Рашель

Картина первая

День. За окнами хлещет дождь. Зал в замке д’Ювиль, покинутом его владельцами и занятом пруссаками. Музейная роскошь, но всюду умышленная порча и разрушение. У портретов прорезаны дыры на месте ртов, в них вставлены фарфоровые трубки. У женщин на портретах пририсованы углем усы. Разрубленные гобелены, простреленные окна.

Роскошно накрытый стол для завтрака. В камине огонь. Фарльсберг сидит, положив ноги на каминную доску, читает корреспонденцию,

Стук в дверь. Входит Ледевуар с конвертом.

Ледевуар. Господин командир полка, вам срочная депеша.

Фарльсберг (прочитав депешу). Унтер-офицер, кричите — ура!

Ледевуар. Ура! Ура! Ура!

Фарльсберг. Ступайте, а ко мне пришлите трубача!

Ледевуар уходит.

Победа! Мир! Победа! Мир!

Господь Германию благословляет!

Сам император армию благодарит!

Германские войска в Париж вступают!

Париж, ты — наш! Париж, ты — наш!

Пусть побежденный враг трепещет,

Кляня в отчаяньи судьбу.

В Париже наши сабли блещут,

Враг слышит прусскую трубу!

В Париж сейчас идут гусары,

Дрожит под конницей земля,

Молчат в смятении бульвары

И Елисейские Поля!

Париж, ты — наш, ты побежден!

Замри в волнении, без гласа,

О, побежденная земля!

Ты видишь прусские кирасы

И на вальтрапах вензеля!

Там валом валят легионы,

И небо колют их штыки.

Ведут бесстрашные тевтоны

В Париж пехотные полки!

О, город-светоч! О, Париж!

Теперь ты жалок, ты молчишь!

Тебя сковал безумный страх,

Ты пред тевтоном лег во прах!

За окнами послышался кавалерийский марш.

Фарльсберг распахивает окно.

Здорово, кирасиры!

Хор за окном: Здравие желаем, господин командир!

Марш удаляется, Фарльсберг закрывает окно.

Входит Трубач, вытягивается перед Фарльсбергом, тот жестом показывает ему, что нужно стать возле стола. Трубач становится. Входит Ледевуар.

Ледевуар. На завтрак к вам явились адъютанты.

Фарльсберг. Проси.

Входят Кельвейнгштейн, Гросслинг, Шейнаубург и Эйрик — в мокрых плащах, в забрызганных грязью ботфортах.

Кельвейнгштейн. Имеем честь явиться, граф.

Фарльсберг. Я рад вас видеть, господа.

Офицеры снимают плащи.

Сейчас депеша поступила,

Армия в Париж вступает,

Наш император заключает мир!

(Кельвейнгштейну): Прочесть депешу в эскадронах! (Трубачу): Труби!

Трубач трубит.

Да здравствуют непобедимые германские войска!

Офицеры. Да здравствует Германия!

Фарльсберг. Здоровье императора!

Офицеры. Вильгельм! Вильгельм! Вильгельм!

Фарльсберг (Трубачу.) Ступай!

Трубач уходит.

Гросслинг.

Как счастливы гусарские полки,

Они сейчас идут в столицу!

Шейнаубург.

А мы здесь умираем от тоски!

Доколе нам в Нормандии томиться?

Эйрик.

Здесь скука сердце ранит,

Дождь целый месяц барабанит,

Повсюду только грязь и лужи,

И с каждым днем погода хуже.

Все ставни жалобно скрипят.

В окно противно бросить взгляд!

И в сердце скука, как игла!

Туман и водяная мгла…

Какая скверная пора!

О, гнусная нормандская дыра!

Фи дон! Фи дон!

Фарльсберг. А как прикажете быть мне? Велеть убрать все облака на небосклоне?

Эйрик.

Я этот замок презираю,

Я в нем от сплина умираю…

Фи дон! Фи дон!

Фарльсберг. Опять фи-фи! Вы все слыхали? Недаром вас в полку прозвали Фифи, Фифи, мамзель Фифи!

