Рассекречено внешней разведкой

Александр Киселев БРИТАНСКИЕ ПЕРЕКРЕСТКИ

Служебные дороги дважды приводили меня в Англию. Впервые довелось провести там несколько месяцев в 1961 году в связи с судебным процессом по делу арестованного англичанами нашего нелегала Гордона Лонсдейла. Вторично и на более продолжительный срок я прибыл в Лондон в 1963 году уже в качестве директора страховой компании «Блэк энд Уайт».

Между этими командировками, в 1962 году, судьба забрасывала меня на Ближний Восток, в иракский Курдистан. В силу некоторых обстоятельств, трудиться там пришлось в качестве репортера ТАСС и активно общаться с английскими коллегами-журналистами и консульскими работниками, среди которых было несколько известных нам разведчиков.

Таким образом, всего за три года пришлось трижды менять «профессию», и всякий раз это происходило на виду у англичан. Так что многоопытной британской контрразведке вряд ли пришлось долго напрягаться в поисках объяснений такого «феномена».

Не могло это не беспокоить и меня. Поэтому, приехав в Лондон во второй раз, я вынужден был очень внимательно отслеживать складывающуюся вокруг обстановку и тщательно анализировать поведение всех лиц, с которыми так или иначе приходилось общаться. В этой связи я не мог не обратить внимания на неожиданную смену шофера, возившего российских директоров. Внезапно покинувшего компанию мистера Дарлингтона сменил мистер Раш.

Утром следующего дня маленькая и по-деревенски тихая улочка Франклин-парк на Хайгейте заполнилась необычным для нее шумом и гарью. Могло показаться, что в коттедже, где проживали русские директора, начинается пожар.

Первым вполне обоснованное любопытство проявил соседский дог Прути. Но вместо своего старого знакомого мистера Дарлингтона, с которым у него сложились весьма дружественные отношения, он увидел совсем другого человека, сидевшего в наглухо закрытой машине. Преодолевая отвращение к автомобильному дыму, Прути все-таки приблизился к этому человеку, чтобы поближе познакомиться и лучше разобраться в происходящем. То, что это был с его стороны опрометчивый шаг, он понял несколько позже, когда резко открытая дверца машины больно ударила его по морде. Хорошо воспитанный пес, взвизгнув более от вероломства, чем от боли, даже не стал вступать в пререкания с обидчиком, но тут же все «сообщил» своему хозяину. Тот немедленно появился на крыльце босиком и в одной спальной пижаме, и, поскольку в таком виде он не счел возможным выйти за пределы своей территории, попытался отрегулировать возникший конфликт на расстоянии. Выразительным ответом на его недоуменный вопрос стал оглушительный шум двигателя и густые клубы автомобильного дыма. Задыхаясь, он вынужден был ретироваться, советуя Прути держаться подальше от этих диких русских соседей.

Именно эту сцену я застал, выйдя, как обычно, из дому для поездки на работу. Я еще не знал о ссоре с Прути и смертельной обиде, нанесенной не только его хозяину, но и всей нашей улице, где добрососедство и благовоспитанность почитались превыше всего. Еще не заняв своего места и лишь едва коснувшись дверцы, я почувствовал, что машина, как дикий мустанг, рванулась с места, обдавая все вокруг летящей из-под колес грязью и дымом. Остановилась она в дальнем конце улицы, но возвращаться к дому, как мне показалось, и не думала. С откровенным любопытством, переходящим местами в ехидство и даже злорадство, за складывающейся ситуацией наблюдали Прути и его хозяин.

Прошло несколько томительных минут. В этот день я не мог позволить себе даже короткого опоздания, так как на утренние часы был назначен прием клиентов и что-либо менять было уже поздно. Пришлось срочно вытаскивать из гаража другую, собственную машину, которую, однако, я стремился не трогать в дни активной деловой занятости с неизбежными во многих случаях застольями.

Что это за человек? Для чего эта откровенная демонстрация неуважительности? Кто или что за этим стоит?

Он не мог появиться в компании без ведома управляющего Хьюма.

— Дорогой мистер Хьюм, в каких местах вы откопали такой бесценный клад, как наш новый водитель? Кто вам его рекомендовал?

Хьюм в растерянности. Он уже знает о случившемся, вполне искренне негодует, убеждая вместе с тем, что это явное недоразумение.

— И все-таки, мистер Хьюм, откуда он появился, каковы отзывы с прежних мест работы? Нельзя ли посмотреть его досье?

Управляющий расстраивается еще больше, нервно роется в ящиках своего стола, перелистывает и перекладывает бумаги.

— А что, если нам с ним не связываться и, поскольку он фактически еще не приступил к делам, отказать ему в приеме?

— Нет, сэр, это совершенно невозможно, его нам настойчиво рекомендовали…

— Кто?

Хьюм страдальчески морщится и, как при сильной головной боли, обнимает голову руками. Он попал действительно в непростое положение.

Конечно же, достославные британские спецслужбы не могли, не имели права оставить без своего внимания и неявного покровительства полурусскую «Блэк энд Уайт». Вообще-то в условиях острого политического и военного противостояния такая опека выглядела вполне естественной, но зачем же сбрасывать в добропорядочную и законопослушную компанию, над которой, между прочим, тоже развевается «Юнион Джек», уважаемый во всем мире флаг Британского Содружества, явные отходы своего деликатного производства? Ведь англичане и в этих делах всегда отличались не только классной работой, но и высокой интеллигентностью, что нашло отражение даже в официальном наименовании британской разведки: «Сикрет интеллидженс сервис». А то, что «сервис» действительно ненавязчив, я свидетельствую со всей ответственностью.

Забегая вперед, замечу, что мои предположения оказались не совсем беспочвенными: прошло несколько лет, и британские службы сами «сожгли» своего тайного агента мистера Раша, поручив ему выступить по телевидению с «обличительным» заявлением в отношении некоторых российских служащих.

Но, освободись мы от Раша в первый же день, изменилось ли бы что-либо в принципе? Вряд ли. А явный придурок на секретной службе всегда, по меньшей мере, забавен. И менее вреден.

Утром следующего дня у дверей коттеджа стояла та же машина. Она не тряслась, не шумела и не дымила.

С трудом удерживаю себя в рамках приличия:

— Мистер Раш, не так ли? Рад с вами познакомиться. Наверное, вчера вас что-то расстроило?

Молчание, появилась и тут же угасла ироническая ухмылка.

— Ну что ж, тогда поехали?

