Ранчо `Кобыла потерялась`

Глава 2

Одни все еще говорили «шахты», другие же — «у поляков». В какой же именно момент шахты забросили? В 1929-м или 1930-м, во времена финансового кризиса. Большая часть жилы к тому времени была уже выработана, и работать стали себе в убыток. Поляки появились через несколько лет, и приехали не на повозках, запряженных быками, как пионеры Запада, а битком набившись в громыхающий старый грузовик, впереди которого двигался демонтированный «Форд».

Дорогу, помнилось, они не спрашивали. Двигались, как птицы, которых ведет инстинкт. Место для лагеря меняли четыре или пять раз, не больше, а потом завладели бараками, построенными когда-то для шахтеров.

Шахту открывать снова они не стали. Вырыли новую, немного выше того места, в горах, и начали ее разрабатывать. Сколько было поляков, никто точно не знал: во всяком случае, один старик, которого возили в кресле, потом, двое мужчин и подросток — они работали в шахте. Иногда им помогали грудастые девицы — одна или две — с головами, повязанными носовыми платками; были и еще женщины, и дети были, большие и грудные, так что было невозможно понять, в каких поляки семейных отношениях.

Шахта эта находится тут, милях в двух, не больше, о г Кэли Джона, который, ни слова не говоря, садился на лошадь — отчета, когда вернется, он не предоставлял.

Матильда, поджидавшая его у двери комнаты, заметила, что выглядит брат еще решительнее, чем накануне. Разыгрывал он ее или действительно случилось нечто столь серьезное, о чем он не мог рассказать даже ей? Он и словом не обмолвился про баул и перед тем, как уйти, запер дверь на ключ. Не сказал он и почему снова надел городские брюки. Мало того, выехав с ранчо, он сделал то, чего можно было ожидать менее всего на свете, а Матильда, стоявшая на пороге, знала его, как никто другой.

Вместо того чтобы поехать по тропинке в foot-hills[1] или по той, что вела к Джейн-Стейшн, или по той, что называлась старой, он выбрал заброшенную дорогу к шахте и направил лошадь прямо по ней. Как будто другого и не существовало! Как будто тридцать восемь лет в доме Кэли Джона не существовало запрета на это имя!

Он скрылся за первой насыпью, и, когда выехал на следующий бугор, справа от него появилось ранчо, строения которого походили на городской дом. Слева, у подножия горы, что-то вроде помоста, большое колесо, висящее в воздухе, — все, что осталось от шахты. Целых бараков было четыре или пять, некоторые просто исчезли с лица земли, и лошади приходилось обходить скрученные полосы толя.

Кэли Джон наклонился и заговорил с девчушкой, которая присматривала за мальчуганами.

Она взглянула на него поначалу, как глухая, так как привыкла, что к ней обращаются на языке, который она не знает. Потом сдвинула брови — то ли угадала фамилию Дженкинса, то ли имя Майлз, — и, слегка покраснев, указала всаднику на соседние хибары.

В этих жили только поляки. Самые дальние халупы выбрали две семьи ковбоев, так что между двумя группами строений располагалась как бы ничейная, заброшенная земля.

— Майлз Дженкинс? — повторил свой вопрос Кэли старухе, развешивавшей на проволоке белье.

Ничего ему не отвечая, она закричала пронзительно, как баба из предместья:

— Майлз?.. Майлз!.. Тут тебя Кэли Джон спрашивает…

Кэли Джона обогнал юноша, выше его почти на голову. Грубые голубые джинсы плотно облегали его бедра и ноги, отчего он казался еще выше, одна штанина — как полагается, левая — подвернута, так что был виден сапог. Маленькая голова, широкополая черная фетровая шляпа, до полей которой он дотронулся пальцем, приветствуя гостя.

Майлз Дженкинс ждал, лицо его было непроницаемо, во рту жевательная резинка.

— Тебя кто-нибудь нанял?

— А почему бы вам этого не сделать?

Кэли нахмурился, опасаясь, что Дженкинс над ним смеется: всем на свете было известно, что у него осталось всего шестьдесят голов скота и, чтобы загнать их через несколько недель в кораль, посторонней помощи не потребуется.

— Во всяком случае, такого бездельника, как ты, я бы не выбрал…

Бездельник не изменил положения тела и продолжал жевать свою жвачку, не проявляя признаков любопытства.

— Умеешь водить машину?

Вместо ответа Дженкинс указал на грузовик и «Форд» поляков.

— Права есть?

