Ранние рассказы [1940-1948]

СЕЛЬДИ В БОЧКЕ

Я в грузовике вместе с моими солдатами, сижу на заднем борту кузова в ожидании лейтенанта из Отдела организации досуга и пытаюсь спрятаться от этого сумасшедшего дождя. (Здесь, в штате Джорджия, уж если польет, так надолго). Страшно неохота быть сволочью, да придется. С минуты на минуту. В кузове тридцать четыре человека, а на танцы можно взять только тридцать. Четверым придется остаться. Я уже решил, что вытряхну первых четверых справа. А пока, чтобы не слышать весь этот дурацкий галдеж, напеваю себе под нос «Мы улетаем в дали голубые».

Я поручу каким-нибудь двум солдатам (хорошо бы окончившим колледж) спихнуть этих четверых на мокрую рыжую землю прекрасного штата Джорджия. А потом поскорей бы забыть, до чего я докатился. Я, наверно, окажусь сейчас в первом десятке сволочей, которым когда-либо приходилось сидеть на этом вот заднем борту. Я смогу тягаться даже с близнецами Боббси. Четверо должны слезть с вышеозначенного грузовика… Танцуем «Вирджинский Рид», приглашайте дам!

А дождь барабанит по брезенту все сильней и сильней. Мне этот дождь, прямо скажем, ни к чему. И мне, и этим славным ребятам (из которых четверо должны остаться). Может, он зачем-нибудь нужен Кэтрин Хэпберн или Саре Палфри Фабиан, или Тому Хини. Или всем этим ошалелым поклонникам Грир Гарсон, стоящим в очереди у мюзик-холла Радио-сити. Но мне этот дождь нужен, как рыбе зонтик.

Один из сидящих в передней части кузова уже во второй раз мне что-то кричит. Не слышу, говорю. А бьющий по брезенту дождь до того мне осточертел, что я и не хочу слышать. Раздается тот же голос, и на этот раз я слышу:

— Хватит тянуть волынку. Пора начинать. Подать сюда красоток!

— Надо подождать лейтенанта, — сказал я.

Чувствую, что дождь уже прихватил мой локоть, и убираю руку. Кто же все-таки спер мой плащ? Там в левом кармане все письма. От Рэда, от Фиби, от Холдена. От Холдена… Ну, плащ, черт с ним, а вот письма пропали… Сейчас ему всего девятнадцать, моему брату. Этот чудак никак не научится относиться к жизни со здоровым цинизмом, он не умеет смотреть на вещи с юмором, все принимает слишком близко к сердцу, а сердце у него — довольно хрупкий аппаратик. Холден… Мой братишка, пропавший без вести. И на черта им сдался чужой плащ?

Ну, хватит, Винсент, не надо. Думай о чем-нибудь приятном, старик. Ну, скажем, уверь себя, что этот грузовик не самый мерзкий, не самый мокрый и мрачный военный грузовик, на каком тебе когда-либо приходилось ездить, а чудесный грузовик, полный роз, блондинок и витаминов. Удивительный грузовик! А когда вернешься с танцев — кавалеры, приглашайте дам! — напишешь бессмертные стихи об этом грузовике, ведь этот грузовик — сама поэзия! И ты назовешь свою поэму «Грузовики, на которых я ездил». Или «Война и мир», или «Сельди в бочке». В общем, не дрейфь, старина!

Эй, дождь, ты ведь льешь уже девятые сутки. И не стыдно тебе передо мной и перед этими тридцатью тремя солдатами (из которых четверо должны остаться)? Перестань, а то мы совсем уже скисли.

Кто-то справа окликнул меня. Возможно, один из тех, кого я решил вытряхнуть.

— Что? — спросил я.

— Сержант, откуда ты родом? Смотри, рукав-то у тебя совсем промок!

Я опять убрал руку.

— Из Нью-Йорка, — ответил я.

— И я из Нью-Йорка. А где ты там живешь?

— В Манхэтгене. Всего два квартала от Музея искусств.

— А я на Валентайн-авеню, знаешь, где это?

