Рассказ героя

12. Ночь на Десне

К вечеру наш батальон прорвался к Десне. Мы вышли к месту назначения для общей переправы на паромах и десантных баржах. Здесь было, огромное скопление техники и людей, грохотали зенитки, отгонявшие немецкую авиацию.

Я подумал: «Не стоит нам лезть в толчею общей переправы, лучше форсировать реку самостоятельно, где-нибудь в стороне». Хотелось на этот раз переправиться на тот берег первым. Комбат одобрил мой план. Командир полка разрешил, и я отправился с двумя бойцами на поиски подсобных средств переправы. Нам не очень повезло — удалось найти на берегу только старую и худую, наполовину затонувшую лодку с одним веслом. В нее могло сесть пять бойцов. Я подсчитал, сколько ездок надо сделать, чтобы на одной этой лодке перевезти через Десну весь батальон, решил, что все-таки мы будем на том берегу раньше, чем другие батальоны, приказал готовить плоты для пушек и послал связного к комбату передать, что можно переправляться.

Тут был небольшой лесок, к нему вела лощина. По этой лощине начали повзводно подтягиваться ко мне роты. Бойцы вытащили на берег найденную лодку, проконопатили ее и для прочности оплели ивовыми прутьями.

Когда все было готово, я спросил у бойцов, пришедших для переправы, кто умеет грести. Грести умел только один боец. Это был сухопутный, как у нас говорили, матрос Дорохов, человек пожилой, служивший во флоте чуть ли не во времена Порт-Артура. Он ходил всегда какой-то взъерошенный, присматривался, приглядывался ко всему с большим любопытством, будто был удивлен, что на войне сейчас совсем не так, как было в его времена: и пушки другие и люди не те. Каким образом попал он в армию, не знаю — возраст его был уже не призывной; может быть, он как-нибудь перехитрил военкомат. Мы всё собирались отправить его в тыл, по закону его надо было демобилизовать, но поговоришь с ним и махнешь рукой:

— Ладно, оставайся, отец, посмотри, как народ сейчас воюет.

С тех пор как началось наступление, Дорохов больше всего боялся, как бы ему не отстать от части. Никто так не следил за своими ногами, как этот бывший матрос. Объявляется привал, другие тут же, где остановились, ложатся и — минуты не пройдет — храпят уже, а Дорохов прежде всего разуется, развесит на кустике портянки и давай поглаживать да потирать ноги.

— Эх, ребята, мне бы велосипед достать! — говорил он. — Мечта моя — на велосипеде воевать.

Как-то мы захватили у немцев несколько офицерских велосипедов. Один из них решили подарить Дорохову. Большей радости для него не могло быть.

— Теперь, — говорил он, — я уж, ребята, от вас не отстану.

К Десне Дорохов прикатил на велосипеде, раньше всех из всей роты был на переправе.

Когда я спросил, кто умеет грести, Дорохов на радостях, что он оказался тут самым необходимым человеком, забыл про воинский порядок, закричал:

— Иван Николаевич, я могу!

— Если можешь, вози, — сказал я. — Потом тебя кто-нибудь сменит.

На берегу началась подготовка плотов для пушек, а Дорохов стал возить бойцов. Противник не ожидал нас здесь. Дорохов перевез на тот берег около взвода с двумя пулеметами раньше, чем немцы заметили нашу переправу. Потом он возил уже под огнем артиллерии и минометов, поднявших на Десне бурю. Некоторые бойцы, не умевшие плавать, впервые попавшие на большую реку, да еще в утлой лодочке, ночью, изрядно струхнули — хватались друг за друга, мешали грести. Дорохов, перекидывая весло с одного борта на другой, покрикивал:

— Ниже головы, ниже!

Лодку сильно сносило течением. Бойцы с берега кричали:

— Отец, давай лодку сюда!

Несмотря на сильное течение и обстрел реки, старик, как за пятачок на переправе, давал лодку всегда к одному месту. После десятка с лишним ездок Дорохов вылез из лодки, задыхаясь сел на берег.

— Ну что, старик, хватит с тебя? — спросил я.

— Больше не могу, сил нет, — с трудом сказал он.

Я тут же написал характеристику для представления его к ордену и опять спросил бойцов, ожидавших своей очереди на переправу:

— Кто умеет грести?

Так как и на этот раз умеющих грести не было, я сказал:

— Буду перевозить сам, только предупреждаю: канителиться не люблю.

Чтобы ускорить переправу, я не стал подъезжать к определенному месту, как Дорохов; бойцы бегали за мной по берегу, влезали по грудь в воду, хватали лодку, подтягивали и отталкивали ее.

Не знаю, кто это сказал, что Десна тихая река. Она мне показалась совсем не тихой. С каждой ездкой течение относило нас все ближе к общей переправе, к центру боя. Луна светила вовсю. Я поглядывал на небо — хоть бы одно облачко прикрыло ее! Противник видел нас, обстрел усиливался.

