Расшифрованная Илиада

Найдена ли Троя?

1. Темные века. Еще в XIX веке немецкий археолог Генрих Шлиман нашел город, осада которого описана Гомером в эпической поэме «Илиада». Это общеизвестно. Менее известно, что историки не раз высказывали сомнение в том, действительно ли найдена именно Троя. Дело в том, что в Троянской войне город был разрушен и место его затеряно. А Троянскую войну и осаду, описанную в «Илиаде», отделяют от времени самого Гомера Темные века. Насколько точно мог Гомер в VIII веке до н. э. описать события Троянской войны XIII века до н. э.?

Темными веками греческой истории называют время с XII по IX век до н. э. — бесписьменный период (£>е5-borough 1972; Deger-Jalkotzy 1983). Перед тем разрушилась крито-микенская цивилизация: запустели дворцы, распались регулярные армии, сгорели архивы, пало искусство, исчезла письменность.

Письменность существовала до XII века — глиняные таблички с письменами Х1У-ХШ веков до н. э. найдены сначала Артуром Эвансом при раскопках Кносса на Крите в начале XX века, потом Блегеном и другими в древних городах Греции. Письменность была иероглифическая двух типов и с менее разнообразным набором знаков тоже двух типов — буквенная, слоговая. Архитектору

Майклу Вентрису удалось расшифровать самый поздний из этих типов — «линейное письмо В». Оно оказалось греческим, но очень древним, отличающимся от привычного древнегреческого (языка классиков, в том числе Гомера) почти как древнерусский от русского. Содержание табличек было отнюдь не поэтическим — это были хозяйственные записи дворцовых писцов, распоряжения военным командирам, списки рабов и пожертвований богам (Лурье 1957).

За четыре века произошли разительные перемены: с наступлением железного века сменился состав греческого населения Балканского полуострова, перестроилась экономика, перетасовались старые диалекты и возникли новые. Эгейское море стало внутренним морем греческого мира, потому что греки заселили и берега Малой Азии, а между рабовладельческими народами Востока и первобытными племенами Европы появился человек нового типа — атлет, философ и политик. Эллин.

И все это время создавалась народная поэзия. У самого порога новой эпохи стоит великий старец Гомер. Две грандиозные поэмы, «Илиада» и «Одиссея», описывают Троянскую войну — общегреческую заморскую экспедицию на восток, происходившую якобы перед Темными веками. Значит, четыре столетия без записей жила память о походах далеких микенских предков? О каком-то давно исчезнувшем единстве греческого мира? О дворцах, аэдах (певцах) и героях? Если так, то обе поэмы — ценнейший источник по истории микенского времени — бронзового века. Но уж очень мощная толща времени отделяет их от бронзового века. Не сложились ли они гораздо позже, внутри Темных веков? Тогда рассказ о Троянской войне — это поздние представления, спроецированные на легендарное прошлое.

За последние сто сорок лет внимание исследователей этой проблемы сосредоточилось на одном географическом пункте — у входа в проливы, ведущие из Средиземного моря в Черное. Ибо здесь Генрих Шлиман, сын немецкого пастора и российский купец, сто сорок лет назад обнаружил и раскопал древнюю крепость, в которой ученый мир поначалу нехотя, но затем с энтузиазмом признал Гомерову Трою.

Раскопки Шлимана в Троаде (так называют область, где Гомер помещал этот город) продолжались с перерывами 20 лет (с 1870 по 1890), а в перерывах он копал в Греции — раскапывал те знаменитые в древности города, откуда греки-ахейцы прибыли осаждать Трою. В Трое он обнаружил девять слоев — как он говорил, девять городов один на другом. Самый верхний, девятый, относился к римскому времени, под ним лежали руины времени греческой колонизации.

Раскопки Шлимана не были совершенны. Убежденный в том, что Троя — самая древняя из всего, что может быть (ведь начало европейской истории!), он прорывался к нижним слоям памятника. Богатейшие клады золотых украшений залегали во втором снизу слое, и Шлиман счел его городом, который и описан у Гомера. Верхние слои он разрушал, не жалея. А среди них-то и оказались наиболее подходящие под описание Гомера по времени. Ангажированный Шлиманом архитектор Вильгельм Дёрпфельд, анализируя керамику, помог ему осознать эту ошибку, но это было в последний год раскопок Шлимана. Поняв, что он сносил именно слои гомеровской Трои, Шлиман три дня не выходил из своего шатра на раскопках и ни с кем не разговаривал, переживая эту трагедию. Вскоре он заболел и умер.

Раскопки еще несколько лет продолжал Дёрпфельд. Городом, взятым ахейцами в Троянской войне, он признал шестой снизу город.

В 30-е годы XX века (межвоенные десятилетия) новую экспедицию в Троаду снарядил американский университет Цинциннати. Ее возглавил Карл Блеген, американский немец. Он тоже копал не только цитадель в Троаде, но и греческие памятники. Блеген уже понимал, что под слоями времени Троянской войны лежат мощнейшие слои бронзового века, уходящие вглубь времен минимум на тысячелетие, что все это глубокая первобытность. Однако понимал также, что и она не менее интересна, чем проблема Гомеровой Трои, да и для уразумения Гомеровой Трои предшествующая история также важна.

Блеген детализировал стратиграфию Шлимана-Дёрп-фельда, но, чтобы не нарушать традицию, обозначил свои более дробные подразделения буквами. Город же, описанный в «Илиаде», он поднял еще на одну ступень, поместив его в слой Vila.

В последние десятилетия XX века в Троаде снова работала археологическая экспедиция, на сей раз немецкая, Тюбингенского университета, оснащенная самыми современными методами и средствами. Руководил ею Манфред Корфман. Эта экспедиция обнаружила, что город простирался и за стенами цитадели и был обнесен еще одной стеной. Таким образом, к нашему времени руины города изучены детально.

О чем же говорят руины?

2. Гомер и археология. Воодушевление и страсть Шлимана, его подвижнический труд и головокружительный успех заворожили человечество. Ну и затем — факты. На холме Гиссарлык в северо-западной Турции действительно оказалась могучая древняя крепость. Она действительно расположена там, где и должна быть по Гомеру (у проливов), была связана с Микенами (при раскопках найдена привезенная оттуда керамика), пережила осаду, была взята штурмом и сожжена. Все как описано у Гомера.

Шлиман опроверг скептиков, считавших «Илиаду» вымыслом, и раскопал Гомерову Трою — сомнения в этом исчезли. Он научил профессоров больше доверять мифам и легендам, восстановил ценность древнего предания как основы истории. Наконец, он самым драматическим и впечатляющим образом утвердил авторитет археологии: впервые телеграммы с места раскопок пробились на первые полосы английской «Таймс» и других газет мира. Шлиман имел основания гордиться своими достижениями. Они больше, чем он сам предполагал. Нижние слои раскопанного им в Малой Азии города, как и раскопанных им же городов Греции (Микены! Тиринф! Орхомен!), оказались на тысячу лет древнее времени Троянской войны. В том числе и золотые клады Трои, и золотые маски шахтных гробниц в Микенах. Шлиман открыл неведомую историкам цивилизацию, процветавшую в Эгейском мире до греков.

Но открыл ли он Трою? Кто из профессионалов ныне всерьез принимает шлимановские волчки-«карусели» (так он трактовал пряслица от веретен)? Кто верит в то, что найденный им Большой клад принадлежал старому царю Приаму? Все понимают, что клад на тысячу лет древнее. Сам же Шлиман вынужден был признать — он это делал с удивлением и печалью, — что его божественный Гомер преувеличил истинный размах эпопеи.

Хотя раскопанная цитадель и обладала высокими и мощными стенами (до 5 метров в толщину), в поперечнике она не превышала 200 метров. Пощадь не достигала и 20 тысяч квадратных метров. Конечно, можно себе представить, что за стенами скрывались храмы Афины и Аполлона, а рядом с ними дворцы; что в большом дворце жили Приам и его младшие сыновья с женами, также двенадцать дочерей с мужьями, а в отдельных домах старшие сыновья Гектор (с Андромахой), Парис (с Еленой Прекрасной), Деифоб, но для пятидесяти тысяч горожан и союзников места не остается. Ведь на них не приходилось бы и полметра на человека. Реально ведь в городе, раскопанном при Шлимане и Блегене, было около сотни не очень больших помещений — и все. В них жило несколько сотен человек, не больше тысячи. Это даже меньше, чем сейчас в большом городском многоквартирном доме.

Раскопки Корфмана в конце XX века показали, что город простирался и вне цитадели — он тянулся к югу от нее еще на 400 м. То есть площадь была минимум в десять раз больше, чем до сих пор представляли, около 200 тысяч квадратных метров, и Корфман предполагает в городе население в 7 тысяч человек (Ког/тапп 1992). И то очень уж тесно: менее трех метров на человека, включая уличное пространство. А какой нужно предположить состав? Половина — дети, из остальных половина — женщины, оставшаяся четверть включала и стариков. Сколько же было воинов? От силы полторы тысячи.

Жители города, раскопанного Шлиманом, готовились к осаде, запасались продуктами. Но холодильников не было. Чтобы прокормить даже реальные 7 тысяч человек десять лет — это сколько же скота должен был вместить город вместе с людьми! Стало быть, для людей остается мало места, воинов было еще меньше, чем полторы тысячи.

Если действительно под стены Трои прибыло более сорока царей на 1186 кораблях со многими воинами (от 50 до 120) на каждом, то есть около 100 тысяч человек, то странно, что они нередко терпели сокрушительные поражения во время вылазок осажденных, не раз оказывались на краю гибели и после десяти лет осады сумели взять крепость только обманом — подарив осажденным деревянного коня, тайно начиненного воинами. Значит, надо полагать, все перечни «Илиады» содержат преувеличения: не все из перечисленных стран участвовали в экспедиции, и кораблей было куда меньше, и воинов на них.

Другие ученые усомнились в длительности осады. Вместо десяти лет предположили несколько месяцев.

Так что сведения не просто преувеличены, а неимоверно раздуты, искажены, перевраны. Да и могло ли быть иначе? Дело не только в поэтических вольностях Гомера, но и в его осведомленности.

Сохранилось немало указаний, прямых и косвенных, что Гомер жил в VIII веке до н. э. А война-то была не позже XIII века до н. э.! Четыреста лет по меньшей мере отделяют поэта от описываемых им событий — сколько нас от эпохи Ивана Грозного. И это как раз те Темные века греческой истории, когда письменности у греков не было. Она была до того и появилась после — другая, алфавитная система, заимствованная на рубеже 1Х-УШ веков до н. э. у финикийцев.

Ученые спорят, был ли грамотен сам Гомер, кем и когда именно записаны его поэмы. Как же сведения о Троянской войне дошли до Гомера сквозь время, когда письменности не было? Один англичанин (Т. Аллен) предположил, что до Гомера дошла какая-то запись линейным письмом, а в окружении Гомера еще сохранялось умение читать это письмо. Такая несуразная идея была отвергнута почти всеми. С помощью линейного письма велись только хозяйственные и деловые записи, и нет ни единого факта о сохранении этой грамотности в Темные века. Так что сведения о Троянской войне могли сохраниться, разумеется, только в виде устных преданий, поэм, песен. То есть как фольклор.

И в самом деле, в поэмах Гомера много признаков фольклорного творчества — стереотипные формулы (типа русского сказочного «в тридевятом царстве, в тридесятом государстве»), постоянные эпитеты (вроде русских былинных «девица красная» и «добрый молодец»), троекратные повторения, волшебные свойства героев. Значит, Гомер использовал готовые народные сказания, отобрал, расширил, объединил, соответственно переработав. Таких сказаний о Троянской войне, вероятно, ходило немало. Некоторые сохранились в обрывках или в пересказах. Это был цикл сказаний, не во всем согласовывавшихся между собой и в Гомеровы времена еще никем не сведенных воедино. Но в поэмы это уже сводилось, и не только в те, что мы приписываем Гомеру.

У фольклора свои законы. Он не терпит «лишних» деталей. Если несколько героев схожи по своим ролям, они сольются в одного героя (скажем, в русских былинах все киевские князья сведены к одному Владимиру Красное Солнышко). События разных эпох будут спроецированы на одну хронологическую плоскость. К реалиям пристанут постоянные эпитеты: «стрела каленая», «гусли звончаты» и так далее. Конечно, сработает и эффект «испорченного телефона». Шлиман этих законов не знал (да и современные археологи с ними мало считаются).

Попробуйте судить об истории Ивана Грозного по русским народным сказкам и былинам!

Как известно, Шлиман свято верил, что в толще холма Гиссарлык он раскопал Гомерову Трою. Всякому, кто дерзал усомниться, он объявлял войну и считал его своим личным врагом. Своей подруге детства Минне он писал в 1879 году: «Троя ныне раскопана, а другой Трои нет» (Meyer 1969: 43).

Менее известно, что вера Шлимана была не так уж тверда. О местоположении Трои он широковещательно объявил еще до раскопок — в своей книге-диссертации. Первые же раскопки обнаружили нечто совсем неожиданное для него — первобытную культуру, отсутствие дворцов и храмов. В полной растерянности он пишет другу 30 октября 1870 года: «Вообразите мой ужас. Я пришел вчера к каменному периоду...» (Meyer 1969: 117) А 1 ноября в дневнике записано: «Я уже больше не верю, что когда-либо найду здесь Трою» {Meyer 1969: 262).

Что же ему вернуло веру? Во-первых, безвыходность. Вот его слова: «Я должен твердо верить, что найду Трою, ибо иначе я оказался бы в дураках» {Meyer 1969: 373). Во-вторых, скоропалительные «опознания». Найдено нагромождение камней — а, вот она, великая башня, с которой Приам и Елена смотрели на ахейских героев! Впоследствии оказалось, что это вообще не башня, а стык двух стен разного времени. Таких «опознаний» было много. В-третьих, энтузиазм сторонников.

Для многих решающим аргументом стал Большой клад — «клад Приама»: золотые диадемы, украшения и прочее. Где еще мог быть такой клад, как не в царской резиденции? Недавно по дневниковым записям Шлимана установлено, что Большого клада не было. Найденные в разные годы раскопок и до поры припрятанные драгоценности из разных мест Шлиман выдал за сокровища, найденные одновременно, и даже сочинил легенду о том, как вдвоем с женой Софьей выкапывал их, а Софья перетаскивала их под шалью в хибарку. Софьи вообще не было в это время в Турции (она была в Греции, и сохранилась их переписка), а Шлиман впоследствии указывал точное место «находки». Словом, его добросовестность порой уступала его энтузиазму и жажде славы.

Слой, в который археологи помещали осажденный и разрушенный город, неуклонно «подымался». Сначала Шлиман искал Гомерову Трою в самом низу — на материке, потом, после некоторых колебаний, остановился на втором снизу слое (слое пожарища и кладов); после его смерти его помощник Вильгельм Дёрпфельд, опираясь на находки предметов, привезенных из Микен, поднял Трою Приама в шестой слой снизу, а в XX веке руководитель новых раскопок Карл Блеген признал греческим городом слой Vila, где снова есть следы разгрома и пожара. Сами эти передвижки говорят о том, что прочных привязок, собственно, и не было. А есть ли они сейчас? Что сейчас побуждает многих историков и археологов думать, что Троя — там, где ее поместил Шлиман (хотя и не в том слое, к которому он ее отнес)?

3. Мираж совпадения. В умах засело: раскопки Шлимана и Блегена подтвердили... Ссылаются обычно теперь на трактовку Блегена, солидного, первоклассного археолога. Раскопки он действительно провел безукоризненно. Интерпретации же его порою, как и в некоторых других случаях, спорны.

Считается, что после своих раскопок Гиссарлыка Блеген наглядно доказал двойное совпадение обнаруженного города (слой Vila) с эпической Троей — по обстоятельствам и по времени. Троя поссорилась с ахейцами — и вот признаки разрыва с ними: сократился импорт микенской керамики. Троя была осаждена и взята ахейцами — и вот следы осады, штурма, разгрома; в слое пожарища найдены скелеты убитых — и рядом ахейский наконечник стрелы. У античных историков были некоторые разногласия в определении даты Троянской войны, но все же разногласия небольшие: все даты размещаются в пределах XIV—ХП веков до н. э. Большей частью греки считали, что Троя пала в XIII веке до новой эры. Именно к XIII веку и относится керамика, найденная в Vila слое Гиссарлыка (Блеген датирует разгром примерно 1240 годом до новой эры). Итак, установлены как будто факт штурма и время его.

Оба совпадения иллюзорны. Осада? Штурм? Разгром? Но какая древневосточная крепость, спрашивает западногерманский археолог Р. Гахман, не подвергалась осаде, штурму, разгрому? В ХШ-ХН веках до н. э. погибли многие города самой Греции. Тогда же пало Хеттское царство в Малой Азии — без всякого участия ахейцев. Наконечник стрелы Блеген отнес к ахейским ошибочно: те надеваются на древко втулкой, а этот втыкается черешком. К тому же он один, тогда как обычно после осады и штурма их находят во множестве. После раскопок Корфмана в руинах шестого города обнаружено много наконечников для стрел, но все черешковые. Никаких других свидетельств ахейского присутствия здесь вообще нет.

Мы должны считаться с реальностью: в материалах раскопок нет решительно никаких подтверждений идеи, что Гиссарлык — это город, осаждавшийся и взятый ахейцами. А факты, противоречащие ей, есть. Так полагает ряд современных археологов и историков: К. Нилэндер, Р. Гахман и др. (Nielander 1963; Hachmann 1964; Meyer 1969; Easton 1985). Из этого анализа фактов вытекает альтернатива: либо Трою надо искать где-то в другом месте, либо сведения «Илиады» неверны, не имеют соответствия в исторической действительности. Не отвергая ни той, ни другой возможности, я хотел бы обратить внимание на третью.

4. Два имени города. Прежде всего, уточним формулировки. У Гомера осажденный город называется то Троя, то Илион. Он употребляет эти названия вперемежку, не делая никакого различия. Поэма названа «Илиадой» — по Илиону. Население города всегда именуется троянцами и война — Троянской, по Трое.

В античное время (с VII века до н. э.) существовал греческий город в Малой Азии, носивший древнее имя Илион. Имя было прославлено Гомером. Александр Македонский даже подумывал, не обратить ли этот священный город в свою «столицу мира». Еще до Шлимана возле холма Гиссарлык были найдены камни с надписями, не оставившими сомнения: античный Илион находился здесь.

Судя по находкам ранней греческой керамики, еще при Гомере (если ОН ЖИЛ В vm веке до н. э.) греки утвердились на побережье, а через несколько десятилетий после Гомера возвели именно здесь свой Илион, назвав его старым именем, — видимо, узнав его от тамошнего населения. Многие особенности этой местности досконально учтены и описаны в «Илиаде» — явно не понаслышке. Поэт побывал здесь: он знает, что город виден с гор Иды и Самофракии (и эти горы видны из города), что в окрестности у родников есть выбоины в каменистом грунте и там женщины полощут белье (выбоины и сейчас показывают туристам), что у Скейских ворот стоит дуб, а поодаль — курган, и так далее.

Гомер, конечно, бывал здесь и знал руины древнего города. Видел ли — неясно: если был слепым, то сам видеть не мог, но мог опрашивать людей. Несомненно, именно эту лежавшую в развалинах крепость и Гомер, и все греки считали древним Илионом, а значит, и Троей. Надписи на камне оставлены античными греками-коло-нистами. В этом смысле Шлиман нашел Гомерову Трою.

Но греки только при Гомере колонизовали здешние места. До того они грекам никогда не принадлежали. Город какое-то время был заброшен, лежал в руинах, а походы сюда микенских предков греческого народа могли происходить лишь минимум за четыре века (а то и за пять-шесть веков) до греческого переселения. Так верно ли определили современники Гомера местоположение легендарного города?

Есть основания думать, что древний Илион действительно находился здесь. Ведь греки застали вокруг развалин местное население — потомков тех, кто жил в городе и вокруг него до перерыва в обитании. Эго засвидетельствовано археологически. Местное население, скорее всего, передало пришельцам древнее имя и знание: вот он, Илион.

Казалось бы, тут вопрос и исчерпан. Для Гомера Троя — второе имя Ил иона, «а другой Трои нет».

Однако возле города Гомер знает «курган Ила», мифического основателя Илиона, но могила Троя, мифического родоначальника троянцев, ему не известна.

Я обратился к эпитетам города в «Илиаде». Оба имени встречаются в поэме часто и имеют, как это свойственно фольклорной традиции, постоянные, неоднократно повторяемые с ними эпитеты. Эпитетов этих всего семнадцать — одиннадцать при слове «Илион» и восемь при слове «Троя». То есть только два эпитета у этих имен общие — «крепкостенная» и «обжитая» (по-древнегречески Илион — тоже женского рода). Остальные — разные.

Не объясняется ли это потребностями ритма, надо же было укладывать слова в гекзаметр? Нет, там и тут есть эпитеты с одинаковым ритмическим рисунком, а два эпитета и вовсе ведь общие. Зато по содержанию различие четкое. «Святым» Илион назван двадцать три раза, Троя — ни разу, хотя этим словом иногда характеризуются другие города. Только Илион всегда описывается эпитетами «крутой», «обдуваемый ветрами» (все это подходит к раскопанной крепости), а Троя — нет. Зато только Троя — «просторная» (явно не подходит к Гиссарлыку), «широко-улочная», «с глубокой богатой почвой».

Подсчеты, далее, показали, что соотношение имен «Илион» и «Троя» изменяется от главы к главе, соотношение разных наименований греков тоже. Конечно, это мото быть и случайным разбросом. Но нет: в тех главах, где выше процент появления «Илиона», выше и процент «данайцев» с «аргивянами» (вместе взятых), а в тех, где лучше проступает «Троя», там вне конкуренции «ахейцы». (Если кому-либо захочется проверить такие закономерности, то надо пользоваться греческим текстом, так как переводчики свободно заменяли эти слова, считая их абсолютными синонимами.)

Если припомнить, что свою информацию о микенском прошлом Гомер мог получить только из устных легенд, да и сам явно был воспитан на фольклорной традиции, то остается заподозрить, что произошло слияние нескольких версий микенской легенды о заморском походе и осаде города в Азии — версий, приуроченных к разным городам.

5. Третье имя: где был Пергам? Мало того. В «Илиаде» у города есть еще и третье имя — Пергам. Так Гомер называет то цитадель с царской резиденцией внутри города, то весь холм, на котором она стоит, то весь город. Между тем в раскопанном Гиссарлыке в каждом слое было лишь одно кольцо стен. Теперь этот аргумент исчез: Корфман в новых раскопках обнаружил город вокруг цитадели и второе кольцо стен — оно было и в Трое VI, и в Трое II.

Но добро бы толыю название города двоилось и троилось. У греков, осаждавших город, тоже в «Илиаде» три общих названия: ахейцы, данайцы и аргивяне. Употребляются они вперемежку.

Далее. У зачинщика всей войны, Париса, есть второе имя — Александр. У его племянника тоже два имени — Скамандрий и Астианакс. У реки, на которой стоит город, тоже два: Скамандр и Ксанф. И так далее. Сам Гомер был этим озадачен и, сталкиваясь с такими казусами, иной раз объяснял: одно имя — от богов, другое от людей. Наличие третьего он объяснить не мог.

К сожалению, третье имя города, Пергам, употребляется в «Илиаде» очень редко. Эпитетов не собрать. Данных для решения загадки крайне мало. Но мало в самой «Илиаде». Для решения попробуем выйти за ее пределы.

В «Илиаде» не описаны ни завязка войны («Суд Париса»), ни ее первые девять лет. Все это изложено в другой эпической поэме Троянского цикла, написанной, по преданию, Стасином Кипрским и потому называемой «Кип-риями». До нас она дошла в кратком переложении в античной «Хрестоматии» Прокла. «Илиада» же содержит только отдельные воспоминания об этих событиях. Но в таких воспоминаниях ход событий выглядит несколько иначе, чем в «Киприях». Героями «Илиады» напрочь забыт целый этап войны. По «Киприям», ахейцы не сразу приплыли к Трое. Сначала они сбились с дороги и попали в более южную область — Тевтранию. Там долго воевали, но, поняв свою ошибку, вернулись в Грецию, через много лет собрались снова и, наконец, добрались до Трои — Илиона.

Странная какая-то история, несуразная. Долго воевать, не соображая, где и с кем воюешь. Разобравшись, вернуться домой за море вместо того, чтобы передвинуться чуть севернее по берегу. Вернувшись, разъехаться по домам и собираться заново через много лет...

Американский историк Р. Карпентер подметил, что обе экспедиции — в Тевтранию и под Трою (в Троаду) — чрезвычайно схожи, развиваются одинаково, по одной схеме, похожие эпизоды происходят в той же последовательности (Carpenter 1974).

1. В обоих случаях все начинается со сборов на полуострове Авлида.

2. Оба раза долго не могли отплыть из-за плохой погоды. В том и другом случаях прорицатель Калхас прибег к гаданию.

3. При высадке в обоих случаях местный вождь (в Тевтрании — Телеф, под Троей — Гектор) убивает ахейского героя.

4. Затем в обоих случаях ахейцы опустошают окрестности.

5. Битва там и тут разыгрывается в долине реки (в Тевтрании — на Каике, в Троаде — на Скамандре).

6. В обоих случаях за первыми успехами следует поражение и ахейцы бегут к кораблям.

7. В обоих случаях Патрокл пытается предотвратить поражение, но неудачно: в Тевтрании его ранят, в Троаде — убивают.

8. В отместку «быстроногий» Ахилл нападает на предводителя врагов (там Телефа, тут Гектора) и гонится за ним, но догнать не может.

9. Беглеца останавливает лишь уловка божества, помогающего Ахиллу. В Тевтрании это Дионис, в Троаде Афина.

10. Как тут, так и там Ахилл поражает предводителя местных сил: Телефа он тяжело ранит; Гектора — убивает.

11. На обратном пути буря разметала суда — в обоих случаях.

12. По окончании всего предприятия оба раза у Агамемнона в Арголиде оказывается особа царского рода из стана врагов: в первом случае — Телеф, во втором — Кассандра, дочь Приама.

Карпентер делает вполне логичный вывод: тут не два рассказа, а две версии одного рассказа. Не уловив этого, но увидев действия одних и тех же героев в разных местностях, древний автор «Киприй» решил, что это два разных эпизода Троянской войны, и расставил их последовательно — троянский за тевтранским (ведь в Трое некоторые герои погибли), а объяснение подыскал сам: сбились с пути.

Знал ли Гомер тевтранскую версию? Знал. У него ведь Ахилл вспоминает, как он побывал на острове Скирос, там местная царевна родила ему сына. А Скирос — это на пути в Тевтранию, а не в Троаду. Но о Телефе и о повторном плавании Гомер молчит.

Видимо, Гомер не принял этот рассказ за отдельную историю, протекавшую в другой местности. Может быть, потому, что очень плохо знал географию Малой Азии за пределами двух областей: Троады, где он побывал, и побережья между реками Кайсгром и Меандром с ближайшими островами, где была его родина. Ликия для него то ли на южном берегу Малой Азии (там она и была), то ли у самой Троады на севере, Киликия — то ли где-то очень далеко (так оно и есть), то ли на границе с Троадой. Видя, что греческие герои в обоих рассказах одни и те же и события те же, но враги именуются по-разному, местности же, а подчас и сами греки носят разные названия, Гомер решил попросту, что у героев, племен и местностей двойные, иногда тройные имена. Некоторые из «добавочных» имен он отбросил, другие оставил в дополнение к первым.

Очень любопытная история произошла с ахейским укрепленным лагерем. По какому-то из рассказов, ахейцы построили на месте высадки крепость у самого берега — со стенами, башнями и рвом вокруг. Эта крепость реально существовала и сохранилась к рубежу новой эры на тевтранском берегу — там ее хорошо знал Страбон под именем Гавань Ахейцев. Гомер включил эту крепость в свое повествование, хотя ничего не знал о реальной Гавани Ахейцев в Тевтрании. Но будучи в Троаде, он видел, что напротив Трои на берегу нет не только никакой ахейской крепости, но и малейших следов ее. Поэтому он ввел в «Илиаду» рассказ о совещании богов, на котором решено по окончании войны крепость смыть (то ли морем, то ли реками), так, чтобы от нее не осталось и следов! А гомероведы долго искали (и сейчас ищут) следы природной катастрофы, которая бы могла обрушить часть берега с крепостью в море.

Теперь — решающая деталь: главным городом Тевтрании в последующие времена был Пергам. Это крепость, расположенная на высокой горе. Там есть и следы обитания в VIII веке до н. э. Вот откуда попал в «Илиаду» Пергам! Замечательно, что в «Илиаде» Зевс сочувствует троянцам (упоминая, что они приносят ему обильные жертвы), Афина же — ахейцам. Между тем в «священном Илионе» есть именно храм Афины, а храма Зевса нет. А вот знаменитый Пергамский алтарь — это же как раз храм Зевса, и на его Большом фризе изображена борьба Зевса с гигантами, а на Малом фризе — подвиги Телефа, сына Геракла, его борьба с Ахиллом. Пергамский алтарь выстроен гораздо позже гомеровского времени, но обычно храмы в честь того или иного бога возводились на местах, где культ именно этого бога был традиционным.

Итак, Пергам «Илиады» был в Пергаме. Где был (была) Илион, мы уже знаем. Где же находилась Троя?

6. А была ли Троя? Тот же Карпентер, который блестяще справился с загадкой Пергама, остановился в растерянности перед Троей. «Но Троя уходит сквозь пальцы», — признал он (Carpenter 1974: 63).

Гомер все-таки хорошо знал страну вокруг Илиона (позже ее назвали Троадой), он перечисляет многие небольшие городки в ней. Другой Трои среди них нет. Нет, как уже сказано, и могилы Троя — только могила Ила. Значит, и другой, настоящей Трои не было в Троаде, по крайней мере ко времени Гомера. Правда, жители Илиона именуются у Гомера не илийцами, а именно троянцами. Но ведь похожий статус имеют в поэме и дарданцы: они не союзники (устойчивая формула: «троянцы, дарданцы и союзники»), и у них нет собственного отдельного места обитания. Подтверждением того, что ко времени Гомера троянцы и дарданцы были уже легендарными и почти мифическими, служит приводимая им генеалогия царей Илиона: по ней и Дардан, и Трой — предки Ила, основателя города.

И снова всплывает старый вопрос, ставший после раскопок Шлимана еретическим: «А была ли Троя?» Именно так назвал свою статью 1975 года покойный Эрнст Мейер, самый солидный шлимановед {Meyer 1969). Многие историки XIX века считали, что Троя — миф. Такие корифеи мифологической школы, как Макс Мюллер, оксфордский друг Шлимана (единственный из оппонентов, с которым тот дружил), видели в Троянской войне натуралистическую переработку древних мифов о сражении света с тьмой, в Трое — воздушный замок, мираж. Но откуда ее имя? Макс Мюллер считал, что мифы были в ходе исто-ризации привязаны к реальной Трое на Скамандре. Но на Скамандре ведь лежал, как выясняется, Ил ион!

Ну а как же тогда быть с несоответствием раскопанного города тому легендарному, который был осажден и взят ахейцами? Как быть с отсутствием в Гиссарлыке вообще слоя, который бы подходил к заданным «Илиадой» параметрам? Может быть, все-таки если найти Трою, подлинную Трою, что-то объяснится?

7. Где искать Трою? Сам автор статьи «А была ли Троя?» склонялся к старой идее: реальная Троя находилась где-то в Греции. Идею эту высказывали в свое время виднейшие гомероведы: Ульрих фон Виламовиц-Мёллендорф, Эрих Бете и другие. Они обратили внимание на странное обстоятельство: у многих троянских героев чисто греческие имена, у троянцев те же боги, что у греков, те же обычаи. Могила Гектора, как говорят некоторые древние авторы, находилась в Греции, в беотийских Фивах. Там, по свидетельству тех же древних авторов, воевали отец Диомеда и сам Диомед — один из главных противников Гектора в «Илиаде». Боги Apec и Афродита, которых Диомед ранит в «Илиаде» по наущению Афины, — это городские боги Фив. Вывод: легенда о борьбе между греческими героями (Ахиллом, Диомедом, Аяксом против грека же, фиванца Гектора), отражающая соперничество древних микенских центров, была с переселением соперничающих групп перенесена в Малую Азию и приурочена к Илиону. Значит, и Трою надо искать в Греции.

Перенос древних греческих героев в эпоху колонизации на малоазийскую почву очень вероятен. Подтверждение получено при расшифровке микенских табличек XIII века до н. э. — там есть имена Гектора, Ахилла, Аякса. Но нет названия «Троя». Поздние селения с именем «Троя» — совсем в другой области, Аттике. Они, конечно, всего лишь отзвуки популярности гомеровского эпоса в Афинах. Р. Карпентер и отчасти Т. Уэбстер перемещают события Троянской войны (в исходном варианте) в Египет и приурочивают ее к нападению «народов моря» на Египет в XIII—XII веках до н. э. Идея не лишена оснований: микенские мифы связывают предка данайцев Даная с Египтом, а в «Илиаде», «Одиссее» и «Киприях» много ненужных как будто для сюжета «заездов» Елены и Менелая в Египет. Возможно, это неубранные следы египетского происхождения части сюжета. Однако, помимо всего прочего, троянцев надо искать рядом с дар-данцами, а те были в войске хеттов, то есть в Малой Азии.

Во времена Шлимана о хеттах практически еще ничего не было известно. С тех пор обнаружен при раскопках богатейший архив хеттов на глиняных табличках.

В хеттских документах упоминаются оба государства — и Илион, и Троя. Илион у Гомера имел форму «Илиос», а судя по ряду примет, еще раньше в начале этого слова стоял звук, близкий к английскому w (или белорусскому «у» в слове «бывау», то есть «бывал»). Специалисты обозначают его буквой «дигамма» F У илиос, или, упрощая, В илиос. Лингвисты реконструировали эту форму слова еще в прошлом веке, ничего не зная о хеттах. В хеттских документах, прочитанных в XX веке, некая страна на западе Малой Азии, входившая в сферу влияния хеттов с XVII по ХШ век до н. э., называется Вилюса. В XIII веке до новой эры в ней правит царь Алаксан-дус — до нас дошел его договор с хеттами. Еще полвека назад Э. Форрер опознал в нем Александра из «Илиады».

Троя упоминается только в одном хеттском документе — «Хронике Туцхалияса IV» (ХШ век до н. э.) {Ranoszek 1933; Garstang, Gurney 1959:120-123) и имеет в этом тексте форму «Труйя» или, по другому чтению, «Таруйса», іде «-са», как и в слове «Вилюса», — притяжательный суффикс: если «Вилюса» означало «Вилова (страна)», то есть страна Вила (Ила), то «Таруйса» — страна Таруя (грече-скош Троя). Так нередко называли и русские города: Ярославль — город Ярослава, Борисов — город Бориса.

Самое существенное — что в «Хронике» Таруйса упоминается наряду со страной Вилюсией (прилагательное от Вилюсы) и рядом с ней. Значит, для хеттов это две разные и соседние страны. Так что «другая Троя» все-таки есть. Поскольку Илионское государство с двух сторон (с запада и с севера) омывалось морем, то соседствовать с ним Таруйса могла лишь с юга, юго-востока или востока. А нельзя ли уточнить направление и расстояние?

В «Хронике» обе страны входят в список двадцати двух периферийных малоазийских стран, объявивших войну хеттам, и стоят в этом списке последними: № 21 — Вилюсия, № 22 — Таруйса (или Труйя). В каком порядке перечислялись страны? Есть еще два документа — тот же договор с Алаксандусом и табличка Арнувандаса III. В обоих документах (а они принадлежат разным векам!) упоминаются некоторые страны из списка Тудхалияса, и упоминаются в том же порядке. Это может означать только одно: порядок был географический.

Тогда остается поместить на карту хотя бы несколько пунктов из списка Тудхалияса, чтобы стало ясно, в какую сторону от Илиона надо двигаться на поиски Трои. Здесь приведу только два пункта (хотя более приблизительно можно определить еще несколько). Эти два: №8 — Коракесий (Каркиса) на южном берегу Малой Азии и сам Илион. Значит, перечень начинался от юго-восточного угла Малой Азии и продвигался по ее побережью к Илиону, откуда должен был повернуть на восток по южному берегу Мраморного моря. Как далеко на восток? Расчет дает среднее расстояние между пунктами менее ста километров, но это, конечно, очень приблизительная прикидка.

Пройдя чуть больше, мы окажемся у реки Тарсий. Между этой рекой и областью Тарсией (трудно сказать, случайно ли созвучие с именем города) находилось озеро Аскания, близ реки Сангарий. Здесь, по воспоминаниям царя Приама в «Илиаде» (III, 184-190), он в союзе с фригийцами сражался против амазонок.

Если в «воспоминаниях» Приама содержится зерно исторической реальности, то царство Приама должно было располагаться к западу от этих мест — в районе реки Тарсий и Афнитского озера, в которое она впадает. Где-то там археологам предстоит, быть может, увидеть и раскопать руины исторической Трои — городище Х1У-ХП веков до н. э., погибшее и невосстановленное (иначе бы греки о нем знали).

8. Троя на острове. Есть еще одна идея, более заманчивая. Правда, И. М. Дьяконов, который мой вывод о двух городах принял и даже внес в свой учебник, эту идею отверг, но я не вижу причин ее отвергать.

Мы молчаливо предполагаем, что ход перечня, двигаясь вдоль Малой Азии по южному побережью с востока на запад и достигнув юго-западного угла материка, должен повернуть на север, а достигнув северо-западного угла, должен непременно повернуть в единственно возможном направлении — на восток, следуя изгибу берега. А, собственно, почему мы должны считать, что в хетт-ском списке все эти небольшие страны должны располагаться в Малой Азии только на материке и перечисляться непременно вдоль побережья?

Это всего лишь допущение, ничем не подтвержденное. Хетты знали острова близ Малой Азии — в их табличках упоминаются Лацбас (Лесбос) и Аласия (Кипр). Страна, следующая за Вилусией, могла оказаться островной, и тогда ход перечня, дойдя до северо-западного утла Малой Азии, мог повернуть не на восток, а на запад и уткнуться в остров Лемнос, лежащий в 70 км от побережья Троады.

Гомер знает на этом острове синтиев, которые народ не греческий, не участвовали ни в той, ни в другой коалиции, но торговали с ахейцами. А вот в греческой метрополии ходили другие предания. Тут на Лемносе помещали два легендарных народа — древних пеласгов и тирсенов. Но пеласги в греческих преданиях вездесущи, а наиболее привязаны к Фессалии и Криту, так что лучше сосредоточиться на тирсенах.