— В Бронксе, да?

— Почти в Бронксе, но это еще Манхэттен.

Вот тебе и урок. «Почта в Бронксе». Набросился на человека со своим Бронксом, а он, представь себе, из Манхэтгена. Шевели мозгами, Винсент. Не будь мазилой, парень.

— Ты давно в армии? — спросил я его. Он рядовой. Сырехонький-пресырехонький.

— Четыре месяца. Меня сюда перекинули из Майами. Ты был в Майами?

— Не был, — соврал я, — а что?

— Ферджи, скажи ему, — толкнул он локтем своего соседа справа.

— Чего? — спросил весь промокший, почерневший, дрожащий от холода Ферджи.

— Скажи сержанту, как в Майами.

Ферджи посмотрел на меня:

— Сержант, ты в самом деле никогда там не был? — Эх, бедняга сержант!

— А что, хороший город? — спросил я.

— Еще какой! — вздохнул Ферджи. — Там есть все, что твоей душе угодно. И развлечься можно. То есть по-настоящему. Не. то что в этой дыре. Тут и развлечения-то какие-то убогие.

— Мы жили в гостинице, — сказал парень с Валентайн-авеню. — До войны такой номер, как наш, стоил наверняка долларов пять в сутки. Один только номер.

— Какой там был душ! — воскликнул Ферджи с той сладостной грустью, с какой, наверно, Абеляр[19] в последние годы своей жизни произносил имя Элоизы. — Мы были всегда такие чистенькие! В каждой комнате по четыре человека, а между комнатами душевые. Мыло выдавали бесплатно. И не какое-нибудь солдатское!

— Ферджи, ты жив? — крикнул парень, который орал насчет красоток; лица его мне не видно, а Ферджи весь ушел в воспоминания.

— Да, — продолжает он, — я принимал душ по два, по три раза в день.

— В Майами я ездил по поручению одной торговой фирмы, — объявляет кто-то из сидящих в средней части кузова. Лицо этого парни в темноте едва различимо. — По-моему, самые лучшие города в южных штатах — это Мемфис и Даллас. Зимой в Майами так много народу, что просто тошно. Не попадешь ни в одно приличное местечко.

— А когда мы там жили, народу было не так уж много, верно, Ферджи? — сказал парень с Валентайн-авеню.

Ферджи молчит. Мысли его где-то далеко. Парень, хваливший Мемфис и Даллас, тоже заметил отсутствующий взгляд Ферджи и сказал:

— Мне если хоть раз в сутки удается тут принять душ, я уже счастлив. У нас на новой территории — знаете, на запад от летного поля — еще не всюду есть душ.

Ферджи по-прежнему не проявляет никакого интереса к его словам. Сравнил тоже — Майами и новая территория!

Кто-то из сидящих впереди звонким, уверенным голосом объявляет:

— Сегодня ночью полетов опять не будет. Уже восьмые сутки. Курсантам придется потерпеть.

Ферджи лениво оборачивается и говорит:

— За все время, что я здесь, я и к самолету-то близко не подходил. А жена моя думает, что я день и ночь летаю, как очумелый. И не иначе, как на «Б-17». Пишет письма, просит меня уйти из авиации. Она прочла книгу о Кларке Гэйбле и вообразила себе; что я то ли стрелок на бомбардировщике, то ли еще что-то в таком роде. А у меня не хватает духу признаться, что я тут занимаюсь какими-то пустяками.

— Какими же это пустяками? — спросил Мемфис-и-Даллас.

— Да всякими, чем придется.

Ферджи забыл на минуту про Майами и посмотрел на Мемфис-и-Далласа уничтожающим взглядом.

— А-а-а, — протянул Мемфис-и-Даллас и хотел было что-то сказать, но Ферджи опередил его:

— Ты бы только посмотрел, сержант, какие в Майами душевые. Кроме шуток. После такого душа ты бы даже в ванне мыться не захотел.

