Расшифрованный код Ледового человека: От кого мы произошли, или Семь дочерей Евы

Глава XII О ЧЕМ ПОВЕДАЛ ЧЕДДЕРСКИЙ ЧЕЛОВЕК

Теперь наша научная аргументация, казалось, была полностью «водонепроницаемой», но я продолжал нервничать и искал «протечку» в нашей версии событий в доисторической Европе. Мне все казалось, что может обнаружиться какой-нибудь прокол, которого пока не заметили даже самые ярые и непримиримые наши оппоненты. Они здорово постарались, заставив нас подвергнуть основной наш инструмент — митохондриальную ДНК — подробнейшей проверке по каждому пункту, который вызывал хоть малейшие сомнения. Мы снова и снова уточняли свою оценку скорости мутаций, неделями проигрывали разные версии нашей модели эволюционных сетей и раз за разом приходили к одним и тем же результатам. Пережив бурю рекомбинации, мы по-прежнему были уверены, что основные главы генетической истории Европы были написаны во времена охотников-собирателей, задолго до прибытия земледельцев. Без сомнения, те несколько параграфов, которые добавило сельское хозяйство, были очень важны, но они не стерли основного текста. Теперь мы практически не сомневались в том, что большинство наших современников-европейцев являются потомками охотников-собирателей, которые жили здесь задолго до наступления неолита и прихода «фермеров».

Мы были уверены в своих данных и в нашей интерпретации этих данных. И тем не менее наши выводы пока были всего лишь догадками о событиях прошлого; эти догадки были построены на большом количестве данных и подкреплены мощной статистикой, но все равно они оставались догадками и ничем иным. Так что почивать на лаврах было рано, и я продолжал придираться к себе. Что, если мы напутали в определении сроков? Все говорило о том, что не напутали, но вдруг все же вкралась неточность, вдруг ошиблись где-нибудь в одном месте? Предположим, что события, которые мы датировали пятьюдесятью тысячами лет, на самом деле происходили только двадцать пять тысяч лет назад. Или еще хуже, данные по нашим основным митохондриальным кластерам, которые мы относили приблизительно к концу ледникового периода (от пятнадцати до двадцати тысяч лет назад), а если они имели место гораздо позднее — десять тысячелетий назад? Тогда они очутились бы в опасной близости к началу неолита, и, в конце концов, могли оказаться не чем иным, как частью волны ближневосточных земледельцев.

Сомнения продолжали одолевать. Прямой тест ДНК ископаемых человеческих останков, о которых точно было бы известно, что они заведомо относятся к времени, предшествующему прибытию земледельцев,— вот что нам требовалось. Если бы только удалось найти ДНК в останках охотника, жившего на Земле сотни тысяч лет назад, если бы ее последовательность совпала с одним из имеющих принципиальное значение кластеров. Вот тогда бы мы были в полном порядке. Нельзя было полагаться исключительно на современные последовательности. Реальное доказательство нужно было найти в древней Европе эпохи палеолита. Это окончательно докажет, что основные митохондриальные кластеры обретались там еще до вторжения волны с Ближнего Востока, и подтвердит правильность наших данных. И напротив, если последовательность древней ДНК не совпадет ни с чем из наших данных по Европе — мы вступим на шаткую почву. Тогда не может быть никакой уверенности, что родоначальники большинства современных кластеров жили в Европе до наступления эры сельского хозяйства.

