Распутин. Анатомия мифа

Венценосная чета

Распутин превратился в исторический феномен лишь потому, что близко общался с властелином огромной империи, стал другом царского дома. Не случись этого, никакие личные дарования и способности крестьянина из Сибири на авансцену истории не вывели бы. Поэтому любой рассказ о Распутине неизбежно затрагивает стержневой сюжет: о царе Николае II и царице Александре Федоровне, об их культурном и нравственном облике, духовных запросах, семейном укладе жизни. На эту тему написано невероятно много — как в связи с Распутиным, так и по другим поводам.

Такое пристальное внимание свидетельствует о том, что Николай II является одной из ключевых политических фигур мировой истории XX века. Эта очевидность отнюдь не перечеркивается тем, что в большинстве случаев его образ воссоздается или в темно-мистических, или в незатейливо-гротесковых тонах. Политически и мировоззренчески не ангажированных портретов последнего царя существует немного.

В данном случае описывать жизнь, дела, намерения Николая II, оценивать его роль в контексте сложных общественно-политических перипетий российской истории нет никакой возможности. Поэтому речь пойдет главным образом о личности царя и царицы, об их домашнем укладе. Прежде чем объяснять, почему и как у семейного очага венценосцев появился мужик из Сибири (некоторые начальные моменты этой истории обрисованы в предыдущей главе), нелишне вкратце восстановить историю супружества и характер отношений Николая II и Александры Федоровны.

Эпоха последнего царствования началась в 1894 году, оказавшемся переломным рубежом в истории России. Главным его событием стала смерть императора Александра III и воцарение старшего сына усопшего.

Еще в январе 1894 года стало известно, что Александр III тяжело заболел воспалением легких и несколько дней пребывал в критическом состоянии. От простуды царь излечился, но обострилась давняя почечная болезнь, и на протяжении последующих месяцев его состояние то улучшалось, то ухудшалось, пока не наступили роковые дни октября. Уже с сентября по совету врачей монарх находился в царской резиденции в Ливадии, в Крыму, где несколько недель под контролем лучших отечественных и европейских медиков боролся за жизнь. Развязка наступила 20 октября: в 14 часов 7 минут император скончался.

Согласно закону и традиции, новый государь вступал на престол сразу же после смерти своего предшественника. 20 октября 1894 года царем стал Николай Александрович. Уже через полтора часа после кончины Александра III в маленькой ливадийской церкви Николаю II стали присягать лица императорской свиты и другие должностные чины.

«Милый Ники», которого родственники любили за добрый нрав и хорошие манеры, превратился в самодержца, наделенного огромными властными функциями. Он стал правителем великой мировой державы и главой императорской фамилии, породнившейся почти со всеми королевскими домами Европы. Ему было всего 26 лет.

Для Николая II смерть отца была глубоким потрясением. 20 октября 1894 года он занес в дневник: «Боже мой, Боже мой, что за день! Господь отозвал к себе нашего обожаемого, дорогого, горячо любимого Папа. Голова кругом идет, верить не хочется — кажется до того неправдоподобной ужасная действительность». Любящий и послушный сын переживал не только из-за потери близкого человека. Николая мучили страхи и опасения, связанные с новой для него общественной ролью, с той невероятной ответственностью, которая была возложена судьбой на его плечи.

В качестве наследника он имел мало административного опыта и делами управления до того почти не занимался. Теперь же приходилось учиться трудному делу царского служения. Николай II, как и его отец, верил, что самодержавие — правление независимое и полноправное — является основой государства Российского. Этот принцип не мог подлежать пересмотру. Николай хорошо знал русскую историю, деяния своих предков — а любимыми и особо почитаемыми среди них были царь Алексей Михайлович и отец, император Александр III.

Многократно бывая за границей, государь был прекрасно осведомлен о порядках и в Англии, и во Франции, и в других странах, но никогда не критиковал их. Понимал: то, что хорошо для Англии, совсем необязательно слепо копировать. Англия есть Англия, а Россия — это Россия. Здесь слишком много своего, неповторимого, и жизнь течет по другим законам. Царь видел и знал, что в русской жизни немало плохого и темного. Не сомневался: надо многое улучшить и усовершенствовать. Но все это надо делать постепенно, опираясь на свой, русский, опыт, и здесь западные шпаргалки только навредить могут. Таковы основополагающие принципы политического кредо Николая II.

Это был примерный муж и отец, свой брак он всегда расценивал как великое счастье. В обстановке глубокого траура, вскоре после похорон отца, 14 ноября 1894 года, он соединил у алтаря свою жизнь с жизнью гессенской принцессы Алисы, принявшей православие и при миропомазании получившей имя Александры Федоровны. (По-английски имя ее звучало как Алиис, а по-немецки Аликс.)

Алиса-Александра приходилась внучкой английской королеве Виктории и была дочерью владетельного гессенского герцога Людвига IV и его жены, английской принцессы Алисы. Она родилась в столице герцогства, в городке Дармштадте, в 1872 году. Русский цесаревич и англо-германская принцесса полюбили друг друга еще задолго до свадьбы. Любовь не остыла и потом.

Через десять дней после свадьбы Николай Александрович записал в дневнике: «Каждый день что происходит, я благословляю Господа и благодарю Его от глубины души за то счастье, каким Он меня наградил! Большего и лучшего благополучия на этой земле человек не вправе иметь. Моя любовь и почитание к дорогой Аликс растет постоянно».