И Ферджи отвернулся, потеряв ко мне всякий интерес, что, впрочем, вполне понятно. Мемфис-и-Даллас наклонился к Ферджи и сказал:

— Могу тебя свозить в твой Майами, я ведь теперь при Транспортном отделе. Наши офицеры примерно раз в месяц ездят в дальние рейсы, и часто заднее сиденье пустует. Я уже повсюду побывал, и в Максуэлл-Фидде, и где хочешь. — Он ткнул в Ферджи пальцем, как будто тот в чем-то провинился. — Слушай, если захочешь куда-нибудь смотаться, звякни. Звякни в Транспортный отдел и спроси Портера.

Ферджи немного оживился.

— Да? Спросить Портера? Капрала, что ли?

— Рядового, — кратко ответил Портер.

— Сержант, — окликнул меня Валентайн-авеню, вглядываясь в вечернюю мглу, — смотри, уже совсем темно.

Где же сейчас мой братишка, мой Холден? «Пропал без вести». Я в это не верю. Я не могу себе этого представить! Правительство Соединенных Штатов врет. Врет мне и всей нашей семье.

Я никогда не получал более лживого сообщения.

Как же это, ведь он прошел всю войну в Европе без единой царапины. Мы видели Холдена прошлым летом перед его отправкой на Тихий океан. Он выглядел неплохо… А теперь на тебе, пропал без вести…

Пропал, пропал… Вранье! Всё они врут! Он не мог пропасть без вести! Уж кто-кто, а Холден не пропадет без вести. Он сейчас здесь со мной, в этом грузовике. Или дома в Нью-Йорке. Или в Пенти, в средней школе. («Из вашего мальчика мы сделаем настоящего мужчину!.. Занятия в каменных корпусах современной постройки».) Да, да, он сейчас в Пенти, он никогда не бросал школу. Или на Кейп-Коде сидит на ступеньках и грызет ногти. Или играет со мной в теннис и, когда попадает в сетку, орет, чтобы я подавал с края площадки. Пропал без вести! Да разве можно врать о таких вещах! И как только наше правительство до этого докатилось? Какой в этом смысл?

— Эй, сержант, хватит тянуть волынку, пора начинать. Подать сюда красоток! — снова крикнул тот неугомонный из глубины кузова.

— Сержант, а что там будут за девочки? — спросил меня кто-то.

— Не знаю, какие сегодня, — сказал я, — но обычно там бывают довольно миловидные девушки. — То есть, как бы это сказать ему получше, ну, в общем, ничего девушки. Они. изо всех сил стараются тебя обворожить. Спрашивают, откуда ты, и когда скажешь им, то они повторяют название города так, словно в конце стоит восклицательный знак. Кто-нибудь из них обязательно спросит, не знаком ли ты с Дугласом Смитом, капралом авиации США. Дуг живет в Нью-Йорке, и ты должен его знать. Ты отвечаешь, что ничего о нем не слыхал и что Нью-Йорк слишком большой город. Ведь ты решил пока не жениться на Хелен, чтобы ей не пришлось ждать своего солдата целый год, а то и целых шесть лет, и поэтому ты приехал потанцевать с незнакомой девушкой, которая знает Дугласа Смита и которая к тому же прочла все, что написано Ллойдом К. Дугласом. Ты танцуешь под звуки джаза, а думаешь о чем угодно, только не о том, как и с кем ты танцуешь. Не забывает ли твоя сестричка Фиби выводить собаку и не слишком ли она дергает твоего Джои за поводок? Эта девочка его когда-нибудь задушит!

— Никогда не видал такого сильного дождя, — сказал парень с Валенгайн-авеню. — Ферджи, ты видел что-нибудь подобное?

— Видел что?

— Дождь такой.

— Сейчас вижу…

— Хватит тянуть волынку, пора начинать, подать сюда красоток! — Неугомонный парень пододвинулся ближе, и я наконец увидел его лицо. Он такой же, как все на этом грузовике. Мы все тут друг на друга похожи.

— Сержант, а откуда лейтенант, которого мы ждем? — не унимался парень с Валентайн-авеню, той, что «почти в Бронксе».