Человеческие останки времен верхнего палеолита немногочисленны, и между ними лежат большие расстояния. Во-первых, десять тысяч лет — очень большой срок, кости могут сохраняться так долго лишь при самых благоприятных условиях. Редкие образчики, дошедшие до наших дней и найденные, ревностно хранят и блюдут — и это оправдано. Нужно было найти какую-то на редкость убедительную причину, чтобы уломать хранителей позволить взять образец от такого раритета. Правда, неплохой рекомендацией могло служить то, что ранее мне уже приходилось работать с ДНК древних костей. Мы с моими сотрудниками были первыми в мире, кто выполнил такое исследование на материале из Абингдона в 1989 году, хотя возраст тех костей составлял всего несколько сот лет. Работа, которую мы осуществили чуть позже с Ледовым человеком, получила широкую известность, а отзывы о ней были самые благоприятные. Но тогда мы имели дело с уникальным случаем: тело сохранилось полностью, так как было вморожено в лед. Пять тысячелетий — почтенный возраст, но недостаточно старый, когда речь идет о периоде, предшествовавшем приходу земледелия в Европу. ДНК Ледового человека, кстати, соответствовала одному из ключевых кластеров, но мы не могли воспользоваться ею для подкрепления своей теории, потому что жил он через две тысячи лет после того, как сельское хозяйство добралось до Альп. Нам же требовались останки тех, кто был раза в два постарше ледового человека. Пока же он оставался самым древним из всех людей, из тканей которых удалось извлечь ДНК,— случай исключительный. Не было никакой уверенности, что в обычном пролежавшем в земле скелете через десять тысяч лет сохранится ДНК.

Молекула ДНК оказалась намного прочнее, чем кто-либо мог предположить раньше, когда считалось, что пробы на ДНК следует держать только в холодильнике из опасения ее распада. Однако сама по себе она не может продержаться очень долго. Чтобы просуществовать тысячелетия, ей нужен скелет. Кости и зубы отличаются от прочих биологических тканей тем, что в них содержится гидроксиапатит — твердое минеральное вещество, содержащее кальций. Он-то и защищает ДНК и белки от распада, скрывая их от микроорганизмов и грибков, уничтожающих мягкие ткани. Пока минеральное вещество не разрушилось, есть и шанс, что ДНК избежит разложения. Стоит пропасть кальциевому щиту, ДНК остается без защиты и вскоре исчезает. Кальций намного лучше сохраняется в щелочной почве, чем в любой другой. В нейтральных и особенно кислых почвах жизнь у ДНК намного короче. Тела, извлеченные из торфяных болот Северной Европы, у которых сохранились даже волосы и кожа, всегда несколько помяты и уменьшены, словно из них выпустили воздух, именно потому, что кислотные болота вымыли из костей кальций. Многие белки прекрасно сохраняются в бактерицидной кислой среде, предохраняющей их от разложения. К сожалению, молекулярная структура

ДНК такова, что в присутствии кислоты, даже сильно разбавленной, она разваливается на отдельные обрывки.

Высокая температура — тоже наш враг. Египетские мумии были первым объектом, на который нацелились генетики в поисках древней ДНК. Им удалось добыть кое-какой материал. Но только в тщательно набальзамированных телах богатых египтян, которые были защищены от распада естественными консервантами в составе бальзамирующих смесей, запечатаны в деревянные и каменные саркофаги и заключены в подземную гробницу, далеко от палящих солнечных лучей. Что касается захоронений тысяч людей победнее, которых хоронили не так пышно, в неглубоких могилах, вырытых в песке,— в них не было почти никаких признаков белка и ДНК, хотя по возрасту они были не такими уж старыми — две-три тысячи лет. Неорганический кальций не подвержен влиянию температуры, но органические молекулы давно распались и исчезли под воздействием обжигающего жара пустыни.

Нам, следовательно, не годились захоронения в жарком климате и в кислых почвах, мы обратили свой взор к известняковым пещерам Северной Европы. Воздух в пещерах всегда прохладен, и, что особенно важно, температура в течение года почти не меняется. Суточные перепады температуры в египетской пустыне наносят ДНК, пожалуй, не меньший вред, чем жара. Прохладная и постоянная температура давала больше надежд. Но особенно привлекателен известняк из-за его щелочной реакции. Упомянутый костный минерал и известняк очень похожи по химической структуре. В их состав входит кальций. В пещерах повсюду вода, богатая кальцием, она капает, образуя сталактиты и сталагмиты, покрывая стены коркой каменных наплывов. Кальций повсюду. Если древние кости лежат в известняковой пещере, то кальций из них никуда не девается, а если он остается в костях, да еще и при прохладной температуре, то можно рассчитывать, что ДНК сохранен.

