Рассекречено внешней разведкой

Борис Наливайко «ОПЕРАЦИЯ “АЛЬТГЛИННИКЕ-БРЮККЕ”»

Ранним солнечным, по-весеннему свежим утром 10 февраля 1962 года произошло событие, интерес к которому, несмотря на то, что с тех пор прошло уже не одно десятилетие, не угасает и по сей день.

В то памятное утро на пограничном мосту между ГДР и американским сектором Берлина состоялся обмен советского разведчика, известного под именем Рудольфа Абеля, на пилота американских ВВС Френсиса Гарри Пауэрса.

Мне, автору этих строк, работавшему в то время в Берлине, довелось быть одним из тех, кто непосредственно участвовал в организации и проведении этой акции. О том, как она готовилась, какие препятствия приходилось преодолевать на пути ее осуществления, я и хочу рассказать.

Представлять Абеля — советского разведчика-нелегала Вильяма Генриховича Фишера, работавшего в США по атомным секретам, сегодня нет нужды. Его имя широко известно во всем мире. И тем не менее, говоря о нем, я не могу не вернуться в мыслях к осени 1957 года, когда впервые услышал это имя.

В то время я работал в Чехословакии в качестве советника у заместителя начальника чешской разведки. Не успел я войти в свой рабочий кабинет и снять плащ, как вдруг открывается дверь, на пороге появляется один из моих подопечных коллег и, обращаясь ко мне, взволнованным голосом спрашивает:

— Вы уже читали сегодняшнюю западную прессу?.

— Нет, — отвечаю, — а что случилось?

— Почти во всех газетах, со ссылкой на официальные источники, помещена информация об аресте в США крупного советского разведчика-нелегала полковника Абеля.

— А ну, покажи! Где это?

— Вот, посмотрите. Здесь сообщается, что в ближайшее время Абель предстанет перед американским судом.

Быстро просматриваю газеты, из которых явствует, что предстоящий процесс станет самым громким за всю историю борьбы с советским шпионажем.

На наш запрос по этому поводу Центр ответил, что речь действительно идет о нашем разведчике-нелегале, но распространяться об этом пока не следует, ограничившись конфиденциальным информированием руководства чешской разведки.

Уже тогда, когда я находился в Чехословакии и довольствовался единственно доступным источником информации по этому делу — западной прессой, мне стало очевидно, что Рудольф Иванович Абель — личность незаурядная. Парадоксально, но симпатии практически всех освещавших этот «процесс века» иностранных репортеров были явно на стороне подсудимого. Что же касается главного свидетеля обвинения — предателя Хэйханена, то он рисовался в откровенно темных тонах. Различного рода эпитетов в его адрес было более чем достаточно (бабник, пьяница, аморальный тип и т. п.).

О том, кто был в действительности тот человек, который при аресте назвал себя Рудольфом Абелем, я узнал позже, после моего возвращения в Центр и прохождения дальнейшей службы в подразделении, являвшемся до ареста Абеля его непосредственным куратором. Именно в этом подразделении состоялось мое, пока, правда, заочное, знакомство с Абелем — человеком-легендой, о чем, кроме всего прочего, свидетельствует и тот факт, что по завершении суда, приговорившего его к тридцати годам тюремного заключения, он по представлению руководства разведки был удостоен высокой государственной награды — стал кавалером ордена Красного Знамени. Это, пожалуй, первый, и, насколько мне известно, пока единственный случай, когда советский разведчик, находящийся в ситуации, подобной той, в которой оказался Абель, удостаивался государственной награды до возвращения на Родину. Случай поистине уникальный. Но уникальна и личность. Своим поведением в экстремальных условиях Рудольф Иванович Абель, может быть, как никто другой, кроме разве что еще Рихарда Зорге, а также Бена (Конона Трофимовича Молодого), возвеличил образ советского разведчика и советскую разведку в целом.

В нашей стране и за рубежом имя Абеля связывается с совершенно конкретным событием — обменом советского разведчика на американского летчика Пауэрса, сбитого в районе Свердловска. Но далеко не каждый знает, что это имя не принадлежит ему, оно взято им на вооружение лишь как средство защиты. С ним, с этим именем, он прошел через все испытания, выпавшие на его долю. С ним он вошел и в историю.

Так кто же такой Абель? Существовал ли такой человек вообще? Да, существовал. Это не выдуманное имя. Рудольф Иванович Абель — один из двух наиболее близких, давних, еще со времен службы в Красной Армии, друзей Марка (псевдоним Фишера). Вторым был известный полярник, Герой Советского Союза, радист экспедиции Папанина на Северный полюс Эрнст Кренкель. Все трое в 1925 году были призваны в армию и проходили службу в качестве рядовых только что созданного в то время радиотелеграфного полка московского военного округа. Там они познакомились, там подружились и сумели сохранить эту дружбу до конца дней своих.