Тирсены (Tvporjvoi, Tvpoavoi — тюрсеной, турса-ной) — это греческое обозначение этрусков. Легенда о происхождении этрусков из Малой Азии находит немало подтверждений в языке и культуре этрусков (Schacher-теуг 1929; Немировский 1983: 36-61). На Лемносе обнаружены надписи VII-VI веков до н. э., язык которых ближе всех других к этрусскому (Brandenstein 1934; Rix 1968). У греков ходило много легенд о самоуправстве лемносских женщин, об отсутствии мужчин на острове, а основательницей одного из двух главных городов Лемноса считалась амазонка Мирина. Но именно этруски поражали европейцев тем, что у них женщины играли очень видную роль в общественной жизни.

В последние годы опубликованы исследования итальянских генетиков. Они сравнили ДНК из этрусских могил с ДНК живых итальянцев. Оказалось, что гены этрусков совершенно не похожи на гены живых итальянцев, а очень похожи на восточные гены — жителей Малой Азии. А вот когда сравнили ДНК некоторых семей с фамилиями, характерными только для Тосканы (а это область Италии, где был центр этрусского государства: «туски» — латинское сокращение из «этруски»), то оказалось, что они несхожи с ДНК других итальянцев, а схожи именно с ДНК жителей Турции и острова Лемноса. Дополнительное доказательство прихода этрусков из Малой Азии было получено анализом митохондрий тосканской породы коров. И их гены оказались резко отличными от генов других коров Италии и схожи с генами коров Малой Азии (The enigma 2007; The mystery 2007).

Сам этноним принадлежит к племенным названиям на -tjvoi, образуемых от местностей и характерных для восточной части Эгейского мира (кизикены, олимпены и др.). Корень, значит, turs-. А «туре» — древнее самоназвание этрусков. Однако некоторые языковые особенности позволяют восстановить еще более древнее «трус» — иначе не потребовался бы облегчающий произношение гласный (так называемый протетический) в начале слова — «этруски».

С этим морским народом давно идентифицирован один из «народов моря», беспокоивших Египет в конце XIII века до н. э., — туруша или турша (twrws Д По количеству воинов, судя по египетским реляциям о пленных, туруша стояли на втором месте после акайваша (ахейцев), существенно превосходя лука (ливийцев). Позже, в библейской Таблице народов, составленной на рубеже УШ—VII веков до н. э., то есть в гомеровское время, народ Турас оказывается соседом Явана (ионийцев). В апокрифической библейской Книге юбилеев народ Турас живет на четырех островах.

По-видимому, морские походы тирсенов оставили их анклавы на островах, в Италии (там они стали этрусками) и в Ликии. Один из диалектов ликийского языка, к V-IV векам до н. э. уже мертвый и ритуальный, именовался «труели», т. е. «троянский», «по-троянски».

Уже давно высказывались предположения, что именно эти генетические связи лежат в основе предания о переселении троянского героя Энея, Приамова наследника, в Италию, — предания, использованного Вергилием для создания «Энеиды» (Wörner 1882; Bömer 1951; Alföldi 1957; Galinsky 1969).

Если с этим всем сопоставить близкое соседство и дружбу гомеровских троянцев с ликийцами, то скорее всего этноним троянцев совпадет с тирсенами и туруша (Георгиев 1952). А это значит, что вполне правомерна гипотеза о локализации истинной Трои (догомеровской Трои) на острове Лемнос.

Примечательно, что сугубо отличительным эпитетом Трои у Гомера служит слово «высоковоротная» — «гип-сипилос». А Гипсипила — это имя лемносской царевны, жены аргонавта Ясона. Очень соблазнительно разместить на Лемносе и «высоковоротную Трою».

Но если гомеровские певцы ничтоже сумняшеся перенесли эту крепость в Троаду, то надо думать, что к гомеровскому времени этот город на Лемносе уже давно не существовал. Он должен был погибнуть значительно раньше Илиона.

Такой прототип гомеровской Трои на острове есть. Его раскопала в XX веке итальянская археологическая экспедиция возле деревушки Полиохни. Поскольку название города неизвестно, его, по принятой археологами традиции, назвали Полиохни {Bernabö-Brea 1964-1976). Он просуществовал более тысячи лет и запустел в XVI веке до н. э. По крайней мере, на первых порах он был значительно больше Илиона, имел мощные крепостные стены и мощеные улицы («широкоулочная Троя»?). Лемнос действительно обладает широкими равнинами с плодородной почвой, он был житницей всего Эгейского бассейна. Долгое время Полиохни, а не Илион был главным городом всего региона.

Понятно, что слава этого города могла пережить века, он становился сказочным, и предания об ахейской осаде приурочивались к нему так же, как к Илиону. А потом они стали сливаться воедино, потому что локализация Трои была утеряна, оставалась только локализация Илиона.

Если эта гипотеза верна, то Троя раскопана, но не Шлиманом.

Некоторые загадки обнаруженные двойники Илиона разъясняют, но лишь малую их долю: происхождение названий, расхождение в эпитетах, ахейскую стену — Гавань Ахейцев. Остается непонятным главное — почему нет никаких археологических подтверждений осады и штурма города ахейцами? У какого из этих городов — Илиона, Пергама или Трои — происходили события Троянской войны и происходили ли вообще — вот какой вырисовывается вопрос.

Георгиев В. О происхождении этрусков // Вестник древней истории. 1952. №4. С. 133-141.

Лурье С. Я. Язык и культура микенской Греции. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1957.

Немировский А. И. Этруски: От мифа к истории. М.: Наука, 1983.

Alföldi А. Die Trojanischen Urahnen der Römer. Basel: Reinhardt, 1957.

Bernabö-Brea L. (ed.). Poliochni, cittä preistorica nell’ isola di Lemnos. Vol. I—II. Roma: Brettschneider, 1964—1976.

Börner F. Rom und Troja: Untersuchungen zur Frühgeschichte Roms. Baden-Baden: Verl, für Kunst und Wissenschaft, 1951.

Brandenstein W. von. Die tyrrhenische Stele vom Lemnos. Leipzig: Harrassowitz, 1934.

Carpenter R. Folk tale, fiction and saga in the Homeric epics. Berkeley; London: University of California Press, 1974.

Deger-Jalkotzy S. (Hrsg.). Griechenland, die Ägäis und die Levante während der Dark Ages — von 12. zum 9. Jh. V. Chr. (Symposium 1980). Wien: Österreichishe Akademie der Wisenschaften (Abhandlungen d. Philos.-hist. Kl., 418), 1983.

Desborough V. R. d’A. The Greek Dark Ages. London: Beim, 1972.

Easton D. Has the Trojan war been found? // Antiquity. 1985. 59: 188-196.

Galinski G. K. Aeneas, Sicily and Rome. Princeton; N. J.: Princeton University Press, 1969.

Garstang J., Gurney O. R. The geography of the Hittite Empire. London: British Institute of Archaeology in Ancara, 1959.

Hachmann R. Historie und das Troja Homers // Bittel K. (Hrsg.). Vorderasiatische Archäologie (Moortgat—Festschrift). Berlin: Mann, 1964: 96-112.

Korfmann M. Die prähistorische Besiedlung südlich der Burg Troja VI/VII // Studia Troica. Mainz: Philipp von Zabem, 1992. 2: 123-146.

Korfmann M., Mannsperger D. Troja: Ein historischer Überblick und Rundgang. Stuttgart: Theiss, 1998.

Meyer E. Heinrich Schliemann: Kaufmann und Forscher. Göttingen: Musterschmidt, 1969.

Meyer E. Gab es ein Troja? // Grazer Beiträge. 1975.4: 154—cji.

Nieländer C. The fall ofTroy // Antiquity. 1963. 37 (145): 6-11.

Ranoszek R. Kronika kröla hetyckiego Tudhalijasa IV // Rocznil Oijentalistyczny. 1933. LIX: 43-112.

Rix H. Eine morphosyntaktische Übereinstimmung zwischen Etruskisch und Lemnisch // Mayrhofer M. (Hrsg.). Studien zur Sprachwissenschaft und Kulturkunde. Gedenkschrift für W. Brandenstein (Innsbrucker Beiträge zur Kulturwissenschaft, 14). Innsbruck, 1968.

Schachermeyr F Etruskische Frühgeschichte. Berlin; Leipzig: W. de Gruyter, 1929.

The enigma of Italy’s ancient Etruscans is Anally unraveled // The Guardian. 18.06.2007.

The mystery of Etruscan origins: novel clues from Bos Taurus mitochondrial DNA // Proceedings of the Royal Society B: Biological sciences. 2007. 274(1614): 1175-1179.

Wörner E. Die Sage von den Wanderungen des Aeneas bei Dio-nisios von Halikamasos und Vergilius. Schulprogramm d. Kgl. Gymnasiums. Leipzig: Edelmann, 1882.

Троянская война — история или миф?

1. Была ли Троянская война? История должна опираться на прочные факты. Но философы в теории, а историки на практике давно уже научились различать в факте два слоя — факт-сообщение и факт-событие. Расстояние от первого до второго нередко очень велико. Слишком часто история пишется по фактам-сообщениям. Наукой же она становится, только добираясь до событий и их причинной связи.

Европейская история начинается с Троянской войны, с великой победы греков-ахейцев в конце XIII века до н. э. Эго первый исторический факт, подробно отображенный в письменных источниках на греческом языке. В одном источнике — 24 главы (книги или песни), 15 693 стихотворные строки, в другом источнике — еще 24 главы, 12 110 строк. Автором обоих считается Гомер, живший как будто в VIII веке до н. э. в Малой Азии (на деле в тексте есть и вклады VII века). «Илиада» и «Одиссея». Война под Илионом и возвращение.

О том же — еще шесть поэм других авторов, до нас дошедшие лишь в сокращенном переложении Прокла, античного автора: «Киприи» — 11 глав (книг), «Эфиопида» — 5 глав, «Малая Илиада» — 4 главы, «Гибель Итона» — 2 главы, «Возвращение» — 5 глав, «Телегония» — 2 главы.

Даже среди более поздних войн не многие столь полно и красочно описаны. Что уж говорить о древних войнах! Грандиозная война двух мировых империй XIV века до н. э. — хеттской и египетской — известна нам всего по одной победной реляции Рамзеса II (хоть и высеченной в двух вариантах на стенах многих египетских храмов). Но, внимательно прочитав эту победную реляцию фараона, ученые нашли, что тут говорится о его поражении. О Лелантской войне VII века до н. э., в которую были втянуты почти все греческие государства, есть лишь несколько смутных упоминаний у древних историков, и даже точного списка участников этой войны мы не имеем.

О Троянской же войне знаем очень многое: полный состав обеих коалиций, имена всех вождей с обеих сторон, количество кораблей военной экспедиции в целом и каждого союзного государства в отдельности, списки погибших и пленных, маршруты, ход боев. Мы не знаем только одного: происходила ли эта война на самом деле. Не знаем, была ли взята Троя греками именно так, как это описывает Гомер, и даже была ли она взята вообще.

Греки верили в реальность всего, о чем повествовал Гомер. Для них Гомер — это история. Хотя и в античное время находились скептики. Их число умножилось в новое время. Еще в 1788 году, за год до Французской буржуазной революции, англичанин ирландского происхождения Джон Маклорин написал «Трактат {dissertation) в доказательство, что Троя не была взята греками». Через восемь лет появился еще один трактат — Джекоба Брайана: «Трактат касательно Троянской войны и экспедиции греков, как она описана Гомером; показующий, что такая экспедиция не была когда-либо совершена и что такой город Фригии не существовал» {Maclorin 1788; Bryant 1796). Оба трактата вскоре были переведены на немецкий язык.

В начале ХЕХ века нужда в подобных доказательствах исчезла, потому что умами овладела теория романтиков о том, что древний эпос вообще не отражал какую-либо реальность, а представлял собой трансформацию мифов, метафорическое отображение обожествленных стихий. В героях «Илиады» видели воплощение солярных представлений, также божеств рассвета и заката, грома и молнии, растительности, в именах — искажение их названий, а в военных действиях — борьбу стихий. Наиболее академичную разработку Гомера в этом духе проводил живший в Англии немецкий профессор Макс Мюллер, единственный друг Шлимана, от которого тот терпел подобную ересь.

Со времени сенсационных открытий Шлимана эта теория отошла в прошлое.

До недавнего времени гомеровское повествование о Троянской войне казалось прочно и надежно подтвержденным. Раскопки Генриха Шлимана и Вильгельма Дёрп-фельда в последней трети XIX века на холме Гиссар-лык в Турции, затем раскопки Карла Блегена в 30-е годы XX века там же и, наконец, недавние раскопки Манфреда Корфмана в конце XX века открыли миру древнюю Трою. Ее предгреческий слой представлял собой пепелище города, погибшего от разгрома и пожара после осады, которая прервала регулярные торговые связи с греками-ахейцами (стало быть, поссорились). Слой датировался концом XIII века до н. э. — тем самым временем, к которому относили Троянскую войну многие древние авторы. Это время предшествовало падению ахейских государств в Греции. Трою они еще успели разгромить перед собственной гибелью.

В Греции были раскопаны «златообильные», по Гомеру, Микены, а первые раскопки там провел все тот же Шлиман в промежутках между раскопочными кампаниями в Илионе. Он раскопал также другие легендарные центры ахейской Греции — Тиринф, Орхомен, а позже Блеген раскопал Пилос, столицу гомеровского Нестора. Везде оказались дворцы и крепости. Но особенно сенсационными были шлимановские раскопки в Микенах. Там действительно оказались в гробницах несметные сокровища. Ученые подобрали описаниям конкретных предметов у Гомера многочисленные соответствия в культуре микенской Греции ХІУ-ХІІІ и даже XVI-XV веков до н. э.: нашли щиты, похожие на башнеобразный щит Аякса, шлемы, обшитые клыками вепря, как у Одиссея, и их изображения. На табличках расшифрованной крито-микенской письменности XIV века (язык оказался древнейшим греческим) обнаружились имена гомеровских героев — Ахилла, Гектора, Антенора и других. Словом, как сказано в одной английской археологической книге, Гомер имеет привычку подтверждаться.

Однако сомнения, с которыми упорно и яростно боролся Шлиман в ХЕХ веке, те сомнения, что почтительно стихли в XX веке перед авторитетом Блегена, Корфмана и других маститых профессоров, вновь стали пробивать себе дорогу. Закроем глаза на поэтические преувеличения: крепосгь-то всего 200 метров в поперечнике, а город протянулся узкой полосой от нее примерно на километр. Сделаем скидку. Ну не двадцать девять царств было в ахейской коалиции и не сорок три вождя, а гораздо меньше; ну не 1186 кораблей, а что-нибудь около дюжи-ны-двух. И с троянской стороны, конечно, не пятьдесят тысяч воинов было и не десятки народов стянулись в город. Так что не сотни тысяч воинов сражались под стенами Трои, а, дай бог, две-три тысячи. Ну не десять лет шла осада, а неделю-другую... Однако если так срезать все цифры, то какой же смысл называть схватку за эту крепостцу Троянской войной?

И по частным вопросам: а куца подевался троянский флот, почему его, судя по поэмам, словно и не было? Имелись ли у троянцев собственные боги? Почему греческие боги разделились и помогают обеим сторонам? Отчего почти у всех троянцев греческие имена? Ведь во 2 тысячелетии до н. э. северо-западный угол Малой Азии еще не был захвачен греками. Если же поэт эти имена выдумал, то как верить остальным сведениям? Ежели ахейцы победили и взяли Трою, почему они не использовали победу и не захватили страну, как поступали обычно после военного успеха?

Вопросы накапливались и около двадцати лет назад привели к первым сотрясениям. В 1963-1964 годах известный английский историк Мозес Финли выступил сначала в популярном журнале «Listener», а затем в научном «Journal of Hellenic Studies» с еретическим сомнением в историчности Троянской войны. Война эта, возможно, и происходила, но где происходила — мы не знаем, а слой пожарища в Гиссарлыке не имеет к ней ни малейшего отношения. На Финли обрушились в том же номере журнала археолог К. Каски (из сотрудников Бле-гена), английские филологи Дж. Керк и Д. Пейдж, и ученый мир в общем не принял его еретического взгляда. Но Финли продолжал выступать в защиту своей позиции. В 1968 году он опубликовал ехидную статью-объявление: «УТЕРЯНА: Троянская война». В 1974 году, подводя итоги столетию, прошедшему со времени раскопок Шлимана в Гиссарлыке, он заявил: «Мы предлагаем вычеркнуть Гомерову Троянскую войну из истории греческого бронзового века» (Finley 1968; 1974; Finley et al. 1964).

Одновременно с Финли сходные взгляды высказал (в 1964 году) очень авторитетный археолог из ФРГ Рольф Гахман. «Историчность Троянской войны никогда не была доказана», — заявил он (Hachmann 1964: 99). В 1974 году в четырнадцатом из дополнительных томов к солиднейшей «Энциклопедии классических древностей» Паули-Виссова появилась такая формулировка о походе микенских греков на Трою: «Это чистейшая гипотеза, которая покоится только на сказании о войне против Трои, без реального обоснования» (Meyer 1974: 813-814).

Статья археолога Ю. Кобе в журнале «Антике Вельт» (ФРГ-Швейцария) за 1983 год называется «Была ли Троянская война?» Он констатирует: «Если бы не Гомер, никому бы не пришло в голову вырывать разрушение Трои Vila из контекста общей волны разрушений конца XIII века» (Cobet 1983: 44). Поправим: уже не XIII, а XII. Если бы не Гомер, никому не пришло бы в голову связывать это разрушение с нападением греков-ахейцев. Как и разрушение Трои VI.

Так была ли Троянская война?

Мировая историческая наука в целом еще считает, что была. Считает по привычке. Хочет считать. Но, как можно видеть, сомнения исходят не от профанов.

2. Распадается связь времен. Оснований сомневаться немало. Прежде всего, в XX веке, после капитальных сравнительных исследований американцев М. Пэрри и А. Лорда, стал ясен фольклорный характер источников Гомера и принадлежность в огромной мере самого Гомера, а точнее — текстов «Илиады» и «Одиссеи», к фольклорной традиции. Утроение событий, постоянные эпитеты, бесконечные повторы, традиционные формулы, сказочные мотивы... А от фольклора не приходится ожидать очень уж большой точности и достоверности в изложении происходящего. Не дает он и гарантий реальности фактов вообще. Эго хорошо показал мой учитель Владимир Яковлевич Пропп (Пропп 1955; 1962).

Если былина сообщает о сражении богатыря с Идолищем Поганым, то мало надежды найти в летописи такое сражение, и нет проку сверять имена. Нет решительно никакой надежды раскопать Идолище Поганое, и нет смысла гадать, сколько у него было голов и шел ли у него из пасти огонь и смрадный дым. Почему, признавая приключения Одиссея у волшебницы Кирки выдуманными, мы должны верить в его же приключения под Троей? Только потому, что в них меньше фантастики? Но и в волшебных сказках, и в фантастических романах герои делают не только фантастические вещи: они едят, пьют, спят, женятся.

Далее, изрядно поубавилось первоначального энтузиазма по поводу найденных при раскопках вещей, схожих с теми, что описаны у Гомера. Детальное изучение крито-микенской жизни по расшифрованным табличкам письменности (линейное письмо В) в сопоставлении с материалами археологии оказалось совсем другим.

Общество и быт, обрисованные табличками и археологией, резко отличаются от предстающего в гомеровских поэмах. Там, во дворцах Микен, Кносса и Пилоса, цари-жрецы анакты ведут жизнь земных богов, управляют через многоступенчатую придворную бюрократию и писцов 01ромным дворцовым хозяйством, куда значительная часть добра поступает в качестве дани. Здесь, в гомеровских поэмах, мелкие царьки-воины басилев-сы, полуразбойники-полукупцы, ведут личное хозяйство и делят власть с советом знати и народным собранием. Гомеровские герои молились в храмах, где поклонялись статуям богов в рост, а микенское общество не знало ни храмов, ни таких статуй. Зато в микенских дворцах были фрески и ванны, у микенцев имелись перстни и печати, таблички с письменами — ничего этого не знали гомеровские герои. Они мылись в «прекрасно полированных тазах» и оставались поголовно неграмотными. Микенскую знать хоронили в роскошных шахтных гробницах и грандиозных толосах, царей бальзамировали, на царские лица надевали золотые маски, а гомеровских покойников кремировали и урну с прахом помещали под курган, как делали греки в конце Темных веков.

Ясно, что создатели «Илиады» совершенно не представляли себе микенского общества. По традиции, бронзовое оружие было для них оружием древних героев, а другие древние реалии дошли до них как традиционные характеристики этих героев (башенный щит Аякса). В основном же певцы помещали своих героев в среду, не очень отличавшуюся от привычной для самих певцов, но искусственно приподнятую, героизированную и архаизированную.

Правы были те, кто отрицал микенский облик «героического века» Гомера. Не был «героический век» и чистым отражением Темных веков или времени самих гомеровских певцов. Гомеровского общества «Илиады» и «Одиссеи», гомеровского мира никогда не существовало как исторической реальности. Ого была фикция, искусственный конгломерат из компонентов разного времени, созданный воображением певцов, но с преобладанием поздних компонентов (Hampl 1962; Kirk 1964; Snodgrass 1974; Андреев 1984).

Микенских реалий у Гомера не так уж много, а главное, все они относятся к очень узкой сфере: имена героев, кое-что из оружия и некоторые предметы культа. Все остальное в его поэмах — позднее. Общественное устройство, одежда, быт, жилище, многое из военного дела описано таким, каким оно на самом деле было уже в VIII-VII веках до н. э. Кносское и Пилосское царства, судя по археологическим данным, были в предполагаемую эпоху Троянской войны куда больше, чем выходит по Гомеру, он же изображает их такими, какими они реально стали уже в УШ-У11 веках.

Если эпос не помнит ни границы царств XIII века, ни их устройства, то как можно быть уверенным, что он точно описывает их политическую активность, войны, события истории этих государств?

Не радуют и имена гомеровских героев на микенских табличках. Во-первых, они не очень надежно читаются. Во-вторых, принадлежат рядовым местным жителям. Эго не сами герои, а в лучшем случае их скромные тезки. Но у греков не было принято давать детям имена знаменитых людей, так что это и не косвенное свидетельство знакомства греков Х1П века с героями Троянской войны. Таблички говорят лишь о том, что эти имена (в том числе имена троянцев!) в XIII веке были у греков общеупотребительными.

Взятие Трои греческие легенды приписывали и Гераклу. Но Геракл — очень самостоятельный герой (всегда главный победитель) и очень ранний (он родился в Фивах, а Фивы были разрушены прежде других ахейских городов). Коль скоро так, его экспедицию нельзя было совместить с походом Агамемнона, и в «Илиаде» она упоминается как прецедент: в предшествующем поколении Геракл пришел «*с малым количеством кораблей и людей, разрушил город Илион и сделал его улицы полными вдов» (V, 641-642).

Как ни странно, многие современные историки верят в этот ранний поход на Илион, а значит, в то, что Илион осаждали дважды и было две Троянские войны. Но ведь куда только мифы не посылали Геракла! Тогда уж надо признать достоверными и путешествия Геракла во Фракию за хищными конями и в подземный мир за Кербером (Цербером)...

Менее удивительно, что древние греки верили в многостепенность экспедиции под Трою. У Пиндара (VI-V века до н. э.) в его Олимпийских, Немейских и Истмийских одах 4 поколения рода Эакидов (семь героев из этого рода) сражаются под Троей: Эак (Аяк) и Теламон — вместе с Гераклом, Ахилл, Аякс и Тевкр — с Агамемноном в начале войны, Эпей и сын Ахилла Неоптолем — в конце войны.

3. Троянская война без ахейцев. Дату Троянской войны древние авторы не знали точно, они вычисляли ее по догадкам — это показал старый немецкий историк Э. Роде. И получались у них разные результаты: от XIV до XII века до н. э. (Рога/у&е 1956; Муіопаь 1964; Немировский 2003). Но после XIII века уже невозможен был какой-нибудь ахейский поход на Трою: захирели ахейские центры Греции, в руинах лежали Микены и Пилос — резиденции царей Агамемнона и Нестора (первый из них в «Илиаде» — верховный вождь ахейской коалиции, второй — видный ее участник).

А теперь мы знаем вдобавок, что реальный Илион, раскопанный в холме Гиссарлык, не был взят штурмом во II тысячелетии до н. э. ранее середины XII века. Не повезло Блегену с датировкой падения Трои. Он исходил из того, что в Гиссарлык даже после пожара еще поступала такая импортная микенская керамика, которая в Греции изготовлялась только до упадка ахейских государств. Ого хорошо соответствует древнему преданию, по которому микенские государства погибли два поколения спустя после Троянской войны. «Черепки» вообще играют для археологии особую роль, поэтому об открытиях и предложениях, касающихся их, здесь придется рассказать довольно подробно.

В определении керамических стилей Блеген опирался на классическую работу шведа Фурумарка. Но сам Фу-румарк, ознакомившись с керамикой из Гиссарлыка, отметил, что Блеген неверно распределил черепки по стилям. Были погрешности и в блегеновской методике анализа: например прослеживая сорта керамики по слоям, он за единицу подсчета брал любой обломок — мелкий черепок и почти целый сосуд. Когда же Блеген натыкался на керамику, «не подходящую» по времени к Трое, он честно фиксировал ее в документации, но при анализе... не учитывал. Принимал за случайно попавшую...

В последней четверти XX века несколько археологов (Мее 1978; Podzuweit 1982) независимо друг от друга занялись тщательным изучением привозной микенской керамики Гиссарлыка, проследив ее изменения от слоя к слою, от «горизонта» к «горизонту» (слой состоит из нескольких «горизонтов»). Они пришли к выводу о том, что в последние наслоения Трои VI поступала очень поздняя микенская керамика. То есть что конец Трои VI наступил позже, чем думал Блеген.

Особенно радикальные выводы предложил Кр. Под-цувейт, который в основу сравнения клал целые сосуды и крупные обломки, не отбрасывая ничего.

Оказалось, что поступление в Гиссарлык керамики из микенских государств времени их расцвета (стиль позднемикенский III В1) прекратилось не только задолго до пожара, уничтожившего город Vila, но еще и до землетрясения, разрушившего шестой город. Более поздняя керамика (стиль III В2) вообще не поступала ни в Гиссарлык, ни в другие города Малой Азии или на близлежащие острова. Стало быть, во второй половине XIII века ахейцам было уже не до торговли и не до плаваний в Малую Азию (именно тогда бедствия обрушились на ахейцев материковой Греции). Нет и ранней керамики последующего стиля (III С) — времени упадка, а более поздняя керамика этого стиля появляется, но — вот неожиданность! — тоже еще в слое VI, в самом верхнем его горизонте, то есть опять-таки до землетрясения. А начало стиля III С Подцувейт (вместе со многими учеными) по восточным аналогиям относит не к 1230 году до н. э. (как у Фурумарка), а к началу XII века.

В слое Vila (якобы от города, осажденного ахейцами) вообще очень мало керамики того стиля (III С), что относится ко времени упадка, и она не из Греции, это местный, малоазийский вариант того же стиля. Над пожарищем сразу вновь появляется (в очень небольшом количестве) импортная греческая керамика, но даже не следующего по времени, а более позднего — протогеометрического стиля, и это уже не самое начало Темных веков. Выходит, что сгоревший город существовал и через века после гибели ахейских государств Греции. Ахейские армии не только не штурмовали его, но и не могли штурмовать: их уже не было. Город опустошен в XI веке до н. э. Кем — это другой вопрос.

Прошло два с половиной века, прежде чем в уже запустевшие места пришли первые греческие колонисты античного времени (рубеж VIII—VII веков до н. э.), построившие тут в середине VIII века новый город.

Манфред Корфман не принял столь существенную передвижку конца Трои VI к нашему времени на 100— 150 лет, но все же отнес разрушение ее к середине или концу XIII века до н. э., а конец Трои Vila — к середине XII века. В связи с этим стало невозможно относить Троянскую войну к сожжению города Vila: штурмовать его ахейцы уже не могли. Поэтому он с сомнениями (под вопросом) вернул Троянскую войну к концу VI города (Кофпапп, Маптрещег 1998: 29, АЬЬ. 40). Но там следов ахейского штурма не появилось.

Впрочем, возвращение к Трое VI предложила еще в 1970 г. Хильдегард Вейгель в книге с широковещательным названием «Троянская война — решение». Принимая на веру пребывание Елены в Египте, связывая взрыв вулкана в Санторине с землетрясениями в Троаде и строя цепь умозаключений, она даже выводит и точную дату падения Трои — 10 октября 1300 года до н. э. Эрнст Мейер охарактеризовал ее сочинение кратко: «Дилетантская бессмыслица».

Итак, новейшие исследования исправили датировку Блегена на век-два — подтянули слой пожарища ближе к нашему времени. А как раз в XII веке ахейцы уже и не могли сжечь Илион, ибо к этому времени от могущества Микен и величия Пилоса остались одни воспоминания. Да и нет в слое, связанном с пожарищем, никаких следов нападения именно ахейцев. Не они, а какой-то другой народ победил илионцев в XII веке до н. э. То есть обнаружилось явное несовпадение реальных событий с описанием в «Илиаде» и «Одиссее», коренное несовпадение — по времени и участникам.

Есть еще одна, новейшая попытка сделать традиционную дату более реальной, на сей раз не изменяя интерпретацию археологических данных, а пересчитывая цифры античных авторов. Один российский историк пересчитал по-новому поколения в девяти царских генеалогиях, и у него получилось, что по традиционному исчислению Троянская война состоялась не между 1250 и 1184 годами до н. э., а в 988-м ± 20, если же считать по данным паросского камня (который он тоже откорректировал), то война выпадает на 966-й ± 15 (Букапов 2007). Что ж, значит, она приходится на тот период, в который, по археологическим данным, город стоял запустелым. Когда там не было никого и ничего.

4. Троянская война без Трои. Правда, у Гомера, по-видимому, слиты в одном образе осажденного города сведения о трех разных городах северо-запада Малой Азии — Илионе, Трое и Пергаме. Если не был взят ахейцами Илион и не был взят Пергам, то, может быть, все-таки была взята Троя, еще не найденная, и это к ней относится стержень сюжета о Троянской войне?

Нет, это очень маловероятно. Если Троя находилась к востоку от Илиона, на побережье Мраморного моря, за проливом Дарданеллы, то невозможно себе представить, чтобы ахейцы добрались до нее, не взяв перед тем Илиона и не овладев проливом.

Если же Троя находилась на острове Лемнос, совпадая с Полиохни, то она погибла в XVI веке до н. э. Это самое начало микенского (ахейского) времени, когда экспансия ахейцев на восток только начиналась.

Кроме того, основу сюжета все-таки составляет повествование об осаде Илиона. Это лишь с византийского времени война называется Троянской — у древних авторов она именовалась Илионской. В «Илиаде» город называют сто шесть раз Илионом, и только пятьдесят — Троей. В «Одиссее», которую справедливо считают более поздней поэмой, и у поэта Квинта Смирненского (IV век до н. э.) соотношение уже обратное: город именуется в полтора и два раза чаще Троей, чем Илионом. У Коллу-фа ^-ЛЧ века новой эры) — уже и в четыре с половиной раза чаще, у византийца Цецеса он тридцать восемь раз Троя и всего трижды — Илион.

5. Троянская война без войны. Колонизация греками области Илиона начинается очень поздно. Эту южную часть малоазийского побережья Эгейского моря (там, где Милет и Эфес), а также ближайшие острова греки начали осваивать еще в микенское время, в середине II тысячелетия, а затем, после крушения системы ахейских государств, в XII веке до н. э., появились здесь снова на рубеже Х1-Х веков. Ну а северную часть побережья они стали захватывать лишь с VIII века, то есть тогда, когда и возникли поэмы о давних ахейских походах в эти места: реальные войны VIII века до н. э. требовали идеологического обоснования и образного вдохновения и проецировались на прошлое.

Но что здесь было несколькими веками раньше — в пору, к которой отнесли эти легендарные захваты, так талантливо и громко воспетые в «Илиаде»? А вот тогда-то реальных нашествий греков сюда и не было. Или-он переживал период наивысшего расцвета, над окружающей равниной высились величественные — несколькими уступами — стены почти пятиметровой толщины, из могучих каменных блоков. Стены так поразили воображение греков, что те приписали их сооружение даже не киклопам, как часто бывало, а двум богам — Посейдону и Аполлону (так в «Илиаде»).

Южнее, в районе Пергама, размещалось какое-то небольшое государство (в клинописных хеттских источниках, по-видимому, именно оно названо «царством реки Сеха»). По соседству с Илионом, надо полагать, когда-то появилось Троянское царство (Таруйса), о котором мы почти ничего не знаем, кроме того, что, подобно Илиону и Пергаму, оно стало притягательным для греков и они начали приписывать своим предкам захват его. Нет никаких оснований считать этот захват более достоверным, чем захват Илиона.

Но что более всего подрывает веру историка в реальность легенды о Троянской войне, так это отсутствие в ней плавной политической силы тех времен и тех мест— отсутствие хеттов.

6. Историческая панорама: хетты и ахейцы. В те самые времена, когда ахейцы то ли воевали, то ли не воевали с Троей, но, безусловно, торговали с Илионом (археологи собрали там множество черепков микенской керамики), за Илионом и Троей, в глубине Малоазийского полуострова и на юго-восток от него, располагалось обширное и грозное Хеттское царство. Мощные армии то и дело отправлялись из центра страны покорять или карать строптивых соседей, свирепые каменные львы огрызались на воротах дворцов, на скалах высились каменные изображения богов и царей, в архивах оседали тысячи глиняных табличек с клинописной регистрацией царских указов и дипломатических актов. Хеггы воевали и вели переписку с Ассирией и Египтом, что уж говорить о ближней периферии. Их власть распространилась на значительную часть Сирии, Северную Месопотамию. Они непрестанно вмешивались во внутренние дела своих ближайших соседей в Малой Азии: смещали и убивали там одних царей, сажали на престол других, уводили пленных и скот, вывозили богатства, сколачивали союзы и регулировали торговлю.

Открытие хеттских архивов, расшифровка хеггской клинописи сильно дополнили представления историков о том, каким был наш мир тридцать с лишним веков назад. И мы сейчас твердо знаем: не могли серьезные события в Малой Азии произойти без ведома да и без участия хеттов. Но заметили ли эти гегемоны полуострова Троянскую войну?

Илион (у Гомера — Илиос, в древнейшем варианте — Вилиос) был известен хеттам как Вилуса или Ви-люса, Троя — как Труйя или Таруйса. Вилуса бьша в течение нескольких веков сателлитом Хеттской державы, пользовалась ее поддержкой и по неравноправному договору обязана была надзирать за другими соседями и поставлять контингенты войск для хеттских военных мероприятий.

Реальные греки времен Троянской войны не могли бы в Малой Азии избежать столкновения с хеттами. И на деле сталкивались. Память об этом сохранилась в мифической генеалогии греческих династий, где фигурируют Белим, Сипюл, Тантал и Мюртил — искаженные имена хеттских царей Супиллулиумы (два первых), Тудхалии и Мурсила. Хеттский бог Телепинус просвечивает в имени греческого героя Телефа, подвизающегося на границах с Малой Азией. Связи отложились и в архитектуре: Львиные ворота Микен копируют хеттские образцы.

Греков, как доказывал немецкий ученый Э. Форрер, хетты знали под именем аххийява (сами себя греки тогда именовали ахайвой — отсюда позднейшее «ахайой» и наше «ахейцы»). Многие лингвисты до сих пор отрицают это отождествление: если в подобных греческих словах «в» выпадало регулярно, то «аи», по правилам лингвистики, не должно было превратиться в «ий». Но ведь первое знакомство могло произойти не в прямом контакте, а через каких-то посредников, в языке которых такой звуковой переход был возможен, — как в латинском: там это название превратилось в «ахиви».

И кстати, по археологическим данным, Милет в Малой Азии (древнее греческое имя этого города — Милат) был захвачен греками-ахейцами в XIV веке до н. э.; а по хеттским документам известен как раз на его месте подчиняющийся заморскому царю Аххийявы город Милава-та (там тоже выпало «в»), тут-то ясно, что аххийява — это ахейцы.

Но где находилась сама страна Аххийява? Можно ли совмещать ее с родиной героев Илиады? Многие современные ученые помещают Аххийяву на ближайших к малоазиатскому побережью островах — Родосе, Кипре или в самой Малой Азии, на ее западном или южном побережьях, относя название это к одной из ахейских колоний. Другие ученые отказываются с этим согласиться (Schachermeyr 1935; 1958; Mellink 1938; Huxley 1960). В ряде хеттских документов царство выступает как далекое и заморское, хотя и владеющее территориями в Малой Азии. Царь Аххийявы имеет резиденцию где-то очень далеко и шлет оттуда письма своим вассалам. Он совершенно не опасается хеттских нападений и ведет абсолютно независимую политику. Хеттский царь обращается к нему как к равному: «мой брат». Он даже прямо отмечает, что только трех царей считает равными себе — египетского, ассирийского и царя Аххийявы (правда, в последний момент, вероятно из-за ссоры, хеттский царь передумал, и писец должен был затереть на табличке «царя Аххийявы»). Иногда хеттский царь даже заискивает перед царем Аххийявы, просит простить ему прежнюю горячность и резкие слова. Аххийява поддерживает некоторых мятежных вассалов хеттского царя.

На малоазийском побережье такое государство не могло долго просуществовать — хетты сокрушили бы его, а на островах нет дворцов и грандиозных погребальных сооружений микенского типа, которые свидетельствовали бы о государе такого ранга. Значит, аххийява — это ахейцы материковой Греции с центрами в Микенах, Тиринфе, Пилосе, Фивах и Орхомене.

Аргументы веские. Тем не менее спор продолжается: на табличках есть сообщения, что враги хеттов убегали в Аххийяву и оттуда делали набеги на хеттов — неужели из Греции? И пока этот спор продолжается, остается какое-то, пусть и слабое, оправдание отсутствия хеттов в Илиаде: аххийява — не ахейцы Греции, а с теми хетты не встречались.

