Рассказы

На бледной лазури летнего неба рождественские деревья распростерли свои цветущие ветви. Их пышные золотисто-желтые кроны издали были похожи на позолоченные солнцем облака, сбежавшиеся к горизонту.

Деревья росли прихотливыми купами за оградой джиллардовской фермы Веселые Озера, на северной стороне, там, где начинались сухие, колючие заросли. С заднего крыльца дома, где стояла Минни Джиллард, стволы деревьев были почти не видны. Рождественские деревья находились под охраной закона. Большую часть года они чернели вдали, за пшеничным полем, мрачные и зловещие, но с наступлением рождества одевались в свой пышный наряд. Взгляд миссис Джиллард блуждал по деревьям и пшеничному полю, и мысли ее уносились к прошлому; старые надежды, разочарования, сладостные и горькие воспоминания вспыхивали и гасли.

Спелая пшеница колыхалась в поле за домом; с севера, с запада и с юга ее обступали кустарниковые заросли. В жарком полуденном мареве заросли казались черными, а далекие холмы на горизонте — бледно-голубыми.

Взгляд миссис Джиллард скользнул по серебристым ручейкам дикого овса, струившимся меж спелого золота пшеницы. На жнивье, где месяц назад прошел комбайн, выросла ржанка. Миссис Джиллард следила за птицами, за взмахами крыльев, черных с белыми отметинами, описывавших круги над красной землей, лежавшей под паром по соседству с пшеничным полем.

Нынешний урожай был лучше, чем во все прошедшие годы. Окидывая взглядом поле, миссис Джиллард бессознательно отмечала про себя границу темно-бронзовой «федерейшн» и бледно-розовой «куррауа». Последней, впрочем, оставалось немного — всего несколько акров. Когда в пшенице раннего сорта появился грибок, Джордж в конце октября пригнал на эту часть поля жнейку.

Миссис Джиллард невольно — это уже вошло у нее в привычку — сравнивала сорта, прикидывала в уме, сколько может дать с акра посев на самом дальнем участке, раздумывала, снимут ли они, как предполагал Джордж, восемь мешков с шестидесяти акров. Ей припомнился тот день, когда Джордж засевал эти шестьдесят акров.

Тускло-голубое небо было подернуто прозрачными, разметанными ветром облаками. С этого же крыльца она наблюдала тогда за Джорджем. Стоя на платформе сеялки, маленький, коренастый, он спокойно погонял тройку крупных гнедых коней, неторопливо продвигаясь по вспаханному полю.

С горячей мольбой за успех сева она следила, как из ящиков сеялки сыплются в рыхлую землю семена и фосфаты. Взошла луна, а Джордж продолжал сеять. Он хотел засеять все до дождя — клялся, что носом чует, как он надвигается. И едва Джордж успел закончить сев, как дождь окропил землю мелкими, частыми брызгами. Джордж совсем ополоумел от радости. Стоял под дождем и орал:

— Давай! Давай! Лейся!

Это было похоже на чудо. Да, дожди в тот год начались как раз вовремя и напоили жаждущую землю. И красная земля вскоре зазеленела первыми всходами пшеницы. Дожди поили землю и потом, пока наливались колосья, и стебли пшеницы поднялись выше ограды — золотые, тяжелые. После многих лет засухи и неурожая в тот раз никто не сомневался, что хлеба будут хороши.

— С шестидесяти акров снимем двадцать четыре бушеля, — радовался Джордж.

Но вышло по-иному. Не довелось ему снять этот хлеб, который он посеял, в который вложил столько упорного труда и на который возлагал такие надежды. С того памятного утра, когда он получил извещение из банка, его жнейка, словно разбитое бурей судно, лежала без дела среди моря спелых колосьев.

Минни Джиллард поглядела на лужайку около дома, и веки ее затрепетали. С полдюжины овец, остриженных, тощих и грязных, стояли, сбившись в кучу, в тени высоких худосочных деревьев возле крытого водоема. Минни Джиллард вспомнилось, как Джордж рыл этот водоем. Двое парней из Ялла-Уинди пришли подсобить ему. Они взрыхлили плугом тяжелую, неподатливую землю, а Джордж работал у землечерпалки. Как трудились они в самую жару, в пыли! Миссис Джиллард казалось, что она и сейчас видит их всех перед собой — людей и лошадей, надрывающихся за тяжелым плугом и у землечерпалки, слышит, как мужчины кричат на лошадей:

— Но, но! Боксер! Красотка, Кукла, Черт, Барсук! Пошевеливайтесь!

