Рассказ о брате

Рассказ шестой ЗДРАВСТВУЙ, НЕБО!

В один из дней августа 1932 года, едва Николай пришел в цех, как его пригласили на партийное бюро. Вызов для него был неожиданным. Правда, он знал, что на заводе давно уже планомерно ведется агитация среди коммунистов, мобилизуя их на работу в село. «А может быть, и мне махнуть?» — подумал он по пути в партком. Хотя у него была и другая мечта… Секретарь партбюро в кабинете находился один. Николай вошел, поздоровался. Секретарь встретил его улыбкой и пригласил сесть. Николай, заметно волнуясь, присел на стул.

— Ну, как дела, нормировщик? — спросил секретарь партбюро, с доброй улыбкой рассматривая гостя. — Как работается? Что нового?

— Ничего дела, — коротко ответил Николай. — Стараемся. Задания выполняем хорошо.

— Прекрасно… — секретарь партбюро внимательно посмотрел на Николая. Тот насторожился. — Работать тебе сегодня не придется. К двенадцати пойдешь в райком партии. Ты ведь, кажется, мечтал стать летчиком?

«Неужели… в летное пошлют?!» — но Николай даже не посмел спросить об этом, а секретарь продолжал:

— Парторганизация рекомендует тебя в летное училище. Коммунист ты молодой. Показатели в работе хорошие. Кажется, и по общеобразовательным на курсах дела идут неплохо. Так ведь? Вот и решили рекомендовать тебя. Подробности узнаешь в райкоме. Ну а здоровью твоему комиссии, пожалуй, только завидовать придется, так я думаю.

Секретарь партбюро встал, подошел к Николаю и протянул руку:

— Желаю тебе всяческих успехов, Гастелло! Да, а дома-то возражать не будут?

— Какое возражать! Отец с матерью знают… Я ведь давно об этом мечтал. Спасибо вам, товарищ секретарь!

— Тогда, как говорится, ни пуха ни пера!

Николай выскочил из кабинета и побежал в цех. Рассказал о новости старшему мастеру, бригадиру. Собрались ребята. Стали поздравлять.

— На хорошее дело идешь, Коля, — сказал старший мастер. — Главное, учись прилежно. Хватка у тебя есть. Все будет нормально!

Распрощавшись с товарищами, Николай сразу же отправился в райком партии. В приемной сидели уже несколько человек, тихо о чем-то переговариваясь. Здесь же за столом — девушка. Время от времени она заходила в кабинет к секретарю райкома партии и, возвращаясь, приглашала очередного посетителя.

Наконец она назвала и фамилию Гастелло. Николай с волнением вошел в кабинет, осторожно прикрыл за собой дверь и остановился у входа. За большим столом, у противоположной стены сидели несколько человек — комиссия. Двое из присутствующих были в военной форме с голубыми петлицами. Николая пригласили подойти к столу, и секретарь райкома — Николай узнал его сразу — спросил:

— Как, товарищ Гастелло, согласны пойти на учебу в летное училище?

— Это моя мечта, — не задумываясь ответил Николай.

— Вот и хорошо, — и секретарь райкома начал рассказывать, что партия направляет коммунистов на учебу в военные училища, что в стране создаются эскадрильи Красного Воздушного Флота. — Ваша парторганизация рекомендует вас на учебу в летное училище. Мы поддерживаем это предложение, — он посмотрел на членов комиссии. — Разрешите поздравить вас. Но учтите, учиться на летчика — дело серьезное и трудное.

Члены комиссии задали ему несколько вопросов, поинтересовались его биографией, спрашивали о производственных успехах. На все вопросы Николай ответил коротко и ясно. В конце беседы секретарь райкома сказал:

— Хорошо, товарищ Гастелло, можете быть свободны, готовьтесь к экзаменам.