— Уже полгода…

— Забирай свою лошадь и пошли… Уйти всегда сможешь, если кто наймет…

Так, бок о бок, не говоря ни слова, двинулись они к Джейн-Стейшн. В тот день на лугу около бакалейной лавки испанца паслись две лошади, а в тусонский автобус поднялись двое и вышли из него около гостиницы «Пионер Запада». В общем, как будто бы они так и ходили рядом друг с другом уже давно. Чувствовалось, что Майлз Дженкинс пойдет куда угодно, только бы Кэли Джон его вел. Последний же несколько минут уже вышагивал по центральным улицам с видом человека, который что-то ищет, а Майлз никак не мог сообразить спросить его, что же тот ищет.

— Да где-то я же это недавно здесь видел… У тебя, наверное, есть подружка, и ты наверняка водил ее фотографироваться…

Искал он, оказывается, фотографа, и не абы какого, а того, у кого в витрине, как он помнил, значилось, что он занимается технической съемкой.

— Подожди тут, — скомандовал Кэли перед дверью.

Взгляд, который он бросил внутрь магазина, нельзя было назвать доверчивым. Он оставил без всякого внимания девицу, улыбавшуюся ему из-за конторки, и направился прямо к мужчине в длинной черной блузе, который как раз проходил за шторой.

— Извините…

Тот попытался было указать ему на девушку, но тут же понял, что это бессмысленно, потому что есть такие собеседники, от которых, как понимаешь, так просто не отвязаться.

— Вы ведь можете сделать увеличенную фотографию?

— У вас пластинка или пленка?

— Мне надо, чтобы вы увеличили один документ.

Он бережно извлек из бумажника письмо и был шокирован тем, что фотограф смотрит на этот документ как на какую-то бесполезную бумажку.

— До каких размеров хотите вы его увеличить?

Кэли Джону пришлось объяснить, что он читал, будто благодаря увеличению становится возможным прочесть буквы, которые стерлись в письме — на фотографии они слабо, но выступают.

— Давайте. Зайдите дня через два-три…

Уверенности в голосе никакой. Надо было прежде попробовать. Что же касается Кэли Джона, то ему удалось сдержаться и почти спокойно заявить, что ему необходимо, чтобы работа была выполнена тут же и в его присутствии.

Победа в конце концов осталась за ним, потому что фотограф его боялся. Кэли Джон терпеливо присутствовал при всех приготовлениях и дождался того, что фотограф передал ему оригинал письма из рук в руки и только после этого исчез в темной комнате для проявки.

«Дорогой друг, С… (наверное, это все-таки было С. или Г.) снова уехал в Сан-Франциско (что это Сан-Франциско, скорее угадывалось, чем читалось), и у нас снова тишина, если не считать кое-каких волнений на шахте… (несколько слов стерлись)… забастовка… В субботу… у меня будут две тысячи долларов (невозможно прочесть всю строку или почти всю, только слово доллары — несколько раз)… средняя… Парадиз (там было только Парад, но Кэли Джон угадал все слово — он знал автора письма, а в Тусоне был когда-то игорный дом с танцами, который назывался Парадиз)… тот же рецепт… жди… Бисбей… «

Все это, в общем-то, было достаточно понятно для человека, который жил в Санбурне в 1909 году. Письмо было подписано М. Г., а это значит, что писал его Малыш Гарри, которого называли еще Счетоводом — об этом гамблере[2] еще сегодня говорили как о почти исторической личности для Аризоны. Малыш Гарри понастроил игорных домов с танцами повсюду, где мог, но самый большой был в Санбурне, и управлял им он сам.

«У меня… сообщить вам (кое-что стерлось), когда… (много неразборчивых слов)… виски… потому что слухи беспокоят меня».

Теперь Кэли Джон приближался к великой тайне, которая заставила его поехать по тропе, ведущей к шахте, привезти с собой Майлза Дженкинса, который именно в этот момент покупал ему машину.

«Что до Г… не знаю… что он задумывает. Потихоньку готовится… навер… стоит дорого… зря… доверяется Ромеро… и так и так не избежать пули или веревки… заговорит до того».

Дальнейшее интереса не представляло и только подтверждало авторство письма. Это скорее можно было угадать, чем прочесть.

«Жду новую певицу из Нью-Йорка. На худой конец есть некий Боне Бенсон (Кэли Джон знал его. Его звали Б. Б., и он нашел свой конец в петле), который дает мне возможность… «

Ничего интересного. Гамблерские штучки. Как будто нарочно места, которые были на оборотной стороне письма, лучше всего читались.

Последняя же фраза стоила зато всего остального письма.

«Если хотите предупредить К. Д., мне все равно.

