Рассекречено внешней разведкой

Иван Дедюля ВЫСОКОЕ ДОВЕРИЕ

Настал день, когда я с разовым пропуском оказался в пятом подъезде учреждения, о котором одни говорили с глубоким уважением, другие — со страхом и слезами на глазах. К последним чаще всего относились все те, кто не по своей воле побывал в этих малоизвестных для простого люда кабинетах. Лично я об этом ведомстве в ту пору знал очень мало. С большим волнением и настороженностью открыл массивную дверь подъезда дома на площади Дзержинского. За дверью меня обдало не тем воздухом, которым я дышал во владениях НКВД и МВД на Кузнецком мосту, а затем на Смоленской площади. Душа бывшего гвардейца сразу почувствовала военный стиль жизни нового ведомства: все на своем месте, ничего лишнего, повсюду чистота и порядок.

Кабинет начальника Спецуправления. Новобранцев принимал полковник Александр Михайлович Коротков, высокий человек со спортивной фигурой, много лет проведший на нелегальной работе в фашистском логове. Сосредоточенные умные глаза Александра Михайловича пробежали по нашим лицам. Доброжелательная улыбка и спокойный грудной голос как-то сразу расположили нас к этому человеку. Несколько фраз он сказал на чистом немецком языке, и это еще больше подняло наше уважение и симпатии к нему. Кратко ознакомив с характером работы Спецуправления, Коротков сообщил о направлении нас на трехмесячные курсы для овладения премудростями разведывательного искусства. В заключение беседы Александр Михайлович пожелал успехов и проводил всех до двери, а меня попросил остаться.

— В сорок втором вас забрасывали в тыл к немцам. Вы там неплохо поработали. Как вы смотрите, если предложим вам готовиться к нелегальной работе в одной из стран Западной Европы?

Вопрос был для меня неожиданным. Опытный глаз Александра Михайловича уловил мою растерянность, и он поспешил мне на выручку:

— Не смущайтесь, товарищ капитан: на серьезные вопросы с ходу не отвечают.

— Майор с 1944 года, — спокойно вставил я.

— Майор другого ведомства, а не нашего, — возразил он и сочувственно посмотрел на меня.

— Удивительно. В той же стране человек может быть в одном коридоре майором, а в другом — капитаном. Я не штрафник с понижением в звании.

— Логично, товарищ майор, — добродушно улыбнулся Коротков. — Подумайте, потом вернемся к поднятому вопросу.

Однако к этому вопросу почему-то больше не возвращались.

…В тихом Кисельном переулке спецподготовку проходили около пятидесяти человек. Половину составляли мои коллеги по Высшей дипломатической школе и МИД. Им, как и мне, было оказано высокое доверие. За три месяца учебы опытные разведчики ознакомили нас с теорией и практикой разведывательной работы. Особое внимание было обращено на вербовочную практику и работу с агентурой. Важное место занимали вопросы конспирации и обеспечения безопасности оперативных работников и источников информации. Во время учебы у меня коренным образом изменилось мнение о тогдашних органах госбезопасности и внешней разведке.

И вот настал день, когда нас, новичков, стали называть разведчиками. Начальник ПГУ полковник Александр Михайлович Сахаровский тепло поздравил «молодых разведчиков» с окончанием учебы и пожелал успехов в «нелегком труде на невидимом фронте». Начальник разведки показался нам человеком скромным, говорил приглушенным грудным голосом, просто и доходчиво. Он выразил уверенность, что мы оправдаем высокое доверие практическими делами.

Приказом по ПГУ меня назначили помощником начальника 2 отдела Спецуправления. Началась новая страница моей жизни. С благодарностью вспоминаю начальника отдела и его заместителя, оказавших мне большую помощь в работе. За два с половиной года усилий небольшой коллектив отдела совместно с другими подразделениями ПГУ и КГБ сумел пополнить нелегальную разведку молодыми силами. С некоторыми из них мы вместе праздновали 50-летие победы в Великой Отечественной войне.

Особую симпатию я испытывал к начальнику Спецуправления А.М. Короткову. Несмотря на большую занятость, он находил время для внеслужебного общения с сотрудниками и игры в теннис. Во время одной из встреч на корте Александр Михайлович скоропостижно скончался в расцвете сил. Коллектив Спецуправления питал глубокое уважение к этому храброму человеку, любил его деловитость и объективность, прощал ему резкость, а иногда и грубость. Он был незлопамятным, ценил в сотрудниках смелость и разумный риск, не жаловал подхалимов и перестраховщиков (а такие, к сожалению, тоже были), строго взыскивал с очковтирателей и липачей. Александр Михайлович поддерживал инициативные предложения и добивался от руководства разведки и Комитета госбезопасности их реализации.

Однажды весной 1957 года, когда я исполнял обязанности начальника второго отдела, после обсуждения текущих вопросов Александр Михайлович внимательно посмотрел на меня, улыбнулся и сказал:

— Мне кажется, что ты, дружище, уже созрел для передовой. Твое мнение?

— Я офицер, товарищ генерал.

После непродолжительной стажировки в оперативном отделе разведки и консульском управлении МИД СССР, а также ознакомления с порученным мне участком работы я вместе с семьей прибыл в Вену, утопавшую в золоте осенней листвы. Послом СССР в Австрии в ту пору был Сергей Григорьевич Лапин, весьма осмотрительный и осторожный человек. Опыт, приобретенный мною в 1947–1951 годах в Аппарате политсоветника при Советской военной администрации в Германии (СВАГ), а затем в качестве начальника консульского отделения в Дрездене, позволил мне быстро и уверенно включиться в работу консульского отдела посольства. Как и в Дрездене, мне повезло на секретаря. Им была умная, деловая, честная и трудолюбивая Наташа Илюхина, жена советника посольства. Всю канцелярскую работу, отчеты, финансы и многое другое из повседневной жизни консульского отдела она ответственно и добросовестно несла на своих плечах, что было очень важно для меня, человека, работавшего и на посольство, и на разведку.

Вена с ее королевскими дворцами и ухоженными парками, чистыми улицами, покладистыми и обходительными жителями произвела на меня очень приятное впечатление. Во время минувшей войны она была спасена от разрушения ценой тысяч жизней советских солдат. Австрийцы в беседах с советскими людьми выражали глубокую признательность командованию и войскам за спасение столицы. Расположение столицы Австрии в центре Европы, а также нейтральный статус государства создавали благоприятные условия для деятельности разведок как западных, так и восточных стран. Во дворцах австро-венгерских монархов почти ежемесячно проходили различные международные конференции, сессии, симпозиумы, встречи государственных деятелей Америки, Европы, Азии, Африки. Проводившиеся мероприятия представляли, естественно, большой интерес и для нашей страны.

Это обязывало резидентуру и ее сотрудников своевременно добывать достоверную информацию по злободневным вопросам и направлять ее в Центр. Как известно, добывать информацию разведчикам непросто. Особенно нелегко это оказалось для меня: свою разведывательную работу в Австрии я начинал практически с чистого листа. За время работы в Вене мне посчастливилось быть очевидцем, а иногда и участником исторических событий, встречаться с государственными деятелями многих стран, в том числе и Советского Союза.