Лодку сильно качнуло. Один боец вывалился, другой хотел его поддержать и тоже вывалился. Я вижу, что они держатся на воде, гребу дальше. Они плывут за мной, кричат, просятся в лодку, я отвечаю:

— Привыкайте, впереди еще много рек.

Когда я перевез на тот берег полбатальона, с моих рук лилась кровь. Нервы были взвинчены. Какой-то незнакомый офицер подбегает к лодке, спрашивает:

— Товарищ старший лейтенант, как ваша фамилия?

Меня это обозлило: тоже нашел время спрашивать фамилию!

— Что, вам нечего больше делать? — вспылил я.

Это был товарищ из армейской газеты, и он прибежал сюда, чтобы меня проинтервьюировать.

Лодку уже оттолкнули, я не мог с ним разговаривать, крикнул:

— Возьмите интервью у Дорохова!

Не помню, кто меня сменил. Выйдя из лодки, я выпил ковш воды, свалился и тут же заснул. Перед этим я не спал несколько ночей. Когда я проснулся, луны уже не было, ярко светило солнце. Комбат увидел меня, сказал:

— Ну, вот ты и прославился. Прочти, что про тебя в газете написано.

Он показал мне армейскую газету с заметкой обо мне.

Эта заметка оказалась для меня как нельзя более кстати. Дело в том, что еще на пути к Десне Шишков как-то оставил меня в одной дубовой роще встречать пополнение. Пока я ожидал это пополнение, полк ушел далеко вперед. Надо было догонять его.

На фронтовых дорогах в то время происходило что-то невозможное. Все спешили на фронт, как на пожар. Машина лезла на машину, танкисты рвались вперед, артиллеристы не уступали им дорогу, повара с кухнями старались обогнать штабные «виллисы». На перекрестках было такое столпотворение, что генералы сходили с машин, становились на место регулировщиков. Когда мы, выйдя из рощи, влились в этот грохочущий поток техники и обозов, я назвал бойцам свою фамилию, сказал, что в случае, если кто отстанет, пусть спрашивает Румянцева, регулировщики будут знать, куда я пошел. Я все время пересчитывал бойцов, поджидал отстававших и все-таки за ночь юз двадцати пяти бойцов потерял пятнадцать.

Сначала я не очень беспокоился, пошел дальше, предупредив регулировщиков, что тут бойцы будут спрашивать Румянцева, так пусть идут туда-то. Но уже следующий регулировщик меня напугал. Он сказал мне, что уже был какой-то Румянцев, тоже, кажется, старший лейтенант и тоже кого-то потерял. Не пойму, как мне не пришло раньше в голову, что фамилия моя очень распространенная, что по этой фронтовой дороге, наверно, сотни Румянцевых идут и среди них, конечно, немало старших лейтенантов.

Уже двигались обозы нашего полка. Я ждал на дороге отставших и, отчаявшись дождаться их, стал разыскивать командира полка. Я знал, что Шишков, у которого каждый человек был на вес золота, не простит мне, что я больше половины людей растерял, и думал: «Ну и будет же мне баня!» Но Шишков сказал только:

— Я полк веду и ни одного человека не потерял, а ты из двадцати пяти бойцов ухитрился пятнадцать потерять! — отвернулся и не пожелал больше разговаривать со мной.

Когда я вышел от него, я не знал, куда итти, что делать. Мне казалось, что я так опозорился, что мне нельзя оставаться в полку. Тогда Садык был еще жив. Он выскочил откуда-то на коне и увидел меня. Садык сразу понял, что со мной что-то неладное.

— Ваня, что такое? — спросил он, спрыгнув с коня.

Я рассказал ему, в чем дело, и он пришел в полное отчаяние. Эта неприятность расстроила его не меньше, чем меня. Он шел рядом со мной, ведя коня в поводу, и поминутно твердил:

— Вот беда, Ваня, вот беда! Теперь у тебя не будет авторитета. Теперь тебе никогда не дождаться ордена!

Садык дорожил моим авторитетом больше, чем своим, ему очень хотелось, чтобы я скорее получил орден. Видя, что он так огорчен, я стал уверять его, что это все пустяки, что с каждым такое могло случиться. Я успокаивал его, а сам готов был итти и по всему фронту разыскивать отставших бойцов. И вдруг они являются. Это было на второй или третий день после форсирования Десны.

Сашка докладывает мне:

— Тут пришли какие-то бойцы, спрашивают вас.

Выхожу из блиндажа. Стоит группа бойцов не нашего батальона, но лица знакомые.

Увидев меня, обрадовались:

— Думали, что не найдем, а вот все-таки нашли! По газетке на ваш след напали.

Пересчитал — все пятнадцать. Оказалось, что они уже было пристроились к соседнему полку, командир которого в таких случаях не зевал и не очень считался с формальностями. Думали, все равно, в каком полку служить, но когда прочли обо мне в газете, решили, что нет, надо меня искать.

— А как вы догадались, что это обо мне написано? — спрашиваю их. — Мало ли Румянцевых в нашей армии!

— Мы, — говорят, — сразу догадались, что это вы первый через Десну переправились.

«Вот что значит слава, — подумал я: — народ сразу потянулся ко мне».