Мне кажется, я могу предъявить решающий аргумент в этом споре (Клейн 1985, 1986; Клейн 1998: 81-82 и рис. 6). Отмечаем на карте (см. задний форзац) места находок «импортной» греческой керамики микенского времени в Малой Азии, связывая их пунктирными стрелками с конкретными пунктами, где эта керамика была произведена, — в тех случаях, когда это можно установить. На ту же карту нанесем сплошными стрелками вторжения народа аххийява, отмеченные хеттскими документами. Стрелки разных начертаний накладываются друг на друга. Но мало того. Местные названия, образованные от имени «ахейцы» и сохраненные позднеантичными географами, оказываются в тех же местах! Итак, аххийява — это ахейцы с греческого материка, в основном — из Арголиды, где Микены, и Тиринф, и Аттика, где Афины. Ахейцы образуют могущественную державу (или союз относительно независимых царств?). Хеттам приходится с ними считаться, вступать в долгие дипломатические переговоры, заключать союзы, ссориться. Документы не оставляют в этом сомнений.

Итак, встречались. Переписывались. Сталкивались. Дружили, враждовали, взаимодействовали — веками! Значит, ахейцы должны были сохранить память об этом — и она не мота не отразиться в рассказе о войне, которую ахейцы ведут на периферии великой Хеттской державы. Но не отразилась?

Крохотный намек у Гомера все-таки есть, правда не в «Илиаде», а в «Одиссее», но не особенно показательный, и, с точки зрения сторонников исторической достоверности эпопеи, уж лучше бы его и не было. В нескольких строчках XI песни «Одиссеи» упомянута битва Неоптолема, Ахиллова сына, с Эврипилом, сыном Телефа, вождем кетеев. В этих кетеях ученые с трудом распознали хеттов. Телеф — кстати, противник Ахилла по «Киприям» — сохранил имя хеттского бога растительности Телепина. Кетеи из XI песни «Одиссеи» — это единственный случай прямого упоминания хеттов в греческих легендах. Исследователи уже давно заподозрили, что 1реческая мифология подменяла хеттов амазонками, возможно, потому, что у хеттов женщины царской семьи пользовались большой властью. Одну царицу амазонок звали Эврипила; так это же женский вариант упомянутого имени царя кетеев!

А откуда взято само имя? По-гречески оно означает «широковратный». Странное имя для царя, как и для амазонки. Это, вероятно, переосмысление непонятного грекам имени. Какого же? И был ли у него реальный носитель? Был. Это Варпалава (ассирийцы его звали Урпа-ла), царь Хеттского государства, но уже очень небольшого и позднего, одного из осколков великой Хеттской державы, удержавшегося на крайнем юго-востоке Малой Азии еще четыре века спустя после ее гибели. Вторая половина VIII века до н. э. Значит, Варпалава — старший современник Гомера или, точнее, творцов гомеровского эпоса. Сохранился рельефный портрет Варпалавы на скале, где он стоит перед богом растительности Телепином (Эврипил и Телеф!).

Хеттских последышей и помнит гомеровский эпос, а вовсе не могучих современников микенской Греции. Да и этих поздних хеттов знает очень смутно, в эпосе Эврипил аттестуется то как царь кетеев, то как греческий правитель острова Кос, то как вождь ахейцев из Северной Греции и соратник Ахилла, то он даже меняет пол и оказывается царицей амазонок.

Итак, подробно живописуя Троянскую войну, тщательно перечисляя даже мелких заступников Илиона, греческий эпос не знает вовсе хеттов времен Троянской войны. Каковы же его истинные знания об исторической обстановке того времени, тогдашних политических отношениях и военных событиях? Какая может быть вера его сведениям о причинах, ходе и результатах войны, о ее участниках? Мы уже видели, что он совмещает воедино разные города, теперь мы увидели, как он расщепляет на разных персонажей одну историческую фигуру, перемещает ее на несколько веков и даже превращает мужчину в женщину.

Хетты поры расцвета державы пристально следили за действиями ахейцев в Малой Азии, присматривали за своим северо-западным соседом — Илионским царством, аккуратной клинописью записывали итоги наблюдений. Сохранились тысячи табличек. И конечно, удивляет, что у хеттов нигде не отмечена всеобъемлющая Троянская война, что им неизвестна десятилетняя общеахейская осада Илиона, их Вилусы, которой они оказывали покровительство, неведом разгром этого города.

Экая согласованность взаимного игнорирования — просто какая-то круговая порука! «Илиада» помалкивает о хеттах, хетты утаивают ахейский погром Илиона...

Правда, пока что не найдены и хеттские описания битвы при Кадеше с египтянами, но, по крайней мере, найдены египетские. Кроме того, битва при Кадеше — это только одно сражение длительной войны, а итог войны зафиксирован и хеттской клинописью: сохранился мирный договор с Египтом. О Троянской же войне молчание современников обоюдостороннее, полное и абсолютное.

7. Историческая перспектива: появление Фригии. Допустим, однако, что эти события под Илионом и Троей пришлись на глухой интервал перед самой гибелью Хеттского царства, когда хеттские источники уже замолчали. Но в таком случае Илион, Троя и Хеттское царство должны были пасть одновременно или почти одновременно и, значит, от одной и той же силы и причины. От ахейского нашествия? Такие предположения были. Но это означало бы, что коалиция ахейских царьков, которая, если верить Гомеру, девятилетними усилиями не могла взять одну сравнительно небольшую крепость, а на десятый год якобы взяла ее хитростью, тут же или всего через несколько лет сокрушает мировую империю, серьезного соперника Египта и Ассирии. Нет, это нереально.

На развалинах Хеттской империи ахейцев не оказалось. Там возникло Фригийское царство, и если Хеттская империя не сама развалилась под действием центробежных сил, как предполагает профессор Вяч. Всев. Иванов, и если даже ее не сокрушили фригийцы, то они, во всяком случае, стали преемниками хеттов в Малой Азии. А фригийцы пришли в Малую Азию из долины Дуная, и никаких сведений об их сотрудничестве с ахейцами нет. Наоборот, есть сообщения об их дружбе с Илионом. В «Илиаде» фригийцы приходят на помощь троянцам. Старый царь Приам вдобавок вспоминает, как в далеком прошлом он в союзе с фригийскими вождями воевал на реке Сангарий против амазонок. Как уже сказано, в греческих легендах мифические амазонки, по мнению ряда ученых, подменили исчезнувших хеттов. По реке Сангарий как раз проходила западная граница Хеттской империи, а затем на этой реке сложился центр Фригийского царства. Если Илион принял участие в нападении фригийцев на хеттов около 1200 года до н. э., тогда понятно, почему он уцелел при этом фригийском нашествии, а пал лишь полтора века спустя (и еще полутора веками позже был захвачен то ли фригийцами, то ли фракийцами, а этих вытеснили уже греки).

Значит, и в последние годы существования Хеттского царства нет места для победоносного ахейского нашествия на Илион.

8. Троянской войны не будет. Так была ли Троянская война? Ответ ясен. Такой Троянской войны, какую рисует эпос, — грандиозной и победоносной, — в реальности не было и быть не могло. Среди оракульских предсказаний Сивиллы, приписываемых Сивилле Эритрейской (это в Малой Азии), есть одно очень любопытное предсказание, якобы сделанное в глубокой древности (Orac. Sib. Ill, 414—416): произойдет Троянская война, но то, что Гомер о ней расскажет, будет ложью. Очень часто попадались остроумные и проницательные греки даже в древности!

Значит ли это, что Троянской войны вообще не было? А это смотря по тому, что понимать под Троянской войной, какими представлять себе события, которые могли послужить историческим зерном фольклорной эпопеи. Иными словами, какой размах расхождения, размах отклонения эпоса от исторической действительности мы можем здесь допустить. Если очень большой, то, возможно, и найдется историческое зерно. Ведь ахейцы устремлялись в Малую Азию. В XIV и XIII веках до н. э. ахейцы постоянно нападали на западное побережье Малой Азии, захватывали там прибрежные острова и участки материка, хотя и не в районе Илиона, не в Троаде, утверждались на них надолго. Так, уже очень рано им принадлежал город Милет (Милауатас хеттских источников). Были они в районе Пергама, возможно, бывали под Илионом, хотя и не захватили тоща этих мест. Стало быть, можно нащупать какое-то историческое зерно. Или исторические зерна — таких походов могло быть несколько.

Подтверждены и первоначально дружеские контакты ахейцев с Троей: в Трое VI (это XVII — середина ХШ века до н. э.) полно импортной микенской посуды, а хетт-ские документы позволяют считать ахейцев союзниками Трои: при хеттском царе Мурсилисе II (последняя треть XIV века) разбитый хеттами царь Арцавы, союзник Илиона и Милета, бежал в Аххияву. Но позже, во времена Муваталлиса (первая четверть XIII века), хетты покровительствовали Илиону и враждовали с ахейцами. При Тудхалиясе IV (третья четверть XIII века) новый поворот: и ахейцы, и федерация Ассувы (включавшая Трою и Илион) воевали против хеттов. Однако несколькими походами хетты ослабили и замирили Ассуву, а ахейцы, основная база которых была за морем, продолжали военные действия. Вскоре ахеец Атгарисияс (видимо, Тире-сий) напал на Кипр и вторгся вглубь Малой Азии.

В этой обстановке отношения ахейцев с Троей по крайне мере дважды (при Муваталлисе и при Тудхалиясе IV) должны были пострадать, обостриться — и археология обнаруживает еще в Трое VI, что импорт микенской посуды с материка прекращен (нет позднемикенской керамики стиля ПЕВ 2). Потом он снова возобновлен и снова прекращен — уже в Трое VIIb. Вполне правдоподобна при таких обстоятельствах военная экспедиция микенских ахейцев против троянского царя. Правдоподобна осада города.

На какое время могла прийтись если не Троянская война, то хотя бы нападения ахейцев?

Есть два периода возможной вражды Вилусы (Илиона) с ахейцами. Первый — при Алаксантусе — Александре (времена Муваталлиса на хеттском троне — первые десятилетия XIII века до н. э.), второй — после Тудхалияса IV (времена хеттского царя Арнувантаса III — последние десятилетия XIII века до н. э.). Из этих двух периодов первый более вероятен, потому что вся обстановка второго — походы Тиресия и Мопса, нападение на Кипр, одновременные действия экуэш (ахейцев) и трш (тирсенов) в Египте — скорее напоминает предания о событиях после Троянской войны, о младших героях, о последующем этапе ахейской экспансии, когда она была переориентирована на юго-восток. А вот в первый период (как и в смежные с ним) интересы ахейцев в Малой Азии в основном сосредоточивались в северо-западной части Малой Азии: между Вилусой (Илионом) и Мила-ватой (Милетом).

Итак, первые десятилетия XIII века до н. э. Да еще и Алаксандус как раз в это время в Вилусе. Нападения ахейцев и осада могли состояться в этот период. Но каков был их масштаб и исход? По хеттским источникам, Вилу-са ведет активную политику и после этого времени, в середине ХШ века. Стало быть, никакого разгрома. В археологических материалах — ничего, кроме разрушений от землетрясения. Никаких следов ахейского штурма. Враждовать могли. Даже воевать могли. И это все.

Но опять же, какой тогда смысл называть это все Троянской войной — без разгрома Илиона, без взятия Трои, вообще без Трои, скорее всего, и без большой войны...

Все верно. Но если на это не пойти, то места для Троянской войны в истории вообще не остается. В истории, которую будут учить наши потомки, скорее всего, Троянской войны не будет.

В 1935 году Жан Жироду написал ироническую комедию «Троянской войны не будет». В драме Гектор, воодушевленный идеями вечного мира, делает все, что в его силах, чтобы Троянской войны не было. От своего брата Париса и троянцев он требует вернуть Елену мужу нетронутой, Елену он призывает сохранять верность Менелаю, от греков ожидает понимания и т. д. Но его миролюбивые призывы все время наталкиваются на непонимание и непреодолимую тягу людей к совершению вызывающих действий: греки издеваются над троянскими мужчинами за то, что те якобы оставили Елену нетронутой; троянские старцы карабкаются на стену, чтобы хоть одним глазком глянуть на красоту Елены; Елена напропалую флиртует с младшим сыном Приама Тройном. И к концу пьесы ворота храма войны открываются...

Действительно, через четыре года после выхода пьесы, несмотря на все миролюбивые декларации европейских правителей, началась Вторая мировая война.

Крепость у проливов с ее пятиметровыми стенами была построена не из платонической любви к архитектуре. Видимо, было что защищать и от кого защищать. Разрушения крепости есть, войны там бывали. Но крепость на холме Гиссарлык не называлась Троей, а взяли ее штурмом не ахейцы. Где-то в другом месте (возможно, на острове Лемнос) и в другое время существовала и реальная Троя, и вокруг нее, вероятно, шли войны (она ведь тоже погибла), которые заслуживали имя Троянских. Но этот город тоже вряд ли взяли ахейцы. Ведь все-таки как-никак под Троянской войной мы подразумеваем именно ту, что описана Гомером, — войну с осадой и штурмом Илиона ахейцами. А ее не было и в будущих учебниках истории не будет.

Есть только одно «но»: пусть и чрезвычайно тонка нить, протянувшаяся от реальных событий до эпоса, но до чего увлекательная задача — проследить ее! Однако это тема для отдельного разговора.

Андреев Ю. В. Об историзме гомеровского эпоса // Вестник древней истории. 1984. № 4. С. 3-11.

Букалов А. В. К вопросу о новой датировке Троянской войны: (предварительное сообщение) // Происхождение языка и культуры: древняя история человечества. 2007. Т. 1, № 1. С. 54—59.

Клейн Л. С. Анатомия «Илиады». СПб.: Иэд-во СПбГУ, 1998.

Клейн Л. С. Найдена ли Троя? // Знание — сила. 1985. № 3. С. 40-43.

Клейн Л. С. Скептический комментарий к началу европейской истории // Знание — сила. 1986. № 3. С. 41-44.

Немировский А. А. Датировка Троянской войны в античной традиции: К легендарной хронологии «героического века» Эллады // Studia historica. Вып. III. М., 2003. С. 3-20.

Пропп В. Я. Об историзме русского эпоса // Русская литература. 1962. № 11. С. 98-111.

Пропп В. Я. Русский героический эпос. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1955.

Bryant J. A dissertation concerning the War of Troy and the Expedition of the Grecians as described by Homer; shewing that no such expedition was ever undertaken and that no such city of Phrygia existed. London, 1796.

Cobet J. Gab es den Troischen Krieg? // Antike Welt (Zürich). 1983. 14 (4): 39-58.

Finley M. I. Lost: the Trojan war // Finley M. Aspects of antiquity: discoveries and controversies. London: Chatto & Windus, 1968: 24-37 (new ed. 1977).

Finley M. I. Schliemann’s Troy — One hundred years after // Proceedings of British Academy (Oxford). 1974. 60: 393-412.

Finley M. I., Caskey J. L., Kirk G. S., Page D. L. The Trojan war//Journal of Hellenic Studies. 1964. LXXXIV: 1-20.

Forsdyke J. Greece before Homer. Ancient chronology and mythology. London: Parrish, 1956.

Hachmann R. Historie und das Troja Homers // Bittel K. (Hrsg.). Vorderasiatische Archäologie (Moortgat— Festschrift). Berlin: Mann, 1964: 96-112.

Hampl F. Die Ilias ist kein Geschichtsbuch // Muth R. (Hrsg.). Serta philologica Aenipontana. Innsbruck: Amoe, 1962: 37-63 (neue Aufl. In: Hampl F. Geschichte als kritische Wissenschaft. Bd 2. Darmstadt: Wissenschaftliche Buchgessellschaft, 1975: 51-99).

Huxley G. L. Achaeans and Hittites. Oxford: Vincent-Baxter Press, 1960.

Kirk G. S. Homeric poems as history. Cambridge Ancient History. 1964. Vol. II, chap. 39b.

Korfmann M., Mannsperger D. Troja: Ein historischer Überblick und Rundgang. Stuttgart: Theiss, 1998.

Maclorin J. A dissertation to prove that Troy was not taken by the Greeks // Transactions of the Royal Society of Edinburgh. 1788.1(4): 43-62.

Mee Chr. Aegean trade and settlement in Anatolia in the Second mill. B. C. // Anatolian Studies. 1978. 28: 121-156.

Mellink M. J. Ahhiyawa-Achaeans in Western Anatolia // American Journal of Archaeology. 1938.2: 138-141.

Meyer E. Troja // Pauly—Wissowa Real-Encyclopädie. Suppl.-Bd. XIV. 1974. Sp. 813-815.

Mylonas G. E. Priam’s Troy and the date of its fall // Hesperia, 1964. 33: 352-380.

Podzuweit Chr. Die mykenische Welt und Troja // Hansel B., Geißlinger H. (Hrsg.). Südosteuropa zwischen 1600 und 1000 v. Chr. Berlin: Moreland, 1982: 65-88.

Schachermeyr F. Hethiter und Achäer // Mitteilungen der Alt-Orientalischen Gesellschaft. Bd. IX, Heft. 1-2. Leipzig: O. Hanas-sowitz, 1935.

Schachermeyr F. Zur Frage der Lokalisierung der Achijawa // Minoica. Berlin, 1958: 365-380.

Snodgrass A. An historical Homeric society? // Journal of Hellenic Studies. 1974. 94: 114—125.

Вместо Троянской войны

1. В поисках исторического зерна. Великая победа греков-ахейцев в Троянской войне воспета Гомером и другими, менее прославленными раннегреческими поэтами. Но все они, по сведениям древних историков, жили минимум на четыре века позже самой войны и знали о ней только по устным преданиям. Письменная традиция у греков оборвалась вскоре после этой войны и возобновилась только в гомеровскую эпоху. Между ними — Темные века.

Эпос — не история. Но он может стать историей, если получит под держку археологии. И он получил такую поддержку сто лет назад. У проливов из Черного моря в Средиземное, на турецком берегу, где предание помещало Трою-Илион, и в самой Греции, на руинах Микен и Ти-ринфа, Генрих Шлиман осуществил свои раскопки, которые подвели солидную базу под воздушные замки эпоса. Но сто лет спустя эта база дала сильные трещины, и часть ее размыта критикой специалистов. Раскопанный в Турции холм Гиссарлык, оказывается, не Троя. Троя и Илион, оказывается, разные города. Правда, холм совпал с гомеровским Илионом, но слой разгрома оказывается на век-два позже времени Троянской войны и вообще самого существования ахейских государств.

Историческая обстановка, описанная в «Илиаде», совершенно не соответствует реальности XIII века до н. э., а отражает кругозор малоазийского грека VIII—VII веков до н. э., с добавлением представлений греков из метрополии и смутных воспоминаний о глубокой старине, сбивчивых и искаженных.

Так была ли Троянская война? Авторитетные историки и археологи пришли к выводу, что ее и не было.

Но откуда же взялось предание о ней? Фольклорный эпос чуждается чистых выдумок. Должно же быть какое-то историческое зерно то ли в событиях, то ли в обычаях и религиозных системах, хоть в чем-то. И в самом деле, историческая реальность микенского времени знала ахейскую экспансию в Малую Азию, археология нашла следы греков-ахейцев под Илионом (импортная керамика), упоминают ахейцев (под именем аххийява) и хетг-ские клинописные таблички...

Чтобы понять, как искать историческое зерно, надо выяснить, что происходило с устной информацией о реальных древних событиях на пути к их изображениям в эпосе. На этом пути поток устной информации преодолевал несколько опасных порогов, и несомая им картина исторического прошлого за каждым порогом меняла свой облик, искажаясь все больше. Не всегда, но часто.

Первым порогом были погрешности наблюдения. Даже участники и очевидцы волнующего события видели все не совсем так, как оно происходило. В блестящей статье «О возможностях реконструировать битву при Марафоне и другие древние битвы» (это доклад, прочитанный в 1920 году и напечатанный в 1962-м) оксфордский историк Н. Уотли описал эксперимент; проделанный его приятелем на полях Первой мировой войны. Этот приятель, офицер, предпринял вылазку с отрядом разведчиков и сразу же по возвращении опросил каждого, сколько тот бросил гранат. Суммирование ответов дало двадцать одну гранату, но из гранат, взятых отрядом в бой, не хватало только семи. Сержант сообщил, что офицер разрядил свой револьвер по врагам и что вместе с офицером они произвели по меньшей мере двенадцать выстрелов. На деле прозвучало только три, а в офицерском револьвере обойма вообще сохранилась нерастраченной. В том же батальоне адъютант, описывая ночную баталию, указал, что была ясная луна и что он был удивлен, отчего это немцы не стреляют. А полковник, занося то же происшествие в военный журнал батальона, отметил: «К счастью, была очень темная ночь».

Второй порог на пути устной исторической информации — погрешности памяти. Один из сыновей генерала Раевского — Климентий, участник Бородинской битвы и многих других сражений, в старости написал мемуары. В них он сообщил о своем участии и в Сен-Грабен-ской битве. Между тем в этой битве он участвовать не мог: ему тогда было одиннадцать лет. Нет никаких оснований подозревать умышленную «приписку»: старому воину хватало и своей, заслуженной славы. Просто участие во многих боях и страстное переживание за перипетии всей войны примешали в его памяти по прошествии времени Сен-Грабенскую баталию к числу пройденных им лично.

Третий порог — множественный. Это погрешности самой коммуникации, устной передачи. Французский культуролог А. Моль удачно иллюстрирует их анекдотическим примером А. Шутценберга:

«Капитан — адъютанту: Как вы знаете, завтра произойдет солнечное затмение, а это бывает не каждый день. Соберите личный состав завтра в пять часов на плацу в походной одежде. Они смогут наблюдать это явление, а я дам им необходимые объяснения. Если будет идти дождь, то наблюдать будет нечего, так что в таком случае оставьте людей в казарме.

Адъютант — дежурному сержанту: По приказу капитана завтра утром в пять часов произойдет солнечное затмение в походной одежде. Капитан на плацу даст необходимые объяснения, а это бывает не каждый день. Если будет идти дождь, наблюдать будет нечего, но тогда явление состоится в казарме.

Дежурный сержант — капрал у: По приказу капитана завтра утром затмение на плацу людей в походной одежде. Капитан даст необходимые объяснения в казарме насчет этого редкого явления, если будет дождливо, а это бывает не каждый день.

Дежурный капрал — солдатам: Завтра в пять часов капитан произведет солнечное затмение в походной одежде на плацу. Если будет дождливо, то это редкое явление состоится в казарме, а это бывает не каждый день.

Один солдат другому: Завтра в самую рань, в пять часов, солнце на плацу вызовет отлучку капитана в казарме (по-французски „затмение“ и „отлучка“ выражаются одним словом — éclipse. —Л. К). Если будет дождливо, то это редкое явление состоится в походной одежде, а это бывает не каждый день».

В этом примере вся цепочка сообщений коротка и стремительна, как при игре в испорченный телефон. А ведь на пути к эпосу она растянута во времени, и звенья ее разделены веками.

Таковы пороги, через которые должен был пробиваться поток устной исторической информации. Кроме того, как минимум два мощных бурана сбивали этот поток в сторону и производили в нем всяческие завихрения и перестройки.

Первый буран (он бушевал на всем пути) — это пристрастия людей, причастных к передаче информации, — личные, национальные и классовые. Они вызывали намеренные и подсознательные искажения. Некоторые современные войны начались с перестрелки на границе, но попробуйте установить, с чьей стороны был сделан первый выстрел! Есть битвы, гибельные для обеих сторон, но нет битв, принесших обеим сторонам победу. Тем не менее нередко с поля боя в обе стороны отправлялись победные реляции. Так что, по крайней мере, в одну сторону — ложные, и не всегда бахвальство было столь прозрачным, как в реляции Рамсеса II о битве при Кадеше. В своих записках адмирал Стессель, сдавший Порт-Артур японцам, объяснял это тем, что у него не оставалось ни одного снаряда. На деле, по инвентарным записям, известно, что их был огромный запас.

Второй буран, разрушавший историческую информацию в эпосе, — это законы героического эпоса как фольклорного жанра. Перемещение героев и событий из разных эпох в одну, слияние однофункциональных героев, поляризация сил и перестановка акцентов, наложение традиционной сети функций на реальных деятелей и в связи с этим наделение исторических фигур чуждыми им функциями и характеристиками и т. д. — все это хорошо видно в тех случаях, когда информацию эпоса можно проверить по историческим документам того времени, о котором говорится в эпическом произведении. Мозес Финли эти примеры и привел, на них и опирался в своих выводах.

Германский эпос XII века н. э. «Песнь о Нибелунгах» вроде бы основан на известных по хроникам исторических фактах, но как они причудливо поданы! Гунтер, король бургундов, был убит на Рейне гуннскими наемниками Рима в 437 г. н. э. Гуннское царство не имело к этому отношения, но в эпосе Гунтер воюет со знаменитым царем гуннов Аттилой, который на деле взошел на престол только через восемь лет после смерти Гунтера. Оба они вступают в контакт с Дитрихом из Берна, прототипом которого был король Теодорик, правивший с 493 по 526 год, когда уже и Атгилы не было в живых. В тех же событиях участвует и Пилигрим, епископ Пассовский, а он-то жил и вовсе в конце XI века.

В XII веке была записана во Франции «Песнь о Роланде». Она переносит слушателя в VIII век, в эпоху Карла Великого, и обращается к реальному историческому эпизоду. На обратном пути из испанского похода 778 года франки утратили свой арьергард. Отряд, возглавлявшийся графом Роландом, был перебит басками в Ронсеваль-ском ущелье. Этот незначительный эпизод, едва упомянутый хрониками, возвеличен эпосом и превращен в прелюдию грандиозного отмщения Шарлеманя (Карла Великого — лат. Carolus Magnus', фр. Charles Magne) врагам. Баски-христиане заменены мусульманами-сарацина-ми. А из двенадцати вождей этого воинства некоторые носят не арабские, а германские и византийские имена. Обстановка при дворе Шарлеманя напоминает эпоху Первого крестового похода (XI век: 1095-1099 годы), а политическая география уводит в X век. Все смешалось.

В сербском эпосе картина страшного поражения, понесенного сербами в 1389 году от турок, сохранилась, но главный помощник краля Лазара его зять Вук Бранкович несправедливо превращен в предателя, а ничтожный кралевич Марко, который вообще не воевал на Косовом поле и всегда охотно признавал турецкое господство, сделан величайшим национальным героем. Так уж легла на них треугольная схема с изменником по одну руку властелина и героем-заступником по другую. По-видимому, раскладка ролей происходит из кругов, близких к потомкам пережившего национальное бедствие Марко. А может быть, сказались и народные монархические иллюзии: героем должен оказаться королевич.

2. От истории к эпосу. Итог обзора — неутешительный для сторонников «исторической школы» в фольклористике. Но, если вдуматься, в нем есть и ключ к поискам исторического зерна. Ясно, что при таком размахе искажений мало надежды отыскать близкие соответствия эпическим изображениям, двигаясь ретроспективно от них к древним событиям через Темные века: в одном образе могут слиться отраженные реальности разных эпох, к тому же исковерканные, перекомбинированные, спрятанные под другими именами; за важными фигурами и эпизодами окажутся мелкие, значение которых раздуто, и т. д. — как их выловить в истории?

Зато если двигаться в обратном направлении — от истории к эпосу, то кое-какие связи могут и обнаружиться: прослеживая на большом протяжении реальные события прошлого — от эпохи к эпохе, — контролируя информацию о них по разным источникам и сообразуясь с интересами сторон, а значит, с направлением возможных переделок, — мы можем оказаться в состоянии узнать порознь те или иные черты реальности в эпических сценах и персонажах.

Только тогда эпос сможет со своей стороны осветить глубины истории, оживляя и окрашивая ее образы. Что все это означает в приложении к Троянской войне?

Ясно лишь, что, какое бы историческое зерно ни скрывалось за красивой легендой о Троянской войне, эта действительность была совсем не такой, какой она представлена в эпосе (и в этом смысле Троянская война — отнюдь не исторический факт). Да и могло ли быть иначе? Все поэмы Троянского цикла, включая «Илиаду» и «Одиссею», принадлежат одному лагерю противостояния и, естественно, предлагают очень одностороннее и пристрастное повествование. Верить ему можно не больше, чем победной реляции Рамсеса II, едва спасшегося в битве при Кадеше. Даже меньше: ведь фараон, по крайней мере, был участником событий и компоновал желаемую историю из реальных деталей, творцы же греческого эпоса были не участниками и не современниками событий, а людьми другой эпохи.

Чтобы найти историческое зерно эпоса (или исторические зерна), надо отрешиться от привычной картины многолетней осады и победоносного штурма, искать не их, а любые столкновения, идти вообще не от эпоса к истории, а от истории к эпосу и всячески стараться взглянуть на события глазами современников. И непременно с разных сторон. Благо такие возможности есть.

Правда, сами илионцы бронзового века не оставили письменных памятников, но письменностью тогда владели их враги и союзники — и сами ахейцы (их тогдашнее название — ахайвой, а Илион, гомеровский Илиос, они тогда знали как Вилиос), и располагавшиеся за Илионом хетты (самоназвание — хатти, и тот же город они знали как Вил юсу, Вилусу, а ахейцев — как Аххийяву), и египтяне (в чьих надписях ахейцы выступают как ъквги — читается как «акайваша»). Четырежды лучи света от этих источников скрещиваются на событиях в Малой Азии, очень непохожих на Троянскую войну и все же напоминающих какими-то особенностями перипетии «Илиады».

Эпизод первый: Парис и Елена

3. Qui pro quo (взгляд из Египта). «Было их всех вместе тысяча боевых колесниц... Но я ринулся на них!.. Я повергал и убивал их, где бы они ни были...» — победная реляция Рамсеса II. Битва при Кадеше — то ли 1312, то ли 1296, то ли 1286 год до н. э. (есть разногласия в датировке). В общем, рубеж ХШ-ХП веков. В этой битве египетским войскам противостояли силы царя Муватал-ла, сына Мурсила. Вместе с хеттами против египтян сражались многочисленные союзники-вассалы. Египтяне перечисляют их в своих надписях. Вилусы (Илиона) среди них нет.

Но зато есть дрднй (египетские иероглифы не передавали гласных). Слово читается как «дарданой».

4. Дарданы (взгляд из Илиона). Это, конечно, те дар-даны, которые в «Илиаде» являются самыми близкими соратниками Илиона и которых возглавляет Эней. Как они были на самом деле связаны с Илионом, не совсем ясно. С одной стороны, поэт дал Илиону в союзники чуть ли не все древние народы этого региона, которые ему были известны. Но, с другой стороны, дарданы занимают какое-то особое место в троянской коалиции: они ближе всех к троянцам, но они не союзники. Обычная формула в «Илиаде» гласит: троянцы, дарданы и союзники. К тому же не очерчены ясно места их обитания. Похоже, что это какой-то эквивалент троянцев из параллельной версии сказания, оттесненного на второй план в «Илиаде». Именно из этой версии — царь Приам: его обычно именуют Дарданидом. Может быть, дар-даны — это просто название народности, населявшей Илионское царство и именно потому в «Илиаде» нет слова «илионцы»? Но античное предание знало дарда-нов на Балканском полуострове, а в Илионе Гомер называет Дарданские ворота, т. е. ворота, направленные в сторону дарданов.

Но это все в «Илиаде». А что было в исторической действительности хеттского времени?

5. Парис (взгляд со стороны хеттов). Вилуса с самого начала XIV века до н. э., а то и с еще более раннего времени пользовалась покровительством хеттов и признавала верховенство хеттскош царя. Хетты постоянно боролись с другим прибрежным западным царством, поюжнее Вилусы, — Арцавой (со столицей в Апасе, т. е. Эфесе), и в этой борьбе Вилуса неизменно поддерживала хеттскую сторону. Связь Вилусы с хеттами была чисто политической: в Гиссарлыке нет хеттских импортов, а в Хатгусе — илионских. А может быть, экономический обмен не затрагивал посуду и оружие и потому не оставил археологических следов: ткани, скот, древесина и т. п. могли циркулировать незаметно для нас.

Отношения хеттов с Аххийявой тоже долго оставались дружественными. В начале XIV века ахейский царь был союзником Тудхалии III, царя хеттов. Сын этого хеттского царя Супиллулиума I, прогневавшись на жену (возможно, ахейскую принцессу) и опасаясь ее интриг при дворе, сослал ее в Аххийяву. Сын Супиллулиумы, Мурсил II, заболев, попросил привезти ему богов (т. е. статуи богов) из Аххийявы и с Лацбаса (Лесбоса), надеясь, что они его исцелят.

Но еще при Мурсиле отношения начали портиться. К концу его царствования положение на восточных рубежах империи осложнилось. Ассирия завершила разгром Митаннийского царства и превратилась в великую державу. Одновременно начались первые столкновения хеттов с египтянами в Сирии. У хеттского царя оказались связаны руки, чем и воспользовались западные соседи. Исконный враг хеттов царь Арцавы выступил против них. На сей раз в союзе с правителем ахейской колонии Милава-ты (это Милет), а когда хетты его разбили, он бежал «за море» в Аххийяву и не был выдан. Вилуса же (Илион) и в это время остается верна хеттам.

Верна, но все же не настолько, чтобы за них сражаться. Во всяком случае, в ополчении Муваталла дарданы оказываются вместо Вилусы: ведь Вилуса обязана была помогать хеттам, у них был договор, и этот договор, по счастью, до нас дошел, сохранился на глиняных табличках в архиве хеттской столицы Хатгусы. Послал ли царь Вилусы дарданов как своих вассалов на хетско-египет-скую войну, или они участвовали в ней независимо, а он не смог или не захотел принять в ней участие, — трудно сказать.

Но договор, вероятно составленный незадолго до битвы при Кадеше, чрезвычайно интересен для нашей темы.

Договор этот заключен между Муваталлом и царем Вилусы, которого зовут Алаксандус. Из преамбулы явствует, что, когда умер предшествующий царь Вилусы Куккунис, отец Алаксандуса, население Вилусы не признало сына (кажется, приемного) царем. Тот бежал к хеттскому царю Муваталлу, который приютил царевича и помог ему вернуть трон.

Вот теперь Алаксандус и обязуется поставлять контингенты для хеттского войска в случае войны, выдавать беглецов, дружить с хеттскими вассалами и т. п. Договор составлен от имени хеттского царя: «Если я, Солнце, буду вызван на войну... Или если я пошлю полководца из этой страны вести войну, то ты тоже должен непременно выступать рядом с ним. Также следующие кампании из Хаттусы для тебя обязательны: цари, которые рангом равны Солнцу (следует перечень, в котором нет Аххийя-вы), — если кто-либо из них выступает против меня, или если от кого-либо вздымается мятеж против Солнца и я пишу тебе, посылая за пехотой и колесничным войском от тебя, вели пехоте и колесничному войску тотчас прийти мне на помощь».

В заключение перечисляются боги обеих стран, призванные освятить и блюсти договор, карая нарушителей. Со стороны царевича Алаксандуса это прежде всего его защитник бог Апалиуна.

В этом царевиче Вилусы (Илиона) два востоковеда — англичанин Лакенбилл и австриец Пауль Кречмер — узнали гомеровского царевича Париса, похитителя Елены Прекрасной. Ведь у того в «Илиаде» имелось второе имя — Александр, причем оно употреблялось в «Илиаде» чаще (45 раз), чем первое (13 раз), т. е. это и было его основное имя. Много было высказано возражений против этого «созвучия», но Кречмер подтвердил свою идею греческой легендой, переданной поздним автором Стефаном из Византия {Luckenbill 1911; Kretschmer 1924; 1930). По легенде, когда Александр-Парис, похитив в Спарте Елену, возвращался в Трою-Илион, он по дороге гостил у одного из малоазийских царей — Молола. Сюжет не требовал остановки, так что, видимо, в легенду попросту вторгся исторический факт. Царевич Александр-Парис, гостящий у Молола, — это царевич Алак-сандус, нашедший приют у хеттского царя Муваталла («в» закономерно выпало, как в ахайвой/ахайой, Милава-та/Милет и др.).

Заметим, что везде Алаксандус выступает как царевич, а не царь: уж, видно, таким он запомнился народу. А его бог Апулиуна — это прообраз греческого Аполлона (среди богов микенского пантеона Аполлона не было). В покровительстве Аполлона царевичу Александру-Парису в эпосе сомневаться не приходится: это ведь Аполлон направит его стрелу в Ахилла.

6. Елена (взгляд со стороны ахейцев). А теперь сопоставим основные события вокруг обоих царевичей — отраженные в договоре и описанные в «Илиаде».

Конфликт, толкнувший Алаксандуса к хеттам, завязался вокруг его стремления получить трон отца, каковое притязание не признавалось населением города. Конфликт, прославивший Александра-Париса, хотя и возбудил против него население города тоже, на первый взгляд совершенно иной: похищение чужой жены, навлекшее на город войну. Но это только на первый взгляд он иной.

У ахейцев в мифологии явно соблюдался старинный (известный и в Египте) обычай передачи трона через женщину — царскую дочь или жену. Не сын наследовал отцу, а зять — тестю.

Получив дочь Эномая, Пелопс приобрел вместе с нею и его царство. Обоих сыновей Пелопса — Атрея и Фиеста — миф, чтобы сделать полноправными наследниками Пелопса, женит (одного за другим) на его внучке Пе-лопии. Агамемнон получил микенский престол из рук тестя — Тиндарея. Одиссей с трудом отделался от уговоров своего тестя Икария остаться у него соправителем. Сватаясь к Пенелопе в отсутствие Одиссея, женихи претендовали на его трон. Орест становится царем не в царстве отца, Агамемнона, а в Спарте — женившись на дочери Менелая, в Микенах же становится царем Пил ад — сын сестры Агамемнона и муж его дочери. Убив Лая и женившись на его вдове (своей матери), его сын Эдип получает фиванский трон. Еще очевиднее роль Клитемнестры: при ее жизни кто владел ею, тот и сидел на троне в Микенах. А Прекрасная Елена, по легенде, — сестра Клитемнестры.

Если мы вспомним все это, то притязания на Елену окажутся не столь уж несерьезным поводом для войны. Это тот же самый конфликт — спор о троне.

Только о какой царице шел этот спор — о спартанской ли? Действительно ли речь была о том, чтобы вернуть Менелаю похищенную супругу, или это фольклорная перелицовка ради очищения «своих», а на деле все было наоборот и ахейский вождь претендовал на илионскую царицу или царевну и тем самым на илионское царство? Ведь Елена была присуждена Александру-Парису божеством, это буквально его суженая!

