пришлось по нутру и воителям это застолье.

Тьма-тьмущая лучников там, не чинясь, пировала,

Но Васиштха всех ублажил, накормив до отвала.

Сияя, как солнце весеннее в месяце читра,

С восторгом сказал святожителю царь Вишвамнтра:

«Не ты мне, по я тебе, брахман, воздать был обязан

Почет небывалый, что здесь мне тобою оказан!

Отшельник святой! Предложу тебе славную мену:

Сто тысяч коров получай за свою Камадхену.

Тебе обещаю лелеять ее и беречь я.

Жемчужину эту отдай мне, Сосуд Красноречья!

Сокровища нужно вставлять в золотую оправу.

Сиянье камней дорогих венценосцам по праву.

Отнять у тебя Камадхепу могу я по праву!»

Но дваждырожденный ответил: «Мне цену любую

Сули — ни за чю не отдам Камадхену рябую!

Ты вверился ложной надежде, Врагов Истребитель:

Жилищем, как прежде, ей Васишгхи будет обитель!

Недаром пекусь я об этом созданье чудесном,

Как честью своей дорожащий — об имени честном.

Какую замену найду я священной корове?

Желанья и нужды мои Камадхену не внове.

Воздать ли дары прародителям, жертву ли богу —

Я кликну ее, и она прибежит на подмогу.

Возможно ль расстаться мне с этим твореньем волшебным —

Усердным, разумным и добрым, как воздух потребным?»

Горя нетерпеньем, властитель откликнулся с жаром:

«Тебя, святожитель, обрадую царственным даром!

Четырнадцать тысяч слонов получай, Добросклонный!

При них — золотые стрекала, украсы, попоны.

Вдобавок сто восемь златых колесниц,

Беспорочный, Коней, четвернями влекомых, окраски молочной.

А также объезженных славно, лихих, но не буйных

Одиннадцать тысяч моих скакунов златосбруйных.

И тысячу тысяч лоснящихся, сытых, дебелых

Коров — краспошерстых дымчатых, бурых и белых.

Отшельник премудрый, коль скоро мала тебе плата,

Проси у меня сколько хочешь алмазов и злата!»

Но Васиштха молвил: «Чрезмерна она иль ничтожна,

Желаний своих исполненье продать невозможно».

Тогда Вишвамитра, открыто не выказав гнева,

Велел Приближенным украсть Камадхепу из хлева.

«Была я доверчивой, преданной, кроткой, послушной!

За что ты отверг меня, Васиштха великодушный?

Утратив хозяина, в руки владельца второю

Попала я! — слезы лия, сокрушалась корова. —

Желанья святые твои выполнять было любо,

А царские слуги со мною обходятся грубо.

Тобою накормлена рать Вишвамитры радушно,

А этот злохитрый тебя обокрал криводушно!»

Постылую стражу свою разметав, Камадхепу

Тем самым конец положила докучному плену.

У хижины, листьями крытой, беглянка с любовью

Прижала к ногам святожителя морду коровью:

«Хозяин мой благорассудный, зачем ты дозволил,

Чтоб этот неправый властитель меня обездолил?

Зачем на глазах господина, рожденного Брахмой,

Меня увели, невзирая на горе и страх мой?»

Ответил подвижник: «Тебя он похитил бессудно.

Тягаться с монархом, владеющим ратью, мне трудно!

Неужто властителю мира терпеть прекословье,

Имея коней, колесницы, и войско слоновье,

И пешую рать, над которой колышутся сгяги,

И бьющих без промаха лучников, полных отваги?»

Спросила корова-пеструха, являя смиренье:

«Идет ли насилье с величием духа в сравненье?

В занятьях святых упражняясь, мудрец безгреховный

Владеет великим источником силы духовной.

О Васиштха, ты, со своим преимуществом главным,

Возьмешь перевес над могуществом самоуправным.

По если тебе, святомудрый подвижник, угодно,

При помощи силы духовной, что брахманам сродна,

На месте владений царя я оставлю пустыню,

Собью с него спесь, растопчу Вшнвамитры гордыню!»

Мясистые губы разжав, замычала корова

И рать создала, превзошедшую войско царево.