Я дважды находился в составе группы посольства и резидентуры, обслуживавшей визиты главы советского правительства Н.С. Хрущева в Австрию. Мне приходилось часто быть не только рядом с Хрущевым, его заместителем А.Н. Косыгиным и сопровождавшими их министрами, но и беседовать с ними. Тяжелым грузом легла на сердце встреча с Никитой Сергеевичем в отеле на берегу живописного озера неподалеку от Зальцбурга. После ознакомления с информацией, доставленной мной и моим коллегой Р. из посольства, Н.С. Хрущев пригласил нас в буфет с изобилием спиртных напитков, вин и холодных закусок. Мы подошли к стойке, и Хрущев собственноручно наполнил французским коньяком три тонких стакана и предложил выпить за здоровье присутствующих. Вдруг за спиной раздался игривый голос министра культуры Е.А. Фурцевой:

— Никита Сергеевич, и я хочу с вами выпить!

Хрущев повернулся всем корпусом в сторону спешившей со второго этажа Фурцевой, его лицо расплылось в добродушной улыбке:

— Присоединяйся, Катя, к мужскому обществу, веселее будет.

Я и мой коллега скромно отошли в сторону. Хрущев, забыв о нас, наполнил коньяком стакан и для министра культуры, они чокнулись и осушили стаканы до дна. Хрущев раскраснелся, повеселел. Потом снова налил по половине стакана себе и Екатерине Алексеевне, взял третий стакан и также до половины наполнил его коньяком.

— Я хочу поднять бокал за здоровье моего друга канцлера Рааба. Где же он, почему его здесь нет?

В зале наступила тишина. Наконец, шеф протокола австрийского МИД подошел к Хрущеву и сказал, что канцлер чувствует себя неважно и отдыхает. Взволнованным голосом он сообщил, что врачи запретили канцлеру употреблять спиртное. Хрущев, видимо, не поверил австрийскому дипломату и настойчиво потребовал к себе Рааба… Советские и австрийские дипломаты растерялись. Какое-то время стояла полнейшая тишина. Вскоре канцлер появился у стойки, молча выслушал маловразумительный тост Хрущева и с трудом сделал глоток из стакана… Через минуту австрийцы унесли его на второй этаж.

— Музыку! — закричал хмельной Никита.

— Музыку! — вторила ему Екатерина.

Зазвучала музыка, затопали и заплясали вершители судеб великой державы. Я с трудом верил своим глазам. Сердце сжималось от стыда и негодования. Пляски продолжались до полуночи. В голову невольно приходили крамольные мысли: как партия и все мы допустили таких людей до вершины власти?

Разумеется, я был свидетелем небывалых свершений советского народа, его взлетов и прорывов к неведомым рубежам науки, культуры, образования. Я гордился успехами Отчизны в области освоения космоса, достижениями в технической сфере. Однако уже тогда чувствовалась необходимость оздоровления механизма партийной и государственной машины, ее очистки от подхалимов и дельцов. Чувствовалась также потребность принятия мер по расширению не на словах, а на деле прав советских граждан, преодоления сталинского наследия по изоляции значительной части населения от внешнего мира. Уже тогда назрела необходимость в совершенствовании, практики научно-технического, культурного и туристического обмена. Оставались нерешенными и другие многочисленные вопросы, в частности, печатной и устной пропаганды.

Насколько мне было известно, Хрущев и его коллеги в Кремле не проявили себя в постановке и решении этих важных проблем. По-видимому, затеянная им возня вокруг «королевы полей», строительство «хрущевок» и освоение целинных земель затягивали решение вопросов полнокровной политической жизни общества. «В чем причина? — думал я. — Недомыслие, отсутствие общей и особенно политической культуры у Хрущева?» Я не допускал мысли о злом умысле у него. Скорее всего Хрущеву и другим руководителям не хватало мудрости и дальновидности, необходимой для государственного деятеля такого масштаба.

Во время визита главы советского правительства австрийская сторона была очень внимательна к пожеланиям Хрущева. Однако, помимо присущего австрийцам гостеприимства, они рассчитывали добиться сокращения на миллион тонн объема переработки нефти для СССР в счет возмещения долга по мирному договору. И они не ошиблись в своих расчетах: Хрущев был щедр на подарки и раздавал их не только в Австрии… Как известно, он подарил даже Крым Украине, посеяв семена раздора между братскими народами.

Мне, как ветерану Великой Отечественной войны, было поручено ассистировать Хрущеву при возложении им венков у Могилы Неизвестного Солдата и у Мемориала советским воинам-освободителям Вены на Шварценбергплатц. После возложения венков Никита Сергеевич спросил, нет ли у меня к нему личных просьб. Я поблагодарил его и сказал, что просьб нет, но у меня, да и не только у меня, есть один деликатный вопрос. Хрущев насторожился:

— Говоришь, «деликатный»? Что ж, выкладывай свой деликатный вопрос.

— Хотелось бы уяснить себе, почему Вы обидели Сталина?

Хрущев опешил: он не ожидал такого вопроса. Потом его мясистая рука тяжело легла мне на плечо, прищуренные колючие глаза пронзили меня:

— Ты, братец, еще молод, чтобы разобраться до конца в таком сложном деле. Не спеши, жизнь тебе поможет это сделать.

Сказав это, Хрущев пожал мне руку и направился к послу Лапину. За ним потянулся длинный хвост сопровождающих. К моему удивлению, он оказался незлопамятным человеком. Разговор остался между нами и не имел для меня последствий.

…Второй раз мне пришлось соприкасаться с Хрущевым во время его встречи с президентом США Джоном Кеннеди. И на этот раз Никита Сергеевич оставался в целом самим собой: он почти всегда был шумным, а к вечеру становился хмельным. В сравнении с ним значительно выигрывал Дж. Кеннеди — подтянутый, скромный, сосредоточенный. Он держался довольно просто и был доступен для своего окружения. Скромностью и простотой отличалась и его жена Жаклин (кстати, не такая уж красавица, как об этом шумела пресса). Полной противоположностью Жаклин была ее мать — суетливая, многословная и по-еврейски бесцеремонная. Во время приема у президента Австрии она подходила к гостям, нередко несколько раз к одним и тем же, протягивала холодную руку и представлялась: «Я — теща Дж. Кеннеди».

Нужно признать, что в переговорах с американским президентом в Вене Н.С. Хрущев проявил принципиальность и твердость. Он фактически оградил Кубу от агрессии США. Переговоры на сей счет были острыми, я говорю это как очевидец. Казалось, наступил момент, когда они было зашли в тупик. Кеннеди давил на Хрущева. Никита Сергеевич поднялся со стула и с присущей ему запальчивостью сказал примерно следующее: не договоримся, значит — война. Подумайте, господин президент, еще есть шанс избежать беды. Нам бы не хотелось мирового пожара.

Президент США задумался. В конце концов была достигнута взаимоприемлемая договоренность в свете предшестовавшего обмена мнениями в Вашингтоне А. Микояна с американской стороной. США обязались не нападать на Кубу, вывезти свои ракеты из Турции, а Советский Союз — демонтировать ракетные установки на Кубе. Это имело жизненно важное значение не только для СССР и США, но и для всего мира, поэтому венская встреча Хрущева и Кеннеди была исторической.

В своем окружении Н.С. Хрущев тепло и уважительно отзывался о молодом президенте США. Не правы те, кто считает, что их встречи в Вене прошли в бесплодных спорах. Как очевидец, отмечу: переговоры шли в деловой обстановке, хотя нередко возникали острые моменты. На сей раз я был доволен Никитой Сергеевичем: он не давал повода для негативных эмоций. Видимо, его жена Нина Петровна, властная и умная женщина, более настойчиво, чем прежде, удерживала его от легковесных шагов и дурных привычек.