Монарх не сомневался, что великое счастье послал ему Всевышний, за это благодарил непрестанно. «Дав мне тебя, Он дал мне райскую, легкую и счастливую жизнь. Работа и временные трудности — ничто, пока ты рядом со мной. Может быть, по моему виду это и не заметно, но я это глубоко чувствую», — писал своей единственной и ненаглядной летом 1899 года.

Александра стала для царя не только близким человеком, не только любимой женщиной, но целым миром, наполненным ярким светом, непередаваемыми ароматами и ощущениями. Даже кратковременные расставания навевали тоску. «Моя дорогая, мне так ужасно тебя недостает, и я так завидую фельдъегерю, который доставит тебе это письмо, — ведь он увидит тебя, моя обожаемая женушка!.. Я люблю тебя, молюсь за тебя и думаю о тебе день и ночь», — исповедовался в письме супруге в сентябре 1898 года.

Прошли многие годы, и накануне свадебного юбилея Николай II записал: «Не верится, что сегодня двадцатилетие нашей свадьбы! Редким семейным счастьем Господь благословил нас; лишь бы суметь в течение оставшейся жизни оказаться достойными столь великой Его милости».

Брак принес четырех дочерей и долгожданного сына Алексея, которого Николай II просто боготворил и с которым занимался каждую свободную минуту. После женитьбы у Николая Александровича стали меняться привычки: из любителя шумных встреч и продолжительных дружеских застолий он постепенно превратился в человека, для которого семья и Бог составляли главное содержание жизни, ее истинный смысл, а душевный покой он обретал в общении с «милой Аликс» и детьми.

С трепетным волнением супруги встречали появление своего первенца, под знаком ожидания которого прошел первый год царствования. Александра и Николай решили: если будет мальчик, то назовут Павлом, а если девочка — Ольгой. Выбор имен был согласован с «дорогой Мама».

Мы не знаем, какое состояние духа было у царицы накануне родов, но в душе молодого императора в это время перемешивались тревога и радость. Наконец 3 ноября 1895 года в Царском Селе в императорской семье появилась на свет девочка. Вот как описал это событие счастливый отец: «Вечно памятный для меня день, в течение которого я много-много выстрадал! Еще в час ночи у милой Аликс начались боли, которые не давали ей спать. Весь день она пролежала в кровати в сильных мучениях — бедная! Я не мог равнодушно смотреть на нее. Около 2 час. дорогая Мама приехала из Гатчины; втроем с ней и Эллой (сестра Александры Федоровны великая княгиня Елизавета Федоровна. — А. Б.) находились неотступно при Аликс. В 9 час. ровно услышали детский писк и все мы вздохнули свободно! Богом нам посланную дочку при молитве мы назвали Ольгой. Когда все волнения прошли и ужасы кончились, началось просто блаженное состояние при сознании о случившемся! Слава Богу, Аликс пережила рождение хорошо и чувствовала себя вечером бодрою».

Рождению следующих дочерей отец всегда радовался, но реагировал на эти события уже значительно спокойней. И лишь появление пятого ребенка, сына Алексея, опять стало для Николая II потрясением. «Незабвенный великий день для нас, в который так явно посетила нас милость Божья, — свидетельствовал он 30 июля 1904 года в дневнике. — В 1 1/4 дня у Аликс родился сын, которого при молитве нарекли Алексеем. Все произошло замечательно скоро, для меня по крайней мере… Нет слов, чтобы суметь отблагодарить Бога за ниспосланное Им утешение в эту годину трудных испытаний! Дорогая Аликс чувствовала себя очень хорошо. Мама приехала в 2 часа и долго просидела со мною, до первого свидания с новым внуком. В 5 час. поехал к молебну с детьми, к которому собралось все семейство. Писал массу телеграмм». Легко догадаться, что эта радость была вызвана не только естественным чувством отца, получившего известие о рождении сына. На свет появился наследник престола, человек, к которому должно перейти вековое «семейное дело Романовых» — управление великой империей.

Александра Федоровна питала к своему избраннику безбрежное чувство любви, граничащее с обожанием. «Милый, любимый мой Ники, нет слов, чтобы выразить, как глубоко я люблю тебя — все сильнее и сильнее день ото дня, глубже — вернее. Любовь моя, милый, веришь ли ты в это, чувствуешь ли, как быстро бьется сердце, и только для тебя, мой супруг», — начертала свои признания Александра Федоровна в дневнике мужа через несколько месяцев после свадьбы. Годы супружества не понизили «градус» этих чувств.

Любовь к Ники, к «дорогому мальчику», владела Александрой безраздельно, до последнего земного часа. Поэтому все разговоры, подозрения и утверждения об «адюльтерах» никакого отношения к истинному положению вещей не имели. Сочиняя подобные небылицы, люди или ничего не знали о моральных качествах и сердечной преданности «распутницы», или злонамеренно клеветали, вполне обоснованно полагая, что о личной жизни царя и царицы почти никто достоверно осведомлен не был.

Если современникам и можно сделать скидку на незнание, то измышления некоторых нынешних авторов можно объяснить исключительно дремучим невежеством, коммерческим расчетом или идеологическим ангажементом. Ведь столько подлинных документов оглашено, опубликовано, что вроде бы уж здесь должна быть полная ясность. Но, оказывается, реальные факты не нужны. Требуются смачные картины.