Оказавшись в результате предательства в американской тюрьме и лишившись какой-либо связи с внешним миром, Марк, трезво оценив обстановку, твердо решил изыскать возможность проинформировать Центр о случившемся, одновременно дав понять, что ни себя, ни людей, с которыми был связан, он не раскрыл и делать этого не намерен. Взвесив все «за» и «против», он решил обратиться через адвоката непосредственно в Советское посольство в Вашингтоне с письмом от имени Рудольфа Абеля, о многолетней дружбе Марка с которым Центр был хорошо осведомлен. Правда, к тому времени уже два года, как Абеля не было в живых. Так Вилли Фишер стал Рудольфом Абелем.

Поиском путей вызволения товарища по работе, оказавшегося в американской тюрьме, внешняя разведка занялась буквально с первых дней после окончания суда и вынесения ему приговора. После всесторонней оценки положения дел стало очевидным, что единственным путем, позволяющим рассчитывать на успех, мог стать только обмен. А это означало, что необходимо вступить в контакт с противником — американской стороной, заручиться ее принципиальным согласием на подобное решение вопроса, найти удовлетворяющий другую сторону эквивалент обмена и, наконец, договориться о процедуре, месте и времени проведения операции.

Дело осложнялось тем, что из-за легенды, которой придерживалась наша сторона на всем протяжении следствия и собственно процесса, какие-либо действия непосредственно от имени Советского Союза полностью исключались. Нужна была страна-посредник. Таким посредником стала ГДР. Немецкие коллеги отнеслись к нашей просьбе с полным пониманием, пообещав всяческое содействие со своей стороны. Почему наш выбор пал именно на ГДР — станет ясно из последующего развития событий. Скажу лишь, что главным было геополитическое положение Германии и наши позиции в то время в ее восточной части, т. е. на территории ГДР.

План наших действий схематично сводился к следующему.

Проживавшая на территории ГДР «тетушка» Мартина Коллинза (под этим именем Р. И. Абель проживал в США) направляет на нью-йоркский адрес, где жил ее «племянник» до ареста, одно за другим несколько писем, в которых выражает беспокойство его затянувшимся молчанием.

Расчет был на то, что рано или поздно письма попадут в руки спецслужб США и, таким образом, явятся своего рода сигналом о намерении (пока не совсем ясно, с чьей стороны) вступить в контакт.

Ответа «тетушка», естественно, не получает. На это и делалась ставка. Тогда, не имея возможности обратиться непосредственно к американской стороне, поскольку на территории ГДР отсутствовали какие-либо ее представительства, «тетушка» обращается за содействием к берлинскому адвокату Фогелю. Последний официально принимает дело к производству и для наведения необходимых справок о Коллинзе, в свою очередь, связывается со своим коллегой — западноберлинским адвокатом Штанге. Эта пара адвокатов — люди не случайные. На протяжении ряда лет они неоднократно выступали в качестве посредников между Востоком и Западом по делам арестованных либо осужденных той или иной стороной. Штанге аналогично Фогелю также принимает дело к производству и направляет официальный запрос в посольство США в ФРГ.

Спустя некоторое время тем же путем, но в обратном направлении, следует официальное уведомление о том, что «племянник» осужден за шпионаж сроком на 30 лет и отбывает наказание в тюрьме города Атланта. Одновременно сообщалось, что его интересы, с согласил последнего, представляет адвокат Донован, осуществлявший его защиту на процессе, к которому при необходимости и надлежит обращаться впредь.

Таким образом, было преодолено первое препятствие на пути реализации общего плана действий — легализован контакт, с американской стороной; цепочка «тетушка» — Фогель — Штанге — Донован — Абель замкнулась. Впоследствии через адвоката Донована осуществлялась также и почтовая связь между Абелем и его семьей.

Следующим шагом стало обращение «тетушки», по рекомендации Фогеля, к Председателю Государственного совета ГДР Отто Гротеволю. В своем письме-мольбе «тетушка», информируя о случившемся, пытается всячески доказать, что в данном случае произошло какое-то недоразумение, что ее племянник на подобное просто не способен. Поэтому она молит о помощи и просит изыскать хоть какую-нибудь возможность для облегчения участи оказавшегося в тюрьме своего любимого племянника.

В результате в адрес Донована следует сообщение о том, что власти ГДР, руководствуясь чисто человеческими соображениями в стремлении оказать помощь своей соотечественнице, готовы рассмотреть вопрос о помиловании и досрочном освобождении с правом свободного выезда любого, отбывающего наказание в ГДР иностранца, в ответ на аналогичный встречный шаг со стороны США в отношении осужденного ими Абеля.