— Право, не знаю, — ответил я, — его прислали к нам в городок всего два дня назад. Говорят, на гражданке он жил где-то тут недалеко.

— Недурно, правда? Служить близко от дома! — воскликнул парень с Валентайн-авеню. — Эх, служить бы мне в Митчел-Филде. Полчаса — и дома!

Митчел-Филд… Лонг-Айленд… Здорово мы тогда повеселились! Порт-Вашингтон, суббота, ясный летний день… Рэд сказал: «Побывать на ярмарке тебе не повредит. Там сейчас есть на что посмотреть!» Я схватил Фиби, с ней была ее подруга Минерва (это имя меня поразило в самое сердце), посадил их обеих в машину и пошел искать Холдена. Найти его мне не удалось, так что Фиби, Минерва и я поехали без него.

На ярмарке мы пошли посмотреть выставку телефонов фирмы «Белл», и я сказал Фиби: «Смотри, вот телефон, который напрямую соединен с автором книг об Элси Фэрфилд». Фиби, как это бывает с Фиби, запрыгала от радости, схватила трубку и дрожащим голоском говорит: «Здрасте, это Фиби Колфилд с международной ярмарки. Вы меня не знаете, но я люблю ваши книги, они, по-моему, местами очень даже замечательные. Мои папа и мама сейчас со своим театром в Грейт-Нек, они играют в «Смерти в отпуске». Мы здесь целый день купаемся в океане, но в Кейп-Коде вода лучше. Пока!» А потом мы вышли из павильона и встретили Холдена с Хартом и Керки Моррисом. Холден был в моей фланелевой рубашке, без пиджака. Он подошел к Фиби и сказал: «Не будете ли вы любезны дать мне ваш автограф», а Фиби обрадовалась, что ее братец нашелся, и ткнула его кулачком в живот. Потом Холден сказал: «Давайте мотать отсюда, надоела агитация. Пошли на чем-нибудь покатаемся. Ну ее, эту свалку!»

И они хотят меня уверить, что он пропал без вести. Кто пропал? Ходден? Только не он! Он сейчас на международной ярмарке, и я знаю, где он там. Я точно знаю, где он. И Фиби знает. А не знает, так я ей объясню… Пропал… Пропал… Какая чушь!

— А от твоего дома до Сорок второй улицы долго добираться? — спросил Ферджи у парня с Валентайн-авеню.

Валентайн-авеню задумался, взволнованный этим вопросом, и ответил:

— От моего дома до кинотеатра «Парамаунт» на метро сорок четыре минуты. Это точно высчитано. Я даже выиграл пари у моей девушки, мы поспорили на два доллара, только я у нее не взял.

Потом Мемфис-и-Даллас заявил:

— Надеюсь, девчонки там не совсем желторотые. А то желторотые смотрят на меня как на старого хрыча.

— Я там всегда стараюсь не потеть, — сказал Ферджи. — На этих солдатских танцульках всегда жуткая жарища. Женщины не любят, когда от мужчины несет потом. Даже моя жена не любит, когда от меня несет потом. Когда она потеет, это совсем другое! Женщины… они особые…

Раздается страшный удар грома, и все мы вздрагиваем. Я приподнимаюсь, и парень с Валентайн-авеню притискивается к Ферджи, чтобы мне было куда встать. Доносится чей-то голос из передней части кузова:

— Сержант, ты в Атланте был?

Все ждут, что опять грохнет.

— Нет, — ответил я, — не был.

— Неплохой городишко!

Внезапно из темноты возникла фигура лейтенанта Отдела организации досуга. Лейтенант весь мокрехонький. Он заглянул под брезент — пора четверым убираться. Капюшон, торчащий у него над фуражкой, придает ему сходство с мифическим единорогом. Лицо у него тонкое и юное, мокрое-мокрое, и в глазах совсем не видно уверенности в том, что он оправдает надежды, возложенные на него Отечеством. Он посмотрел на мои нашивки, которым сейчас следовало бы скрываться под рукавами пропавшего плаща (со всеми письмами).