Во время работы в Австрии я многократно встречался в референтуре посольства с В.М. Молотовым, являвшимся тогда представителем СССР в МАГАТЭ. Он помнил меня еще по работе в МИД СССР. Молотов был одним из активных персонажей нашей почти полувековой истории, видным деятелем партии и государства. Это имя известно всему миру. Но из конъюнктурных соображений оно ныне вычеркивается и вымарывается отовсюду. Однако, вопреки этому, полагаю, что высказывания Молотова представляют интерес для моих коллег и соотечественников. Хочу подчеркнуть, что я не собираюсь выступать здесь ни биографом Молотова, ни его адвокатом. Просто я хочу показать Молотова таким, каким я его видел и знал.

В референтуре он занимался своим делом, а я — своим. Другие сотрудники посольства, так же как и мы, отписывались по реферируемым вопросам. Нередко между нами, сотрудниками посольства, и Молотовым возникали непринужденные беседы, в которых затрагивались вопросы международных отношений, жизни СССР, европейских стран и т. п. Вячеслав Михайлович охотно отвечал на наши вопросы. Как правило, он говорил спокойно и взвешенно, проявляя глубокое знание тогдашних мировых проблем и государственный уровень суждения о них. Тогда мне невольно вспоминались неблаговидные поступки Н.С. Хрущева во время визитов в Австрию и беседы с ним. Было очевидно, что Хрущев в вопросах международной политики и в суждениях о перспективах их развития сильно уступал Молотову. Это можно сказать и о других его качествах, необходимых партийному и государственному деятелю великой державы.

Молотов внешне спокойно переносил Хрущевскую опалу. Из бесед с ним я сделал вывод, что его беспокоили прежде всего непредсказуемость деяний Хрущева на высоком посту и будущее Отечества. Личные обиды, видимо, тоже имели место, но об этом мы не слышали от него ни слова. Сотрудники посольства относились к Молотову с глубоким уважением. Австрийцы тоже выражали свои симпатии Вячеславу Михайловичу. При встрече с ним на улице они снимали шляпы и уступали дорогу. И это делалось чистосердечно, без рисовки: видимо, они хорошо помнили ту роль, которую сыграл он при подготовке мирного договора с Австрией, гарантировавшего ей статуе нейтрального государства.

То, что о Молотове говорили Хрущев и его окружение, австрийцев не волновало: они были более привычны к различным дрязгам в верхних эшелонах власти, чем мы, советские люди: это для нас сенсация, а для них — обычное дело. Молотова неоднократно приглашали в Венский университет для встречи с профессурой и студентами. Вежливые отказы бывшего министра иностранных дел СССР воспринимались там с пониманием. Вячеслав Михайлович вообще избегал публичных выступлений, и не только перед иностранцами, но даже перед сотрудниками советского посольства. Большого труда стоило уговорить его выступить на вечере, посвященном годовщине со дня рождения В.И. Ленина. Когда его назвали «соратником Владимира Ильича», он горячо запротестовал: «ради бога, не надо так говорить. Я не смею называть себя соратником Ильича, я не дорос до такой высокой чести. Я — только ученик великого Ленина и горжусь тем, что мне посчастливилось работать под его руководством».

О В.И. Ленине Молотов говорил тепло и проникновенно, дипломаты слушали его, затаив дыхание…

Однажды после работы в референтуре я спросил Молотова:

— В настоящее время много негативного говорят и пишут о Сталине: будто он был малограмотным, грубым и злым человеком. Хотелось бы знать правду.

Вячеслав Михайлович задумался. Он снял пенсне и долго протирал стекла. Ему, видимо, не хотелось открыто высказывать мнение о человеке, с которым проработал рядом многие десятилетия и от которого, по всей видимости, также имел немало неприятностей. После длительного молчания он поведал, заикаясь, следующее. Сталин — сложная личность. Если говорить о его деловых качествах, то следует сказать определенно: Сталин имел глубокие познания в области философии и истории. В годы войны и после нее он постиг основы науки и техники. Он стремился не только не отставать от времени, но и заглядывать вперед. Не стеснялся консультироваться со специалистами, особенно в области науки, искусства и военной техники.

Сталин был требователен и даже придирчив. Остро реагировал на разгильдяйство и халатность, не терпел пустозвонства и обмана. В таких случаях взрывался, бывал резок и груб, но я ни разу не слышал из его уст уличной брани. При всех человеческих слабостях Сталин, как справедливо заметил У. Черчилль, был в первом ряду крупнейших государственных деятелей современности. Он обладал завидной памятью и работоспособностью…

Примечательно, что Молотов не характеризовал Сталина как гения и великого теоретика — продолжателя учения Маркса — Энгельса — Ленина, о чем десятилетия твердила партийная пропаганда.

Тогда я не счел возможным подробно расспрашивать Молотова о роли Сталина в делах, являющихся черными страницами в нашей истории.

Однажды поздно вечером, оказавшись в референтуре наедине с ним, я, набравшись смелости, спросил:

— Вячеслав Михайлович, неужели Сталин не знал о беззакониях, творимых Ягодой, Ежовым и Берией?

Этот вопрос Молотов воспринял болезненно. Он посмотрел на меня холодным взглядом. Под ним заскрипело кресло. Пауза длилась несколько минут.

— В этом деле мы, — я имею в виду Сталина, себя и Политбюро, — в 1937 году, а иногда и позже, допустили серьезные ошибки. Но это было не следствием самодурства или жажды крови. В то время и в тех условиях это было неизбежным. Надвигалась война, Гитлер форсировал ее подготовку, а мы были еще гораздо слабее Германии. Можно представить, что случилось бы, если бы не произошло того, что было в 1937 году и в годы войны. Неизвестно, как бы протекала война… Я не мог тогда быть в стороне от процессов, происходивших в нашем обществе. Поэтому приходилось брать ответственность на себя за решения, которые тогда принимались. Вопрос этот не простой, поверьте мне. В его освещении немало сейчас наносного…

Думаю, что в этих оценках Молотов был не до конца объективен: он являлся соавтором Сталина в подготовке документов и его соучастником в событиях, принесших много бед советскому народу, престижу партии и государства как у нас в стране, так и за ее пределами. Только за одно то, что Политбюро, в том числе Молотов, позволило Сталину проигнорировать достоверные сведения советской внешней разведки о предстоящем нападении Гитлера на нашу страну, с моего собеседника нужно было строго спросить. Страх перед Сталиным и Берией парализовал советскую дипломатию. Даже советский посол в Лондоне И. Майский буквально накануне гитлеровской агрессии сообщил Сталину телеграммой, что Германия не нападет на Советский Союз, пока не добьется победы над Великобританией, хотя ему поступали и другие данные на сей счет.

Памятной страницей моей работы в Австрии явилось участие в подготовке и проведении УП фестиваля молодежи в Вене. Перед резидентурой была поставлена задача обеспечить безопасность многочисленной советской молодежной делегации, участвовавшей в международном форуме. Послом и резидентом мне было поручено поддерживать контакт по этому вопросу со службой безопасности и пограничниками Альпийской Республики. Австрийская сторона отнеслась к нашей просьбе с пониманием. Как во время подготовки, так и в дни проведения фестиваля наши контакты с австрийцами были тесными и плодотворными. Немалую роль в этом сыграло мое личное знакомство и установившиеся до этого добропорядочные деловые отношения с руководством австрийской службы безопасности и с пограничниками на КПП с Венгрией, через который должна была проследовать автоколонна с советской делегацией.