Таким образом, идея обмена, будучи доведенной до американской стороны, приобрела материальное воплощение, стала предметом обсуждения. Правда, поначалу реакция американской стороны была сдержанной, если не сказать больше. Однако с течением времени тема обмена стала занимать в переписке все большее место. Решение вопроса, к сожалению, упиралось в отсутствие у нас соответствующего Абелю эквивалента для обмена. Предложений с нашей стороны было много. В их числе фигурировал и крупный нацистский преступник, отбывавший пожизненное тюремное заключение в ЧССР. Однако ни одно из этих предложений американскую сторону не устраивало.

И только после того, как весной 1960 года над территорией Советского Союза в районе города Свердловска частями ПВО был сбит самолет-разведчик ВВС США, а пилотировавший его военный летчик Френсис Пауэрс катапультировался и через некоторое время предстал перед советским судом, переписка с обеих сторон резко оживилась. К концу 1961 года уже можно было говорить о том, что дело наконец-то подходит к своему логическому завершению.

Именно в это время, в конце 1961 года, я был направлен на работу в Берлин и с этого момента стал уже не созерцателем или сторонним наблюдателем, а непосредственным участником разработки и практической реализации всех последующих мероприятий по этому делу.

Четыре с половиной года находится в заключении Р. И. Абель. Почти четыре года ни на минуту не прекращается неустанная напряженная работа по его вызволению. И вот наконец блеснул луч надежды! В первых числах февраля поступает сообщение Донована о том, что такого-то числа он прибывает в Берлин и на следующий день (указывается время) намерен посетить советское посольство в Демократическом Берлине для встречи с его ответственным дипломатическим представителем. Он просит через соответствующие органы ГДР уведомить об этом советское посольство и обеспечить его беспрепятственный проход в Восточный Берлин через контрольно-пропускной пункт на Фридрихштрассе.

Необходимость личной встречи с советским дипломатическим представителем обусловливалась необходимостью получения официального подтверждения советской стороной ее готовности помиловать Пауэрса и депортировать его в ГДР для последующей передачи представителям США в обмен на Абеля. Правомерность подобного шага для американской стороны более чем очевидна. Ведь Пауэрс отбывает наказание в СССР, а переговоры (переписка) о его помиловании ведутся с адвокатом Фогелем, представляющим ГДР.

Для переговоров с Донованом был выделен свободно владеющий английским языком сотрудник Аппарата Уполномоченного КГБ СССР в ГДР, в прошлом на протяжении нескольких лет работавший в Англии в качестве второго секретаря посольства. Забегая вперед, должен сказать, что с возложенной на него миссией он справился блестяще. Такая же оценка дана ему и в книге Донована «Незнакомцы на мосту».

На состоявшейся в здании посольства СССР на Унтер-ден-Линден встрече, куда Донован прибыл точно в указанное им в письме время, кроме упомянутого выше официального представителя посольства, присутствовали также прибывшие накануне из Москвы жена Абеля Елена Степановна, дочь Эвелина и выступавший в роли «кузена» оперативный работник, в производстве которого находилось дело Абеля. Поскольку «кузен» свободно владел как немецким, так и английским языками, нужды в переводчике не было.

Нужно сказать, что переговоры с Донованом были непростыми. Проинформировав о принципиальном согласии американской стороны на обмен Абеля на Пауэрса и получив заверение от представителя посольства о готовности советской стороны помиловать Пауэрса и депортировать его в ГДР, Донован выдвинул дополнительные условия американской стороны.

Учитывая, — заявил Донован, — явное несоответствие по своему калибру Абеля и Пауэрса: Абель — «ас», а Пауэрс — лишь рядовой пилот, американские власти уполномочили меня дать согласие на их обмен при условии, что дополнительно к Пауэрсу немецкая сторона освободит и депортирует в ФРГ двух человек (называются их фамилии), а советская — американского студента, арестованного и отбывающего наказание в Советском Союзе (также называется фамилия).

Но это не в моей компетенции, — возражает представитель посольства. — Я не могу решать вопросы за правительство ГДР.

Я понимаю, — отвечает Донован. — По этому вопросу я сегодня же свяжусь с адвокатом Фогелем. Но что касается американского студента, прошу вас переговорить на этот счет с Москвой. Надеюсь, что решение вопроса не заставит долго ждать. Ведь речь идет о простом студенте. Встретиться же снова мы можем завтра или послезавтра. Как вам будет угодно.

Учитывая изложенную Донованом позицию американской стороны, возникла необходимость согласования этого вопроса с Центром и информирования немецкой стороны, чтобы и она могла определить свое отношение к выдвинутым условиям обмена.

