Ранчо `Кобыла потерялась`

Глава 4

Кэли Джон обедал в такой тишине, что она казалась абсолютной.

Напротив него ела сестра; время от времени она поднималась из-за стола и подавала ему то-то, то-се, точь-в-точь как делала их мать для мужа и своих детей. В глубине, за кухней, был чулан, и Джон со своего места видел через приотворенную дверь тощие красно-коричневые ноги Пиа, которая тоже обедала, читая обрывок какого-то иллюстрированного еженедельника. Она первая зажгла свет на своей половине. Матильда тоже включила электричество, и именно в этот момент взгляд Джона упал на старые керосиновые лампы, которые все еще украшали этажерку.

Он чуть было не спросил, и, наверное, это прозвучало бы естественно:

«В каком году нам провели электричество? «

Он предпочел не задавать этого вопроса, считая, что фраза будет слишком банальна после той, что была произнесена его сестрой. Тем не менее он стал отыскивать эту дату в памяти, а это доказывало, что он не потерял своего естественного спокойствия. Это произошло как раз после отъезда другого, между 1925-м и 1930 годом, тогда рядом с ранчо протянули линию передач тока высокой частоты, и у Джона были сложности с трансформатором, в частности, он вспомнил, что несколько раз ему пришлось из-за этого ездить в Феникс.

Так что лампы, освещавшие комнату, в каком-то смысле не были никак «запачканы» — они появились уже после Энди. Джон с симпатией взглянул на них, потом, как это уже было утром, но с большим равнодушием, остановил взгляд на каминных чашках. Матильда должна была удивляться, видя его в таком состоянии. Обед прошел в мирном спокойствии, что заставляло думать о тягостных летних днях. Потом, пока сестра и Пиа мыли посуду, он отправился к себе в комнату за трубкой, которую изредка курил, устроился в своем кресле и принялся читать тусонскую газету. Как только служанка ушла спать и Матильда уселась у себя в уголке — у каждого был свой уголок и у другого когда-то тоже, — он положил газету на столик, выпустил клуб дыма и произнес самым естественным образом:

— Рассказывай.

— Да нечего рассказывать. Он приехал. Хотел тебя видеть…

Поначалу особенно между фразами были длинные паузы: Кэли попыхивал трубкой, а Матильда пересчитывала петли вязания, шевеля губами, как в церкви.

— Как он приехал?

— На машине, как же еще.

— Где ты была?

— Кормила кур. Из-за конюшни не увидишь, кто приехал. Я услышала машину и решила, что ты вернулся.

— В каком это было часу?

— Около четырех.

— Когда машина остановилась, ты пошла посмотреть?

— Не сразу. У меня в фартуке еще было несколько горсток кукурузы.

Он начал понемногу терять терпение. Можно было подумать, он начинает сердиться на Матильду, что та не торопится.

— А потом?

— Я подошла. Со склона увидела большую, незнакомую мне машину с шофером на переднем сиденье.

— Какого цвета? Ему хотелось знать все.

— Машина? Черная, наверное. Во всяком случае, темная, очень красивая…

— Ну и?

— Я увидела, что кто-то просунул голову в дверь общей гостиной…

Черт возьми! Энди Спенсер знал их привычки, и, если Никого не было, он мог знать и где взять ключ — в выступе стены около окна.

Еще одна неслыханная подробность. Все было сделано, чтобы изгнать малейшее воспоминание о проклятом. Можно сказать, из дома изгнали дьявола, но сохранили знакомое ему место, куда прятали ключ.

Матильда волновалась больше Джона. Грудь ее то и дело вздымалась. Она спрашивала себя, не было ли спокойствие брата притворным и не взорвется ли он с минуты на минуту, она следила за ним из-за своего рукоделия, лишь изредка роняя фразы.

— Ты узнала его?

— Не сразу…

— Из-за чего?

Это был настоящий допрос, который он вел все более и более резко.