Три лошади стояли посреди лужайки в негустой тени эвкалиптов и, дружно обмахиваясь хвостами, отгоняли мух. Этих лошадей — потомство старой Куклы и Барсука — вырастил Джордж, но миссис Джиллард знала, что теперь они уже не принадлежат Джорджу. А коров увели еще неделю назад.

Минни Джиллард бросила взгляд в сторону доильного навеса: на врытых в землю раздвоенных шестах покоилась крыша из валежника. Навес для сельскохозяйственных машин тоже был крыт валежником и обнесен еще с трех сторон такой же изгородью для защиты от непогоды. Конюшня помещалась рядом — десять стойл с надежными подпорками из эвкалиптовых бревен, крытых ветками и соломой. Сбоку, под той же крышей, были пристроены сеновал и сарайчик для упряжи.

Джордж очень гордился своей конюшней. Он сам валил для нее деревья и сам строил ее. Несколько белых кур рылись в земле около конюшни. У изгороди из валежника, опустив голову на лапы, лежал старый пес.

— Два пастуха не устерегут овец так, как он, — говаривал Джордж, когда Серый был еще резвым, жизнерадостным щенком и носился по всей усадьбе.

Скользнув по голой земле двора, взгляд Минни Джиллард обратился к дому, на крыльце которого она стояла. Несколько высоких густолиственных деревьев затеняли этот сложенный из самодельных кирпичей, беленный известкой дом. Увядшие герани никли к сухой, спекшейся земле. Когда-то она пыталась развести здесь цветник. Рядом, под фиговым деревом, стояли железный сундук, два дощатых ящика и шляпная картонка.

Миссис Джиллард снова поглядела вдаль. Легкий ветерок колыхал колосья пшеницы, и над полями пролетал сухой, похожий на воздух шелест.

Вот и конец всему… Там, под фиговым деревом, все, что у них теперь осталось: старый железный сундук, два ящика да шляпная картонка! Минни Джиллард вспомнила те далекие дни, когда они с Джорджем впервые прибыли на Веселые Озера. Они привезли с собой железный сундук, и в нем умещался почти весь их скарб. Они только что поженились тогда, и Джордж приобрел кусок земли около обмелевших озер, которые туземцы называли Веселыми Озерами. Почему — никто не знал. Местность эта ничем не была богата, изредка попадался гипс, и только, и ни один самый крошечный клочок земли не был еще обработан. Джордж соорудил нечто вроде хижины из валежника и дерюги, а для крыши раздобыл два-три куска гофрированного железа. В этой хижине они прожили не один год. Джордж вырубил деревья и кустарник — колючую акацию, эвкалипты, бегонии; потом пригнал упряжку волов и, сделав из бревен каток, протащил его сквозь чащу, затем выжег поваленный кустарник, вспахал и удобрил землю и, наконец, засеял свое поле. Как давно все это было!

Сотни акров земли очищены теперь от диких, непролазных зарослей, которые стеной стояли здесь когда-то. Джордж вырыл водоем и сделал над ним укрытие, построил навесы и, наконец, этот дом. Почти все он строил сам, своими руками и только изредка, когда урожай был хорош, нанимал себе в помощь одного-двух рабочих, чтобы расчистить еще кусок зарослей или углубить водоем.

Минни помогала мужу во всем — и в доме и на участке, — как может женщина помогать мужчине, когда она молода и здорова и вместе с ним горит желанием покорить дикий край, свить себе здесь гнездо. Она жгла поваленный кустарник и следила за кострами, вязала снопы, шила мешки для зерна, разводила кур, сажала овощи, делала кирпичи из глины для постройки дома и раскладывала их на припеке. Это была непривычная, суровая жизнь для такой девушки, как она, для горожанки.