Пещеры в Чеддерском ущелье — самые знаменитые в Британии. Узкая извилистая дорога тянется вниз с вершин Мендиппских холмов, что в двадцати милях к западу от Бата. Сначала кажется, что вокруг просто поросшая лесом равнина, обычная для этих мест. Рябина и боярышник растут по обочинам дороги, а весной лес наполняется белыми цветами и пикантным ароматом дикого чеснока. По мере спуска равнина по обе стороны дороги поднимается выше и выше, деревья отступают вверх по склонам, которые становятся все круче, а через пару миль можно видеть только отвесные известняковые стены примерно сто метров высотой. Нет никаких признаков реки, образовавшей эту теснину, разве что на самом дне. Река исчезла, давным-давно ушла под землю, размывая камень, образовала пещеры и гроты. Своды пещер обрушивались раз за разом — сформировалось ущелье. Самые молодые пещеры под действием сил воды и земного тяготения пока не обрушились. Для кишащего туристами городка Чеддера, расположенного у подножия ущелья, пещеры — одна из главных достопримечательностей, эта местность славится ими наряду со знаменитым сыром. По левую сторону ущелья, прямо напротив бара «Чеддерские пещеры — рыба и курица», располагается самая большая и живописная пещера Гофс-кейв, правда, вход в нее плохо заметен — его загораживает вход в кафе-бар «Эксплорер» и в сувенирную лавочку.

А в музее (рядом с входом в пещеру) стоит муляж ее самого знаменитого обитателя — Чеддер-мена, или Чеддерского человека. Его раскопали в 1903 году и позднее (с помощью радиоуглеродного метода) определили возраст — около девяти тысяч лет. Он, по крайней мере, появился на свет за три тысячелетия до того, как в Британию пришло сельское хозяйство. Слепок представляет собой копию настоящего скелета, который хранится в Британском музее естественной истории в ведении Криса Стрингера — руководителя Отдела древней истории человека. Я позвонил ему и договорился о встрече.

Я слышал о Крисе много хорошего и один раз встречался с ним на научной конференции в Сардинии. Музей естественной истории мне знаком с детства. Для меня и братишки всегда было радостью пойти туда с мамой во время школьных каникул. Проходя под величественными сводами через грандиозный викторианско-романский вход, я ощутил трепет и волнение оттого, что вхожу сюда не как рядовой посетитель, а как профессионал к своему коллеге. Мой путь к кабинету Криса лежал мимо гигантского скелета динозавра Diplodocus, который располагался в великолепном холле. Потом я свернул направо, в широкий коридор, стены которого были увешаны скелетами ихтиозавров и других морских рептилий, на которых до сих пор сохранились следы синей глины скал в Дорсетте, где они были найдены. Но когда я открыл дверь, ведущую в палеонтологический отдел, и вошел, то сразу ощутил, что атмосфера здесь иная; резко изменилось и оформление, с несколько театрального на профессиональное. Ряды одинаковых с виду шкафов с выдвижными ящиками скрывали в себе строго занесенные в каталоги сокровища. Современный кабинет Криса Стрингера возвратил меня в сегодняшний день после соприкосновения с этими бесценными, но вместе с тем странно безмолвными свидетельствами о чудесах мира природы.

За кружкой чая я объяснил Крису, зачем нам потребовались образцы человеческих ископаемых костей эпохи палеолита. Он следил по литературе за нашей работой, знал о спорных моментах и согласился со мной, что есть смысл протестировать ДНК из скелета европейца доземледельческого времени. Он захотел узнать, каковы будут шансы по определению ДНК, если мы получим от него разрешение на исследование древних костей. На этот вопрос я не мог ответить точно. В конце концов,