Никакой реакции. Он подчеркнуто неторопливо достает курительную трубку, долго ковыряется в ней, чистит, продувает, извлекает из кармана целлофановую упаковку с голландским табаком, плотно набивает трубку, долго и старательно раскуривает. Сладкий дым быстро заполняет салон. Медленно трогаемся.

— Мистер Раш, мне не хотелось бы приобретать репутацию непунктуального человека, у нас нет лишнего времени.

Внезапный рывок вдавливает меня в кресло, чувствуется, что мы достигаем космической скорости и летим до первого светофора, где так же энергично ее гасим, наполняя улицу жалобным визгом тормозов. И если бы не предусмотрительно пристегнутые ремни безопасности, то лететь бы мне, далеко опережая машину. А впереди еще десятки таких светофоров, на них меня явно не хватит. Что же делать? Попытаться усовестить, повоспитывать водителя? Бессмысленно.

Для него порицание, что слону дробинка, он его не почувствует. А почему, собственно, я должен сносить эти издевательства? Резко кричу ему в ухо:

— Немедленно остановитесь!

Хам, как известно, всегда трус. Он сразу жмет на тормоза, создавая на дороге определенное замешательство, и, втянув голову в плечи, испуганно смотрит на меня из-под козырька форменной фуражки.

— Я немного погуляю, а вы спокойно докурите свою трубку, но никогда более во время езды ею не пользуйтесь. Это во-первых. А во-вторых, вы совершенно не умеете водить машину. Контракт с вами придется пересмотреть.

Высокомерный и наглый Раш сразу превращается в жалкого маленького человечка: он хлопает глазами, трубка вываливается изо рта, руки дрожат.

— Вы не имеете права, мне обещали, мне гарантировали…

— Кто и что вам гарантировал?

Понурившись, Раш берется за руль. Движение плавное, ни резких ускорений, ни воя двигателя, ни визга тормозов. Прибываем точно ко времени. Раш выскакивает из машины, услужливо открывает дверцу.

— Спасибо, мистер Раш. Вы, оказывается, отличный водитель!

Возраст у него явно пенсионный — далеко за шестьдесят, с виду тщедушен, невелик ростом, щупл, худ, неопрятен, плохо выбрит. Впрочем, чище побриться ему трудно — вся физиономия в ссадинах, под глазом синяк. Резкий в движениях, шустрый, подвижный. Говорит вроде по-английски, а вроде и нет, но все понимает. Это уже хорошо.

Стать отличным водителем Рашу не стоило больших усилий, но вот обратиться просто в нормального человека было за пределами его возможностей. Его задиристая, драчливая натура постоянно требовала конфликтов, но столкнувшись с решительным отпором на службе, искала другие решения. И, увы, находила.

Постепенно стало проясняться, что, в частности, за сорок трудовых лет он сменил более двадцати мест — отовсюду его изгоняли, как правило, за драки, склочность и неуживчивость. Выяснилось также, что в драках ему доставалось поболее, чем оппонентам. Но несмотря на это, он дрался регулярно, хотя и по разным поводам. Ему очень не нравилось неуважительное отношение к его персоне, семье, друзьям и английской королеве, резко возмущало несовпадение во взглядах на сорта пива, стиль игры футбольных клубов и состояние погоды. Но особо нетерпимой была любая неуважительность к его шоферскому мастерству. Точнее, он ее не терпел вовсе, а обидчика сразу бил. С тяжелыми, как правило, для себя последствиями.

С первых же дней работы в «Блэк энд Уайт», где он сидел за баранкой «роллс-ройса», Раша немного повело: потеряв четкие земные ориентиры, он слегка загордился, вознесся и походя поколотил своего сверстника, старика-лифтера, который, приняв Раша за собрата-пролетария, попросил того «малость подождать в лифте подхода солидного пассажира». Долго после этого лифтер, издали заметив Раша, угонял лифт как можно подальше, то есть повыше, и наотрез отказывался возить его одного.

В конце первой трудовой недели в обеденный перерыв Раш с новыми приятелями зашел в пивную, что находилась напротив нашей компании и потому была хорошо видна из окон моего кабинета. Мой коллега, стоявший у окна и заметивший это, обронил: «Ну, скоро будем наблюдать вынос тела».

Шутливый прогноз тут же обернулся явью, с той лишь разницей, что состоялся не вынос, а вылет тела.

Спланировав, Раш приземлился на все четыре конечности. Оттолкнувшись, как мячик, от земли и возвратившись в вертикальное положение, он снова устремился в пивную. Но не успела еще за ним захлопнуться дверь, как он вновь оказался в планирующем полете. На этот раз летел дольше и дальше. Приземление оказалось менее удачным. Поднявшись с помощью прохожих, он отряхнулся, недолго поразмышлял, быстро открыл дверь, что-то крикнул и стремглав удалился.

Вечером по пути домой я как бы невзначай полюбопытствовал о причине появления нового пластыря на подбородке Раша, нисколько не надеясь на его откровения. Но Раш был парадоксален и непредсказуем — он без всяких колебаний, даже охотно, поведал, что с двумя парнями, тоже шоферами, пошел выпить кружку пива. Как и подобает настоящему мужчине, себе он заказал скол, а те двое его просто удивили: один попросил лагер с лаймом, а второй — гиннес.

— Наверное, они просто не знали, что лагер с лаймом пьют только проститутки, а гиннес предпочитают гомосексуалисты или вонючие ирландцы. Один из них оказался ирландцем и со мной не согласился, а второй его почему-то поддержал. И хотя мне не удалось допить свой скол, я им все-таки сказал, что они оба могли бы составить идеальную сексуальную пару.

Примечателен был Раш и другой особенностью — в родном словаре он нашел лишь несколько десятков полезных для себя слов, но и ими пользовался не каждый день. Зато был он непревзойденным, даже виртуозным мастером фольклорного жанра, чем приводил и в восторг, и в изумление даже своих соотечественников. Это был крутой замес из кокни — языка припортовых кабаков и ночлежек, соленого моряцкого жаргона и уличного красноречия. А если принять во внимание, что Рашу удалось сохранить далеко не все зубы, что не могло не сказаться на дикции, то станут понятными те трудности, которые преодолевали обе стороны на путях дружеского общения.

Не согрешу перед истиной, если откровенно скажу, что смысл его речи не столько понимался, сколько угадывался, причем не по словам, а, скорее, по эмоциональному заряду. Поначалу я часто просил его повторить ту или иную фразу, говорить медленнее и четче. Это его искренне удивляло и скоро начало раздражать, потому что «сбивало с мысли». Разумеется, общение с Рашем существенно обогатило словарный запас, причем таким лексическим богатством, какого нет ни в одном словаре мира. И это при том, что сам я никогда не был способным учеником.