— Не знаю. Я не думала о нем. На нем был красивый костюм из тонкого полотна, и первой моей мыслью было, что это какой-нибудь мексиканец или испанец. Я видела только его спину. Наверное, он разговаривал с Пиа.

Потом что-то в его фигуре поразило меня.

— Что?

— Не знаю… Что-то знакомое, чего я не могла определить, и тогда я сразу узнала, что это он.

— Ты его не видела почти сорок лет.

— Да…

— Тем не менее ты еще можешь узнать его со спины…

— Я узнала его, не узнавая… Не нужно нападать на меня, Джон. Ты забываешь, что я теперь старая женщина.

— Все мы старые. А он разве не старый?

Почему она не сразу ответила?

— Конечно…

— Он выглядит старше меня?

Ей захотелось сразу же ответить «да», чтобы доставить ему удовольствие, но она не смогла этого сделать. Ей понадобилось сделать над собой усилие и время, чтобы подыскать слова.

— Ясно, что он очень постарел… Ты, Джон, остался таким же…

— Он обернулся на твои шаги и узнал тебя?

— Да. В конце концов, даже если бы он меня не узнал, он понял бы, что это я. Он снял шляпу…

— Какую шляпу?

— Панаму… Он одевается теперь совсем не так, как прежде… Он одевается по-городскому и даже, скорее, как люди, которые приезжают из Лос-Анджелеса или Чикаго.

— Что он сказал?

— Он сказал мне: «Здравствуй». Не помню, «мадам» или «Матильда»…

Сначала она не хотела говорить правды, по крайней мере ей хотелось рассказать эту историю так, как хотелось бы ее услышать брату. Но это было сильнее ее, лгать она не умела, и она говорила правду, краснея, как будто лгала.

— Он сказал тебе «Матильда»…

— Возможно…

— А ты сказала «Энди»…

— Не помню сейчас, Джон… Я так испугалась, что ты вернешься и встретишь его здесь…

— Почему?

Она удивилась. Как мог он с такой отстраненностью рассматривать возможность по возвращении увидеть у себя в доме Энди Спенсера?

— Я пригласила его войти. Он сел…

— Куда?

На свое старое место, конечно. И Джон взглянул на пустое место. Можно было подумать, что он сам хочет стать свидетелем происшедшего, не упустить никаких деталей.

— Он знал, что меня нет?

— Как он мог знать?

— Видели, как я проехал через Тусон на машине. Ктонибудь мог ему позвонить из Санбурна…

— Я не думала, что ты поедешь в Санбурн.

Он не обратил внимания на ее слова. Ни сестра, ни то, что она в этот момент думала, его не интересовало.

— «Джон на ранчо?» — И он посмотрел в сторону foot-hills, откуда, как он думал, ты можешь с минуты на минуту вернуться.

— Что ты ему предложила выпить?

Были ли тому виной их шотландские предки? Если кто-нибудь к ним заглядывал, Матильда обязательно направлялась к шкафу с бутылками и тут же предлагала стаканчик бурбона и очень волновалась, если встречала отказ.

— От виски он отказался, но попросил стакан воды.

Я пошла за водой со льдом к холодильнику. Когда я вернулась, он стоял и смотрел на камин. Вид у него был взволнованный…

Теперь она осмелела, потому что спокойствие брата перестало казаться ей притворным.

— Уверяю тебя, он очень изменился. Больше всего удивил меня его рост.

Я представляла его выше ростом… Прежде, когда я на вас смотрела, вы были приблизительно одного роста. Может быть, потому, что вы были одного возраста? Ты почти на голову выше его. Он худой, и лицо у него в морщинах, морщины неглубокие, поэтому их издали не видно. Он, наверное, плохо себя чувствует, потому что у него мешки под глазами. А — ты когда-нибудь замечал у него тик? Теперь он есть… И когда я это заметила, только на этот тик и смотрела. У него постоянно дергается веко, теперь уже не помню, правое или левое.