Итак, намечено это на 15, после обеда… «

Итак, К. Д. — это был он, Кэли Джон. Письмо это, спокойно уведомлявшее о его скорой смерти, было кому-то отправлено, наверное, с нарочным. Этому кому-то предоставлялся выбор предупреждать Кэли Джона или не предупреждать. Малыш Гарри, перед глазами которого у него в заведении так много убивали, умывал руки.

Главным… самым важным… было это пресловутое Г.

«Что до Г., не знаю… замышляет… «

Короче, ясно было, что некий Г. заплатил Ромеро за то, чтобы тот убил Кэли Джона из засады.

А это значит, что если имя человека, который был действительным подстрекателем убийства, начиналось с Г., то он не мог быть Неназываемым. Но тогда это была самая большая драма, которую мог себе представить Кэли Джон, тогда вся его жизнь от начала до конца была испорчена, и не только его жизнь, а и… Нет! Нельзя расхолаживаться, но стоило ему обо всем этом задуматься, как начинало казаться, что он перестает что-либо понимать. Лучше уж смотреть в витрину, к которой прислонился Майлз Дженкинс, — его длинное тело так и прилипло к стеклу.

Пусть Кэли Джон хоть два часа пробудет у фотографа, но своего ковбоя он найдет на том же самом месте. Разве что за спиной у него будет прилеплена к витрине жевательная резинка.

Этот Г… Может быть, даже было бы проще, если бы в письме была именно буква Г… Этой ночью Джон несколько часов кряду рассматривал письмо в лупу под разным освещением, и то ему казалось, что это Р., то О., а иногда даже В. или Э…

Будь это буква Э, ничего бы не изменилось.

Хотел ли он, чтобы что-нибудь изменилось? И этот вопрос он тоже с яростью отбрасывал. Потому что, в конце концов, если это Э, то надо было просто продолжать жить, как он жил. Разве он не привык к такой жизни за эти тридцать восемь лет?

А если Неназываемый больше не тот, кого нельзя называть?

— Ну вот…

Фотограф появился с большим мокрым отпечатком.

— Хотите, чтобы я его высушил и вы его взяли бы с собой? Ну а пленка высохнет только через два-три часа.

— Отдайте ее мне.

Он схватил ее, скатал в желатиновый комок и запихал в карман. Тем временем высох отпечаток, который он уложил в коричневый конверт, так и не посмев на него взглянуть.

Когда он вышел, Майлз Дженкинс отлепил свое бесконечное тело от витрины и последовал за ним, не говоря ни слова.

Было ли это возможно? Ровно тридцать восемь лет жил он с одной мыслью, с одной уверенностью и в каком-то смысле сжился с ней. Она стала осью его существования и в большей или меньшей степени оказывала влияние на все, что его окружало.

В одно прекрасное утро один уже немолодой человек отправился на завтрак к этой сумасшедшей Пегги Клам. Разве в глубине души не любил ли он всегда Пегги и не водила ли она его все время за нос?

Кстати о Пегги… Если это было Г., то она тоже ошибалась, она все время ошибалась, и хорошие становились плохими, а плохие — хорошими. Он сам это понимал.

Итак, старая безумица Пегги затащила его в мебельный склад, купила бочонок ржавых гвоздей и его самого заставила купить старый зеленый баул.

Он знал, что Дженкинс под маской своей невозмутимости задавался вопросом, когда они пойдут покупать машину и какую марку выберут. Ну а Кэли Джон мучился мыслью, в каком углу изучить отпечаток, который был у него и который он нес как драгоценность. В барах за ним будут наблюдать.

Пойти к Пегги? На это уйдет не один час, и придется ей все рассказывать в перерывах между ритуальными телефонными звонками. Кто знает? Не побежит ли Пегги к сестре и не бросится ли ей в объятия? Или просто разорвать письмо? В холле гостиницы «Пионер Запада» было слишком людно.

Кэли Джон нигде не чувствовал себя в безопасности. В этом шероховатом конверте, который он держал в руке, находилась честь одного человека.

Может быть, его собственная?

Он пошел быстрее и остановился перед гаражом, где продавались подержанные машины. Не в пример Дженкинсу, ни марка, ни форма, ни цвет машины его не интересовали. Ему требовалась машина, чтобы удобнее было переезжать с места на место, пока он не найдет решения.

Он не взял самую дешевую машину, боялся, что она ненадежна, а выбрал подороже, подписал чек и заполнил бумаги, пока Майлз Дженкинс отправился со служащим гаража испробовать машину на улицах города.

На секунду его оставили одного в застекленной конторе, он вытащил конверт и уткнулся в то место, которое так хорошо знал.