Миссис Джиллард хорошо помнила, как одиноко было ей в Веселых Озерах первое время, все как-то не по себе. Но небо здесь было такое чистое и просторное, и ей нравилось следить за сменой времен года, преображающих словно по волшебству лицо земли. И она очень полюбила полевые цветы, которые вырастали на расчищенной от кустарника, возделанной под посев почве. Она никогда не видела таких цветов — необыкновенно ярких и свежих. Пурпурные, алые, желтые и голубые, они пестрым живым венком окаймляли пашню. На выжженных местах вырастали орхидеи — высокие, желтовато-коричневые, пятнистые, похожие на тех хищных птиц, которые, камнем падая с неба, уносили в клюве цыплят.

Первый урожай удался на славу. Они выплатили проценты по ссуде, которую Джордж взял, чтобы купить машины и скот, и даже отложили немного на постройку дома. Собрав добрый урожай, Джордж расчистил и засеял уже несколько сот акров земли. Но тут выдался неурожайный год.

После первой удачи счастье, как видно, изменило Джорджу. Он пахал и сеял снова и снова, упорно стремясь покрыть потери, но из года в год не выпадало дождей. Однажды зимой Джорджа постиг новый удар. Лошади — его радость и гордость — наелись, должно быть, какой-то ядовитой травы в зарослях и пали все, одна за другой, в течение суток. Пришлось снова покупать лошадей и снова обращаться в банк за ссудой. А тут опять после одного урожайного года пришли подряд два засушливых, после чего ферма Веселые Озера заложена и перезаложена, и расплатиться с долгами стало уже не под силу.

Год за годом Джордж вел на своем клочке земли борьбу с природой. Молчаливый, упорный, он работал как одержимый, старился до времени и ожесточался сердцем. Борьба с природой и невзгодами сделала его замкнутым, угрюмым. Миссис Джиллард знала, что и у других женщин мужья ведут такую же жестокую борьбу за существование. Большинство окрестных фермеров жаловались, что банк «уже поставил им пиявки».

Бывало, впрочем, что кому-нибудь из фермеров посчастливится засеять много земли в урожайный год и расплатиться с долгами. Но когда Джордж засевал много, не выпадало ни капли дождя, а когда мало, — урожай был хорош, и потому всякий раз они оставались в убытке.

«А ведь он совсем не дурак, этот Джордж», — говорили про него в Ялла-Уинди. Минни самой не раз доводилось это слышать. Конечно, Джордж не хуже других умел вести хозяйство, но неудачи преследовали его из года в год, как, впрочем, и многих других фермеров. Ведь рассчитывать на урожай да еще на высокие цены на рынке — это что-то вроде лотереи: все зависит от случая.

Так прошло пятнадцать лет, а в этом году банк отказал им в отсрочке платежа по закладной, и Джорджу было предложено убраться со своей фермы до рождества. Это поле, которое он засеял, теперь принадлежит не ему, а «Большому Западному банку», и урожай с него снимет кто-то другой.

Босоногий подросток, тощий и белобрысый, вынырнул из-за угла дома.

— Мама спрашивает: поедете вы на городской бал в Ялла-Уинди, миссис Джиллард? — едва отдышавшись, выпалил он.

Минни Джиллард улыбнулась и взглянула на дорогу. Там, в рессорной двуколке, восседала фермерская чета в окружении кучи ребятишек.

Дать ответ она не успела: во двор вкатила высокая таратайка, запряженная парой заморенных лошаденок, которыми правил Джордж.

— Что ему нужно? — спросил Джордж, взглянув на мальчишку.

— Миссис Барнхэм прислала узнать, поедем ли мы на бал, — объяснила Минни.

— Поедем, — сказал Джордж.

— Передай маме, что мы, верно, заглянем туда по дороге на Благодатные Холмы, — сказала миссис Джиллард мальчику.

Тот убежал, а Джордж вылез из таратайки. Он направился к фиговому дереву и молча стал перетаскивать сундук и ящики в таратайку. Потом подошел к жене. Ему хотелось чем-нибудь облегчить ей эту минуту, но он не находил слов.

— Погляди, — сказала она.

— Ну, что еще? — проворчал он, боясь, как бы она не вздумала плакать.