Александра Федоровна знала многие нелицеприятные суждения о себе. Она старалась не придавать им значения, хотя некоторые, особенно задевавшие ее женскую честь, ранили жестоко. Эта невосприимчивость к обличениям петербургского света сыграла свою роль в случае с Распутиным. Если о ней, царице, распускали ни на чем не основанные грязные слухи, то почему она должна была реагировать на обвинения в мерзких поступках человека, который дорог ей и Ники и который ничем постыдным себя перед ними не проявил? Такому подходу нельзя отказать в логике, но жизнь — увы! — далеко не всегда развивается по ее законам…

С ранних лет Алиса-Александра искала преданности и простоты, честности и отзывчивости, безусловно верила в истинную, высшую справедливость, стремилась пройти земной путь смиренно, добродетельно и без лукавства. На страницах же исторических летописей образ последней царицы запечатлен почти исключительно в мрачных тонах. Ее дела, помыслы и поступки не вызывали ни понимания, ни снисхождения. Александре уверенно приписывали то, о чем она никогда и не помышляла, обвиняли в том, что было чуждо ее натуре. Она жила непонятой и непринятой.

Она не умела лгать, с трудом выносила светское лицедейство и если бы имела право выбирать, то не колеблясь избрала бы иную стезю. Отдав себя всю без остатка любимому мужчине, она вынуждена была платить высокую цену: находиться на арене всю оставшуюся жизнь, играть роль, которая по складу характера ей совсем не импонировала. Последней царице всегда не хватало искусства куртуазности, тонкого мастерства светскости, которым в совершенстве владела ее свекровь императрица Мария Федоровна. В итоге свою публичную «сольную партию» супруга Николая II исполнила неудачно: не только рукоплесканий не заслужила, но ее «номер» затопали и ошикали задолго до того, как опустился занавес.

Даже после страшной гибели имя Александры Федоровны сочувствия не вызвало: ей в памяти потомков отводилась роль изгоя, «злого гения» династии, империи, России. Она не знала, что будет так, но если бы и знала, то вряд ли бы пошла иным путем. Последняя царица не умела выбирать удобную дорогу, была не способна «играть жизнь». И одного дня своего земного бытия не сомневалась, что все решает Господь Бог, и коль Он уготовил тяжелый земной удел, то изменить того никто не в силах.

Ее связь с Россией стала нерасторжимой в Кобурге, где 8 апреля 1894 года она дала согласие стать женой любимого беспредельно цесаревича Николая, хотя до того несколько раз говорила «нет». Тогда и потом много размышляли над тем, почему же Алиса Гессенская так долго отвергала предложение. Некоторые находили это капризом, другие считали самодурством, третьи утверждали, что принцесса, «кривляясь», старалась «набить цену». Но все эти объяснения не подходят; они не отражают душевного облика, характера последней царицы. Прагматические расчеты, эгоистические устремления, тонкие интриги — арсенал не ее средств, и к подобному она никогда не прибегала. Это была искренняя и добропорядочная натура. Как женщина и как мать Алиса-Александра проявляла себя безукоризненно.

Однако перед глазами публики она представала в первую очередь как императрица, обязанная «играть по правилам», не ею изобретенным. Должна была приспосабливаться к нежеланному: участвовать в неинтересных ей церемониях, любезничать с неприятными людьми, лицемерить. Подобное насилие над собой всегда выносила с трудом и нередко переступала через устоявшиеся «нормы поведения», пустой, но непреложный великосветский «политес». Пренебрежения к себе, неумения исполнять «августейшую роль» в мире родовитых и именитых не прощали никому, даже царице.

Насчет своих светских способностей Александра Федоровна не заблуждалась. Уже императрицей призналась в письме одной близкой знакомой: «Я не могу блистать в обществе, я не обладаю ни легкостью, ни остроумием, столь необходимыми для этого. Я люблю духовное содержание жизни, и это притягивает меня с огромной силой. Думаю, что я представляю тип проповедника. Я хочу помогать другим в жизни, помогать им бороться и нести свой крест».

Но с первых шагов пребывания в России ей нужно было самой себе помогать «нести крест».

Немецкие принцессы, выходя замуж за представителей дома Романовых, могли сохранять преданность фамильной конфессии. Однако у жены наследника русского престола, а уж тем более у императрицы, права выбора не было. Принадлежность к государственной религии — православию считалась обязательной. Это являлось непререкаемой традицией, свято соблюдаемой на протяжении столетий существования монархии. Несомненно, что твердость характера и преданность убеждениям не позволяли Алисе Гессенской легко менять религиозные привязанности.

Принцесса долго мучилась, колебалась и переживала, когда выяснилось, что для соединения с любимым необходимо нарушить клятву верности, данную при совершеннолетии, и отречься от лютеранской веры. При стойкости ее убеждений подобное сделать было очень нелегко. Говоря о собственном упорстве, именно это обстоятельство она всегда и приводила. Но есть основания полагать, что существовала и еще одна тайная причина, которая многое объясняет. Причина эта медицинского свойства.

Алиса прекрасно знала, что ей надлежит не только соединить свою жизнь с жизнью Ники, в будущем стать царицей огромной империи, но и исполнить свой первый и важнейший долг — дать продолжение императорскому роду, подарить мужу и России наследника престола. И тут возникало опасение, связанное со страшной болезнью — гемофилией (несвертываемость крови). Недуг передавался по женской линии, но лишь представителям мужского пола. Гемофилия считалась (и до сих пор считается) неизлечимой, но особенно опасной бывает в первые 15–20 лет жизни. У страдающего гемофилией человека любой ушиб, царапина, кашель, удаление зуба и какая-нибудь иная жизненная ситуация, связанная с кровотечением, могут привести к летальному исходу.