На фотографии оно было еще хуже, чем на оригинале. Шестьдесят процентов из ста было за то, что это Г., но это также могло быть и Э, и О, и Б.

— Куда вас отвезти, патрон?

Он пока не знал. Первой мыслью было отправиться в Санбурн, но было уже поздно. Да и города там больше нет. Шахты уже многие годы заброшены, скважины зияли, большинство домов расползлись, будто сахарные, а из двенадцати тысяч жителей осталось разве что человек шестьсот. Да и те были по преимуществу новоприбывшими, хорошо если года два назад: привлекли их сюда врачи, которые старались сделать из мертвого города курорт.

— Не знаешь, что сталось с детьми Малыша Гарри, а?

Майлзу Дженкинсу было девятнадцать. Он наизусть знал подвиги ганменов[3] прошлых лет, особенно тех, кто был ковбоем, но о знаменитом содержателе игорных домов ничего не слышал.

— Останови около бара «Пионер Запада»… Автомобиль еще пригодится.

А пока Дженкинс поставил машину на стоянку и вернулся к бару — к его окну он прилип так же, как и у фотографа.

В этот час в «Пионере Запада» всегда было несколько старожилов.

Больше коммерсантов, чем владельцев ранчо, но некоторые действительно знавали великие времена.

— Послушайте… Малыш Гарри продал свой последний салун в тысяча девятьсот… Минутку! Джим! В каком году твоя дочь вышла замуж? Дурак, в этот год кончилась война… В тысяча девятьсот восемнадцатом. Именно в том году Малыш Гарри купил дом на этой самой улице, там, где теперь Торговая палата… к нему приехала его вторая жена. Это довольно запутанная история. У Малыша Гарри было четыре жены. Первая бросила его, чтобы развестись, не знаю уж там где… Минутку, на этой мексиканке он женился по контракту. Ну конечно!.. Он подписал ей контракт на пять лет, а пять лет спустя они расстались хорошими друзьями. Было еще две… Но именно мексиканка приезжала к нему в Тусон, когда он удалился от дел.

Все думали, что у Малыша Гарри было много денег… Ну а начали они жить довольно бедно, всего-то с одной служанкой… Бороду он отпустил длинную, совсем седая была. Ходил с палкой, и жена его поддерживала под руку, а следом за ними бежала маленькая собачонка. Кажется, какой-то писатель приехал из Нью-Йорка писать о нем книгу, но он не захотел.

— А дети?

— Их у него было трое или четверо… Помню мальчика… Он их отправил учиться на Восток, и я не знаю, возвращались ли они когда-нибудь сюда или нет.

В те времена Кэли Джон жил на ранчо. Наверное, он встречал Малыша Гарри на улицах Тусона, но не обращал на него внимания. Правда, цвет бороды его удивил. В Санбурне Малыш Гарри, когда был лет на двадцать моложе, носил квадратную бородку, еще почти черную. Где Кэли Джон видел старика и старуху с маленькой собачонкой, бредущей следом? Ему казалось, что в каком-то магазине или в лавчонке.

Какая разница. В этой истории ничего не прояснялось. Баул принадлежал англичанину Роналду Фелпсу. Правильно!

Фелпс наверняка знал гамблера в Санбурне, и наверняка мы его встретим потом в Тусоне. Правильно!

Он мог приобрести у него старые проспекты, старые программки, фотографии, афиши, которыми был набит баул, — разве не все англичане в какой-то мере маньяки и коллекционеры?

Все это было логично.

Но каким образом в том же бауле, если вещи были Малыша Гарри, могло оказаться письмо, которое тот написал, а значит и отправил, и, следовательно, письмо это должно было находиться у его адресата?

И как могла там оказаться всего одна бумага, присутствие которой среди этих вещей уже совсем не поддается никакому объяснению? Эта бумага тоже была в бумажнике у Кэли Джона, но он предпочитал не смотреть на нее, чтобы не читать имени другого.

«Форм Пойнт, 15 января 1897 Настоящим удостоверяется, что нижеподписавшиеся Джон Эванс по прозвищу Кэли Джон, девятнадцати лет, и Энди Спенсер, девятнадцати лет, проживающие у своих родителей в Форм Пойнт, договорились… «

Документ этот сочинил другой, потому что он работал в городе типографом и ему случалось сочинять подобные бумаги для своего патрона.

«Кэли Джон и Энди Спенсер пускают в общее пользование сумму в двести долларов, которая послужит им общим капиталом для отправки к мексиканской границе, чтобы начать там заниматься разведением скота или поисковыми работами.