Следует заметить, что австрийские власти высоко ценили бережное отношение Советского Союза к статусу нейтралитета их страны. За весь четырехлетний период работы в посольстве мне не известно ни одного случая недоброжелательного отношения австрийских властей и их спецслужб к советским представительствам и их сотрудникам. Когда один из студентов туристической группы Западной Украины обратился к местным властям с просьбой о предоставлении политического убежища, австрийские чиновники настойчиво советовали ему облагоразумиться. Сотрудники посольства дважды встречались с ним. Встречался с ним и его отец. Однако украинский националист не внял здравым словам. В него вцепились спецслужбы США и ФРГ, вывезли в Мюнхен и длительное время допрашивали, добиваясь признания в причастности к советской разведке. Позже нам стало известно, что этот человек не выдержал пыток в тюрьме и повесился.

Фестиваль молодежи в Вене прошел без издержек для нашей делегации. Советская молодежь была в центре внимания участников фестиваля и австрийской общественности. Наши юноши и девушки достойно представляли свою великую страну. Многочисленные попытки спецслужб стран НАТО, представителей националистических и религиозных организаций склонить кого-нибудь к измене Родине, внести раздор между делегациями республик, спровоцировать драки и т. п. получали достойный отпор. Мне запомнился случай, когда один из столпов Народно-трудового союза (НТС) пытался на пароходе, где размещалась наша молодежь, спровоцировать скандал, прибегнув при этом к угрозе пистолетом. Его обезоружили и сбросили за борт. На берегу визитера встретили полицейские и выпроводили из зоны советской молодежи с применением дубинок. Непрошеные «визитеры» в расположении нашей делегации больше не появлялись.

Получив отпор на пароходе, агентура западных спецслужб из националистических организаций НТС, УНО и других сосредоточила свою работу в «культурных центрах», специально выстроенных на деньги ЦРУ на время фестиваля палаточных и фанерных павильонах. Любопытства ради сотрудник консульского отдела советского посольства в Вене И.П. Беляков и я посетили несколько «центров», располагавшихся в местах сосредоточения участников фестиваля из Советского Союза. Здесь, как правило, работали люди, владевшие русским или украинским языками, прибывшие из Мюнхена, Франкфурта-на-Майне, Парижа, а также т. н. «американских домов», выстроенных в Зальцбурге, Инсбруке и Пулахе на средства спецслужб стран НАТО. В этих домах работали бывшие пособники гитлеровских оккупантов.

При знакомстве с «культурными центрами» мы задержались в одном из них, размещавшемся на площади Шварценбергплатц: в нем меньше, чем в других, витал запах зловония, который буквально царил в этих центрах «холодной войны». Позднее от наших австрийский друзей мы узнали, что это зловоние было вызвано не типографской краской многочисленных пропагандистских изданий, как утверждали их хозяева, а было следствием работы одного австрийца, друга Советского Союза. Он обильно полил каким-то только ему известным зловонным составом всю пропагандистскую антисоветскую макулатуру западных спецслужб. Друзья при этом подчеркивали шутя, что их соотечественник мудрый человек: привел зловонную форму книжной продукции в полное соответствие с ее содержанием…

Переступив порог «центра» на Шварценбергплатц, мы увидели расставленные столики, часть которых была свободной. К одному из них нас подвел распорядитель, который спросил, кто мы и откуда. Наш ответ, что из Советского Союза, удовлетворил его. Наше внимание привлек столик, за которым сидело шесть человек, двое из которых были в форме советской делегации. На этом столике стояло множество бутылок, среди которых возвышалась ваза с объемистым днищем, доверху заполненная фруктами. Иван Петрович, указав на вазу, заметил:

— Микрофончик в вазу вмонтирован, а под фруктами, возможно, скрывается магнитофон. Записывают наших ребят не к добру…

К этому времени разговор за столиком пошел на повышенных тонах.

— Вы волки в овечьей шкуре, — твердым голосом говорил наш соотечественник. — Отвечайте, почему уже почти два часа вы все выспрашиваете нас, кто мы и откуда, где работаем, где живем, кто отец и дедушка, что они делали в войну. За город выманиваете, девочек обещаете, а там, вот крест, спросите: есть ли секреты на заводе, где мы работаем, и можем ли мы их уворовать…

— Мы их угощаем шнапсом и пивом, потчуем, а они, неблагодарные, дурака валяют, все в кусты прячутся. Не выйдет у вас, хлопцы, здесь вам не колхоз.

— Не пугай, мы уже пуганы! Вы лезли к нам с «тиграми» и «пантерами», а что получилось? Забыли?

— Сегодня у вас не получится!

Обстановка накалялась. Нужно было действовать. Было решено, что Иван Петрович незаметно удалится к выходу и в критический момент крикнет: «Полиция!». Это вызовет замешательство у собеседников наших молодых людей, возникнет пауза, а я воспользуюсь ею для того, чтобы вывести ребят из западни.

Примерно так и получилось. Подойдя к шумливому столику, я сказал:

— Будем знакомы. Я консул Советского Союза. Поспорили, пошумели — пора и по домам. Пошли со мной, друзья-однополчане.

Когда юноши поднялись со стульев и приблизились ко мне, вокруг нас образовалось кольцо. Кроме тех, кто был за столиком, рядом появились еще какие-то типы. Заскрипели стулья за другими столиками, загудел разноголосьем весь «центр».

— Да что смотреть на него! Видали мы таких. Гоша, делай свое дело! — злобно прошипел один из тех, кто возглавлял застолье.

Над нашими головами взвилась большая бутылка, видимо, из-под шампанского, но кто-то перехватил ее. В это время у входа раздался грозный клич: «Полиция, полиция! Сюда!» Кольцо вздрогнуло, провокаторы обратили свои взоры на выход. Воспользовавшись этим замешательством, мы рывком вперед вырвались из кольца и через считанные секунды оказались рядом с Иваном Петровичем и гудевшей, доброжелательной к нам толпой любознательных венцев. К центру приближались два полицейских. Мы благополучно дошли до посольства, хозяева «центра» нас не преследовали. В приемной консульского отдела мы организовали чаепитие с бутербродами, а потом молодых друзей доставили на посольской машине на борт парохода.

По окончании фестиваля группа сотрудников посольства, в том числе и автор этих строк, были награждены оргкомитетом памятной медалью «За мир и дружбу».

Не столько по службе и по прикрытию, сколько по чисто гуманным соображениям я уделял большое внимание в своей повседневной практике работе с нашими соотечественниками, значившимися в официальных документах «перемещенными лицами». Таких в Австрии проживало десятки тысяч. Я не делил их на «белых» и «красных», всех считал соотечественниками и стремился в меру сил и возможностей облегчить их нелегкую участь на чужбине. Мне было известно, что пренебрежение к моим соотечественникам являлось не следствием их «тупости», «дикости», как издавна считалось в Европе, а результатом векового невежества и высокомерия европейских господ, считавших весь мир «варварской периферией Европы». Ничем не оправданную ложь о «дикости» русских пропагандисты Запада дополнили еще большей ложью о «неполноценности» славянских народов. Сказывалось и влияние гитлеровской пропаганды, которая требовала обращаться со славянами, как с животными, иметь дело с ними до тех пор, пока «дикари» способны работать для рейха. Послушный немецкий и австрийский бюргер с усердием выполнял волю своих господ.

После Победы основная масса спасенных смертников растекалась по домам, однако, к сожалению, не всем нашим соотечественникам удалось это сделать. Тысячи русских, белорусов, украинцев и лиц других национальностей тянули лямку «остарбайтеров»: кто под влиянием обстоятельств, кто из-за страха, навеянного опрометчивыми действиями советских властей и преступными акциями Берии, а также пропагандой недругов Советского Союза. Кое-кто оставался в Австрии из-за боязни ответственности за свои преступные действия, совершенные совместно с гитлеровцами. Для меня было очевидно, что многим соотечественникам нужна наша помощь.