Раш не принадлежал к принципиальным расистам, но заметно недолюбливал черных, к которым он относил и желтокожих, а также, по ему одному известным причинам, ирландцев и русских. Не жаловал он и американцев, которые «сами ничего не стоят, а живут только за счет воровства и мошенничества, потому что пригрели у себя итальянцев, греков и евреев. А из других стран туда сбежали только преступники». Очень не нравились японцы, потому что «жрут сырую рыбу и всякую гадость». О других странах достаточно четких представлений у него еще не было.

Ситуация с ирландцами мне казалась понятной: нестыковка на религиозной почве, разночтение территориальных проблем, исторические раскопки старых обид. По Рашу, к этим мелочам следовало добавить главное — Ирландия, как бедная приживалка, всегда питалась крохами с богатого английского стола, но платила за это лишь черной неблагодарностью. К тому же, все ирландцы знают английский язык, но назло говорят только на своем. И это возмутительно.

С детских лет он усвоил, что его страна — самая большая, богатая, справедливая и могущественная, и что-либо менять в этом представлении не было ни надобности, ни охоты, ни времени. Когда многие бедные страны, входившие в состав Британской империи, получив большую интеллектуальную, финансовую и техническую помощь от метрополии, разбогатели, то Англия добровольно предоставила им полную свободу. И теперь главная забота королевы — своевременно погостить в каждой из бывших колоний. Королева умна, образованна и красива, потому что англичанка, а ее муж, принц Эдинбургский, — полная ей противоположность. И еще — он волочится за ее сестрой и делает все неправильно. Одним словом, грек.

Разговор о России, тогда еще Советском Союзе, и о русских, а это понятие было универсальным и объединяло и «гордого внука славян, и финна, и ныне дикого тунгуса», у нас состоялся не сразу — Раш от него уходил, а я не навязывался. Тем более что отдельные реплики в адрес моих коллег предвещали не самый приятный и дружественный обмен мнениями. Но состояться он должен был неотвратимо. А начавшись, он превратился в бесконечную серию разных по продолжительности, эмоциональному накалу и, естественно, содержанию бесед, диалогов, а подчас и острых, непримиримых споров.

Началось все просто: в Лондон приехала московская футбольная команда «Динамо». Конечно же, мы поторопились на ее матч с лондонским «Челси», который доставил нам большое удовольствие. Это была встреча двух равных соперников, не желавших уступить друг другу, и счет 2:2 вполне адекватно отражал это равенство. Но в интерпретации Раша настоящая игра проходила только в первом тайме, завершившемся со счетом 2:0 в пользу «Челси», а второй тайм они великодушно «подарили» своим гостям. Наверное, на договорных началах.

В моем понимании ситуации выглядела несколько иначе: это динамовцы, малость потренировав «Челси» в первом тайме, показали им, что такое настоящий футбол, во втором. И если бы был еще и третий тайм, то был бы разгром точно такой, какой это же «Динамо» нанесло трем английским командам еще в 1945 году.

— В 45-ом? А что тогда произошло? Ведь еще шла война?

— А произошло то, что москвичи заколотили 19 шаров против 9, а могли бы и поболее, только им жалко стало прародителей этой игры, — снисходительно заметил я. — А игра состоялась вскоре после окончания войны.

Раш вспыхнул мгновенно: собираясь с мыслями, он напрягся, побагровел и, брызжа слюной, выбросил такой фейерверк ругательств, какого даже талантливому хулигану придумать не дано, и потаенный смысл которых заключался в том, что такого лжеца, как я, не видел ни он сам, ни все его предки. Перевод его речи занял у меня весь остаток пути до дома. Раш зло молчал и отыгрывался на неповинной машине.

Владея, как мне показалось, временной инициативой, я решил еще поиграть с Рашем в этот самый «футбол», заранее подобрав множество фактов, в которых нашли отражение и наши успехи. Обратная подборка заняла бы меньше времени и сил, но очень хотелось доказать ему, что и мы не лыком шиты.

Но едва на следующий день я затеял этот разговор, как увидел в Раше искренне заинтересованного слушателя — он глядел на меня широко раскрытыми глазами и даже, как примерный ученик, вытянув при этом шею. Обидеть его было бы неприлично.

Сломав схему своей «домашней заготовки», но не удаляясь от футбольной темы, я стал рассказывать ему героическую поэму о киевской команде, принявшей вызов оккупантов и ценой собственной жизни утвердившей величие духа советского народа. Тот футбол был не столько игрой, сколько высочайшей нравственностью и даже серьезной политикой.

Раш долго молчал, переживая вместе со мной эту трагедию.

— И они все знали, что их убьют?

— Да.

— И, сознавая это, все же победили?

— Да.

— Тогда это уже не футбол, это — война. Победили они не голами, а жизнями. И это непостижимо. А как называлась та команда?

— «Динамо».

— ?! — и после небольшой паузы добавил: — «Они вчера тоже показали хороший футбол».

Это был период наших эффектных побед в освоении космоса. Весь мир, как нам казалось, рукоплескал и радовался завидному прогрессу человеческой мысли. Но только не Раш. Его отличали сдержанность и даже некоторый скептицизм в оценках наших успехов. Как оказалось, причиной тому была его убежденность в том, что Россия сама ничего не производит, а все новшества крадет за границей в высокоразвитых странах, успешно используя в этих делах свою громадную шпионскую сеть.

Такое откровение у него прорвалось, когда в английской прессе скандальную популярность приобрели публикации по делу заместителя советского военно-морского атташе Иванова, имевшего амурные связи с манекенщицей Кристиной Килер, которая дарила любовь одновременно и военному министру Великобритании лорду Профьюмо. Скандал, скорее как и все «дело», разворачивался именно вокруг этого министра, а все остальные, в том числе и Иванов, значились как соучастники, вина которых так и не была установлена.

Но это нисколько не смущало Раша: запрограммированный на «широкий русский шпионаж», он каждое утро совал мне под нос еще более обличительную статью с массой самых бредовых выдумок. Одна из них выглядела примерно так: русские с помощью своей портлендской агентуры выкрали новейшую подводную лодку и, начинив ее порохом, сделали из нее космический корабль.

— Всех участников за этот научный подвиг надо наградить Нобелевской премией!

— Как, еще и премией? А вы знаете, сколько стоит такая лодка?

В серьезной тональности подобные разговоры вести было непросто.