— Рождественские деревья… — Голос миссис Джиллард дрогнул. — Как пышно они цветут! Помнишь, мы с тобой читали в газете… Кто-то сделал открытие, что рождественское дерево — паразит. Оно своими корнями присасывается к корням других деревьев и тянет из них соки. Вот почему оно все в цвету, как золотом осыпано.

Джордж пробормотал что-то себе под нос. Он делал вид, будто не понимает, что у нее на уме. Джордж очень сдержанный, замкнутый. Она никогда не решалась приставать к нему с разговорами и много своих дум таила в себе. Они молча стоят рядом, глядя, как буйно цветут деревья в глубине долины, за пшеничным полем.

Джордж беспокойно потоптался на месте.

— Ну, ты собралась? — спросил он.

Она кивнула. Слова не шли у нее с языка. Она боялась взглянуть мужу в глаза.

— Крепись, Минни! Крепись! — сказал он.

— Я креплюсь, — отвечала Минни.

Она надела черную соломенную шляпку, и они с Джорджем направились к таратайке. Он взобрался на сиденье и взял вожжи. Минни уселась рядом, и они тронулись в путь, оставляя навсегда Веселые Озера и свой добрый, уютный дом с облупившейся кое-где от солнца известкой, и навесы из валежника, и темневшую вдали за домом деревушку, и переливающееся золотом пшеничное поле с брошенной на нем жнейкой… Они не обмолвились ни словом и ни разу не оглянулись назад. Они навеки покидали дом, который построили своими руками, и землю, которую любили и на которой трудились столько долгих лет, но со стороны могло показаться, что Джордж Джиллард и его жена Минни отправились, как всегда, в Ялла-Уинди на базар.

Уже смеркалось, когда вдали показался городишко. В нем имелись два-три трактира, несколько лавчонок, кузница, вокзал, склад, две церкви и городской клуб. Из окон клуба в темноту лились потоки света. Там гремело фортепьяно, заливалась скрипка, вздыхал аккордеон, приглушая шарканье ног, веселые возгласы, смех…

Чета Джиллардов вступила в зал и была встречена тепло и сердечно. Джордж присоединился к группе мужчин, стоявших возле дверей. Здесь были фермеры, кое-кто из соседей. Минни прошла дальше — туда, где на скамейках, расставленных вдоль стен, разместились женщины со своими ребятишками в отутюженных костюмчиках и в чисто выстиранных, подпоясанных пестрыми кушаками платьицах.

— Миссис Джиллард, видали, и Тригиер здесь, — сказал ей кто-то.

«Знал ли Джордж, что Тригиер будет на празднике?» — подумала Минни. Она поглядела в ту сторону, где в группе фермеров стоял ее муж, толкуя с ними о ценах на пшеницу, о жатве, об урожае, о том, сколько они накосили сена… Кто-то спросил его, как дела, и Джордж ответил, что уезжает из Веселых Озер.

Они знали, что Джордж получил уведомление и должен до рождества освободить ферму. Банк пошлет своего представителя снять урожай. Все понимали, что Джорджу нелегко, и он молча, угрюмо замкнувшись в себе — таков уж у него нрав, — переносит свою беду. Но не сдается. Сами они тоже умели не падать духом, когда приходилось туго.

— Джордж правильно сделал, что приобрел на Благодатных Холмах клочок земли на имя жены, — заметил Боб Смит.

— Да, — сказал Джордж. — Я сегодня же переберусь туда. И миссис Джиллард тоже. Будем пока жить в палатке.

Всем уже известно, подумала Минни, что эти пятьсот акров, купленные на ее имя в рассрочку на Благодатных Холмах, и скудный урожай с двадцати акров, которые они успели там возделать, — это все, что у них с Джорджем осталось. Придется снова, как в Веселых Озерах, вырубать кустарник и поднимать целину. А ведь у Джорджа отобрали за долги и лошадей, и упряжь, и машины.

Значит, и там, на новом месте, опять придется брать ссуду под залог земли, чтобы купить лошадей и машины и начать все сызнова. Однако фермеры, с которыми разговаривал Джордж, твердили все в один голос, что дела его не так уж плохи, раз у него есть этот клочок диких зарослей на Благодатных Холмах. Они говорили это потому, что приучили себя не вешать нос и верить, что все как-нибудь обойдется, иначе ведь не вытянешь. Вот у Барнхэма и Смита банк тоже потребовал погашения долга в этом году, так им и вовсе плохо.

