Рассказ судебного следователя

III

Из вещественных следов убийства, кроме ремня, при осмотре мною квартиры обратила мое особенное внимание шкатулка на столе. Она была вся перерыта, убийца искал в ней чего-то, но не денег. Кошелек был нетронут. В нем находились два кредитных билета[6], в десять и три рубля, мелочи на шестьдесят пять копеек и лотерейный билет в полтинник. Значит, Пыльнева убита не с корыстною целью… Убийца был знаком с нею и знал ее жизненную обстановку… Может быть, у Пыльневой находились его письма, которые он не желал оставить в ее руках? Подозрение прежде всего, разумеется, падало на знакомых, посетителей Пыльневой, и на ее мужа, хотя он и не находился на жительстве в Петербурге. Но ни фамилии, ни звания, ни адресы этих знакомых как дворнику, так и квартирной хозяйке не были известны. Поручить разузнать об этом сыщикам мне не хотелось: в эту должность идут преимущественно люди, часто весьма опасные при производстве следствий: они сами составляют в своей голове гипотезу о совершении преступления таким-то лицом и, в видах вознаграждения, так опутывают свою жертву разными сетями, так искусно подводят многие неотразимые факты, что следователю предстоит большой труд развязать этот гордиев узел… Незадолго пред получением для исследования дела об убийстве Пыльневой я читал один английский роман, в котором громадное воровство было открыто единственно по клочку бумажки, брошенной ворами, в который была завернута сальная свеча. Не поможет ли мне, раздумывал я, отыскать убийцу этот ремень? К тому же у меня в руках было еще одно важное подспорье — альбом покойницы, с фотографическими карточками ее знакомых, найденный на пяльцах. Первая карточка в альбоме представляла пожилых лет мужчину, с благородным и выразительным лицом; вторая — красивого гусарского офицера, по моей догадке — мужа Пыльневой, третья — ее самое, четвертая — супружескую чету, мужчину и хорошенькую женщину, брюнетку, с грудным ребенком; далее следовала карточка молодого человека в очках, а за нею — некоторых из профессоров медико-хирургической академии[7]. При предъявлении мною альбома дворнику и квартирной хозяйке они узнали в первой карточке редкого посетителя Пыльневой, а в молодом человеке — частого, в женщине же с грудным ребенком — ту самую глазастую барыню, про которую говорил дворник городовому.

— А этот барин не бывал? — спросил я у них, указывая на гусарского офицера.

— Нет-с, никогда не видали.

По случайному стечению обстоятельств дворник, хозяйка и жильцы не видали, в какое время накануне возвратилась домой Пыльнева, но один из жильцов показал, что видел ее выходящею со двора в семь часов вечера, вместе с ее постоянным гостем — молодым человеком в очках; причем он не заметил, чтоб она была чем-нибудь встревожена или задумчива. У ворот дома, в котором жила Пыльнева, в ночное время не было дворника; калитка же часто бывала целую ночь растворена. Такой порядок очень обыкновенен и в настоящее время в глухих и немноголюдных частях Петербурга.

Задавшись мыслью отыскать убийцу по роковому ремню, я начал обходить все «американские магазины» на Невском проспекте, так как ремень был изящной заграничной отделки, и везде обращался к хозяину магазина или к старшему приказчику с такой речью:

— Один мой знакомый купил у вас этот ремень… Мне еще нужно три таких же. Будь добры, покажите.

— Нет, — отвечали мне, — этот ремень куплен не в нашем магазине. Есть подобные, даже лучшей доброты и отделки. Не хотите ли взглянуть?

— Нет, благодарю вас.

С таким успехом я обошел весь Невский, часть Адмиралтейской площади и Вознесенского проспекта, до пересечения его с Екатерингофским. Между тем от моциона меня стал пробирать голод. Я хотел на время прекратить поиски и направил было свои шаги к уго́льной гостинице, как неожиданно увидел еще один небольшой «американский магазин» с кожаными изделиями. «Дай, на счастье, зайду еще и в этот», — подумал я и с этими мыслями вошел в магазин, на вид довольно бедный. Когда я и здесь повторил мою просьбу, хозяин-немец велел мне принести целый ворох ремней, в которых я узнал близнецов того, что был у меня в руках.

— Не припомните ли вы, — спросил я немца, вынимая из кармана альбом Пыльневой, — кто покупал у вас ремни из этих лиц?

— Зачем вам это? — спросил немец с удивлением.

— Вы этим принесете большую пользу. Это очень важно.

— Припомнить можно… Я сижу в магазине безотлучно. Покупателей немного… Ремни я распаковал всего четыре дня тому назад. Из них продано всего пять.

— Не покупал ли, например, у вас вот этот господин? — Я указал на первую карточку.

— Да, покупал. Еще он был не один, с молодым человеком. Тот также купил.

— Не этот ли, в очках?

— Ну-ну, он самый есть.

Новое затруднение! Мне было досадно, что покупателей было двое, а не один и оба — лица заподозренные…

— В какое же время дня это было?

— Часов в двенадцать утра.

— А этот у вас не покупал? — спросил я уже не с тем одушевлением, предъявляя карточку мужа Пыльневой.