То, что не все россияне являли собой образцы технической грамотности, оспаривать было бы так же нелепо, как и видеть в каждом из них полного недоумка. Меня это особенно раздражало, так как за спиной был элитарный технический вуз, Одесский институт инженеров морского флота, чьи выпускники имели и имеют на флоте самую высокую котировку. И когда Раш на самом полном серьезе стал объяснять мне конструкцию и принцип работы плоскогубцев, показывая, как их правильно держать, как перекусывать проволоку и как закручивать гайки, я, не удержавшись, поинтересовался:

— Вы и впрямь держите меня за полного идиота?

Глядя мне прямо в глаза, он ответил:

— Ага.

Убедиться в чем-либо ином у него не было, видимо, достаточных возможностей.

Через пару недель мы с ним ехали в Ньюкасл, где ремонтировалось в доке греческое судно, перевозившее русский лес из Архангельска в английские порты. Учитывая ледовые условия плавания, хитрый судовладелец предъявил нашей компании крупный счет за повреждения судна в этом рейсе. Счет был подтвержден голландским сюрвейером и подлежал оплате. Поэтому на судне нас встретили откровенно недоброжелательно. С чего бы это? Мы платим большие деньги, а с нами и поговорить нормально не хотят.

Я попросил показать все повреждения, зафиксированные в ремонтной ведомости. Но едва мы с судовым механиком спустились на палубу плавучего дока, как неподалеку с грохотом упала металлическая бочка. Имитируя страшный испуг, механик тут же убежал на судно и больше не появлялся. Но я остался не один, со мной был мистер Раш. Сейчас он был уже не просто водитель, а представитель нашей компании, которую пытаются обмануть не очень порядочные клиенты.

Проникнувшись высокой ответственностью, он с готовностью выполнял все мои распоряжения, не забыв для начала строго предупредить капитана, что если еще хоть одна железка свалится с судна, то это будет расценено не иначе как попытка террористического акта со всеми возможными последствиями.

Мы внимательно осмотрели судовое днище, сделали замеры повреждений, и, вооруженные неопровержимыми данными, поднялись к капитану. У него уже собрались механики, штурманы и боцман. Они сидели вокруг хорошо сервированного и уставленного разнообразными закусками стола. Пустовало лишь одно кресло.

— О, мистер Алекс, — прочитывая мою визитку, часто имя путали с фамилией, — мы все рады нашему личному знакомству. Нам известна высокая репутация вашей фирмы, и мы надеемся на сохранение нашего делового сотрудничества! Присаживайтесь к нам.

— Благодарю, господа, но для начала прошу еще одно место для моего помощника. Мы с ним выехали из Лондона рано утром и, как видите, только сейчас закончили основную работу.

Рашу было непросто найти себя в сложившейся обстановке, но он не дрогнул, не растерялся. И я, чувствуя его рядом, мог вести себя свободнее и увереннее.

До первого тоста, господа, давайте обменяемся некоторыми соображениями по вашим претензиям. Мне помнится, что именно с вашего судна в прошлом рейсе смыло палубный груз, и мы возмещали его стоимость покупателю.

— Да, точно, мы потеряли часть леса с палубы; был сильный шторм, — подтвердил капитан.

— А кто из штурманов был в это время на вахте и видел все это лично?

Капитан указал на одного из присутствующих.

— Не можете ли вы припомнить, сколько времени прошло от посадки вашего судна на камни до смытия груза?

— Ну, часов десять-двенадцать, — простодушно ответил штурман.

Капитан явно занервничал: этот кретин подтвердил посадку судна на камни.

— Господин капитан, нельзя ли взглянуть в судовой журнал, чтобы точнее представить это событие в его развитии?

— Это невозможно: тот журнал у нас затребовала сюрвейерская компания, и к нам он не возвратился.

— А что это за компания? Мы сами наведем справки.

— Не знаю, не помню. Да и зачем вам копаться в прошлом?

Видите ли, мы с помощником, — Раш немного надувается и приобретает горделивую осанку, — предполагаем, что вы ошибочно представили нам расчет причиненного судну ущерба. Ледовых повреждений у корпуса нет. Однако до сих пор сохранились повреждения, причиненные посадкой на мель, точнее, на камни. Но это случилось в прошлом рейсе, когда на риске нашей компании был только груз, а не само судно. Не сомневаюсь, что страховая компания, чей полис вы тогда предпочли, уже оплатила вам этот ущерб. А чтобы у вас не оставалось сомнений в моем утверждении относительно характера повреждений, я вам дам необходимые пояснения инженерным языком. Разверните генеральный план судна.

Предчувствие скандального поражения породило у капитана резкость и даже нахрапистость:

— Вы можете не уважать меня, греческого капитана, но игнорировать заключение авторитетной голландской фирмы, уважаемой всеми судовладельцами мира, вы не имеете права! Вы рискуете, Алекс!

— Хорошо, капитан. Мы немедленно возвращаемся в Лондон для консультаций с нашими коллегами в Ллойде. И если нам все-таки придется обратиться в морской арбитраж, то учтите, что таких ошибок, какие вы намереваетесь допустить, там не прощают. Страховой рынок вас отвергнет. А с голландскими сюрвейерами мы поговорим сами. — Вы что-нибудь хотите добавить, мистер Раш?

Обращение застало его врасплох. Он стоял с крепко сжатыми кулаками, всем своим видом являя полную готовность ринуться в драку со всеми противниками сразу.

— Нет-нет, только не это. Ведь мы с вами на суверенной территории чужого государства. Вам нужен международный скандал?

И только когда мы сели в машину, к Рашу вернулся дар речи, но его страстный монолог точному переводу не поддается. В той части, которую удалось расшифровать, он обрушивал самые страшные кары на головы незадачливых обманщиков.

Почувствовав, пережив личную сопричастность к конкретному делу, Раш каждое последующее утро начинал с выяснения его результатов, и искренне радовался сообщениям о том, что судовладелец срочно отозвал свой иск, а голландские сюрвейеры вернули на доработку не только эту дефектную ведомость, но и несколько других.

Но для меня не менее важным явилось принципиальное обновление отношений с Рашем — он стал более терпим, выдержан, уравновешен. Однако, как оказалось, лишь со мной.

Для многих других коллег он оставался вздорным, злопамятным и даже мстительным. Складывалось впечатление, что всю жизнь его преследовал комплекс маленького человечка с большими амбициями. Скромные физические данные, еще более скромное образование, упрощенное миропонимание не позволили в полной мере реализоваться его желаниям и устремлениям. И он вольно или невольно мстил каждому в отдельности и всем вместе. Своим и чужим. Будучи часто бит сам, он приобрел способность выявлять мягких, добросердечных и потому безответных людей, над которыми зло и грубо глумился.