Кэли Джон его не видел, наверное, лет пять или шесть. Да и раньше-то издалека, когда Энди Спенсер проезжал мимо в машине. Поначалу им доводилось встречаться довольно часто, на родео, в клубе, у людей, которых знали они оба. Они друг с другом не разговаривали. Не замечать своего бывшего компаньона начал Кэли Джон.

Энди, казалось, удивился или сделал вид, что удивился, поскольку никакого объяснения между ними не было.

Враждебность их заметили все. Некоторые вспомнили, что между ними произошло. Но вот уже несколько лет, как Энди перестал часто бывать на людях. В клубах он не показывался, а Кэли Джон перестал ходить на частные приемы. Спенсер стал олицетворением далекой и опасной мощи, и видели его только в глубине его собственной машины.

— Что он сказал?

— Почти ничего. Он смущался больше меня. Спросил, так и не сев: «Джон вернется? «

А так как я ему ответила, что скоро тебя не жду, он продолжал настаивать: «Нельзя ли отправить за ним ковбоя?» Я ему сказала, что тебя на ранчо нет, что ты уехал на целый день на машине, и он прошептал:

«Правда, ведь он купил машину… «

Вот и все, Джон. Клянусь тебе, все. В действительности прошло всего несколько мгновений, и если мне показалось, что это длилось долго, то только потому, что мы оба неловко себя чувствовали. Я тебе сейчас точно повторю слова, которые тебя касались: «Скажи Джону, — а говорил он медленно, с ударением на каждом слоге, — что мне бы очень хотелось с ним поговорить. Если он хочет, я приеду еще раз… Ему надо только мне позвонить, или черкнуть словечко, или передать через кого захочет…

Если он предпочитает увидеться в городе, пусть выбирает — у меня или в конторе… «

Уезжая, он повторил: «Когда захочет… Я действительно думаю, что это нелишнее… «

Джон, в свою очередь, повторил для себя самого:

— Я действительно думаю, что это нелишнее…

И чары вдруг рассеялись. Он выпрямился во весь рост, но признаков гнева видно не было.

— Ну вот, сестричка! — обронил он, употребляя слово, которым пользовался только в редкие моменты, когда расчувствуется.

— Что — вот?

— Вот — ничего. Он приехал. Все, Приехал именно сегодня. Не старайся понять…

— Пойдешь?

— К нему?

Можно было подумать, что он сейчас расхохочется.

— Нет, сестричка, я не пойду к нему, я не буду ему звонить, я не буду ему писать и не отправлю никакого послания… И если он вернется сюда в мое отсутствие, можешь только ему сказать, что Кэли Джон им занимается…

— Ты не хочешь ничего мне рассказать?

— Не хочу.

— Ты не наделаешь глупостей? Не совершишь неосмотрительного поступка?

— Упокойся…

— Я не боюсь… Я тебе верю…

И так как он, стоя около не прекращающей вязать Матильды, похлопал ее по ссутулившимся старческим плечам, тень улыбки промелькнула по Матильдиному лицу. Она чуть было не сказала: «Я знаю, что ты не злой».

Он бы понял ее наверняка превратно. Разве она его не знала шестьдесят восемь лет? Она предпочла завершить разговор на примирительной ноте.

— Теперь я понимаю, что в нем изменилось… странно, что я это сразу не заметила… Он — в очках.

Желтая машина нырнула в зелень проезда Снобов, медленно проехала перед домом Энди Спенсера — раньше это был дом Майка О'Хары — и остановилась перед соседним домом, где жила Пегги Клам. Было два часа пополудни. Кэли Джон захотел выехать из дома прямо с утра, потому что на ранчо ему казалось, что он бездельничает, не выполняет каких-то своих обязанностей. В тот момент, в восемь утра, когда они с Дженкинсом собирались в путь, появился Гонзалес и сообщил, что жеребец-производитель заболел, Джону пришлось не один раз звонить по телефону, потом пойти на конюшню, потом провести больше часа с ветеринаром, который в конце концов явился, так что наступило время завтрака.