Усильем ее рождены, повинуясь ей слепо,

На царских воителей ринулись персы свирепо.

И стали глаза Вишвамитры от гнева багровы.

Обрушил он стрелы на войско волшебной коровы.

Увидя, что персов редеют ряды, Камадхену

Им шлет ионийцев и лучников шакских на смену.

По бранному полю кровавые хлынули реки.

Отменные были воители шаки и греки!

Там пик златоострых торчало, что желтых тычинок:

Не меньше, чем было у пестрой коровы рябинок!

И рать Вишвамитри, как пламень конца мирозданья,

Дотла истребили свирепые эти созданья!

Айодхьи царем, Амбаришей, для жертвы, угодной

Бессмертным богам, уготован был конь благородный.

Но Индра из стойла украл скакуна, и, услыша

Об этой пропаже, разгневался царь Амбариша.

Айодхьи властителя жрец укоряет верховный:

«Ты худо смотрел за конем, государь безгреховный!

Богам обреченный, украден скакун чистокровный.

Не станут бессмертные боги внимать пусторечью:

Верни жеребца или жертву найди человечью!»

В дорогу отправился царь, чтоб восполнить утрату.

За жертву он тыщу коров предназначил в уплату.

Он грады, селенья, лесные обители видел,

В которых спасенье нашли святожители,— видел.

Он, горы и реки минуя, в долину спустился.

Однако никто на такую награду не льстился.

Тем временем бросилось в очи Айодхьи владыке

На склоне горы Бхригутупги жилище Ричики.

С тремя сыновьями разумными, с доброй супругой

Ричика премудрый владел этой ветхой лачугой.

Правитель к нему обратился с почтительной речью:

«Я жертву бессмертным богам обещал человечью!

Троих сыновей беспорочных счастливый родитель,

За тыщу коров одного мне отдай, святожитель!»

Ричика ответил: «Оставь себе стадо коровье,

Хотя бы стотысячным было его поголовье!

Владыка Айодхьи! Мне глаза дороже мой старший,

И первенца я не отдам за подарок монарший».

А женщина молвила: «Старший — мужчине дороже,

Но матери отпрыск милее, который моложе!

Мне Шумана, младший, великая в жизни отрада,

И чадо свое не отдам я за царское стадо!»

Меж старшим и младшим рожденный, сказал Шупашепа:

«Отец любит старшего, мать любит младшего слепо.

Тогда сам собою вопрос разрешается трудный:

Поскольку я — средний, бери меня, царь правосудный!»

За среднего сына, его здравоумьем довольный,

Дал перлов и злата родителю царь богомольный.

При этом к сияющим перлам и чистому злату

Обещанных тыщу коров он добавил в уплату,

Смышленому юноше сесть повелел в колесницу,

И царские кони обоих помчали в столицу.

У рощи священной коней осадили с разбега:

Красивую местность правитель избрал для ночлега.

Меж тем Шунашепа узрел Вишвамитру, что рядом

С другими святыми был занят вечерним обрядом.

Голодный и жаждущий, на расстоянии пяди,

Узрел он внушительный облик великого дяди.

Вконец опечаленный, бледный, почти без понятья,

Царю Вишвамитре упал Шунашепа в объятья:

«Я продан за стадо коровье и горстку жемчужин.

Откуда мне помощи ждать? Никому я не нужен.

Постылое чадо, — не старший, не младший, но средний,

Богам обреченный, лишенный надежды последней! —

С мольбой продолжал Шунашепа, в глаза ему глядя: —

Опорой мне стань, сердобольный и любящий дядя!

Как сына спасает от гибели добрый родитель,

Ты должен спасти меня, праведный царь-святожитель.

В делах благочестья не смею мешать Амбарише!

Однако обресть я хочу долгоденствие свыше.

Айодхьи властитель, — пускай совершает он требу.

Святая заслуга дорогу откроет мне к небу».

Сказал Вишвамитра, исполнен участья и ласки:

«Ты в Пушкаре, роще священной, живи без опаски!»

Созвав сыновей, изронил он премудрое слово:

«Потомство свое мы рождаем для блага людского.

Тому в подтвержденье сегодня представился случай:

Мы юношу можем спасти от беды неминучей.