Ледовый человек был настолько необычным, что я никак не мог гарантировать повторение успеха на незамороженном материале, который к тому же был вдвое старше. Без подобной гарантии Крис, и это совершенно объяснимо, не решался давать добро на взятие пробы, связанной с разрушением такой ценности, как Чеддерский человек. Одно дело знать наверняка, что эта жертва будет не бесцельной и исследование принесет результат, но было бы легкомысленно подвергать скелет риску, если в нем могло и не оказаться ДНК. Я вспомнил о нашем успехе с костями животных с борта «Мэри Роз» и внес предложение, которое, как мне показалось, могло разрешить дилемму. Я спросил, не было ли найдено в пещерах при раскопках остатков костей животных. А если они там были, нельзя ли нам попробовать свой метод на них? Если это сработает, мы получим точный ответ на наш вопрос о наличии ДНК в костях, пролежавших в пещере десять тысяч лет. К счастью для нас, оказалось, что в пещере Гофс-кейв было найдено изрядное количество костей животных, так что в Оксфорд я возвращался с кусочком кости оленя.

Через месяц я снова появился у Криса в кабинете с хорошими новостями. В оленьей косточке мы обнаружили ДНК и в немалых количествах. Крис согласился, что это основательный довод, и мне было позволено получить для исследования человеческий материал. Он аккуратно выложил настоящие останки Чеддерского человека на стол в своем кабинете. Каждая кость хранилась на вате в отдельной картонной коробке. Для черепа был изготовлен особый деревянный ящичек с пенистой резиной, предохраняющей хрупкую, восстановленную и склеенную из дюжины осколков драгоценность. Я не осмелился дотронуться до нее. Наконец, мы остановили выбор на талусе, массивной с виду кости большого пальца ноги. Крис упаковал ее в картонную коробочку, и я отвез ее в лабораторию.

На другой день я бережно просверлил косточку насквозь. Ее массивный облик оказался обманчивым. В одну секунду сверло прошло через тонкую стеночку к сердцевине, заполненной пористым веществом, напоминающим пчелиные соты. В кучку коричневатого костного порошка, образованного от сверления, насыпались черные крупинки. Они явно не были похожи на кость, скорее всего это были частицы почвы, набившейся внутрь кости через трещину, при помощи глазного пинцета они были извлечены и отложены в сторону. Я получил ровно 17,8 миллиграмма костного порошка Чеддерского человека. Этого должно было хватить, вторую дырку сверлить не хотелось. На следующий день я узнал, что ничего не вышло. Никаких признаков ДНК. Контрольный опыт прошел нормально (он был поставлен параллельно, чтобы убедиться, что все реактивы работают и условия подобраны правильно). Яркое оранжевое свечение во всех позитивных контрольных пробах указывало на наличие амплифицированной ДНК. В пустых пробах (они проходили обработку одновременно, но в пробирках была только вода без экстракта кости, чтобы обнаружить возможные загрязнения) свечения не наблюдалось. И точно такая же картина была в пробирке с экстрактом Чеддерского пальца. Обидно до слез.

Я снова отправился в Лондон, чтобы обсудить с Крисом ситуацию. После эксперимента с костью животного мы точно знали, что условия пещеры достаточно благоприятны, чтобы ДНК могла сохраняться там в течение как минимум десяти тысяч лет. Возможно, имел значение тот факт, что кости больше полувека находились вне пещеры. Возможно, смола, которую используют для фиксации костей, ускорила распад молекул ДНК. Можно было строить разные предположения, наверняка мы ничего не знали. Крис снова принес в кабинет череп и еще раз положил его передо мной на столе. Я нахожу, что сложно соотнести кости черепа с человеческим лицом, но в тот раз, глядя на склеенный по кусочку череп на столе, я начал представлять себе, как он обрастает плотью и кожей. Сейчас, когда я пишу эти строки, все звучит довольно зловеще, но тогда — ни в малейшей степени, все было по-другому. Просто мне ясно представилось, что передо мной не кости, а живой человек. У меня не было ясного представления о его внешнем облике, о том, светлые или черные у него были волосы, карие или голубые глаза — я просто вдруг отчетливо ощутил, что передо мной находится личность. Странная, далекая, из древних времен — и все-таки личность. Какие истории мог он рассказать о своей жизни, о семье. Я взял в руку нижнюю челюсть и посмотрел на его зубы. Этими зубами он, должно быть, дробил лесные орехи и вгрызался в мясо только что пойманного оленя. Эмаль износилась, но зубы были не гнилые. В действительности они были в лучшем состоянии, чем мои собственные — все в пломбах. Я машинально поделился этим наблюдением с Крисом, а он ответил: «Что ж, если думаешь, что они хороши, пойдем-ка, я тебе еще кое-что покажу». Мы перешли из его кабинета в просторное хранилище. Крис вынул другой деревянный ящичек. Он открыл его. Внутри, на подложке из пенорезины, лежала нижняя челюсть молодого мужчины. Зубы были в превосходном состоянии. Белые, ровные, без малейшего следа повреждений. Зубы с рекламы зубной пасты. Я решил, что их возраст — несколько сотен лет. Я ошибался. Это были зубы юноши, жившего более двенадцати тысяч лет назад — за три тысячи лет до Чеддерского человека — и которого Крис собственноручно выкопал в пещере Гофс-кейв в 1986 году.