Майлз Дженкинс первым вышел из машины, но не для того, чтобы открыть дверцу своему хозяину, как это сделал бы вышколенный шофер.

Он просто подпер спиной ограду, которая окружала сад Пегги, как это делает человек, для которого не существует понятия времени.

Джон позвонил. Дверь ему открыла толстая индианка, широкая улыбка освещала ее блестящее лицо. Ей не надо было сообщать, что мадам — дома.

Пегги разговаривала по телефону так, как она это всегда делала, но еще пронзительнее, чем обычно. Она была во второй маленькой гостиной, с полностью опущенными жалюзи из-за жары.

— Секундочку, моя милая… Входи, Джон, дорогой… Можешь закурить свою сигару… Я освобожусь через две минуты. Это Джильда, Алло, Джильда? Это пришел мой старый приятель Джон. Ну да… Кэли Джон! Как я тебе и говорила, я хочу приспособить флигель для этих херувимчиков. Я даже начинаю спрашивать себя, не захочу ли я в один прекрасный день их усыновить… Представляешь, какие будут лица у всех этих дам?

Разговор не обещал скоро кончиться, и Джон наполовину прикрыл глаза, чтобы скрыть свое нетерпение. Повесив трубку, Пегги очень взволнованно заявила ему:

— Знаешь, какую я сыграла с ними шутку? Во-первых, ты должен знать, что Пакитины крошки просто амурчики… Я хожу их проведать в больницу каждый день. Похожи на двух маленьких хитрых обезьянок, и могу поспорить, они меня уже узнают… Отца, кажется, нет. Во всяком случае, никто не появлялся. Родители Пакиты уехали в Мексику три года назад, и она не знает, где они теперь живут. Ну вот я и хочу оборудовать садовый флигель, там будет жить нянька, а Пакита будет продолжать здесь работать и присматривать за своими малышами.

И не говори мне, пожалуйста, что я добрая… Ты слышал, как я разговаривала с Джильдой. Это чтобы их позлить, понимаешь? Подумай только, что они будут говорить… Цветные крошки у миссис Клам… Розита придет в ярость больше остальных, и очень хорошо…

Ну а что касается того, что я их усыновлю, не нужно понимать это дословно. Не нужно верить всему, что я говорю.

Послушай! Как раз вчера утром… Эго мне напомнило, что я хотела с тобой серьезно поговорить…

Телефон. К счастью, ошиблись номером.

— Десять раз на дню звонят мне, чтобы вызвав машину… Наверное, у какого-нибудь гаража номер, похожий на мой… А однажды какой-то тип орал, что я порчу ему целый день, потому что у меня все время занят телефон. Хочешь что-нибудь выпить?

Он открыл было рот, но она не дала сказать ему ни слова:

— Что я говорила? Ах да… Ничего не бойся… Это приведет меня к тому, что тебя интересует. Ты знаешь Мюриэл Мубери?

Она ему о ней сто раз говорила. Он множество раз ее у нее встречал.

Это была старая дама, вдова, как и Пегги. Муж ее был одним из главных акционеров Южной Тихоокеанской железной дороги, и жила она в третьем доме по этой улице, в третьем дворце О'Хары, том, что был предназначен для Розиты и который она занимала со времени своей свадьбы до смерти старого Майка.

В общем, улица О'Хары стала улицей Старых Дам. Их было три, они были соседками и питали друг к другу весьма разные чувства.

— Она часто заходит ко мне по утрам, потому что ни она, ни я не можем валяться в нос гели. Бывают дни, когда я спускаюсь готовить себе завтрак раньше, чем поднимутся слуги…

Ладно! Они как раз приходили вчера… Я была у себя в комнате. Она окнами на Розитин сад. Я уже забыла почему, но сейчас вспомню, Мюриэл сказала: «Какое счастье, дорогуша, что мы старые, ты этого не находишь?»

