Рассказы 1960-80-х годов

Лошадь на морозе

И отлетели куда-то все мои выдумки о себе, к которым я привыкла и забыла, какая я есть, а когда-то помнила.

И все закрутилось и понеслось куда-то.

Мне тогда очень худо было, когда я Андрюшу на бульваре дожидалась, я себе голову дурила, будто не понимаю, в чем дело, хотя все было яснее ясного.

Но чтобы я поверила, что все яснее ясного, надо было, чтоб на бульваре появился старичок.

…Верблюды промчались справа налево…

…Олени промчались слева направо…

…Открылись двери застекленные, и толпа бросилась внутрь огромного зала автомагазина.

Поток машин мчится. Лак, никель. Ослепительные блики солнца. Зажегся красный свет. Белые полосы «зебры» перехода. Заспешили пешеходы, торопятся перейти улицу. Бегут все быстрее, и «зебра» пустеет.

А красный свет все горит, а нетерпеливые гудки машин в рев сливаются. Но не обращая внимания на ревущие машины, через улицу идет старичок о темной шляпе. Он движется еле-еле и наконец добирается до тротуара.

Так я его впервые увидела.

Зеленый свет. Застоявшаяся армада срывается с места и пролетает мимо, ослепляя меня лаком, стеклом и никелем.

Регулировщик платком утирает пот.

— Кто это? — спрашиваю я. — Что это за старичок?

— Коля Луноход, — отвечает он. — Коля Луноход на бульвар отправился. Сейчас к нему Сережа придет.

Я отворачиваюсь почти суеверно.

Андрюша мне говорил:

— Люда, берегись стариков и не любопытствуй, они нам головы морочат. Увидишь старика — отвернись.

Я смеялась.

— Почему, Андрюша?

Да, видно, не убереглась.

Не пришел Андрюша.

С чего вы взяли? Все нормально. Не пришел, и ладно.

Листва шелестит. Утренний бульвар пустой еще, и я прихожу туда первая, хотя уже четвертый раз бегала звонить по телефону.

Я всех обогнала. Я читаю книжки, ноги у меня смотрятся при любой моде, но нет мне удачи. Поэтому на скамейке напротив уселся Коля Луноход, потом какой-то гражданин с картой автомобильных дорог. А когда-то на скамейке напротив уселся Андрюша мой. Кстати, тоже с картой автомобильных дорог. Но это было весной.

Коля Луноход заискивающе улыбнулся и сказал гражданину:

— Когда в двадцатом году меня в армию призвали, достался мне трофейный французский броневик системы «Рено». Между прочим, с двумя моторами. Вперед-назад ездить — либо пересаживайся, либо второй шофер нужен. А конуса слабые — чуть что, летят. Плохая машина.

Гражданин посмотрел на него исподлобья и пересел на другую скамью.

Тогда Коля Луноход обратился ко мне:

— А еще помню, как Лев Толстой помер. В десятом году. Мне тогда семь лет было. Меня отец выпорол, когда граф Толстой помер, народный заступник, чтобы я запомнил этот день. Я запомнил.

— Послушайте, вам поговорить не с кем? — спрашиваю я.

— Да, — сказал Коля Луноход. — Я Сережу дожидаюсь, а он не идет.

— Господи… — говорю я и иду бродить по дорожке. Взад-вперед, взад-вперед, пересаживаясь в мифическом броневике «Рено», и у меня тоже какие-то там конуса плохие и летят к черту, а второго шофера все нет и нет. Нет-нет, все нормально. Главное, я ему нужна.

Я оглядываюсь и вижу, что печальный Коля Луноход поднялся со скамьи и пошел прочь по дорожке, уводящей в зеленую шелестящую даль. Становится жарко, и Коля Луноход снял шляпу.

Неужели и я такая буду, когда постарею?

— Коля!.. Ко-оля! — раздается дальний оклик. — Луноход!.. Эй!.. — наконец услышал он, перестал шаркать по песку и оглянулся.

Его догонял старый темпераментный человек в лихо заломленной белой кепочке. Неужели это и есть Сережа? Ну, этот совсем другой, в руках у него тяжелая сумка, и перед ним расстилается иной мир, прекрасный утренний мир, полный машин и прохожих, витрин и асфальтоукладчиков, свет и тень, и треск отбойных молотков, ломающих старый асфальт.

— Мир хорош… когда влюб-ле-он! — запел Сережа. — Посмотри, как он хорош!

— Одиннадцати нет, а уже поет, — сказала женщина с коляской.

Бульвар потихоньку заполняется.

— Ну что же ты, Сережа? — мягко упрекнул его Коля Луноход.

— Принес?

— А как же? — И он вытащил из сумки шахматные часы.

— Блицтурнир, — сказал он. — Уимбалдонский.

Коля достал из кармана дорожные шахматы с дырочками и натянул шляпу.

Тут я иду мимо них, а они втыкают фигурки.

— Деушка-деушка. Погляди на игру, — сказал Сережа, тыкая фигурками в доску. — Уимбалдонский блицтурнир… Молодые пенсионеры против старых.

— О, господи! — говорю я и медленно иду дальше. Прохаживаться.

Клянусь, теперь я хорошо знаю эту пару. А раньше для меня была загадка — как можно так жить и, главное, зачем?

— Фыр-фыр-фыр, — сказал Сережа мне вслед. — Подумаешь!

— Без зрителей какой турнир? — сказал Коля Луноход. — Скушно.

— Коля, что это ты такой?

Торопиться мне некуда, и я все слышу.

— Какой? — спросил Коля Луноход.

— Вроде не в себе, — сказал Сережа. — Нет… Так дело не пойдет… Не та игра… Ну, Луноход, говори, в чем дело?

— Сережа… — сказал Коля Луноход. — Помру я скоро.

Я втягиваю голову в плечи и иду звонить по телефону.

Нет-нет только не это, только положительные эмоции.

«Андрюша, Андрюша, чему же ты меня еще учишь?» — думаю я, направляясь к телефонным будкам.

Он у меня философ.

Он меня учит:

— Главное — не любопытствуй, а то увязнешь. А увязнешь — придется или действовать по чужой программе, или выкручиваться. Запомни, у нас своя линия…

Спрашиваю:

— А какая наша линия, Андрюша?..