Выйдя из кабинета, Николай посмотрел на ребят в приемной. Чувствовалось, все они, как и он, изрядно волновались. Все понимали, что отбирать будут лучших. Николая это особенно беспокоило. Ведь ему уже исполнилось двадцать пять лет. А в приемной сидят ребята куда моложе. Вдруг там, в училище, не примут…

Дома Николай рассказал нам, как с ним разговаривали в райкоме. Но то, что ему сказали что-то определенное, умолчал. Мы понимали, что он о чем-то недоговаривает, но были уверены, что Колю обязательно примут.

— Готовь, мать, — с уверенностью сказал отец, — сына к отъезду. Если уж нашего Николая не возьмут, кого же тогда зачислять будут!

Через несколько дней Коле вручили направление в Луганское летное училище. Настроение у него было приподнятое.

Перед его отъездом пришли к нам друзья и товарищи брата по работе. Каждый старался сказать ему в напутствие доброе слово, просили не забывать, писать почаще письма.

Мама и жена Коли Аня на перроне немного всплакнули. Последним прощался отец. Он обнял Колю, поцеловал и сказал:

— Учись, сынок. Старайся оправдать доверие товарищей. Не посрами нашей фамилии!

— Спасибо, отец! Я постараюсь!

Он поднялся на подножку вагона, протиснулся в купе, так как в тамбуре скопилось много народа, и высунулся в окно, весело махая нам рукой, а мы долго смотрели вслед уходящему поезду.

Домой Коля писал часто. Из писем мы узнали, что прибыл он в Луганск с первым потоком. Училище только начинало свое существование. Место, где оно расположилось, находилось недалеко от города, за небольшим леском. Под открытым небом расположилась небольшая самолетная стоянка. Рядом с ней были поставлены брезентовые палатки учлетов. Здесь же стояли и ящики с авиамоторами.

Ребятам, прибывшим на учебу, прежде всего пришлось заниматься хозяйственными делами. Они устанавливали ангары, в которых размещали учебные самолеты и учебные пособия. Строили служебные помещения.

Курсантам пришлось готовить и аэродром, очищать летное поле от кустарника, выравнивать взлетно-посадочную полосу. Другого выхода в то трудное время не было, и ребята это отлично понимали. Они трудились не щадя своих сил, не считаясь с личным временем. Ведь страстным желанием каждого было скорее освоить теоретический курс и добиться права подняться в воздух!

Учиться летному делу приходилось ускоренными темпами. Сроки были до предела сжатые. Всего около двух лет отводилось и на теоретическую подготовку, и на освоение пилотажных навыков. Вот почему каждый день не только проводились занятия по изучению материальной части, аэродинамике, самолетовождению, но и непрерывно упражнялись на тренажерах. Кроме того, как всегда, в свободное время продолжали помогать строителям: ведь возводилось капитальное здание учебного корпуса.

Учеба Николаю давалась сравнительно легко. Сказывалась хорошая общеобразовательная подготовка в вечерней школе. Да и самостоятельно он занимался немало. Нетрудно было овладевать и материальной частью самолета. Опыт заводского слесаря, токаря и механика очень пригодился: ведь ему с юных лет довелось подружиться с техникой. Поэтому он больше времени мог уделять изучению наиболее сложных механизмов самолета и тому, что с ходу сразу не усвоишь: хитросплетениям электросистемы, премудростям аэродинамики.

Но самое важное было впереди — это сами полеты. С волнением он ожидал летной подготовки. В заводских условиях станок освоить было проще. Он стоял на земле. Надо было лишь отлично знать его устройство, иметь небольшие практические навыки. Ошибся — не велика беда, мастер поправит. В воздухе же другое дело: не все ошибки здесь прощаются…

Курсанты начинали обучаться летному делу на учебном самолете У-2. Эта машина авиаконструктора Н. Н. Поликарпова появилась в 1928 году. Самолет имел два сиденья — переднее и заднее с дублирующим управлением. Скорость его полета была около 150 километров в час. У-2 имел замечательные летные качества: был неприхотлив, хорошо слушался рулей. Вот на таком самолете, как и многие советские летчики того времени, Николай и начинал учиться летать.