— и она скорчила при этом такую кислую мину, что обхохочешься.

Я сразу не поняла.

«Если бы я знала, что это так восхитительно, — добавила она, — я бы поторопилась стать старухой. Старуха может все себе позволить. Она говорит что думает, и люди находят это оригинальным… Она может позволить себе любую глупость, а ее называют дражайшей старой леди…

Бывают вечера, особенно когда я ужинаю у людей, которых не люблю, когда я сочиняю себе самый немыслимый туалет, а все кричат, что это восхитительно… Пегги с удивлением взглянула на телефон, который уже столько времени молчал. Может быть, она досадовала на Джона, что он оставался равнодушным к ее истории?

— Во всяком случае, это правда… — заключила она. — Я делала то же, что и она, но так серьезно об этом не думала. Вот только Розита все еще никак не решится постареть и кривляется… А ведь она… постой… на шесть лет моложе меня… И ей между тем пятьдесят девять… Она не понимает, что теряет время… Кстати, с чего это ты купил машину, а мне не сказал?

— Откуда ты знаешь?

— От моего шофера, у которого приятель в гараже, где ты купил эту колымагу… Я знаю и сколько ты заплатил… Тебя надули как раз на четыреста долларов. Твой ковбойский шофер ничего в этом не смыслит…

Убедишься, когда что-нибудь сломается. Он может перепутать свечи с карбюратором. Постой… Я еще кое-что знаю. Ты ходил к фотографу, и там опять тебя надули.

— Мамми! — громко крикнула она вместо того, чтобы нажать на звонок, потому что все двери были открыты. — Принеси бурбон для моего друга Джона. И мне тоже стаканчик…

Ему не удалось еще вставить и слово. Она то и дело клала ему на колено свою нервную руку, чтобы привлечь к себе внимание и заставить себя слушать не прерывая, и она прекрасно знала, что злит его таким поведением.

Она давно уже была такой и, может быть, даже всегда, даже когда была девушкой — уже старой девой, потому что ей тогда было двадцать восемь лет, — и она своей агрессивной иронией мешала Кэли Джону за собой ухаживать. Тем не менее она, наверное, любила его. К какому разгулу могло это привести теперь, когда другая сумасшедшая, эта Мюриэл Мубери, открыла ей глаза на преимущества быть старой леди?

— Выпей сначала… Увидишь, что это важно и что стоит терпеливо выслушать все подробности… И что это телефон так долго молчит?

— Мы сидели у окна на моей козетке. Рассеянно смотрели в Розитин сад, где садовник поливал… Она, наверное, так сидела часами, смотря не в сад, а шпионя за своей сестрой и зятем.

— Знаешь, где… где… Она замялась, произнести ли ей запретное имя.

— Энди Спенсер, — грубо сказал он, с некоторым нетерпением. Она удивленно взглянула на него, пожала плечами.

— Хорошо, если теперь можно… Я так привыкла говорить некто…

Правда, он большего и не заслуживает. Я тебе должна рассказать, что он мне учинил… Ты знаешь, где некто устроил себе кабинет… Во флигеле, что в глубине парка… Мой отец, который был просто грубым ирландцем и происходил, кажется, от дублинского сапожника — этого не нужно говорить Розите, — так вот, мой отец, он устраивал себе контору в своих магазинах… Не уверена, помнишь ли ты… Его там видели прогуливающимся между полок — коренастый, приземистый… С отцом мог заговорить кто угодно, пусть даже он его и поставит на место, если плохое настроение…