Он смеется:

— А никакой. Никакая линия — это самая лучшая линия…

— Это же беспринципность, — говорю…

— Ну почему беспринципность? Этот принцип не хуже других. Главное — все всем обещай, люди любят обещания. Главное — пробуждай надежды. Пробуждай и пробуждай. Буди. Люди любят, когда у них пробуждают надежды. Логично?..

— Значит, и мне на тебя не надеяться, Андрюша? Логично? — спрашиваю.

— Ну почему же? — отвечает. — Ты мне самому нужна. При чем же тут логика?

Ну я сразу успокаиваюсь. Если я ему нужна — можно не беспокоиться. Что ему надо, он добудет. Андрюша мой.

А солнце жарит, мелькают машины, и стоит длинный ряд красных телефонных будок, в каждой из которых кто-то ищет связи — связь, связь, дайте связь, есть связь? Это я! Я! Люди толпятся, ожидая своей очереди. Гомон переговоров, люди стараются перекричать соседей и самих себя. Кто о чем. Об отпусках, о ГУМе и ЦУМе, о больницах и свиданиях, о ВДНХ и очереди на автомобиль. И кажется, что все разговоры и крики в будках разные. А на самом деле все об одном — я кричу тебе, почему не отвечаешь, а если отвечаешь, то почему не так, как мне надо.

И до меня начинает медленно доходить, что все дело в будках.

И понимаю, что это смешно. Ну что ж, кто может — смейтесь.

А вон опять приближаются Коля и Сережа. Я их начинаю бояться, как черных котов, в этой боязни никакой логики. А мне надо знать, что я Андрюше нужна, и это главное — вот логика.

— Я те дам! Я те дам! — бодро говорит Сережа. — Собрался он помирать… Ишь ты!

— Зря сказал я, — говорит Коля. — Ты спросил — я сказал.

— Глупые мысли. Тебе сколько годов, если не скрывать?

— Семьдесят восьмой.

— Ну насмешил… А мне семьдесят. Проживешь свои сто и еще пятнадцать лет нахаляву.

Я поднимаю глаза, они проходят мимо будок, а у меня кончаются монетки и терпение. Как говорит Андрюша, когда работает под пилота дальних рейсов, у меня кончается ресурс. Он ничего себе, я ничего себе.

Но я его жду, жду, жду, и все выглядит как-то не так. И на этом все. На этом кончаются мой разговор со мной и мой ресурс. Теперь займемся окрестностями.

Дальняя картина видна вся, а от ближней — только подпись автора.

Ах, Людка, Людка!

На следующий день меня на бульвар как ветром принесло.

Испугалась, не скрою. Будто на меня аркан накинули.

Нет. Оба на месте. А я стараюсь отдышаться.

Коля включил часы и сделал ход.

— Смотри, — сказал Сережа. — Опять пришла… Ходи.

— Кто?

— Маруська. Все ждет… Ходи-ходи…

— Я этой Маруське про графа Толстого, — сказал Коля. — А она: «Гражданин, вам поговорить не с кем?»

Я только поеживаюсь и смотрю на песок ровненький. Следов столько, что следов не видно.

— Между прочим, я его адрес достал, этого нового шахматиста Геннадия Васильевича. Давай сходим, Коля? Я хочу ему в глаза поглядеть.

— А то еще я тут одному про броневик «рено» рассказываю… а он на меня как на психа… И на другую скамью отсел…

— Вот дает! А я про что? Я этого Геннадия Васильевича…

— Погоди, — сказал Коля. — Я не про это… Жили мы жили, и всего навидались, и всякое с нами бывало, так?.. А все же думали — ладно, пускай я все это пережил, ладно… А все же кому-нибудь это пригодится, так? Или не так?

— Ну, так, — сказал Сережа.

— Ладно, думаю, мне ничего не жалко, перенес, и ладно… детям будет что рассказать… дети придут и послушают, — сказал Луноход. — И будут меня уважать, что я за них половину тяготы принял и что им не с нуля начинать.

— Ну, брат… ты тоже не с нуля начинал, — сказал Сережа.

— Верно, — сказал Луноход. — Вот мне отец и всыпал за графа Толстого… Я кричу: «За что? Я его и знать не знаю, твоего графа!» А он мне: «Вот за это самое, что не знаешь…» А теперь по той улице машины бегают, и в них детки Геннадия Васильевича и его внук Дима… я что мы с тобой видели, им ни к чему… И выходит, мы с тобой опростоволосились.

Будто на меня аркан накинули, а я боюсь, как бы не оборвался. Аркан невидимый…

— Маруся! — окликнул Сережа. — Эй! Маруся!

— Ну что вам? — сказала я. — Меня Люда зовут.

— Люда, хочешь, про жизнь расскажем?

Это уже перебор. У них свое, у меня свое.

— Меня тут никто не спрашивал? — вяло интересуюсь я.

— Я ж тебе велел — не жди его, — сказал Сережа. — Не жди… Он на «Жигули» копит.

— А что плохого? — засмеялась я, как ни странно, весело.

— Люда, пошли с нами в гости, — сказал Сережа. — Все равно не дождешься. Ну? Пойдешь?

И во мне началось ускорение. Не знаю, как по-другому сказать.

— А куда?

— К Геннадию Васильевичу.

— А кто это?..

— Утконос-ехидна.

— Утконос и ехидна — разные животные.

— Много ты знаешь!

— Знаю… Я в Тимирязевке учусь, в сельскохозяйственном.

— Ишь ты… Тракторы изучаешь?

— Нет… Лошадей…

— Сережа… брось… — сказал Коля Луноход.

— Коля… она свой человек… Ну, Люда, решайся…

Когда человек идет прямо, он все время куда-то сворачивает. Так устроен его вестибулярный аппарат, так устроен человек. И чтобы идти прямо, ему надо делать поправки. Иногда он от этого устает. И тогда он садится в трамвай, и трамвай бежит по рельсам, проложенным не тобой.

Дверь нам открыла дочь Геннадия Васильевича, Валентина, в очках.

— Нам вашего папу, — сказал Сережа.