По «Илиаде» и другим греческим сказаниям, отнюдь не благосклонным к Парису, он и Елена жили в Илионе как супруги, а после смерти Париса на ней женился — по законам левирата! — его брат Деифоб и хотел жениться другой брат — Гелен (Елен), и только затем она досталась снова Менелаю. Это было бы совершенно непонятно, если бы Елена была в Илионе чужой женой, всеми презираемой. Левират (он существовал у хеттов и, вероятно, у их соседей) не действовал по отношению к наложницам, любовницам и т. п. Но все становится на свои места, если предположить, что Парис-Александр был первым законным мужем Елены, Деифоб — вторым, столь же законным, а Менелай — наглым женихом типа тех, что сватались к Пенелопе.

В договоре Муваталла с Алаксандусом нет никаких указаний на то, что за бунтом населения Вилусы скрывалась ахейская рука. Но историческая ситуация делает это возможным. Ведь ахейцы еще недавно враждовали с хеттами из-за Вилусы, замирились с ними, и странно, что в весьма подробном договоре они не упоминаются ни среди врагов, ни среди друзей, — само это молчание очень подозрительно. А археология превращает эту возможность в вероятность: в слое, который, по новым данным, относится к началу XIII века до н. э. (горизонт У1§), полно импортной микенской керамики — по подсчетам одного археолога, ее тут втрое больше, чем местной. Засилье ахейцев? Лезут тихой сапой?

И еще одно соображение: откуда бы позднейшие греки Арголиды узнали эту внутреннюю илионскую интригу — что там подвизался Алаксандус, что в наиболее драматическом конфликте он участвовал еще царевичем, что он боролся за трон (то бишь, по ахейским понятиям, за руку царевны или царицы), что он нашел прибежище у Муваталла, что его защищал Аполлон, — откуда бы им знать все это, если их предки не участвовали сами в этой коллизии?

Но если так оно и было, то ахейцы здесь снова потерпели поражение: из договора мы знаем, что в Вилусе все-таки воцарился Алаксандус. Или, если пользоваться понятиями Гомера, Елена Прекрасная так и не досталась Менелаю, а Илион не пал к ногам Агамемнона.

Таково еще одно историческое зерно «Илиады» и всего троянского цикла сказаний. Зерно, контрастное по отношению к конечному сюжету: конфликт-то был тот же, но с его пониманием и результатами — все наоборот! По обычным нормам фольклора, этот сюжет не примкнул к тому, первому, а наслоился на него и слился с ним. Да они и по сути своей однородны: в обоих случаях ахейцы тянутся к Илиону, вроде добиваются некоторого успеха, но овладеть городом не могут. Илион не взят!

Эпизод второй: Атриды под Илионом?

7. Просчет Пиямарадуса (взгляд со стороны хеттов). Незадолго до конца своего царствования и XIV века до н. э. Мурсил II, а возможно, его преемник Хаттусил III направил ахейскому царю письмо, адресованное как равному («мой брат») и содержащее сетования по поводу покровительства ахейцев некоему Пиямарадусу. Этот агрессивный субьекл; бывший хеттский вассал, взбунтовался, бежал в ахейскую колонию Милава(н)ту (Милет) к двум своим зятьям, правителям города. Когда же хетт-ский царь прибыл с войском и туда, правители Милаваты получили от царя Аххийявы распоряжение выдать Пия-марадуса, о чем ахейский царь известил хеттского, но ни подарков, ни приветов хеттскому «брату» не передал. Да и само распоряжение было, видимо, лицемерным жестом, чисто декларативным, и сопровождалось другими, тайными инструкциями. Иначе как бы это Пиямарадус бежал дальше — в саму Аххийяву, и оттуда стал делать набеги на хеттские владения, уводя пленных?

В том же письме упоминается брат ахейского царя Та-вак(а)лавас или Тавклава (запомним это имя!), которого жители страны Лукка (ликийцы) призвали на помощь, как и царя хеттов. Таваклавас решил создать на хеттских владениях в этой области свое царство и сам захотел стать вассалом хеттского царя. Но затем обиделся, сочтя, что посланный за ним возничий с колесницей — чиновник недостаточно высокого ранга. А обидевшись, «отчитал его... унизив его перед странами» и начал военные действия против хеттов.

Стало быть, речь в письме шла о двух недругах хетт-ского царя, покровительствуемых ахейским царем.

В документе указано, что Пиямарадус надеется на следы старых раздоров между Аххийявой и хеттами (вероятно, имеется в виду эпизод с царем Арцавы) и (внимание!) на продолжение недавнего конфликта из-за Ви-лусы, т. е. Илиона. По-видимому, ахейцы как-то притеснили Вилусу, давнюю и верную союзницу хеттов. На обломке таблички с письмом одного из вассалов Мурси-ла II упоминаются какие-то битвы вокруг Вилусы или за Вилусу (особое внимание!).

Однако, оказывается, этот недавний конфликт завершился уступкой хеттского царя ахейцам. Хеттский царь просит ахейского «брата» написать Пиямарадусу и пред-латает такой проект этого письма: «Царь Хатти (т. е. хеттов) и я (т. е. ахейский царь) в этом деле насчет Вилусы, из-за которой мы враждовали, он убедил меня, и мы стали друзьями... война была бы для нас неправильной». Прежние же оскорбления хеттский царь просит простить: он был тогда молод и горяч. Он великодушно предлагает свалить вину за ссору на ахейского посла и для полюбовного улаживания обезглавить его. «А когда эта кровь прольется, тогда слова, которые вымолвил твой подданный, эти слова не будут уже теми, что исходили из твоих уст, а окажется, что твой подданный исказил их...» {Неіпігоісі-Кгаїгпег 1983, 1986; Рорко 1984).

В чем заключался ахейский нажим на Вилусу, каковы были успехи ахейцев в боях и к чему сводилась уступка им хеттов, мы не знаем, но тут явно не было разгрома Вилусы ахейцами, так как хеттский царь уступил, а Вилуса и дальше продолжала существовать в документах, пользуясь покровительством хеттов, и археология не обнаруживает никакого разгрома города в слое этого времени. Наоборот, полный расцвет города и расширение торговых связей с ахейцами. Возможно, примирение и привело к этому допуску ахейских купцов в Илион.

Хеттский царь клянется, что, усмиряя своих вассалов, он не тронул Милета и предупредил Таваклаваса, чтобы тот держался в стороне.

В письме хеттский царь просит ахейского царя гарантировать замирение Пиямарадуса. Или выгнать его. Или выдать его хеттам — в этом случае он обещает не причинять ему вреда и готов послать за ним возничего очень высокого ранга — женатого на родственнице царицы («а в стране Хатги семья царицы пользуется большим уважением»). Этот возничий уже стоял на колеснице у самого хеттского царя, а также у брата ахейского царя Таваклаваса — очевидно, при визите того в хетг-скую столицу Хатгусу.

Судя по более поздним документам, Пиямарадус был выдан хеттам.

8. Атриды? (взгляд со стороны ахейцев). Что же здесь могло послужить историческим зерном эпического сюжета? Есть ли в этих событиях хоть какие-нибудь намеки на сюжет «Илиады»? Да, кое-что есть.

Во-первых, в микенских табличках царский титул греческих царей — «ванака» (позже в Греции это слово стало произноситься «анакт»), а микенский царь именуется «перекуванака» — первоанакт, высший царь, верховный царь. Верховенство микенского царя над всей Грецией соответствует его старшинству над всеми войсками коалиции. Наличие верховного царя в Греции подтверждается в хеттских источниках его приказами Милету и превышением его статуса над статусом Таваклаваса.

В последнем давно уже узнали знаменитого Этеокла (Forrer 1924; Cavaignac 1933). Древняя греческая форма его имени — Этевоклевес — подтверждена табличкой XIII века с Крита (Page 1959: 23). По легендам, Эте-окл правил Орхоменом и, захватив Фивы, стал зачинщиком войны Семерых против Фив. Все это происходило якобы за поколение до Троянской войны, но фольклор обычно по-своему переиначивает хронологию. В «Илиаде» Эгеокл не упоминается. Из Фиванской эпопеи упоминается Тидей, отец Д иомеда. Возможно, из нее же происходит и Гектор. Мы не знаем, были ли они в самом деле в Фивах или под Фивами. Мы не знаем даже, выступало ли против Фив в самом деле семеро врагов и был ли там Этеокл: фольклор обычно подтягивает разных эпических героев к славному событию. Важно, что этот герой греческого народа оказывается в Малой Азии среди ахейцев рангом ниже верховного ахейского царя.

Во-вторых, с ахейской стороны действуют не названный по имени верховный царь и его брат Таваклавас — и мы вспоминаем гомеровскую пару Атридов: Агамемнон и Менелай. В письме — не эти цари, герои «Илиады», но сама парность ведущих греческих персон примечательна.

В-третьих, хеттский царь в своем письме подчеркивает, что, разрушая все крепости возле Милета, одну-един-ственную он не тронул из особого уважения — Атрию. Возможно, что название ее связано с именем Атрея, отца обоих братьев по «Илиаде».

В-четвертых, ахейцы оказали военный нажим на хеттов и Вилусу (Илион), сражались за нее. Не это ли есть искомое зерно?

Но, в-пятых, хеттский царь уступил их требованиям, и Вилуса продолжала существовать. Как говорится, ти-тШапсИ, с соответствующими изменениями. Кое-что сходится, но разгрома Илиона нет.

9. Миф о Пелопсе (взгляд со стороны греков). Поскольку у многих историков есть сомнения относительно участия микенских греков с Балканского полуострова в этих малоазийских событиях (ведь, отказываясь отождествлять Аххийяву с Микенской Грецией, ее помещают то в самой Малой Азии, то на Родосе или Кипре), а Троянская война и есть предмет гипотезы, то надо бы проверить, сохранилась ли у ахейского населения Греции — помимо эпоса о Троянской войне — память о том, как их предки подвизались в XIV веке до н. э. в Малой Азии. Для проверки обратимся к родословной главных героев «Илиады» — верховного командующего Агамемнона, царствовавшего в Микенах, и его брата Менелая — мужа похищенной Прекрасной Елены, царя Спарты.

Они оба — Атриды, т. е. сыновья Атрея, или Пелопиды — внуки Пелопса. Пелопса генеалогическая легенда, зафиксированная уже в VIII веке до н. э. (Гомер) и подробно изложенная позже (начиная с VI века до н. э.), выводит из Малой Азии, но из какого ее места— версии расходятся: по одной — из Лидии, по другой — из Па-флагонии, по третьей — из Фригии. Отцом его был сын Зевса Тантал, сестрой — Ниобея, та самая, которая прогневала Аполлона и Артемиду, похваляясь тем, что у нее двенадцать детей, а у богини Лето — только они двое. Аполлон и Артемида, как известно, перестреляли почти всех ее детей, и Ниобея превратилась в камень, вечно источающий слезы.

Тантал прогневал Зевса гораздо больше. Он разрезал своего сына Пелопса на кусочки, сварил в горшке и угостил этим варевом богов. Боги распознали, чье это мясо, и есть не стали. Только грустная Деметра, задумавшись, съела кусочек плеча. Зевс велел бросить куски тела Пелопса снова в горшок, и оттуда вынули живого Пелопса — только куска на плече не хватало, и его заменили слоновой костью (поэтому у Пелопидов якобы всегда наследственное белое пятно на плече). Тантала же Зевс убил молнией и на том свете обрек на муки голода и жажды (танталовы муки); несчастный был погружен по шею в воду, но стоило ему нагнуться — и вода уходила вниз; над ним раскачивались ветви с крупными плодами, но если он протягивал к ним руку, ветер поднимал ветви вверх.

Когда Пелопс вырос, он получил от Посейдона крылатую колесницу, способную перевозить и через море. На ней он перебрался в Грецию (похоронив по дороге — то ли в Троаде, то ли на Лесбосе — своего возницу Кил-ла). Неподалеку от Олимпии он посватался к дочери тамошнего царя Эномая. Эномай готов был отдать дочь только тому, кто выдержит состязания с ним на колесницах: жених, поставив рядом невесту, должен был мчаться на колеснице почти от самой Олимпии до Коринфского перешейка через всю Грецию, а Эномай гнался за ними и, догнав, убивал жениха. Уже тринадцать женихов погибло. Но невеста влюбилась в Пелопса и уговорила Мюргила, возницу своего отца, чтобы тот вынул чеку из оси колесницы. Колесница Эномая перевернулась, и Эномай погиб.

Воспылав страстью к невесте, Мюргил хотел овладеть ею во время отлучки Пелопса, но, вернувшись вовремя, тот сбросил Мюргила в Эгейское море. После этого Пе-лопс завоевал Южную Грецию (за Коринфским перешейком) и назвал ее своим именем — Пелопоннес, т. е. «остров Пелопса».

Британский историк-марксист Дж. Томсон (Томсон, 1958) показал, что на запад, в район Олимпии, действие было перенесено очень поздно — когда туда переселилась ветвь династии Пелопидов. А так ведь и финиш состязаний (Коринфский перешеек), и место гибели Мюртила (Эгейское море) говорят о восточном крае Балканского полуострова. Много памятных мест связывает легенду с Малой Азией. Кроме тех, что упомянуты в самой легенде, вот еще: Пелопия — город в Лидии (назван по Пелопсу, как Атрия — по Атрею?), на горе Сипил в античное время показывали «трон Пелопса», высеченный в скале (это место обнаружено), неподалеку — окаменевшую Ниобею (тоже найдена, оказалась рельефом хеттской богини).

В эпизоде с умерщвлением и оживлением Пелопса Томсон увидел след первобытного обряда инициации — жестоких испытаний подростков при переходе их в брачный возраст. В этом обряде инсценировали умерщвление подростка, его прохождение через утробу и затем новое рождение — уже в качестве юноши, готового к браку. У древних индийских ариев, родственных грекам, известен обычай добывать после этого обряда жену состязаниями на колесницах (сваямвара). У самих греков сохранились и другие следы этого же обычая: так, Одиссей тоже умчал свою Пенелопу на колеснице, и ее отец Ика-рий гнался за ними.

Но Томсон не обратил внимания на то, какие именно мытарства выпали на долю Пелопса при этих инициациях. Не у всех народов инициации требовали пройти для посмертного возрождения через горшок. Подобные предания (это показала немецкая исследовательница М. Римшнейдер) отражают практику погребений в горшках, чаще всего — практику кремации с последующим погребением сожженного праха в урне. Этот способ похорон был связан с представлением о том, что после огненного отлета души надо сохранить оставшуюся материю, — это будет материал для создания людей следующих поколений. Всяким погребением в урне (или его инсценировкой в инициациях) предусматривалось и будущее рождение из горшка. В Индии и у хеттов есть мифы о богах, царях и героях, родившихся или выращенных в горшках, — «кувшинорожденных» (Шетясіїпеісіег 1953: 101-126; 1960).

Кстати, сын Пелопса Атрей поступил точно так же со своими племянниками: он сварил их и угостил этим варевом своего брата (их отца) Фиеста. В греческом мифе о Пелопсе и Атрее прохождение через огонь и горшок представлено как напасть, бедствие, преступление, злой умысел Тантала и Атрея. Так изобразить дело мог только народ, который сам кремации не применял и не считал это нормой перехода от этой жизни через смерть к новой жизни, т. е. народ, который воспринял этот рассказ от другого народа.

Греки античного времени хоронили трупы в земле, но кремацию они еще хорошо помнили. Ведь этот обычай с начала XI по конец IX века до н. э. применялся в Греции и особенно процветал в Аттике, а в Ионии (в греческих колониях на юге малоазийского побережья), внедрившись позже, удерживался дольше — до VII века до н. э. включительно. Между тем эпизод умерщвления Пелопса изложен уже у Пиндара (У1-У века до н. э.), имя Пелопса известно Гомеру (УШ-УП века до н. э.). Гомер же знал кремацию и погребение в урне (именно так у него хоронят Патрокла, Гектора, Ахилла), и, стало быть, знали его слушатели и читатели — все греки. Значит, рассказ о происхождении и детстве Пелопса был получен греками раньше — тогда, когда они еще не применяли кремации, т. е. в микенское время.

А тогда было два района, откуда греки могли получить рассказ, связанный с практикой кремации: Среднее Подунавье и Малая Азия (хетты, Илион). У ахейцев были связи с обоими районами, но с Малой Азией — более интенсивные. Да и сам миф говорит все время о Малой Азии. Правда, он не называет хеттов, но это и естественно: к VI веку до н. э. со времени гибели Хеттской империи прошло уже шесть веков! Память о народе исчезла, но сама сбивчивость в указаниях народности Тантала — то ли лидиец, то ли пафлагонец, то ли фригиец — намекает на то, что все это подмены, что в исходном варианте был другой народ, впоследствии забытый.

10. Тантал, Мюрсил и Агамемнон (снова взгляд со стороны хеттов). И вот доказательства того, что это хетты. В именах Тантала и Мюртила англичанин X. Холл и француз Ж. Пуассон распознали имена хеттских царей Тудхалии и Мурсила (последнее имя у греков только в дорийском наречии — Мюртил, в эолийском — Мюр-сил). Скорее всего, это цари XIV века до н. э. — эпохи дружественных сношений ахейцев с хеттами — Тудха-лия III и его внук Мурсил II (Hall 1909; Poisson 1925). Через Пелопса ахейцы Атриды возвели свою родословную к древним царям мировой державы. Это обычный прием династического самоутверждения и самовозвеличения (так русские цари возводили себя к византийской династии через Мономаха).

Заметим, что Тудхалии III, союзнику ахейцев и тезке основателя хеттской династии, отведена роль родоначальника, а Мурсилу II, царю более позднему и менее авторитетному для ахейцев (он и впрямь перед ними почти заискивал), — более скромная роль возничего. Правда, необходимость перенесла его на колесницу Эномая (надо же было освободить место для невесты), но, вероятно, первоначально он сопровождал Пелопса на его колеснице из Малой Азии (иначе зачем было умирать первому вознице, Киллу, в Троаде или на Лесбосе и почему на колеснице Пелопса вообще не оказалось возницы по дороге через Эгейское море; кстати, и Эномай первоначально был царем Лесбоса—сохранилось такое известие). Место хетг-ского возничего вообще было важным для ахейских вождей и в большой мере определяло их статус, как явствует из забот и обид Пиямарадуса. Само переселение Пелопса смотрится заурядным для того времени: оно лишь повторяет высылку жены хеттского царя в Аххийяву и затем бегство туда же царя Арцавы и позже — Пиямарадуса.

Атриды хорошо обеспечили славой своего предка (или воображаемого предка) Пелопса: ему дали Тудха-лию II в отцы и Мурсила II в возницы. Видимо, это произошло уже в следующем, XIII веке, когда после знаменитой битвы при Кадеше между хеттами и египтянами и их «раздела мира» хеттское могущество в Азии укрепилось, а отношения с ахейцами резко обострились. Ахейцы, сами быстро набиравшие силу и располагавшие исходной базой за морем, продолжили натиск на восток.

Именно в это время, в условиях соперничества с хеттами, и были выстроены в Микенах Львиные ворота в подражание хеттским сооружениям (Малая Азия усеяна каменными львами хеттского времени). В это время и были заложены основы генеалогической легенды, возводившей ахейских царей к тем же предкам, от которых происходили новые хеттские цари. И действительно, имя Тантала есть на кносской табличке XIII века.

Этой легендой ахейские цари утверждали свое равенство с хеттскими — равенство, которое оспаривалось. От середины XIII века дошло глиняное письмо хеттско-го царя (возможно, Тудхалии IV) царю амореев. В письме перечислено несколько царей, которых хеттский царь («Солнце, царь Хатти») признает равными себе. Наряду с египетским, ассирийским и вавилонским царями там назван царь страны Аххийява. Но затем этого «брата» писец должен был старательно выскрести и затереть (так что едва удалось разобрать следы знаков): хеттский царь передумал. Ахеец не вправе претендовать на равенство. Еще в одном письме того же времени хеттский царь обращается к ахейскому властителю не как к царю, а как «господину страны Аххийява», хотя и именует его «братом».

Вот этому афронту и должна была противустать генеалогическая легенда. Образы давно умерших Тудхалии и Мурсила, ставшие Танталом и Мюрсилом, выполняли ту же функцию, что и две каменные львицы на микенских воротах.

Ссора и война с хеттами сказались на положении хетг-ских образов в легенде: Тантала постигла божья кара за его злодеяние, Мюртил тоже провинился и плохо кончил, нахальная Ниобея окаменела. Но влияние хеттов все еще сказывалось — даже в выборе кары. Возможно, танталовы муки отражают типичную хеттскую формулу жизни — ту, которую хетты употребляли, чтобы выразить наказание или прощение: «сначала хлеб будешь есть, воду потом будешь пить», «пусть он ест и пьет» (5 раз в завещании Хапусили I). Тантал лишен еды и питья.

Но вернемся к понижению статуса ахейского царя у хеттов. За этим можно видеть утрату Микенами верховенства в Греции в связи с возвышением других цет-ров (Пилос, Тиринф, Орхомен, Афины). Перекуванака становился просто ванакой — Агамемноном «Илиады». Агамемнон времени расцвета микенского владычества был иным.

Представьте, это не вполне фигуральное выражение! В том самом письме к «господину страны Аххийява» хеттский царь вспоминает, что некий договор был заключен с прадедом нынешнего ахейского царя, и звали этого прадеда... Акагамунас. Это имя давно связали с трудным для произношения греческим именем Агамемнон (Fries 1929: 145; Schachermeyr 1986: 277; Гиндин, Цымбурский 1996: 130). Если это так, то ахейский царь с таким именем действительно существовал и заключал какой-то договор с хеттами в XIV веке до н. э. — при Мурсиле II, то есть тогда же, когда в Малой Азии подвизался Этеокл. Это не совпадает с предполагаемым временем Троянской войны, но совпадает со временем микенского владычества в Греции.

А теперь задумаемся вот над чем (неожиданный поворот темы): что, если эпические Агамемнон и Менелай были так же похожи (или непохожи) на реальных царей Греции, как Тантал и Мюртил на Тудхалию I и Мурсила II? Ведь та же эпоха и те же творцы.

Эпизод третий: Троя и Азия

11. Отход Вилусы (взгляд со стороны хеттов). К середине XIII века до н. э., когда писцы выскребали ахейского царя из списка равных, весь запад Малой Азии был охвачен смутой, в которой точно участвовали ахейцы. Начальная причина лежала далеко на востоке: ассирийский царь разгромил хеттов и их союзников, взяв, судя по его надписи, 28 800 хеттских пленных. Неспокойно было также на южных и северных границах Хеттской империи, и царь Тудхалия IV метался из конца в конец, усмиряя, карая и уговаривая.

В «Хронике» этого царя (она дошла до нас в двух списках, но оба повреждены) описано, как он сражался на западе с царем Арцавы, и при этом упоминается человек по имени Атрад. Это мог бы быть греческий Атрид, но, увы, ни его титул, ни страна не названы. Затем сказано, что страна реки Сеха (это река Каик), близ которой Пер-гам, восстала, царь Аххийявы отступил оттуда (не сказано, перед кем — перед восставшими или перед хеттами), и царь хеттов победоносно вступил в страну. Он покорил Арцаву, страну реки Сеха и не их одних. Но когда он вернулся в свою страну, ему объявили войну другие страны западного и южного побережий. В новом перечне двадцать две страны, и так как некоторые прибрежные страны уже не могли участвовать в этой коалиции (они только что были разбиты), эти двадцать две страны представляют не всю прибрежную полосу, а только отдельные ее участки. Раз так, то такое большое количество стран говорит о том, что это были очень мелкие государства. Тудхалия легко разгромил их.

Три последних места в этом списке относятся к северо-западному углу Малой Азии, т. е. к Троаде. Из этих трех стран название первой повреждено и осталось неизвестным, вторая — Вилусия (так), третья — Труйя или Таруйса. Итак, верная Вилуса-Илион впервые за много веков выступила против своего покровителя — хеттского царя. Обозначена она иначе: вместо прежнего существительного «Вилуса» мы находим в названии страны прилагательное «Вилусия». То есть не Илион, а Илионская (страна). Не город, а подвластная ему страна. А за нею — то ли к востоку, то ли скорее на западе, на острове Лемнос, впервые вошедшем в поле зрения хеттских писцов, появилось новое для хеттов государство — Троя (хотя реальная Троя как город к этому времени уже давно не существовала: она, если это Полиохни, погибла в еще XVI веке до н. э.).

12. Морские волки (взгляд из Египта). С хеттами египтяне сталкивались на суше — в Сирии, но все, кто жил к западу от хеттов, для египтян были заморскими народами — «народами моря»: эти люди нападали на Египет с кораблей. Не все они жили на островах и берегах Средиземного и Эгейского морей — иных переправляли чужие корабли. Так что не все, кто казались египтянам морскими волками, были в самом деле моряками, а вот волчьи повадки за этими стаями отрицать не приходится. Большей частью это были народы, принадлежавшие к индоевропейской языковой семье и находившиеся на высшей стадии варварства — война и разбой стали у них одним из важных промыслов.

Сначала они тревожат Египет с запада, в союзе с ливийцами. Тогдашние ливийцы — это еще не арабы, но, как и ныне, Ливия была очагом беспокойства для соседей. В первой половине XIV века до н. э. в дипломатических документах из архива Амарны (столицы фараона-еретика Эхнатона) в числе этих пришельцев упоминаются днйн и лк (напоминаю: египетские иероглифы не передают гласные).

Днйн — это, конечно, те, кого финикийцы знали как дануна, хетты — как Адания, а Гомер считал предками греков, называя по ним и ахейцев, осаждавших Трою «да-наой», т. е. данаями, данайцами. Греческие мифы связывают Даная, родоначальника микенской династии, с пребыванием в Египте. Все это еще не означает, что данаи были действительно греками.

Лк — это, конечно, известные хеттам морские пираты лукка, которых греки называли лукиями, позже лю-киями, а на русский язык это слово стало передаваться как «ликийцы». Хетты знали их в самом юго-западном углу Малой Азии. Позже Ликия занимала часть южного побережья, а прилегающее море называлось Ликий-ским. Кстати, их-то имя некоторые языковеды и в самом деле выводят из названия волка: греческое «люкос», как и латинское «люпус», — из праиндоевропейского «влу-кос» (откуда и русское «волк»). Культ волка был распространен в Малой Азии, у греков волк был священным животным Аполлона, а Аполлон носил эпитет Люкиос, который может переводиться как Ликийский, а может — как Волчий.

К последним десятилетиям XIII века до н. э. в составе «народов моря» появляется пополнение. На стеле фараона Мернептаха, сына Рамсеса II, — надпись о Ливийской войне 1220 года до н. э. Царь ливийцев взял с собой в поход всю семью, и сокровищницу, и скот—это был не грабительский набег, а нашествие, переселение. В союзе с ливийцами на фараона напали «северяне, пришедшие из всех стран». Кроме известных уже лк тут были ъквш и трш. В первом имени узнается греческое «ахайвос» («ос» — греческое окончание существительных в именительном падеже единственного числа), т. е. «ахеец», во втором — греческое «трос», т. е. троянец (сравните библейское «трос», хеттское «Таруйса»). Выходит, вскоре после поражения в борьбе с хеттами, после карательного похода Тудхалии, народ Таруйсы уже оправился и воюет в союзе с ахейцами против фараона.

Илион в это беспокойное время мог пострадать от набега тех и других, но данных об этом нет.

13. Рождение Азии (еще один взгляд со стороны хеттов). «Хроника» Тудхалии IV не оканчивается перечнем двадцати двух побежденных государств. Итоги и последствия этой кампании описаны в очень странном тексте.

Тудхалия ночью разбил объединенные войска коалиции. И вот «теперь, когда я разрушил страну Асеева, я вернулся в Халу су. И как добычу 10 000 пеших воинов и 600 колесничных упряжек лошадей вместе с господами узды и привел в Хатгусу и поселил их в Хатгусе». Плененного вождя хетгекий царь «посвятил богу бури», т. е. принес в жертву, а его сына Куккулиса сделал своим вассалом. И что же? Этот неблагодарный поднял на восстание 600 «господ узды» страны Ассува и 10 000 пехотинцев, т. е. всех. Он был разгромлен и убит. «Ну а пока я, Тудхалия, великий царь, воевал в стране Ассува, за моей спиной подняли оружие войска касков, и они пришли в страну Хатти и опустошили страну». Далее идет речь об отмщении этим северным соседям (предкам касогов-черкесов) и о войнах на востоке.

Странность текста заключается в том, что в перечне двадцати двух побежденных стран нет Ассувы, а после перечня нет рассказа о каком-то отдельном походе на Ассуву. Ассува явно приравнивается ко всей антихетт-ской коалиции. В то же время это отдельная страна, со своим царем и своей знатью — «господами узды». Господ этих с колесницами не так уж много (хетты располагали тысячами). По-видимому, небольшое царство Ас-сува возглавляло коалицию, и поэтому коалицию можно было называть ассувой — подобно тому, как Арцавой называлось то лишь само царство, то вместе со всеми сателлитами и родственными странами.

Приходится предположить, что имя Ассува стояло на одном из поврежденных мест списка, скорее всего на третьем с конца. «Ассува» должно было в греческом языке (после выпадения «в») превратиться в «Ассюя», и многие ученые видят в этом слове первооснову будущего названия материка: Азия {Сгео^асся 1969).

Действительно, в Римской империи провинция Азия охватывала еще только самый запад Малой Азии. Но поскольку главные страны этой полосы (Арцава и страна реки Сеха) в коалиции не участвовали (они выбыли из игры перед тем), а каски «за спиной хеттов» — далеко на севере полуострова, поиски Ассувы сужаются до района Троады. В южной ее части, в пятидесяти километрах от Илиона, на неприступной скале у берега стоял древний город Асе, упомянутый в строке Гомера, которая выпала из стандартного текста «Илиады», но дошла до нас через древние цитаты: «Приходи поближе, приходи к Ассу, если ты спешишь встретить свой конец». Слово «Ассува» образовано с помощью того же суффикса, что и «Арцава», от корня «Асе», и означает «Ассова (страна)». В «Илиаде» Асий — это шурин царя Приама (дядя Александра) и также один из вождей троянской коалиции.

Тогда становится понятным, почему главный герой сопротивления Ассувы хеттам является тезкой Куккуни-са — отца Алаксандуса (разницу имен — в одном звуке «л/н» — можно отнести за счет иноязычной передачи, тем более что звуки эти очень близки). Скорее всего, это представитель той же династии.

14. Кикнос (взгляд со стороны греков). Остается вспомнить ту версию рассказа о малоазийском походе Агамемнона и Ахилла, которая направляла их (якобы из-за их ошибки) к югу от Троады — в Адрамитский залив, на берегу которого и стоит Асе, в Тевтранию, к Пер-гаму. В ней, в той версии, сопротивление местного населения ахейцам возглавлял наряду с Телефом богатырь Кукнос (более позднее чтение — Кюкнос или Кикнос). Это достаточно хорошая греческая передача малоазий-ского имени Куккунис. В Телефе же видят хетгекого бога Телепина, хотя в XIV веке до н. э. жил и царевич Телепину, сын Супиллулиумы I.

Итак, обнаружилось третье реальное зерно эпического повествования об ахейской экспедиции на северо-запад Малой Азии. Ахейский царь отступил из долины реки Сеха — из долины Каика, из края, где Пергам и Асе. Во главе коалиции с многообещающим именем «Азия» стояло семейство Куккуниса-Кукноса. Поэма «Киприя», сохранившая чище «Илиады» эту версию греческого эпоса, сообщает об отступлении ахейцев перед людьми Телефа и Кукноса, хотя и сдабривает горькую истину похвальбами об ущербе противнику (совпадение хетгекого и греческого сообщений об отступлении ахейцев подмечено сразу после опубликования табличек). Пиндар в своих Олимпийских одах (IX, 60) прямо называл это поражением, и Страбон режет правду-матку: «Флот Агамемнона... напавший на Мизию, как если бы это была троянская территория, был принужден к позорному отступлению».

Мы близимся к концу ахейского времени, и все меньше остается надежды на подтверждение великой победы ахейцев в Троянской войне. Ни Илион, ни Троя, ни Пергам не были взяты. На месте Троянской войны вырисовываются растянувшаяся на два века серия вторжений ахейцев в северо-западную часть Малой Азии. Вторжения эти менее удачны, чем на юге, и куда менее масштабны, чем в «Илиаде».

Эпизод четвертый: Перекройка Азии

15. «Прегрешения Мадуватты»: Аттарисия и Мукса (взгляд со стороны хеттов). После Тудхалии IV царствовал Арнуванда III. При нем ахейцы нападали то на его вассала Мадуватту на юго-западе Малой Азии, то вместе с этим переметчивым и мятежным вассалом на другие хеттские владения, в частности на Аласию — Кипр. Это было то самое время, когда ахейцы вместе с трш (населением истинной Трои) беспокоили Египет. Вся эта волна событий, катившихся по южному побережью Малой Азии вплоть до Кипра, подробно описывается в патетическом, гневном и бессильном письме хеггско-го царя своему вассалу, озаглавленном «Прегрешения Мадуватты» (Goetze 1928). Названы и имена вождей, гонявших Мадуватту, а затем стакнувшихся с ним. Это Аттарисия из Аххийявы и Мукса, чья родина не указана.

Аттарисию некоторые исследователи старательно подтягивали к Атрею, основателю микенской династии по Гомеру, отцу вождей ахейской коалиции под Троей (For-rer 1924: 21; Гиндин, Цымбурский 1996: 69-72). Но это имя слишком длинное для Атрея.

С 1950-х годов все документы, относящиеся к этому эпизоду, предложено по лингвистическим основаниям датировать более ранним временем, передвинув их в XV век до н. э. — к царствованиям от Арнуванды I до Супиллулиумы I (Often 1969; Carruba 1977 и др.). Кам-менхубер и ее школа отнеслись к этим новациям отрицательно (Kammenhuber 1979 и др.). Несмотря на поддержку новаторов Шахермейром и Гиндиным (Schacher-теуг 1986: 150-151; Гиндин, Цымбурский 1996: 60-62), более рациональной мне представляется позиция Кам-менхубер, но при этом я исхожу не из языковых и текстологических возражений, а из общей исторической ситуации. Вся обстановка эпизода говорит не о подъеме империи, а о ее упадке.

16. Царь Аданы и его родословная (двойной взгляд из Киликии). В 1946 году в Каратепе (это Киликия, юго-восточный угол Малой Азии) раскопки обнаружили высеченную на привратных скульптурах древней крепости двуязычную надпись. Один и тот же текст был передан финикийскими письменами и хеттскими иероглифами. Иероглифический текст был на лувийском языке, а лу-вийский — западный родственник хеттского, древнейший язык Лидии (Лидия — как раз середина западного побережья Малой Азии). Надпись оставил местный царь IX века до н. э. Аситава(н)да. О себе он сообщает (в иероглифическом тексте), что счастливо правит городом Адана, происходит «из дома Мукши», молится богу Ваалу Керентершскому.

Надпись сразу же стала сенсацией в науке, дав неожиданные соответствия имен.

Царство и народ Адана, Алания, известны хеттам в Киликии (а это юго-восточный угол Малой Азии) с XIV века до н. э. Но финикийский текст именует их «дануна», а дануна — это один из «народов моря», нападавших в XII веке на Египет (днйн), из Египта же прибыл в Грецию мифический родоначальник тиринфской династии Данай, к которому восходит самоназвание греков в «Илиаде»: данаи, данайцы. А народ-то, оказывается, негреческий, живет издавна в Киликии! Когда же и где он произвел такое впечатление на греков, что те возвели к нему свою династию? (Laroche 1958; Arbeitman, Rendsburg 1981).

Еще одно соответствие: Мукша, предок царя, — это, скорее всего, тот самый Мукса, которого хеттская табличка «Прегрешения Мадуватты» упоминает как союзника Аттарисии из Ахийи, врага хеттов. Но в финикийском дублете текста имя этого Муксы пишется иначе: «Мопш».

17. Мопс и Тиресий (взгляд со стороны ахейцев). Тут становится ясно, что это знаменитый герой греческого эпоса Мопс, — здесь тот редкий случай, когда из-за смутной эпической фигуры выступает очень реальный исторический деятель (ВагтеП 1953). В своих языках греки и хетты не имели шипящих звуков, так что заимствованные и приспособленные к восточным языкам иероглифы с шипящими передавали свистящие. А именно в Лидии, на западе Малой Азии, отмечен звуковой переход «к» в «п». Там греки и финикийцы узнали этого героя уже как Мопса, но название города его имени на западе Малой Азии сохранило «к»: Моксуполь; там же обитало и его племя — моксиане.

Гомер не знает Мопса. Но о нем рассказывают очень древние источники, начиная с поэта VII века до н. э. Кал-лина. По этим рассказам, Мопс из Эфеса или Колофона, возможно лидиец, воевал под Троей, но за год до окончания Троянской войны ушел на юг, в Памфилию. Там он основал город Аспенд, другое название — Эсгфадий (сравните имя царя Аситава(н)ды!). В Памфилии (на юге Малой Азии, между Ликией и Киликией) был и культ Ваала Ке-лендерского — того самого бога из надписи Каратепе!

Затем Мопс двинулся в Киликию (в сторону будущего царства Аданы!), основал там Мопсугестию и Мопсукре-ну, после чего отправился походом в Палестину, где и погиб. Палестинская концовка означает, что с Мопсом греческие легенды связывают участие ахейцев в движении «народов моря» на Египет.

Если исключить причастность к Троянской войне (а кого из поздних героев греческие легенды не отправляли под Трою!), территория и направление похода Мопса очень близко совпадают с тем, что известно о двух вождях, которые теснили сначала Мадуватту, а потом — в союзе с ним — хеттов. Главный из двоих — Аттарисия из Аххийи, его спутник — Мукса (Мопс). А ведь и в греческих легендах их двое: Мопс был женат на дочери знаменитого прорицателя Тиресия (вот оно, греческое соответствие Атгарисии!). И уж этого гомеровский эпос знает, но рассказывает о нем не в «Илиаде», а в «Одиссее»: там Одиссей спускается в обиталище мертвых, чтобы встретиться с его тенью и получить предсказание о своей судьбе.

Мопс явно не был греком. Был ли греком Аттарисия-Тиресий, трудно сказать. С одной стороны, имя его стоит особняком среди греческих героев (нет других тиресиев). С другой — его родина, по хеттской аттестации, Аххийя. Возможно, это город Ахайя на Родосе. По археологическим данным, там имелось древнее ахейское население, а родосскую керамику находят в районе Эфеса, в очаге Мопса и Тиресия.