— Сержант, ты ответственный? — спросил он.

Приглашайте дам…

— Я, сэр.

— Сколько здесь человек?

— Разрешите, сэр, я еще раз посчитаю.

Я повернулся к ребятам и сказал:

— Каждый пусть зажжет спичку, я буду вас пересчитывать. — И сразу четыре человека, а может, и пять, зажгли спички. Я сделал вид, что считаю.

— Тридцать четыре, включая меня, — объявил я.

Лейтенант покачал головой.

— Многовато, — сказал он, а я посмотрел на него так, будто узнал об этом только сейчас.

— Я сам обзвонил все канцелярии штабов, — сказал он с укоризной, — и передал приказание, чтобы от каждой эскадрильи послали на танцы только пять человек.

Я снова сделал вид, что всю серьезность положения понял только теперь. Сейчас я ему посоветую застрелить четверых. Вызвать солдат, умеющих расстреливать тех, которые любят ездить на танцы, и вся недолга.

— Сержант, ты знаешь мисс Джексон? — спросил меня лейтенант.

— Знаю, — ответил я, а ребята даже дымить перестали: прислушиваются.

— Так вот, сержант, мисс Джексон сегодня утром позвонила и сказала, чтобы прислали ровно тридцать человек. Поэтому, как это ни печально, четверым придется слезть. — Он посмотрел мимо меня вглубь кузова, давая понять, что это наше внутреннее дело. — Как вы это уладите, меня не касается, — сказал он в мокрую тьму, — но уладить придется.

Я искоса взглянул на ребят.

— Кто из вас не записался на танцы? — спросил я.

— Чего ты на меня так смотришь? — возмутился Валентайн-авеню. — Я-то записался!

— Кто не записался? — крикнул я. — Кто пришел сюда просто потому, что узнал от тех, кто записался?

Ну, думаю, сейчас я, кажется, нашел правильное решение.

— Поживее, сержант, — сказал лейтенант, засовывая голову в кузов.

— Кто не записался — слезай! — гаркнул я.

Кто не записался — слезай… Я еще никогда в жизни не был такой сволочью.

— Сержант, мы тут все записались! — сказал Валентайн-авеню. — У меня в эскадрилье человек семь записалось.

Хорошо, думаю, сейчас я все улажу. Я им предложу блестящий выход.

— Кто из вас добровольно откажется от танцев с тем, чтобы пойти в кино на территории городка?

Молчание. И вдруг стал тихонько пробираться к выходу Портер (который Мемфис-и-Даллас). Ребята поджали ноги, чтобы дать ему пройти. Я тоже чуть отодвинулся. И никто ему не крикнул: «Куда прешь!» Затем поднялся со своего места Ферджи.

— Черт с ними, с танцами, — сказал он, — женатики будут сегодня вечером своим благоверным письма писать.

Ферджи спрыгнул с грузовика. Теперь нужны еще два «добровольца».

— Еще два человека! — заорал я во всю глотку.

Вот я сейчас до них доберусь! Они у меня попляшут! Неужели эта танцулька — такое уж большое счастье? Неужели они так глупы? Может, они думают, что там им споют «Мари» и они услышат нежный голос трубы перед последним куплетом? Что творится с этими идиотами! Что творится со мной? Почему мне хочется, чтобы они все поехали? Да я и сам вроде непрочь поехать. Вроде! Ну, рассмешил. Да ты только об этом и мечтаешь, Колфилд…

— А ну, — крикнул я, — два человека, крайние слева, выходи! Живо! Кто б там ни был, выходи давай.

К выходу направляется тот самый беспокойный парень, что орал насчет красоток. А я-то и не знал, что один из двух крайних слева — это он. Он бросается в холодную мглу дождя, темную, как черная тушь. Потом медленно и нерешительно слезает с грузовика солдат чуть поменьше ростом, совсем еще мальчишка. Он стоит под дождем в своей вымокшей, скукожившейся пилотке, стоит и смотрит на лейтенанта, будто ждет приказаний. Ему лет восемнадцать, не больше, но он не похож на маменькиного сынка.