Кельвейнгштейн. Фифи! Фифи! Мамзель Фифи!

Эйрик. Фи дон!

Кельвейнгштейн.

Она грустит, она одна!

Мамзель Фифи, глоток вина!

Эйрик. Я осушу бокал до дна!

Фарльсберг. Фифи скучает, ах, беда!

Эйрик. Здоровье ваше, господа!

Все вместе. Фи-фи! Фи дон! Фи-фи!

Эйрик. Глоток, и вдребезги бокал! (Разбивает бокал.)

Фарльсберг. Ну, что ж, теперь вам легче стало? Эй, вестовые, новые бокалы!

Вестовые подают новый сервиз,

Эйрик.

Ах, эта дама на стене,

Как надоела она мне!

Ее хочу я ослепить!

Фарльсберг. Я вас готов развеселить, что ж, ослепите!

Эйрик стреляет два раза из револьвера и пробивает глаза портрету.

Офицеры. Ах, браво, браво, выстрел меткий! Она ослепла! Браво, детка! Фифи, Фифи, мамзель Фифи! Браво, браво, браво! Стрелку Фифи и честь и слава!

Эйрик.

Нет-нет, не кончена расправа!

Коль кирасир ты боевой,

Будь первым и в стрельбе и в рубке!

Эй, ты, французская голубка,

Прощайся с бедной головой!

Вынимает палаш, отрубает Венере голову.

Гросслинг, Шейнаубург, Эйрик. Она мертва, она мертва! За упокой ее души! (Пьют.)

Эйрик.

Но что всего сильнее бесит,

Повсюду гробовая тишина.

Колокола молчат окрест!

Проклятые французы!

Они молчат нарочно,

В молчаньи этом их протест!

Шейнаубург. Граф, это совершенно верно!

Эйрик.

Упрямство их пора сломить.

Граф, прикажите им звонить!

Офицеры.

Пора развеять скуки сон!

Один дин-дон! Один дин-дон!

Кельвейнгштейн. Что делать в этакой норе?

Фарльсберг. Эй, вестовые, пригласить ко мне кюре!

Офицеры.

Нас развлечет звон колокольный,

Он оживит кружок застольный.

Лишь он прогонит скуки сон!

Один дин-дон! Один дин-дон!

Входит Шантавуан.

Фарльсберг. Почтеннейший кюре, прошу садиться. Я пригласил вас, чтоб спросить — зачем нет звона в вашей церкви? Скучает кирасирский полк.

Шантавуан. Бог поразил мое отечество войной, войною тяжкой и кровавой. И многие из наших прихожан убиты, другие без вести пропали, родные их все в трауре. Живем в страданьи и печали. Наш колокол умолк.

Фарльсберг.

Да, это грустно!

Но, может быть, велите вы

Хоть раз ударить в колокол,

Чтобы рассеять гнет могильной тишины?

Шантавуан. Не властен это сделать, граф. Мой пономарь, он человек упорный, по сыну носит траур он. Я знаю, он откажется звонить.

Фарльсберг.

Печально! Но, может быть,

Вы нам ключи дадите?

На колокольню мы пошлем солдат,

Пусть колокол немного нас повеселит.

Шантавуан. Простите, граф! На колокольню вход забит, пустить туда чужих я не могу. Мне прихожане скажут, что без нужды я в церковь вход открыл врагу.

Эйрик (как бы про себя).

Я знал кюре в другом селеньи,

Он был упрям и злонамерен,

В один прекрасный день он был расстрелян

Перед церковною стеной.

Фарльсберг. Маркиз фон Эйрик, извольте замолчать!

Шантавуан (Эйрику). Был расстрелян? Не знаю я, какое преступленье он совершил против отчизны. Но если он виновен, я уверен, что бог его рассудит в иной, нездешней жизни. И здесь пусть будет скорый суд прославлен! И если я виновен, я чашу осушу до дна. Виновен? Пусть, как это изваянье, я буду обезглавлен (указывает на обезглавленную Венеру), хоть и не знаю, в чем его вина! Но волю прихожан я не нарушу и не пойду я против совести моей. Так делал я всегда, свою спасая душу, и буду поступать так до последних дней. Мне душу жаль, но мне не жаль дряхлеющего тела. Маркиз, я не боюсь расстрела!

