Расколотое королевство

Глава 8

На следующий день мама все-таки оставляет меня дома, не сдерживая обещания. Док Джоши выписал меня с одним условием: эту неделю я проведу дома. Не ожидала, что родители последуют его указаниям, но они меня удивили.

Не сказать, чтобы прошедшие шесть дней были веселыми. Травмы хорошо заживают. Я больше не испытываю затруднений при дыхании и могу ходить. Но создается впечатление, что чем лучше я себя чувствую, тем напряженнее становится атмосфера в доме. Мама постоянно критикует меня. Младшая сестра – Дилан – едва ли перекинулась со мной парой слов. Старшая – Паркер – даже не приехала меня навестить. Я провела в больнице неделю, а она даже не удосужилась проведать меня?

Завтра мне предстоит вернуться в школу, и я даже думать не хочу, как меня там встретят, раз уж даже собственная семья не особо-то жалует.

Вечер воскресенья я провожу, шатаясь по дому, который кажется таким знакомым и таким чужим одновременно. В моей комнате пахнет, как в запертом подвале, словно она простояла закрытой все три года, что я училась в школе-пансионе. Покрывало на кровати кажется незнакомым, как и белый ламинированный стол в углу и небольшая коллекция школьной формы в шкафу, состоящая из рубашек и свитеров.

Белые стены сияют чистотой. Фиолетово-голубое покрывало на кровати и шторы в тон со складками от картонки, в которую они были упакованы, – единственные яркие пятна во всей комнате.

Я перебираю вешалки: одежды у меня не так уж и много. В центре висят два дорогих темных шерстяных блейзера, украшенные красно-бело-золотистой вышивкой на нагрудных карманах. В накладном кармане одного из них я нахожу скомканную бумажную салфетку. Слева от блейзеров – ряд белых рубашек: три с длинными рукавами и две с короткими. Рядом с ними висят худи на молнии и темно-синий свитер. На полу стоят пара белоснежных теннисных туфель, судя по виду – да и по запаху – совершенно новых, и поношенные черные лоферы.

Еще у меня есть три пары джинсов, две пары леггинсов и две дурацкие плиссированные юбки в темную сине-зеленую клетку. Последние, видимо, часть моей школьной формы. Мама сообщила мне, что я учусь в частной академии «Астор-Парк», самой привилегированной (и самой дорогой) частной школе в штате. Так решилась загадка, каким образом я познакомилась с Фелисити и Истоном, и, вероятно, с Кайлом, хотя мне до сих пор не все понятно.

Мама не стала объяснять, почему я учусь в «Астор-Парке» или почему три года провела в школе-пансионе в Нью-Йорке. А еще не предупредила меня, что на протяжении тех лет, пока я отсутствовала, моя спальня служила кладовкой, а все мои личные вещи отдали в секонд-хенд. Когда я спросила ее, где мои сумка и телефон, она сказала, что они уничтожены в аварии. Эти новости так огорошили меня, что пропало всякое желание задавать еще какие-либо вопросы. Я надеялась, что смогу сложить кусочки моего прошлого благодаря телефону – в нем фотографии, переписка, странички в социальных сетях, но из-за аварии это стало невозможным.

Оставшаяся часть шкафа пустует. В маленьком комоде напротив кровати я нахожу нижнее белье, простые бюстгальтеры и парочку милых толстовок. Должно быть, у меня поменялся вкус, стал более скромным. Но все равно трудно поверить, что это вся моя одежда. Смутно припоминаю, что когда-то этот стенной шкаф ломился от шмоток, которые я покупала в Forever 21 и Charlotte Russe. Они были дешевыми, но прикольными и яркими.

Видимо, когда я училась в школе-пансионе, мои вкусы изменились, став такими же пресными, как диетические хлебцы. Не уверена, что это прогресс. Я копаюсь в столе, пытаясь отыскать ключи к своему прошлому, но там ничего нет: ни старых открыток, ни фотографий, ни даже исписанных карандашей. Все вещи в ящиках новые. Даже в тетрадях нет ни единой записи, как будто завтра первый школьный день, а не третий месяц семестра.

В верхнюю тетрадь вложены расписание и карта школы. Я вытаскиваю их. Математика, история феминизма, музыка. Оглядев комнату, я нигде не нахожу свою скрипку. Она осталась в школе?

Выскочив за дверь, я зову маму.

– Что стряслось? – спрашивает она, появившись у подножья лестницы с кухонным полотенцем в руках.

– Где моя скрипка?

– Твоя что?

– Моя скрипка. Я ведь все еще играю, да? У меня в расписании стоит музыка. – Я показываю ей его.

– Ах, вот в чем дело. – Она презрительно фыркает. – Ты уже почти не играешь, но тебе нужны были курсы по выбору, и мы записали тебя на музыку. Ты пользуешься школьной скрипкой.