Каковыми бы ни были результаты этого мероприятия, оба обещают не нарушать своего союза до истечения двадцати лет… «

Как это казалось тогда долго — двадцать лет! И каким стариком тогда им казался сорокалетний мужчина!

Сколько времени прошлой ночью не отпускали Кэли Джона навязчивые видения? Он снова видел свою мать, в снегу, перед изгородью их фермы, и лицо другого, с темными горящими глазами, — черты у другого тогда были тоньше и лицо более нервное.

Под этой частью документа они расписались собственной кровью. В двух экземплярах, и каждый бережно хранил свой экземпляр в бумажнике.

Когда они приехали, то были совсем детьми. Узнали про шахту в Санбурне. Три года жили как пионеры Запада. Стали ли они мужчинами?

Сегодня, если немного подтолкнуть Кэли Джона, он, наверное, стал бы утверждать, что мужчиной становишься только лет в шестьдесят.

Но ведь никуда не деть и то, что на тех же самых листочках, где еще было место, они в 1902-м дополнили текст, когда получили два смежных земельных участка, чтобы построить там то, что должно было называться ранчо «Кобыла потерялась» (это целая история, касающаяся Матильды):

«Нижеподписавшиеся подтверждают ранее данные обязательства. Они будут совместно обрабатывать участки, полученные ими соответственно на имя каждого в горах Тусона, близ Джейн-Стейшн, и что участки эти будут представлять собой один надел.

Каждый из совладетелей тем не менее будет иметь право потребовать свою часть в случае своей женитьбы».

Еще плюс пять лет. Ни у того, ни у другого не было невесты, а жизнь, которую они вели, не давала им возможности видеть много девушек. Тем не менее слово «женитьба» в их контракте появилось.

Итак, документ этот всегда был только в двух экземплярах, и свой Кэли Джон по-прежнему хранил у себя и никому не показывал, даже Матильде, своей сестре, даже Пегги Клам.

Листок, найденный в зеленом бауле, не был экземпляром другого, а только копией, очень точной копией, тщательно выполненной по одному из оригиналов.

Большая часть бумаг старика англичанина принадлежала Малышу Гарри, во всяком случае, происходила из его заведения.

Как Малыш Гарри смог заполучить копию документа, о котором должны были знать только Кэли Джон и другой.

И как несколькими годами позже, в 1909-м, когда ранчо процветало и у его двух совладельцев было больше тысячи голов рогатого скота, тот же самый Малыш Гарри за три дня до покушения на Кэли Джона мог оказаться в курсе подготовки к нему.

Он кого-то предупреждал об этом в письме. К несчастью, конверта не было.

Он предоставил этому кому-то право предупреждать или не предупреждать Кэли Джона о том, что против него замышляется.

Этот кто-то его не предупредил.

Значит, он предпочитал видеть Кэли Джона мертвым, а не живым.

Этим утром он выпил только стопку виски, потому что хотел сохранить ясную голову. Уже день, как он чувствовал, что его обуревает желание странных поступков, и он отдавал себе отчет, что люди, с которыми он беседовал, украдкой наблюдают за ним.

Он чуть не спросил на мебельном складе, были ли они уверены, что у них нет никакого адреса англичанина, но очевидно, что адреса этого не было, о чем и было заявлено во время распродажи. Более того, располагай они им, эта распродажа не состоялась бы.

Г., О, Р. или Э?

С этой буквы могло начинаться и имя, и фамилия. Скорее, правда, имя или прозвище, потому что особенно в ту пору фамилиями вовсе не пользовались.

Письмо было написано в Санбурне. Мануэль Ромеро, человек, которому заплатили, чтобы он в него стрелял и которого он, на свое счастье, убил, был из Санбурна.

Хотя большинство тех, кто жил в городе в ту пору, умерли или разъехались, кое-кто еще жил в Тусоне, и он решил отправиться туда на следующий день.

Днем раньше Матильде издалека представилась картина, как ее брат верхом на лошади, казалось, с триумфом вел за собой такси.

В этот день, когда часы пробили три, такое же облако пыли объявило о появлении Кэли Джона верхом, другую лошадь он вел на поводу, а желтая машина следовала за ними, потому что лошадей надо было привезти с Джейн-Стейшн.

Он был столь же немногословен, как и накануне.

— Дашь нам что-нибудь поесть?

Днем он ничего не ел, а Майлз Дженкинс удовлетворился сандвичем в какой-то забегаловке.

Пока Матильда накрывала на стол, Майлз под изумленным взглядом Гонзалеса, который занимался лошадью патрона, отвел свою кобылу в конюшню.