Происхождение недуга было неясным, проявления — неожиданными, и каждый приступ мог оказаться роковым. Эту болезнь крови, вызываемую загадочными генетическими мутациями и особо распространенную в высшем свете, иногда называли «болезнью королей». По непонятной причине она обнаружилась у королевы Виктории, прямые потомки которой стали ее носителями. Восьмой ребенок королевы Виктории, ее четвертый сын Леопольд, родившийся в 1853 году, оказался гемофиликом. Мать была потрясена, когда о том узнала. Он скончался в 1884 году в возрасте тридцати одного года, и королева горько переживала. Матримониальные связи привели к тому, что от английской королевы через ее дочерей и внучек гемофилия перешла к монархическим домам Испании, России, Германии.

Когда умер дядя Алисы принц Леопольд, принцессе было двенадцать лет. Но еще раньше, в 1873 году, от подобного же заболевания погиб ее старший брат, трехлетний Фридрих. Хотя она сама того не помнила, но, повзрослев, слышала рассказы о мучениях маленького Фритти. Потом, уже в девических летах, узнала, что сыновья ее старшей сестры Ирэны, вышедшей замуж за принца Генриха Прусского в 1888 году, получили это страшное бабушкино наследство.

Мимо сознания Алисы не могли пройти подобные зловещие предзнаменования. Всю жизнь она трепетно относилась к несчастьям и трагическим случаям. Загадочная болезнь, казавшаяся некоторым Божьей карой за неправедную жизнь, интересовала внучку королевы Виктории. Известно, что она читала труды австрийского естествоиспытателя Г. И. Менделя, где анализировались важнейшие факторы наследственности. Алиса боялась. Боялась, что ей выпадет жуткая участь — произвести на свет мальчика-гемофилика.

Эти страхи в не меньшей степени, чем перемена конфессии, заставляли упорно говорить «нет» на предложения брака из России.

Если бы не любила цесаревича Николая столь пламенно, так страстно и глубоко, то никогда бы не согласилась. Но зов сердца победил потаенные опасения и страхи. Она дала согласие, в конце концов уверившись, что, раз все этого желают, значит, это не грех, значит, так угодно Господу. Ведь любовь, искренняя и настоящая, в том не сомневалась, — дар Божий. Как жизнь, как смерть. Этого нельзя отринуть, нельзя избежать, это надлежит смиренно и благодарственно принимать. Алиса приняла, став по-настоящему счастливой, какой не была уже с самого детства. «Да, воистину, любовь — высшее земное благо, и жаль того, кто ее не знает», — написала в одном из писем своему жениху.

Знала, что сама любима, любима честным и преданным человеком, и думала только об одном: что сделать, как вести себя, чтобы быть достойной высокого, святого чувства.

В апреле 1894 года началась интимная переписка Николая Александровича и Александры Федоровны, тогда еще Алисы (несколько более ранних писем в данном случае не в счет). Она длилась более двадцати лет и донесла до потомков мысли и чувства, боль и радость этих людей, их земные заботы, надежды и печали, их живые голоса. Супруги всегда друг перед другом были абсолютно откровенны, никогда не лукавили, думали и воспринимали мир в одних цветах, хотя у Александры Федоровны и преобладали более темные тона.

В одном из первых писем гессенская принцесса заметила: «Я такая же, как ты, я тоже стесняюсь выражать мои чувства, и мне хотелось так много тебе сказать и о стольком спросить, но я не посмела. Нам придется побороть эту слабость, как ты думаешь?»

С годами они стали понимать друг друга с полуслова, без всяких недомолвок. При этом каждый оставался самим собой, и их индивидуальность в полной мере отразили сохранившиеся послания. Став мужем и женой, Николай II и Александра Федоровна редко расставались, лишь Первая мировая война принесла длительные разлуки. Поэтому и основной массив этих документов отражает главным образом досвадебный и военный периоды их жизни.

В 1922 году в Берлине была опубликована часть этой корреспонденции, нелегально вывезенная из России и охватывавшая последние годы царствования, которые вызывали особый интерес. И сразу же в кругах эмиграции разгорелась полемика: насколько этично «заглядывать в замочную скважину» для установления исторической истины.

Писатель Александр Куприн на страницах эмигрантской газеты восклицал: «Не знаю, да и не хочу знать, каким путем были украдены (другого глагола нет) письма Государыни Александры Федоровны к императору Николаю II, где их переписывали, на каких условиях их продали за границу и кто их печатал. Знаю только, что это было темное и подлое дело, но совсем не удивляюсь». В свою очередь Зинаида Гиппиус считала, что без этих писем «не знали бы мы правды, отныне твердой и неоспоримой, об этой женщине… Не знали бы с потрясающей, неумолимой точностью, как послужила она своему страшному времени. А нам надо знать. Эта правда ей не принадлежит». С последним утверждением «неистовой Зинаиды» трудно не согласиться.

В то же время нельзя без смущения читать такие строки. Александры Федоровны: «Благословляю тебя, целую твое дорогое лицо, милую шею и дорогие любимые ручки со всем пылом горячо любящего сердца»; «О, если бы у меня были крылья, чтобы прилетать каждый вечер к тебе и радовать, тебя моей любовью! Жажду обнять тебя, осыпать поцелуями и почувствовать, что ты мой собственный»; «Ночью мне было одиноко, и каждый раз, как я просыпалась и протягивала руку, я касалась холодной подушки, а не родной теплой руки, и некому было ткнуть, потрясти или потормошить меня, чтобы разбудить»; «Сердце болит за тебя, и я знаю, какая у тебя будет ночь, — так и полетела бы к тебе, чтобы сжать тебя в своих объятиях, осыпать тебя поцелуями и сказать тебе о моей великой любви и о том, как она растет день ото дня, наполняя всю мою жизнь».