Один из русских директоров, добрый и интеллигентный человек, явно без какого-либо злого умысла робко напомнил Рашу о необходимости смены масла в двигателе его машины, что входило в обязанности водителя. В ответном слове, вернее, обстоятельном монологе Раш сначала выразил предположение, что этот коллега, как, впрочем, и все остальные русские, умеет управлять только лошадью, а автомашину видит вообще первый раз в жизни, но тем не менее позволяет себе поучать такого авторитетного специалиста, как он, и вообще этот коллега изображает из себя директора, а еще недавно выглядел, как простой клерк, потому что ходил в старом костюме. За этим шел долгий перечень всех уязвимых мест российского персонала, их семей, их образа жизни и прочее.

В тот же вечер, плотно запершись в гараже, он сменил масло, но глубоко оскорбленную невинность изображал еще много дней.

Когда компанию навещали московские гости, а это случалось довольно часто, либо наезжали стажеры, приходилось пользоваться сразу несколькими машинами. Но не приведи Господь, если кто-либо на пути от дома до работы, занимавшем около сорока минут, обгонял Раша. Тот сразу становился его личным врагом. Не минула и меня чаша сия. Но отрегулировать наши с ним отношения удалось несколько необычным способом.

У Раша, цинично и вздорно относившегося ко всем житейским ценностям, включая семью и друзей, тем не менее была такая ценность — его маленькая, недавно родившаяся внучка. Ее крохотные пинетки, как талисман подвешенные к лобовому стеклу машины, всегда болтались перед его носом. При ее упоминании он светлел лицом, теплел и даже изредка позволял себе улыбнуться.

Но сейчас я был у него в штрафниках, и за всю дорогу мы не проронили ни слова. Покидая машину, я сказал:

— Картонную коробку, что в багажнике, можете взять себе.

Через минуту раздался звонок — на пороге стоял Раш, с трудом удерживая тяжелую коробку с дюжиной бутылок великолепного джина:

— Вы уверены, что это для меня, сэр?

— Абсолютно уверен, ведь у вашей внучки сегодня самый большой юбилей — ей исполнился ровно годик!

У Раша мелко задрожал подбородок, он искал, но сразу не находил нужных слов.

— Хорошего вам праздника, мистер Раш, поздравления родителям и бабушке! Будьте здоровы!

Но в целом работа с Рашем становилась все более тягостной, он оставался непредсказуемым и неуправляемым. Совет директоров был единодушен в решении проводить его на пенсию.

Окончив последний рабочий день, Раш тихо пригласил меня в гараж, достал из инструментального ящика те самые плоскогубцы и торжественно вручил их мне:

— Это недорогой подарок, но он не позволит вам забыть задиристого старика. Тепло моих рук вы всегда будете чувствовать.

Забыть его мне не удалось бы и без подарка, но каждый раз, беря в руки отличный инструмент, я действительно ощущаю его присутствие и даже подчас непроизвольно вступаю с ним в спокойный, дружеский диалог.

От одного из ценных источников в руководстве британской разведки мы получили сведения на сотрудников, которые могли бы представить интерес для нашей Службы. Среди лиц, имевших самое прямое отношение к организации разведывательной работы против Советского Союза, значился некто Т. Рабин. Служил он в одном из глубоко засекреченных аналитических подразделений МИ-6, где разрабатывались перспективные планы подрывных акций и шпионажа.

Биографические данные на него оказались очень скудными — ни семейного положения, ни домашнего адреса, ни даже полного имени. Известно было лишь, что его предки в начале века прибыли в Англию из России. Присутствовала еще одна незначительная, но показавшаяся мне интересной деталь — у него был младший брат, занимавшийся юридической практикой в сфере торговли недвижимостью.

Самый общий анализ показывал, что искать прямые выходы на сотрудника спецслужб с моих позиций иностранного директора англо-советской страховой компании было бы совершенно безрассудно. А вот попытаться сначала найти его брата было бы безопаснее и, видимо, разумнее.

Однако среди лондонских юристов фамилия Рабин оказалась более популярной, чем того бы хотелось. Придумав нехитрую, но вполне убедительную легенду, действительно связанную с моими «хозяйскими» заботами, а именно — с покупкой дома для нашей компании, — я взял в руки телефонный справочник.

Критерии для отсева ненужных мне лиц оказались очень скромными: «мой» Рабин должен иметь риэлтерскую практику, и его примерный возраст должен быть где-то около 35 лет. Данные о «российских» корнях предков использовать в первичных разговорах с незнакомыми людьми представилось не вполне уместным.

Тем не менее и эти весьма скудные сведения существенно сузили круг поиска. И упорство достойно вознаграждено: один из десятков телефонных звонков привел, наконец, меня к цели.

Оказалось, что брата-юриста звали Израиль, а сотрудника разведки — Теодор. Но с ним мне так и не довелось познакомиться. Дело в том, что я, установив вполне дружеские отношения с Изей, никак не проявлял своего интереса к одному из его старших братьев Теду, выжидая удобного к тому повода.

Израиль, однако, поделился с ним своими впечатлениями о наших контактах и, по всей вероятности, от него же узнал о том, что английская контрразведка присвоила мне кодовую кличку «Ф-83».

— Такие номера дают всем иностранцам, продолжительное время работающим в Англии, — по-дружески проинформировал меня Изя.

Для меня это уже не было новостью — наша служба радиоперехвата внимательно отслеживала все коды, присвоенные местной службой наружного наблюдения практически всем советским специалистам. Чтобы не акцентировать его внимания на этом эпизоде, я отнесся к его сообщению с явным равнодушием. И допустил, видимо, ошибку, ибо через пару дней, сняв трубку служебного телефона, я услышал «шпионский» шепот:

— Говорит Джеймс Бонд. Назначаю агенту «Ф-83» конспиративную встречу в ресторане «Вайсрой» ровно через Час.

Эта невинная забава не осталась без внимания спецслужб — в «Вайсрое», где мы действительно встретились с Изей на ланче, наш столик явно против обыкновения украсила массивная керамическая ваза, в каких традиционно прячется подслушивающая техника. Среди немногочисленных посетителей легко просматривались два филера, занявших ближайший к нам столик, несмотря на обилие более удобных пустующих мест. И главное, уже на следующий день спецслужбы изменили мой «позывной» — «Ф-83» навсегда исчез из эфира.