— Я был в списке, — сказал солдат, поймав взгляд лейтенанта, — я записался, когда тот парень только начал составлять список. Как раз в тот самый момент.

— Нет, солдат, не выйдет это дело, — ответил лейтенант и обратился ко мне: — Сержант, все в порядке?

— Вы можете спросить у Острэндера, — сказал солдат лейтенанту, а потом заглянул под брезент и крикнул: — Эй, Острэндер, ведь правда, я был первый в списке?

А дождь, как на грех, все льет и льет, и парень уже совсем в промок. Я высовываю руку из-под брезента и поднимаю воротник его плаща.

— Острэндер, скажи, разве я не был первым в списке?

— В каком списке? — откликнулся Острэндер.

— В списке тех, кто захотел поехать на танцы.

— В чем дело? — возмутился Острэндер. — Я лично в списке был.

Ну и болван же этот Острэндер.

— Ну разве я не был первым в списке? — выкрикнул солдат срывающимся голосом.

— Почем я знаю, — ответил Острэндер, — может, был, а может, и не был.

Стоявший под дождем солдат рывком, повернулся к лейтенанту:

— Ну, честное слово, я был первым в списке. Этот парень из нашей эскадрильи, тот, который сидит в канцелярии штаба, знаете, чернявый такой, вот он как раз только-только стал составлять список, как я уже записался. Я самый первый!

— Ну ладно уж, черт с тобой, садись! — вдруг рявкнул лейтенант.

Парень залез в кузов, ребята быстро освободили ему место, и мы поехали.

— Сержант, — спросил меня лейтенант, — где здесь можно позвонить?

— Знаю, сэр. Вот будем проезжать мимо саперов, я вам покажу.

Машина проползла по рыжеватой топкой земле, и вскоре мы подъехали к расположению саперов.

— Мам, это ты? — крикнул лейтенант в трубку. — Привет. Все в порядке, мама. Да, мама, приеду… наверно, в воскресенье, если отпустят, обещали отпустить. Мам, Сара-Джейн дома?.. А как бы с ней поговорить? Да, мама, в воскресенье, если смогу…

С минуту помолчав, лейтенант говорит:

— Сара-Джейн, это ты?.. Отлично. Полный порядок. Я все устроил. Я уже сказал маме, наверно, в воскресенье, если отпустят… Послушай, Сара-Джейн. Ты никуда не собираешься?.. Плохо. Очень плохо… Послушай, а как машина? Починила? Отлично, отлично. Почти бесплатно… — Голос лейтенанта становится нарочито безразличным. — Послушай, Сара-Джейн, не могла бы ты сейчас приехать к мисс Джексон? Я везу наших ребят к ней на танцы. Ну ты ведь знаешь мисс Джексон, правда? Понимаешь, какая тут неприятность получается, там будет на одного кавалера больше. Да… Да… Да… Ну, я понимаю, что дождь. — Его голос вдруг становится уверенным и жестким: — А я и не прошу тебя, девочка. Я просто сообщаю. Я хочу, чтобы ты сейчас же приехала к мисс Джексон, ясно? А мне плевать… Ну давай, быстро… Пока.

Лейтенант повесил трубку. Промокшие до костей, плетемся мы сквозь этот тоскливый мрак назад, к грузовику.

Где же ты, мой Холден? Нет, ты не мог пропасть. Брось дурака валять, покажись! Объявись, где бы ты ни был! Слышишь? Сделай это для меня! Ну хотя бы потому, что я все так отлично помню. Я просто не могу забыть все хорошее, что было в моей жизни. Послушай, Холден, подойди к кому-нибудь, ну, скажем, к какому-нибудь офицеру или солдату, и скажи, что ты — это ты и что ты не пропал, не погиб и всякое такое.

Ну, право же, не морочь людям голову, ведь ты жив, правда? Не смей брать на пляж мой купальный халат! Не залезай на мою сторону корта, принимай мячи на своей! Не свисти! Сиди за столом прямо!..

(перевод В. Вишняка)