В отлично освещенном кабинете зубы выглядели еще лучше. Не может ли случиться, что зуб обеспечивает тканям даже лучшую сохранность, чем кость? Может, несколько молекул ДНК, так необходимые для нашего исторического исследования, прячутся там, внутри зуба, за несокрушимой и белоснежной эмалевой броней? Мы оба согласились, что попытать счастья стоит, невзирая на полную неудачу с пальцем Чеддерского человека. Но ни у кого не имелось опыта по извлечению ДНК из зубов, тем более из зубов, которые крепко сидели в челюсти, причем вопрос об их возможном извлечении оттуда не стоял. Я пообещал Крису, что научусь так сверлить зубы, что и эмаль не будет повреждена, а зубы останутся в челюсти. При условии, что мне это удастся, Крис соглашался позволить взять образец ткани из челюсти, найденной в пещере Гофс-кейв.

Попрактиковавшись на зубах, образцы которых были мне любезно предоставлены моим дантистом мистером Миллером, через две недели я вернулся к Крису, в совершенстве овладев способом проникновения в коренной зуб, сидящий в челюсти. Несколько образчиков своего труда, извлеченного из зуба дентина, я принес на суд Крису. После того как обычные бормашины были испробованы и отвергнуты (из-за того, что сжатый воздух сдувал драгоценный порошок), по рекомендации коллеги я нашел крошечную бормашинку для протезирования в скобяной лавке на Тоттенхам Корт Роуд в Лондоне. Бор просто идеально подходил для того, чтобы просверлить крошечное отверстие под эмалью. Проникнув внутрь зуба, сверло можно было заменить на более длинное, которое свободно вращалось внутри зуба, превращая мягкий дентин в тончайшую пудру. Устройство для отсасывания слюны я приспособил для извлечения порошка из внутренней полости зуба прямо в маленькую пробирку. Теперь осталось только аккуратно запломбировать крохотную дырочку в зубе подходящим по цвету цементом — и дело сделано. А дентин, по крайней мере, в тех зубах, на которых я тренировался, содержал массу ДНК.

Чтобы не занести в древнюю пробу современную ДНК, чеддерский зуб нужно было сверлить у меня в лаборатории, где недавно установили специальную камеру с воздухоочистительными фильтрами. Мы приобрели для этой цели готовое оборудование, применяющееся в производстве силиконовых микросхем. Поступающий воздух фильтровался и постоянно держался под давлением выше атмосферного, а это означало, что у пыли или чешуек кожи не было шансов попасть в камеру, когда вы проходили сквозь воздушный затвор. Новшество обошлось нам в кругленькую сумму, но дело того стоило. Следовательно, мне предстояло доставить челюсть в Оксфорд — и это был кошмар. В Лондон я приехал на автобусе и автобусом возвращался. Бесценный и уникальный груз лежал в своем ящичке на соседнем сиденье. Постоянно через несколько секунд я поворачивался, чтобы убедиться, на месте ли ящичек, репетируя, что я стану лепетать, если потеряю его. Слава Богу, я его не потерял; ближе к вечеру он был заперт в шкаф для образцов в Оксфорде.