Центр, внимательно следивший за ходом этой разработки, счел благоразумным временно приостановить поиски личных подходов к Теодору, но не возразил против продолжения дружеского общения с Израилем. С соблюдением, естественно, необходимой осторожности. Следует заметить, что многолетняя дружба с Изей была по-человечески приятной и безусловно полезной в освоении невидимых простому глазу, но очень важных глубинных политических, экономических и социальных процессов, происходивших в стране и представлявших особую ценность для профессионального разведчика.

С ним, а чаще вместе с нашими семьями, я посещал богатейшие британские музеи, самые разнообразные выставки, театры, исторические и памятные места, накрутив на спидометре не одну тысячу миль, и под благотворным влиянием моего английского друга вскоре прослыл среди многочисленных российских визитеров информированным гидом.

Общение с такими делегациями нередко вовлекало меня в довольно курьезные ситуации, одну из которых я предлагаю вашему вниманию, поскольку вижу в ней эпизод не только развлекательный, но в значительной мере и назидательный.

Среди мрачных, воздвигнутых на века цитаделей лондонского Сити, где-то между серым крепостным зданием Банка Англии и стилизованным под океанский лайнер бетонным монолитом Британского Ллойда, на кривой и узкой улочке затерялся небольшой, этажа в три-четыре, островерхий домик.

Совсем еще недавно, лет двести тому назад, он гордо возвышался над разбросанным вокруг множеством банковских и страховых контор, уютных ресторанчиков, пивных и кофеен. Те из них, что разбогатели, с годами обросли толстыми каменными стенами с тяжелыми железными решетками на узких окнах, и, как бы соперничая друг с другом, торопливо устремились вверх.

Зажатый со всех сторон, этот нарядный домик очень спокойно, даже вполне одобрительно реагировал на долго шумевший вокруг него строительный бум, но сам ни за что не хотел лишаться своей первозданности. Он знал себе настоящую цену.

Редкий прохожий не остановится у внезапно явившегося ему чуда и, как бы ни торопился, окинет его завороженным взглядом от вросшего в землю основания до крутой, позеленевшей в веках островерхой крыши, присмотрится к множеству гербов, украшающих полукруглый портал с тяжелой, закругленной вверху дубовой дверью, и долго еще будет наслаждаться высоким совершенством древних камнерезов — нацеленными в небо готическими стрелами, сплетенными из гранитных кружев.

Не меньшее наслаждение испытает тот, кому повезет заглянуть внутрь. Выглядит там все просто, бесхитростно: широкий вестибюль, несколько служебных боковушек и за ними — огромный, во весь рост, квадратный зал. Здесь все — и мрамор лестничных маршей, и бронза затейливых торшеров, и ветхие, вдоль стен, гобелены, и почти угасшая за долгую жизнь позолота декоративных орнаментов — пропитано историей и традициями.

Но всего удивительнее акустика. Ведали ли великие мастера какие-то тайные заповеди, или божий дар — наитие — им подсказал, но получилось так, что самый легкий шепот из любого места отчетливо слышится во всех отдаленных уголках огромного зала. Поэтому громко разговаривать здесь не принято, да и нужды в том ни у кого нет, кроме разве что у церемониймейстера в дни торжественных приемов.

С давних пор в этом доме вместе со столичной ратушей обосновалась Гильдия золотых дел мастеров. Оттого и зовется он Гилдхолл.

Конечно же, мастера не отливают тут золотые слитки, не чеканят монеты, не плетут филигрань, колье и диадем. В этом доме они ведут деловые и дружеские разговоры, делятся мыслями по общим и личным проблемам. Величественность всей обстановки и физическое ощущение вечности побуждает их к немногословию и сдержанности, поэтому шумная брань, как и громкое веселье, сразу привлекают к себе всеобщее осуждающее внимание. Не принято у них и выносить сор из избы, пусть он будет даже золотой. Цеховые интересы — превыше всего, и наказание за отступничество одно, причем быстрое и простое — изгнание из Гильдии. За этим неизбежно следует крах.

Как пчелы вокруг улья, вьются у Гилдхолла газетчики и журналисты, падкие до любой сенсации, но хороший взяток остается только их мечтой и малой надеждой. Зато сплетен, болтовни вокруг Гильдии всегда в избытке. Говорят, что в ее руках сосредоточены несметные богатства, год от года приумножаемые; что, находясь традиционно вне политики, она «влияет» на любого министра, а на рядовых парламентариев уже давно не тратится за бессмысленностью расходов и что хотя она не правит страной, но, когда надо, корректирует ее курс.

Многолюдные собрания и приемы в Гилдхолле не часты, и попасть на них хоть единственный в жизни раз — заветная и почти несбыточная мечта каждого финансиста или торговца. Да что о них и говорить, если даже английские монархи во все времена почитали за честь быть в числе приглашенных.

Как я уже говорил, среди моих друзей-партнеров в Лондоне довольно скоро появился Израиль Рабин, скромный молодой юрист и хороший специалист по торговле недвижимостью, оказавший мне услугу при покупке жилого дома — надо было умно обойти какую-то заковыку в земельном законодательстве.

«Вычислив» в ходе длительного телефонного поиска среди десятков однофамильцев нужного мне Рабина, я коротко изложил ему суть своих забот. Встретив понимание, пригласил вместе отобедать и обсудить проблему по существу.

И каково же было мое удивление, когда, уже на следующий день, при первом личном знакомстве, Рабин появился с пухлой папкой в руках, где имелись все нужные бумаги, снабженные краткими, но толковыми разъяснениями «на последнего дурака», что применительно ко мне оказалось совсем не лишним.

Углядев в нем сверстника и открытого, доброжелательного парня, я ему сразу сообщил, что буду звать его коротко: Изя, как звали моего дружка в давнем, еще довоенном детстве. Он не возразил, но тихо ухмыльнулся:

— Дома все зовут меня Айзиком и одна только бабушка так, как вы. Наверное, потому, что она родом из Одессы, с Украины.

— Так из Одессы или Украины?

Изя понимающе улыбнулся.

— А вы не припоминаете, где именно она там жила?

— Это очень просто, про это она говорила всегда, до самой своей смерти: на какой-то Каретной, угол Полицейской.

— Изя, а вот этого не может быть, потому что тогда мы с вами почти родственники! Правда, в Одессе никогда не было Каретной, зато была Канатная, только теперь она Свердлова. А Полицейская стала Розой Люксембург. И совсем рядышком с вашей бабушкой всегда было и до сих пор стоит величественное, как морской бастион, здание мореходки, где прошли мои самые красивые годы.

— Верно! Бабушка часто вспоминала какую-то морскую школу, куда она бегала на музыкальные вечера и где даже случился у нее первый серьезный роман.