Однако на всем пути от Эфеса до Палестины, судя по россыпям микенской керамики, люди Мопса двигались вместе с ахейцами. Но это уже не те ахейцы, которые сохраняли связь с Грецией и которых хетты называли «аххийява». «Микенская» керамика Киликии и Палестины сильно отличается от подлинно микенской: ее делали либо не чистые греки, либо эллинизированные аборигены, может быть смешанное население. Само название «Памфилия» означает по-гречески «из всех племен». В Киликии сохранилась до времени Геродота память о каких-то «гип-ахайой» («под-ахейцах») (Kretschmer 1932).

В Киликии и в последующем совместном движении к Египту ахейцы и приобрели образ Даная и имя данайцев. Сохранение у греков этого имени означает, что какие-то греки из этого круга вернулись в греческий мир с высоким авторитетом. Кипр, захваченный ахейцами (а по «Прегрешениям Мадуватты» — им и Атгарисием) и сохранивший надолго свою разновидность ахейской культуры, стал известен ассирийцам под названием Я-да-нана («остров данайцев»).

Все эти события и по греческим легендам не включаются в Троянскую войну, они происходили в других местах и в другое время — более позднее. По обстановке, это время рассеяния героев Троянской войны. И то, что в «Одиссее» Тиресий уже мертв, — это почти анахронизм (почти — потому что в гомеровской раскладке Тиресий мог погибнуть после войны, но до возвращения Одиссея).

18. Гибель империи (еще раз взгляд со стороны хеттов). Письмо хеттского царя мятежному вассалу Мадуватте, забывшему, как тот его спасал от ахейцев, полно горечи и заканчивается беспрецедентными для царского величества, для Солнца, словами: «Теперь мне остается визжать, как свинья, а потом умереть».

Арнуванда III был предпоследним на троне Хаттусы. При его преемнике что-то стряслось с Хеттской империей, да и с ахейцами. Что именно — плохо видно. Просто в начале XII века до н. э. запись клинописью в Хаттусе пресеклась, и одновременно были обожжены последние глиняные таблички в Микенах, Пилосе и Кноссе.

19. Как это было (взгляд из Египта). Египетские источники кое-что объясняют. Современник Арнуванды фараон Мернептах отразил то нашествие из Ливии, в котором участвовали ахейцы и трш. Но через три десятилетия, при фараоне Рамсесе III, с ливийцами пришлось сражаться в дельте Нила, отражать их нападение на столицу — Мемфис.

А еще через три года, в 1186 году до н. э., «составился заговор... Все сразу страны пришли в движение, поднялись на войну». Эти враги надвигались не только морем, но и сушей с северо-востока. Они шли из Малой Азии по дуге через Сирию и Палестину и разбили лагерь в Амо-ре, у амореев (Северная Палестина). На египетских рельефах видны их запряженные быками повозки с массивными сплошными колесами и высокими кузовами (такие повозки до сих пор употребляются в Турции, да и быки — малоазийской породы). На повозках женщины и дети. Стало быть, это тоже переселение, миграция.

В числе этих пришельцев — днйн — дануна, а мы уже знаем, какая это пестрая публика. Но кроме днйн и других старых знакомцев здесь появляется несколько новых имен. Из них два известны Гомеру — это плст и тйкр.

Плст — это те, кого древние греки именовали «пеласгами» или «пеласгами» (есть разные написания), а Библия знает как «пуластим» («-им» — древнееврейское окончание существительных множественного числа). В греческом переводе Библии они превратились в «пю-листимйой» (греки добавили свое окончание множественного числа «-йой»), переведенное на русский словом «филистимляне». «Одиссея» знает их на Крите, а Библия сообщает, что пуластим переселились с Крита. Гвардия царя Давида, набранная из филистимлян, называлась «крети». В 1964 году в долине Иордана было раскопано святилище конца XIII века до н. э., рядом с которым в двух помещениях под слоем с керамикой филистимлян найдены четыре таблички с невиданно поздней и упрощенной догреческой («линейное А») письменностью минойского Крита.

Тйкр были известны грекам как «теукры» или «тев-кры». У Гомера Тевкр — брат богатыря Аякса с острова Саламина близ Аттики. В легендах он — основатель другого Саламина, поселения на Кипре. Тот, второй Сала-мин известен египтянам как Слмс с XII века до н. э., но название его принесли на Кипр, конечно, греки с острова Саламин, родины Аякса, прибывшие именно тогда на Кипр вместе с тевкрами (вероятно, людьми Мадуватты). Там эти имена и соединились, а герои породнились — пришлось «побратать» Тевкра с Аяксом.

Оба эти народа — плст и тйкр — изображаются на египетских рельефах одинаково: безбородыми, в пышных головных уборах из перьев, а фигурки и рисунки воинов с таким убором археологи находят во всех местах, к которым приурочены эти два народа (Сирия, Финикия, Саламин на Кипре). Такой же убор Геродот описал у моряков-ликийцев в армии Ксеркса, а ликийцы, по Геродоту, тоже когда-то жили на Крите. История застала их только в Малой Азии, но подобный же убор изображен на Фестском диске XVI века до н. э. (Крит).

Если оба народа родственны ликийцам, то они родственны и лидийцам, того же лувийского корня. И историк Ксанф Лидийский, современник Геродота, сообщает, что лидийцы считают филистимлян выходцами из Лидии. В Библии сохранились слова из языка филистимлян: «ко-ба» (шлем) и «суран» (вождь). Это малоазийское «кубах-хи» и заимствованное греками из Лидии «туран» (позже превратилось в «тюран» и, наконец, в наше «тиран»).

Таким образом, главный очаг этих народов к концу II тысячелетия до н. э. был все-таки на западе и юго-западе Малой Азии. Теперь они наводнили Восточное Средиземноморье.

Из египетских надписей выясняется, что эти северные полчища уже многое успели; «ни одна страна не смогла устоять перед их войсками». В числе погибших государств упоминаются Хатги (Хеттсюое царство), Алашия (Кипр) и другие. Итак, Хеттская империя, основной соперник Египта, перестала существовать. Но это не радует фараона — он дрожит за себя: «Они возложили руки на всю окружность земли». Рельефы изображают морские сражения и бои на суше.

Египет сильно пострадал, утратил многие владения на Левантийском побережье, но устоял. А вот вся Азия оказалась перекроенной. Из юго-западного утла Малой Азии лукка сдвинулись к востоку — их новая территория стала называться Ликией и Ликаонией.

Имя мятежного хеттского вассала Мадуватты дало бы в греческой передаче Мадюата. Оно хорошо становится в начало списка лидийских царей у Геродота: Садюат, Алюат... Значит, где-то тут начинается история Лидийского царства. Кипр стал греческим и сохранил до античного времени древнейшее греческое наречие (ахейское) и видоизмененную крито-микенскую письменность. Но также память о тевкрах (Тевкре).

Данаи-гипахеи осели кроме Киликии и Кипра еще в нескольких местах левантийского побережья. Полагают, что часть их стала одним из двенадцати колен израи-левых — племенем Дана. Поселившись — единственное из двенадцати — у моря, оно вначале чуждалось других, но вскоре растворилось среди евреев {Huxley 1961: 21; Yaden 1965; Jones 1975; Arbeitman, Rendsburg 1981:151-152). Еврейскому языку осталось слово «анавия» (корабль) из греческого «навис».

Неподалеку осели тевкры. Два племени пуластим осели южнее всех, и по ним страна получила название Палестины. С тех пор они стали фигурировать в библейской истории евреев как их соседи. Из филистимлян — Данила, обессилившая Самсона, и побежденный Давидом Голиаф. Его имя звучало на еврейском как Голуат, а имя из того же Лидийского списка — Валуатга, в греческой передаче Алюат. Так что Голиаф — родич Мадуватты и лидийских царей.

Позже все эти северо-западные пришельцы влились в состав еврейского народа, разбавив черноволосую семитскую массу изрядным количеством рыжих и сероглазых.

Итак, почему же ни ахейцы, ни троянцы (трш) уже не упоминаются в надписях Рамсеса Ш? Не дошли до Египта? Но и тевкры и данаи осели по дороге, а египтяне их все же зафиксировали. Скорее причина в другом. Те ма-лоазийские греки, которые пришли сюда с данаями Мопса, выступали под их именем. Ни ахейцы из Греции, ни трш, недавно нападавшие на Египет вместе, уже не участвовали в этом новом движении — их самих оно смяло и смело в сторону. Погиб и запустел также Илион.

Ведь начинался XII век — время гибели ахейских центров Греции. Троянцы же (трш, тросы, жившие некогда в Трое, а не в Илионе) появились позже в Италии в качестве тирсенов-этрусков, и традиция сохранила предание о происхождении этрусков из Трои («Энеида» Вергилия). Историки находят в культуре этрусков много малоазий-ских черт, а лингвисты теперь улавливают родство этрусского языка с языками севера Малой Азии и кавказскими.

Время, в кагором можно было бы искать победы ахейцев над Илионом и Троей, исчерпано. Этих побед просто не было. А поражения были. И общим, генеральным историческим поражением было то, что вся экспансия ахейцев в северо-западную часть малоазийского полуострова не удалась, потерпела провал. Захват этой части Малой Азии, а вместе с тем и освоение Черного моря греками были отложены на полтысячелетия. Как повернулась бы история нашей страны, если бы греческие колонии Причерноморья возникли на пятьсот лет раньше и еще тогда на эти земли пришли крито-микенская письменность, дворцовая архитектура и микенское искусство?

Гиндин Л. А., Цымбурский В. Л. Гомер и история Восточного Средиземноморья. М.: Изд-во «Восточная литература» РАН, 1996.

Томсон Дж. Исследования по истории древнегреческого общества: Доисторический Эгейский мир / Пер. с англ. М.: Прогресс, 1958 (оригинальное издание: 1949).

Arbeitman Y., Rendsburg G. Adana recisited: 30 years later / Archiv Orientälnl, 1981. 49 (2): 145-157.

Barnett R. D. Mopsos // Journal of Hellenic Studies. 1953. 73: 140-143.

Carruba O. Beiträge zur mittelhethitischen Geschichte: Die Tudhaliyas und die Amuwandas // Studi micenei ed egeo-anatolici (Roma). 1977. 18: 137-174.

Cavaignac E. La letter Tavagalava // Revue Hittite et Asianique. 1933. 2/11: 100-104.

Forrer E. Die Griechen in den Boghazkoi-Texten // Mitteilungen der Deutschen Orientalischen Gesellschaft. 1924. 63: 1-22.

Fries C. Homerische Beiträge // Rheinsches Museum für Philologie, 1929. 78.

Georgacas D. J The name “Asia” for the continent: its history and origin//Names (New York). 1969. 17(1): 1-90.

GoetzeA. MadduwattaS. Leipzig, 1928.

Hall H. R. Mursil and Myrtilos // Journal of Hellenic Studies, 1909. 29: 19-22.

Heinhold-Krahner S. Untersuchungen zu Piyamaradu // Orientalia (Pontificum Institution Biblicum). 1983. 52: 81-97; 1986. 55 (1): 47-62.

Huxley G. I. Crete and the Luwians. Oxford: Oxford University Press, 1961.

Jones A. H. Bronze Age civilization: the Philistines and the Danites. Washington D. C. Public Affairs Press, 1975.

Kammenhuber A. Problemen der Textdatierung in der Hethitologie. Heidelberg, 1979.

Kretschmer P. Alaksandus, König von Vilusa// Glotta. 1924. 13: 205-213.

Kretschmer P. Die Hypachäer// Glotta. 1932.31 (3/4): 213-257.

Kretschmer P. Zur Frage de griechischen Namen in den chetiti-schen Texten//Glotta. 1930. 18: 161-170.

Laroche E. Etudes sur les hieroglyphs Hittites. 6. Adana et les Danouniens // Syria. 1958. 35: 263-275.

Luckenbill D. D. A possible occurrence of the name of Alexander in the Boghaz-keui tablets // Classical Philolgist. 1911.6: 85-86.

Otten H. Sprachliche Stellung und Datierung des Madduwattas-Textes // Studien zu den Boghazköi-Texten (Wiesbaden: Harasso-witz). 1969. II: 1-47.

Page D. L. History and the Homeric Iliad. Berkeley; Los Angeles: University of California Press. 1959.

Poisson G. Tantale, roi de Hittites // Revue Archéologique. 5me ser., 1925. XXII (II): 75-94.

Popko M. Zur Datierung des Tawagalawa-Briefes // Altorientalische Forschubgen. 1984. 11(2): 199-203.

Riemschneider M. Augengott und heilige Hochzeit: (Fragen zur vorgriechischen Religion). Leipzig: Koehler und Amelang, 1953.

Riemschneider M. Der Gott im Faß // Antike und Abendland. 1960. 8 (1-2): 7-34.

Schachermeyr F Mykene und das Hithiterreich. Wien, 1986.

Yaden J. „And Dan, Why did he remain in ships“ // Western Galileu and the Galilean coast. Jerusalem: Israel Exploration Society, 1965.

Кто победил в «Илиаде»?

1. Троянский конь. Древность неисчерпаема, потому что современность движется. Возможно ли новое прочтение литературного памятника, который досконально известен уже почти три тысячи лет и о котором написаны десятки тысяч книг и статей?

До раскопок Шлимана Троянская война считалась перелицовкой мифа о борьбе богов природы. Затем сто лет она воспринималась как историческая реальность, а сейчас, после более детального ознакомления с археологическими памятниками и письменными источниками Древнего Востока, снова отходит понемногу в область вымысла. На месте одного удачного похода вырисовывается череда попыток ахейских вождей захватить область проливов — северо-запад Малой Азии, закончившаяся полным провалом. Так сказать, «Илиада» навыворот.

Реальное историческое поражение ахейцев явно не вяжется с победным славословием Гомера. Но возьмем в руки «Илиаду» и «Одиссею». Прочтем их повнимательнее — так, как историки уже давно прочли надписи Рамсеса II о битве с хеттами при Кадеше. Там за пышными самовосхвалениями проступали кое-где горькие факты: египтяне не ожидали нападения, «воины бегали, как овцы», «преступление моих воинов и колесничих, которые бросили меня», «эта далекая страна лицезрела мою победу... когда я был один... и ни единого возницы не было у меня под рукой», «ничтожный царь страны Хатти» направил отборных воинов на пленение фараона, «но я ринулся на них» и пробился из окружения — «сам, без пеших воинов и колесничих». Потом подошли египетские резервы, и после нового боя египтяне отступили—теперь уже в порядке. Такая вот победа...

Обратимся же к Гомеру. Чем оканчивается повествование об осаде Илиона в старшей из двух поэм — «Илиаде?» По сути, ничем. «Илиада» не описывает взятие и разгром Илиона. Лишь «Одиссея», составленная позже, а также другие поэмы троянского цикла — «Малая Илиада», «Разрушение Илиона» — рассказывают о том, как завершилась Троянская война. И как же она завершилась?

Ахейцы, простояв под Троей-Илионом девять лет, на десятый год (конечно, мифическое число) вынуждены были снять осаду и, вернувшись на корабли, отплыть. По логике, это и есть конец, и этот конец — поражение.

Но эпический певец не может с ним примириться. И вот появляется (приставляется сбоку) совершенно сказочный эпизод с троянским конем — прощальным даром данайцев городу (Maczewski 1909; Knight 1931; 1933; Andersen 1977; Абаев 1984). Они-де лишь притворно примирились с поражением, а ночью вернулись, уповая на свою военную хитрость. И она дала успех.

Вставной характер этого эпизода виден уже из того, что в окончательном тексте «Одиссеи» соединены две, очевидно сначала существовавшие отдельно версии. Деревянный конь, доставленный в город, был «начинен» «лучшими из ахейцев», которые ночью вышли из него и бросились на спящих троянцев. Этого вполне достаточно для овладения воротами изнутри и успешного прорыва. Но, сверх того, троянцы, чтобы протащить огромного коня в город, разобрали крепостную стену (ворота были слишком низки), и греки, вернувшиеся на кораблях, смогли пройти в Илион сквозь пролом в стене. Но ведь в таком случае начинять коня воинами даже и не нужно было.

По обеим версиям, стена не была ни пробита осаждавшими, ни взята ими с боя. А вот наличие готового пролома в стене примечательно. Проницательный австрийский ученый Фриц Шахермейер, анализируя эпизод с троянским конем, напомнил, что конь — животное, посвященное Посейдону, его воплощение. А судя по расшифрованным табличкам микенской письменности, у ахейских греков именно Посейдон, а не Зевс был главой пантеона, и он же был главным богом Ионийского союза тех греческих городов Малой Азии, в которых завершалось формирование гомеровского эпоса. Посейдон отвечал у греков за землетрясения (которые объясняли движением воды под землей). Он «сотрясатель земли». По Гомеру, Посейдон — страстный сторонник ахейцев, враг Илиона. Память о страшном землетрясении, разрушившем стены шестого города на холме Гиссарлык в XIII веке до н. э. (сейчас некоторые ученые относят это землетрясение ко второй половине XII века до н. э.), по мнению Шахермей-ера, еще была жива в Троаде VIII—VII веков до н. э. (БсИа-сИегтеуг 1950).

Тут не все гладко. Эпическая легенда в этом эпизоде не упоминает Посейдона, весь же замысел приписывает Афине, которая и заботится о его исполнении: насылает змей (священных животных богини) на жреца Лаокоона и его сыновей за то, что жрец призывал троянцев низринуть деревянного коня с обрыва и даже ударил в него копьем. Лаокоон с сыновьями, опутанные змеями, — любимый сюжет скульпторов с тех пор. Но вот конь — действительно священное животное Посейдона.

Шахермейер хотел объяснить гомеровский рассказ о победе ахейцев ссылкой на землетрясение. Но, видимо, память о землетрясении, если она сохранялась, лишь подсказала, как ввести победу в повествование о реальности, в которой победы не было.

2. Предчувствия. В «Илиаде» не раз повторяется предсказание, звучащее в переводе Н. Гнедича так: «Будет некогда день, и погибнет священная Троя» (в греческом оригинале — Илион). Это предсказание не должно удивлять, коль скоро по сюжету всего троянского цикла война все-таки завершается взятием Илиона-Трои. Удивительно другое: вся «Илиада» густо насыщена зловещими предчувствиями ахейцев относительно их собственного грядущего поражения, и это не может быть ничем, кроме по нечаянности не убранных остатков начального повествования, следов исторической реальности.

Во второй песни «Илиады» Зевс посылает вождю ахейцев Агамемнону вещий сон о скорой победе греков над троянцами, но сон этот «Илиада» называет обманным. В восьмой песни Афина, смиряясь перед волей Зевса, хранящего от беды Илион, уверяет:

Но милосердуем мы об ахеянах, доблестных воях,

Кои, судьбу их жестокую скоро исполнив, погибнут...

Мы лишь советы внушим аргивянам, да храбрые мужи

В Трое погибнут не все под твоим сокрушительным гневом

(VIII, 33-37).

Ей вторит Гера, в точности повторяя эти строки (VIII, 464-468).

Над волей всех богов, включая и Зевса, у Гомера стоял рок. Ему должны были повиноваться и боги. Что же гласил рок?

Зевс распростер, промыслитель, весы золотые; на них он Бросил два жребия Смерти, в сон погружающей долгий: Жребий троян конеборных и меднооружных данаев;

Взял посредине и поднял: данайских сынов преклонился День роковой, данайских сынов до земли многоплодной Жребий спустился, троян же до звездного неба вознесся. Страшно грянул от Иды Кронид и перун, по лазури, Пламенный бросил в ахейские рати; ахейцы, увидя,

Все изумились, покрылися лица их ужасом бледным

(VIII, 69-77).

Это в VIII песни. В XX песни Зевс говорит об Ахилле: «Сам я страшусь, да, судьбе вопреки, не разрушит он Трои» (XX, 30). Судьбе вопреки! Это можно понимать так, что не Ахиллу суждено разрушить город, но можно и так, что вообще не судьба ахейцам дождаться гибели города. Второе толкование согласуется с речами Агамемнона и Ахилла. Агамемнон говорит в девятой песни:

Други, вожди и властители мудрые храбрых данаев,

Зевс громовержец меня уловил в неизбежную гибель! Пагубный! прежде обетом и знаменьем сам предназначил Мне возвратиться рушителем Трои высокотвердынной; Ныне же злое прельщение он совершил и велит мне В Аргос бесславным бежать, погубившему столько народа!

(IX, 17-22)

Ему вторит и Ахилл! Он тоже собирается отплыть, и не один:

Я и другим воеводам ахейским советую то же:

В домы отсюда отплыть; никогда вы конца не дождетесь Трои высокой: над нею перунов метатель Кронион Руку свою распростер... (IX, 417—420)

Все это истолковывается обычно как художественные приемы, предназначенные оттенить бесстрашие Диомеда, спорящего с Агамемноном, и значение Ахилла. Резонное толкование, и оно было бы единственным и достаточным, если бы отблески грядущего поражения не были так многочисленны и не складывались в систему, охватывающую помыслы всех в «Илиаде» — героев, богов и судьбы. Эта глубинная система проступает сквозь славословие ахейским героям и перечни их побед.

3. Возвращение. Об этом догадывались еще античные критики, и не всех объявляли зоилами. Дион Хри-состом (Златоуст), знаменитый философ и оратор I века н. э., родившийся в Малой Азии (в Вифинии) и подвизавшийся в Риме, в своей «Илионской речи» подозревал Гомера в стремлении приукрасить и скрыть страшную неудачу, постигшую греческое войско под стенами Илиона. Он полагал, что древние-то хорошо знали истинную историю этой катастрофы. Победители не возвращаются в такой обстановке всеобщей ненависти и презрения, как персонажи троянского эпоса. Современные авторы, Гиндин и Цымбурский (Гиндин, Цымбурский 1996: 170), пишут об этой позиции Диона так: «Пытаясь уличить Гомера в фальсификации, Дион на деле предлагает свое, крайне вульгаризированное толкование доминирующей идеи троянских сказаний: победа над Илионом означала надлом, кризис в истории ахейского мира. Микенская Греция, оказывается, обречена погибнуть вслед за Троей».

Представляется, что Дион Хрисостом был ближе к истине, чем современные авторы, в толковании троянских сказаний.

Мы можем только догадываться, какими были реальные экспедиции ахейских вождей под стены Илиона и Трои, сколь непохожими на эту великолепную победную эпопею. Но современники и сородичи участников знали, с чем те возвратились. И встретили соответственно. Уже в «Одиссее» Фемий пел пирующим женихам Пенелопы о «печальном (плачевном, злосчастном) возвращении ахейцев» из-под Трои. Из хода дальнейших событий, донесенных преданием, явствует, что участники войны вернулись отнюдь не победителями: тех встречают действительно не так.

Сразу по взятии города братья Агамемнон и Менелай рассорились по пустячному поводу — решая, когда отплывать, и разделились. Флот Менелая и его спутников первым отплыл к ближайшему острову, и там от них откололся Одиссей — вернулся к Агамемнону. У следующего острова новая ссора развела Менелая с Нестором и Диомедом. С каждым отделились его корабли. Флот рассеялся.

Главный вождь коалиции Агамемнон вместе со своими сподвижниками был убит сразу же по возвращении, его жена досталась новому царю, и власть в Микенах перешла к другой династии. Менелая занесло в Египет, и он много лет не мог попасть домой. Диомед, второй после Ахилла герой коалиции, тоже, вернувшись, нашел у своей жены нового супруга. Они посягнули на его жизнь, а он прибег к защите алтаря Геры, затем отбыл в изгнание в Италию. Меда, жена Идоменея, царя Крита, также не сохранила верности мужу. Одиссей, царь Итаки, не мог попасть домой; на его жену и трон претендовали соседние царьки или вельможи.

Многие герои похода — Мопс и другие — предпочли вообще домой не возвращаться. Еще за год до окончания войны Мопс ушел в поход на юг. Амфилох и Калхант оставили свои корабли возле руин Илиона и подались пешком к Мопсу. Двинувшись дальше, их отряды осели на берегах Малой Азии, Сирии и Палестины. Коалиция рассыпалась, и это было как бы прелюдией к страшной картине гибели всего ахейского мира.

4. История в эпосе. Героический эпос — вообще очень специфический жанр, и происхождение его далеко от формирования исторических записей. В нем слились мифологические сюжеты с легендами (Мелетинский 1963). Для героического эпоса вообще притягательны военные поражения своего народа. В эпосе они преодолеваются тем, что, оставаясь трагическими, преобразуются в блистательные победы. При этом реальным историческим зерном может послужить и незначительный эпизод, если он оказался чувствительным для национального самолюбия и пришелся на критический период истории, на эпоху катастрофы, когда духовное преодоление кризиса остро необходимо.

«Песнь о Роланде» (XII век н. э.) обращается к незначительному эпизоду войны, которую вел Карл Великий, — истреблению посланного им отряда басками в Ронсевальском ущелье в 778 году. Поэма подменяет хри-стиан-басков арабами-сарацинами и дополняет эпизод всесокрушающим отмщением Карла сарацинам. В сербском эпосе центральное событие борьбы с турками, катастрофическое поражение от турок на Косовом поле, изложено неверно (прославляется ничтожный кралевич Марко), зато воспевается взятие юнаками Стамбула—событие, которого никогда не было.

Киевская Русь успешно сдерживала напор печенегов и половцев, хотя порою терпела и поражения в борьбе. Но эти враги забыты народом, и богатыри фольклорного князя Владимира Красное Солнышко воюют только с чудовищами и с татарами. О татаро-монголах осталась тяжелая память. Орда победила и на столетия установила свое иго, но в русских былинах киевские богатыри всегда побеждают. Русский богатырь хватает татарина за ноги и побивает им, как булавой, татарское войско. Куда махнет он татарином — там улица, махнет другой раз — переулочек. А татарского ига вроде и не было.

Все компоненты такого же творчества налицо и в эпосе о Троянской войне: дальний романтический поход, сведенный в легенде из нескольких реальных и пришедшийся на конец золотого века ахейской экспансии. Правда, это был один из многих подобных маршрутов (ахейцы нападали ведь и на Египет, на Кипр, на хеттов), но именно этот напор окончился неудачей! А сразу же за тем — Темные века греческой истории, эпоха потрясающей национальной катастрофы, крушение основных центров, общий упадок культуры, когда само выживание и сохранение народа было поставлено под вопрос.

Можно спорить о том, сколь важным было поражение под Илионом в действительной истории Эгейского мира и смежных регионов. Но оно явно было чувствительным для национального самолюбия и, главное, пришлось на самую грань эпох. Тяжелые воспоминания о постыдной неудаче терзали участников экспансии, заставляли их снова и снова возвращаться к этому недавнему прошлому, чтобы хотя бы в своих рассказах задним числом «исправлять» историю.

Конечно, события в самой Греции были не светлее: пожары в Микенах, стерт с лица земли Пилос, нет уже дворцов с их сокровищами и фресками, повсюду мятежи, междоусобицы и нашествия врагов... Но эту близкую очевидность не прикроешь пышным словом, а Троя — за морем. Легко тому врать, кто за морем бывал.

Бедственному настоящему противопоставлялось как идеал все более светлевшее и очищавшееся от жалких истин прошлое. Постепенно, но довольно быстро дело очищения переходило от «бывалых людей» — героев и очевидцев событий — к певцам-аэдам. Повествование обогащалось за счет фольклорных мотивов, подвергалось структурным изменениям по законам жанра. Так родилась та Троянская война, которая дошла до нас в изложении нескольких поэм Троянского цикла... Чуть было не сказал: «Илиады», но вовремя удержался.

5. «Илиада» и «Ахиллеида». Но почему же главное произведение Троянского цикла «Илиада» не оканчивается победой ахейцев? Почему поэма об осаде Илио-на — «Илиада» — вообще не охватывает ни начало, ни конец войны? Можно было бы думать, что «Илиада» создавалась и воспринималась лишь как часть целостного сказания, одно из средних звеньев эпического цикла. Но это не так.

«Илиада» резко отличается от других поэм цикла (за исключением «Одиссеи») концентрированностью событий и величиной. Сравним с «Киприями». Там в одиннадцати песнях последовательно описаны девять первых лет войны. Здесь в двадцати четырех песнях — девять дней, выбранные из двух месяцев десятого года войны. Там — хроника войны, пусть и далекая от реальности, здесь — один эпизод, несомненно выдуманный, превращен в сюжет трагической поэмы. В самой «Илиаде» мы находим части, явно перенесенные туда из сказаний о начале войны: «Каталог кораблей» (подробный перечень ахейской коалиции в момент отплытия из Греции, включая тех участников, которые к десятому году войны были уже убиты или уехали), «Обзор со стены» (царь Приам впервые — это на десятый-то год войны! — видит ахейских вождей), поединок Менелая с Парисом за Прекрасную Елену (в древности так начинались сражения).

В конце античной эпохи из всех поэм троянского цикла только «Илиаду» и «Одиссею» стали считать произведениями легендарного Гомера (еще во времена Геродота, тр есть в V веке до н. э., этому певцу приписывали весь троянский цикл!).

«Илиада» стала для всех эллинов учебником жизни. Один из героев Ксенофонта, историка и философа IV века до н. э., говорит: «Мой отец, заботясь, чтобы я сделался хорошим человеком, заставил меня выучить поэмы Гомера, и теперь я мог бы произнести всю „Илиаду“ и „Одиссею“ наизусть».

Дошедшая до нас «Илиада» — поэма о Троянской войне; такое утверждение можно встретить в любой современной книге о Гомере. А ведь оно неверно. «Илиада» — не о войне. Война в ней — только фон и канва.

Еще в XIX веке ученые заметили, что хотя война завязалась из-за похищения жены Менелая, Прекрасной Елены, но главный герой поэмы — не царь Спарты Ме-нелай и не его старший брат Агамемнон, верховный вождь ахеян, а царь небольшого северного царства мир-мидонян юный Ахилл. Он самый грозный воин ахейцев, и сюжет поэмы закручен вокруг него. Правда, на сюжет нанизаны посторонние события, вставные эпизоды, но из этого конгломерата можно вычленить первоначальную стройную и небольшую песнь. Англичанин Дж. Грот назвал ее «Ахиллеидой» и счел древнейшим слоем эпической ткани. Фундаментальный и трезвый швед М. Нильсон мимоходом заметил, что эта особая песнь скорее относится к более поздним слоям эпоса, древние же использованы для вставок (и мне это представляется очень верным).

Сюжет поэмы — ссора двух ахейских вождей, Ахилла и Агамемнона, во время осады города. Причина ссоры, ее развитие и результат — этим определен стержень сюжета, этим обусловлены и границы поэмы.

Верховный вождь ахейцев Агамемнон отказался вернуть жрецу Аполлона за выкуп свою пленницу — дочь жреца. По молитве жреца Аполлон наслал мор на ахейское войско. Узнав от прорицателя причину бедствия, один из союзных царей, Ахилл, лучший воин ахейцев, на общем собрании призвал Агамемнона вернуть деву жрецу. Агамемнон последовал призыву, но, разозлившись, властью верховного вождя отнял у самого Ахилла пленницу, которую тот получил при дележе военной добычи. Обиженный Ахилл отстранился от военных действий и умолил Зевса покарать ахейцев — дать перевес врагам.

Гнев, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына...

Последствия ссоры оказались бедственными. Троянцы во главе с Гектором пробились к ахейским кораблям и подожгли один из них, стремясь лишить ахейцев возможности бегства. Вместо Ахилла навстречу врагам вышел его любимец Патрокл и пал от руки могучего Гектора. Пылая жаждой мести за друга, Ахилл наконец помирился с Агамемноном. Оба сокрушаются при виде тяжких последствий ссоры, повод которой представляется им теперь мелким, сетуют на свое ослепление. В новом бою Ахилл убил Гектора, но это не исцеляет его скорбь. Мщение свершено — можно ли считать это победой Ахилла? Вряд ли. «Гнев, богиня, воспой...» Но тут стилистическая неточность перевода. В греческом подлиннике стоит ме-ним аэйде — «пой о гневе» (точнее, «об обиде»), и у строки есть продолжение: «который ахеянам тысячи бедствий соделал». Поэма не воспевает Ахиллов гнев, поэма его осуждает.

Все заканчивается похоронами Патрокла и душевным обновлением Ахилла. Чувство вины в смерти друга так потрясло Ахилла, что сердце его смягчилось, и он согласился выдать тело Гектора отцу его, Приаму, для почетного погребения.

В целом это сюжет самостоятельный, законченный и типичный. По греческому миру ходило много подобных песен. Так, в «Илиаде» же перелагается рассказ об обиде и гневе Мелеагра, в «Одиссее» упоминается ссора Одиссея с Ахиллом на пиру, в «Эфиопиде» излагалась ссора Одиссея с Аяксом, окончившаяся самоубийством Аякса (эта ссора упоминается и в «Одиссее»).

Что породило всю эту серию однотипных песен о ссорах героев, ссорах вождей на радость врагу? Прежде всего, конечно, сама действительность. Раздоры мелких царьков были характерны для периода нового становления государственности в выходившем из Темных веков греческом мире.

Какая же сила настоятельно обращала взоры поэтов VIII—VII веков до н. э. на враждующих вождей? Какая сила подняла поэму о ссоре над сказаниями о ходе великой войны, даже над песнями о победе, развернула именно ее в грандиозную эпопею и сохранила на века?

6. Суд Аполлона. С самой завязки поэмы, с первых ее стихов судьей и учителем выступает бог Аполлон. Это он насылает моровую язву на ахейское воинство за жадность, жестокосердие и непочтительность (к его жрецу) верховного вождя Агамемнона. Он же неустанно вредит Ахиллу и поддерживает до самого последнего часа его противника Гектора. Он в самом конце поэмы призывает всех остальных богов усмирить Ахилла, измывающегося над трупом Гектора, и внушить яростному герою сдержанность и чуткость. Это он предопределил гибель Патрокла, мощной дланью ударив его в спину и сорвав доспехи в поединке с Гектором. И в конце концов (уже вне «Илиады») это он стрелой Париса убьет Ахилла. В сущности, его жрец Хрис с красным венцом своего бога на жезле оказывается единственным, хотя и незаметным, победителем в «Илиаде»: чураясь обеих враждующих сторон (он не ахеец и не троянец), Хрис получает свою дочь, а вместе с нею корабль Одиссея привозит в его обитель «стотельчую жертву» — гекатомбу.

В гомеровскую эпоху (УШ-УП века до н. э.) культ Аполлона, новый для греков, был уже широко распространен. Главных его святилищ было два: на острове Делос и в Дельфах. Это могущественные духовные центры, влияние которых распространялось на весь греческий мир и даже за его пределы.

В Дельфах (тогдашнее название святилища — Пифо) находился знаменитый оракул Аполлона. На месте, где, по мифу, Аполлон совершил свой главный подвиг — убил змея Пифона (или Питона), жрецы показывали «ом-фал» — округлый камень, «пуп земли». Неподалеку в пещере над скальной расселиной, из которой вырывались сернистые пары, на треножнике восседала жрица Пифия. Одурманенная парами, Пифия изрекала бессвязные слова, жрецы составляли из них стихотворные фразы и сообщали тем, кто обратился за советом или предсказанием. Часто это были цари, и спрашивали они о важнейших государственных делах, просили совета и по международной политике.

Дельфийский храм, куда стекались богатейшие дары от царей и знати, стал оплотом и идейным центром аристократических родов в их борьбе против растущих и крепнущих демократических учреждений и порядков в греческих государствах. Для того чтобы выстоять в этой борьбе, требовалось сплочение своевольных и необузданных аристократов, и жречество Аполлона выступило с решительным осуждением раздоров и стычек между благородными с проповедью сдержанности, владения собой, самоограничения (ГЯг1те1ег 1939; Ое/гаскн 1954). «Познай самого себя»,— было начертано на фронтоне дельфийского храма Аполлона. И — «Ничего сверх меры».

Вот те идеи, которые требовали художественного воплощения и проецировались на эпическую древность. Отношения между знатными родами выступали как отношения между их родоначальниками. Вот почему песни о гибельности раздоров между древними героями стали очень злободневными и всячески поощрялись жрецами Аполлона, как и ориентирующейся на эти идеи знатью.

Творцы эпоса часто пели и кормились при дворе, это откровенно рисует и гомеровский эпос. Цари, князья, их военные дружины — вот главные заказчики эпических песен. Певцы славили достоинства вождей и знатных воинов, пели о подвигах их предков, стараясь смотреть на мир тазами своих благодетелей. У Гомера власть царя — от бога. Цари божественно красивы — все до единого, даже цари врагов. Воин, который выступает против царя, не может быть красивым: он плешив, горбат и т. п. (таков мятежник Ферсит). «*Раб нерадив», если же раб ведет себя достойно, как свинопас Эвмей, — то выясняется, что он благородного происхождения — сын иноземного царя, случайно попавший в рабство. Когда в «Одиссее» изображаются певцы-аэды, Фемий при дворе Одиссея, слепой Демодок при дворе Алкиноя, тут можно разглядеть нечто вроде автопортрета.

Второй центр Аполлонова культа — храм на Делосе, где, по мифу, бог родился. Делос проводил ежегодные празднества в честь Аполлона с атлетическими соревнованиями и с состязаниями певцов, на которые они съезжались со всех концов греческого мира. Здесь увенчивались лаврами лучшие. Жрецы Аполлона получали возможность вести отбор, поощрять и стимулировать угодные им идеи в эпическом творчестве. В конце VII века до н. э. здесь побывал, по его собственным словам о себе, «слепой певец со скалистого Хиоса», автор древней части гомеровского гимна Аполлону.

Возможно, этому певцу (к сожалению, он, представляясь слушателям, не указал своего имени) принадлежит и окончательное оформление гомеровского эпоса. Кстати, остров Хиос — обитель Гомеридов, клана певцов.

7. Певец, народ и история. Певцы пели о знати. Но сами они были выходцами из простого народа. Англичанин А. Плэт подметил любопытную особенность в гомеровских поэмах. Когда поэт описывает события своего сюжета, он много и подробно говорит об оружии, кровавых ранах, жестоких убийствах, о сокровищах и дорогих конях. Но часто он вводит развернутые художественные сравнения (около ста восьмидесяти в «Илиаде», сорока — в «Одиссее»), чтобы представить выпуклее, живее и конкретнее те или иные моменты и детали, чтобы слушатели их как бы увидели и ощутили. Так вот когда он вводит такие сравнения, он никогда не прибегает к образам из сферы войны и дворцового быта — она ему, оказывается, чужда. Поясняя и живописуя войну, сравнивает ее события с пахотой, молотьбой, доением, с трудовыми операциями ремесленников и т. п. Это то, что ему самому ближе и понятнее. Аякса в бою сравнивает с ослом в огороде {Platt 1896). Такими образами он как бы поясняет для себя (и не только для себя) то, что ему самому непривычно — и только ли ему?