Интимными чувствами пронизаны и многие послания жениха и супруга: «Как мне благодарить тебя за два твоих милых письма и за ландыши? Я прижимаюсь к ним носом и часто целую — мне кажется, те места, которых касались твои милые губы…»; «Дорогая моя, я тоскую по тебе, по твоим поцелуям и ласкам!»; «Моя дорогая! Приди ко мне на минуту, я хочу показать тебе несколько хороших вещей. Дай мне поцеловать твое очаровательное личико. Люблю, люблю тебя безумно».

Став в апреле 1894 года женихом и невестой, они писали друг другу почти ежедневно. Молодых занимала только любовь, только описание счастья. Впереди им виделась лишь радостная даль. Время распорядилось иначе.

В начале октября 1894 года (в России было 5-е число, а в Германии — 17-е) Аликс получила телеграмму от Ники, где тот, ссылаясь на просьбу отца, просил ее немедленно прибыть в Ливадию. Бросив все дела, она устремилась туда, чувствуя сердцем, что надо спешить. И не ошиблась. Аликс оказалась у одра умирающего императора Александра III. Ники был расстроен, но встретил невесту с восторгом. Она была счастлива.

В те ливадийские и в последующие дни, когда перевозили тело усопшего в Петербург, Аликс, ставшая уже Александрой Федоровной, оказалась в центре драматических событий. Ничего подобного в ее жизни еще не случалось. Нет, сама она ничего не решала, и к ней мало кто обращался, но вот Ники стал главным объектом тяжелых испытаний. Чуткая и эмоциональная, Александра Федоровна сразу же заметила, что вокруг столько лжи и нераспорядительности. За каждой мелочью бежали к царю, а получив его указание, не спешили исполнять.

Она уже знала много из русской истории и не сомневалась, что в России надо править жесткой и властной рукой. Ее же возлюбленный такой деликатный, добросердечный, и она ощущала, что его с первого дня болезни отца опутывают интригами. 15 октября записала в дневнике Ники: «Будь стойким и прикажи доктору Лейдену и другому, Гиршу, приходить к тебе ежедневно и сообщать, в каком состоянии они его находят, а также все подробности относительно того, что они находят нужным для него сделать… Не позволяй другим быть первыми и обходить тебя. Ты — любимый сын Отца, и тебя должны спрашивать и тебе говорить обо всем. Выяви свою личную волю и не позволяй другим забывать, кто ты». Наставление «быть твердым» она потом будет бессчетное количество раз повторять супругу устно и письменно.

Последнюю царицу невзлюбили сразу же и «каждое лыко» ставили «в строку». Амбициозный министр финансов Сергей Витте, увидев ее первый раз, нашел, что она красива, но успел разглядеть «нечто сердитое в складке губ». Генеральша Александра Богданович, наслушавшись разговоров сановников, записала в дневнике: «Новую царицу не хвалят, находят, что у нее злое выражение лица и смотрит она исподлобья», а Зинаида Гиппиус уже в эмиграции заметила: «Царица никому не нравилась и тогда давно, когда была юною невестой наследника. Не нравилось ее острое лицо, красивое, но злое и унылое, с тонкими, поджатыми губами, не нравилась немецкая угловатая рослость».

Александра Федоровна, с детства испытавшая одиночество и нелюбовь окружающих, встретив подобное отношение в России, отнеслась к нему с безразличием, которое порой принимало форму демонстрации. Почти до самого конца не стремилась ничего изменить. Незадолго до отречения Николая II однажды в сердцах сказала: «В глазах России я всегда не права».

Выполняя многочисленные церемониально-династические обязанности, Александра Федоровна смотрела на окружающий придворно-аристократический мир с холодным отчуждением, прекрасно сознавая всю его фальшь и враждебность. Дорогой Ники заполнял ее жизнь, и она старалась поддержать и утешить этого человека, несшего тяжелое бремя исторической ответственности. Через несколько месяцев после замужества царица писала своей немецкой приятельнице: «Я чувствую, что все, кто окружает моего мужа, неискренни и никто не исполняет своего долга ради долга и ради России. Все служат ему из-за карьеры и личной выгоды, и я мучаюсь и плачу целыми днями, так как чувствую, что мой муж очень молод и неопытен, чем все пользуются».

Не складывались теплые отношения и со свекровью, императрицей Марией Федоровной. Две царицы и один царь. Две женщины и один мужчина. Сама судьба должна была создать внутреннее напряжение, которое неизбежно и возникало. Они так не походили друг на друга.

Старая царица — милая, обходительная, умевшая нравиться, знавшая назубок правила поведения во всех ситуациях и почти никогда не пренебрегавшая своими венценосными обязанностями. Александра Федоровна во многом являла прямую противоположность — замкнутая, даже нелюдимая, мало склонная завоевывать популярность, не желавшая знать и видеть тех, кто не отвечал ее представлениям о благонадежности и добропорядочности. Мария Федоровна считала, что Алиса при всей своей внешней красоте лишена того, что всегда ценила в людях, — душевной экспрессии. Конечно, она не подозревала, что ее невестка походит на потухший с виду вулкан, что внутри у нее пылает пламя безмерных чувств.

Нельзя сказать, чтобы Мария Федоровна не любила Александру Федоровну. Нет, нелюбви не было. Но не было и душевного расположения. К себе в свою очередь она его тоже не ощущала. Отношение свекрови к невестке постепенно менялось. Сначала было безразличие, потом ласковая снисходительность, уступившая место сожалению и сочувствию к сыну, к Александре Федоровне и ко всем, кто оказался заложником драматических коллизий последнего царствования. Она видела, что Ники любит Аликс, а это было самое главное. Своим чувствам здесь не придавала особого значения. Самолюбие же нередко уязвлялось.