Тесен наш большой мир.

Через Изину бабушку, как говорят у нас в Одессе, мы с первых минут перешли на «ты» и почувствовали друг к другу(что-то большее, чем простое уважение.

Получив от меня чек с небольшой суммой гоноpapa за оказанную услугу, он, как истинный джентльмен и нисколько не жмот, тут же пригласил меня со всей семьей к себе в гости. Ни до, ни после у меня не было другого такого случая, чтобы с первого же дня знакомства англичанин пригласил в свой дом.

Скромный адвокат с женой и маленькой дочуркой «ютился» в трехэтажном домике в Хэмпстеде — престижном парковом районе Большого Лондона.

Пока наши жены с дочерьми знакомились, осматривали дом и потихоньку увлеклись традиционными женскими делами, мы с Изей коснулись некоторых актуальных аспектов внешней и внутренней политики, попытались выяснить, каким может стать результат предстоящей футбольной встречи наших национальных команд и основательно потолковали вообще «за жизнь».

У Изи, как это и предполагалось, оказались два старших брата, которые, как и он, повторив ошибку отца, университетского профессора гражданского права, пошли в юристы. Самый из них старший, Абик, перед окончанием университета влюбился в однокурсницу Асю и, как ни старался, дальше учиться не смог. Им очень захотелось пожениться, но ни те, ни другие родители их не поддержали. Разобидевшись на весь мир, они забросили учебу и, примкнув к большой стае хиппи, пошли бродить по свету. Лето они проводили где-нибудь в Европе, а с наступлением холодов перемещались ближе к югу — в Индию или даже Австралию. Как дети Вселенной, они жили весело и беззаботно. И гуляли бы невесть сколько, если бы Ася не поняла, что ей предстоит стать матерью.

Когда они вернулись в Лондон, оказалось, что родители никогда ничего не имели ни против Аси, ни против Абика. К тому же выяснилось, что Ася — единственная наследница крупного дела ее отца, причем настолько крупного, что даже Ротшильды с ним разговаривали очень уважительно. Но можно ли на хрупкие плечи дочери взваливать такой груз, от которого даже у сильного мужчины часто подкашиваются ноги?

Однако, когда Абик, решительно порвав с хиппи, помылся, подстригся и приоделся, всем стало понятно, что на него, почти дипломированного юриста, можно этот самый груз взвалить.

Ее папа, совладелец «Намибийской алмазной корпорации» и акционер известной голландской компании, обрабатывающей алмазы, был не последним человеком в лондонской Гильдии золотых дел мастеров.

Сам он на очередном общем собрании не выступил, но его большой друг и компаньон, похвалив руководство за очевидные успехи, вместе с тем сильно удивился, что такие успехи достигнуты даже без собственного юриста, и если кто-то подумает: зачем нам свой юрист, когда их полно вокруг, — то он ничего не понимает, потому что разные консультанты — это хорошо, но свой постоянный человек — гораздо лучше. Многие золотых дел мастера вслед за ним тоже удивились, и когда «Намибийская алмазная корпорация», идя навстречу высказанным пожеланиям, заявила, что у нее есть самый подходящий кандидат, все сразу согласились, избрав Абика в правление и назначив вполне приличное жалованье. А зачем спорить, если это правильно?

Когда Абик с Асей, протестуя против родительской жестокости, еще слонялись по свету и не принимали от них никаких подачек, Изе временами удавалось их где-нибудь обнаружить и переслать небольшую сумму. А они были не из тех, кто быстро забывает добро. Изя стал самым дорогим человеком в семье своего старшего брата.

О среднем брате, Теодоре, сотруднике британской разведки, Изя впервые упомянул лишь спустя несколько месяцев после нашего с ним знакомства, причем, как мне показалось, совершенно случайно.

Лондон, заслуженно снискавший славу деловой столицы мира, во все времена привлекал многочисленные и самые разношерстные делегации. И какие бы самые глухие уголки нашей необъятной страны они ни представляли, местом их сбора и выпета за границу неизменно оставалась Москва. Потому и отношения к себе они требовали как к высоким представителям центра, искренне полагая, что и дипломаты, и все другие загранработники обязаны не просто оказывать им любое содействие, но и испытывать при этом радость и воодушевление. Поэтому самые безобидные сбои часто вызывали не только августейший гнев, но и клятвенные заверения, что по возвращении в родную столицу всему дипломатическому ведомству будет незамедлительно показана кузькина мать. Такое, увы, случалось.

Часто битые и потому ушлые послы, «съевшие не одну собаку» на маневрировании между местной Сциллой и московской Харибдой, быстро постигли все немудреные тонкости такого политеса и к обслуживанию потенциально скандальных гостей стали активно привлекать местных советских богатеев. В Лондоне таковыми слыли Московский народный банк, экспортеры российского леса и нефти, смешанная пароходная компания да страховое общество «Блэк энд Уайт».

Почетное, по мнению посла, право опекать очередных высоких гостей из закавказской республики выпало страховщикам. Робкие попытки как-то оттянуть это удовольствие «до следующего раза» успехом не увенчались, тем более что посол как бы между прочим бросил, что следующая делегация ожидается очень представительная, а в этой всего-то два человека — премьер и с ним какой-то совсем рядовой министр. Это действительно было бы так, когда бы вместе с ними не оказалось четверых сопровождающих — пресс-секретаря, эксперта и двух броских полногрудых блондинок, выступающих в качестве ведущих специалистов, так же необходимых высоким делегатам, как зубная щетка или бритвенный прибор. Посол, отчетливо понимая всю деликатность ситуации, лукаво о них промолчал.

Предельно мобилизовав всю собственную наличность, «Блэк энд Уайт» пришла к неутешительному выводу: сил, и средств для достаточной теплоты и сердечности явно недостает. Выход, к какому рано или поздно прибегают почти все компании, остается один — заломить шапку перед кем-либо из порядочных партнеров и добровольно залезть к нему в долговую кабалу, спрятав все концы в ворохах взаимных расчетов. Морально это всегда немного унизительно, а в деловом плане даже рискованно. Но кого это всерьез интересует?

Вопрос даже о самом незначительном привлечении средств самой делегации никогда не возникает, ибо личные деньги, как и весьма подчас значительные суммы представительских расходов, во все времена целиком и полностью обращались только на удовлетворение постоянно растущих собственных потребностей.