Помню, когда Коля приезжал домой на побывку, то с удовольствием рассказывал нам о том, как учился летать на этом маленьком самолете. Как чувствовал себя, когда впервые поднялся в воздух. Инструктор, который обучал его летному делу, был опытным и строгим летчиком. Он требовал пунктуального выполнения в полете всех наставлений и указаний. Учил понимать машину.

…Легким весенним теплом дышит зеленое поле учебного аэродрома. На линейках, крыло к крылу стоят самолеты. Перед каждым из них, словно в парадном строю, замерли по команде «смирно» курсанты учебных групп. Стоят как на подбор: в новеньких синих комбинезонах, в кожаных шлемах с очками. А над их головами — высокое голубое небо. Льются песни жаворонков, они будто поют курсантам: небо зовет вас, небо верит в вас.

Как и все, Николай, конечно же, волновался. Но волнение свое, как он потом рассказывал, старался не выдавать: улыбался, негромко шутил. Его настроение передавалось товарищам по летной группе.

В их группе он был одним из самых прилежных. И тон в учебе задавал курсант Николай Гастелло. Он с большим желанием изучал материальную часть самолета, аэродинамику, старательно конспектировал лекции, подолгу сидел у плакатов и схем, изучал теорию полета и самолетовождение. И это все я пишу не потому, что мой брат стал Героем, — это правда, об этом говорил он, говорили его друзья и преподаватели.

Николай тщательнейшим образом шлифовал усвоенные приемы во время тренировки в кабине учебного самолета, стараясь, как говорят, нутром почувствовать движение крылатой машины.

После занятий Николая можно было нередко встретить в кругу авиамехаников, занятых ремонтом самолетов. Он охотно предлагал им свои услуги, ссылаясь на то, что, дескать, соскучился по слесарному делу. Первое время те удивлялись его ловкости и умению свободно обращаться с инструментами.

— Так я же, ребята, с завода пришел сюда, — объяснил им брат, — до мастера механического цеха дослужился…

Один из техников тут же шутливо предложил:

— Может, к нам перейдешь? Работы хватит.

— С удовольствием бы, да небо, братцы, покоя не дает.

В утренней звонкой тишине эхом пронеслась от самолета к самолету долгожданная команда:

— По са-мо-ле-там!

Первые счастливчики занимают места в кабинах и привязываются ремнями.

— Контакт!

— Есть контакт!

— От винта!

Вот взорвал тишину многоголосый рев авиационных моторов. Один за другим, разворачиваясь в цепочку, покачиваясь с боку на бок, рулят двукрылые самолеты на старт. Бегут легкой рысцой сопровождающие — один у конца крыла, другой — придерживая стабилизатор.

У-2 взлетают поочередно, каждый из своих «ворот». Аэродром гудит, как растревоженный улей. Свои, такие близкие сердцу, неповторимые запахи бензина, опаленной травы, разогретого масла и перкали заполнили аэродром.

Первый ознакомительный полет — счастливый миг. Каждому курсанту он запомнился как неповторимый сон. Вот легкие толчки под гул мотора внезапно прекратились. Земля, будто проваливаясь, быстро пошла вниз. Какая-то плавность и легкость появились в поведении крылатой машины. Ширился горизонт, отдаляясь, он как бы раздвигал земной простор. В этот утренний час земля была особенно красива. Совсем по-иному, непривычно выглядела она: не дома, а квадраты, не поля, а разноцветные прямоугольники, не дороги и речки, а ленты серого или черного цвета.

Вдруг земля накренилась, горизонт оказался где-то внизу. Потом Николай ощутил, что какая-то неодолимая сила тянет его вниз, прижимает к сиденью, кажется, что вот-вот не выдержит, проломится под тяжестью пол кабины. Робость холодком пробежала по спине, хотелось ухватиться за край кабины, но не хватило сил протянуть руки. В эту минуту в зеркале, закрепленном на стойке центроплана, Николай вдруг увидел лицо инструктора Трубицина. По улыбающимся глазам он понял, что тот внимательно следит за каждым его движением, за каждой реакцией.