На другой день я приступил к извлечению дентина. Все получилось как нельзя лучше. Бор легко вошел в полость, но не слишком легко — это было бы признаком плохой сохранности, а в воздухе появился легкий запах гари — под сверлом испарялся коллаген,— запах, который я ненавижу, когда лечу зубы. Сейчас этому запаху я был рад — это было признаком присутствия в зубе белка, а где белок, там, как правило, есть и ДНК. Когда я подключил отсасывающее устройство, из полости зуба в пробирку полетел светлый, кремового цвета порошок. Его было много — почти 200 миллиграммов, я взял всего 50, а остальные оставил для повторных исследований и запустил процесс экстракции.

К вечеру следующего дня я знал что у нас есть ДНК из древнего зуба. В течение следующих недель я определил последовательность, проверил ее еще раз и подтвердил результат повторной экстракцией. Я определял последовательность самых древних человеческих останков, каких еще не удавалось успешно определить никому и нигде в мире. Но не это было самое главное. Самое важное, что нас интересовало больше всего, была сама последовательность ДНК. Совпадет ли эта последовательность с теми, что мы видим у современных европейцев, или это будет нечто совсем иное, реликт, не дошедший до наших дней, пропавший в мрачной глубине веков?

Ответ оказался кристально ясным. Древняя ДНК из Чеддерской пещеры была вполне современной. Последовательность попадала точно в центр самого большого из семи митохондриальных кластеров. Это была едва ли не самая обычная последовательность в современной Европе. Именно ее мы обнаружили в зубе молодого человека, который жил за полных семь тысяч лет до появления в Британии ближневосточных «фермеров». Мы получили подтверждение того, что эта последовательность, этот кластер и, говоря шире, все, кто жил приблизительно в то же время, широко и прочно расселились в Европе задолго до прихода земледельцев. Гены верхнего палеолита не были роковым образом растворены среди генов земледельцев с Ближнего Востока. Мы оказались гораздо теснее связаны с охотниками, чем было принято считать.

Хотя необходимость сверлить палец Чеддерского человека отпала, но нам суждено было встретиться с ним еще раз. На этот раз нас, так сказать, свело телевидение. Филип Пристли, независимый продюсер, подготовил для телевизионного канала, вещающего на западе страны, серию документальных передач по археологии, одна из них была посвящена раскопкам в Чеддере. К тому моменту наши работы по установлению генетической связи между палеолитом и современностью приобрели некоторую известность, и Филипу пришла идея, которая вызвала бы невиданный интерес телезрителей к его передачам — найти среди жителей Чеддера прямых родственников знаменитого ископаемого человека, так сказать, его прямых наследников. Идея выглядела и забавной, и небессмысленной. Я объяснил Филипу, что уже пытался получить ДНК Чеддерского человека и не добился успеха. Если бы он смог вновь получить разрешение Криса Стрингера, то я готов сделать еще одну попытку, на этот раз не с костью пальца ноги, а с зубом. У меня было одно условие, если из этой затеи ничего не получится, то сниматься для передачи мы не будем. Я всегда придерживаюсь этого принципа — в жизни насмотрелся на проекты, которые начинались с широковещательных заявлений прессы, обещаний великого научного открытия в финале, а все выливалось в неубедительный и пустой эксперимент. Обговорив все условия, проделав изматывающее нервы путешествие на автобусе (на сей раз с еще более знаменитым реликтом в коробке), я просверлил первый коренной зуб чеддерского человека. Вот появился порошок — не такой чистый, как материал более старшего обитателя пещеры, но зато в достаточном количестве, чтобы попытаться извлечь ДНК. И мы действительно получили ДНК и определили последовательность — и уже не слишком удивились тому, что эта последовательность с удобством разместилась в одном из семи кластеров. Филип, который, естественно, нервничал все сильнее по мере того, как подходили сроки окончания съемок, был в восторге и сейчас же взялся за организацию второго этапа проекта — сбор образцов у жителей Чеддера. Мы решили отправиться в местную школу и поговорить со старшеклассниками в надежде, что они заинтересуются и согласятся принять участие в нашей программе. Читатель помнит, что процедура взятия образцов у нас была уже отлажена. Кровь мы больше не брали, выяснилось, что, если слегка провести по внутренней поверхности щеки, на щеточке остаются клетки, которых с избытком хватает для определения ДНК. После короткого визита в школу мы набрали двадцать проб — частично от добровольцев из числа шестиклассников и нескольких учителей. Исходя из того, с какой частотой нам встречалась в современной Британии последовательность чеддерского человека, я оценил вероятность того, что мы встретим близкий к ней вариант в этих образцах как пятьдесят на пятьдесят. Через четыре дня мы получили результаты. Нам были известны имена добровольцев, что, как оказалось, имело принципиальное значение, и их возраст, Позвонил Филип.