В конечном счете было достигнуто согласие обеих сторон об обмене Абеля на Пауэрса, но теперь уже не трех, а только двух дополнительно к Пауэрсу лиц: американского студента, освобождение которого советской стороной должно последовать в течение двух месяцев после обмена главных действующих лиц, и одного человека, отбывающего наказание, в ГДР. Последний депортируется одновременно с Пауэрсом, но в другом пункте обмена.

Следующим этапом было определение и согласование места, времени и процедуры обмена. В этом вопросе больших трудностей не возникло. Пунктами обмена были определены: пограничный в районе Потсдама мост между ГДР и американским сектором Берлина — Альтглиннике-Брюкке, переименованный в 1945 году в Мост Мира (Фриденс-Брюкке), где должен быть произведен обмен Абеля на Пауэрса, и контрольно-пропускной пункт в центре Берлина на Фридрихштрассе, где предусматривалась синхронная депортация согласованного с американской стороной гражданина ФРГ — одного из двух «довесков», как мы их между собой называли.

Автомашин, обеспечивающих операцию по обмену в районе Потсдама, было по четыре с каждой стороны. В их числе три легковые и одна с рацией для связи с пунктом обмена на Фридрихштрассе. Присутствие корреспондентов, фоторепортеров, других представителей средств массовой информации исключалось. Кроме того, обе стороны обязались не делать никаких сообщений для печати или радио.

Собственно обмен Абеля на Пауэрса, согласно договоренности, должен был состояться на середине моста Альтглиннике. Процедурой предусматривалось, что с каждой стороны на мост выйдут по три человека: подлежащие обмену Абель и Пауэрс следуют в центре, по бокам от них: слева — лицо, лично знакомое с обмениваемым для опознания, справа — официальный представитель, уполномоченный осуществить депортацию помилованного.

Проведение операции было назначено на 8 часов утра 10 февраля.

Пока в Берлине шли переговоры об условиях и процедуре обмена, в Москве, по представлению Комитета государственной безопасности, Президиумом Верховного Совета СССР был принят указ о помиловании Пауэрса и его депортации.

9 февраля, накануне обмена, Пауэрс в сопровождении заместителя начальника Владимирского управления КГБ полковника В.И. Шевченко был доставлен в Берлин и помещен на виллу в Карлсхорсте. Почему Владимир, а не Москва, объясняется просто: в тюрьме города Владимира Пауэрс отбывал наказание.

Поскольку должного опыта в проведении подобного рода операций у нас в то время еще не было (за послевоенный период обмен разведчиков осуществлялся впервые), а также с учетом определенной напряженности в отношениях между нашими двумя странами, нами, во избежание каких-либо непредвиденных эксцессов, был предусмотрен ряд защитных мер. В частности:

— для контроля за обстановкой в районе, непосредственно примыкающем к месту проведения операции, был предусмотрен выход в Западный Берлин двух оперативных работников с сигнальной аппаратурой;

— на вилле в Карлсхорсте, где временно содержался Пауэрс, была организована круглосуточная вооруженная охрана;

— жену и дочь Абеля к месту проведения операции было решено не брать, а поэтому и не сообщать им заранее о ее дате и времени;

— машина с Пауэрсом на пути к месту обмена и с Абелем в направлении в Карлсхорст обеспечивалась двойным прикрытием — оперативными машинами спереди и сзади.

Накануне операции все ее участники были еще раз проинструктированы в соответствии с задачей каждого из них.

Возможно, у читателя некоторые из этих мер предосторожности вызовут улыбку. Но в то время поступить иначе мы не могли. Ведь это был первый и пока единственный случай за всю историю советско-американских отношений, когда в официальный контакт вступали не дипломаты, а, по сути дела, спецслужбы этих стран.

Возвращаясь вечером домой, когда, наконец, была завершена вся подготовительная работа к предстоящему на следующий день событию, к которому мы шли на протяжении долгих четырех с лишним лет, у меня, не знаю даже почему, вдруг возникла потребность увидеть Пауэрса, человека, судьба которого по воле случая пересеклась с судьбой Абеля. До этого я с ним никогда не встречался, хотя заочно знал его с момента появления пилотируемого им самолета в нашем небе. Дело в том, что в тот праздничный день 1 мая 1960 года я был заместителем ответственного дежурного по Комитету государственной безопасности, в связи с чем одним из первых был проинформирован о сбитом в районе Свердловска американском самолете-разведчике.