Первый полет для каждого учлета — это книга за семью печатями. Все так и случилось. С момента разбега до приземления все превратилось в незнакомый, удивительный, какой-то загадочный мир. Куда девались запад и восток, где находился аэродром, что делают другие самолеты, он не мог различить…

Но когда приземлились, как не хотелось Николаю оставлять самолет! Он ясно понял, что отныне жизнь за пределами этой тесной, но такой уютной кабины для него неполноценна, лишена большого смысла. Скорее бы в новый полет, скорее бы получить разрешение — одному подняться в небо!

Затем был второй полет. Земля больше не вставала дыбом. Широким цветным ковром она плыла навстречу, да легкие облачка в синем небе летели на самолет, проскакивали в вышине и где-то сзади двигались в стороне вместе с самолетом, не отставая. Пел мотор, звенели, подрагивая, ленты расчалок.

На последней прямой мотор приутих, самолет начал планировать. Тело наливалось какой-то легкостью. Земля все быстрее и быстрее мчалась навстречу. Мелькнуло «Т», и после чуть заметного толчка самолет побежал по аэродрому…

Потом были провозные полеты по кругу и наконец — первый самостоятельный полет, в котором он пел от радости, что сам летит, пел в полный голос.

— Сам ли? — несколько раз брало сомнение, настолько легко и непринужденно летел самолет. Пуста кабина инструктора, значит, сам!

Нет, не гладкой была дорога в небо. Николай рассказывал, что у него были случаи, когда выходил из самолета, как говорится, красный до корней волос и выслушивал замечания инструктора. Да у кого из курсантов такого не бывало! Но упорные тренировки дали о себе знать, и вскоре все пошло хорошо. И каждый такой полет приносил радость. Да и как же иначе: ведь сбывается твоя мечта — ты становишься повелителем крылатой машины, настоящим летчиком!

…Сброшен газ, самолет, уменьшая скорость, едва удерживается в горизонтальном положении. Ручка — почти полностью на себя. Левая нога вперед… Земля крутится перед глазами, как патефонная пластинка; сливаются поля, перелески, деревни… Но вот даны рули на вывод — и тут же прекращается волчком кружиться земля. Самолет в пикировании. Теперь ручку управления на себя, сектор газа — вперед. Самолет послушен пилоту — значит, все в порядке!

Из зоны на аэродром Гастелло возвращался, испытывая чувство радости. Пел мотор, звенели и слегка подрагивали расчалки… На душе было легко.

— Задание выполнил, — весело доложил он, посадив самолет.

— Отлично! — коротко оценил полет старший лейтенант.

…Быстро прошли годы учебы, оставив теплые воспоминания об училище, о тех, кто помогал делать первые шаги в воздухе. Комиссия Наркомата обороны СССР, принимавшая экзамены от учлетов, дала хорошую оценку подготовке молодых пилотов. Вместе со всеми Николай успешно окончил школу, получил звание младшего летчика и был направлен в бомбардировочную часть.

Он летчик! Настоящий, как «тот» из далекого детства. Жизнь вдруг обрела какую-то особую значимость, весомость. Полеты, полеты! Чем больше, тем лучше: скорее бы утро, скорее бы на аэродром.

Каждый летный день был праздником. Молодым летчикам давали мало летать — пусть присмотрятся, обвыкнут, изучат как следует район полетов — так думали командиры. Тем желанней был каждый полет.

Что может быть лучше команды: взлет разрешаю!

Утреннее солнце дробится лопастями винта на золотые полосы. Струя плотного воздуха, ударяясь о козырек кабины, треплет ремешок шлема, холодит лицо, забирается под очки.

Взлет! Сектор газа «плавно, но энергично», как учили, вперед. Самолет сначала медленно, покачиваясь, начинает разбег. Ручка от себя — поднят хвост. Капот режет горизонт. Вот толчки все резче, все настойчивее. Пора в небо! Ручка чуть на себя! Самолет мягко пошел ввысь. Весело звенит мотор.