Он, случалось, и выпивал вместе с клиентом в баре… Свое состояние, понимаешь, он сам его себе сделал. В то время как господин его зять, который так увеличил его предприятие, что сам в нем запутался, и который контролирует все возможные предприятия, носа не показывает в своей конторе, появляясь только на административных советах… В это время он всегда в этом флигеле, вот! Можешь посмотреть на него через окно! Он там в совершенном одиночестве, только секретарь и громила метис, который охраняет дверь как бульдог… Время от времени какие-нибудь высокопоставленные персоны появляются из-за ограды, минуют дом и направляются прямо во флигель. Можешь быть уверен, что их не зовут незнамо как… И вот эта душка Мюриэл вдруг вскрикивает — я это помню, потому что мы говорили совершенно о другом: «Смотри-ка, фотограф!» Я ее спрашиваю: «Какой фотограф?» И смотрю в сад. Вижу двух типов, которые не знают, идти им или не идти по аллее, которая ведет в глубь сада. Один такой длинный недотепа с темными усиками…

— Фотограф! — прорычал Кэли Джон.

— Да, твой фотограф, идиот, а не фотограф. Другой — такой низенький еврей, которого Мюриэл тоже узнала. Нужно тебе сказать, что два года назад она решила стать скупой… Для развлечения… Она уверяет меня, что это очень забавно, что люди сами, из-за ее такой славы, назначают ей цены… Она несколько раз ходила к этому фотографу, носила ему проявлять пленки. В соседнем доме там лавка старьевщика, где продают что угодно, и этот коротышка еврей, о котором я говорю, все время торчит у двери, приглашая прохожих заглянуть внутрь, стоит им только сделать вид, что их что-то заинтересовало на витрине.

Было похоже, что ни тот, ни другой не чувствуют себя в парке Энди Спенсера уверенно. Может быть, кто-то их сюда направил… Как только они показали бульдогу бумагу, которую тот, что был выше, держал в руке, их тут же впустили… Я думаю, они сначала обращались куда-то в другое место, в контору, может быть… Они выложили свою историю, там позвонили патрону, который дал инструкции… Пей…

Телефон. Она в очередной раз рассказала историю о старых леди.

Очевидно, еще одной старой леди, которая, может быть, тоже воспользуется наставлениями Мюриэл, если уже не воспользовалась по наитию.

— Представляете, у меня этот дорогуша Джон… И изнемогает от нетерпения, потому что я уже полчаса рассказываю ему интересующую его историю.

Он решил, что она сейчас будет ее пересказывать по телефону.

— Потом, дорогая… Попозже… Я буду очень удивлена, если об этом не заговорят в городе со дня на день.

Наконец, избавившись от трубки:

— Интересно, что этим двум нищим нужно у большого патрона…

Честно говоря, Джон, дорогой, я уже и не знаю, я или Мюриэл это сказала. Наверное, она, потому что, так как он хозяин дома, где она живет, она привыкла называть его большим патроном. Не серьезно, конечно…

Ее у них принимают, понимаешь? И она тоже… Я таким образом много чего узнаю… Они знают, что мы дружим, но не смеют закрыть перед ней дверь.

Я так и вижу, как она встает и говорит, как всегда, с этакой насмешкой:

— Хочу посмотреть, что там такое…

Она взглянула на себя в зеркало, поправила волосы и вышла, пообещав мне с легкой гримаской:

— Сейчас вернусь…

Для нее — никаких проблем. Она входит запросто. Говорит, что ей надо поговорить с Энди Спенсером по поводу ремонта или там еще чего-нибудь…

Я знаю, как она расталкивает людей. Она двигается прямо к намеченной цели, делая вид, что ничего не видит, и даже сам бульдог был бы не в силах остановить ее перед дверью, что бы ни было на ней написано.

Именно так она и сделала. Я боялась, что эти двое нищих успеют выйти, пока она еще будет идти через парк. Но нет… Она вошла туда как к себе домой. Дверь снова закрылась, и только минуты через четыре или пять из нее появились этот фотограф с соседом.