Мама уходит. Ответ получен, но он не кажется мне исчерпывающим. Я снова потираю запястье, собираясь вернуться в свою комнату, но вдруг замечаю фотографии, развешенные на стене коридора. Что-то в них не так. Я медленно подхожу и внимательно разглядываю каждую. Вот снимки моей старшей сестры Паркер, с рождения до свадьбы. Фотографии Дилан, моей младшей сестры, заканчиваются ее девятым днем рождения, значит, сейчас она в восьмом классе.

В конце коридора висит семейный фотопортрет, и снят он, похоже, относительно недавно, потому что я на нем отсутствую. Видимо, это был ужин в отеле или типа того, судя по высоким потолкам, огромным картинам в позолоченных рамах и обитым бархатом стульям. Все нарядно одеты: папа в черном костюме, мама в красном платье со стразами, на Паркер простое черное платье и жемчужное ожерелье, а на Дилан свитер и фиолетовая юбка. У всех на лицах улыбки – даже у Дилан, которая язвительно выдавила из себя «А, это ты», когда я вернулась домой, и тут же исчезла в своей комнате, не желая больше со мной пересекаться.

И именно этот семейный портрет дает ответ на вопрос, что же не так с фотографиями на стенах: меня нет ни на одной из них.

Моя семья в буквальном смысле вычеркнула меня из своей жизни.

Чем я провинилась три года назад: подожгла дом, убила нашего питомца, любимца всей семьи? Я роюсь в памяти, но там пусто. Даже не могу вспомнить, как меня выслали. Самое четкое сохранившееся воспоминание – свадьба Паркер четыре года назад. Помню, как рассердилась, что мне не налили шампанского во время тоста, но потом все-таки раздобыла себе немного в компании с миниатюрной темноволосой девочкой, вроде бы моей кузиной Дженнет. И нам обеим стало плохо после первого же фужера. Наверное, стоит ей позвонить. Может, она сможет помочь мне заполнить пробелы, раз никто в этом доме не горит желанием.

Я тащусь на первый этаж, чтобы найти маму. Она моет посуду. Синий джинсовый фартук повязан вокруг талии, губы недовольно поджаты.

– Что опять? – с раздражением спрашивает она.

– Можно мне взять твой телефон?

– Зачем? – Раздражение переросло в подозрение.

Я прячу руки за спиной и изо всех сил стараюсь не выглядеть виноватой – ну что такого в том, чтобы поболтать с собственной кузиной?

– Я думала позвонить Дженнет.

– Нет, она занята, – безразличным тоном отвечает мама.

– Но сейчас девять часов вечера, – возражаю я.

– Уже поздно, чтобы кому-то звонить.

– Мам…

Трель дверного звонка раздается прежде, чем я успеваю закончить фразу. Мама бормочет что-то вроде «слава богу», ставит кастрюлю, которую только что драила, на сушилку и торопливо идет к входной двери.

Я смотрю на ее сумку: из нее торчит телефон и так и манит меня. Интересно, она заметит, если я позаимствую его хотя бы минут на десять? Осторожно крадусь вдоль кухонной столешницы. Что сделает мама, если поймает меня? Мой собственный телефон она уже забрать не сможет, думаю я, ощущая легкий прилив паники.

– Это твой парень, пришел повидать тебя, – объявляет мама и, схватив меня за локоть, добавляет шепотом: – Мальчик учится в «Асторе».

Я собираюсь спросить, откуда она это знает, когда вижу его: Кайл Хадсон стоит рядом с дверью и с любопытством оглядывает мой дом, как будто ни разу здесь не бывал. На нем джинсы в обтяжку, слишком тесные для его коренастой фигуры, и темно-синяя школьная спортивная куртка с точно такой же вышитой эмблемой слева на груди, как на кармане моего блейзера.

– Я заехал узнать, как у тебя дела, – говорит он, почти не глядя на меня.

– Все хорошо.

Это первый раз за всю неделю, когда он поинтересовался моим самочувствием.

Кайл шаркает ногой по плитке.

Мама щипает меня за бок.

– Хартли хочет сказать, что очень рада твоему визиту. Просто она потрясена, насколько заботливый у нее бойфренд. Присаживайся, – она указывает на диван в гостиной. – Принести тебе чего-нибудь?

Кайл качает головой.

– Я хотел взять Харт-лэй в «Френч-твист». Там собираются наши из «Астора».

Я сжимаю зубы. Мне совсем не нравится, как он произносит мое имя.

– Конечно, – весело щебечет моя мать. – Пойду принесу кошелек.

Но она остается на месте, ожидая, что Кайл остановит ее. А он лишь поднимает брови в предвкушении.

– Знаете, я устала. – Я освобождаюсь от маминой хватки. – Мне не хочется тусоваться.

– Мы не собираемся в клуб, Харт-лэй. Это всего лишь пекарня.

Да, он правда сама забота.

– Она поедет. Может, переоденешься? – предлагает мама и уходит, чтобы принести деньги.

Я опускаю глаза на свои темные потертые джинсы и темно-синюю толстовку с белыми полосками на рукавах.

– А что не так с моей одеждой?

– Все, – отвечает Кайл.

Я поднимаю подбородок.

– Я не буду переодеваться.

– Ну и ладно. Твои проблемы. Только не жалуйся мне, когда тебя поднимут на смех.