— Геннадий Васильевич завтракает… Что такое?

Сережа отстраняет ее:

— Коля, Люда, входите.

Мы входим.

— Кто вы такие? — нервно спрашивает Валентина.

— Из угрозыска… Знатоки, — сказал Сережа. — Зовите вашего папу.

— Кто вы такие?!. Я вас спрашиваю!

— Его зовут Коля Луноход. Меня — Сережа, а это Люда. Племянница… Зовите папу.

— Зачем вам отец? — тихо спрашивает Валентина.

Пора вмешиваться.

— Они шутят, — говорю я. — Они в гости пришли.

Лучше бы не влезала.

— В чем дело? Зачем вам Геннадий Васильевич? — кричит его зять Дронов.

И понеслось.

— Представляешь?! — крикнула Валентина. — Два шахматиста! Те самые… С ними какая-то девка!

— Пойдемте!.. — говорю. — Дядя Коля! Дядя Сережа!.. Пойдемте!

В прихожую вваливаются Геннадий Васильевич и Дима.

— Дед! — кричит Дима.

— Уйдите, папа! — кричит зять Дронов. — А вы все вон отсюда!

Геннадий Васильевич подскакивает к зятю:

— Как ты со стариками разговариваешь?! Они старики! — кричит Геннадий Васильевич. — Как разговариваешь?

— Да! — кричит Сережа.

— Дядя Сережа, идем! — кричу я.

— Это мои гости, — кричит Геннадий Васильевич. — Мои!

— Да, — кричит Сережа.

— Папа! — кричит Валентина.

— Я вам всем п-окажу! — кричит Геннадий Васильевич. — Это мой дом!

— Точно! — кричит Сережа.

— Да уведи ты их… — говорит Дима. — Как тебя, Люда, что ли?

— Это мой дом! — кричит Геннадии Васильевич.

— Вот я вас всех! — кричит Коля Луноход. — Вот я вас всех!

— Дядя Коля, не волнуйся! — кричу я. — Не волнуйся… Идем!

— Родные мои… — говорит Геннадий Васильевич. — Я с вами, я сейчас, я сейчас…

Он исчезает и тут же возвращается.

— Молодец… — говорит Коля. — Мы шахматисты.

— И я шахматист.

Старики выходят. Уже на лестнице слышим их голоса, а у меня ноги не идут.

— Может, проводить деда? — спрашивает Дима родителей.

— Деда? — говорит мать. — Деда?! Я знаю, кого ты хочешь проводить!

— Ну, поехали… — говорит Дима и уходит в комнату.

— Не смей кричать на мать! — кричит Дронов.

Падает стоячая вешалка.

Валентина и Дронов обхватывают груду плащей и зонтов и тупо смотрят друг на друга.

Я вышла.

А на улице солнечный день.

У нас в семье никогда не кричали.

Все четверо мы подходим к бульвару.

— Не зовите меня Геннадий — Васильевич… Зовите меня Гена, — говорит Геннадий Васильевич.

— Гена, а ты кто? — спрашивает Сережа.

— На пенсии я… Первый год.

— Не привык еще, — говорит Коля.

— Я инженер… Я всю жизнь работал, как лошадь…

— Геннадий Васильевич, успокойтесь, — говорю я.

— Я не волнуюсь, Маруся, я устал… Понимаете, устал…

— Меня зовут Люда.

— Извините. Я проглядел своих детей! — говорит Геннадий Васильевич. — Я думал, что мое дело создать для семьи материальную базу, и тогда ничто не помешает их духовному развитию. А они забили квартиру барахлом, и вместо глаз у дочери — очки, а у зятя — пуговицы.

— Как это? — спрашивает — Коля Луноход.

— Люда, вы меня понимаете?

— Очень понимаю…

Чего ж тут не понять? Очки и пуговицы. Андрюша очков не носит, и глаза у него осмысленные, но когда он их сощуривает, то в глазах у него вопрос, не «интересно, зачем?» или там «интересно, почему?», а лишь «интересно, почем?». Но ведь я это и раньше понимала? Значит, пока меня лично не коснулось, я…

— У нас война!.. — говорит Геннадий Васильевич. — Люда, вы меня понимаете? Война!

— Ну ладно, хватит, — сказал Сережа. — Они кто?

— Химики.

— Вот именно, что химики, — сказал Коля.

— Вот Люда меня понимает, — возбужденно сказал Геннадий Васильевич. — У меня все продумано… Они копили на машину, и я им помогал, отдавал чуть не всю зарплату… Наконец появилась машина… Первое, что они сделали, — поехали по окрестностям, а меня не взяли… Места не хватило… Для меня места не хватило… Зато поехал замдиректора мебельного магазина с его дочерью. Одежда на ней фирменная, а вместо головы — протез. Люда, вы меня понимаете?

— Они заслуживают мести, — говорю я.

Я ухудшаюсь прямо на глазах, я теперь жажду крови.

— Диму сватают за этот протез? — спрашивает Сережа.

— Естественно!

— Все! — сказал Коля Луноход. — С этим все!

— Коля, молчи, — сказал Сережа и пояснил Гене: — Ему волноваться нельзя. Он помирать собрался.

— То есть? — спросил Гена.

— У каждого своя дурь, — сказал Сережа. — Ну старики, что делать будем?

— Люда, а вы кто? — спрашивает Геннадий Васильевич.

— Студентка, замуж собралась, — сказал Сережа. — За одного… А он себе торговую жену подбирает. Мы ей не велим о нем мечтать.

— А вы ей кто?

— Мы ей опекуны, — сказал Сережа.

— Он шутит, — сказал Коля. — Шутит он.

— Нет… — сказала я. — Все правда… Кроме опекунов, все правда.

— Вот это номер! — изумился Сережа. — Я про жениха от фонаря говорил…

— Не от фонаря, а по опыту жизни, — сказал Коля.

И тут Геннадий Васильевич, будто суммируя весь этот бедлам, весь этот хаос, говорит:

— Я хочу купить машину.

Мы все оборачиваемся к нему.

— Я хочу купить машину! — упрямо говорит он.

— Зачем, Гена? — после паузы спрашивает Сережа.