В тот же день спустя несколько часов Пауэрс был доставлен в Москву и помещен во внутреннюю тюрьму КГБ. Мы, дежурившие в тот день по Комитету, буквально сбились с ног, так как телефонные звонки не умолкали до позднего вечера. Особенно много их было из Министерства обороны, Генерального штаба и ГРУ. Будучи проинформированными по своим каналам о том, что Пауэрс в Москве, руководство этих ведомств активно зондировало возможность встречи с ним своих представителей/ Все эти просьбы, в ряде случаев граничившие с прямыми требованиями, нами неизменно отклонялись под предлогом физического и психического состояния Пауэрса.

Мог ли я тогда предположить, что спустя несколько лет мне представится случай встретиться с Пауэрсом, да еще при таких не предсказуемых в то время обстоятельствах. Но, видимо, судьбе было угодно свести нас вместе и в первый, и в последний день пребывания Пауэрса у нас.

Внешне Пауэрс выглядел отменно свежим, бодрым, ухоженным. Мой визит встретил без эмоций. Правда, наше общение из-за отсутствия общего языка было затруднено. Английским я почти не владел, знал только отдельные, наиболее часто употребляемые выражения. Запас русских слов у Пауэрса был немногим больше. В результате пробел в языке пришлось восполнять жестами. Все же нам, хотя и с трудом, удалось понять друг друга. У меня сложилось впечатление, что Пауэрс был искренним, когда выражал сожаление по поводу своего участия в задуманной Пентагоном провокации. Вообще нужно сказать, что он произвел впечатление открытого, честного человека, которому хотелось верить. Больше всего он был обеспокоен тем, что его уволят из ВВС и он больше не сможет летать. А без неба, без полетов он свою жизнь просто не мыслил. По поводу содержания в тюрьме каких-либо жалоб не выражал. Наоборот, он подчеркивал корректное, внимательное к себе отношение со стороны тюремной администрации. Рассказал о прочитанной им в тюрьме литературе и о том, что за эти два года он на многое стал смотреть другими глазами. Наш разговор проходил за игрой в шахматы. Вопроса предстоящего обмена мы практически не касались. Почему так получилось, не знаю сам. Но, наверное, это и лучше. Будь иначе, разговор принял бы другой оборот.

Утро 10 февраля, по сравнению с предыдущими пасмурными днями, выдалось на редкость светлым и солнечным. Свежесть и чистота воздуха напоминали о приближении весны. Не знаю, как у других участников предстоящей операции, но у меня на душе было двоякое чувство: с одной стороны, я испытывал необычную легкость, подъем, удовлетворенность от сознания того, что в эти последние дни вроде бы сделано все, что можно и нужно было сделать. С другой — напряженное ожидание того значительного и радостного, что должно произойти в ближайшие часы.

В назначенное время все участники операции собрались вместе, в соответствии с оговоренным накануне порядком разместились в трех автомобилях и заехали на виллу за Пауэрсом и доставившим его в Берлин В.И. Шевченко. Затем через Кепеник выехали за пределы Большого Берлина и направились к месту проведения операции в районе Потсдама. Машина с Пауэрсом следовала, как и было предусмотрено, в середине колонны.

Без четверти восемь мы прибыли на место. Автомашина с рацией находилась уже там. Кругом ни души. Такая же картина и на противоположном берегу.

Не успели мы развернуть машины в обратном направлении — в сторону Берлина, как из расположенного рядом леса выехал велосипедист, молодой парень лет 25–30, судя по всему — немец. Он взглянул на нас и удалился в сторону, противоположную берегу. Почти одновременно на дороге, по которой мы только что приехали, появилась автомашина с опознавательными знаками американской военной миссии, которая, не останавливаясь, свернула налево и вдоль берега проследовала в сторону расположения миссии. Видимо, и американская сторона, подобно нам, осуществляла визуальный контроль обстановки в районе проведения операции.

Спустя несколько минут на противоположном берегу появляются три американских машины. Из них выходят люди, о чем-то переговариваются. Напряжение нарастает. Точно за две минуты до назначенного срока на стартовые линии выходят: с нашей стороны — Алексей Николаевич Корзников, на протяжении многих лет близко общавшийся с Р.И. Абелем, Пауэрс и сопровождавший его из Москвы в Берлин В.И. Шевченко.

Три фигуры выстраиваются и на противоположном берегу. Сопровождал Р.И. Абеля из США в Западный Берлин, как мы узнали позже, начальник тюрьмы в городе Атланте на юго-востоке США, в которой Абель отбывал наказание. В 8.00 обе стороны одновременно принимают по рации сигналы с КПП Фридрихштрассе о состоявшейся там операции, о чем взаимно обмениваются сигналами (отмашка рукой). Теперь пора. Обмен начался.