Так случилось поздней осенью 1900 года, когда Ники серьезно заболел брюшным тифом в Ливадии. Мать тогда находилась в Дании, но быстро получила известие и сильно обеспокоилась. Немедленно в Крым из Копенгагена полетели телеграммы, где настоятельно рекомендовалось выписать врачей из Европы и содержалась просьба: сообщить, когда ей приехать. Аликс же сделала все по-своему. Она лишь сухо поблагодарила, однако приглашения не последовало. Эта холодная деликатность была оскорбительна, но Мария Федоровна не нагнетала страсти.

Формально Александра Федоровна вела себя безукоризненно: она писала свекрови письма, наносила ей визиты, передавала приветы, непременно поздравляла с праздниками, не роптала, когда шла сзади нее на торжественных церемониях. Но Мария Федоровна чем дальше, тем больше убеждалась, что невестке она не нужна, что та тяготится ее присутствием и не расположена продолжать общение дольше приличествующего. Жена сына не искала сближения. Вдовствующая царица платила ей тем же.

Александра Федоровна, любя мужа больше жизни, ни с кем не желала делить свое полное и неоспоримое право на него. Через две недели после свадьбы она записала в дневник мужа: «Отныне нет больше разлуки. Наконец мы соединены, скованы для совместной жизни, и, когда земной жизни придет конец, мы встретимся опять на другом свете, чтобы быть вечно вместе». Она не умела отступать и не считала нужным во имя большого переступать через личные пристрастия и представления. С трудом шла на компромисс и, часто лишь превозмогая себя, делала «что надо».

Вдовствующую императрицу расстраивало дуновение «ледяного ветерка» со стороны Александры Федоровны и ее окружения. О том, что две царицы не питали расположения друг к другу, приближенные узнали, как обычно, раньше, чем это нерасположение проявилось на самом деле. В салонах, конечно же, заговорили о ненависти, о том, что старая царица не хотела отдавать молодой коронные драгоценности, что она устраивала истерики сыну, а Александра Федоровна осаждает мужа жалобами на свекровь и т. д. Словом, пошло-поехало, как обычно бывало в свете.

Мать Николая II мало придавала значения великосветским суждениям, хорошо зная их истинную цену. Но она не могла не обратить внимания на то, что в подругах у невестки появились три дамы, о которых ничего приятного сказать не могла. Две черногорские принцессы, Милица Николаевна (жена великого князя Петра Николаевича), Анастасия Николаевна (жена герцога Георгия Лейхгенбергского), и великая княгиня Мария Павловна, которую вся родня называла Михень. Двух первых Мария Федоровна почти не знала; говорили о них разное, часто неприятное. Но вот третья была известна не понаслышке. Там, где Михень, там непременно жди эпатажа, сплетни, скандала. Свекровь переживала, что «бедная Аликс» ввиду неопытности может легко обмануться.

Однако Мария Федоровна недооценивала невестку. Александра Федоровна была далеко не так проста, как могло показаться, и уж меньше всего была способна стать управляемой. Напористая и самоуверенная Мария Павловна быстро убедилась, что невозможно быть ментором Александры Федоровны, и их близкие отношения скоро сошли на нет. У последней царицы в России были только два человека, кому она доверяла бесконечно: обожаемый муж и Григорий Распутин. Но последний стал таковым лишь в заключительном акте русской монархической драмы.

Мария Федоровна постоянно переживала, так как все время до нее доходили какие-то безрадостные вести. Нет, сама ничего специально не узнавала. С молодости не любила эти светские разговоры и сплетни. Почти им и не доверяла. Но укрыться от них не имела никакой возможности. Родственники и приближенные обязательно что-нибудь неприятное сообщали. Очень и очень многие были недовольны ее невесткой. Мария Федоровна знала, что Аликс не умеет нравиться, что замкнута и даже нелюдима. Она не раз ей говорила, что надо стараться завоевывать расположение, но та считала, что царица не должна «бегать за популярностью». Мария же Федоровна всегда придерживалась убеждения, что царица должна быть любима. Любовь же надо завоевывать, надо ее добиваться, а не делать вид, что тебя это не касается.

Свекровь не могла понять, что мешает улыбнуться, сказать несколько ласковых слов дамам на приеме? Александра же почти всегда стоит «как ледяное изваяние», и только слепой не увидит, что она тяготится официальными церемониями. А это плохо. Можно же устроить бал или организовать вечер. Так нет. Ей рассказывали, что Аликс часами молится. Она считала религиозное усердие похвальным, но при этом нельзя же пренебрегать общественным долгом. Она ведь не монахиня, а императрица, которая обязана блистать и очаровывать! Это так необходимо, когда престиж династии все время подрывается какими-то скандалами и компрометирующими разговорами.

Мария Федоровна чувствовала, что милый Ники отдаляется от нее. Он был по-прежнему любезен и внимателен, но она ощущала: душа его закрыта от всех, в том числе и от матери. А ведь когда-то он был абсолютно откровенен с ней. Сын очень любит Аликс, и та оказывает на него большое влияние. Но сама ни с кем и ни с чем не желает считаться, полагая, что все знает лучше всех. Как она характером напоминает свою бабку, королеву Викторию! Но у той было достаточно здравого смысла, и она никогда не бросала вызова окружающему миру, всегда охраняла свою репутацию. Аликс же думает, что имеет право вести себя, не оглядываясь на других.