В Австрии проживало немало и представителей «первой волны» эмиграции. Они воплощали в себе дух неподдельного патриотизма и тоски по Родине. Жизнь на чужбине научила их по-настоящему видеть свое бесправное положение. За годы скитаний у них отошли на задний план или были забыты те мотивы, которые побудили их оставить родные края. Кстати, в рядах борцов Сопротивления принимали активное участие многие представители первой волны эмиграции, особенно их дети. Проживавший в Австрии в качестве иностранного журналиста сын эмигранта из России Сергей Иванов, например, совершил более десяти терактов против гитлеровцев в Вене, в то время как его отец служил в вермахте в чине полковника. Сергей был готов выполнять наши задания, но в Москве ему не верили, считая «подставой».

Боевые дела патриотически настроенных эмигрантов из России малоизвестны и у нас, и на Западе, а жаль. В подавляющем большинстве старая эмиграция со слезами на глазах встречала представителей «оттуда», из СССР, и выражала готовность отправиться «туда», даже в холодную сибирскую глухомань. К сожалению, голос мучеников не всегда слышали в Москве. Как советский человек и разведчик, я стремился делать все посильное, чтобы облегчить участь несчастных, забытых и заброшенных наших соотечественников. С моей помощью сотни «беляков» установили связь с Отчизной и родными. Многие вопросы, даже визовые, я решал самостоятельно, рискуя нажить неприятности. Мое отступление от казенных инструкций приносило людям и мне большую радость. В Союзе встречали земляков радушно и сердечно. По возвращении «оттуда» эти люди становились нашими союзниками, настоящими патриотами. Их радость была и моей радостью. Во время войны я видел столько слез и горя, что не мог не сочувствовать моим братьям и сестрам, обреченным на бесправие на чужой земле.

Были среди них и такие, кто располагал определенными возможностями для нашей Службы. Правда, эти возможности использовались неохотно: в Москве не доверяли землякам. Многие наши соотечественники жили в обветшалых бараках для военнопленных на окраинах городов и зарабатывали свой хлеб насущный тяжелым физическим трудом. С них спрашивали и от них требовали, но взамен давали крохи: это были бесправные и беззащитные «штатенлозе», люди без гражданства.

К числу «перемещенных» заинтересованные круги западных стран относили также и власовцев, полицаев, бургомистров, старост и прочих приспешников гитлеровцев. Они проживали в выстроенных на деньги западных спецслужб благоустроенных домах в крупных городах на западе страны. Их опекали спецслужбы при активном участии националистических организаций. В этих домах были коменданты и их помощники, негласные осведомители, то есть то, что необходимо для изучения резерва разведок стран НАТО. Среди обитателей этих домов всячески разжигался антисоветский психоз, сеялась вражда и ненависть к Советскому Союзу и его официальным представителям. Обитателям спецпоселений («американских домов») запрещалось иметь контакты с сотрудниками нашего посольства.

Как-то в беседе с шефом австрийской службы безопасности я высказал намерение посетить один из таких домов в Пулахе или Зальцбурге. Он добродушно улыбнулся и сказал:

— Не советовал бы вам, господин консул, это делать. Там вас не любят, да и небезопасно. Для меня было бы спокойнее, если бы с вами поехал мой человек.

Хотя ответ начальника службы безопасности меня озадачил, я по-прежнему считал, что в «американских домах» проживают не только преступники и недруги нашей страны, но и честные советские люди, нуждающиеся в помощи.

В летний воскресный день я вместе с секретарем консульского отдела выехал из Вены и к вечеру был у дома «перемещенных лиц» в Пулахе. Этот дом мы разыскали без труда: он выделялся многоэтажностью, большими лоджиями и белизной стен. Еще на солидном расстоянии от дома мы услышали надрывный напев: «Ой, ты Галю, Галя молодая, пидманулы Галю, забрали с собой…»

Этот напев сразу же перенес меня в белорусские Домжерицкие болота, в которых укрывался наш партизанский отряд после недельных боев с карателями. На высотках вокруг болота веселились артиллеристы-власовцы, методично расстреливавшие из орудий все, что казалось живым или подозрительным.

Подойдя ближе к дому, мы по словесной перепалке и обильной матерщине, вырывавшимся из окон, поняли, кто в нем обитает.

— Празднуют наши земляки, того и гляди, в чубы друг другу вцепятся. Стоит ли нам лезть в этот омут? — усомнился мой попутчик.

— Твои друзья и помощники нас в обиду не дадут, — ответил я, визуально изучая обстановку в доме и вокруг него.

— К сожалению, я пока не имею здесь своих людей. Знаю только, что комендантом дома является некий полковник Капуста, древний «беляк», — ответил коллега.

Подойдя к подъезду дома, мы остановились. Наше внимание привлекла вульгарная дуэль картежников, отзвуки которой доносились из открытой лоджии четвертого этажа. По ступенькам лестницы туда поднялись и мы. Наше появление не вызвало любопытства игроков и стоявших за их спинами сквернословящих болельщиков. Вверху витало облако сизого сигаретного дыма, перемешивавшегося с неприятным запахом пота, водочного перегара и перекисшего старого пива. По углам валялись пивные бутылки, окурки сигарет и обрывки разноцветных бумажек от конфет. Раскрасневшиеся болельщики дымили сигаретами, выкрикивали бранные слова, со свистом сплевывая на пол. Многие из них были навеселе.

Среди них я увидел несколько человек, которые усердно пытались обхаживать участников советской делегации на всемирном фестивале молодежи в Вене. Обстановка для нас была непростая. Прикоснувшись ко мне локтем, мой помощник кивком головы показал на открытые двери.

— Мы приехали по делу, и нужно им заниматься, — спокойно ответил я.

Когда один из игроков под шумный гам болельщиков заграбастал к себе деньги и игроки поднялись со своих мест, я счел момент подходящим для вступления в контакт с земляками. Вплотную приблизившись к столу, стоявшему посредине комнаты, я поднял руку вверх и громко сказал:

— Сердечный привет землякам!

В ответ последовало разноголосое: здравствуйте, привет, эдоровеньки булы… Наступила минута замешательства. Потом ко мне вплотную подошел человек средних лет, спортивного телосложения, с черной волнистой шевелюрой. Его я видел в Вене на фестивале молодежи. Он начальственным голосом спросил:

Вы кто такой?

— Консул Советского Союза, — ответил я.

Ответ был настолько неожиданным для спрашивающего и всех присутствовавших в комнате, что, казалось, у них перехватило дыхание. Потом люди зашевелились, зашушукали, замахали руками.

— С кем имею? — спросил я стройного человека.

— Помощник коменданта Александр Бурило, — по-военному отчеканил он.

— Хотелось бы видеть самого коменданта полковника Капусту. Сообщите ему об этом, — повелительным тоном попросил я.

Несколько человек юркнуло в открытую дверь. С лестничной площадки доносилось:

— Советский консул? Быть не может.

— С охраной?

— С помощником.

— Что ему здесь нужно?

— Кегебисты и сюда добрались…

В комнате и на лестнице шум усилился. Захлопали окна и двери, дом загудел, словно потревоженное осиное гнездо.