Обе группы начинают медленно двигаться к середине моста. Не доходя нескольких метров до середины, они останавливаются. Мы, находящиеся на берегу, хорошо видим радостного, улыбающегося Рудольфа Ивановича Абеля (за долгие годы мы привыкли к этому имени), узнавшего своего друга и соратника Николая Алексеевича Корзникова. Процедура опознания завершена. Сопровождающие застыли на своих местах. Абель и Пауэрс отделяются от своих групп и медленно начинают двигаться навстречу один другому. Напряжение нарастает. Все взгляды на них. Вот они поравнялись. На самой середине моста их только двое — два человека, чьи имена теперь будут всегда произноситься вместе. По неведомому, исходящему из глубины души сигналу оба вдруг на какое-то мгновение как бы замирают, впиваются глазами друг в друга и, не в силах оторвать взгляда, поворотом головы провожают один другого. Расстояние между ними все увеличивается. И вот они буквально падают в объятия своих друзей. Наконец! Среди своих! Дома!

На этом, однако, официальная процедура обмена еще не закончена. В.И. Шевченко и начальник тюрьмы в Атланте отходят к парапету моста, приветствуют друг друга пожатием рук, после чего скрепляют подписями соответствующие документы своих стран о состоявшейся депортации, обмениваются этими документами, снова пожимают друг другу руки и возвращаются на свои места.

Теперь обе группы разворачиваются каждая к своей стороне и чуть ли не бегом устремляются к ожидающим их на берегу товарищам. Объятия, поцелуи, громкая речь. Заместитель уполномоченного подает команду, и все быстро рассаживаются по машинам, которые буквально рвут с места и исчезают за поворотом. В кинофильме «Мертвый сезон», благодаря консультациям Р.И. Абеля, процедура обмена на мосту показана почти с документальной точностью. Единственным отступлением является то, что в фильме после завершения операции машины на сумасшедшей скорости разворачиваются, поднимая облако пыли, после чего уже исчезают из вида. На самом же деле, как было сказано выше, и мы, и американская сторона развернули свои машины заранее, сразу же по прибытии на место. Но вариант, представленный в фильме, производит на зрителя, конечно, более эффектное впечатление.

Как и было предусмотрено, Р.И. Абель следовал в средней машине. В ней, кроме оперативного шофера, находились: заместитель уполномоченного КГБ при СМ СССР в ГДР, курировавший проведение этой операции, а на заднем сиденье, по обе стороны от Р.И. Абеля, или Вилли, как мы его снова стали называть, Н.А. Корзников и я. Вилли, хотя и был рад и счастлив, и его глаза светились, выглядел, однако, не лучшим образом. Лицо бледное, усталое, осунувшееся. Особенно бросалась в глаза его чрезмерная худоба. Усугублялось впечатление еще и тем, что в отличие от Пауэрса, на котором были новые, вполне приличные костюм, пальто, туфли и даже меховая шапка-ушанка, Абель был доставлен в Берлин в длинном арестантском халате, в котором содержался в тюрьме. В Берлине его поместили в караульное помещение комендатуры, по сути дела в карцер, где он и провел всю ночь. На завтрак получил одно яйцо и кружку кипятка. Вот такие разные формы гуманности.

— Ну как ты? Веришь, что наконец дома?

— А я никогда не сомневался, что рано или поздно это должно будет произойти. Я был убежден в этом и верил, что ни Родина, ни Служба не оставят меня в беде. А когда узнал о сбитом американском самолете-разведчике и осуждении Пауэрса, то не только уверовал, что освобождение состоится, но и стал подсчитывать сроки, когда это может произойти.

— Ну и как, вычислил?

— Конечно, вычислил. Я буквально подсчитывал дни. Когда же был приглашен в тюремную администрацию, а затем доставлен на аэродром, и самолет поднялся в воздух (а это было ночью накануне), я по звездам определил направление движения. Хотя о цели полета мне никто ничего не говорил, я понял, что дело идет к освобождению — самолет летел на Восток!

— Но это, Вилли, не единственный для тебя сегодня сюрприз.

— А что еще? — насторожился он.

— Через полчаса ты встретишься с женой и дочерью.

— Не может быть! Они здесь?!

— Да, здесь. Мы специально организовали их приезд в Берлин.

— Огромное вам спасибо. Такого я при всем своем желании не мог предполагать. Надо же, через каких-нибудь полчаса я их увижу, — радовался он.

— Но и это еще не все, Вилли. Твое поведение при аресте, а затем и во время суда высоко оценено советским правительством. Ты по представлению службы награжден орденом Боевого Красного Знамени.

— Спасибо за все, — только и вымолвил он, прослезившись.