Самолет набирает высоту. Плывут широкой лентой прямоугольники колхозных полей — желтые, золотистые, зеленые, коричневые — до самого горизонта, насколько хватает глаз.

— Широка страна моя родная, — поется в полный голос. Поет душа, поет мотор, вплетая в песню свою задорную мелодию.

В совершенствовании летного мастерства нет предела. Николай с особым усердием изучал литературу по технике пилотирования, жадно перенимал опыт лучших летчиков, усиленно тренировался и шлифовал отдельные элементы в многообразном комплексе высшего пилотажа.

«Пытливый пилот всегда видит дальше, его не могут застать врасплох никакие осложнения» — эту истину своего первого летного наставника Николай особенно запомнил. В своем дневнике он записал: «Хочешь быть хорошим пилотом — не жалей себя и времени на учебу, тренировки, приобретение опыта».

Современный пилот должен быть всесторонне образованным человеком, обладать широким кругозором, твердыми моральными устоями и, конечно, отличным здоровьем. Среди певцов бытует выражение — «ставить голос». Это делают в музыкальном училище или консерватории. Пилоту же в летном училище мастерство необходимо дорабатывать и оттачивать в процессе непрерывных полетов. Только тогда появляется то умение, которое называют летным почерком. Николай отлично понимал: надо учиться у мастеров, изучать опыт старших авиаторов, их умение, следовать их примеру во всем — и в работе, и в жизни. Он стремился «выжать» из машины все, чтобы сделать еще один уверенный шаг в небо.

Перед нами документ, хранящийся в личном деле Николая. Он рассказывает о том, как претворял в жизнь намеченную программу молодой летчик.

«Аттестация.

Активен в общественной работе, скромен; у товарищей пользуется большим авторитетом и любовью; физически развит хорошо. Вынослив и работоспособен в отличной степени… Теоретический курс усвоил хорошо. В вопросах материальной части разбирается тоже хорошо, помогает технику. Летать очень любит. К полетам относится продуманно и серьезно. В воздухе внимателен. Решения принимает уверенно, правильно и быстро. Техника полета хорошая. Летает смело и уверенно, без излишнего удальства. Задания выполняет четко. Боязни нет».

После войны, я помню, к нам приезжал бывший инструктор Николая полковник Трубицин. Он учил брата летному делу и, вспоминая годы своей инструкторской работы, рассказал о том, как ему пришлось заниматься с курсантами, обучать их азам летной премудрости, а затем умению защищать Родину, наносить по врагу сокрушительные удары. Вспоминая о Николае, он говорил, что брат во многом проявил себя, еще будучи курсантом.

«Я помню, — рассказывал он, — когда Николай впервые показал свои летные способности, как совершил свой первый самостоятельный полет. Я обучал его летному делу, и мне было очень приятно, когда курсант Гастелло впервые показал отличные навыки пилотирования. Но я наблюдал за курсантами не только в полете, но и на земле. Сначала мне казалось, что Николай как-то держится отчужденно от товарищей, берет все усидчивостью, зубрежкой. Он действительно много занимался. И впоследствии я понял, что к обязанностям курсанта он относился исключительно добросовестно, всегда с особой аккуратностью выполнял задания. Еще мне запомнились такие его замечательные качества: он всегда был очень отзывчив, друга в беде не оставит, придет в нужный момент на помощь. Таким он оставался до окончания училища — сдержанным, скромным и исполнительным».

Брата в предвоенную пору я помню очень хорошо. О деловитости и собранности Николая можно было судить даже по его внешнему виду. Он всегда был аккуратен, подтянут, с хорошей выправкой. Открытый и внимательный взгляд его говорил, что он человек волевой и серьезный. На вопросы он всегда отвечал коротко, ясно. Всегда был сдержан. У него ничего не было второстепенным. Все, что положено по программе обучения, он готовил только на «хорошо» и «отлично». Если он допускал какую-либо ошибку, тут же, без стеснения, выяснял причину и уже в дальнейшем не повторял ее.