— Ты что-нибудь еще привез с собой?

— Ничего…

Конверт, который он запер у себя в комнате, — не в счет. Дженкинс ел на удивление, как змея, которая набивает себя с хвоста до головы, чтобы заснуть на недели, с той только разницей, что Майлз на вид не менялся в объеме.

Потом он встал, дотронулся до шляпы, которую так и не снял:

— Что мне делать, патрон?

Только тогда Матильда поняла, что брат его нанял.

— Поищи, куда поставить машину. Займись этим вместе с Гонзалесом и китайцем. Они найдут тебе и постель. Завтра мы рано уезжаем.

Она поняла и про машину и не нашлась что сказать.

Кэли Джон, ничего не объясняя, вошел в комнату, чтобы переодеться, как у него было заведено. На мгновение он задержался и окинул взглядом порог, отделяющий его комнату от общей гостиной. Это был большой камень, который обтесывали они вместе. Они… Он и другой…

Дом они строили из всего что попало. Он не был таким, как теперь. В 1903 году в нем была одна-единственная комната, которая стала теперь общей гостиной, остальное понемногу пристраивалось, и другого уже давно не было в доме, когда были сделаны ванные комнаты и проведено электричество.

Он снова склонился над переснятым документом.

Он разглядывал письмо, которое увеличивалось еще больше под лупой, до того, что в глазах у него заплясали черные полосы.

Он вышел, привычно кинул взгляд на лошадей в корале. Усевшись на изгороди, Дженкинс начищал до блеска стремя, а машина желтела неожиданным пятном под крышей, где хранился фураж.

Он чувствовал себя опустошенным и несчастным. Впервые за долгое время ему захотелось с кем-нибудь посоветоваться, но не было человека, который мог бы ему что-нибудь посоветовать. За окном он с трудом различал фигуру Матильды, следившей за ним взглядом: не понимая причины, она чувствовала его отчаянное состояние и не знала, как утешить его и успокоить.

Так можно или нельзя потерять тридцать восемь лет жизни? Даже собственной? Нет!

И это «нет» с такой силой рвалось из его груди, что он готов был разрыдаться.

Он оседлал серую кобылу, происходившую от той, которую потеряла Матильда и благодаря которой ранчо получило свое название.

Матильда на их ферме в Коннектикуте ездила без седла, как все дети, на неуклюжих рабочих лошадях. Когда ранчо было построено, купили лошадей, и среди прочих серую кобылу, которую выбрали для Матильды из-за покладистого нрава лошадки. В ту пору Матильде было уже тридцать. Не надеялся ли тогда еще Кэли Джон по своей наивности, что другой женится на ней?

Матильда решила испробовать лошадь сама, без посторонней помощи и час спустя она уже возвращалась пешком, прихрамывая, с расцарапанной щекой и разорванным платьем.

— Где кобыла? — закричал другой, завидев девушку.

Широким и почти патетическим жестом указав на горы, Матильда произнесла:

— Потерялась…

На поиски кобылы ушло три дня. Еще не один год над этим случаем продолжали смеяться, потому что Кэли Джон был насмешник.

Он пустил лошадь куда глаза глядят, — на тех землях в те времена торговали быками, двенадцать ковбоев за три недели с трудом сгоняли скот в кораль.

Начинался пологий подъем. Здесь были лучшие пастбища — самая зеленая часть лугов, протянувшаяся у подножия горы, их называли еще foot-hills.

Он направил лошадь вверх по склону, то с одной стороны, то с другой на глаза ему попадались его коровы, и он был удивлен, что забираются они значительно выше, чем он думал; тут он обернулся и посмотрел на равнину.

Что какой-то Г, Э, О или В решил убить его, было само по себе странно, потому что в те времена в окрестностях городов следовали скорее жестокому пограничному закону, чем государственному. Если был у кого враг, то в спину его не убивали, поскольку у каждого было право убить человека с оружием в руках.

Никому тогда, 15 августа 1909 года, не было известно, что он будет возвращаться по тропе, которую они называли между собой тропой койотов.

Никому, кроме другого…

Кэли Джон заявил ему, уезжая:

— Возвращаться буду по тропе койотов. Там нужно снова поставить загородку…

И он ее действительно поставил. Недалеко от дороги, в миле от того места, где сидел в засаде Ромеро.

Как об этом мог знать убийца? Этот вопрос сразу же пришел ему на ум, так же инстинктивно, как рука его выхватила револьвер и нажала на курок.