Вдовствующая императрица подобными наблюдениями и опасениями мало с кем делилась, но даже те, избранные, кому доверялась, йичбго в тайне не сохраняли, переиначивали, извращали. В пересказах вырисовывалась вражда двух женщин и двух цариц, чего на самом деле не было. Но правда не имела значения. Тема стала излюбленной в столичных салонах.

При несомненной недружественности отношений Александра Федоровна никогда не позволила себе ни одного выпада против царицы-матери, зная, что Ники ее очень любит. Во многих других случаях вела себя совершенно иначе и нередко открыто демонстрировала Нерасположение и даже пренебрежение. Сановно-придворный мир простил бы многое, но только не это. Для отравленных ядом злословия стрел нашлась подходящая мишень.

Стоическая крепость духа царицы перед лицом людской нелюбви и даже ненависти поддерживалась и питалась любовью к супругу и детям. Для Александры Федоровны семья была главной заботой, ее миром, «ее царством». Там она правила нераздельно — для счастья Ники и России. Когда пошли дети, то целиком погрузилась в материнские заботы. Именно в детской чувствовала себя надежно, уверенно, спокойно. Здесь она полностью раскрывалась, здесь все было интересно. Радость великая видеть этих крошек, таких забавных, трогательно беспомощных, которых надо ограждать от опасностей, воспитывать и выводить в жизнь. Глядя на своих детей, императрица часто улыбалась, в других же случаях улыбка озаряла ее лицо крайне редко.

Она стала матерью четырех дочерей. После Ольги 29 мая 1897 года родилась Татьяна; 14 июня 1899 года — Мария, а 5 июня 1901 года — Анастасия. ОТМА — таково было их условное общее обозначение, составленное по первым буквам личных имен, которым пользовались в царской семье. О великих княжнах известно чрезвычайно мало, так как близко они общались с очень ограниченным кругом лиц, из которых немногие пережили кровавый вихрь революции. Здесь особо интересны воспоминания швейцарца Пьера Жильяра, более десяти лет близко наблюдавшего жизнь царской семьи сначала в качестве учителя старших дочерей царя, а затем — гувернера наследника.

«Старшая, Ольга Николаевна, отличалась быстротой сообразительности и, будучи весьма рассудительной, в то же время проявляла своеволие, большую независимость в обращении и высказывала быстрые и забавные возражения… Она усваивала все чрезвычайно быстро и умела высказывать своеобразное мнение относительно того, что она изучала… Она очень любила читать в часы, свободные от занятий». «Татьяна Николаевна, по натуре более осторожная, очень спокойная, с большой силой воли, но менее открытая и своевольная, чем старшая сестра. Она не отличалась большими способностями, но она вознаграждала этот недостаток своей последовательностью и уравновешенностью характера. Она была очень красива, но не так очаровательна, как Ольга Николаевна… Благодаря своей красоте и качествам, которыми она обладала, Татьяна Николаевна в обществе затмевала свою старшую сестру, которая менее внимательна к своей особе, была не так заметна. Однако эти две сестры нежно любили друг друга».

«Мария Николаевна была красивая девочка, велика для своего возраста, отличалась цветущим здоровьем и обладала чудными серыми глазами. Будучи простою в обращении, отличаясь сердечною добротою, она была одно самодовольствие… Анастасия Николаевна, наоборот, была очень резвая и лукавая. Она живо усваивала смешное, благодаря чему трудно было противостоять ее остротам. Она была слегка бедовым ребенком — недостаток, который исправляется с возрастом. Обладая ленью, очень присущей детям, она имела прекрасное французское произношение и играла небольшие сцены из комедий с истинным талантом… Словом, то, что было самого лучшего у этих четырех сестер и довольно трудно поддавалось описанию, — это их простота, естественность, искренность и безотчетная доброта. Их мать, которую они обожали, была как бы непогрешимой в их глазах».

Девочки рождались крепкими и здоровыми, их образованию и воспитанию Александра Федоровна посвящала много времени. Сама составляла программы занятий, подбирала учителей, обучала манерам, языкам, рукоделию, беседовала на духовные темы. С годами ей приходилось все больше и больше задумываться над будущим дочерей, которым в силу исключительного положения было чрезвычайно трудно устроить семейное счастье. В ноябре 1915 года царица писала мужу: «Жизнь — загадка, будущее скрыто завесой, и, когда я гляжу на нашу взрослую Ольгу, мое сердце наполняется тревогой и волнением; что ее ожидает? Какая будет ее судьба?» О грядущей апокалипсической судьбе своей семьи любящая мать и вообразить не могла…

Почти все первые десять лет супружества радость и счастье Александры Федоровны были неполными. Ее все больше мучило чувство вины перед «дорогим Ники» и перед страной за то, что она не может подарить им наследника. Мы не знаем и теперь никогда уже не узнаем, сколько времени она провела в молитвах, как просила она Всевышнего смилостивиться и послать ей и Николаю сына.

Терпение и настойчивость были вознаграждены. Летом 1904 года в Петергофе, в самый разгар бесславной русско-японской войны и почти через десять лет после замужества, царица родила сына. Александра Федоровна просто блаженствовала, а Николай Александрович каждый день ощущал неизбывную радость, которой давно уж не помнил.

Вскоре родительское счастье было омрачено. Не прошло и шести недель, как стало выясняться ужасное. 8 сентября 1904 года император записал: «Аликс и я были очень обеспокоены кровотечением у маленького Алексея, которое продолжалось с перерывами до вечера из пуповины!» Вскоре пригласили лейб-медиков, наложили повязку, через несколько дней кровотечение прекратилось.