— Ну да, покупал и этот вечером, пред закрытием магазина… Отставной офицер, помещик… Он еще купил кошелек.

— Как, и этот? Однако же это странно… Вы, почтеннейший, не говорите ли наобум?

— Для чего?

— Я не знаю вашей цели… Может быть, чтоб я поскорее у вас купил ремни… Помилуйте! С какой стати все мои знакомые, особливо вот офицер, живущий даже не в Петербурге и не знакомый, может быть, с теми двумя другими, будут у вас покупать ремни? Какая такая особая насущная потребность стала им в этой вещи? Предупреждаю вас, дело, по которому я вас спрашиваю о ремнях, очень важное и серьезное.

— Для меня все равно…

— И вы готовы подтвердить это и под присягою?

— Все равно… уверяю вас, — отвечал немец, улыбаясь. — Я очень хорошо помню офицера: он пришел за кошельком, а я предложил ему и ремень… А старик, Николай Иваныч Зарубин, мой очень хороший знакомый, часто ко мне заходит и навещает иногда вместе с господином студентом Гарницким. Оба прекрасные люди.

— А! В таком случае я убедительнейше вас прошу сохранить этот разговор между нами, в глубочайшей тайне от ваших приятелей, если вы увидите их до моего с ними свидания.

— Хорошо. Но что все это означает?

— Могу ли я на вас положиться? Дело уголовное…

— Да-а? О! Можете! Я честный немец, это всякий знает… У меня есть семейство — взрослые дочь и сын…

Вид немца внушал мне к нему доверие; я рассказал ему ужасное происшествие, которое, впрочем, он мог бы на следующий день и сам прочесть в «Полицейских ведомостях», и не скрыл от него своих догадок.

— Да, страшное дело, — сказал немец, выслушав рассказ, — но едва ли это сделал Зарубин или Гарницкий. Не такие люди… Еще помните, господин следователь, что ремней продано пять и два неизвестно кем куплены, но в лицо я узнал бы их: один брюнет, другой блондин; оба одеты хорошо, франты.

— Это я помню и прошу вас, если вы встретите их случайно, проследите за ними и дайте мне знать. На всякий случай вот вам моя карточка. Если б узнать их адреса? Помогите мне!

Немец изъявил полную готовность исполнить мою просьбу.

Я вышел из магазина еще более расстроенный, чем прежде. Открытие нисколько меня не порадовало: оно только запутывало дело. Проклятый случай! Кто же из этих покупателей, — мелькало в голове, — убийца Пыльневой? Кому больше, как не мужу, нужна была ее смерть? Кто мог более его интересоваться ее перепиской? Но не врет ли немец относительно покупки ремня Пыльневым? Да еще и Пыльнев ли этот гусарский офицер! Может быть, Пыльнев преспокойно себе проживает в своем губернском городе и в это время Петербурга не посещал? Посмотрим, что еще скажет мне адресная экспедиция… И я велел извозчику везти себя туда, чтоб справиться, нет ли в числе приехавших или выехавших за последнее время отставного штаб-ротмистра Аркадия Ивановича Пыльнева?

Да, немец не солгал: Пыльнев мог купить у него ремень: имя его значилось в числе прибывших несколько дней тому назад в Петербург; он остановился в гостинице «Вена», на Невском проспекте. Догадка моя начала переходить в уверенность. Я поехал прямо в эту гостиницу.

— В котором номере стоит штаб-ротмистр Пыльнев? — спросил я у швейцара гостиницы.

— Стояли-с, да уехали.

— Когда?

— Сегодня, рано, с первым поездом, по Николаевской дороге.

— Как бы мне видеть коридорного, где Пыльнев стоял?

— Потрудитесь подняться во второй этаж; они стояли… в № 17. Извольте спросить человека[8] Семена.

Я пошел по указанию и тотчас же в коридоре наткнулся на молодого, с чухонской физиономией[9], лакея, в черном фраке и с ярлычком в петличке.

— Вы не Семен ли?

— Я-с.

— У вас стоял господин Пыльнев, который сегодня уехал?

— Точно так.

Не припомните ли вы, уходил ли он вчера вечером из нумера и когда возвратился?

— Они приехали часу во втором.

— Жаль… Он был вчера у меня и забыл вот эту вещицу. — Я показал ремень. — Не заметили ли вы ее у него?

— Никак нет-с.

Более мне, казалось, человека расспрашивать было не о чем, и, записав его фамилию, я поехал в свою камеру[10] сделать два распоряжения: телеграфировать к местному губернатору об арестовании Пыльнева и о высылке его в Петербург и сообщить петербургским полицейским управлениям, по месту жительства Зарубина и Гарницкого, о секретном наблюдении за ними и о воспрещении выезда из Петербурга, если б кто из них вздумал отлучиться.

По возвращении в квартиру я узнал, что меня более двух часов дожидается какая-то дама, сильно взволнованная. «Я пригласил их в залу, — сказал слуга, — плачут все!» При первом взгляде в плачущей женщине я узнал оригинал фотографической карточки красавицы с грудным ребенком из альбома Пыльневой…