«Вначале, — рассказывал нам полковник Трубицин, — он не совсем четко выводил самолет из штопора. Мы вместе выясняли, почему это происходит, и вскоре эта фигура выполнялась им на „отлично“. Имел он еще одно качество — он выполнял любые задания при любых обстоятельствах и скоро заслужил уважение и авторитет у товарищей и командиров. Во всем облике этого человека чувствовалось то, что он происходил из советской трудовой семьи, воспитывался в рабочей среде и будучи сам рабочим, глубоко, как коммунист, проникся безграничной преданностью великому делу партии Ленина.

Преподаватели отмечали в нем умение организовать свой рабочий день. Слушая объяснения, он обязательно вел необходимые записи, читал рекомендуемую литературу, исключительно аккуратно выполнял схемы и чертежи.

Мне как инструктору, — вспоминал далее полковник Трубицин, — не приходилось за него беспокоиться: он всегда отлично справлялся с любым заданием. Летные упражнения отрабатывал не спеша и имел всегда отличные оценки. Интересовался последними достижениями авиационной науки и техники».

Полковник Трубицин вспоминал, как на выпускные экзамены курсантов в школу из Москвы прибыл начальник Военно-Воздушных Сил Красной Армии. На этих ответственных испытаниях курсант Гастелло показал отличные качества пилотирования. Он демонстрировал свои летные достижения на учебном истребителе И-5. По тем временам это была отличная высокоманевренная машина, со скоростью около 300 километров в час.

Николай на экзаменах получил отличную оценку и в числе лучших курсантов был направлен в Москву на слет отличников учебы.

Накануне вылета в столицу брат прислал мне письмо. Он писал:

«Дорогая Нина! Скоро у нас выпуск. Ты знала, как я стремился к этому. Думаю, что в долгу перед Отчизной я не останусь и сумею стать для нее полезным человеком. Скоро увидимся. Обязательно вам, мои родные, папа, мама, Аня, Нина и Виктор, привезу из Луганска подарки…»

Курсанты Луганского летного училища на слет отличников прибыли в Москву на Центральный аэродром на самолетах И-5.

«На этом самолете, — рассказывал полковник Трубицин, — курсант Гастелло стал летать в числе первых освоивших эту машину, овладел ею на отлично и с успехом демонстрировал навыки высшего пилотажа. В торжественный заключительный день на слете присутствовал нарком обороны. Волнение курсантов было большим. Николай внешне был спокоен, но после он рассказывал, что волновался не меньше других, только держался и не показывал вида. На своем И-5 он полностью выполнил намеченную программу, продемонстрировав пилотаж высшего класса. Но при посадке перед самой трибуной, где находились нарком обороны, представители ВВС, журналисты, посадка закончилась небольшой аварией. Можно себе представить, как переживал тогда Николай. А все произошло из-за пустяка: подвели новые сапоги. В самый последний момент, уже посадив самолет, отполированная подошва соскользнула с металлической педали, и самолет потерял направление… К счастью, все обошлось благополучно, так что впоследствии об этом случае вспоминали с улыбкой. Впрочем, это лишний раз подтверждает истину: в авиации пустяков не бывает».

Вспоминая курсанта Гастелло, полковник Трубицин рассказывал, что Николай был человеком с большим жизненным опытом, необходимыми знаниями, умением жить интересами коллектива. В летной школе перед своими товарищами он часто выступал с информациями о международной и внутренней жизни. Когда он говорил о Родине, о партии, он находил самые проникновенные и простые слова, доходившие до сердца каждого, кто его слушал. Он заметен был еще и потому, что умел нацелить, заинтересовать товарищей и часто был застрельщиком интересных дел.