Царица первое время была сокрушена, одна мысль не давала покоя: неужели у маленького эта страшная гемофилия, против которой медицина бессильна? Но остается Господь, который, не сомневалась царица, подарив им сына, и дальше не оставит милостью. «Бог никогда нас не забывает», — заметила Александра в письме супругу вскоре после рождения сына. Она не верила в случайность, во всем умела видеть Высший Промысел: «О, Господь поистине добр, послав нам этот солнечный лучик теперь, когда мы так в нем нуждаемся».

Однако, как она знала наверняка из Священного Писания и наставлений Отцов Церкви, благодать эту надо заслужить, для чего надлежит жить по-христиански. Она пыталась реализовать это намерение, и царь разделял настроения жены. Надо было вести образ жизни, угодный Богу, и избегать мирской суеты.

Царская чета свела к минимуму демонстрации роскоши и величия императорского двора. Были прекращены пышные и чрезмерно дорогие царские увеселения (последний раз в истории империи грандиозный костюмированный бал состоялся в начале 1903 года).

Однако целиком самоустраниться от традиций и представительских обязанностей императрица, конечно же, не могла. Она вынуждена была присутствовать на парадных мероприятиях даже тогда, когда сердце разрывалось от горя, встречаться постоянно с какими-то людьми, когда душевных сил для общения почти не было, когда все помыслы устремлялись туда, где лежал ее тяжелобольной ребенок.

Когда же цесаревич не болел, то сердце матери переполняло блаженство. Она вообще придерживалась английского метода воспитания детей, уверенная, что маленьких нельзя баловать, что надо сочетать любовь и строгость. В отношении сына это у нее плохо получалось. Чувства брали верх над педагогическими принципами.

Англичанин Сидней Гиббс, с 1908 года учитель английского языка царских дочерей, а потом гувернер цесаревича, вспоминал об Алексее Николаевиче: «Он был веселого нрава, резвый мальчик. Он очень любил животных и имел доброе сердце. На Него можно было действовать, действуя главным образом на Его сердце.

Требования мало на Него действовали. Он подчинялся только Императору. Он был умный мальчик, но не особенно любил книги. Мать любила Его безумно. Она старалась быть с Ним строгой, но не могла, и Он большую часть своих желаний проводил через Мать. Неприятные вещи Он переносил молча, без ропота».

После рождения сына Алексея на свои представительские обязанности императрица стала смотреть как на акт самопожертвования и искренне возмущалась, когда другие начинали жаловаться ей на свою тяжелую участь. По ее мнению, груз ноши самодержцев ни с чем не мог сравниться. Вращение в фальшивой и чванливой придворной среде и бесконечные встречи с докучливыми родственниками ей никогда не доставляли удовольствия, но с этим тоже приходилось мириться.

О том, что цесаревич, очевидно, унаследовал страшную гемофилию, родители никому не говорили. Все держалось в строжайшем секрете, и даже близкие родственники начали о том догадываться лишь по прошествии значительного времени. Никаких официальных сообщений и даже семейных уведомлений не делалось.

Желание Александры Федоровны изолировать себя и детей от любопытных взоров лишь подогревало интерес в свете, и чем меньше было достоверных сведений о жизни царей, тем больше появлялось домыслов и предположений. При такой нелюбви, которую вызывала императрица, они не могли быть благоприятными.

Злоязычный и беспощадный аристократический мир скорее бы простил ей адюльтер, чем пренебрежение к себе. Он платил ей фабрикацией слухов и сплетен, к чему постепенно подключились и либеральные круги, где критические суждения, а потом и осуждения Романовых, и в первую очередь Александры Федоровны, сделались как бы «хорошим тоном». Развитию этого своего рода промысла способствовали два обстоятельства: замкнутость жизни — венценосцев и безнаказанность клеветников.

Природа самодержавия не позволяла воспрепятствовать распространению домыслов. В печати о жизни семьи практически ничего не публиковалось, кроме официальных известий о царских поездках, приемах и присутствиях. Сделать же свой дом доступным для обозрения алчной до сенсаций толпы ни Николай II, ни Александра Федоровна никогда бы не смогли: для них это было бы кощунством. Но и опуститься до публичного опровержения слухов также не имели возможности. И все оставалось годами неизменным: одни распускали сплетни, которые, не встречая никакого противодействия, охватывали все более широкие общественные круги, а другие старались делать вид, что они выше этого, и еще тщательнее изолировались от все более враждебного мира.

Царица оказалась перед жестоким выбором: добиться расположения в обществе или отстоять жизнь ребенка любыми средствами. Компромисс недостижим. Медицина была бессильна, а женских сил на придворно-светские обязанности оставалось все меньше и меньше. Свой святой долг Александра Федоровна видела в преодолении безысходных обстоятельств. За это она готова была платить любую цену.

И когда перед кроваткой больного наследника появился странный человек из Сибири, молитва которого вдохнула жизнь в угасающее тельце (первый раз такое случилось в конце 1907 года), то выбор был сделан без колебаний. Она собственными глазами увидела благорасположение Небес, воочию узрела руку Провидения. В конечном итоге Александра Федоровна победила: она добилась, что ее «солнечный луч», ненаглядный Алексей, несколько раз возвращался к ним с того света. Одержав удивительную мистическую победу над неодолимым вызовом судьбы как мать, Александра Федоровна проиграла по всем статьям как императрица.