«У нас есть совпадение»,— сообщил я.

«Кто это?» — был первый вопрос.

Об этом мы не договаривались. Хотя мы согласились проверить, найдутся ли совпадающие последовательности среди двадцати проб, но сообщать какие бы то ни было имена я отказывался, и на то была очень веская причина. Хотя дети и их родители подписали документы, подтверждающие их согласие на проведение анализа ДНК и на участие в телевизионной передаче, я не был до конца уверен, что все они до конца осознают, как все может повернуться, если история получит большой отклик. Конечно, невозможно было заранее сказать наверняка, возникнет ли интерес к этой теме, но, имея опыт с Мэри Мозли и Ледовым человеком, можно было предвидеть, что шумиха поднимется изрядная.

Филип пришел в неописуемое волнение. Ему казалось, что история никого не заинтересует, если не будут названы конкретные участники. Он незамедлительно по факсу переслал мне копии подписанных соглашений, которые, на мой взгляд, представляли собой стандартные бланки и ничего больше,— явно, по моему разумению, недостаточное основание, чтобы позволить средствам массовой информации вторгаться в жизнь подростка. Я сверил последовательности со списком имен и возрастом испытуемых. Совпадений было не одно, а три: в двух случаях совпадение с последовательностью Чеддерского человека было полным, третье отличалось на одну мутацию. Две совпадающие последовательности принадлежали детям, та, что совпала частично — учителю, точнее, куратору по истории, который участвовал в организации съемок в школе — Эдриану Таргетту. Я решил обнародовать имя Эдриана, но не раскрывать личности детей. Как выяснилось впоследствии, это было одним из самых мудрых моих решений в жизни. Тайком от меня Филип со своей командой по раскрутке программы устроил настоящее шоу, где Эдриана Таргетта объявили потомком Чеддерского человека перед камерами и в присутствии телевизионщиков из других программ — до них постепенно начал доходить истинный масштаб события. На другой день, когда я пошел купить газету, то не поверил глазам. История Эдриана Таргетта и чеддерского человека была во всех газетах: от лондонской «Таймс» до желтой газетенки «Дейли стар», где на первой странице обложки красовался Эдриан крупным планом на фоне своего предка. Я закупил полный набор.

За последующие дни и недели история Чеддерского человека обошла мир. Я встретился с Эдрианом на телевидении, где мы участвовали в ток-шоу. Он рассказал, как одна бульварная газета, которая славилась фотографиями женщин с обнаженной грудью, предложила ему пятизначную сумму (стало быть, не менее десяти тысяч фунтов) за то, чтобы он снялся в меховой шкуре, изображая пещерного человека. Он отказался, дорожа своей репутацией и местом учителя. А я задумался о том, что газетчики, не задумавшись ни на минуту, предложили бы и девочке-подростку позировать в таком же, а может, и еще более откровенном наряде. Даже сейчас, спустя годы, люди вспоминают историю Чеддерского человека, хотя и с искажениями. В 2000 году я выступал в Америке и говорил на совершенно другую тему, когда одна женщина задала вопрос: «Не вы ли брали ДНК у Чеддерского человека?» Неудивительно, что тогда, даже спустя недели после нашумевшей истории, мой почтовый ящик был набит битком. В большинстве писем содержались поздравления и комплименты — некоторые были написаны вполне квалифицированно и со знанием дела, например, от одного из заключенных тюрьмы Сан-Квентин в Калифорнии, который собирался обсудить эту сенсацию на ближайшем собрании тюремного кружка по изучению антропологии. Но одно письмо выпадало из общего ряда, это было письмо от лорда Бата. Так случилось, что Чеддерские пещеры располагались во владениях лорда. Он прочитал статью о нашей истории (я так и не узнал, какую именно — в «Таймс» или в «Дейли стар») и хотел знать, не приходится ли и он родственником чеддерскому человеку.