Фарльсберг. Кюре, маркиз шутил, и очень неудачно!

Кельвейнгштейн. Да, неудачно, и сам он это видит.

Гросслинг, Шейнаубург. Обидел вас он шуткой мрачной.

Эйрик (в сторону). Я не шутил, кюре нас ненавидит!

Шантавуан. Я не в претензии, о, нет! Но если вы дадите повеленье на колокольню силою войти, мы не окажем вам сопротивленья. Вам безоружные не станут на пути.

Фарльсберг.

Кюре, задели вас невольно.

Не будем поднимать вопрос больной.

Никто к вам не пойдет на колокольню,

Живите мирно за своей стеной!

Мое почтенье!

Шантавуан. А вам мое благословенье. (Эйрику.) А вам, маркиз, особенно желаю, пусть небо вас хранит на жизненной дороге! (Уходит.)

Фарльсберг (Эйрику). Лейтенант, я накажу вас строго, я не позволю страсти разжигать!

Эйрик. Своих врагов я ненавижу!

Фарльсберг. Я сам аббата не люблю, но смысла в спорах с ним не вижу.

Эйрик. Слушаю, господин командир полка! Один дин-дон… один дин-дон…

Шейнаубург. Один дин-дон!..

Кельвейнгштейн.

Позвольте, господа!

Меня вдруг охватило вдохновенье.

Блестящая идея!

Гросслинг. Идея? Говорите, мы — в волненьи!

Эйрик. Обрадуйте, барон, нас поскорее!

Кельвейнгштейн. Прогнать нам надо скуку прочь. И вот вам мой проект — веселый и приличный: пошлем за дамами в Руан, там славный дом публичный. И будем пировать всю ночь!

Эйрик. Великая идея!

Гросслинг, Шейнаубург. Один дин-дон! Один дин-дон!

Фарльсберг.

Да вы затейник, мой барон!

Вы опьянели от французской водки?

Представьте, в замке — штаб полка.

А в нем — кокотки!

Шейнаубург. О, граф, мы молим — разрешите!

Гросслинг. О, граф! О, граф! Ну, прикажите!

Эйрик. Мы можем пировать всю ночь!

Фарльсберг.

И слушать не хочу — подите прочь.

Привести в штаб полка жриц любви?

Что же вы, в самом деле, взбесились?

Офицеры. Господин командир! Господин командир!

Кельвейнгштейн. Уверяю, все будет прилично!

Офицеры.

Озарится огнем опостылевший зал,

Мы поднимем с шампанским бокал,

Мы разгоним печальный туман!

Господин командир, разрешите!

Фарльсберг. Ну, довольно, я спорить устал, разрешаю.

Офицеры. Да здравствует наш командир, друг младших офицеров! Да здравствует блестящий пир, веселие без меры!

Кельвейнгштейн. Эй, вахмистра ко мне!

Входит Ледевуар.

Вы возьмете здесь крытый фургон

И отправитесь срочно в Руан,

В дом публичный Телье.

Пусть хозяйка пошлет

К нам на ужин сюда пять девиц,

Но сказать — наилучших!

Ледевуар. Точно так, понимаю!

Кельвейнгштейн.

И скажите хозяйке,

Что я шлю ей привет

И от сердца всего обнимаю!

Ну, ступайте! Марш! Марш!

Ледевуар уходит.

Дин-дон!

Офицеры. Ура! Дин-дон! Ура!

Поднимем выше кубки!

За женские веселые глаза,

За пухленькие губки!

Фарльсберг. Фи-дон! Стыдитесь, кирасиры! Ну, так и ждешь, что вы начнете кувыркаться!

Офицеры.

Подать парадные мундиры!

Эй, вестовые, одеваться!

Занавес