А то, что убийца был в курсе, это точно. Когда Кэли Джон убедился, что мексиканец мертв, он направился к его лошади, которая неподвижно стояла под дождем, и внимательно осмотрел ее. Лошадь спокойно дышала, а не водила боками, как было бы после долгой скачки, если бы Ромеро, к примеру, уже долго гнался за Кэли Джоном и, увидев, что тот сворачивает на тропу койотов, срезал бы дорогу, чтобы напасть на него из засады.

Сколько раз Кэли Джон мучился над этим вопросом и все-таки никого не мог обвинить. Он просто мало об этом думал, вот и все, тем более что рана его долго не заживала, и жара тогда стояла очень сильная.

Но как объяснить эту опалубку, возведенную посреди равнины, у его ног, около бараков поляков, над шахтой, откуда за пятнадцать лет извлекли меди миллионов на двадцать или тридцать?

Разве события не следовали друг за другом так стремительно, что это наводило на размышления?

Пятнадцатого августа 1909 года Ромеро стрелял в него, и только случай — неловкое движение или буря, лишавшая убийцу присущей ему ловкости, спасли Кэли Джону жизнь.

Двадцать третьего декабря того же самого года Энди Спенсер — уж если не произносить это имя вслух, то мысленно проговорить его было надо, страшно, но надо, — Энди Спенсер да… он был смущен, волновался и не знал, как поступить, — объявил Кэли Джону, что на Рождество он женится.

Ну и что, что это была Розита! В любви — каждый за себя. Кэли Джон первым стал ухаживать за Розитой, дочерью О'Хары, но он ни на что не надеялся, потому что думал, что он-де — настоящий увалень, а она нежная, будто фарфоровая, и красивая, как ее мать-испанка.

Он ничего не подозревал, и вот на Розите женится Энди Спенсер.

Выходит, Кэли Джон служил им ширмой. Пусть так; Каждый за себя, так каждый за себя. И на Рождество он первым поздравил жениха и невесту, а Пегги, старшая сестра Розиты, смотрела на него с тем насмешливым видом, который она сохраняет и по сей день.

И 28 декабря:

— Нам нужно произвести раздел, как это было оговорено в нашем договоре…

Почему Энди Спенсер был так смущен? В тот момент Кэли Джон решил, что из-за их дружбы, из-за того, что рвалась их давняя привязанность друг к другу.

— Самое простое произвести его на основе первоначальных наделов…

Ранчо с тех пор значительно выросло.

— Ну а постройки я оставляю тебе.

Кэли Джон протестовал против подобного великодушия.

— Почему бы не кинуть монету: орел или решка?

— Видишь ли, Розита любит город и никогда не привыкнет к жизни на ранчо. Я рассчитываю оставить здесь кое-кого, построить им что-нибудь простенькое… Легкое подозрение. Не собирается ли Энди Спенсер, его друг со времен Фарм Пойнт, войти в дела своего тестя, стать компаньоном О'Хары, которого они между собой всегда считали старым разбойником?

Между ними возникла неловкость, она не прошла ни вечером, ни позже. 1 января Энди отправился в город один с поздравлениями. Несколькими днями позже на участке Энди появились рабочие и начали возводить там строения, забивать колья для кораля, потом, к великому изумлению Кэли Джона, они стали натягивать железную сетку по будущей границе между двумя ранчо.

Сетка из колючей проволоки, вернее, то, что теперь заменяло ее, перед глазами Кэли Джона так и остается эта темная полоса, пересекающая долину.

А эта шахта, этот возвышающийся над ней скелет и халупы вокруг, в которых долгое время так никто и не жил.

Нужно вернуться к датам. Потому что все дело в датах.

Двенадцатое февраля. Свадьба. Кэли Джон был шафером, а Пегги вела себя все ироничнее, если не сказать агрессивно. Может быть, он ошибался, думая, что она издевается над ним. Может быть, она его любила? Именно на этой свадьбе был некто Клам, сорока лет от роду, прямой и величественный в своем смокинге; он был какой-то важной шишкой на шахтах Бисбея и на железных дорогах. Будь Кэли Джон попроницательнее, вышла бы Пегги за Клама замуж несколькими месяцами позже? Двадцать восьмое февраля. Юная чета возвращается из путешествия в Сан-Франциско и устраивается в доме, соседнем с домом О'Хары. Энди Спенсер привез с собой одну из первых в тех местах машину.

Он пользуется ею при посещениях своего ранчо, на которое нанял только мексиканца и метисов.

Он сохранил управляющего, который работал уже не первый год, Алоиза Риалеса, который не замедлил покинуть ранчо и отправиться в Калифорнию.

По первости Энди Спенсер почти каждое утро проезжал через ранчо «Кобыла потерялась», но задерживался там все реже и реже.