Александр Тинн, лорд Бат — владелец Лонглита, одного из самых красивых домов в Англии. Его угодья знамениты сафари-парком, где посетители могли любоваться великолепными львами и другими опасными зверями из автомобиля — не внушающего доверия с точки зрения безопасности. Сам лорд Бат, любовно называемый Львом Лонглита, был широко известен тем, как удивительно устроил свою личную жизнь. Помимо законной супруги и детей при нем состояла целая армия тех, кого он ласково называл «жёнками», причем многие из них жили прямо у него в имении. Такому человеку, безусловно, невозможно было отказать, и в следующий уик-енд я отправился к лорду. Меня провели наверх, в пентхаус, на последний этаж этого великолепного дома елизаветинской эпохи. Сам лорд Бат, шестидесятилетний господин с мальчишечьей искоркой в глазах, был одет в один из своих коллекционных разноцветных восточных халатов, которые горой лежали на совершенно необъятном деревянном столе. Он явно получал удовольствие от жизни. Пока я готовился взять генетическую пробу, он наполнил два бокала розовым вином из крана, торчавшего в стене. Позже, пропустив несколько бокалов, мы приступили к тестированию, лорд поскреб щеточкой внутреннюю сторону щеки. В течение всего утра в пентхаус заходили люди, каждому предлагалось пройти тест, на что они радостно соглашались. Лорд явно пользовался общей симпатией — к обеду набралось десяток щеточек с ДНК, а мне пора было ехать.

Вскоре мы получили результаты, которые показали (нас это не удивило), что лорд Бат и Чеддерский человек не состоят в тесном родстве. Собственно, у них не было никаких особых причин оказаться в родстве. А вот у Катберта, дворецкого, одного из тех людей, у которых я брал пробы в Лонглите, совпадение было, причем полное. Так что он мог претендовать на родословную, уходившую в прошлое на девять тысячелетий, рядом с которой пятисотлетний род Тинна выглядел жалким нуворишем. Я спросил лорда Бата, как воспринял эту новость Катберт. Не заставила ли она его задуматься о своей принадлежности к аристократии? «Что ж,— отвечал он с улыбкой,— в последнее время у него прибавилось уверенности в себе».

Теперь мы сделали все, что было в наших силах, чтобы подтвердить, что предки по материнской линии большинства современных европейцев проживали на территории Европы задолго до прихода сюда земледельцев с Ближнего Востока. Мы ничего не могли сказать о других генах, располагая только информацией о митохондриальной ДНК. На этом основании мы могли получить довольно четкую картину доисторической Европы, воссозданную на основании изучения современной и ископаемой ДНК. Это была картина не массового вытеснения охотников-собирателей ближневосточными земледельцами, а это говорило о крепкой связи современной Европы с палеолитом. Оставался только один критический довод, приведенный Кавалли-Сфорца, на который у нас не было ответа. Как бы то ни было, митохондриальная ДНК — не более, чем один-единственный ген, который может оказаться подверженным статистическим отклонениям, и это могло ставить под сомнение его представительность в качестве генетического маркера. Мне такое предположение не казалось вероятным; и все же, чтобы окончательно подтвердить нашу версию событий в доисторической Европе, необходимо было проверить наши выводы с помощью какого-нибудь совершенно другого гена.