«Был такой случай, — вспоминает полковник Трубицин, — курсанты находились в лагере, а в школе намечалось спортивное соревнование. Выехали из лагеря, но по пути отказала автомашина. До школы оставался добрый десяток километров, а состязания начнутся через два часа. Что делать? Тогда Гастелло предложил товарищам идти пешком. Не все, конечно, согласились, нашлись и скептики. Но он сумел убедить друзей, и все прибыли своевременно. После короткого отдыха ребята включились в спортивную борьбу, а многие из них даже одержали победу… Николай был чутким и отзывчивым товарищем, но когда дело касалось общественных интересов, мог настоять на своем».

Ребята уважали Николая, воспринимали его критику как должное, они знали, что он для товарища плохого не сделает. Был случай, когда Николай на партийном собрании высказал резкие замечания своему другу. Курсант обиделся, а когда он стал отставать в учебе, Николай первый помог ему, дела поправились и их дружба стала еще крепче.

В училище Коле нравилось все: учеба, полеты, отдых, порядок, веселые вечера с музыкой, когда в его руках звучал баян. Там он много занимался спортом, особое предпочтение оказывал футболу, выполнял общественные поручения, выезжал с товарищами в подшефный колхоз, принимал участие в самодеятельности.

В 1934 году, после окончания училища, брат приехал в отпуск. У него было большое желание отдохнуть в подмосковном лесу, посетить московские достопримечательности. Дома все были безмерно рады его приезду. Он прибыл в форме военного летчика, она ему очень шла. Стройный, подтянутый, он стал каким-то другим, более строгим, что ли. Хотя из-под черных густых бровей по-прежнему светились добрые, с какой-то милой застенчивостью глаза.

В Хлебниково он ходил в гражданской одежде, но когда его навещали друзья, надевал форму. Мы часто в эти дни устраивали коллективные походы в музей, в театры или в парк культуры. В один из воскресных дней всей семьей поехали в Москву, все принарядились. Отец, Франц Павлович, был в темном костюме, который надевал только в особо торжественных случаях. Мать, Анастасия Семеновна, нарядилась в обновку собственного рукоделия, а Колина жена, Аня, надела даже свадебное платье. Отправился с нами в «культпоход» и младший брат Виктор. Он недавно приехал из Мурома.

Весь день мы гуляли по Москве, и прогулка эта надолго осталась в памяти. Побывали даже в Третьяковской галерее.

Однажды пришел навестить Николая его товарищ по училищу, он тоже был в Москве на побывке у родных. Гостя принимали в большой комнате. За столом, по нашей просьбе, Николай рассказал историю, подробности которой нам не были известны. Он поведал нам о том, что произошло с ним во время показательного полета на истребителе И-5.

— Да, — Николай улыбнулся, — конфуз со мной произошел первоклассный. Летел я на И-5 в своих новых сапогах. — Он постучал по голенищу. — Я уже рассказывал, что сшил их сам перед окончанием училища. Думал, в торжественный день надо быть прилично одетым, чтобы на мне все блестело. Начистил я и свои сапоги, которые еще ни разу не надевал. В заключительный день смотра, в присутствии почетных гостей каждый курсант должен был продемонстрировать свое мастерство пилотирования. На Центральном аэродроме множество зрителей. Самолеты в воздухе видны хорошо. Курсанты волновались, но особенно было это заметно, когда стало известно, что на аэродром прибыл товарищ Сталин. После команды на взлет я на И-5 быстро набрал высоту. Волнение, которое было на земле, в воздухе прошло. Самолет вел себя послушно.