— Мы вас сюда не звали! — закричал Бурило, сверкая глазами. — Пока не поздно, убирайтесь восвояси! Я не ручаюсь…

— Садитесь, Александр Бурило, и не кричите. Не забывайте, с кем имеете дело и где находитесь. Вы помощник коменданта дома, в котором живут советские граждане. Здесь не Майданек, не Освенцим и не Маутхаузен. Власти Австрии знают, кто меня звал…

Отповедь, адресованная помощнику коменданта, приглушила шум и выкрики возбужденной толпы в комнате и на лестнице. Растерялся и Бурило: повертев бычьей шеей, скрипнув зубами, он медленно опустился на стул. Напротив него сел на стул и я, готовясь обратиться к присутствующим с теплыми словами приветствия. Едва прозвучали мои первые слова: «Уважаемые земляки…», как меня заглушил крик и возня на лестнице:

— Куда прешь, обезьяна?

— К консулу.

— В Сибирь захотелось Кызилу?

— Домой!

— Поворачивай оглобли, пока цел!

— Поговорить с консулом надо, — пробасил на площадке еще кто-то.

— Кегебиста — в окно, а не разговаривать с ним!

Шум не унимался. И вдруг, как по команде, люди зашикали и притихли. В проеме дверей появился плотный седой человек. Подойдя к столу, он выпрямился, щелкнул каблуками и, прижав полусогнутые руки к бедрам, представился:

— Полковник Капуста, комендант…

Я пригласил коменданта сесть на стул, стоявший рядом, и сообщил ему о цели приезда. При этом подчеркнул, что это делается с ведома властей Австрии. Комендант, со своей стороны, рассказал довольно подробно о житье-бытье его подопечных. Не приминул отметить, что многие земляки хотели бы вернуться на Родину, но побаиваются лагерей в Сибири, да и здесь на них оказывают «влияние», вплоть до применения кулаков, и даже хуже.

В присутствии коменданта беседа с соотечественниками проходила спокойно. Более двух десятков человек заявили о желании вернуться на Родину. Лед тронулся. Хулиганские проявления недоброжелателей пресекались властными окриками коменданта. Провожая нас к машине, полковник Капуста предупредил:

— На улице будьте рядом со мной. Не исключено свинство. Ночью все волки серы…

Как только мы вышли из дома, вокруг нас образовалась толпа. Раздались свист, выкрики. Во мраке сновали какие-то тени, по сторонам мерцали стрелы электрических фонариков. Когда мы оказались за чертой двора, над нашими головами пролетело несколько осколков кирпичей. Возле машины улюлюкала толпа, раскачивая ее. Комендант выругался и крикнул:

— Прочь от машины! Освободите проезжую часть! Кому там в карцер захотелось?

Когда мы отъехали, несколько камней попало в кузов. Вырулив на автостраду, водитель Алексей чертыхнулся и сказал:

— Не хотелось бы мне еще раз оказаться в окружении озверевшей фашистской своры. Грозились поджечь машину, а меня размазать по стенке. И за вас я перенервничал…

Волков бояться — в лес не ходить, — ответил я. — В поединке мы победили. Честные соотечественники увидели, что верховодившие там вчерашние каратели не всесильны. Наш визит в логово недобитых гитлеровцев вдохновит этих людей, придаст им силы.

Весть о нашем пребывании в «американском доме» в Пулахе пронеслась по лагерям перемещенных лиц в Клагенфурте, Зальцбурге, Инсбруке, Линце, по всей западной части Австрии. Результаты поездки почувствовали и мы в посольстве. Из омута и опасной паутины мы вырвали не один десяток наших соотечественников. Полковник Капуста побывал, в родной станице на Кубани. Однако он, видать, стал неугоден мастерам черных дел, и они его убрали. Виновных не нашли, возможно, и не искали…

Дом для перемещенных лиц в Пулахе сотрудники посольства не забывали. Патриотическая организация «Родина» пополнилась новыми соотечественниками. После исчезновения из Пулаха Кызила Бурилу куда-то убрали, вместе с ним исчезли и его подручные. Ходили слухи, что офицеры НАТО подписали с ним контракт о службе в частях быстрого реагирования. В 1960 году с согласия австрийских властей мной и секретарем консульского отдела посольства была совершена недельная поездка по всем крупнейшим лагерям перемещенных лиц. В ней принимали участие также и представители австрийских спецслужб. Поездка была непростой, но полезной для посольства и соотечественников. Прошли годы, пронеслись бури, но я, как прежде, горжусь тем, что наш труд в Австрии принес радость и счастье людям, волей судеб оказавшихся на чужбине. Сотни наших граждан вернулись к родным очагам. И сегодня, спустя сорок лет, приятно, что меня поминают добрым словом.

Как я уже упоминал, работу в венской резидентуре КГБ я начинал практически с чистого листа. Правда, мне на связь были переданы два источника информации, однако работа с ними показала, что в их лице разведка имеет дело с обыкновенными «липачами», на которых мои коллеги много лет тратили время и государственные средства. По моему предложению связь с ними была прекращена в 1958 году. Однако тем не менее за время командировки в Вену мне удалось пополнить агентурный аппарат резидентуры довольно солидными и ценными источниками информации. От них поступала серьезная информация по главному противнику, а также точные сведения, позволившие советской контрразведке в Москве выйти на след опасного государственного преступника. Он был арестован и осужден за измену Родине.

От моих источников поступали и другие материалы и документы, имевшие государственное значение.

По понятным причинам раскрывать эти источники информации я не имею права: таков закон и святое правило разведки. Об этих людях я до сих пор вспоминаю с благодарностью. Хочу сказать, что в моей практической работе не было места ни шантажу, ни подкупу, ни принуждению к чему-либо подобному, о чем можно нередко прочитать в очерках или увидеть в кинолентах о разведчиках. Работу с помощниками резидентуры я строил на идейной основе.

Вспоминается такой случай. В начале 60-х годов мой помощник проинформировал меня о многомиллиардных ассигнованиях ЦРУ и спецслужб стран НАТО, выделенных на реализацию программы разрушения изнутри советского государства. В Москве к этой информации отнеслись критически. Признаться, и я в то время отнесся к ней настороженно: устои Советского государства казались мне незыблемыми. Я не допускал даже мысли о возможности «ползучей контрреволюции» в нашей стране. Советский Союз представлялся мне «нерушимым» союзом республик свободных. Оказалось, что тогда ошибался я, как и мои коллеги в Центре. Позже мы убедились, что информация источника была достоверной.

Многолетний опыт работы в разведке свидетельствует о необходимости четкого и бескомпромиссного выполнения каждым разведчиком «правил игры». Всегда нужно помнить, что разведчик имеет дело с конкретными людьми, что перед ним человек со своим характером, со всеми присущими только ему сильными и слабыми сторонами. Искусство разведчика — подобрать ключ к сердцу «объекта», добиться с ним взаимопонимания и доверительных отношений. Правда, не исключены случаи, когда для закрепления этих отношений нужно прибегнуть и к проявлению твердости, настойчивости и силы воли.

Однажды я был вынужден применить эти качества к своему помощнику, который вдруг «захандрил»: не вышел на обусловленную встречу, сорвал запасную, не отвечал на мои вызовы. Этот человек был нам нужен как источник ценной политической информации и как специалист по шифровальным машинам стран НАТО. Мной было принято решение перехватить «Ν», когда он будет возвращаться с работы домой. Дело было глубокой осенью, сыпал дождь со снегом, дул пронизывающий холодный ветер. Окраина города. Безлюдно, порой в темноте появляются силуэты людей, прогуливающих собак. Две мои первые попытки перехватить «Ν» на маршруте движения оказались бесплодными. Предпринимаю третью попытку. В ожидании объекта я промок и промерз, маскируясь среди колючих елочек.