И во дворцах-то слушали певцов не только вельможи, но и стоявшие поодаль слуги — люди того же происхождения, что и сам певец. А много ли было певцов, которые могли бы ограничиваться услаждением знати на царских пирах? Певцы выступали и для простых горожан, пели на народных праздниках и на похоронах — таких певцов тоже рисует гомеровский эпос. Они исполняли тут и другие песни, и те, что пели во дворцах, — если простонародные песни могли быть неинтересны вельможам, то поэмы о войнах и отношениях между вождями затрагивали судьбы всего народа, касались всех и каждого. Все это поддерживало в сознании певца те чувства и оценки, которые он впитал с молоком матери.

Простым людям раздоры царьков несли разорение и бессмысленную гибель, оставляя древнюю родину и освоенные колонистами земли беззащитными против нападений пиратов и соседних государств. Так что для народных масс тяга к единству родственных племен была естественной. Единство было не в узких интересах знати, а на благо всему народу. В основе такой солидарности лежало появившееся осознание общности языка, культуры и происхождения.

В «Илиаде» и «Одиссее» это осознание проявляется в том, что хотя многие греческие племена и государства выступают в эпосе под собственными именами — все эти мирмидоняне Ахилла, кефалленцы Одиссея, пилос-цы Нестора и прочие, — но это когда речь идет о каждом народце отдельно или о взаимоотношениях вождей. Как только же открывается картина общего собрания или битвы с троянцами, все греческие племена выступают под общим именем.

Язык еще не дал тогда такое имя творцам гомеровского эпоса, и они использовали для этой цели некоторые из более узких обозначений, взяв их от самых почитаемых и представительных сил материковой Греции — от ведущего племени древности («ахейцы»), от династии Данаидов («данайцы») и от вознесшегося в 1Х-УШ веках до н. э. на Пелопоннесе города-государства Аргос («аргивяне»). Слово «Эллада» тогда еще обозначало лишь небольшую область на севере греческого мира, но у Гомера уже есть проблески его будущего расширения: в «Одиссее» несколько раз говорится о пространстве «всего Аргоса и Эллады», а иногда в «Илиаде» участники коалиции объединяются под именем «пан-эллиной» — «все-эллинов». Этого не требовала идея единения вождей, аристократов. Здесь эпос опирается на народное самосознание. В «Илиаде» победила идея единства греческого этноса

Историческое значение «Слова о полку Игореве» Маркс видел в том, что для русских князей это был призыв к единению перед самым нашествием монголов. Подходя с той же меркой к «Илиаде», можно усмотреть в ней призыв к единению всех греческих племен в борьбе за освоение и защиту Эгейского мира от складывающихся на востоке все более крупных и грозных империй, армии которых волнами лавы катились на запад. Фригия, Лидия, Мидия, Персия... Призыв прозвучал своевременно: за век-два до самого опасного, персидского нашествия. И не пропал даром. Отстояв свою цивилизацию, греки сохранили для будущего мира разработанные наиболее полно для того времени основы демократии и культуру, в которой человек стал мерой всех вещей.

Призыв к единению был естественным образом сопряжен в «Илиаде» с прославлением взаимопонимания, сдержанности и человечности, и уже в ней самой это требование было распространено на контакты между народами, даже воюющими. Коль скоро так, этот призыв звучит злободневно и без малого три тысячи лет спустя — как обращенный ко всему человечеству в самый ответственный и опасный час его истории.

Абаев В. Троянский конь: кавказские параллели // Литературная Осетия. 1984. № 63. С. 99-109; № 64. С. 115-126.

Гиндин Л. А., Цымбурский В. Л. Гомер и история Восточного Средиземноморья. М.: Изд-во «Восточная литература» РАН, 1996.

Мелетинский Е. М. Происхождение героического эпоса. М.: Наука, 1963.

Andersen 0. Odisseus and the wooden horse // Symbolae Oslo-enses. 1977. 52: 5-18.

Defradas J. Les thèmes de la propagande delfique. Paris: Klincksieck, 1954.

Dirlmeyer F. Apollon, Gott und Erzieher des hellenischen Adels //Archiv für Religionswissenschaft. 1939. 36: 237-255 (ne-репечат. в: Dirlmeyer F. Ausgewählte Schriften zu Dichtung und Philosophie der Griechen / Görgemanns H. (Hrsg.). Heidelberg: Carl Winter Universität. 1970: 31-48).

Knight W F. J. Epilegomena to the wooden horse // Classical Philology. 1931. 26: 412^120.

Knight W.F.J. The wooden horse at the gate of Troy // Classical Journal. 1933. 28: 254-262.

Maczewski Prz. Konik zwierzyniecki w Troi // Lud. 1909. XV: 211-216.

Platt A. Homer’s similes // The Journal of Philology. 1896. 24: 28-35.

Schachermeyr F Poseydon und die Entstehung des griechischen Götterglaubens. Salzburg, 1950.

Альтернатива достойному погребению

1. Как погребают героев. При чтении «Илиады» мой глаз археолога, естественно, особо отмечал археологические сюжеты — предметы вооружения, сосуды, погребения.

В конце «Илиады» дважды подробно описаны похороны героя. В предпоследней (XXIII) песни ахейцы хоронят Патрокла, а в последней (XXIV) троянцы погребают выкупленный труп Гектора.

Оплакивая Патрокла, его друг Ахилл отказался умываться и стричься. Усевшимся близ его корабля соратникам он учредил великий похоронный пир.

Множество сильных тельцов под ударом железа ревело,

Вкруг поражаемых; множество коз и агнцев блеющих;

Множество туком цветущих закланных свиней белоклыких

Окрест разложено было на ярком огне обжигаться:

Кровь как из чанов лилася вокруг Менетидова тела

(XXIII, 30-34).

Назавтра с вершин свезли на берег срубленные дубы и сложили на берегу громаду бревен для погребального костра — там, где будет курган. Затем воины Ахилла препоясались медным оружием, взошли по двое на колесницы (боец и возница) и начали торжественное шествие. Впереди несли труп Патрокла, весь покрытый срезанными и посвященными покойному волосами его друзей. Поднеся труп к месту костра, опустили. Там срезал свои волосы и Ахилл, вложив их в руки покойному. Затем часть народа отошла к кораблям готовить вечерю, а погребатели зажгли костер, сверху положили мертвого. Заколов множество тучных овец и волов, жиром их Ахилл обложил тело Патрокла с ног до головы, а туши разбросал вокруг.

Там же расставил он с медом и со светлым елеем кувшины, Все их к одру прислонив; четырех он коней гордовыйных С страшною силой поверг на костер, глубоко стеная. Девять псов у царя, при столе его вскормленных, было; Двух и из них заколол и на сруб обезглавленных бросил; Бросил туда ж и двенадцать троянских юношей славных, Медью убив их... (XXIII, 170-176)

Тут Ахилл возопил, обращаясь к милому другу:

Радуйся, храбрый Патрокл, и в Аидовом радуйся доме!

Все для тебя совершаю я, что совершить обрекался: Пленных двенадцать юношей, Трои сынов знаменитых, Всех с тобою огонь истребит; но Приамова сына,

Гектора, нет! не огню на пожрание — псам я оставлю!

(XXIII, 179-183)

Всю ночь горел погребальный костер, а Ахилл, «черпая кубком двудонным вино из сосуда златого, окрест костра возливал» (XXIII, 219-220). К утру костер угас, пепел оросили багряным вином, затем собрали кости Патрокла и, вложив их в золотую урну, поместили ее «в кущу», укрыли тонкой пеленой, возвели над нею невысокий курган с тем, чтобы впоследствии (это было пожелание Ахилла) в ту же урну положить и кости Ахилла, а затем уже досыпать курган до размера великого холма. Затем Ахилл усадил сподвижников в круг и, вынесши богатые дары, учредил погребальные игры в память Пат-рокла — ристания колесниц, кулачные бои, борьбу, метание копья, железного диска, стрельбу из лука. Победителям были розданы награды.

Так был погребен Патрокл, друг Ахилла.

Гектора же, выкупив у Ахилла, отец привез в Трою. Там, положив его на пышно устроенном ложе, подле него поместили «певцов, начинателей плача». Певцы, голосом мрачным песни плачевные пели, а женщины им вторили стоном. Приводятся тексты плачей супруги (Андромахи), матери (Гекубы) и золовки (Елены). Затем свезли множество леса, вынесли тело Гектора, возложили на костер, который горел всю ночь. Поутру его угасили багряным вином, собрали кости и вложили в золотой ковчег,

...Тонким обвивши покровом, блистающим пурпуром

свежим.

Так опустили в могилу глубокую и, заложивши,

Сверху огромными частыми камнями плотно устлали;

После курган насыпали... (XXIV, 796-799)

И разошлись. Затем собрались снова для блистательного пира. «Так погребали они конеборного Гектора тело» (XXIV, 804).

Это описание похорон подтверждается археологическими раскопками, но не эпохи предполагаемой Троянской войны (XIII век до н. э.), а эпохи жизни самих создателей эпоса — Гомера или гомеровских певцов (VIII— VII до н. э.). Собственно, в обоих описанных случаях это один погребальный обряд. То, что похороны ахейца Патрокл а и троянца Гектора описываются почти одинаково, частично можно отнести за счет широкого распространения сходных обрядов по Эгейскому миру, а больше — за счет обычного для фольклора уподобления всех соседних народов своему привычному быту. Троянцы ведь и между собой говорят в греческом эпосе по-гречески, чего в реальности быть не могло. В русском фольклоре все недруги (татары и др.) тоже говорят между собой по-русски и придерживаются русских обычаев.

2. Каменная риза Париса. Итак, во всем гомеровском эпосе (в его нынешнем облике) мертвых героев сжигают. Примеров полно. Кроме названных (похороны Патрокла и Гектора — песни XXIII и XXIV), можно привести и другие — урну, в которую предполагалось поместить прах Ахилла (XXIII, 92); коллективные погребения ахейцев и троянцев во время перемирия — «мертвых своих на костер полагали» (VII, 424—437); в рассказе Феникса упоминаются погребальные костры (IX, 546). Это в «Илиаде». Есть и в «Одиссее» — погребения Эльпенора и Антиклеи (XI, 74—75,218-222).

Все эти погребения находят хорошее соответствие в археологических раскопках. Результаты кремации обнаружены под курганами VIII века до н. э. на Кипре, в греческой (эвбейской) колонии Питекусе в Италии (Coldstream 1977: 349-350).

Но есть в «Илиаде» отдельные места, в которых можно уловить следы других способов погребения, до сих пор не замеченные учеными. Это в песнях о двух поединках выдающихся героев — главных зачинщиков войны: Менелая с Парисом (песнь III) и Парисова брата Гектора с великим богатырем Аяксом (песнь VII).

При выходе на единоборство Парис поначалу смалодушничал — подался назад. Гектор возмутился и попрекнул брата: из-за тебя затеяна война, а ты не осмелился противусгать тому, у кого похитил жену! Троянцы и без того были слишком к тебе снисходительны.

...Слишком робок троянский народ, иль давно б уже был ты

Каменной ризой одет, злополучий толиких виновник!

(III, 56-57)

Во всех ученых комментариях, какие мне довелось читать, эту метафору Гектора толкуют так: давно бы уже был ты побит камнями. То есть: ты был бы забит и забросан камнями. Есть даже специальная статья, посвященная многочисленным параллелям подобной трактовки в мировой истории культуры — «Побивание камнями как наказание» (Шгге11909).

Но у Гомера не бывает таких надуманных метафор, основанных на дальних ассоциациях: дескать, забросанный камнями Парис будет выглядеть как одетый в каменную одежду. Даже для современности подобная метафора оказывается очень вычурной и отнюдь не доходчивой. «Одеты камнем» Ольги Форш — это не побитые камнями, а находящиеся в тюремных камерах. Выражение «медной ризой покрыта» есть у Геродота (I, 47-48). Оно содержится в оракуле, который Пифия изрекла Крезу и который был высказан гекзаметром. Раскрывается это выражение у Геродота достаточно прямолинейно: «в медном котле под медной крышкой».

У Аполлония Родосского (I, 691) есть схожее с гомеровской «каменной ризой» выражение «землей одеться». Значит оно «быть погребенным». Сходный, достаточно прямой смысл должно иметь и гомеровское выражение «каменной ризой одет». Это, несомненно, вид погребения, хорошо представленный в археологии Греции. Каменные ящики, каменные кисты (или цисты) — вот что имеет в виду эпический поэт.

Погребение в каменном ящике было типичным для всего греческого материка и для многих островов вокруг Греции в субмикенское время. Так у археологов называется время упадка ахейской цивилизации в результате варварского нашествия с севера — почти весь XII век и начало XI (1125-1025 годы) до н. э. Скелеты этого времени лежат скорченными в каменных ящиках. Таким оставался способ погребения у греков еще и в протогеометрическое время. Так у археологов называется период зарождения геометрического стиля в керамической росписи. Это почти весь XI и весь X век до н. э. В протогео-мегрическое время погребения в каменных ящиках были распространены по всей греческой территории, кроме Аттики и Родоса, — там уже начала применяться кремация. А для северного Пелопоннеса (где Ахайя и Арголида с Микенами) и северной цепочки Кикладских островов каменные ящики применялись и в начале геометрического времени, то есть уже в начале ЕХ века — впритык к гомеровскому времени (Аг^готкоя 1968: 54-62, 73, 106-109; Вошек 1969: 97-99, 123-126,142, 178-180).

Ясно, что это место «Илиады» удержало в памяти популярный прежде (кое-где еще сравнительно недавно для гомеровского времени) способ погребения.

3. Неуязвимость Аякса. Если мы выйдем за пределы «Илиады», то обнаружим, что один из главных ахейских героев, Аякс Теламоний, великий Аякс, не был сожжен. Подобно другим древнейшим героям, которые должны были остаться по смерти среди богов — Гераклу, Эдипу, Амфиараю, Эрехтею, — он покончил жизнь самоубийством. Обидевшись за то, что доспехи павшего Ахилла достались не ему, а Одиссею, он закололся мечом, подаренным Гектором, и Агамемнон запретил предавать его огню. Единственный из всех, кто погиб под Троей, он похоронен в гробу или саркофаге — об этом рассказывалось в «Малой Илиаде» (Аполлодор, Эпит. V, 7; Прокл, 4).

Правда, это событие совершенно неизвестно «Илиаде» — в ней никогда и ничем не выдается, что оно должно произойти. Это в отличие от предстоящей гибели Ахилла, которая предсказывается неоднократно. Нет и намека на будущую ссору Аякса с Одиссеем, которая приведет к столь печальному концу. Напротив, они вместе идут к Ахиллу посольством, вместе уговаривают Ахилла Только сама связь этих двух фигур, разрешившаяся их спором, в «Илиаде» наличествует. Но уже в «Одиссее» об этом споре упоминается (XI, 542-567).

Молчание «Илиады» не означает, что идеи о самоубийстве Аякса не было, когда слагалась «Илиада» или эпопея, из которой она вычленена (Вготтег 1985). Неудачная тяжба героя с Одиссеем, гнев на него Афины, сумасшествие героя, обида и последовавшее самоубийство представляют Аякса в унизительном виде и, следовательно, отражают тенденцию, враждебную Аяксу Тела-монию. За этим нужно видеть враждебность его потомкам (хотя бы и воображаемым). В политической борьбе греческих государств такие ситуации встречались нередко, и певцы придерживались той или иной ориентации. Певцы «Малой Илиады» проводили враждебную Аяксу линию, певцы «Илиады» предпочли другую традицию.

В «Малой Илиаде» отрицательное отношение к Аяксу четко выражает Агамемнон. Но Э. Бете подметил, что недовольство Агамемнона склочностью и самоубийством Аякса не исконно в повествовании. Это поздняя мотивировка запрета сжечь тело Аякса (Bethe 1927: 121-122). Ведь ингумация (то есть «трупоположение», как выражаются археологи) никогда не была у греков срамом или наказанием. С другой стороны, и отказ в сожжении опасен. Ведь сожжение полагалось всем, даже врагам, — иначе душе покойного будет неспокойно, но от этого и с оставшимися в живых могут случиться неприятности {Rohde 1894; Mylonas 1948; Nilsson 1968: 174-197).

Объяснение судьбы тела Аякса Бете находит в посмертной судьбе лапифа Кенея: кентавры вдавили его камнем в землю, ибо он неуязвим для оружия. Аякс тоже неуязвим — об этом рассказывают Пандар (Истм., 47, 53 и схол.), Эсхил (83) и Ликофрон (455). «Илиада» либо знает о его неуязвимости, либо несет на себе следы былого знания: Аякса нет среди раненых вождей, хотя ранены основные герои греков (Агамемнон, Диомед, Одиссей). Аякса вообще никогда не ранят в поэме. Он неуязвим и, значит, должен уйти в землю неповрежденным, тело его не должно быть разрушено ничем — в том числе и огнем. В своей могиле на берегу Геллеспонта, где его святилище, он будет ждать паломников — там будет покоиться не прах его, а нетленное тело (ВеПкоЫ 1911).

Возможно, эта идея как-то сказывалась на способе погребения Аякса. Но ей противоречит тот факт, что Аякс все-таки заколол себя мечом. На мой взгляд, главная причина несожжения Аякса в ином. Аякс — особая фигура среди героев «Илиады». В отличие от прочих вождей «Илиады», Аякс воюет всегда один, не ведет в бой свой отряд. Для гомеровского времени он был уже былинным богатырем. У него древние, неупотреби-мые для других героев эпитеты. У него башенный щит, употреблявшийся только в ахейское время — не позже XIII века до н. э. Аякс — пеший богатырь, совершенно не использующий колесниц, а они уже в XVI веке до н. э. были атрибутом героического оснащения (изображались на стелах микенских шахтных гробниц). Глубокая древность — вот что сказалось на способе его погребения.

Просто старый способ погребения столь прочно ассоциировался с его образом, что хоронить Аякса певцы должны были, как встарь, без сожжения. Наряду с Аяксом эта особенность погребения проступает однажды мельком и применительно к его врагу в поединке — Гектору. Вряд ли сожжение имеется в виду в таком его высказывании: «Но да погибну и буду засыпан я перстью земною» (VI, 464).

Применительно к древнейшим героям «уходы в землю» — модификация той реликтовой идеи, что мертвое тело нужно предавать земле, а не огню. Это правило сохраняло силу в геометрическое и даже гомеровское время для эолийских (то есть северных) областей Греции, но в Аттике, на островах и, возможно, в Ионии в эту эпоху уже господствовала кремация.

Здесь уместно отметить, что древние формы погребения сосредоточены в двух песнях «Илиады», очень схожих. Они описывают поединки весьма древних героев (Парис, Аякс, близки к ним по древности Гектор и Мене-лай) и вообще выделяются в «Илиаде» в некое древнее ядро (Клейн 1992; 1998:160-211).

4. В корысть пернатым и псам. А теперь вернемся к «Илиаде» и кремации. Обратим внимание на клятву Ахилла (кстати, так и не исполненную) бросить труп Гектора, убийцы Патрокла, не в костер, пусть даже в качестве жертвы, а псам на съедение.

При чтении «Илиады» трудно не заметить, как часто повторяется одно фольклорное клише. Очень часто вместо прямого упоминания смерти (в угрозе или предсказании, предвидении и т. п.) певец говорит о том, что героя съедят собаки и птицы. Один из исследователей художественных приемов Гомера называет эту формулу традиционным перифразом смерти у Гомера (Сахарный 1976: 165). С этого даже начинается Илиада:

Гнев, богиня, воспой Ахиллеса Пелеева сына

Грозный, который ахеянам тысячи бедствий соделал:

Многие души могучие славных героев низринул

В мрачный Аид и самих распростер их в корысть

плотоядным

Птицам окрестным и псам... (I, 1-5)

Угроза Агамемнона трусу:

В стане ахейском ему не укрыться от псов и пернатых!

(II, 393)

Афина предсказывает:

О! не один и троянец насытит псов и пернатых Телом и туком своим... (VIII, 379-380)

Гектор о трусе:

Мертвое тело ни братья, ни сестры огня не сподобят,

Но троянские псы растерзают его перед градом

(XV, 349-350).

Он же Ахиллу:

О! не давай ты меня на терзание псам мирмидонским

(XXII, 339).

Ахилл отвечает:

Нет, человеческий сын от твоей головы не отгонит

Псов пожирающих!..

Птицы твой труп и псы мирмидонские весь растерзают!

(XXII, 348-349, 354)

Можно было бы подумать, что у Гомера это просто оригинальный художественный образ смерти без погребения, когда покойник брошен на произвол судьбы, но в таком случае естественно было бы ожидать, что труп станет пищей хищных птиц, трупных мух и червей, но вряд ли собак, еще того маловероятнее — собак самого умершего. Между тем вот какою предвидит свою смерть царь Приам:

Псы и меня самого перед дверью моей напоследок,

Алчные, будут терзать...

Сторожевые собаки, их выкормил сам у столов я, —

Крови напившись моей, одурелые, лягут у двери

(XXII, 67-70; пер. В. В. Вересаева).

Столь частое упоминание именно этой судьбы для погибших, которые не удостоены должного погребения, рождает подозрение, что такое обхождение с покойниками тоже было каким-то ритуалом. Но ритуалом необычным — либо рассчитанным на особый вид покойников (тех, кто не заслуживает достойного погребения), либо ритуалом, давно выбывшим из обихода, отвергнутым, ставшим скверной альтернативой положенному, общепринятому, освященному религией ритуалу. По многим основаниям последнее предположение представляется мне наиболее реалистичным.

5. Арийское обращение с трупами. Главным основанием для такого предположения является тот факт, что именно такой способ обращения с трупами соплеменников существовал и в гомеровское время, и позже у ближайших родственников греческого народа—ариев. Ариями в науке принято именовать отнюдь не самозваных «нордических арийцев» германского нацизма, то есть германцев, а тех, кто и сам себя исстари так именовал. А так себя называли всегда обитатели Индии — значительная их часть (индоарии), а также многие народности Ирана (наименование Иран и является иным вариантом слова «арьян» — Aryan).

Индоарии и иранцы — близкие родственники по языку, а в древности их предки были еще ближе. Священные гимны древних индоариев Ригведа и священная книга древних иранцев Авеста очень близки между собой по языку. Примерно как русский, белорусский и украинский. Из прочих языков индоевропейской семьи к ним ближе всего греческий. Они, пожалуй, не столь близки друг другу, как все славянские между собой (русский, польский, чешский, болгарский), но все же не очень далеко ушли от такой близости. Во всяком случае, они ближе друг другу, чем русский с немецким или английским.

Близки между собой и мифологии этих народов — греческого с арийскими. Греческому Зевсу соответствует индоарийский Дьяус, греческому кентавру — индоарийский Гандхарва и иранский Гандарева, греческой амврозии — индоарийский напиток амрита, греческим сыновьям Зевса Диоскурам соответствуют индоарийские конники Ашвины, многие мифы схожи по деталям сюжета.

Есть немало причин предполагать существование в прошлом народа, который, выделившись из индоевропейского пранарода, был общим предком для греков, индоариев и иранцев. Я называю этот народ грекоариями. Общим предком прежде всего по языку, но также и по мифологии и культуре. Существовал этот народ в бронзовом веке к северу от Индии, Ирана и Греции, предположительно в степной полосе между Дунаем и Уралом.

Так что если у ариев есть некие древние обычаи, то схожие можно искать и у предков греков.

Из ариев наиболее ярко и отчетливо обычай выставления трупов на съедение птицам и собакам представлен у иранцев (\¥Штап-СгаЬом/зка 1934).

6. Выставление у иранцев. В разные эпохи и разных местах у народов, относимых к иранской ветви ариев, применялись разные способы погребения — каменные ящики, срубы, выставление трупа для объедания птицами и собаками. Но цель этих разных форм у иранцев была одна — предохранить чистые стихии (землю, воду и огонь) от осквернения мертвечиной. Это была одна погребальная концепция, и по ней видна преемственность иранцев, несмотря на разные формы реализации этой концепции.

В одной из книг Авесты, Видевдате, запечатлена зоро-астрийская похоронная обрядность сасанидского времени (III-VII века н. э.), но отражены местами и более ранние традиции. Предусмотрен был в Видевдате ряд строгих мер, которые бы предохранили землю, огонь и воду от соприкосновения с мертвым телом — от загрязнения и осквернения (КаттепИиЬег 1958; НитЫасИ 1961). Вопрос Заратуштры: «„Создатель мира телесного, о Чистый, что, во-вторых, неприятнее всего этой земле?“ На это отвечал Ахура Мазда: „Когда в ней погребают множество умерших собак и умерших людей“» (Видевдат (далее — Вд.), III, 25-27). Детально назначались наказания за такой грех осквернения, а также искупительные и очистительные меры в случаях, если грех не достиг степени непростительного.

Покойников полагалось выносить на возвышенные места или на специальные сооружения — дахмы, где бы труп был доступен собакам и птицам (Вд. VI, 92-94) или только птицам (Вд. V, 1). Заратуштра вопрошал бога: «„Создатель! Куца должны мы выносить тела покойников, о Ахура Мазда, и куда должны мы их класть?“ На это отвечал Ахура Мазда: „На самые высокие местности, о святой Заратуштра, где их скорее заметят пожирающие падаль собаки и пожирающие падаль птицы“» (Вд. VI, 92-94). Дахма должна быть сооружена «на местности, о которой известно, что там всегда находятся питающиеся трупами собаки и птицы» (Вд. VIII, 10). В другом месте сказано, что на дахме нужно держать мертвеца «до тех пор, пока птицы не объедят труп» (Вд. V, 1), — здесь собаки, в других местах первые, не упомянуты вовсе. Труп только для птиц.

В зимнее время или в непогоду разрешалось хранить трупы в катах — («домах») специальных подземных постройках — до лучшей погоды или до весны, когда прилетают птицы (Вд. V, 42—44), после чего требовалось непременно выставить покойников. После того как собаки или птицы объели мясо, а дождевая вода омыла кости (Вд. V, 15-20), они становились незагрязняющими (Вд. VIII, 33-34). После этого кости нужно было собрать и поместить в костехранилище —уздана (Вд. VI, 49-51). Но если на это не было средств, то разрешалось оставить кости на земле, суконной подстилке или подушке.

Упомянуты профессиональные «носильщики трупов» — насасалары (Вд. III, 14—22; VIII, 26), каста отверженных. Собаки же, хотя и возились с трупами, приравнивались к чистым людям: и хоронили их одинаково, и за убийство тех или других грозила равная кара — смертная казнь.

Подробные перечни отступлений от правил и детализация наказаний за это показывают, что в сасанидскую эпоху в реальном обиходе далеко не повсеместно и не всеми в иранском ареале соблюдалась догматическая зороастрийская обрядность. Старые местные традиции продолжали проявляться, сторонние влияния проникали в зороастрийскую среду. Но в основном нормы Видевда-та отражали тогдашнюю реальность (Стависский 1952; Рапопорт 1971; Литвинский 1972а, 19726).

Наблюдения иностранцев, хоть и очень обрывочные, подтверждают эту картину.

В начале VII века н. э., т. е. в конце сасанидского периода, в Согдиане, т. е. на окраине зороастрийского ареала, побывал китайский посол Вэй-цзе. В его отчете так описываются похоронные обряды согдийцев: «Вне главного города живет отдельно более двухсот семейств, специально занимающихся погребением; они построили в уединенном месте особое сооружение, где воспитывают собак; когда кто-нибудь умирает, они берут тело и помещают в этом сооружении, где его и поедают собаки; затем они собирают кости и хоронят их в (особой) погребальной процессии, но не кладут их (при этом) в гроб» (Иностранцев 1909: 114 со ссылкой на Е. Chavannes). Здесь явно описаны дахма и насасалары — сословие «носильщиков трупов».

Нечто подобное китайцы узнали тогда же и о коренной Персии. В «Истории Северных Дворов» (IV-V1 века) записано: в Бо-сы (так китайцы именовали Персию) «умерших более бросают в горах, а траур носят один месяц. Вне резиденции есть сословие людей, отдельно живущих. Они занимаются погребением умерших и считаются нечистыми. Если идут на городской рынок, то дают знать о себе, потрясая бубенчиками». Подобные же сведения содержатся в дошедшей от VI века истории династии Вэй (V век до н. э. — III век н. э.), а также в историях династий Суй (конец VI — начало VII века) и Тан (VII-VIII века).

Агафий в сочинении «О царствовании Юстиниана» (II, 23) сообщает, что в сасанидском Иране тело умершего выносят за город для растерзания зверями и птицами. Если собаки или птицы быстро растерзают труп, значит, душа покойника ушла в рай, если медленно — судьба ее плачевна. Смертельно больных тоже выносят за город, оставляя на съедение хищным зверям и птицам (такую поспешную предусмотрительность знает и Видевдат, хотя только применительно к «носильщикам трупов» — Вд. III, 14—22). Об обряде выставления в сасанидском Иране упоминает и Прокопий Кесарийский (I, 11 ).

Юстин в «Эпитеме сочинения Помпея Трога» (X, 1,3,5) пишет о парфянах: «Погребение у них обыкновенно заменяется растерзанием трупов птицами или собаками; голые кости потом засыпают землей». По археологическим данным, в Средней Азии, где оссуарии были широко распространены в течение целого тысячелетия, появились они и стали входить в обиход только в IV—III веках до н. э. {Раппопорт 1971).

Есть и другие народы арийского ареала, практиковавшие в последние века до новой эры — начале новой эры схожий похоронный обряд. О бактрийцах Страбон (XI, 11, 3) сообщает, ссылаясь на Онесикрита, побывавшего у них: «Лица, сделавшиеся негодными по старости или по причине болезни, выбрасываются у них живыми на съедение собакам, нарочно для этой цели содержимым; на туземном языке собаки эти называются могильщиками, за стенами главного города бактров чисто, но внутри стен большая часть города переполнена человеческими костями. Александр упразднил этот обычай». То же самое рассказывает Цицерон в «Тускуланских беседах» (I, 45, 108) о гирканцах, присовокупляя, что общественные собаки содержатся только для бедных, а богатые воспитывают для этого собственных собак благородной породы. По Диодору (XVII, СУ, 1-2), такой обычай был и у ори-тов, живших на подступах к низовьям Инда. Кстати, рядом с ними жили тогда парсы, впоследствии частично переселившиеся в Индию и сохранившие зороастрий-скую религию до наших дней.

Сведения Страбона (XI, 9. 3, 8) о каспиях, восходящие к III веку до н. э., имеют небольшое отличие от изложенных в отношении к поедающим трупы животным: «Каспии, — сообщает Страбон, — морят голодом лиц, проживших более семидесяти лет, а потом выбрасывают их в пустынные места, при этом издали наблюдают за трупом: если он стащен с носилок птицами, то покойник считается блаженным; если дикими зверями или собаками, то менее блаженным; если же не будет стащен никем, то считается несчастным». Те же сведения о каспиях — у Порфирия («О воздержании» IV, 21) и Евсевия (1,4,7). Характерная деталь страбоновского сообщения — предпочтение птиц собакам — соответствует одной из тенденций Видевдата, уже отмеченной.

Как обстояло дело с похоронной обрядностью в зоро-астрийском ареале еще на несколько веков раньше, в ахе-менидское время, мы узнаем от Геродота Геродот (1,140) сообщает: у магов «труп предают погребению только после того, как его растерзают хищные птицы или собаки... Я достоверно знаю, что маги соблюдают этот обычай. Они ведь делают это совершенно открыто». То же, но менее полно (без упоминания собак) сообщает и Страбон о Мидии (XV, 3, 20). И о персах, по Геродоту, ходят такие слухи, но сами они скрывают свои похоронные обычаи, а то, что известно достоверно, носит другой характер. Маги же были племенем, из которого набирались жрецы Мидии и Персии. То, что известно Геродоту еще об их обычаях (приравнение убийства собаки к убийству человека, фанатичное истребление насекомых и пресмыкающихся), соответствует зороастрийским нормам.

Проследить обычай выставления у иранцев в глубь времен по прямым свидетельствам иностранцев можно лишь до Геродота включительно, далее наблюдение обрывается. Между тем зороастризм гораздо древнее (Зарату-штра жил задолго до ахеменидов, современные исследователи склоняются к очень большому удревнению начала Авесты — Гаг), а маздеистские представления, питавшие его, — еще древнее. Но входил ли обряд выставления в эти древнейшие слои маздеизма?

Дахмы и узданы не прослеживаются глубже начала железного века, но в эпоху бронзы по всему Заволжью, При-уралью и Средней Азии применялись деревянные срубы и каменные ящики — идея та же, предохранить землю и другие чистые стихии от соприкосновения с мертвечиной. А птицы и собаки? Расчлененные кости также случаются, но не как массовый обряд.

Во всяком случае, собаки глубоко вошли в арийскую мифологию. В Авесте и у парсов, сохранивших зороаст-рийскую религию, есть обряд сагдид («взгляд собаки»): к умирающему подводят собаку, чтобы она смотрела на него, — это отгоняет злых духов (Миллер 1876; Каттеп-huber 1958). Наиболее пригодной для этой цели считается собака «четырехглазая», т. е. со светлыми пятнами над глазами, и «златоухая» (т. е. желтоухая). Видимо, предполагалось, что такая собака лучше видит и слышит, то есть может скорее углядеть и услышать злых духов, чтобы отогнать их, не упустит и душу умершего. Поверье очень старое. В Видевдате (VII, 1-3) отмечено, что уже сам взгляд собаки отгоняет от трупа ведьму Друг Насу, имеющую облик «яростной мухи с торчащими коленями и хвостом, исполненной грязи». В Видевдате же (XIX, 30) повествуется, что на мосту Чинват покойного встречает дева с двумя собаками и тут грешники низвергаются в преисподнюю.

Птицы же считались вместилищами и воплощениями душ умерших. Для них устраивались специальные поилки. Пищу и воду, которую ставили около тела, поглощали прилетающие птицы.

Выставление покойников птицам и собакам — явно давний и укорененный способ погребения у иранцев.

7. Выставление у индоариев. Но у индоариев времен Ригведы и позже была другая погребальная концепция. Там не требовалось соблюдать запрет на соприкосновение стихий с мертвым телом. Основной погребальный обряд у современных индийцев — кремация. После сожжения покойника принято ссыпать прах в реку. В Ригве-де и брахманах, однако, сохраняются и следы другой традиции — ингумации, предания трупа земле. Если Авеста запрещала осквернять землю мертвечиной, то Ригведа, наоборот, призывала землю ласково принять покойника, обнять его и упокоить. Он должен был раствориться в земле. Индийцы засыпали покойника сырой землей и даже разрезали саван, чтобы ничто не мешало воссоединению. Этим индоарии отличались от иранцев.

Тем не менее идея выставления трупа покойникам существовала когда-то и у них, видимо, в предшествующие Ригведе времена. От нее оставались пережитки. В Атхарваведе (АВ, XVIII, 2, 34) упоминается выставление трупов:

Тех, которые сожжены, и тех, которые рассеяны, и тех,

которые воздвигнуты,

Всех этих отцов, о Агни, спусти вниз вкусить приношение.

Слово «воздвигнуты» толкуется индийскими учеными как «выставлены наверху (на деревьях или в пещерах)» (Капе 1941, 1:232). О таксилах, живших за Индом, в Пенджабе, Страбон (XV, 1,62) сообщает: «Трупы выбрасываются у них на съедение коршунам».

Пережиток выставления сохранялся у индоариев и в первой половине I тысячелетия до н. э. В одной из древнейших глав Законов Ману (V, 69) на случай смерти ребенка, не достигшего двух лет, дана следующая рекомендация: «Для него не должен производиться огненный обряд, не должно производиться возлияние воды; оставив его в лесу, как полено, им (родственникам) надо поститься три дня». В религиозной системе исторических индоариев этот способ захоронения явно играет незначительную роль, но всегда ли он был на заднем плане и как давно он вошел в эту систему (не позднее ли это включение), еще предстоит выяснить.

В индоарийском фольклоре сохранились представления о роли птиц в смертный час. В джатаке об Ушинаре (Махабхарата, III, 131, 197; XII, 32; Чария-питака и др.) герой, спасая голубя (птицу бога смерти) от сокола, стал отрезать и скармливать соколу куски своего тела, достаточные для компенсации по весу (то есть приносил себя в жертву), но голубь неизменно оказывался тяжелее, — пока на костях Ушинары не осталось плоти. Ушинара — из рода Ану, то есть не-ариев.

В похоронной обрядности индоариев нет обряда саг-дид и не сохранилось прямых указаний на поедание трупов собаками, но в мифологии две собаки — спутники бога смерти Ямы, вполне подобные двум авестийским собакам у моста Чинват, в царстве Йимы, — должны были отыскивать души умирающих для немедленного их препровождения в мир предков, и это собаки «четырехглазые» (то есть с пятнами над глазами). Таким образом, есть все основания предполагать, что общие предки обеих групп ариев отдавали трупы собакам, но ко времени Вед и Авесты у иранцев этот обычай сохранился лучше, чем у индоариев.

Зато в Индии лучше сохранилась основная идея, которая лежала в основе всех этих погребальных обрядов, — идея возрождения в новом теле, идея реинкарнации, связанная с сансарой — общим учением о круговороте жизни через бесконечный ряд реинкарнаций (новых воплощений). Желания предохранить стихии от осквернения мертвечиной, столь сильные у иранцев, — сопутствующие идеи. Представления о мире умерших, мире предков как своего рода хранилище, запаснике вышедших из обихода душ и источнике душ для новых рождений были распространены в Древнем мире вообще, например у кельтов (Перу 2000), у орфиков и пифагорейцев в Древней Греции. По мнению ряда исследователей, идея сансары — Переселения душ с многократными новыми телесными воплощениями (реинкарнациями) появилась у индоариев поздно — в послеведийский период (Бонгард-Левин, Ильин 1985: 180-181).

С этим трудно согласиться. К позднему времени относится лишь развитие этой идеи в развернутое учение с принципом воздаяния в будущей жизни за накопление благодати (кармы) за благие деяния в этой жизни. Мировоззренческая же основа этого учения — идея о сохранении души и ее вселении в новые организмы (метемпсихоз) — есть уже в Ригведе. В одном ее похоронном гимне, правда позднем (РВ X, 16, 3-5), говорится о вселении способностей умершего в солнце, ветер, землю и воду, а телесной субстанции — в живые существа (растения) с последующим возвращением в человеческую жизнь. «Они возвращаются... Затем они родятся здесь» (Чхандо-гья-упанишада, V, 10, 5). Те же представления покоятся в основе мифа о первочеловеке Пуруше, из разных частей тела которого родятся варны людей, а также боги и животные. Он должен умереть, чтобы родились они. Этому мифу соответствует древнеиранский миф о Первочеловеке и Первоскоте.