— Я хочу купить машину!.. — дрожа подбородком, говорит Гена. — Чтобы вас всех катать… Чтобы мы с вами ездили по окрестностям… Чтобы мое семейство открыло рты, когда мы въедем во двор веселые и загорелые!..

— Вот здорово! — говорю я.

— Они на мне крест поставили, а я куплю машину! — светлея лицом и как-то даже распрямляясь, сказал Гена. — Все продумано… Я узнавал… Открытка должна прийти через несколько дней… Моя очередь подходит… Осталось достать немного денег.

— Немного! — сказал Сережа. — Ого!

— Остальные есть. Трехпроцентный заем… От жены остались и мои… Семейство не знает… Я хотел им оставить в наследство, теперь куплю машину… Мы снова станем самостоятельными и станем дышать свежим воздухом.

— Гена, а ты водить умеешь? — спросил Сережа.

— Давно не водил… — неопределенно ответил Гена. — А из вас никто не умеет?

— Я умею, — твердо сказал Коля Луноход.

— У него права с двадцатого года, — сказал Сережа. — Он броневик «рено» водил… С двумя моторами… Вперед-назад.

…Желтый свет пустыни.

Верблюды промчались справа налево.

Машины мчатся прямо на нас…

Дронов вошел в темную комнату и отдернул штору.

— Дима, опять глаза портишь? — спросил он.

Дима перестал монтировать узкую любительскую кинопленку, где на экране величиной с ладонь мчался поток машин.

— Опять ведро окурков, — сказал отец. — Опять всю ночь ерундой занимался… Хоть бы сам снимал, что ли… А то ведь у приятелей пленку берешь… Они тебе одни обрезки дают.

— У меня каникулы, — говорит Дима.

И начинается.

— Студенты в каникулы едут в стройотряды и, между прочим, зарабатывают деньги, — сказал Дронов.

— Меня не взяли, — сказал Дима.

— Ну ничего не хочет делать парень, ничего! Кто же тебя возьмет? Ты любой коллектив опозоришь.

— Опозорю, — сказал Дима.

— Не смей так со мной говорить…

— Ага.

— Что ага?

— Ты всегда говоришь, говоришь, говоришь… Всегда…

— Валя! — крикнул Дронов.

Вошла Валентина.

— Валя, поговори с ним! Я ему говорю, а он мне говорит…

— Я тоже ему всегда говорила, — перебивает мужа Валентина. — Дима, когда мы тебе говорим, то…

Дима начинает тихо смеяться.

— Дима! — крикнул Дронов. — Когда родители с тобой говорят…

— Я сейчас кого-нибудь укушу… — сказал Дима и залаял. — Гав! Гав!

В дверях показался Геннадий Васильевич.

— Вот и утро началось, — сказал он.

— Папа! — крикнула Валентина.

— Более-менее понятно, почему у нас Дима такой, — сказал Дронов.

— У меня сегодня гости, — сказал Геннадий Васильевич, утираясь полотенцем.

— А кто? — живо спросил Дима.

— Мои гости, — сказал Геннадий Васильевич. — Вы их знаете — Коля и Сережа.

— …Валя… запри нашу комнату, — сказал Дроков.

И вышел.

— Папа… — сказала Валентина. — Ты нас позоришь.

— И я вас позорю, — сказал Дима.

Из коридора крикнул Дронов:

— Валя! Мы опаздываем!

Валентина оглядела отца и сына сверкающими очками и вышла.

— Ты тоже куда-нибудь пойдешь? — с надеждой спросил Геннадий Васильевич.

— Неа… — ответил Дима.

— Дима, нам надо поговорить!..

— Ничего, — сказал Дима. — Я к разговорам привык.

— Почему ты решил, что Люда тоже придет?

А у нас в это время все кипело и гудело.

Работа шла полным ходом.

Мы, трудолюбивые серые муравьи, копошимся на задворках мебельного магазина.

Грузчики разбивают огромные ящики, в которые запакованы шкафы, столы и прочее.

Сережа отрывает длинные планки, я отношу их к Коле Луноходу, который связывает их в длинные пачки по десять штук.

— А я прихожу на бульвар, — говорю я. — Смотрю — никого нет. Еле разузнала, где вы.

— Не лезь под руку…

Я тащу охапку планок, сваливаю их к ногам Коли.

— А вы для чего это? — спрашиваю.

— Человек один забор строит, — объясняет Коля. — Ему штакетник нужен. Мы ему эти планки загоним за шестьдесят рублей.

— А зачем?

— Гене на машину. Недостающую сумму. Ясно?

— А вам эти планки отдадут?

— Еще приплатят за вывоз.

— Будем ездить по окрестностям! — крикнул Сережа.

Кипит работа. Никакие случайности не могут помешать нам.

Геннадий Васильевич вошел в комнату, из которой раздавался стон, н спросил Диму:

— Как же это ты?

— Все вы… все вы… — со стоном процедил Дима.

— Сейчас, сейчас, потерпи, — озабоченно сказал Геннадий Васильевич. — «Неотложку» я вызвал. Сейчас придет… Больно?

Дима застонал.

И тут раздается звонок в дверь.

— Неужели «неотложка?» Что-то быстро, — сказал Геннадий Васильевич и пошел открывать.

А это не «неотложка», это вваливаемся мы.

Мы все теснимся в дверях комнаты. Увидя нас, Дима пытается сесть, но со стоном валится на кровать.

— «Неотложку» вызывали? — спрашиваю я.

— Да вызывали, вызывали, — говорит Геннадий Васильевич. — Эх, не вовремя пришли.

И опять звонок в дверь. Я кинулась открывать. В прихожую вошел врач.

— Где больной?

Я проводила его в комнату.

На кровати сидел Дима, свесив голые ноги, и таращил глаза.

— Что случилось? — спросил врач.

И вытащил из портфеля никелированную банку.

— Девушка, поставьте прокипятить.

— Что-то выскользнуло, — недоуменно сказал Дима.

— Откуда выскользнуло? — спросил врач.

— Из ребер выскользнуло, — сказал Дима. — Как языком лизнуло. Не болит больше.

— Совсем?

— Совсем.

— Наша работа, — удовлетворенно сказал Сережа.