Вдруг из-за поворота появляется «Ν», мурлыча какой-то мотив. Когда он поравнялся со мной, я тихим голосом окликнул его. Подойдя к нему вплотную, сердито прошептал ему на ухо:

— Наконец-то, дружище, я дождался тебя. Пошли, будет серьезный разговор.

Подхватив под руку, потащил его в сторону пустыря, заросшего высокими сорняками.

— Не надо! Не надо, прошу. Больше я не допущу неприятностей, буду работать как прежде. Видит бог, я все понял: рука Москвы длинная и не прощает измены!

Я, разумеется, и не думал казнить его или предпринимать что-то в этом духе. Но мое возбужденное состояние напугало его и сделало свое дело… Много лет еще «Ν» работал на нас, принося ощутимую пользу разведке.

…Однажды мне было поручено провести встречу с нашим нелегалом, прибывшим в Вену из третьей страны. Хотя многих разведчиков-нелегалов я лично знал по работе в Спецуправлении, этот оперработник был мне неизвестен: по-видимому, он должен был прибыть издалека. К месту встречи на окраине города я прибыл на десять минут раньше. Моросил дождь, и для укрытия от него я решил воспользоваться телефонной будкой, находившейся примерно в пятидесяти метрах от места встречи, намеченном у четко вырисовывавшейся в темноте витрины магазина готового платья. В сумерках простучал проходящий трамвай, вокруг было тихо и безлюдно. Ровно в десять вечера из ночной темноты появился человек среднего роста, в темном плаще и шляпе, с портфелем в левой руке. Все его приметы совпадали с теми, которые были указаны в ориентировке из Центра.

Однако в правой руке незнакомца не было ничего. Быстро осмотрев витрину магазина, он стал пристально всматриваться в ночную темень. По всему было видно, что он кого-то ожидает. Вот он закурил сигарету и снова принялся вертеть головой во все стороны. По условиям связи работник-нелегал должен держать в правой руке определенную газету, однако его рука была пуста. Что это могло значить: забыл по небрежности, не успев купить ее? Поведение незнакомца мне явно не понравилось: в нем чувствовался почерк не нашей разведки. Незнакомец потоптался на месте и скрылся в темноте. Вскоре по шоссе в сторону центра города прогудела автомашина.

На следующий день я вышел на то же место. Разведчик-нелегал К., прибывший позже меня, извинился за вчерашний невыход на встречу: самолет из его страны задержался в Риме «по техническим причинам»; мы обменялись пакетами, и я поделился вчерашними наблюдениями.

— Ваше предупреждение очень кстати, — сказал К., хлопнув. рукой по пакету. — Я уже сам вижу, что контрразведка наступает мне на пятки. До встречи в Москве!

Выход на встречу «двойника» агента-нелегала и опоздание самолета на пять часов, похоже, являлись звеньями одной цепи, элементами операции контрразведки противника по захвату с поличным агента-нелегала. Если бы я вступил в контакт с незнакомцем у витрины магазина, то тем самым дал бы улики противнику против нашего нелегального сотрудника.

Для любого разведчика, особенно для разведчика-нелегала, очень важно знать оперативную обстановку в стране пребывания, ее историю, культуру и литературу. А иногда еще важнее знать не только ее язык, но и обычаи, нравы и нормы поведения в обществе, семье, на селе, в городе и т. п. Именно на этих мелочах чаще всего возникают всякого рода «проколы», грозящие крупными неприятностями, особенно разведчика-нелегала.

Как-то раз, не спеша прогуливаясь по одной из главных торговых и деловых улиц австрийской столицы Марияхильферштрассе, я был поражен увиденным. В потоке нарядно одетых горожан явно выделялся «белой вороной» человек средних лет, одетый в какую-то пеструю майку, кожаные заношенные штанишки, едва доходившие ему до колен, и имевший на ногах коричневые башмаки на толстой подошве. В руке он держал до отказа набитый портфель, с которым обычно ходят мелкие клерки. Его наряд настолько отличался от одежд респектабельных венцев, что невольно обращал на себя внимание недоумевающих жителей австрийской столицы.

Когда необычный прохожий подошел ко мне поближе, я, к моему ужасу, узнал нашего работника-нелегала, прибывшего в Вену из третьей страны. Он также узнал меня и смутился: такой нелепый наряд, возможно, уместный в стране его пребывания, здесь явно мог привести к провалу. Разумеется, я не мог вот так открыто подойти к нему и сказать, чтобы он поскорее сворачивал в первый попавшийся переулок, иначе на одной из центральных улиц столицы его может задержать первый встречный полицейский, не говоря уж о «всевидящей контрразведке». Я укоризненно смотрел на незадачливого разведчика и в душе молил всевышнего, чтобы все для него закончилось благополучно.

К счастью, пронесло. Он словно догадался по моим глазам, что на этой улице ему делать нечего, и свернул в переулок. Мне потом довелось встречаться с ним в разных ситуациях, однако в таком наряде я его· больше не видел. Казалось бы, мелочь, пустяк, но из-за этого пустяка могла выйти большая неприятность и для нелегала, и для разведки.

Однажды поздно вечером после встречи в городе я возвращался темной улицей в резидентуру и вдруг услыхал топот ног человека, бегущего из переулка мне наперерез. Я повернулся и увидел детину двухметрового роста. Он приостановился, с ходу сунул мне в карман плаща что-то завернутое в тряпку и прошипел:

— Выбрось это в мусорный ящик, что находится впереди, и не шали! — и помчался дальше по переулку.

Сзади меня послышался грохот сапог бегущих. «Это явно преследователи, — подумал я. — Кто они: полиция или «урки»? — В кармане моего плаща лежало что-то круглое, похожее по весу и объему на гранату-лимонку, а под рубахой, за поясом — секретная информация, полученная от агента на встрече.

Минута — и «лимонка» полетела в ящик, висевший у дверей овощного магазина. Из переулка вынырнули две тени и быстро приблизились ко мне.

— Где он? — спросил один из преследователей.

Я махнул рукой вперед. Тени скрылись во мраке. Я совершил бросок в сторону сияющей светом улицы Марияхильферштрассе, а потом к резиденции. Полученная мной разведывательная информация была не срочной, поэтому я решил не заходить в резидентуру, тем более что уже было два часа ночи.

В Центре и резидентуре мою работу в Вене считали полезной и результативной. К сожалению, кому-то в Москве пришло в голову срочно отозвать меня из Вены и направить на курсы повышения квалификации руководящего состава. Сколько можно пережевывать старые истины, подумал я, однако приказ есть приказ. Его нужно выполнять. На сборы мне дали двое суток. И вот, прощай, прекрасная Вена, прощайте, граждане Альпийской Республики, прощайте, дорогие и незабываемые друзья и боевые товарищи!

Моя семья выехала из Вены поездом, а я тронулся в путь на автомашине «Победа» с австрийскими дипломатическими номерами. От Вены до Варшавы проследовал без остановок и на следующий день без приключений прибыл в Брест. На пограничном КПП в Белоруссии я с облегчением вздохнул: вот я и дома. С Бреста курс взял на Минск. Неожиданно в голове мелькнула мысль: а не завернуть ли мне на несколько часов в свою родную деревню, тем более что это по пути. Придорожный указатель «Слуцк» склонил чашу весов в пользу такого решения, и вот я газую на «Победе» в направлении этого города. Вдруг рядом с машиной появляется милиционер на мотоцикле. Остановив меня, он говорит:

— Запретная зона. Проезд для иностранцев закрыт.