В девять утра мы уже были в Берлине. Жена и дочь встретили Рудольфа Ивановича с букетами цветов на улице перед виллой. Еще за завтраком им сообщили о предстоящем обмене и назвали ориентировочное время нашего приезда в Карлсхорст. Радость их встречи невозможно описать словами. Мы все, чтобы не мешать им, остались сидеть в машинах. Только Николай Алексеевич Корзников, на правах самого близкого (из всех присутствовавших) этой семье человека, вышел из машины и вместе с ними вошел в дом.

В этот же день, несколькими часами позже, Рудольф Иванович Абель, его жена Елена Степановна и дочь Эвелина вместе с руководством Аппарата Уполномоченного и всеми, кто принимал участие в операции, встретились за праздничным столом. Перед встречей, пока Рудольф Иванович принимал ванну и отдыхал, двое сотрудников, один из которых более или менее соответствовал по комплекции Абелю, побывали в берлинских магазинах, где приобрели для него все необходимое, начиная от носков, белья и обуви и кончая верхней одеждой.

В результате на обеде Рудольфа Ивановича было не узнать. В строгом костюме и белоснежной сорочке с галстуком он выглядел свежим и, я бы даже сказал, торжественным. Мы сидели, словно завороженные, боясь пропустить хоть слово из того, что поведал нам Абель. А говорить пришлось, естественно, в основном ему. Мы же желали ему только хорошего отдыха, быстрейшего восстановления сил и возвращения к делам.

Вечером того же 10 февраля Рудольф Иванович вместе с семьей поездом Берлин — Москва отбыл домой на Родину.

Спустя два месяца, в соответствии с имевшей место договоренностью, был освобожден и депортирован с территории Советского Союза и второй «довесок» к Абелю. На этом была поставлена точка в деле, которое на протяжении почти пяти лет было главным в работе большой группы оперативных работников как в Центре, так и за рубежом.

По прибытии в Москву Рудольф Иванович был принят руководством КГБ и разведки, встретился с коллективом своего подразделения, прошел медицинское обследование и рекомендованный врачами курс реабилитации, отдохнул с семьей в одном из санаториев на берегу Черного моря и, как все мы ему и желали, приступил к работе.

Моя же очередная встреча с Рудольфом Ивановичем, о которой мне также хочется рассказать, произошла пять лет спустя, летом 1967 года, незадолго до моего отъезда из Берлина. Рудольф Иванович прибыл в Берлин в качестве личного гостя Министра государственной безопасности ГДР Эриха Мильке. По времени визит был непродолжительным, всего несколько дней, но необычайно теплым и до предела заполненным знака. ми внимания к гостю со стороны хозяев.

У трапа самолета Абеля встречал заместитель министра, руководитель разведки ГДР Маркус Вольф. Затем он был принят членами коллегии министерства во главе с Мильке. Вечером того же дня в честь гостя был устроен товарищеский ужин-прием, на который были приглашены и мы. Главным распорядителем за столом, как всегда, был Мильке. Он же руководил и рассадкой приглашенных за стол. При этом мы обратили внимание на то, что слева от Абеля один стул остался свободным, незанятым. В это время в дверях появляется всем нам хорошо знакомая фигура начальника управления генерал-лейтенанта Кляйнюнга. Поначалу мы было подумали, что он просто несколько запоздал, но тут же возникли сомнения: что-то не то… Кляйнюнг, не торопясь, приближается к стулу рядом с Абелем. Оба внимательно вглядываются друг в друга и… о неожиданность! Их лица расплываются в улыбке. Абель поднимается с места, и они бросаются в объятия друг друга.

Оказывается, Мильке, с присущей ему выдумкой, решил преподнести очередной сюрприз и Абелю, и всем нам. Дело в том, что в годы гражданской войны в Испании Рудольф Иванович Абель, уже работавший тогда в органах государственной безопасности, занимался подготовкой радистов, в их числе иностранцев, засылавшихся в Испанию в составе групп бойцов-интернационалистов. Одним из его учеников в то время и был, тогда еще совсем молодой и никому не известный, а ныне убеленный сединами генерал-лейтенант.

Их встреча была настолько трогательной, душевной, что придала всему приему какую-то особую теплоту, я бы сказал, близость, семейственность. Несколько часов, пока продолжался прием, пролетели совершенно незаметно. Были и воспоминания, и песни. Причем и дирижером, и запевалой, как всегда, был сам Мильке.

На следующий день выдалась прекрасная солнечная погода, и немецкие друзья пригласили Абеля, вместе с ним и меня с женой, на прогулку по воде вокруг Берлина. Мы также посетили дом-музей Тельмана, как он в то время назывался. Именно здесь состоял ось последнее заседание ЦК Компартии Германии с участием Тельмана. К этому ничем не примечательному маленькому деревянному домику, расположенному у самой воды, мы приплыли на небольшом прогулочного типа теплоходе, наслаждаясь зрелищем живописных зеленых берегов озер и многочисленных каналов, опоясывающих город. Приятных впечатлений от той прогулки было много, но, конечно, самое большое удовольствие мы получили от общения с Рудольфом Ивановичем.