На многочисленных деловых и товарищеских раутах, проводимых, как это принято, в лучших ресторанах города, пресс-атташе извлекал из кейса миниатюрную копию государственного флага республики и с пафосом извещал о достигнутых ею больших успехах, что, по его разумению, должно было придать вес и авторитет высокому присутствию. И лишь однажды в том же кейсе неожиданно обнаружилась единственная бутылка фирменного коньяка, известного среди почитателей этого напитка как «Золотая головка», вполне законно вызвавшая неподдельный восторг у всех случайных дегустаторов.

Зато в обещаниях эти гости на голову превзошли всех своих предшественников, счет при этом шел, разумеется, не на штучные бутылки, а на ящики, десятки ящиков. Премьер дотошно уточнял, какое количество этого божьего нектара смогло бы хоть в малой степени компенсировать очередную щедрость хозяев и тут же давал своему секретарю распоряжение удвоить названное количество и доставить «нектар» первым же самолетом, то есть завтра, или, в крайнем случае, послезавтра. Спектакль неизменно шел под бурные аплодисменты.

И только Изя, не избежавший искушения лично пообщаться с премьером почти суверенной державы и с готовностью разделивший страдания «Блэк энд Уайт», усомнился в реальности таких обещаний.

— Они заверили, что завтра же я стану счастливым обладателем десяти ящиков того самого коньяка, которым долгие годы наслаждался Сэр Уинни и который сейчас идет только в Кремль, но не спросили не только моего адреса, но даже фамилии…

К моему робкому предположению, что, наверное, на Кавказе Изю и его фирму хорошо знают, он отнесся с некоторым недоверием.

И оказался абсолютно прав, ибо ни завтра, ни послезавтра, и вообще никогда ни он, ни другие доверчивые партнеры ничего из обещанного не получили. Дурная, но справедливая молва прокатилась по Сити.

Знакомя делегацию с мозговым центром делового Лондона, услужливый гид, выполнявший в перерывах между экскурсиями суетные обязанности директора страховой компании, опрометчиво заострил внимание на Гильдии золотых дел мастеров вообще и Гилдхолле в частности, поведав о нем так много занимательного, что премьер при единодушной поддержке остальных делегатов тут же принял неколебимое политическое решение встретиться с руководством Гильдии для обмена мнениями о налаживании контактов по линии ювелирпрома. Ему показалось, что собственного желания для этого будет вполне достаточно.

Лучший и к тому же неформальный вариант такой стыковки с Гильдией виделся в процессе близкого, по всей вероятности, приема, активная подготовка к которому отслеживалась даже невооруженным глазом: к зданию беспрерывно подкатывали разнокалиберные фургончики, доставлявшие цветы, продукты, наборы великолепных вин и фруктов.

Когда в очередной раз я обратился к Изе за содействием, он тихо застонал и попросил меня подумать, как можно привести на сегодняшний, совершенно уникальный прием, где вместо обычного «а ля фуршета» предполагается строгая рассадка гостей, сразу полдюжины «зайцев»?

— Изя, но это все-таки не уличная шпана, а министры. И нельзя ли посмотреть на это дело совсем с другого конца: что это они готовы удостоить своим присутствием почтенное собрание?

Мои веские аргументы неожиданно вызвали смех у собеседника:

— Они даже не представляют, какой «популярностью» стали пользоваться в деловых кругах… Ну, хорошо, я подумаю.

Вскоре зазвонил телефон:

— Абик смог сделать только четыре места — пару нам с тобой и два тем, извини, министрам. Остальные пусть погуляют. И учти — лишних смокингов у меня нет, одевай их сам…

Через полчаса из прокатной фирмешки «Братья Мосс» примчался примерщик, уточнил все министерские габариты, а еще через час, весело обрядившись в вечерние доспехи, они с трудом узнавали друг друга.

Сколько ни торопились гости, однако заявляться на прием раньше всех не то чтобы зазорно, но у уважающих себя персон просто не принято, как, впрочем, и появляться там после установленного времени. Проявив выдержку, мы подъехали к завершению сбора, когда большая часть приглашенных, чинно рассевшись по отведенным местам, все внимание сосредоточила на более поздних, а значит, и более важных и высоких гостях.

По вековому ритуалу в банкетном зале Гилдхолла сначала торжественно появляется церемониймейстер, облаченный, как и сто, и двести лет назад, в красный, шитый золотом камзол, пышный, спадающий на плечи парик, белые чулки и массивные башмаки с большими блестящими пряжками. Он бьет тяжелым бронзовым жезлом об пол, вызывая громоподобное эхо, от чего многие непроизвольно вздрагивают, и зычным актерским голосом называет фамилию, должность и почетные звания очередного гостя.

Завсегдатаев он знает в лицо и объявляет их по памяти, другие дают ему свои визитные карточки.

Подошел наш черед. Вручив только свои визитки, поскольку у министров таковых не оказалось, мы, извинившись перед церемониймейстером, попытались его уговорить, чтобы он не объявлял сложных для него фамилий наших гостей и просто оставил их без внимания. Для убедительности Изя что-то вполголоса добавил от себя.

Церемониймейстер в эти торжественные и самые для него ответственные минуты исключал любую импровизацию, любые вольности и, полностью отрешившись от всего мирского, работал в автоматическом режиме хорошо отлаженного магнитофона: его задача — в точности, не упуская ни единого слова, донести в зал все, что ему поручено сказать о каждом из гостей. Изин комментарий лег, очевидно, на его магнитофонную запись.

Все четверо мы вошли в зал. После объявления фамилии, слегка поклонившись присутствующим, мы с Изей направились к своим местам. Наши спутники, однако, несколько замешкались у входа, что, очевидно, церемониймейстер воспринял как ожидание соответствующего представления публике и автоматически воспроизвел все, что ему стало известно об этих людях.

За новым раскатистым ударом жезла по залу прокатилось извещение о том, что следующий гость, — премьер небольшой горной страны, но одновременно большой плут и обманщик. Второй — его министр и активный сообщник.

Приняв происходящее за совсем необычную шутку, какой-то еще не ясный розыгрыш, зал оживился, зашумел, раздались громкие аплодисменты, от которых голова непроизвольно втянулась глубоко в плечи. Под нами заходил пол, зашатались стены, задрожали и посыпались из окон величественные витражи, рухнули могучие потолочные балки, и Гилдхолл начал медленно опускаться в преисподнюю.

С лучезарными улыбками, раскланиваясь во все стороны, к своим местам в центре зала шли наши гости, искренне восторгаясь столь очевидными знаками высокого внимания и личного к ним почтения. К счастью, в реестре их добродетелей не числились знания иностранных языков.

Угомонился зал не скоро. Долго еще смеялись обманутые партнеры над незадачливыми хвастунами.