Мой дипломатический паспорт, убедительные аргументы не возымели действия на бдительного стража порядка. Он связался по спецтелефону со своим руководством. С большим трудом мне удалось доказать милицейскому начальству, что я советский дипломат и имею право проехать по шоссе в Слуцк в родную деревню. Поздним вечером я был уже дома.

Ранним утром родные проводили меня в дорогу. Позади остались Слободка, Дубиловка, Засмужье, Закальное, Слива… Впереди заблестели крыши древнего города Слуцка, а от него до Минска — сто километров. Вот и Минск. Он снова воскрес и радует глаза и душу. Город остается позади. Под колесами «Победы» ровно стелется широкая автострада Минск — Москва. Транспорта на ней немного, и я без труда профессиональным взглядом заметил, что мою автомашину сопровождает «наружка». Сворачиваю в деревню Красная Слобода и останавливаюсь у магазина. Вскоре появляются и мои «телохранители». Я им объясняю, кто я и почему следую на автомашине с австрийскими дипломатическими номерами. Похоже, что меня поняли. Я успокоился, но, как оказалось, преждевременно. На повороте в Смолевичи дорогу мне преградил милиционер:

— Следуйте за мной! Не вздумайте шутить!

У ворот горотдела милиции мой конвоир резко затормозил и сделал мне знак остановиться. Перед «Победой» как из-под земли выросли два милиционера с автоматами наперевес. В руке мотоциклиста блеснул пистолет.

— Выходи! — рявкнул он.

— В чем дело? — спросил я, недоуменно посмотрев на автоматчиков.

Один из них впился в меня глазами, затем опустил автомат и, просияв радостной улыбкой, закричал:

— Братцы, да это же комиссар, а не шпион! Какими судьбами в наших краях, товарищ комиссар?

— Здорово, братец. Как видишь, прибыл с эскортом, — ответил я, пожимая руку бывшему партизану-разведчику Алексею Щурку.

— Прекратить разговоры с задержанным! — крикнул мотоциклист и приблизился к нам вплотную. Щурок удивленно раскрыл глаза:

— Какой тебе задержанный? Да это же комиссар партизанской бригады «Смерть фашизму»! Понимаешь ты это, пустая голова? Наш комиссар! За него я…

— Ты точно уверен, что это твой комиссар? — закричал мотоциклист. — Когда-то, возможно, он и был комиссаром, а сейчас пока неизвестная задержанная личность. Ты вот лучше скажи мне, Щурок, почему твой комиссар маскируется под иностранного дипломата? «Победа» наша, а номер на ней ненашенский. Почему? Молчишь?

Я не выдержал:

— Товарищ Щурок, откуда у вас такой бдительный товарищ?

— Лейтенант Пупков, минская кадра, — ответил смущенный Щурок. — Извините, с ним такое бывает. Произошло какое-то досадное недоразумение. Доложу начальству, — взволнованно сказал Алексей и юркнул через открытую калитку во двор райотдела милиции, обнесенный высоким забором.

Вскоре оттуда донесся громкий смех. Громче всех смеялся начальник милиции Довголенок, с которым мы были знакомы с момента освобождения Смолевического района:

— Так говоришь, Пупков поймал комиссара партизанской бригады «Смерть фашизму»? Ай да Пупков, ай да чудо природы! Фашисты за ним два года и четыре месяца охотились, 50 тысяч рейхсмарок обещали — и ничего у них не вышло, а Пупков поймал! Не Пупков, а настоящий бравый солдат Швейк! Поспешим выручать боевого товарища, пока этот Пупок еще больших глупостей не натворил.

Начальник милиции обещал мне связаться с Минском и погасить ложную тревогу, чтобы обеспечить «зеленую улицу» до самой Москвы. Но не тут-то было! Не знаю почему, но у поворота с автострады на Оршу со мной повторилось все по смолевическому сценарию, даже больше. К поимке «шпиона», следовавшего на «Победе», подключился отдел КГБ г. Орши. Начальник отдела госбезопасности сам лично занимался показавшимся кому-то «опасным для государства» человеком с советским дипломатическим паспортом. Он несколько раз перелистал мой паспорт, просматривая каждую страницу через лупу. Потом отложил его в сторону, уставился на меня оловянными глазами, щелкнул языком и изрек: паспорт-то ваш поддельный. Мы вынуждены задержать вас для внесения ясности…

Эта глупая комедия сначала меня тешила, в душе я смеялся над наивной бдительностью моих земляков. Потом, когда убедился, что они не шутят, а дело попахивает решеткой, мне стало не до смеха. Поднявшись со стула, я заявил:

— Прекратите глупую комедию и срочно свяжите меня с Председателем КГБ Белоруссии генералом Петровым или его заместителем Лысаковским! Ваши действия незаконны, вы нанесли мне оскорбление, за которое виновные должны понести ответственность. Непохвально это и для службы.

Мой протест холодным душем подействовал на оршанских «мудрецов». Начальник лениво поднялся со стула:

— Я скоро вернусь. Алексей Иванович, продолжайте беседу с нашим земляком.

Сидевший рядом с человеком, представившимся начальником отдела, плотный мужчина лет сорока в допросе не участвовал. Он внимательно всматривался в мое лицо и прислушивался к голосу. И когда мы остались в комнате одни, он хлопнул себя по лбу и сказал:

— Смотрю на вас, и мне кажется, что мы где-то встречались. Никак не могу вспомнить. И фамилия ваша вроде знакома. Вы, случайно, не хлебнули гнилой водицы в Паликовских болотах?

— Хлебнул по горло и даже выше, когда из Смодевического района каратели загнали нас на Палик.

— На Палике была база отряда «Гвардеец»…

— Под командованием Сенькова?

— Так точно. Сеньков хороший был командир, не так давно похоронили его. А вы знали Сенькова?

— Вместе были на спецподготовке в Ореховце Владимирской области, вместе и за линию фронта шли. Он — в Сеннинский район, а я — в Смолевический.

— Значит, в 1942 году мы в одну и ту же ночь проходили в тыл к немцам через «Суражские ворота».

— Гора с горой не сходятся, а человек с человеком сойдутся, — ответил я.

Мы пожали друг другу руки. Скоро появился в комнате раскрасневшийся начальник. Он извинился за недоразумение и любезно проводил меня в гостиницу. Действительно, в семье не без урода! Утром я продолжил путь по широкой магистрали Минск — Москва. Неприятности под Брестом, в Смолевичах и Орше не омрачили мое радужное настроение от поездки по родной, воскресшей после страшной войны белорусской земле.

Осеннее солнце ласково освещало чистое небо и согревало утренний свежий воздух. Проснулись и щебетали перелетные птицы. У столба, отделяющего Беларусь от Смоленщины, я остановился и трижды выпалил из шрекпистоля. С грустью посмотрел я на оставшуюся позади широкую черную полосу автострады. Вместе с ней перед глазами предстали извилистые, тернистые тропинки моего босоногого детства и вихрем промчавшаяся невозвратная молодость… «До свиданья, Беларусь», — шепнули пересохшие губы.

На закате «Победа» подкатила к двенадцатиэтажному дому на проспекте Мира. Через несколько минут меня радостно приветствовали домочадцы. В Москве получилось, как у Чацкого: «с корабля на бал». Вместо положенного отпуска мне выплатили денежную компенсацию, а через день ознакомили с приказом о зачислении меня слушателем годичных курсов усовершенствования руководящего состава внешней разведки.