Это пребывание Рудольфа Ивановича Абеля в Берлине было не последним. Спустя два года он снова прибудет туда, где ему в торжественной обстановке министром государственной безопасности Эрихом Мильке будет вручен диплом почетного доктора юриспруденции.

После моего возвращения в конце 1967 года в Москву наши встречи с Р.И. Абелем стали практически повседневными. Когда я возглавлял отдел по подготовке нелегалов, я постоянно обращался к нему с просьбами встретиться, побеседовать с будущими разведчиками. Такие встречи для них имели огромное значение, прежде всего в воспитательном плане, способствовали их морально-психологической закалке, выработке стойкости, гордости за выбранную профессию. А собеседником, в особенности когда разговор велся с глазу на глаз, Рудольф Иванович был редким. Широта его мышления, убежденность, эрудиция, любовь к людям, наконец, сама манера вести беседу, буквально завораживали.

Эта совместная работа сблизила нас и в личном плане. И мне приятно, что на моем пятидесятилетии в числе гостей были и Рудольф Иванович с Еленой Степановной. Их подарок — картина Абеля «Осенняя мозаика» с его дарственной надписью — и сегодня украшает мою квартиру. В конце 1970 года наши встречи прервались, так как я вновь уехал работать за границу.

Последняя моя встреча с Рудольфом Ивановичем была печальной. Очередной мой отпуск поздней осенью 1971 года совпал по времени с его болезнью и кончиной.

Умер Рудольф Иванович 15 ноября 1971 года. По просьбе жены Елены Степановны и дочери Эвелины он был похоронен на Донском кладбище рядом с могилой его родителей. Спустя два года умерла и Елена Степановна. Нет в живых и многих других из тех, о ком я рассказал. Разбился на вертолете в 1977 году Пауэрс. Умер Донован. Погиб в автомобильной катастрофе Хэйханен. Ушел из жизни Н.А. Корзников. Умер Кляйнюнг.

Возвращаясь мысленно в прошлое, я благодарен судьбе за то, что мне выпало счастье встретить на своем пути такого неординарного человека, каким был Рудольф Иванович Абель, а теперь и рассказать о нем людям. Его уникальность определялась не только его духовным богатством, но и диапазоном жизненных интересов. Юрист по образованию, превосходный лингвист, профессиональный радист и фотограф — все это позволило ему стать незаурядным разведчиком, много сделавшим для своей страны. Рудольф Иванович находил также время и для серьезных занятий математикой и астрономией, физикой и химией, играл на многих музыкальных инструментах. Увлекался живописью и графикой.

При встречах с будущими разведчиками, когда мне задают вопрос о том, что сделал Абель как разведчик, я, проводя аналогию между поведением Р.И. Абеля в экстремальных условиях в США (арест, следствие, процесс, тюрьма) и поведением Ф.Э. Дзержинского в Седлецкой пересыльной тюрьме в 1890 году, стараюсь все же выделить то особенное и главное, что принесло Абелю известность.

Один из современников Дзержинского в своих воспоминаниях рассказывает, что вместе с ним в тюрьме находился некий Антон Россол, сын известного польского социал-демократа, на квартире у которого не раз скрывался Дзержинский. В тюрьме у Антона открылось кровохарканье. Он все время лежал, не поднимая головы. И вот однажды, когда заключенные вернулись в камеру после очередной прогулки, Антон поделился с Дзержинским своей мечтой: еще хотя бы раз в жизни, увидеть солнце и вдохнуть свежий воздух. На следующий день, когда был объявлен выход на прогулку, Дзержинский, никому ничего не говоря, подошел к Антону, поднял его, взвалил на спину и вместе с ним направился к выходу. Охранники попытались было возражать, но, столкнувшись с решительным отпором, вынуждены были ретироваться. Так продолжалось в течение всего лета. Дзержинский, сам будучи больным, регулярно выносил Россола на прогулку. И вот, давая оценку этому простому, человеческому поступку, автор воспоминаний говорит, что если бы за всю свою жизнь Ф.Э. Дзержинский не сделал ничего другого, кроме того, что он сделал для Антона Россола, то и тогда люди должны были бы поставить ему памятник.

Думаю, что такая оценка в полной мере применима и к Р.И. Абелю, чье имя навсегда вошло в историю разведки, стало символом стойкости и мужества, силы воли и патриотизма. Несмотря ни на какие посулы, Рудольф Иванович стойко перенес все выпавшие на его долю тяготы и испытания, остался верен Родине, возвысив тем самым нравственный облик советской разведки.