Выполнил полет согласно программе: петля Нестерова, бочка, переворот, пикирование… Можно сказать все прошло нормально. Каждый из нас горел желанием тогда показать класс высшего пилотажа. Нам после рассказывали, что мы превзошли самих себя. Да и сами мы чувствовали, что программа выполнена отлично. Закончив полет, я уверенно шел на посадку, думая, что посажу самолет перед самой трибуной почетных гостей. Все шло прекрасно, но в самый последний момент на пробеге, когда все внимание уделено тормозам, мой новый сапог с кожаной подошвой неожиданно резко скользнул по металлической педали. Самолет совершил нелепое движение. Завершил полет я так грубо, что хуже, конечно, и быть не могло. Со мной хоть ничего и не произошло, но вылезать из кабины было стыдно. Я даже не мог сразу сообразить, что мне теперь делать. Но делать было нечего. Выскочил из кабины, встал около фюзеляжа, вытянулся в струнку. Жду, что скажет начальство. Эх, думаю, кончилась теперь моя летная карьера. Смотрю в сторону трибуны, вижу, гости засуетились. Заметил, что группа военных спускается с трибуны и направляется в мою сторону. Когда подошли ближе, глазам своим не поверил: впереди идет сам товарищ Сталин и о чем-то разговаривает с командующим ВВС. Ну, думаю, пиши пропало. Стою и под ногами земли не чувствую. Но решил, если спросят, скажу все как есть. Только они подошли, шагнул им навстречу и четко доложил, что авария произошла случайно, подвели подошвы. Сталин с удивлением посмотрел на меня и спросил:

— Какие подошвы?

Я спокойно ответил, что подвели подошвы новых сапог, и показал свои блестящие сапоги. Все с удивлением смотрели то на меня, то на сапоги. Сталин подошел ближе. Я понял: командующий заметил, что пошив сапог не армейский. В этот момент он что-то шепнул Сталину. Сталин взглянул в мою сторону и ободряюще улыбнулся.

Затем он что-то сказал сопровождающим и подошел ко мне.

— Значит, сапоги подвели? — и засмеялся. — Выходит, сапоги у тебя знаменитые?

— Так точно, знаменитые, товарищ Сталин, — отвечаю, а сам чувствую — пот по лицу градом катится. Жарко…

Отец, Франц Павлович, молча слушал сына, а потом тихо сказал:

— Ты, Коля, видно, забыл, что не на танцы идешь.

— Теперь я, батя, ученый…

— Такая наука дорого могла стоить…

Отец вспомнил первые годы после Октября, вспомнил, как когда-то говорил нам, что придет время, заживете при Советской власти привольно, все пути для вас будут открыты. Вот теперь и пришло это время. Когда это было, чтобы дети простых рабочих выучились на таких орлов, какими стали вы? При Советской власти дорога открыта каждому молодому человеку, только не ленись, учись. Вы лишь из книг знаете, как неимущие боролись за свои права, а мне пришлось это повидать на Пресне. Помню, как мы, молодые парни, расклеивали листовки — обращение Комитета РСДРП. На них большими буквами было написано: «Пусть сильнее грянет буря!» Вот такой бурей и были тогда события на Пресне в 1905 году…

Отец начал рассказывать нам, как забастовка, начавшаяся в мастерских на Московско-Казанской дороге, к декабрю 1905 года охватила большинство московских предприятий. Ровно в двенадцать часов дня 7 декабря загудели гудки Брестских мастерских, где он тогда работал. Долго шли бои в Москве с царскими войсками, и последний бой закончился на самом крепком пролетарском рубеже — Пресненской заставе.

Царская артиллерия вела огонь прямой наводкой, много было жертв, но они не были напрасными.

А в 1917 году пресненские рабочие отважно дрались с царскими войсками. Стойко воевали они и в гражданскую. Отец работал тогда на Московско-Казанской дороге, и многое слышал о подвигах пресненских красногвардейцев. Вот так и завоевывали рабочие счастливую жизнь.

— Вам надо помнить, — сказал отец, — что это счастье надо беречь как зеницу ока. Врагов у нас пока много, и нам надо быть всегда начеку. А если понадобится, то и суметь дать им по зубам.

Отец часто рассказывал нам и о первых годах Советской власти, рассказал он и о том, как на Красной Пресне, на фабрике «Трехгорке», выступал Владимир Ильич Ленин.

Долго мы сидели в этот день. Да и все дни пребывания брата часто собирались вместе, говорили по душам, часто слушали Колину игру на баяне. Но тот вечер был последним семейным вечером в нашем доме, на котором присутствовал Николай.

Время отпуска прошло быстро. Подходил день отъезда брата на постоянное место службы. Его назначили в тяжелую бомбардировочную авиацию.