Отшельника сын, он явился сюда, как изгнанник,

Но дорог мне, дети мои, как любимый племянник!

И волю того, кто сейчас пребывает со мною,

Исполнить вам должно, хоть собственной жизни ценою

Став жертвою богу Огня, пусть одно мое чадо

Поможет царю Амбарише в свершенье обряда.

Пусть Агни суровый увидит в нем веры укрепу.

Вдобавок от гибели мы защитим Шунашепу.

Спасая и тело его, и безгрешную душу,

Я клятвы своей пред лицом божества не нарушу!»

Но царские дети, не внемля его наставленьям,

На мудрое слово отца отвечали глумленьем.

И, вызвав насмешки других сыновей Вишвамитры,

К нему обратился тогда Мадхучанда злохитрый:

«О царь благосветлый, безмерна твоя добродетель!

Своих отвергая, ты сыну чужому радетель.

Впадая с людскими законами в противоречье,

Ты собственным отпрыскам выказал бесчеловечье,

Тому уподобясь, кто пищей пожертвует вкусной

Затем, чтоб отдать предпочтенье собачине гнусной».

Вскипел Вишвамитра, внимая сему срамословью.

От гнева глаза палились у подвижника кровью.

Придя в исступленье, он всвм сыновьям без изъятъя,

Как Васиштхи отпрыскам, вслух изрекает проклятья:

«За то, что моим наставленьям внимать не хотели,

За злые слова, что власы поднимают на теле,

На свете прожить суждено вам десятки столетий,

Собачиной мерзкой питаясь, как Васиштхи дети!»

Коль скоро с отцовским проклятьем покончено было,

Предстал мудрецу Шунашена, бродивший уныло.

И тут же заверил несчастного сына Ричики

В сердечной приязни своей покровитель великий.

«Запомни, — сказал Вишвамитра, — с той самой минуты,

Когда, ощущая на теле священные путы,

Сандалом натертый, в багряных венках и одежде,

К столбу Адидевы прикручен — есть место надежде!

На пальмовых листьях тебе начертал я два гимна.

Когда заповедный огонь воспылает бездымно,

Ты Паваке пой славословья, хвали Шатакрату

И честь непременно воздай его младшему брату!»

Подвижника слово для юноши было священно.

Два гимна твердил наизусть Шунашепа смиренно.

«О Индра среди государей! — царю Амбарише

Сказал он. — Престол твой блистающий — неба превыше.

Не мешкай теперь, святомудрый: коль скоро преграду

Тебе устранить удалось, мы приступим к обряду!»

И царь в колеснице примчался великоблестящий

Туда, где алтарь помещался, укрывшийся в чаще.

Затем у жрецов испросил Амбариша согласье

И жертву свою подготовить сумел в одночасье.

Он знаки и символы сам разместил в окруженье,

Как этого требует Агнц святое служенье.

К столбу Адидевы веревкою был конопляной

Прикручен отшельника отпрыск в одежде багряной.

Едва отошел от святого столба Амбариша,

Как ветер поднялся, бездымное пламя колыша.

Стал юноша Паваку славить, хвалить Шатакрату

И честь по заслугам воздал его младшему брату.

Громов повелитель доволен был пуджей успешной,

Великим богам угодил Шунашепа безгрешный.

Ему, ублажившему трех небожителей кряду,

Они долголетье теперь даровали в награду.

Властитель Айодхьи особенно рад был обряду.

Царю Амбарише за то, что явил благочестье,

Счастливое было ниспослано свыше предвестье.

Блистая, как солнце весеннее в месяце читра,

Явился к Митхилы властителю царь Вишвамитра.

«Стремятся увидеть, — сказал он, — два доблестных брата

Тот лук, что потомкам хранить завещал Деварата!»

Владетель Митхилы о луке чудесном преданье

Охотно поведал, царевичам двум в назиданье:

«Известно, что к тестю незваным пршёл Махадева

И требу нарушил в порыве обиды и гнева.

С издевкой сказал он: «О боги! Напрасно мой тесть вам

Сулился, что долю мою посчастливится съесть вам! —

Он поднял свой лук: — У меня вы сегодня во власти,

И стрелами ваши тела расчленю я на части».