— Видимо, было защемление, — сказал врач. — Какую помощь вы ему оказали?

— Мы его в другую сторону разогнули, — сказал Коля Луноход.

Мчится грузовик.

Итак, свершилось — нас разогнули в другую сторону.

Мы с Димой стоим, держась за крышку кабины. Мы выскользнули.

Нас согнули и защемили ребрами, но мы выскользнули. Мы еще не знаем куда, но мы выскользнули. Это оказалось совсем не больно, будто языком лизнуло по ребрам в области сердца, и мы едем мстить.

Ветер полощет нашу одежку, волосы, омывает ноздри и легкие, и окрестности летят нам навстречу и проносятся мимо. В кузове, на связках штакетника, подпрыгивают Сережа и Гена, Коля в кабине руководит полетом.

— Они очумеют… — радостно говорит Дима, — когда узнают о второй машине.

— Не ругай родителей, — говорит Сережа. — Мал еще.

— Я их позорю… — радостно говорит Дима. — И дед их позорит…

— Загоним рейки, накопим сумму… — говорит Сережа.

— Незаконно продавать, — радостно говорю я.

— Незаконно дерево жечь, — говорит Сережа. — Были ящики — будет забор.

Теперь самое важное то, что происходит без нас.

Я потом узнаю про это из разных источников — от милиционера, от Зинаиды, от соседки по квартире, где у нас с ней общий телефон, и от многих других.

Белые стены. Белые халаты. Темная ночь за окном. Телефон звонит. Дежурная сестра берет трубку.

— Институт Склифосовского слушает… Так… Когда? Сколько лет?.. Шестьдесят один?.. Фамилия? Лунев Геннадий Васильевич… Так. А второго как? Дима… Ждите.

Пауза. Дроновы дышат в телефон…

— Нет… — говорит дежурная. — Такие не поступали. Heт. Точно. Ну гражданин, если мы говорим нет, то…

Дронов положил трубку.

Потом в отделении милиции старшина снял трубку.

— Дежурный слушает… Когда ушли? Не волнуйтесь. Утром? Дед и внук? Как фамилия? Минуточку. Геннадий Васильевич и Дмитрий…

— Давай рассуждать спокойно, — сказал Дронов. — Это позор.

— Я не могу рассуждать спокойно, — сказала Валентина. — У меня пропали отец и сын.

— Ну почему пропали?

Валентина мечется по комнате.

— Ну позвони куда-нибудь, позвони! — с напором, говорит Валентина, и в голосе ее истерика — от нижнего до верхнего си-бемоль. — Сделай что-нибудь!

— Сядь, — сказал Дронов. — Для тебя любая девчонка черт-те кто… Это раз. Второе — почему ты все время оскорбляешь деда? Это глупо.

— Я?.. Ты сбежал от своих и живешь у нас — тебе легко говорить. Чем я его оскорбляю?.. Не взяла его с собой в поездку по Подмосковью? Так это когда было. Два года назад!.. О чем мы говорим? Где они? Что их связывает?

— Автомобиль, — сказал Дронов. — Твой отец решил купить машину.

— У нас есть… Не поняла… Что ты мелешь?

— У нас есть… У него нет, — сказал Дронов.

Некоторое время они молчат.

— А на какие шиши? — спросила Валентина.

— Ты сама знаешь.

— Нет… Мамино наследство он тронуть не посмеет, — сказала Валентина дрогнувшим голосом.

Дронов из пиджака, висящего на стуле, вытащил открытку:

— Вот… Извещение… Пришло вчера… Подошла его очередь на «Жигули»… Прочти.

Ночь такая тихая, что все звуки, не слышные днем, звучат преувеличенно громко, так же, как шаги молодого толкового мужчины, так же, как разговор, который он будет вести, войдя в телефонную будку. Здравствуй, Андрюша мой, я тебя вижу так отчетливо, что могу дотронуться до тебя. Мысленно. Нет. И мысленно не хочу.

Я слышу, как долго идут длинные гудки, как поскрипывает дверца, как наконец в трубке откашлялись и сонный женский голос:

— Але…

— Извините, пожалуйста, это опять я… Люда не возвращалась?

— А кто ж это я?

— Это ее знакомый… Я вам недавно звонил…

— Жених, что ли?

Соседка у меня что надо.

— Ну да, да… Люда не возвращалась?

— Нет, Андрюша, не возвращалась.

— Еще минутку. Когда она вернется — попросите ее позвонить ко мне.

— Я спать буду.

— Напишите ей записку… Я очень прошу.

— Где сейчас карандаш искать… Сейчас… Где ж ты раньше был, жених?.. Она столько дней к телефону бегала.

— На машину очередь подошла… Занят был…

— На машину очередь подошла, а на Людку очередь не подошла. Забегался, жених.

— Написали?

В трубке короткие гудки.

Потом Андрюша размышляет, поднимает брови и снова звонит.

— Дежурный слушает.

— Это опять я… Скажите, нет сведений о студентке Люде Григорьевой?

— Вам нужно прийти в отделение… Наш адрес знаете?

— Нет… Я думаю, это ни к чему.

— Мы думаем иначе.

— Я завтра зайду после работы.

И вешает трубку

Тихая ночь. Скрипит дверца. Глухие ящики закрытых автоматных будок, освещенные фонарем.

Потом начал накрапывать дождь, и Андрюша застегнул пиджак на все пуговицы, потом, подумав, поднял воротник. Здоровье есть здоровье…

Потом дождь ударил вовсю, и дрожали дальние отблески фонарей и подъездов, когда, перешагивая через лужи и чертыхаясь, шли к гаражу отец и мать Димы.

Дронов открыл гараж, они вошли, отряхиваясь, сели в машину, загудел мотор, вспыхнули фары, машина выползла из гаража. Дронов вылез запереть гараж, снова сел в машину.

— Прогрей мотор как следует, — сказала Валентина.

— Наплевать, — сказал Дронов. — Куда, к черту, мы едем? Зачем мы едем?

Дал газ, машина укатила во тьму.

А свежий ночной ветер с дождем сгибал траву на газонах, освещенных яркой лампочкой над подъездом, когда из подъезда вышли…

Слышно тяжелое фырканье разворачивающейся грузовой машины. Потом машина останавливается, и слышны голоса.