Вид у них был растерянный. Они еще и до ограды не дошли, как начали спорить, размахивая руками, как в комедийном фильме…

Особенно злился фотограф и наскакивал на своего компаньона, который был на две головы ниже его и одежда на нем висела как с чужого плеча…

Как пешком пришли, так пешком и ушли. Десять минут спустя дверь флигеля отворилась. Энди Спенсер, как всегда одетый с иголочки — он теперь наряжается, как идальго, — сам как светский человек провожал мою Мюриэл, которая не могла удержаться и подмигнула моему окну, пока шла по парку.

«Он в ярости! — заявила она торжествующе, падая на канапе. Он синел, зеленел, краснел, не знаю что еще, бледнел от ярости… Когда я вошла, был самый разгар… Охранник попытался меня остановить. Там был еще и секретарь, которого выставили за дверь в честь фотографа и этого коротышки еврея.

Я прямо пошла к двери, открыла. Он говорил — сухо, очень быстро, как будто автоматными очередями…

— Мюриэл, позвольте…

Но я вошла как ни в чем не бывало. Оба этих проходимца стояли с шапками в руках, как при головомойке. У коротышки был такой вид, что он удерживал фотографа. «Дорогой друг…» — Энди не знал что делать. У него в руках был какой-то листок. Он взглянул на посетителей и сухо сказал:

«На этот раз можете идти».

Пегги Клам прервала свой рассказ и сделала глоток бурбона.

Но Кэли заговорил с такой настойчивостью, которой она в нем и не подозревала.

— Какой листок? — спросил он.

— Это была фотокопия какого-то документа. Энди не знал, что с ним делать. Он положил его на заваленное бумагами бюро и, делая вид, что ничего не случилось, попробовал прикрыть другими бумагами. Но ты знаешь Мюриэл…

— Да… да! — почти заорал он.

— Ага, ты разволновался, мой маленький Джон! Она крутилась вокруг стола и Бог знает что плела про водосточные трубы… Она то и дело теряла перчатки и находила их постоянно около этого документа. Таким образом она смогла прочесть дату…

— А я ведь уничтожил пленку, — растерянно заметил Джон.

— А ты, может, еще заходил с фотографом в темную комнату?

— Я стоял у двери.

— Что не помешало ему сделать два отпечатка вместо одного… Он тут недавно… Я узнавала… Приехал с Востока лет пять назад. Может, он и не специально сохранил второй отпечаток… Может быть, первый был слишком бледным… Прочел он его только после того, как ты ушел. Он был заинтригован. Рассказал об этом соседу» а тот тут уже лет тридцать пять.

Теперь понимаешь? Он, наверное, видел, как ты ехал в своей машине. Он тебя знает в лицо. Тебя все знают. Знают, что ты был компаньоном Энди Спенсера и что когда-то между вами что-то произошло.

Знают также, что ты не богач, если не сказать больше. Оба приятеля решили, что умнее и выгоднее будет пойти к могущественному Энди Спенсеру. Они рассчитывали хорошо получить за документ… А вместо этого попали на молодца, который дал им фору, который, наверное, их на славу тряхнул и пригрозил полицией или уж не знаю чем…

Видишь, старухи еще кое на что годятся! Ты нашел документ в бауле старого Роналда Фелпса. Ты вдруг стал более скрытным, чем какая-нибудь дама из клуба, а одному Богу известно, какие они скрытные! Ты купил машину, платишь шоферу, который ничего не смыслит в механике, и поехал прогуляться в Санбурн.

— Откуда ты знаешь?

Он представлял Пегги Клам в самом сердце сети сложных интриг, а на самом деле все было так просто!

— ТЫ что думаешь — на дороге одна-единственная машина, которая принадлежит некому Кэли Джону, который наивнее самой Пакиты? Будь ты девицей, уверена, что ты бы тоже мог дать себе сделать двух близнецов и не подозревать об этом…

Гарриет? Знаешь? Жена доктора Райана… Моя приятельница. Она часто приходит в клуб. А звонит почти каждое утро.