Таким образом, разные формы похоронных обрядов, порождавшие разные эсхатологические концепции, имели одну главную цель — обеспечить душе бессмертие и благополучные новые возвращения в будущих рождениях, а телу — наоборот, полный и окончательный уход из жизни, без возможности воскрешения и воздействия на жизнь и здоровье живых.

В Индии же погребальный культ пережил больше трансформаций, чем в иранском ареале. Роль собак в погребальной обрядности рано сошла на нет; и даже отношение к собакам стало двойственным: появилось и негативное (Литвинский 1981:101). Так, в сансаре только грешни-

ки возрождаются в лоне собаки. При жертвоприношении коня представитель низшей касты должен убить «четырех-глазую собаку» как воплощение злых сил. Но все же в Бри-хадараньяка-упанишаде (I, 12, 1-5) описывается удгитха собак — подобно жрецам, они поют хвалу богу, ходя друг за дружкой вкруговую, причем каждая держится зубами за хвост предыдущей. Поскольку в реальности собаки так не ходят, да и петь, держа хвост в зубах, не могут, вся сцена явно вырвана из какого-то мифа. Видимо, до изменения отношения к собакам они в Индии почитались и в погребальном культе участвовали.

8. Чем кормили Цербера? Более того, приходится отнести истоки этого погребального обряда и связанных с ним мифологических представлений в еще более глубокую индоевропейскую древность, так как трехглавый пес Кербер (Цербер) стережет у древних греков мост через поток Стикс в мир умерших, а древние изображения Кербера — двухглавые, соответствуют двум собакам Ямы, имя же пса совпадает с именем одной из собак Ямы — Карбара или Шарбара (Immisch 1890-1894; Bloomfield 1905; Felten 1975; Молева 2002). В Македонии до сих пор заядлым врагом вампира (оборотня, злого духа, овладевшего мертвецом) слывет четверок — «четырехглазый» пес, а «четырехглазым» он считается, если у него завитки шерсти над глазами (Gimbutas 1974: 171). Демонические существа греков Керы (духи смерти, похищающие души покойников) и Эринии (богини мести) имеют облик полуженщин-полусобак, поедающих трупы (,Scholz 1937).

Вот в эту картину великолепно вписывается гомеровское клише посмертной судьбы недостойных покойников — быть брошенными собакам и птицам на съедение. Угрозы Ахилла и Гектора трусам, мстительные пророче-ства Ахилла Гектору и прочее — все это очень похоже на зороастрийское описание смерти. Вот пример из пехлевийского сочинения Менок Храд: «В конце концов к тебе придет смерть; собаки и птицы растерзают твой труп, и бренные кости упадут на землю» (SBE, XXIV: 116). Конечно, в зороастрийском сочинении это представлено как нормальное будущее, а в Илиаде — как пугающая альтернатива благому огненному захоронению. Что ж, всякой религии свойственно изображать прежние обряды как скверные, отвратительные, противоположные истинным, но, увы, вполне реальные. Они остаются в народном сознании, только с противоположным знаком — минусом вместо плюса.

А взять опасливое предвидение Приама—как его растерзают собственные сторожевые собаки, им самим выкормленные: напьются его крови и, одурелые, лягут у двери. Как тут не вспомнить сообщение Цицерона о богатых гирканцах, которые содержали собственных собак для того, чтобы стать по смерти их пищей! В греческой мифологии память о подобных явлениях куца приглушеннее: Актеон был разорван собственными псами, но этому подыскано оправдание — он превращен Артемидой в оленя, и псы не распознали в нем человека, хозяина. А вот фольклорные обороты речи в «Илиаде» оказались архаичнее.

В ахейских гробницах не раз обнаруживаются костяки собак (Блаватская 1976: 72). В Фивах в дромосе склепа их шесть. Л. Палмер выделяет среди микенских богов териоморфного бога-пса Куне {Palmer 1983: 283— 287, 295-296).

9. Грифы и души. Странно, каким свежим предстает в сознании ионийского аэда VIII века до н. э. это народное греческое представление о посмертной судьбе, в то время как реальную основу для такого представления у греков мы должны отнести минимум еще на тысячу лет в глубь времен. Ведь до современной Гомеру кремации с урно-вым захоронением в кургане у греков были камерные и купольные могилы с целыми скелетами, до того — шахтные могилы, еще раньше — среднеэлладские каменные ящики (кисты); и лишь в V-IV тысячелетии где-то на Балканах и Дунае предки греков могли практиковать выставление трупов собакам и птицам — там, где действительно в это время существовали культуры, известные археологам только по поселениям, культуры без могил (круг культур крашеной керамики).

Если такая цепкость и свежесть народной памяти покажется нереальной, то стоило бы припомнить, что мы сами ныне провожаем покойника словами «Мир праху твоему», хотя перед нами обычно отнюдь не прах (порошок, пепел), а от сожжения славянами покойников (VII век и раньше) нас отделяет более тысячи лет.

Только ли у греков этот обычай в преистории? Германцы, почитавшие Имира, родственного Йиме и Яме, сохранили поверье о том, что «четырехглазая» собака, с белыми пятнами над глазами, лучше в качестве сторожа (Wuttke 1900: 127). Н. Н. Белецкая (Белецкая 1978) по фольклорным рудиментам реконструировала обряд выставления («вывозы») стариков у славян в далеком прошлом, подобный бактрийскому и сассанидско-иранскому. Германские и славянские рудименты обряда гораздо слабее древнегреческих, да и позже зафиксированы. Видимо, это решительно говорит о давнем прекращении обряда у этих народов и о том, что следы его остались от общеиндоевропейского наследия {Schierath 1954) или от более узкого наследия юго-восточной ветви индоевропейцев.

Последнее более вероятно. Германские и славянские переживания возможно отнести на счет заимствований. То есть это не общеиндоевропейское наследие. Грекоарии же, то есть юго-восточная ветвь индоевропейцев (предки греков, ариев, армян и палеобалканских народов), могли получить эту традицию от земледельческих культур с крашеной керамикой Балканского полуострова, доходивших до Днепра. Эти культуры, практически не оставившие погребений, вероятно, практиковали некий вид выставления. К такому толкованию трипольских изображений собак приблизился в 20-е годы XX века еще Э. Вильке, трактовавший собак как «трупопожирающих демонов» (Wilke 1923: 103). Возможно, это не демоны, а реальные собаки, пожиравшие трупы. В трипольской культуре вообще собаки занимают очень видное место в репертуаре керамической росписи {Маркевич 1981: 159; Энеолит СССР 1982: 217, 244, табл. LLXXVIII, 164, LXXXI; Енциклопедія... 2004: 393). Можно привести «фризы» с изображением собак на трипольских сосудах из Валя Лупулуй и Варваров-ки — четыре собаки идут вкруговую по плечикам сосуда (Dinu 1957; Маркевич 1981:рис. 28, 1 и 29, 1-2). Не хватает только хвостов в зубах, чтобы воспринять эти «фризы» как иллюстрации индийской удгитхи собак.

А в истоках этой погребальной традиции нужно поместить неолитический Чатал-Хююк (VII-VI тыс. до н. э.) с его святилищами. В одном из них поражают изображения огромных хищных птиц, откусывающих головы людям в воздухе. На другом изображении те же птицы слетелись к обезглавленным покойникам на высоких деревянных башнях с лестницами. Поистине башни молчания — дахмы! Сцена как будто иллюстрирует Ви-девдат. А ведь это за пять тысяч лет до Авесты! У птиц внутри видны проглоченные бабочковидные души. На третьей картине те же птицы, но с открытыми клювами изображены по сторонам беременных женщин, у которых внутри четко показаны те самые души как младенцы. По-видимому, птицы только что их вложили. Это та самая идея птиц, не просто отнимающих жизнь, унося душу, но делающих это, поедая человеческую плоть, и передающих души для возрождения женщинам. Раскопавший Чатал-Хююк английский археолог Меллаарт, трактующий этих черных и красных птиц как грифов или ястребов, увидел за этими сценами практику скармливания трупов птицам {МеИааН 1967; Антонова 1990). Мне представляется, что здесь можно усмотреть и начало идеи сансары.

Являлись ли эти начальные культуры индоевропейскими? Некоторые ученые склонны считать, что являлись. Но такая концепция наталкивается на большие противоречия, и, скорее всего, это культуры неиндоевропейского населения. В таком случае здесь улавливается религиозная традиция, сформировавшаяся у оседлого земледельческого неиндоевропейского населения и перешедшая от него к тем группам пастушеских индоевропейцев, прежде всего грекоариев, которые его ассимилировали в юго-восточной Европе.

Вот в какую глубь времен увели нас речения «Илиады» о бросании покойников, лишаемых достойного погребения, на съедение птицам и псам. Со времен Мартина Нильсона (начало XX века), увидевшего в греческой мифологии мощное наследие ахейской (микенской) эпохи, филологи отмечали и в гомеровском эпосе некоторый (правда, не очень значительный) пласт образов и формул этого времени. А потом и археологи обнаружили соответствующие им реалии — шлем, обшитый клыками вепря, башенный щит и прочее. Но сравнительно недавно лингвисты выявили в гомеровском тексте поэтические формулы, схожие с формулами Ригведы, и предположили их индоевропейскую древность (правильнее было сказать — грекоарийскую). А теперь вот и не только поэтическое, но и просто языковое клише, близкое к брани и хорошо зафиксированное «Илиадой», уходит корнями в грекоарийскую и еще более глубокую древность — в энеолит и неолит.

Но только археолог может вычитать это в «Илиаде».

(Ради легкости чтения я опустил здесь приведение ссылок на публикации фактов; читатель может найти их в другой моей работе: «Собаки и птицы в эсхатологической концепции ариев» (Стратум-плюс. 2005-2009. № 3).

Антонова Е. В. Обряды и верования первых земледельцев Востока. М.: Наука, 1990.

Бартольд В. В. Рец. на Е. Chavannes. Documents sur les Tou-kine (Turks) occidentaux // Записки Воет. отд. Русск. археол. об-ва. Т. XV. Вып IV. СПб., 1904. С. 324-325.

Блаватская Т. Д. Греческое общество второго тысячелетия до новой эры и его культура. М.: Наука, 1976.

Бонгард-Левин Г. М, Ильин Г. Ф. Индия в древности. М.: Наука, 1985.

Велецкая Н. Н. Языческая символика славянских архаических ритуалов. М.: Наука, 1978.

Енциклопедія Трипільської цивілізації. Киів, Петроімпекс. Т. І. 2004.

Иностранцев К. А. О древнеиранских погребальных обычаях и постройках // ЖМНП: Нов. сер. Ч. XX. 1909. С. 95-121.

Клейн Л. С. Анатомия «Илиады». СПб.: Изд-во СПбГУ, 1998.

Клейн Л. С. Древнейшие песни «Илиады» // Вестник древней истории (Москва). 1992. № 2. С. 15-31.

Леру Ф. Друиды. СПб.: Евразия, 2000.

[Литвинский 1972а] Литвинский Б. А. Древние кочевники «Крыши мира»: МИА. М.: Наука, 1972.

[Литвинский 19726] Литвинский Б. А. Курганы и курумы Западной Ферганы. М.: Наука, 1972.

Литвинский Б. А. Семантика древних верований и обрядов у памирцев // Средняя Азия и ее соседи в древности и Средневековье. М.: Наука, 1981. С. 90-121.

Маркевич В. И. Позднетрипольские племена Северной Молдавии. Кишинев: Штиинца, 1981.

Миллер В. Ф. Значение собаки в мифологических верованиях. М.: Синодальная тип., 1876.

Молева Н. В. Собака в сакральном мировоззрении древних греков // Молева Н. В. Очерки сакральной жизни Боспора. Н. Новг.: Изд-во Нижегородского ун-та, 2002. С. 107-112.

Рапопорт Ю. А. Из истории религии древнего Хорезма (ос-суарии). М.: Наука, 1971.

Сахарный Н. Л. Гомеровский эпос. М.: Худ. лит., 1976.

Стависский Б. Я. К вопросу об идеологии домусульманского Согда // Сообщения Республиканского исторического краевого музея Таджикской ССР. Вып. 1. Сталинабад, 1952. С. 35-58.

Энеолит СССР. Археология СССР: [с древнейших времен до Средневековья: В 20 т.]. М.: Наука, 1982.

Andronikos М. Totenkult // Archaeologia Homerica. Bd. Ill, Kap. W. Göttingen, 1968: 1-40.

Berthold О. Die Unverwundbarkeit in Sage und Aberglaube der Griechen. Leipzig, 1911.

BetheE. Homer: Dichtung und Sage. Bd. III. Leipzig, 1927.

Bloomfield M. Cerberus: The dog of Hades: the history of an idea. Chicago: Open Court Publ. Company, 1905.

Bouzek J. Homerisches Griechenland. Praha: Universita Karlova, 1969.

Brommer F Der Selbstmord des Aias // Archäologischer Anzeiger. 1985. 1:21-24.

Coldstream J. N. Geometrie Greece. London: Benn, 1977.

Dinu M. §antierul arheologic Valea Lupului // Materiale §i cercetäri arheologice. 1957. III: 161-178.

Felten W. Attische Unterweltsdarstellungen des V. und Vi. Jh. v. Chr. München: Fink (Münchener Archäologische Studien, Bd. 6). 1975.

Gimbutas M. The goddeses and gods of Old Europe. London: Thames and Hudson 1974. (New ed.: 1996).

Hirzel R. Die Strafe der Steingung // Abhandlungen der philologisch-historischen Klassse der Sächsischen Gesellschaft der Wis-senscaften. 1909. 27: 223-266.

Humblach H. Bestattungsformen in Videvdat // Zeitschrift für vergleichende Sprachforschung (Göttingen). 1961. 77 (1/2): 103-105.

Immisch O. Kerberos // Roscher W. H. Chr. Ausführliches Lexikon der griechischen und römischen Mythologie. 1890-1894. Bd. 2. Sp. 1119-1135.

Kammenhuber A. Totenvorschriften und ‘Hunde-Magie’ in Videvdät // Zeitschrift der Deutschen Morgenländischen Gesellschaft. 1958. 108:299-307.

Kane P V. History of Dhaimasästra: (Ancient and Medieval religious and civil law in India). Vol. 1. 1941. (From vols 1-5. Poona: Bandarkar Oriental Research Institute, 1930-1962; 2d ed. 1968-1975).

MellaartJ. Qatal-Hiiyiik A Neolithic town in Anatolia. London: Edinburgh University Press, 1967.

Mylonas G. E. Homeric and Mycenaean burial customs // American Archaeological Journal. 1948. 53: 56-81.

Nilsson M. P. Geschichte der griechischen Religion. Bd. I. 3. Auf!. München: Beck, 1968.

Palmer L. R. Studies in Mycenaean religion. 1 // Händel P., Meid W. (Hrsg.). Festscrift für Robert Muth. Innsbruck: Inst, fur Sprachwiss., 1983: 283-187, 295-296.

Rohde E. Psyche: Seelenkult und Unsterblichkeitsglaube der Griechen. 2. Aufl. Freiburg i. B.; Leipzig: Mohr, 1894.

[SBE] Sacred Books of the East, Oxford University Press. 1884.

Schlerath B. Der Hund bei den Indogermanen // Paideuma, 1954. VI: 25-40.

Scholz H. Der Hund un der griechisch-römischen Magie und Religion. Berlin: Triltsch und Huther, 1937.

Wilke G. Die Religion der Indogermanen in archäologischer Beleuchtung. Leipzig: C. Kabitzsch, 1923.

Willman-Grabowska H. Pies w Ave$cie i Vedach (Le chien dans l’Avesta et dans les Vedas) // Rocznik Orienralistyczny (Lwow). 1934.8(1931-1932): 30-67.

Wuttke A. Der deutsche Völksaberglaube. Berlin: Wiegandt und Grieben, 1900 (neue Ausg.: Leipzig: Superbia-Verl., 2006).

Недосягаемый Гомер

1. Биография Гомера. От Гомера до греческих историков Геродота и Фукидида, по современным представлениям всего два-три века, то есть шесть-двенадцать поколений. По историческим меркам, это рукой подать. Как от нас до нашествия Наполеона или, на худой конец, до Петра I. Должны сохраниться воспоминания очевидцев, какие-то документы, изображения. Но, кроме огромных поэм, записанных по устному воспроизведению через два-три века после их создания, не сохранилось практически ничего хоть сколько-нибудь достоверного. Смутные и обрывочные сведения, основанные на молве, слухах, байках. Правда, Геродот считал, что Гомер жил за четыре века до него (II, 53), и это само по себе показательно. Он казался Геродоту очень давним героем, легендарным — именно из-за смутности своего образа.

Гомер недосягаем не только в эстетических оценках, как неповторимый образец, но и в буквальном плане — из-за своей незримости, неуловимости, недоступности.

Сохранилось девять античных биографий Гомера, две из них приписываются Геродоту и Плутарху, но так как они противоречат стилю и содержанию произведений обоих, то их считают подделками: Лже-Геродот и Лже-Плутарх. Подделками считаются и все остальные: они противоречат друг другу и не указывают источников, откуда взяты сведения. Не дают хоть каких-нибудь зацепок. А поводов для сочинения подделок было полно — хотя бы претензии разных городов на право считаться родиной Гомера, а разных певцов или целых кланов — родственниками Гомера.

Из сведений о месте рождения Гомера можно отобрать те, которые подкрепляются отношением жителей этих мест. Из многих городов, претендующих на право считаться родиной Гомера, больше всего доверяют Смирне в Малой Азии, так как в этом городе, по сообщению Страбона (XIV, I, 37), в его время существовал культ Гомера, а также острову Хиос, где был клан певцов-гомери-дов, ведших свое происхождение от Гомера В гомеровском гимне Аполлону его автор аттестует себя как «слепец с Хиоса» (I, 172-173). Значит, по крайней мере, тот певец, который создавал этот гимн, скорее всего, совпадает с родоначальником клана гомеридов. Правда, это еще не гарантия, что он же создавал и «Илиаду».

Пиндар и Стесиброт называют родителями Гомера, как и полагается мифическому герою, реку Мелет в Смирне и нимфу Крефеиду. Отцами выступают также мифические певцы Мусей и Орфей, и даже бог Аполлон — самого Гомера ведь зовут «божественным», и в качестве божественного его изображают с лентой на голове. Матерями считаются тоже несколько нимф — Метода, Каллиопа, Эвметида. Биографы, настроенные на более скромные параметры, называют его отцом Майо-на — легендарного основателя города Смирны. Это эпоним (воображаемый предок, от имени которого произошло название) народа меонов, то есть населения Лидии. В еще более приземленной биографии, написанной Лже-Геродотом, приводятся более далекие от чудес бытовые обстоятельства. Дедом Гомера был Мелапон из фессалийской Магнесии, живший в Киме. Там его дочь Ки-фиида забеременела от его друга Клеанакта, который отослал ее Исминию, участвовавшему в строительстве Смирны. Там она родила будущего певца, назвав его Ме-лесигеном — по тамошней реке, после чего вышла замуж за Фимия, учителя. Позднейшее имя Гомер якобы произошло от слова «слепец» на диалекте Кимы. Выглядит все очень занимательно и реалистично, однако нет никаких подтверждений, что эти поздние сведения взяты из каких-то более ранних, близких к жизни Гомера источников, а не высосаны из пальца.

Далее биографии сообщают, что сын этой соблазненной девицы вырос странствующим певцом и, что вполне реалистично, как таковой обходил многие местности со своими песнями. Это отражено и в эпиграммах. Отсюда и происходят неясности с его происхождением — он привязан ко многим местностям, потому что там бывал (или потом, когда он прославился, они претендовали на то, что он там бывал).

В 16 гомеровских эпиграммах, содержащих отклики Гомера на местности, где он жил или бывал, все упоминаемые местности, кроме одной, относятся к западному побережью Малой Азии. Эта одна — 16-я — упоминает Аркадию (область Пелопоннеса). Из остальных 2-я и 4-я упоминают эолийскую Киму, а 1-я — колонию Кимы на Термосе — Неонтейхеос, 4-я — также эолийскую Смирну и реку Мелет, на которой она стоит, а 6-я — мыс Ми-мант в той же местности. Эпиграмма 7-я упоминает ионийскую Эритру, захваченную Хиосом, 10-я — гору Ида возле Трои, 12-я — Самос. Набор городов — почти тот же.

По преданию, ослеп он в Колофоне и уже слепым вернулся в Смирну. Вот тогда он и стал Гомером. В Киму он пришел из Смирны, но, как сказано в его 4-й эпиграмме, там его плохо приняли, и он думал уходить от негостеприимных людей. Обижен он был и на Афины: его там тоже плохо приняли, поэтому он и не стал включать в эпопею афинских героев, их пришлось добавлять уже Писистрату.

Когда Гомер прославился своими эпопеями и эпиграммами, его стали приглашать во дворцы. Так, по преданию, послушав поэмы Гомера, сыновья лидийского царя Ми-даса, Ксанф и Торг, позвали певца и заказали эпиграмму на надгробном памятнике их отцу — на бронзовой статуе девы, оплакивающей Мидаса (Quaglia 1960-1961).

Упорно ходили легенды о состязании Гомера с Гесиодом в Халкиде, но уже Прокл считал, что это состязание выдумано, выведено из высказывания Гесиода (в его «Трудах», 649-662). Но другое состязание Гесиода с Гомером, о котором Гесиод рассказывает ясно и четко, происходило вроде бы на острове Делос. Этот фрагмент из Гесиода (265 Rzach3) дошел до нас в схолиях к Пиндару (Nem II, 1). Он гласит:

Я и Гомер певцами на Делосе первыми стали.

Славили ж мы, восхваленьями новыми песню сшивая,

Златом разящего Феба Аполлона, сына Лето, Аполлона⁴.

Тройский и многие другие не сомневаются, что эта встреча состоялась (Тройский 1955: 193, примем. 131; Тренчени-Вальдапфель 1956; Hess 1960; Vogt 1959).

При всем том был Гомер бедняком. Об этом сообщает Пиндар, рассказывая, что Гомер не мог даже дать приданое своей дочери. Прямых подтверждений нет, но все же социальное происхождение Гомера можно выяснить с изрядной определенностью, изучая художественные средства поэм. Дело в том, что все многочисленные сравнения, к которым он прибегает в «Илиаде» (туг их около 180) и «Одиссее» (около 40), взяты из природы и мирного сельскохозяйственного быта — пахоты, пастушества. Певец не был горожанином, не был воином, не был аристократом. Герои нередко сравниваются со львом. Львы при Гомере еще водились в Малой Азии. Но в сравнениях лев — это не предмет царской или княжеской охоты, а мародер, задирающий скот. В описаниях герои едят жареное мясо — пищу знати, а когда доходит дело до сравнений, то те, с кем нечто сравнивается, едят рыбу или вареное мясо и овощи (Krupp 1883; Platt 1896; Belzner 1911: 16; Severyns 1945-1948; Shipp 1953: 18-66; Duche-min 1960; Bowra 1972: 60-61).

Умер Гомер и погребен на небольшом острове Иос — в самой гуще Кикладских островов, между Грецией, Критом и юго-западным углом Малой Азии.

Как известно, греческий алфавит был заимствован у финикийцев и вообще западных семитов в VIII веке до н. э. Автор «Илиады» и «Одиссеи» в это время жил, но, согласно традиции, не знал грамоты. Некоторые гомеро-веды, например такой крупный, как Хойбек, и в этом сомневались, но все же это, видимо, так, традиция в этом не ошибается, потому что стиль и язык этих поэм не характерны для письменной литературы, а целиком подпадают под понятие фольклора. Это с абсолютной убедительностью доказали Милмен Пэрри и Элберт Бейтс Лорд. Поэмы Гомера вплоть до VI века до н. э. исполнялись устно рапсодами.

В VI веке до н. э. в Афинах пришел к власти Писист-рат, который стремился поднять значение Афин как общеэллинского культурного и религиозного центра. Для этого он делал многое, в частности создал специальную комиссию по записи и редактированию «Илиады» и «Одиссеи».

К этому времени Гомер был уже для всех греков величайшим авторитетом в поэзии и морали. Так что эти две поэмы не дошли до нас в их первоначальном виде, такими, какими они созданы Гомером или гомерами — устными сказителями. Их старательно заучивали, но, видимо, продолжали поновлять вплоть до записи комиссией Писист-рата в VI веке до н. э. Вот тогда они застыли и превратились в «Илиаду» и «Одиссею», какими мы их знаем. В канонические тексты.

2. Имя Гомера. Греческое написание имени — Цurjpoq на ионийском диалекте, Орарод— на эолийском. Спереди обозначено легкое придыхание, так в европейской передаче (английской, немецкой) получился Homer, в русской — Гомер. Во французском языке Homere читается как «Омер», в итальянской и пишется Отего.

Есть ряд специальных работ об этом имени {Schwartz 1940; Bonfante 1968; Deroy 1977 и др.).

Греческий историк IV века до н. э. сообщает, что имя это означало «слепой». Так кимейцы (которые были эолийцами) и ионийцы зовут слепых, требующих поводыря. Требовать поводыря — tcuv oprjpevöv xcov. Но ученые считают, что это поверхностная этимология имени. Ведь когда легендарного фракийского певца Тамириса (или Фа-миру) ослепили, никто его «гомером» не называл. Известно другое значение слова «гомер» — «заложник» или «поручитель». Бонфанте считает, что это было древнее догреческое имя, а поскольку с греческих корней оно не истолковывается, греки пытались придать ему понятность, подбирая близкие по звучанию слова («народная этимология»). Имя же было в употреблении на севере Греции — в Этолии и Фессалии. Оттуда перешло в Аттику, а уж из Аттики распространилось по всему греческому миру. Такое имя вполне могли дать ребенку при рождении.

Но коль скоро народная этимология истолковывала имя Гомер как «слепец», то невозможно же предполагать, что ребенку от рождения дали такое имя. Поэтому укоренилось мнение, что эту кличку Гомер получил, когда ослеп, а при рождении он получил другое имя, и оно приводится — Мелесиген (Мекцогуещд), от реки Мелет, на которой стоит город Смирна. «Мелесиген» означает «Мелесорожденный». Но не «Мелеторожденный»! Так что объяснение не совсем подходит. Имя «Мелесиген» — чисто греческое. Действительное значение имени «Мелесиген» — «заботящийся о семье». Есть в древнегреческой среде родственные имена: Мелесипп, Мелесандр, Мелесагор, Мелесианакс.

Значит, получается у певца два имени, и оба вполне реалистичны. Ну, каждое из них откуда-то же взялось в легенде. Подозревают, что имя Мелесиген было проставлено в тексте комедии «Маргит». Если так, то уж оно-то вряд ли было у автора «Илиады». Немецкий го-меровед В. Шадевальдт, один из крупнейших неоаналитиков, считает, что в одном образе могло слиться два народных певца, вот и оказалось у него два имени (БсНа-(1еыа1Ж 1959).

Очень похоже на то. Но певцов было больше, как ясно из всего предшествующего анализа «Илиады», а осталось в народной памяти всего два имени. Создатели «Илиады» ведь и сами стали фольклорными героями (как в России Баян), а в фольклоре всегда происходит контаминация функционально схожих героев.

3. Родина Гомера. Есть греческая поговорка «Семь городов спорят за право считаться родиной Гомера». Можно применять ее как сентенцию о людском тщеславии (выражено в спорах за близость к знаменитости), можно — как констатацию того, как плохо мы знаем своих великих. Гомера мы в самом деле очень плохо знаем. Все, что по крохам собрано из высказываний греческих историков и поэтов, можно изложить на одной странице. Но придется затратить гораздо больше страниц, чтобы проверить достоверность собранного и его правдоподобность. Частью — по некоторым сведениям, содержащимся в самих произведениях, приписываемых Гомеру ()¥1е-тег 1905-1908). А написана по этому поводу уйма книг и статей. Но мы и ныне остаемся с этой горсткой крайне сомнительных указаний. Что можно из них выжать?

Эти семь городов — Смирна (на западном побережье Малой Азии), Колофон (южнее Смирны), остров Родос у юго-западного угла Малой Азии, остров Хиос в Эгейском море, остров Саламин (напротив Афин), город Аргос в Арголиде и Афины. Но на самом деле городов-претендентов было больше: претендовала и Кима, эолийский город неподалеку от Смирны, а также Микены, Кносс, остров Иос, остров Итака.

Прежде всего придется отвергнуть города самой Греции. Аргос в микенское время был жалкой деревушкой, а когда он стал главным городом Арголиды, то начал претендовать на право называться родиной поэта, воспевшего аргивян (хотя под аргивянами поэт понимал всех греков, а это как раз нехарактерно для Арголиды: для них другие греки — не аргивяне). Афины смогли претендовать на Гомера после Сигейской войны, протекавшей в Троаде, когда Писистрат создал комиссию, занявшуюся записью и кодификацией «Илиады». Они действительно могли внести в «Илиаду» некоторые мелкие изменения, касавшиеся участия афинского отряда в войне. Тогда же в поэме были подчеркнуты Саламин и саламин-ские герои.

Вообще, если исходить из географических познаний поэта, как они проступают в самих поэмах, то нужно заключить, что западную Грецию он знает очень слабо. Итаку — обиталище Одиссея — описывает не в соответствии с реалиями острова. Он там явно не бывал. Он считает, что она — к западу от Кефаллении (группы островов) и далеко в стороне (Одиссея, IX, 24—25 и др.), а на деле она к северо-востоку и очень близко. А вот центральную часть западного побережья Малой Азии он знает детально. Лиф подметил, что розу ветров он рассматривает именно как обитатель Малой Азии или близлежащих островов: северный и западный ветры дуют из Фракии, гоня волну и выметая водоросли на берег {Leaf 1900-1902,1, comm. IX, 5).

Из Малой Азии подальше от побережья поэт знает нагорье Тмол, гору Сипил с окаменевшей Ниобой (Ниобе-ей), льющей слезы. Это было огромное каменное изваяние анатолийской богини, высеченное в нише у подножья горы Сипил. Знает реки Гермос и Гиллос, знает Каистр с богатым птицами Азийским лугом. Знает Гигейское озеро с небольшими городами Тарной и Гидой. Восточнее Ксанфа он побережье знает уже плохо. Греция же вообще была для него к западу «за Эвбеей» (Илиада, И, 535). Взгляните на карту. Длинный остров Эвбея ведь простирается восточнее Греции, между ней и Малой Азией. Если Греция к западу от Эвбеи, то поэт мыслит себя к востоку от Эвбеи, то есть в Малой Азии или на островах.

Исходя из этого, американский унитарий Джон Адамс Скотт счел, что из всех городов больше всего прав претендовать на звание родины Гомера — у Смирны. Ведь мыс Каистр — в нескольких километрах от Смирны. Материковые греки (то есть в самой Греции) потребляют много рыбы, тогда как в «Одиссее» рыбу едят только бедняки или оголодавшие (Одиссея, XII, 322-332) — именно таково отношение к рыбе в Смирне. Там рыба плохая, и ее состоятельные люди не едят. Зефир (западный ветер) у него свирепый, губительный и несет с запада облака и туманы (Илиада IV, 275-277,422-426), а таким он является только в Малой Азии, в области Смирны. В Италии же и в Греции он легкий и нежный. Наконец, первое имя Гомера было Мелесиген, а его якобы производят от названия реки Мелет — это речка, на которой стоит Смирна (.Scott 1921: 3-8).

Однако за Хиос не меньше данных. Некоторые использованные Скоттом аргументы за Смирну приложимы и к Хиосу. Сила и направление ветров, отношение к рыбе — это вполне мото относиться к Хиосу. А вот еще одно упоминание о ветрах может относиться только к Хиосу, а к Смирне не подходит. В одном сравнении Гомер уподобляет народное собрание волнам на Икарийском море, которые подняты двумя ветрами, ударившими из облаков, — Нотом и Эвром. Эвр — бог восточного ветра, Нот — южного. Икарийское море расположено к западу от острова Самоса, вокруг острова Икарии. Южный и восточный ветры могут на Икарийском море гнать волны только на остров Хиос (П, 144-146), никак не на Смирну. Осенняя звезда поднимается у Гомера из Океана (V, 5-6), солнце также восходит из Океана (VII, 421-422; XIX, 1-2). Такое восприятие никак не может быть в Смирне, потому что там море — с запада. А на острове Хиос это возможно.

Страбон (XIV, 1.37) сообщает, что на острове Хиос имеется род певцов, возводящий себя к Гомеру. Что род гомеридов подвизался на Хиосе, косвенно подтверждает и Даскалопетра — «Гомеров камень», почитаемый на Хиосе (Tsagarakis 1976). Виламовиц добавил к этому, что автор Киклопии в «Одиссее» знает хорошее вино из Ма-ронеи, а Маронея — это колония Хиоса ( Wilamowitz 1932, 11: 65, Fn. 1).

Древнейшая цитата из «Илиады» — из VI песни (о встрече Диомеда с Главком). Она приводится в отрывке из Симонида. То ли это был Симонид с острова Кеос, живший во второй половине VI века до н. э., то ли Симонид с острова Аморгос — этот жил во второй половине VII века до н. э. Симонид не называл Гомера по имени, но говорил, что это стихи «хиосского слепого мужа». «Хиосский слепой муж» как автор «Илиады» — наверное, это Гомер.

Историк Эфор (IV век до н. э.) и Гиппий (около 400 года до н. э.), автор одного из жизнеописаний Гомера, называют его кимейцем, а автор другого жизнеописания, приписываемого Геродоту, так называемый Лже-Геродот, поясняет, что зачат был Гомер в Киме, но беременная им мать переселилась в Смирну, и родился он уже там.

Пожалуй, большинство гомероведов ныне склоняются к версии происхождения Гомера с Хиоса, но спор продолжается (Giles 1915; Marôt 1934; Mireaux 1948; Kirk 1964; Huxley 1977; Beardman, Vaphopoulou-Richardson 1986 и др.). Однако спор о родине Гомера становится беспредметным, как только мы вспомним, что у разных составных частей поэм разные авторы, что их не менее шести, и все они относятся по частным признакам к разным местностям греческого мира. Есть среди этих местностей и Самос, и Кима, и Хиос, и даже Афины. Тогда объясняется и расхождение сведений о местностях из разных мест «Илиады» (да и других сочинений, трактуемых как гомеровские). Все вносили свой вклад. Все были Гомерами понемногу.

4. Божественный слепец. Почему даже такая классически гомеровская деталь, как слепота певца, вызывала сомнения? Ведь это-то как раз очень правдоподобно. В Древнем мире народные певцы и музыканты очень часто были слепыми — увечным от рождения, им некуда было податься иначе, как в музыканты, разве что в нищие.

Но то увечным от рождения. А о Гомере как раз говорится, что он ослеп во время своих скитаний, в Колофоне. И именно после этого получил прозвище Слепец, ставшее именем. Странно, обычно слепым певцам не дают такую кличку. Она ведь не отличает слепого певца от других таких же. И уж именем она не становится.

Правда, ссылаются на слепого певца Демодока в «Одиссее» — в нем видят автобиографический образ Гомера. Но что сказано о Демодоке?

Лирой гремя сладкозвучною, пел Демодок вдохновенный...

Муза его при рождении злом и добром одарила —

Очи затмила его, даровала за то сладкопенье

(Одиссея VIII, 266, 63-64; здесь и ниже перевод В. А. Жуковского).

При рождении! Он был слепым от рождения! А Гомер ослеп в Колофоне.

Словом, обыграна слепота в биографиях так, что вся связанная с ней история становится сомнительной. Либо народный певец был слеп, как это часто бывает, но все остальное накручено вокруг и выведено из этой детали, либо слепота выведена из имени или из упоминания в гимне Аполлону, но неясно, тот ли певец сочинял «Илиаду» и «Одиссею» и он ли носил имя Гомер.

Издавна филологи обращали внимание на то, что цвета у Гомера передаются как-то странно. Воды моря у него пурпурные или винноцветные, цвет травы и меда у него совпадает. Волосы Посейдона обозначаются то ли как синие, то ли как черные. Одни и те же вещи в разных местах поэм имеют разный цвет. Это могло объясняться либо слепотой автора, либо, по крайней мере, его цвето-слепотой (Gladstone 1878; Lorz 1882; Hogg 1885; Euler 1903 и др.). Некоторые заключали, что гомеровский мир скорее светло/темный, чем цветной (Rowe 1972). Но другие исследователи полагали, что это общее восприятие древних: холодные цвета спектра различались еще плохо, хуже, чем теплые цвета спектра (Magnus 1877). Скажем, желтый не отличался от светло-зеленого, голубой от синего, а синий — от черного. Мы же и сейчас еще густочерный цвет называем иссиня-черным.

У Гомера вообще еще нет абстрактного понятия «цвет»; родственные с позднейшим «хром» слова еще обозначают только «кожу», «оболочку», «поверхность» {Малинаускене 1987).

После книги советского филолога С. П. Маркиша {Маркиш 1962) в российской литературе стала особенно популярна тема о слепоте Гомера {Портнов 2002; Перепелов 2004), перекочевавшая в Интернет. Маркиш обратился к текстам «Илиады» и «Одиссеи». Он подметил, что в «Одиссее» почти полностью отсутствуют зрительные образы. Ведь тексты, созданные слепым, нетрудно узнать. В них по необходимости отсутствуют свет и цвет. Как пишет Переяслов {Перепелов 2004), «слепой человек, как известно, воспринимает мир лишь на слух и на ощупь. Так, например, если нормальный зрячий человек, описывая дуб или, допустим, баобаб, скажет, что он „высокий“, „раскидистый“, „зеленый“ или, если это осень, „желтый“, то слепой, дотронувшись до коры его ствола, назовет его „шершавым“, „неохватным“, а если в это самое время в его вершине гудит ветер, то еще и „шумным“ или — как выражались в античности — „пышно-шумящим“».

Пусть это справедливо не полностью — есть ведь фольклорные формулы, ходячие штампы, которые певец использует походя, не вникая в них: «черные корабли», «белые паруса», «красный венец», «златовласая Афродита», «русокудрый Менелай». Но индивидуальные развернутые описания выдают природу автора. И я готов при-знать слепоту одного из авторов «Илиады»—того, который корабли называл «полыми».

Но Маркиш имел дело со всей, цельной «Илиадой». А в ней проступает зрячий автор!