— Сереженька! — вскрикивает Настя и кидается под дождь. — Сереженька!

К ней навстречу движется группа возбужденных, весело переговаривающихся людей.

Это мы. Нам теперь все нипочем.

— Сереженька! Живой!

— А чего нам, султанам! — геройски шумит Сережа.

— Мы провели чудесный день! — откликается Геннадий Васильевич.

Но мы галдим. Мы мокренькие и веселенькие. На нас сухой нитки нет. На мне пиджак Димы. Дима в облипшей рубашке весело лязгает зубами.

— Мы провели чудесный день и собирались купить машину.

— Да вот груз у них, — отводит глаза шофер. — Разгрузить надо.

— Я же объясняю… — вмешивается Геннадий Васильевич. — Мы хотели купить машину…

— Настя, подарочек тебе привезли, — говорит Сережа.

— Что ж ты со мной делаешь? — Наконец Настя приступает к своим обязанностям. — Мы тут с ног сбились!

— Сейчас фары включу, — говорит водитель, лезет в кабину и ослепляет всех.

Я, Дима и Сережа бежим к машине. Грохот заднего борта, шум сдвигаемых досок, а потом слышны какие-то странные звуки. Ничего, сейчас все выяснится, все объяснится. Я втягиваю голову в плечи.

Мы выходим из темноты — я, Дима и Сережа.

— Принимай подарок, Настя, — бодро сказал Сережа и опасливо отпрянул.

На свету стоит старая мокрая лошадь и смотрит на Настю.

— …А купили ее… — в полной тишине докончил свою мысль Геннадий Васильевич. — Цена мизерная — пятнадцать рублей… Сущие пустяки. Мы поэтому и задержались — мы купчую оформляли. Она списанная… Ее хотели на бойню отправить.

Все молчат.

Настя, открыв рот, смотрит на мужа, потом переводит взгляд на лошадь.

— Лошадь… — говорит она. — Живая…

Лошадь мигнула.

И Настя заголосила:

— Ой… ой… Ой-ой!.. Люди добрые!..

— Да ладно тебе, — сказал Сережа. — Кормить есть где. Рядом лесной массив…

— А зимой?! Зимой?! — голосила Настя. — Зимой чем?! Люди добрые!..

У меня был разговор с Димой, с Дмитрием Геннадиевичем. Я его спрашиваю:

— Вот ты входишь в троллейбус и видишь, в другом конце стоит девушка, которая тебе нравится, и между вами толпа — что ты будешь делать?..

— А что я должен делать?.. — спросил Дима.

— Врешь… — говорю. — Будешь проталкиваться…

— Не буду, — говорит Дима. — Захочет — заметит…

А я ему:

— А если ей нужен партнер в жизни, который проталкивается?..

— Тогда она мне не нужна, — подумав, ответил Дима.

…Раннее летнее утро — следующее после бурной ночи. Небо светлое и розовое.

Дома-новостройки спят.

К гаражу Дроновых подъезжает машина. Затихает мотор.

Дронов вылезает и идет открывать гараж.

Перед дверью гаража он внезапно останавливается, потом наклоняется к замку и что-то долго разглядывает. Потом оборачивается к жене:

— Иди сюда.

Она сначала высовывается из окна, потом вылезает и идет к нему.

— Ну что?

— Погляди, — говорит он.

Она протирает сонные глаза и смотрит.

На двери большой висячий замок, которого не было, когда они уезжали, а петли перехвачены бечевкой, узел которой залеплен пластилиновой печатью с гербом.

— Опечатано… боже мой… — наконец говорит она.

— У тебя есть мелочь? — спрашивает Дронов.

Она роется в сумочке.

— Дай двадцать копеек… нет… пятак, — говорит он.

Она протягивает монету. Он внимательно ее разглядывает.

— Ну, точно… — говорит он и показывает на печать.

Она вглядывается, потом ахает.

— Как ты догадался?

— Буквы на печати идут в обратную сторону. Пятаком запечатали.

— Что все это значит?

— А замок узнаешь? — опрашивает он.

— Нет!.. Да… Это наш замок.

— Дедов замок, — уточняет он. — Он опечатал наш гараж.

— Славик… это его гараж, — уточняет она. — Ты забыл?

— Спать… спать… — говорит он. — Спать…

И начал запирать машину.

Из-за угла вышел дворник с метлой. Поглядел на них и стал мести асфальт — вжик… вжик…

— Что-то надо с этим делать, — говорит Валентина мужу. — Так дальше нельзя.

— Как идиоты метались по всей Москве, — говорит он. — Надо было или ждать дома или в отделении, Они давно все спят.

Они уходят. Дворник смотрят им вслед. Потом идет к ближайшему подъезду.

Он отворяет дверь. Там стоят, обнявшись, Дима и Люда. Они целуются.

— Э-эй… — говорит дворник. — Они ушли… Дима, эй.

Они отрываются друг от друга и непонимающе смотрят на дворника.

— А? — спрашивает Дима.

— Ушли твои родители, — говорит дворник. — Ушли спать.

Дима и Люда выбираются на рассветный двор.

Дима обнимает ее за плечи, и они идут к гаражу.

Дима осторожно снимает пластилиновую печать и висячий замок, потом отпирает ключом дверь и входит внутрь.

Люда распахивает дверь, и Дима из темноты гаража выводит лошадь.

— Просохла… бедненькая… — говорит Люда. — Есть хочет…

— Подержи ее, — говорит Дима.

Люда берет повод и гладит лошадиную морду. Дима запирает гараж и навешивает замок и печать.

— Поведем ее кормить, — говорит Дима.

— Куда?

— В лесной массив. А ты есть хочешь?

— Нет… А ты?

— И я нет…

Они берутся за повод и все втроем идут туда, где солнце встает из-за подмосковного леса.

…Солнце освещает кухню Дроновых. Завтрак стынет на столе.

Валентина и Дронов смотрят на Геннадия Васильевича, который чиркает спичкой, а спичка не загорается.

— Перестань курить, — говорит Валентина.

— Перейдем к делу, — говорит Дронов.