От этой угрозы исполнились боги смиренья

И с Шивой, в тревоге, пустились искать примиренья.

Свой лук, оборотом событий доволен премного,

Богам он вручил наподобие дружбы залога.

При этом сказал обладатель волшебного лука:

«Храните его! Он теперь миролюбья порука.

По воле бессмертных берег его царь Деварата.

В огромный, булатом окованный ларь Деварата

Сей редкостный лук уложил, где, подобно святыне,

Оружье бесценное Шивы хранится доныне.

Однажды я в поле провел борозду, и оттуда

Дитя красоты несказанной глядело — о, чудо!

Для сердца отцовского лучшей не зная утехи,

Я девочку Ситой нарек и царевной Видехи.

Но время прошло, и теперь добиваются Ситы

Цари, что величьем и войском своим знамениты.

К пленительной деве моей, не из лона рожденной,

Держав повелители рвутся, что в град осажденный!

Притом беспокойство великое терпит столица

От уймы царей, пожелавших со мной породниться.

Сказал я, что дева Митхилы достанется мужу,

В котором отменную доблесть и мощь обнаружу.

Пусть лук Махадевы тугой тетивою он стянет,

Тогда лишь для девы желанным супругом он станет.

Пружинистый лук женихи не из лона рожденной

Стянуть не смогли тетивою, из мурвы сплетенной.

Никто и поднять не сумел боготворного лука!

Меж тем от приезжих была горожанам докука.

На них женихи изливали свой гнев и досаду,

Но длили годами упорную эту осаду.

Столица моя пострадала, казна поредела,

А наглость искателей Ситы не знала предела.

Но боги послали мне войско, и, с помощью силы,

Изгнал женихов незадачливых я из Митхилы.

Попробуй поднять этот лук, — молвил Джапака Раме, —

И Ситу получишь, предбудущий царь над царями!»

«Блистающий лук, Деварате подаренный Рудрой,

Дай Раме узреть», — Вишвамитра сказал благомудрый.

И раджа велел принести этот лук знаменитый,

Душистым сандалом натертый, цветами увитый.

Пять сотен мужей превосходных, исполненных силы,

В телегу впряглись по приказу владыки Митхилы.

На восьмиколесной телеге сундук помещался.

Под крышкой железной блистающий лук помещался.

Узрел этот ларь и сложил для привета ладони

Митхилы властительный царь, восседавший на троне.

И мыслями он поделился тогда с Вишвамитрой,

И с тем, кто рожден Каушальей, и с тем, кто — Сумитрой. .»

Великий подвижник и храбрых царевичей двое

Услышали мудрого Джанаки слово такое:

«Сей лук запредельный был нашего рода святыней.

Надеть на него тетиву, обуяниы гордыней,

Соседние раджи напрасно пытались доныне.

Ни боги, ни демоны им не владеют, — рассудим,

Откуда уменье такое достанется людям?

Стрелу наложить и напрячь тетиву для посылу,

Когда этот лук человеку поднять не под силу!»

«О Рама,— воскликнул тогда Вишвамитра, — о чадо!

Увидеть воочью божественный лук тебе надо».

И ларь, где хранилось оружье Владыки Вселенной,

Открыл дивноликий царевич и молвил смиренно:

«Я лук бесподобный тотчас подниму и с натугой

Концы, если нужно, сведу тегивою упругой!»

Мудрец и Мbтхилы владетель вскричали: «Отменно!»

И Рама рукою за лук ухватился мгновенно,

И поднял, как будто играючи, над головою,

И туго сплетенной из мурвы стянул тетивою.

Внезапно раздался удар сокрушительный грома:

Десницей могучей царевич напряг до излома

Оружье, что Джанаки роду вручил Махадева!

В беспамятстве люди попадали справа и слева.

Лишь царь, да мудрец Вишвамитра, да Paгху потомки

Смогли устоять, когда лук превратился в обломки.

«Воитель, сломавший божественный лук Махадевы,

Достоин моей не из лона родившейся девы.

Явил он безмерное мужество нашему дому! —

С волненьем сказал государь Вишвамитре благому.—

А Сита прославит мой род, если станет женою

Великого Рамы, добыта отваги ценою».