Описывая опустившийся туман, «Илиада» уточняет: «Видно сквозь оный не дальше, как падает брошенный камень» (III, 12) — кому видно? Поднятые вдали тучи пыли, пар над разгоряченными конями, бледность лиц при испуге, седину на волчьей шкуре — все это мог подметить только зрячий. Так же, как и мимику при беседах: «смотря свирепо, вещал», «грозно взглянув на него, отвечал», «так он в слезах вопиял»...

Так, как с широкого веяла, сыпясь по гладкому току,

Черные скачут бобы иль зеленые зерна гороха...

Так от блистательных лат Менелая, высокого славой,

Сильно отпрянув, стрела на побоище пала далёко...

(XIII, 588-589, 591-592)

Портнов (2002) добавляет: «Разве может слепец сказать:

Солнце тем временем село, и все потемнели дороги...

[Одиссея XI, 12] или заметить, как

...с широкого веяла, сыплясь по гладкому току,

Черные скачут бобы иль зеленые зерна гороха...

Разве способен незрячий передать мгновенный взгляд пловца, взлетевшего на гребень высокой волны:

Поднятый кверху волной и взглянувши Быстро вперед, невдали пред собою увидел он землю...

[Одиссея V, 392-393]».

Маркиш все же противопоставлял «Илиаде» с ее зрительными образами «Одиссею», в которой преобладают звуковые и тактильные ощущения. Целые сцены в ней основаны на голосовых восприятиях: циклоп на голос кидает утес, Елена подражает голосам жен скрывшихся в троянском коне ахейцев. Стены и пороги «Одиссея» характеризует как «гладкие», коней описывает как «густогривых», героев — как «густовласых». Переяслов, поясняя Маркиша, делает примечание: «Создается такое впечатление, будто к автору подводят то коня, то девушку, а он, не имея возможности полюбоваться на их стать и осанку глазами, запускает руку в гриву или в кудри и, подергав, одобрительно хмыкает: ничего, мол... густовласая...» Таким образом, основной вывод Маркиша — подтверждение концепции «хоризонтов», «разделителей». (Горизонтами или, на языке классиков, хоризонта-ми называют тех ученых с античного времени, кто считает, что у Илиады и Одиссеи разные авторы. Хори-зонт здесь в своем исконном значении — «разделение», «разделитель».)

Но Портнов внес в выводы Маркиша одно уточнение. Он не согласен с тем, что «Одиссею» сочинял незрячий. В XIX песни «Одиссеи» описывается ткань, которую носил Одиссей:

Хитон, я приметил, носил он из чудной Ткани, как пленка, с головки сушеного снятая лука,

Тонкой и светлой, как яркое солнце; все женщины, видя Эту чудесную ткань, удивлялися ей несказанно

(Одиссея XIX, 232-235).

Есть и еще ряд таких примеров. Наиболее яркий Портнов описывает так: «Поражает точность цветовых характеристик металлов: олово — белое, медь — багряная, а вот железо... Знаете ли вы, какой цвет имеет железо?.. Ведь этот вопрос оказался не под силу даже современным специалистам: технические справочники уныло сообщают, что у железа цвет... железно-серый! Не нашлось у инженеров подходящих слов, слишком беден технический язык. А вот Гомер нашел точное определение: в его поэмах железо — седое! Блестящее поэтическое сравнение, о такой „находке“ можно только мечтать. Но для этого необходимы зоркие глаза, нужно видеть! Поэмы Гомера — несомненное свидетельство того, что первый поэт мира был наблюдательнее и зорче нас!»

По подсчетам Портнова, 85-90 процентов информации поэт передает на основе зрительного восприятия, около 10 процентов у него приходится на слух, остальное — на осязание и запах. Такое распределение, резюмирует Портнов, характерно именно для зрячего. Ведь нормальному, здоровому человеку зрение поставляет до 90 процентов информации об окружающем мире.

Не очень доверяя противопоставлению всей «Одиссеи» «Илиаде», Портнов полагает, что признаки слепоты творца сосредоточились в ней в песнопениях Демодока. Именно в них преобладает звук, и «гомерический смех» богов раздается именно в них. По Портнову, «этот знаменитый смех — создание не Гомера, а Демодока!». Портнов пишет: «Похоже, что Гомер действительно вставил в свою поэму песнь слепца в качестве „развлекательной программы“, но сделал это корректно и безупречно, с точки зрения даже современной этики, указав имя автора песни и органично включив ее в описание веселого народного праздника». Похоже, что Портнов верит в реальность Демодока. Верит ли он в реальность царства Алки-ноя, где пел Демодок? В реальность странствий Одиссея? Поскольку он пишет и о том, что в жилах Ахилла текла протоскифская кровь (он полагает, что скифы были русоволосыми), то он действительно чересчур доверчив к мифическим образам.

Но к некоторым традиционным сведениям он, наоборот, недоверчив. Спрашивая, кто ослепил Гомера, он полагает, что это произошло в эпоху эллинизма (с III века до н. э.), что александрийские филологи и философы сделали это, исходя из теоретических соображений. По его мнению, «интеллектуалам и многочисленным философам Александрии старые изображения Гомера показались недостаточно интересными. Бог-поэт, по их мнению, должен был выглядеть не как обычный смертный, а как-то иначе. Но как?..

Изощренные в спорах и дискуссиях философы эпохи эллинизма, воспитанные на Платоне и Аристотеле, любили подчеркивать превосходство „зрячести слепоты“ избранных над „слепотой зрячести“ малограмотной и бес-культурной массы. Они помнили спор этих знаменитых философов древности на тему: „Имеются ли у крота таза?“ Как известно, дискуссия затянулась, и раб-садовник предложил философам просто взять крота и посмотреть на его морду. Но философы ответили, что для решения задачи крот им совсем не нужен — и продолжали теоретизировать. Нечто похожее получилось и с „философской проблемой“ Гомера. Для элитарного восприятия образ слепого основоположника мировой литературы оказался очень привлекательным — и Гомер в храме был изображен... слепым!»

А древние греки, мол, изначально изображали Гомера зрячим. Так ли это?

5. Облик Гомера. Как выглядел создатель «Илиады» и «Одиссеи»? Портретов Гомера, разумеется, нет. В гомеровское время портретов не писали. Но есть же скульптурные портреты — и довольно известные, хранящиеся в Лувре, Британском музее и кое-где еще. Увы, они поздние. В гомеровское время и скульптурных портретов не делали. Это эпоха искусства геометрического и субгеометрического стиля. На керамике полно геометрических орнаментов. Человеческие фигуры с осиной талией и раздутыми бедрами и икрами, голова в виде кружка с выступающими носом и бородкой. Есть фигуры подетальнее — можно разобрать одежду, шлем, кружком обозначен глаз. До портретного сходства далеко.

Дошла до нас и бронзовая фигурка — представьте, скульптурное изображение певца! Он сидит на чем-то и играет на лире. Туловище — столбом. Лира передана реалистично, но, конечно, упрощенно. Впрочем, на лире можно сосчитать струны (правда, не все сохранились). С лицом человека похуже. Нос торчит четко, глаза — выпуклыми кнопками. Вроде есть усы, но бороды, кажется, нет. Судя по всему, изображен не старец, а молодой человек. Герой типа Ахилла (он ведь услаждал себя музыкой в своем шатре в «Илиаде»).

А великолепные мраморные бюсты Гомера, которые стоят в наших музеях, — это копии с тех, которые созданы в античное время, начиная с V века до н. э., когда в Греции неимоверно расцвело мастерство скульпторов и художников. С геометрического периода прошло всего двести-триста лет, а как небо и земля. И скульптурные портреты Гомера появились. Они были востребованы, и мастера искусства удовлетворяли запросы элиты. Но облика Гомера никто не знал, никаких изображений не дошло, и художники создавали его облик по воображению (Хафнер 1984: 106-107). Так что на всех скульптурах — воображаемый Гомер. Гомер-фикция.

Когда в V веке до н. э. была заказана статуя Гомера, скульптор представил себе, как должен выглядеть «слепой муж с острова Хиос». Он также исходил из того, что, описывая слепого певца Демодока в «Одиссее», автор поэмы, вероятно, списывал его черты с себя. Эта статуя была подарена греком Микитой храму Зевса в Олимпии и там в 460 году до и. э. установлена. Она сразу стала очень известной, и появилось множество копий и подражаний. Родился стереотип облика Гомера— слепца, который видит прошлое внутренним оком. На голове у него лента-повязка, в знак того, что он обожествлен.

Так что самые ранние статуи Гомера изображали его слепым.

В IV веке до н. э. появились новшества в иконографии Гомера. На могиле поэта Теодека, умершего в 334 году до н. э., было установлено много статуй поэтов — его предшественников. Из них сохранился именно бюст Гомера. Того же времени — бронзовый бюст из притвора храма в Дельфах и бронзовый же бюст с надписью. В этих изображениях Гомер представлен уже зрячим, не слепым и не с закрытыми тазами. То ли исчезло доверие к рассказам о слепоте Гомера, то ли идеализация зашла так далеко, что потребовала отрешения от телесных недостатков. Одно из повторений этих образов — бронзовый бюст в Лондоне, в Британском музее. В Модене (Италия) тоже находится бронзовый бюст с надписью «Гомер». В музее Неаполя — мраморный бюст того же времени без признаков слепоты.

На монете из Хиоса, также IV века до н. э., отчеканен Гомер тоже с открытыми глазами и с дополнительными деталями: длинными локонами на затылке и впалыми щеками, обозначающими преклонный возраст.

Именно на эти поздние, хотя и доэллинистические статуи ссылается А. Портнов в подтверждение своего мнения об изначальном образе зрячего Гомера.

Новый стереотип был установлен в конце III века до н. э. барельефом, сделанным по заказу Птолемея IV Фи-лопатора и установленным в храме Гомера в Александрии, центре изучения Гомера. На этом изображении он восседает на троне, а вокруг размещены символы городов, претендовавших на право считаться его родиной. Существует более 20 копий этого барельефа.

Тот мраморный бюст, который хранится в Лувре, скопирован в римское время с греческого оригинала, выполненного около 150 года до н. э.

Бюст, находящийся в Гатчинском дворце под Петербургом, выполнен итальянским скульптором второй половины XVIII века с греческого оригинала III века н. э.

Можно продолжить эту портретную галерею образов Гомера, обратившись к искусству Средних веков и Нового времени, к роскошным картинам и графике, но не стоит выходить за рамки нашей темы. Ограничимся теми изображениями, которые дошли до нас, пусть и в копиях, от античного времени.

По этим изображениям можно проследить, как изменялись представления древних о Гомере, но с ними мы не приближаемся к реальному Гомеру, а удаляемся от него. Впрочем, можно ли удаляться от реального образа, если его вовсе не было в самом начале? Единственным способом приблизиться к нему было бы найти его могилу на острове Иос и восстановить лицо по черепу методом Герасимова. Но как найти могилу, если место забыто, а надписи на могиле и не может быть? Остается ждать находки более реалистичного изображения, относящегося ко времени Гомера, но это почти равносильно ожиданию чуда.

Для аналитиков есть некая справедливость в том, что образов Гомера много, поскольку они считают, что много было и гомеровских певцов.

А если справедливы предположения, что гомеров было много, то мы не знаем и которого Гомера искать — того ли, кто носил это имя, или того, кто был слепым и пел гимн Аполлону на острове Делос, или того, кто написал одну из шести частей «Илиады» — и какую именно? Если аргивскую, то его надо искать на Самосе, если данайскую, то, быть может, и в Арголиде, и т. д.

Ситуация все больше напоминает сказку: пойди туда — не знаю куда, найди то — не знаю что.

6. Время Гомера. Особенно неясно, когда жил Гомер. Я уж не говорю о дате рождения и смерти — каше там! Но хотя бы в каком веке. Ясно только, что жил он после описанной им Троянской войны, а она должна была состояться в XIII веке до н. э. и до записи поэм Гомера (или, лучше сказать, приписываемых ему поэм), а запись состоялась в VI веке до н. э. Вот в этом промежутке он и жил. Шесть-семь веков. Если жил вообще — есть сомнения и в этом: «Жил ли Гомер?» — название книги француза В. Берара (Вёгагс11931). Но так или иначе, поэмы-то созданы, стало быть, у каждой был автор, как бы его ни называть, и он-то жил. Когда? Нельзя ли этот промежуток как-то сузить?

Геродот сообщает, что Гомер жил за четыре века до него (II, 53), стало быть, в ЕХ веке до н. э. Но откуда он взял эту дату? Никаких анналов тогда в Греции не велось. Письменность возникла только в VIII веке. Значит, это просто его впечатление, а может быть, какие-то соображения и прикидки исходя из его, Геродота, представлений о ходе истории греческого мира. Поскольку эти представления явно отличались от знания современных историков, опирающихся на разнообразные письменные документы и археологию, полагаться на предположения Геродота, столь далеко идущие, нельзя.

Из древнегреческих авторов Гелланик относит Гомера к началу XII века до н. э., Кратес — к концу XII, Эратосфен, Аристотель и Аристарх — к XI, Аполлодор — к X, Геродот — к ЕХ, некоторые — к началу Олимпиад, т. е. к VIII веку до н. э., многие приближают к Гесиоду, т. е. к VII веку, причем Ксенофан — до Гесиода, Ферекид и другие — ко времени Гесиода, а Филострат и Эфор — после Гесиода, но ко времени Ликурга, то есть то ли к VTU веку до н. э., то ли ко второй половине УП, наконец, некоторые считают его учеником Арисгея Проконесского, т. е. относят к VI веку до н. э. {Лосев I960: 34). Семь веков — тоже весьма широкий диапазон.

Гомероведы Нового времени потратили массу усилий на решение этой задачи, написано множество книг и статей. Некоторые стремятся доказать, что «Илиада» была создана очень рано, например во второй половине XIV века до н. э. (Kahl-Furthmann 1967)\ XI век {Vanderlinden 1981), другие очень позднюю — впритык к пределу, VI век {Bethe 1929: 315-320). Но большей частью выводы сосредоточиваются на VIII—VII веках до н. э. Для доказательства в основном задействованы четыре пути проверки указаний древних историков-хронистов:

1. найти наиболее раннего автора, чье время известно и кто ссылается на Гомера или на одну из поэм;

2. уловить в самих поэмах какие-то привязки к событиям греческой истории;

3. отыскать в поэмах упоминания и описания реалий, отражаемых в объектах археологии;

4. по языку и стилю определить место поэм в языковом и художественном развитии.

Что говорит за VIII век до н. э.?

1) Финикийский город Сидон, упоминаемый в «Илиаде» (VI, 291), был разрушен в 677 году до н. э. Гомер описывает состояние до 677 года.

2) Около 700 года до н. э. ионийцы с острова Самос прибыли на Самофракию, отчего остров и получил свое имя. Но у Гомера Посейдон идет из Самофракии («лесистого Сама в Фракии горной») в Грецию пешком (Илиада XIII, 11-23). Значит, Гомер еще не знает, что Самофра-кия — остров. Стало быть, он жил до того, как греки освоили остров.

3) В «Одиссее» (XXIV, 89) в кулачном бою бойцы выступают в набедренных повязках. А начиная с XV Олимпийских игр они стали выступать полностью обнаженными. Стало быть, «Одиссея» сочинялась до 720 года до н. э. Эти и другие аргументы собрали Скотт, Шадевальдт, Лоример и др. (Scott 1921: 8-11; Lorimer 1950; Schade-waldt 1965: 87-89).

Что говорит за VII век?

1) Ни одной сцены из «Илиады» и «Одиссеи» не известно на керамике до 700 года до н. э., есть две сцены из «Одиссеи» на сосудах 675-650 годов до н. э. Но большинство сцен даже 680-640 годов — не из гомеровских, а только из киклических поэм.

2) Если был какой-то контакт с Гесиодом, то ведь Гесиода никто не датирует ранее 680 года до н. э.

3) Упоминаемые в «Одиссее» киммерийцы появились в западной части Малой Азии только в первой половине VII века до н. э., на Синопу напали в середине VII века до н. э. Эти и другие аргументы собрали фон дер Мюль и Кёрк (Mühl 1959; Kirk 1962: 282-287).

Но немало исследователей ратует все же за VI век до н. э. Что же говорит за VI век?

1) В «Илиаде» троянки шествуют в храм Афины и несут жертвенную ткань, чтобы сложить ей на колени. Но сидящие статуи богов появились только в VI веке до н. э.

2) Индивидуализированные фигуры появились на вазах около начала Панафинейских празднеств (566 год до н. э.). Сначала в Коринфе, а после 590 года и в Аттике появляются эпические сюжеты с индивидуализированными героями. Сцены «Совета богов» и «Битвы богов» появляются не ранее 570 года до н. э.

3) У Гомера не столько геометрический стиль, сколько ориентализирующий — с чудовищами (голова Горгоны упоминается четыре раза). Эти и другие аргументы представили Бете, Карпентер и Шефольд (Bethe 1929: 315-320; Bethe 1939; Carpenter 1946; Scheffold 1955).

Я назвал только некоторых ученых, разрабатывавших хронологию поэм. Поскольку аргументы серьезны, ученые всё солидные, прийти к реальной узкой датировке, близкой к реальной человеческой жизни, не получается. А с моей точки зрения, и не нужно. Ведь если авторство не только обеих поэм, но и разных составных частей «Илиады» — разное, то сравнительно узко датировать можно только каждую часть в отдельности, что я и предлагал, выделяя их.

Как же ответить на вопрос, когда жил Гомер? А никак. На него невозможно ответить. Видимо, вопрос неправильно поставлен.

7. Что создал Гомер? Нет более славного поэта, чем Гомер. И нет хуже известного. В сущности, достоверно нам не известно о нем ничего. Нет точного места рождения, и спорят за право быть таким местом больше чем семь городов. Нет у нас ни даты рождения певца, ни даты его смерти, и ученые спорят, в котором веке он жил- в VIII или VII, а может быть, в XIV или VI. Само имя его, как сообщали древние авторы, не имя, а прозвище, а имя у него было другое, плохо известное. Наконец, что он сотворил? Ну, это знают все — «Илиаду» и «Одиссею». А откуда это известно? В самих этих поэмах его имя не указано.

Некоторые поздние античные авторы называют Гомера действительно создателем «Илиады» и «Одиссеи», приводят цитаты из этих поэм, говоря, что это Гомер. Но более ранние авторы называли другие вещи его произведениями. «Отец истории» Геродот сообщает, что в его время, т. е. в V веке до н. э., «Киприи» и «Эпигоны» тоже считаются произведениями Гомера. С гомеровским авторством «Киприй» Геродот не сошасен (И, 117), а в отношении «Эпигонов» высказывает лишь легкое сомнение (IV, 32). Каллин, поэт начала VII века до н. э., т. е. почти современник Гомера, в своем стихотворении, которое не сохранилось (но его упоминает Павсаний — 9.9.5), называл Гомера автором «Фиваиды». А обе эти поэмы («Фиваида» и «Эпигоны») — даже не Троянского цикла. Эсхил, великий драматург V века до н. э., говорил, что питается крохами с богатого стола Гомера. Но около 60 трагедий V века развивают сюжеты киклических поэм, а никак не «Илиады» и «Одиссеи». Значит, в понимании Эсхила Гомер был автором киклических поэм. Аристотель приписывал Гомеру очень древнюю комическую поэму «Маргит» (Лосев 1960).

В то же время «Илиада» тоже издавна приписывалась Гомеру — одно место из нее (из VI песни) цитировал, как уже упоминалось, древний поэт Симонид, живший то ли во второй половине VI века, то ли во второй половине VII века до н. э. Он называл поэта «мужем из Хиоса», а поскольку Хиос часто называют родиной Гомера, то, значит, скорее всего, имеется в виду Гомер.

Киклические поэмы («Киприи», «Малую Илиаду», «Гибель Илиона» и др.) тоже считали гомеровскими — вплоть до эпохи эллинизма. Гомеру приписывали также шестнадцать небольших эпиграмм, в которых он отзывался на разные события своей жизни, описывал места, где побывал (вместе 109 стихов), и 33 довольно больших гимна, в которых воспеваются олимпийские божества. Наконец, шуточные сочинения, пародирующие эпос: уже названный «Маргит» и «Батрахомиомахию» («Войну мышей и лягушек»).

Только александрийские ученые в эпоху эллинизма, т. е. весьма поздно, отобрали для Гомера две главные эпопеи, гимны и эпиграммы.

Что же получается? В раннегреческое время, близкое к эпохе написания «Илиады» и «Одиссеи», Гомер не считался автором только этих поэм. Ему приписывалась, видимо, вся древняя поэзия, включая и эти поэмы. Просто люди считали, что в прошлом жил славный поэт Гомер, который сочинил много всяких красивых песен, а какие именно — не очень твердо знали. Позже, еще в античное время, греческие ученые стали более избирательно подходить к древней поэзии и постепенно только самые крупные и, на их взгляд, лучшие произведения стали числить за Гомером. Стало быть, его авторство «Илиады» и «Одиссеи» — это не факт, переданный древними более поздним историкам и филологам, а гипотеза этих более поздних античных ученых, навязанная их авторитетом всем остальным.

Что на самом деле написал Гомер, достоверно неизвестно. Соответственно, неизвестно и кто написал «Илиаду» и «Одиссею» — Гомер или не Гомер.

В этой отсортированной в конечном счете горстке произведений (в основном две эпические поэмы из числа троянских) еще древнегреческие критики Ксенон и Гелл аник заметили расхождения между поэмами, ставящие под сомнение их принадлежность одному автору. В «Илиаде» женой Гефеста является Харита, а в «Одиссее» — Афродита, в «Илиаде» у Нестора 11 братьев, а в «Одиссее» — два, в «Илиаде» на Крите 100 городов, а в «Одиссее» — девяносто, ну и еще кое-какие мелочи. Аристарх к этому добавил, что в «Одиссее» Геба—жена Геракла, а в «Илиаде» она появляется несколько раз, разливая нектар богам на Олимпе, и она там явно не жена Геракла. Таких критиков, которые усомнились в гомеровском авторстве обеих поэм сразу стали называть «разделителями» — по-гречески «хоризонтами» (от греческого корня происходит и название разделительной линии между небом и землей — Horizont в немецком, horizon в английском и наше русское «горизонт»).

Разумеется, это критическое настроение перекочевало и в современное литературоведение, в гомероведческую литературу.

Против него сразу же ополчились традиционалисты — сторонники единства авторства гениального Гомера, которого все они представляли себе как вполне реальную личность, как-то соответствующую тому скульптурному портрету (вдохновенного старца), который дошел до нас из поздней Античности. Но там поздний греческий скульптор изваял воображаемого слепца, которого на самом деле не видел и не мог видеть. Столь же вымышлен и литературный образ Гомера, фигурирующий во многих статьях.

Особенно детально разработал концепцию единства американский филолог Джон Адамс Скотт, написавший в 1921 году целую книгу «Единство Гомера» (Scott 1921), переизданную в 1963-м. Скотт исследовал язык обеих поэм и нашел, что он почти один и тот же. Есть небольшие различия, но они могут объясняться тем, что Гомер сочинял эти поэмы в разные периоды своей жизни: «Илиаду» — в молодости, «Одиссею» — в старости. Ведь язык одного и того же человека несколько изменяется с годами. Кроме того, различаются сюжеты поэм. «Илиада» — о героических подвигах, о войне, а «Одиссея» — о странствиях и встречах с чудесными сказочными тварями.

Обе поэмы пронизывает любовь автора к львам и собакам. В обеих попадаются развернутые сравнения, в которых автор до того увлекается, что надолго оставляет основную тему. Обе поэмы отличаются от всех древнегреческих поэм огромным размером, оое описывают короткий отрезок времени, сразу беря быка за рога и лишь мимоходом сообщая все, что произошло ранее. Как в «Илиаде», так и в «Одиссее» больше половины всех стихов занято прямой речью. Гомер любит оттягивать кульминацию, продлевая напряжение, — делает это в обеих поэмах. Всегда предупреждает о дальнейших действиях.

Герои изображены одинаково в «Илиаде» и «Одиссее», например Елена и Одиссей, причем образ Одиссея резко отличается от того, как он представлен в кикличе-ских поэмах Троянского цикла и в трагедиях. Между тем, когда три трагика разрабатывают одну тему (например, о Филоктете), они резко расходятся. А между поэмами этого нет. Почему? Потому что у них был один автор.

Таковы аргументы Скотта. Многие унитарии с ним охотно соглашались.

Но на аналитиков они не произвели впечатления. Сходства естественны: ведь фольклор, героический эпос накладывал на героев и деяния один стиль. Все былины тоже очень схожи между собой, но их не сочинял один сказитель. Джоффри Кёрк, солиднейший английский специалист по Гомеру, пишет, что разница в употреблении слов писателями в разные периоды их творчества бывает, но для устного творца это нереально. Писатель написал — и забыл. А для фольклорного певца-сказителя память — основной инструмент. Певец всегда помнит свой набор речений, всегда исполняет свой прежний репертуар. Его язык всегда с ним {Kirk 1962: 298). Другой известный английский античник Морис Бауре пишет, что, действительно, в языке обеих поэм много одинаковых формул и даже языковых аномалий, но это и естественно для эпического языка. Зато есть целый ряд формул и языковых особенностей, которые наличествуют только в «Одиссее», хотя они подошли бы и к «Илиаде» (Bowra in Stubbings, Wace 1963: 62).

Различия обеих поэм слишком бросались в глаза. Их отмечали такие известные исследователи гомеровского вопроса, как Берг, Низе, Хойбек, Дреруп, Джебб, Кульман, Пейдж. Из художественных особенностей Финслер {Finsler 1914: 328-329) выводит раздельное авторство поэм: певец «Илиады» прибегает к сравнениям 160 раз, а певец «Одиссеи» только 40, хотя уж в «Одиссее»-то с ее дальними путешествиями и чудищами гораздо больше эпизодов требуют пояснения.

Из языковых особенностей той и другой поэмы Д. Пейдж и Дж. Кёрк собрали наиболее разительные: слово эйдар (немедленно) в «Илиаде» используется 9 раз, слово храйсмейн (помогать) 19, лойгос, лойгиос (гибель, пагубный) — 25, клонос, клонео (замешательство, приходить в замешательство) — 28 раз, айхме (копье) — 36 раз, дейос (чужой) — 46 раз. А в «Одиссе» все они не используются НИ РАЗУ! Вместо них для этих понятий применяются другие синонимы. Наоборот, в «Одиссее» слово эуфросюне (счастье) звучит 5 раз, деспойна (госпожа) 10 раз, а в «Илиаде» они не прозвучали НИ РАЗУ. Что уж и говорить о случаях, так сказать, частичного различия — когда слова употребительны в обеих поэмах, но в очень разных пропорциях. Скажем, эпитет обримос (могучий) в «Илиаде» употребляется в 4 формулах 25 раз, а в «Одиссее» только 3 раза и вне формульных выражений. Место-имение этен (его или ее) в «Илиаде» употреблено 16 раз, в «Одисее» — 1 раз, фобос (страх) в «Илиаде» 39 раз, в «Одиссее» 1 раз. Зато онома, унома (имя) в «Илиаде» 1 раз, в «Одиссее» — 20 {Kirk 1985, 1: 293-294). Предлоги амфи, пери и мета употребляются в «Одиссее» с другими падежами, чем в «Илиаде» (Джебб 1892: 214-215).

Грузинский гомеровед Гордезиани (Гордезиани 1978: 140), сторонник единого авторства обеих поэм, возражает: в лексике поэм эти различия составляют всего 3-5 %, а остальные 95-97 % одинаковы! Верно, а сколько же надо, чтобы признать, что поэмы созданы разными людьми? Ведь если было бы наоборот, 95-97 % различий, поэмы были бы составлены просто на разных языках! А они написаны на одном языке, в одну эпоху, и даже на одном диалекте — фольклорном эпическом диалекте древнегреческого.

Обратимся снова к содержанию. В «Илиаде» боги огромны. Арес, упав, занял семь десятин земли. Когда Афина ступила на колесницу Диомеда, «ужасно дубовая ось застонала» (V, 838). А в «Одиссее» боги ростом и весом соразмерны людям. В «Илиаде» Посейдон — «держатель» и «колебатель земли» (XX, 34, 57, 132, 291, 318; ХХП1,584) и только один раз связан с морем — имеет дом «в заливе глубоком» (XIII, 21-31). А в «Одиссее» он — морской бог (V, 291-296). «Одиссея», по всем данным, позже «Илиады», но ее создатель «Илиады» не знает: он, судя по песни Демодока на пиру у Алкеноя, не знает обиды Ахилла на Агамемнона, он знает совсем другой гнев Ахилла — на Одиссея (Одиссея VIII, 75-82) {Лосев 1960: 73, 175-176, 296). Для упоминания в «Одиссее» были бы уместны поединок Менелая с Парисом, ранение вождей под Троей, гибель сыновей Геракла и Ареса, нарушение договора (выстрел Пандара), битва за корабли — все это не упомянуто. Ни одного слова о Гекторе вообще нет в «Одиссее»!

Пейдж приходит к выводу, что сочинителю «Одиссеи» была неизвестна «Илиада». Кёрк объясняет это иначе: сочинитель «Одиссеи» избегал тем «Илиады» намеренно — именно потому, что знал «Илиаду»: он оставлял эти темы для исполнения в «Илиаде». Но почему тогда он не избегал затрагивать темы других поэм — кикличе-ских? А вот если он Троянскую войну знает, а «Илиаду» — нет, тогда все понятно. И различия в содержании это подтверждают.

В «Илиаде» вестница богов — Ирида, в «Одиссее» и в 24-й песни «Илиады» вестник богов — Гермес. В «Илиаде» при женитьбе нужно дать выкуп, в «Одиссее» — приданое. В «Илиаде» Диоскуры — обычные смертные, умерли одинаково, похоронены в Лакедемоне (III, 237-244). А в Одиссее один брат — божество, другой — человек, смертный, и когда он умер, другой брат подарил ему половину своего бессмертия, так что они пользуются им поочередно, через день (XI, 299-304). Ветры в «Илиаде» антропоморфны и пируют во дворце у Зефира, одного из них. А в «Одиссее» они бесформенны, ибо Одиссей получает их упрятанными в кожаном мешке.

Словом, совершенно разные люди с очень несхожими представлениями сочиняли «Илиаду» и «Одиссею». Если «Илиаду» создал Гомер, то «Одиссею» — нет. А если «Одиссею» сочинил Гомер, то «Илиаду» — кто-то другой. Но если одна из этих поэм принадлежит не Гомеру, то все аргументы в пользу того, что вторую сочинил Гомер, недействительны, потому что достоверность связи обеих поэм с Гомером одинакова.

Но еще Элард Гуго Мейер (Meyer 1887) заметил, что по темам, характеру применения и другим особенностям художественные сравнения «Илиады» используются в разных ее песнях по-разному и песни по ним группируются. Он выделил шесть стилей сравнений.

А теперь вспомним, что из всего предшествующего анализа «Илиады» вытекал вывод об отдельном авторстве разных ее составных частей, минимум шести. Авторов, гомеровских певцов, было много. Среди них мог, конечно, оказаться и тот, которого звали Гомером или которому подходят некоторые особенности, приписываемые Гомеру традицией. Эго мог быть автор одной из частей или составитель на одном из этапов формирования поэмы. Я пытаюсь здесь найти какие-то зацепки для прояснения этой фигуры и ее деяний. Но того великого Гомера, которому приписывалось поначалу все, что народ любил слушать, все лучшее и достойное, а потом две лучшие эпические поэмы, — такого Гомера попросту не было. Эго плод народного воображения, позже очищенный и детализированный античными учеными и ставший античной ученой конструкцией.

Эта конструкция оказалась чрезвычайно живучей. Она превратилась в мифический образ, а миф очень часто прочнее и гораздо долговечнее реалий.

Гордезиани Р. В. Проблемы гомеровского эпоса. Тб.: Изд-во Тбилисского университета, 1978.

Джебб Р. Гомер: Введение к «Илиаде» и «Одиссее». СПб.: Л. Ф. Пантелеев, 1892.

Лосев А. Ф. Гомер. М.: Учпедгиз, 1960.

Малинаускене Н. К. Некоторые особенности системы цвето-обозначения у Гомера // Вопросы классической филологии. М.: Изд-во МГУ, 1987. Вып. IX. С. 24-39.

Маркиш С. П. Гомер и его поэмы. М.: Гослитиздат, 1962.

Переяслов Н. Был ли Гомер слепым? (Опыт визуально-акустической «расшифровки» поэтических образов в древнегреческих поэмах) // ШИл greek.ru. (Дата обращения: 2004.)

Портнов А. Слепой Гомер? Откуда вы это взяли? // Знание — сила. 2002. № 7. С. 113-117 (перепеч. в Интернете под назв.: Гомер был зорче нас: www.nkj.ru/archive/articles/9427/).

Тренчени-Валъдапфелъ И. Гомер и Гесиод / Пер. с венг. М.: Изд-во иностранной литературы, 1956.

Тройский И. М. История античной литературы. Изд. 3-е. Л.: Учпедгиз, 1955.

Хафнер Г. Выдающиеся портреты античности / Пер. с нем. М.: Прогресс, 1984.

Beardman J., Vaphopoulou-Richardson С. S. (eds). Chios: а conference at the Homereion in Chios 1984. Oxford: Oxford University Press, 1986.

BelznerE. Homerische Probleme. Bd. I. Leipzig: Teubner, 1911.

Bérard V Did Homer live? London; Toronto: J. M. Dent, 1931.

Bethe E. Homer. Bd. II. 2. Aufl. Leipzig; Berlin: Teubner, 1929.

Bethe E. Homer und das Papier // Forschungen und Fortschritte, XV, 1939: 163-168.

Bonfante G. Il nome di Omero // La Parola di Passato (Napoli). 1968. 23:360-361.

Bowra C. M. Homer. London: Gerald Duckworth, 1972.

Carpenter R. Folk tale, fiction and saga in the Homeric epics. Berkeley; London: University of California Press, 1956.

Deroy L. Le nom d’Homére // L’antiquité Classique. 1977. 41: 427—439.

Duchemin J. Aspects pastoreux de la poésie homérique: la comparison dans ‘Iliade // Revue des Etudes Grecqes. 1960. 73: 362—415.

Euler K. Über die angebliche Farbenblindheit Homers. Marburg: R. Friedrichs Universit. Buchdruckerei, 1903.

Finster G. Homer I: Der Dichter und seine Welt. 2. Aufl. Leipzig; Berlin, 1914.

Giles P. Was Homer a Chian? // Proceedings of the Cambridge Philological Society. 1915. 100: 7-9.

Gladstone W. E. Der Farbensinn: Mit besonderer Berücksichtigung der Farbenkenntnis bei Homer. Breslau: J. U. Kem, 1878.

Hess K. Der Agon zwischen Homer und Hesiod. Winterthur: Keller, 1960.

HoggJ. Homer colour-blind // Journal of Science. 1885. 7: 313— 318.

Huxley G. Homer’s perception of his Ionian circumstances // Maynooth Review III (Ireland St. Patrick’s College). 1977: 73-84.

Kahl-Furthmann G. Wann lebte Homer? Meidenheim am Gian: Hain, 1967.

Kirk G. St. Objective dating criteria in Homer // Museum Helve-ticum. 1960. 17 (4): 189-205.

Kirk G. St. The songs of Homer. Cambridge: Cambridge University Press, 1962.

Kirk G. St. The Iliad: A commentary. Cambridge: Cambridge University Press. Vols. 1-4. 1985-1992.

Kirk G. St. (ed.) The language and background of Homer. Some recent studies and controversies. Cambridge: W. Heffer and sons, 1964.

Krupp Fr. Die homerische Gleichnisse: zusammengestellt nach den verglichenen Personen und Anschauungsskreisen, welchen die Bilder entnommen sind. Zweibrüchen: Kranzbühler, 1883.

LeafW. T. The Iliad. 2d ed. Vol. I—II. London: Macmillan, 1900-1902.

Lorimer H. L. Homer and the monuments. London: Macmillan, 1950.

Lorz J. Die Farbenbezeichnungen bei Homer mit Berriick-sichtingung der Frage über die Farbenblindheit: Programm des Staats-Gymnasiums 1881/2. Amau: s. e. 1882.

Magnus H. Die Geschichtliche Entwicklung des Farbensinnes. Leipzig: Feit, 1877.

Marôt K. Les origins du poète Homere // Revue des Etudes Homériques. 1934. T. IV: 14-54.

Meyer E. H. Homer und die ilias. Berlin: Gräfenheinichen, 1887.

Mireaux E. Les poèmes homériques et l’histoire greque. Vol. I: Homère des Chios et les routes de étain. Paris: A. Michel, 1948.

Mühl P. von der. Kritisches Hypomnema zur Ilias. Basel: Reinhardt, 1959.

Platt A. Homer’s similes //The Journal of Philological Society. 1896. 14: 28-38.

Quaglia L. La figura di Achile e l’etica dell’Iliade // Atti Acad. Torino. 1960-1961. 95: 325^104.

Rowe C. Conception of colour and colour szmbolism in the ancient world // Eranos. 1972. 41: 327-364.

Schadewaldt W. Legende von Homer dem fahrenden Sänger. Zürich; Stuttgart: Artemis-Verlag, 1959.

Schadewaldt W. Von Homers Welt und Werk. 4. Aufl. Stuttgart: Koeler, 1965.

Scheffold K. Archäologisches zum Stil Homers // Museum Hel-veticum. 1955. 12 (3): 132-144.

Schwartz E. Der Name Homers // Hermes. 1940. 75: 1-9.

Scott J. A. The unity of Homer. Berkeley: The University of California Press. 1921 (repr. 1963).

SeverynsA. Homère. III. L’artiste. Bruxelles: J. Lebègue. 1945-1948.

Shipp G. P. Studies in the langaufe of Homer. Cambridge: Cambridge University Press, 1953.

Stubbings F. H., Wace A. J. B. (eds.). A companion to Homer. London; New York: Macmillan; St. Martins Press, 1963.

Tsagarakis O. Daskalopetra of Chios // Gymnasium. 1976. 83: 324-333.

Vanderlinden E. Naissance de l’Iliade // Les Études Classiques (Namur). 1981.49:213-227.

Vogt E. Die Schrift vom Wettkampf Homers und Hesiods // Rheinisches Museum. 1959. 102: 193-221.

Wiemer G. Ilias und Odyssee als Quellen der Biographen Homers: (Wiss. Beilage zum Programm des K. Gymnasium Marienburg). Schwetz a. W.: Danzig & Co. Bd. 1-2. 1905-1908.

Wilamowitz-MöllendorfU. von. Der Glaube der Hellenen. Bd. 2. Berlin: Weidmann, 1932.