– Поднимут на смех? Мы что, в средней школе? Кому какое дело, во что я одета? – Я раздраженно качаю головой, а потом, не испытывая желания оказаться с ним в одной машине, добавляю: – И вообще, я могу сама доехать.

– Тебе нельзя. У тебя нет водительского удостоверения, – вернувшись с кошельком, говорит мама и напоминает мне: – Оно пропало вместе с твоей сумкой.

Об этой проблеме я не подумала.

– Но мам…

– Не хнычь! Вот двадцать долларов. – Она сует банкноту мне под нос. – Этого должно хватить.

Кайл морщится.

– Да, вполне, – заявляю я и убираю двадцатку в карман.

– Отлично. Желаю вам хорошо повеселиться. – Мама чуть ли не выпихивает меня за порог.

Как только дверь за моей спиной захлопывается, я поворачиваюсь к Кайлу.

– Я не верю, что мы вообще встречались. Ты обращаешься со мной, как с какой-то дешевкой, а я не испытываю к тебе совершенно никаких чувств. Если мы еще до этого не расстались, давай сделаем это прямо сейчас.

– У тебя амнезия. Что ты можешь знать? Поехали. – Он показывает пальцем в сторону внедорожника, криво припаркованного на нашей подъездной дорожке. – Фелисити ждет.

– Я не хочу никуда ехать! Сколько раз мне еще тебе повторить?

Он смотрит на меня, потом на небо, потом опять на меня. На его лице застыло раздражение – это видно по сжатым в одну линию губам, глубоким морщинам на лбу и потемневшим глазам.

– Я вообще-то пытаюсь помочь тебе. Ты ведь ни фига не помнишь, верно?

Я киваю, потому что отрицать это не имеет никакого смысла.

– А завтра ты возвращаешься в школу, верно?

Ощущение такое, словно я оказалась на скамье подсудимых и мой папа ведет перекрестный допрос, но снова киваю.

– Тогда ты наверняка хочешь получить хотя бы некоторые ответы сегодня, чтобы завтра и до конца учебы в «Асторе» не слоняться по коридорам, как дурочке?

Я оборачиваюсь и вижу, как с порога мне машет мама, и снова перевожу взгляд на Кайла. Его приманка срабатывает, я не могу отказаться. Не знаю, что ждет меня в пекарне, но он прав: встретиться с одноклассниками в неформальной обстановке во много раз лучше, чем идти завтра в школу с завязанными глазами.

– Хочу получить ответы сегодня, – наконец тихо отвечаю я.

– Тогда поехали.

Он идет к внедорожнику, не дожидаясь меня. Я бегом догоняю его, хватаюсь за ручку дверцы и взбираюсь на пассажирское сиденье.

– И мы расстаемся, – пристегиваясь ремнем безопасности, говорю я.

– Да плевать! – Кайл нажимает на кнопку запуска двигателя. Из динамиков грохочет кантри.

Протянув руку, я убавляю громкость. Кайл бросает на меня убийственный взгляд, но я не убираю пальцы с переключателя. В этой битве победа будет за мной.

– Как долго мы встречались? – спрашиваю я.

– Что?

– Как долго мы встречались? – повторяю еще раз.

Если уж сегодня будет вечер ответов на мои вопросы, пора получать их уже сейчас.

– Не знаю.

Фелисити что-то говорила о том, что наш роман начался почти сразу же, как я перевелась в их школу. Если предположить, что учеба началась в конце августа, а сейчас близится День благодарения, то мы встречаемся не дольше трех месяцев.

– Я спрашиваю не про конкретную дату, а общий срок.

Он неловко ерзает.

– Наверное, несколько недель.

– Недель?

– Ну да, недель.

У него проблемы либо с памятью, либо с математикой. А может, и с тем, и с другим.

– Мы занимались сексом? – Меня тошнит от одной только мысли об этом, но я должна знать наверняка.

– Ага. – Он усмехается. – Я только поэтому и согласился с тобой встречаться. Знаешь, тебе даже пришлось умолять меня. Ходила за мной по коридорам, садилась рядом за ланчем. Даже оставила свои трусики в моем шкафчике. – Впервые за все время Кайл оживился. – Так что я решил позволить тебе поскакать на моей лошадке.

– Чудесно, – слабым голосом говорю я. Вряд ли можно опуститься еще ниже, и это касается нас обоих. Похоже, мы идеальная пара.

– Еще вопросы? Хочешь знать, когда и где мы занимались сексом?

– Нет, спасибо.

Диетическая кола, которую я выпила после ужина, начинает бурлить в желудке. Иногда амнезия – это даже хорошо, решаю я. Плохо здесь одно – воспоминания, которые мне предстоит вернуть. Я открываю окно и подставляю лицо ветру.

– Тебя сейчас стошнит? – с паникой в голосе спрашивает Кайл.

– Надеюсь, что нет, – невнятно отвечаю я.

Он вдавливает педаль газа в пол. Ох, милый! Я хочу избавиться от тебя не меньше, чем ты от меня.