— Пожалуйста, — отвечает Геннадий Васильевич.

— Где будет жить лошадь?

— У меня в гараже.

— А машина где?

— Не знаю, не знаю… — говорит Геннадий Васильевич. — У дома постоит… Не знаю… Гараж мой… У меня документы. Хочу — подарю, хочу — продам, хочу — с маслом съем… Мое дело…

— Он с ума сошел! — вскрикивает Валентина. — Машина стоит тысячи, а лошадь пятнадцать рублей.

— Лошадь пятнадцать рублей?! — с гневом откликается Геннадий Васильевич. — Пятнадцать рублей стоит ее шкура на бойне!.. А лошади цены нет! Ах, вы!.. Она всю жизнь воду возила, а вы ее на рубли?

— Успокойтесь… — говорит Дронов. — Мы ничего не хотели сказать.

— Что хотели, то и сказали… Ладно, с вами все ясно… Хватит… Я вчера провел счастливый день… Позовите Диму скорей… — сказал Геннадий Васильевич, тяжело задышал и взялся рукой за сердце.

Лесная чаща. Дальние голоса.

— Для лошади много надо — еда, запчасти.

— Какие еще запчасти?

— Ясли, поводья… Этот, как его…

— Хомут? Хомут нужно… Да-а, хорошая вещь, и недорого…

— Лошадь не вещь, — говорит девочка. — Она живая… Именительный падеж — кто? Родительный — кого?.. Она живая.

— Еще нужна стоянка и это… место для выгула.

— Может, ее в живой уголок? — спрашивает девочка.

— Правильно, хотя великовато… А машины эти что?.. Аккумуляторы, акселераторы, карбюраторы — одна вонь.

— А от лошади не вонь?.. А от лошади не вонь?

— От лошади запах!

Разговоры, разговоры…

…Длинные тени домов. Коля и Сережа входят в тень и идут к подъезду, у которого стоит машина «Скорой помощи» и двое зевак.

— Гляди… — говорит Сережа.

— Вижу, — отвечает Коля.

— Ну-ка, Луноход, давай живей,

— Я живо… Я живо…

Наконец они входят в подъезд, как раз когда по лестнице санитары несут на носилках Геннадия Васильевича.

Впереди носилок идет врач, позади — Валентина.

— Луноход, ты лошадь купил? — спрашивает зевака.

— Мы в складчину, — отвечает Коля.

Геннадий Васильевич открыл глаза.

— Коля, Сережа… — радостно говорит он. — Меня увозят…

— Держись, Гена, держись, — говорит Коля Луноход.

— Ничего, — радостно говорит Геннадий Васильевич. — Они у меня еще попрыгают… Они еще не знают, что их ждет.

— Папа… опомнись… — жалобно говорит Валентина.

— Коля, Сережа… если я помру — вы мои наследники, — сказал Геннадий Васильевич. — И Дима… Я на вас завещание напишу… Вы мои наследники.

Геннадия Васильевича задвигают в «Скорую помощь».

— Луноход, а рысак твой где? — спрашивает второй зевака.

— Пасется, — ответил Коля.

…Верблюды промчались справа налево.

…Олени промчались слева направо.

Лавина машин мчится прямо на вас.

Стоп. Красный свет.

Коля Луноход один шествует по «зебре».

— Вот он… — говорит Дронов. — Знаменитый Коля Луноход.

Они с Валентиной сидят в машине.

— Из-за него все… — говорит Валентина. — Аферист.

— Откладывать больше нельзя — сегодня за них возьмемся.

Машины срываются с места.

Синий дым.

…Пасмурное небо смотрит в окна больничной палаты. Дальний гул машин.

У койки Геннадия Васильевича сидят Дронов и Валентина. Оранжевые апельсины сияют на тумбочке.

— Папа… что с тобой? Что тебя заботит?.. Скажи — мы все сделаем… — говорит Валентина.

— Сено… — отвечает Геннадий Васильевич.

— Сено?

— Для лошади, — отвечает Геннадий Васильевич.

Дроновы быстро переглядываются.

— Тут по телевизору выступал женский хор, — говорит Геннадий Васильевич. — Солистка пела, как старый пришел к ней в гости, и жил у нее три недели, и заболел… Она приняла меры, отвела его на море… и он захлебнулся. Шуточная песня… очень веселая… Все подпевали…

— Папа… машина ржавеет… Ты вспомни, сколько сил на нее убили.

— Семьдесят лошадиных сил, девяносто лошадиных сил, — ответил Геннадий Васильевич. — А мне нужна всего одна.

— Что ты с нами сделал? — сказала Валентина. — Ты подумал? Эта история с лошадью… Над нами на работе смеются.

— Уже смеются? — с интересом спросил Геннадий Васильевич.

— Старую клячу пожалел, а семью не пожалел…

— А кто пожалеет старую клячу? — спросил Геннадий Васильевич.

Помолчали.

— Я и вас теперь жалею… Но поздно спохватился, — сказал Геннадий Васильевич. — И не в жалости дело… Жалость — это сигнал, что надо бороться за живое против мертвечины…

— Все учишь, учишь…

— Это понятно, — сказал Дронов. — Старые люди завидуют молодым… Мы делаем то, чего им самим хотелось… когда-то.

— За наследство испугались, — сказал Геннадий Васильевич.

— Ну-у, это еще можно оспаривать, — неопределенно сказал Дронов. — Эти старички, знаете, Коля Луноход, Сережа… Это несерьезно.

— Еще одно слово… — сказал Геннадий Васильевич.

Все молчат.

— У Коли Лунохода огромная биография, — сказал Геннадий Васильевич. — Он участник всех войн и строек нашего века… у него куча родни по всей стране… Теперь живет с внуком-геологом — тот летом в поле, а осенью возвращается…

— Поправляйтесь… — сказал Дронов. — А этот Сережа?

— Плотник… В войну был сапером… строил переправы… по которым шли мои танки, — сказал Геннадий Васильевич. — Вопросы есть? Двое детей погибли в бомбежку. Жене шестьдесят один год… как и мне…

— А Люда? — спросила Валентина. — Кем она им приходится?