Однажды он объявил:

— Я, кажется, выбрал самый плохой участок. Мне начинает не хватать воды. На следующей неделе начинаю рыть колодец.

И действительно, люди стали возводить вышку для рытья артезианского колодца. А в мае началась жара.

Седьмого мая работы вдруг прекратились, но вода так и не пошла.

Девятого мая Энди Спенсер привез на машине Роналда Фелпса, английского геолога, а О'Хара их сопровождал.

Пятнадцатого мая Спенсер отправился в Сан-Франциско, а в городе стали поговаривать о новой шахте.

Третьего июня об этом сообщили официально. Во время бурения артезианской скважины была обнаружена медная жила, судя по всему очень богатая, была организована компания, и прямо со следующего дня начали строить бараки для рабочих, которых нанимали где только можно, особенно в Санбурне, где шахты перестали работать на полную мощность.

Все это время к Кэли Джону никто не приходил и ничего не рассказывал.

По соседству с foot-hills, с тем местом, где он сегодня стоит, он увидел первые буровые и непрестанное людское шевеление. А уведомление о создании компании он прочел в тусонской газете.

Он не ревновал. Он уверен, что никогда не испытывал ревности. Ни из-за Розиты — он понимал, что она не про него, ни из-за шахты. Да и какой он деловой человек? Он лучше чувствовал себя на собственном ранчо.

Разве кто-нибудь посмеет сказать, что Кэли Джон завидовал? Или думали, что он сердится? Разве он отказался быть шафером или даже на свадьбе не спел старинную шотландскую песню?

Энди Спенсер появился в своей машине через несколько часов после выхода газеты, правда как адвокат, с большим портфелем под мышкой. В нем ничего не осталось от владельца ранчо.

— Я прошу у тебя извинения, что не появился раньше и не держал тебя в курсе дела. Видишь ли, надо было держать дело в тайне до последней минуты. Мне немного стыдно, что мне так повезло. Месторождение может с таким же успехом находиться и на твоем участке. Кто знает? Может, тебе стоит провести несколько бурений… Роналд Фелпс прекрасный специалист…

Даты! Кэли Джон думает только о них, и это становится навязчивой идеей. Против воли взгляд его остается холодным, и ему становится больно смотреть на мальчишку, вместе с которым он уезжал из Фарм Пойнт и который стал теперь важным дельцом.

— Я привез тебе это…

Энди расстегивает портфель и вытаскивает пачку акций с названием шахты, на которых еще не просохли буквы: «Шахта „Марина“. Так зовут мать Розиты, прекрасную миссис О'Хара. К чему эта тягостная сцена? Джон отталкивает ценные бумаги, другой настаивает, Матильда неизвестно почему пускается в рев.

— Если бы зависело только от меня дать тебе большую долю…

— Об этом нет речи.

— Ты знаешь, что по факту свадьбы…

Ага, да, именно так! По факту свадьбы! Разве не полагалось, чтобы Энди вступил в свои права владения до того, как была открыта шахта?

— Прошу, не настаивай…

Спенсер в ярости уходит, унося под мышкой портфель, полный акций, которые превратились в мятые бумажки, пока переходили из рук одного в руки другого.

Даты! Еще раз даты и всегда даты! И года не прошло с выстрела Ромеро, с засады в том месте, где только Энди Сперсер знал, что Джон должен был там проехать.

А Энди женился. Энди разбогател. Энди предлагает своему бывшему компаньону пачку акций в качестве компенсации. А так как тот от них отказался, он на следующий же день отправляет чек на сто тысяч долларов и письмо, преисполненное смущения.

И не выстрел важен. Важны даты. Цепочка почти неотвратимых фактов.

Прошлое, которое разрушили, сначала измарав.

Умершая надежда. Невозможность верить в человека. Какое имеет значение, что думают, будто Кэли Джон ревнует, потому что он без всяких объяснений отправил чек и уединился на своем ранчо?

Да, у него украли больше, чем эти медные миллионы. Итак, через тридцать восемь лет жизни все вновь ставится под вопрос, через тридцать восемь лет жизни и не только его, но и многих других, и все потому, что Пегги Клам, ну да, эта тогдашняя Пегги, кто всегда подсмеивался над ним, тащит его на распродажу, и он, на свою беду, покупает зеленый баул, принадлежавший старому исчезнувшему англичанину!

У Кэли Джона исчезает какая бы то ни была уверенность, даже в себе.

Он начинает сомневаться.

— Обед подан, — объявляет старику Матильда, а он-то и не заметил, что кобыла привезла его домой…