Сколько же раз на дню перезваниваются вот так тусонские старые леди?

— Она вчера возвращалась из Бисбея через Санбурн и видела, как ты слонялся как неприкаянный около «Клетки для попугаев», а твой ковбой стоял, прилипнув к стенке, с таким видом, будто его сейчас будут расстреливать…

Теперь, Джон, дорогуша, выпей-ка большой стакан бурбона и начинай мне все рассказывать сначала.

Он машинально выпил виски, потому что она вложила ему в руку стакан.

Он искал и ее мог найти, с чего начать. Сопротивляться власти Пегги ни был не в силах. Он только и нашелся, что сказать: «Он приезжал вчера днем на ранчо, чтобы увидеть меня… «

Тут она перестала насмешничать и ломать комедию.

Она смотрела на него из глубины кресла, и глаза ее стали жестче; после долгой паузы она наконец произнесла:

— Тогда это серьезнее, чем я думала…

Он решил, что она попросит его показать письмо, но она думала в этот момент о другом.

— Когда ты приходил последний раз, я говорила тебе о ранчо Санта-Маргарита, которое у нас — у сестры и у меня — в общей собственности. Я тебе сказала, что он хотел оросить земли, чтобы сдавать их внаем или продать частями, так как ранчо, такое, как оно есть, непродаваемо, так как слишком велика площадь. Мне это было подозрительно. Я чувствовала что-то неладное. Теперь я навела справки.

Работы, необходимые для раздела земли, финансирует не он. Это некая компания, которая работает вместо нас — я говорю «нас», потому что там моя половина, — и которая нам тут же, кроме некого количества акций, выложит кругленькую сумму. Понял? Это, видишь ли, значит, что Энди Спенсеру нужны деньги. И знаешь почему?

— Не знаю.

Он слушал ее, пораженный, он восхищался неожиданным спокойствием и авторитетностью своей старой приятельницы.

— Ты газеты читаешь? Если да, то, наверное, плохо. Что сейчас происходит в Вашингтоне? Некто Дж. В. Акетт имеет несчастье предстать перед сенаторской комиссией. Этот господин был во время войны одним из крупных поставщиков самолетов. Теперь его обвиняют в том, что он получил эти контракты благодаря очень хорошо оплаченной любезности высокопоставленных чинов администрации… Кажется также, у него поддельная бухгалтерия, и стоит вопрос потребовать с него сорок миллионов.

Кэли Джон не двинулся, он чувствовал себя немного потерянным; внимательный, как туго соображающий ученик, он пытался установить связь между всем тем, что он только что услышал, а сам и думать забыл, что может поставить на столик пустой стакан, который ему мешал.

— Ну так вот, мой маленький Джон, Акетт не просто Акетт… Ему нужны были деньги, чтобы начать дело. Те, кто их ему дал, по большей части остались в тени. И того, кто дал самую большую сумму, зовут Энди Спенсер. Он может разориться не сегодня-завтра. Его судьба зависит от решения суда, которое будет через несколько дней. В Тусоне под угрозой разорения десять — пятнадцать компаний, магазины, ранчо, банк, транспортное предприятие — все, что он запустил, или то, в чем у него есть доля. А так как он, насколько мне известно, изворотлив, я не буду удивлена, если удар падет на меня и я на следующей неделе окажусь на соломенной подстилке…

Она расхохоталась, и он на секунду заподозрил, что все это было просто новой шуткой старой дамы. Но нет! Смеялась она слишком нервно.

Посмотрела налево, потом направо, как будто показывала на два огромных здания, стоявших по обе стороны от ее дома:

— Представляешь, все мы — на соломенных подстилках! Все старухи с этой улицы! Потому что, представь себе — и это самое смешное! представь себе, что эта индюшка Мюриэл вложила почти все свое состояние в дела Энди…

Пегги резко оборвала смех. Голос изменился.

— Ну а теперь покажи мне свою бумажонку, — приказала она.