— Другом… Как и мне… Боитесь, что женюсь?

— Боимся, что Дима женится, — сказал Дронов.

— Она за него не пойдет, — сказал Геннадий Васильевич. — Вряд ли мы ей понравимся.

— А мы тебе… не друзья? — спросила Валентина.

— Ой… — сморщился Геннадий Васильевич. — Про это не надо…

— Ладно… Не будем… Поправляйся.

— У меня просьба, — сказал Геннадий Васильевич.

— Какая?

— Зайдите к Сереже.

— Зачем?

— Непременно… — быстро сказал Дронов. — Дайте адрес.

— Вот адрес… фамилии не знаю… Спросите Сережу.

— Что ему передать?

— Спросите насчет сена на зиму. Доставать надо сейчас.

— Пойдем, Славик, — сказала Валентина, поднимаясь.

— До свидания… — сказал Дронов.

— До свидания.

Они уходят. Тишина.

…Пасмурный день. Сыро. Машина Дроновых подъезжает к дому Сережи.

— По-моему, корпус этот, — говорит Дронов, оглядывая этажи. — Да, этот… Первый этаж… Пошли.

— Иди сам… — сказала Валентина.

Муж смотрит на нее и скрывается в подъезде. Валентина зябко передергивает плечами и садится в машину.

Выходит хмурый Дронов.

— Нет никого… — говорит он и оглядывается.

По асфальтированной дорожке идет женщина под японским зонтиком и несет капусту в пластиковой авоське с изображением игривой жар-птицы и надписью «Березка».

— Вы такого Сережу не знаете? — спрашивает Дронов.

— Сереж много.

— Старого…

— A-а… Настин муж… Они с Димой уехали.

— С Димой? С каким Димой? — высовывается Валентина.

— Да парень такой, друг его. Студент.

— А куда уехали?

— Тут Настя гуляет, вы спросите у нее.

— А далеко это?

— Да нет… километра не будет, — говорит Зинаида. — Проводить?

— Давайте в машину, — говорит Дронов и отворяет дверцу.

— С удовольствием.

Женщина закрывает зонтик.

…Мокрые стволы деревьев.

На поляне пасется лошадь. Она теперь гладкая и красивая. В гриве и хвосте легкомысленные ленты, явно Настина работа.

Настя сидит на пне, чистит грибы и перекладывает их из корзины в большой таз.

Подъехала машина. Вылезли Дронов и Зинаида.

— Настя, к тебе, — говорит Зинаида.

— Здравствуйте. Ваш муж скоро вернется? — спрашивает Дронов.

— Должно быть, скоро.

— Мы родители Димы… Куда ваш муж с ним поехал?

— А за сеном…

— Так… — сказал Дронов.

Настя чистит грибы.

— Дима с мужем грибов насобирали, — говорит она. — Толковый парнишка…

— Ничего… — сказала Валентина. — Через неделю занятия в институте… кончится эта глупость.

— А вот муж идет, — сказала Настя.

Из кустов вышел усталый Сережа и оглядел всех.

— Привет, — сказал он.

— Здравствуйте…

Сережа сел боком на соседний пенек, снял кепку и вытер лоб.

— Насчет сена сговорились, — сообщил он, отдуваясь. — Завтра Дима привезет.

— А где Дима? — спросила Валентина.

— Где ж ему быть? — ответил Сережа. — С Маруськой на бульваре.

— Маруська — это Люда? — спросила Валентина.

Родители исподлобья поглядели друг на друга.

— Что она за человек? — спросила Валентина.

— Жена будет что надо.

— Скажите, зачем вы привязались к нашей семье, — еле сдерживаясь, спросила Валентина. — Сначала сбили нашего отца с толку, потом сына… Наследство хотите получить?!

Машина не заводилась.

Потом Дронов высунулся из машины.

— Была бы лошадь особенная, — сказал он. — Рекордистка… А то всю жизнь воду возила.

— Дело не хуже другого, — сказал Сережа. — Она возила, а ты пил.

— Я не пил, — сказал Дронов.

— Ну, другие пили… — сказал Сережа. — Которые тебе водопровод строили.

Машина завелась и работала глухо.

— А вам не стыдно чужим гарантом пользоваться? — спросил Дронов.

— А вам не стыдно живую лошадь на морозе держать?

— А зачем покупали?

— Зачем-зачем! — гневно передразнила Настя и крикнула: — Кормить!

Дронов обалдело посмотрел на Настю. Валентина смеялась, закинув голову.

Потом машина укатила.

…Бульвар. Сырые скамейки.

Дима сидит выпрямившись. Люда положила голову ему на плечо. Рядом, откинувшись, дремлет Коля Луноход. Шляпа съехала ему на глаза

Тишина. Осень.

Слышно, как где-то подъехала машина. Остановилась.

— Родители, — сказал Дима.

— Откуда ты знаешь?

— По звуку мотора.

…Родители приближаются.

Дима и Люда не меняют позы. Старик спит.

Родители подходят к скамье и стоят молча.

— Дима… — говорит мать.

Дима молчит.

— Это кто спит? — спрашивает Дронов. — Коля Луноход?

— Его зовут Николай Алексеевич, — отвечает Люда.

— Разве я спрашиваю именно вас? — вежливо говорит Дронов.

Люда не отвечает.

— Дима, домой, — говорит Дронов.

— Не пойду.

— Идем, Славик, идем, — говорит Валентина и тащит мужа за рукав.

Родители уходят. Потом Дронов останавливается и смотрит в землю.

— Нет… — говорит он. — Так все же нельзя…

— А как?..

— Вернемся… — говорит он.

— Ты думаешь?

— Пойдем… посидим с ними…

Они возвращаются обратно. Песок слегка хлюпает на дорожке под их ногами.

Дима смотрит упрямо. Люда — внимательно.

Родители садятся на противоположную скамью.

Люда трогает за рукав Колю Лунохода. Тот открывает глаза.

— А?

Люда с вызовом смотрит на родителей.

— Чего тебе? — Коля протирает глаза.

— Николай Алексеевич… Расскажите нам про графа Толстого и броневик «рено»… — говорит она. — С самого начала.

Тот кивает и поднимает глаза к дождливому небу.