Разговор фермеров доносился к Минни Джиллард урывками сквозь звуки музыки, топот ног, смех женщин, восторженные возгласы ребятишек. Зал выглядел весело, нарядно, разубранный розовыми и зелеными бумажными лентами, натянутыми под потолком. Среди лент кто-то прикрепил несколько цветущих золотых веток рождественского дерева. В желтом свете керосиновых ламп, подвешенных под потолком, красный паркетный пол блестел, блестели и мокрые от пота лица танцоров. Когда пианино, скрипка и аккордеон заиграли популярную мелодию, молодежь подхватила ее и продолжала петь, танцуя. Мужчины, стоявшие группами возле стен, и женщины, сидевшие на скамейках, — все присоединились к пению. Тяжелые башмаки яростно отбивали такт. Было весело и празднично.

Минни Джиллард думала о том, что чувствуют сейчас другие женщины, которых тоже вышвырнули на улицу из собственного дома. Так же ли это подкосило их, как ее? Ей вспомнились пышно цветущие деревья за оградой фермы, и она подумала о людях, которые выжимают соки из других людей, живут их трудом. Она поискала глазами миссис Смит. Боб Смит работал теперь поденщиком у Тригиера на одной из его ферм, а миссис Смит с ребятишками перебралась к своей матери, которая держала лавку в Ялла-Уинди. Лонг Барнхэм нанялся на постройку плотины где-то в недавно освоенной местности. Его жена и ребятишки поехали вместе с ним и жили в хибарке из валежника и дерюги.

Миссис Смит — Минни наконец отыскала ее, — плотная, коренастая голубоглазая женщина с темными волосами, стянутыми на затылке в тугой узел, танцевала с Пэдди Мак-Гиннисом, кузнецом. Ее белая блузка выбилась сзади из-за пояса и весело развевалась над зеленой юбкой; красные шлепанцы Пэдди так и мелькали в воздухе: вверх-вниз, вверх-вниз! Миссис Барнхэм, изнуренная нуждой, робкая женщина с кроткими карими глазами и большими костлявыми руками, сидела у стены в конце зала и кормила грудью младенца; остальные пять ее ребятишек толпились возле нее. Миссис Барнхэм следила взглядом за танцующими парами, и легкая улыбка блуждала на ее тонких губах. «В кои-то веки выберется на праздник, вот и старается ничего не упустить, — подумала Минни. — Развлечение-то даровое, а ребятишкам большая радость».

В другом конце зала из ресторана появился Тригиер. Двигаясь через зал, он производил на своем пути большой шум: покровительственно хлопал по спине одних, громко приветствовал других, оглушительно хохотал.

Фермеры тоже смеялись, откликаясь на его приветствия. Некоторые из них направились в ресторан выпить. Тригиер обхватил миссис Смит за талию и прошелся с ней в танце по кругу. Женщины кивали ему и улыбались. Он подхватил песню, которую напевала, танцуя, молодежь, и проревел один-два куплета.

Чудно, думала миссис Джиллард, как они могут смеяться и пить с Кристофером Тригиером? Как могут они петь и танцевать с ним? Все фермы в округе заложены и перезаложены в «Большом Западном», а Тригиер — председатель правления этого банка.

Конечно, Тригиер — богач; говорят, один из самых богатых людей в Западной Австралии. Он своего нигде не упустит. Говорят, у него вклады везде, где только можно чем-нибудь поживиться. Но свою удачливую карьеру Тригиер начал в Ялла-Уинди. Держал здесь лавку, потом купил землю — несколько тысяч акров кустарниковых зарослей — и распродавал ее по частям будущим фермерам. А теперь он депутат парламента от здешнего избирательного округа. Вот почему порой на праздниках он считает нужным осчастливить своим посещением этот городок и, явившись на ежегодный рождественский бал, ведет себя так, словно дает прием своим избирателям.

Джордж нипочем не пошел бы на бал, знай он, что тут будет Тригиер, с уверенностью подумала Минни. Он и заглянул-то сюда только затем, чтобы люди не стали говорить, что Джордж Джиллард поступает не по-соседски — даже в такой день не захотел ни с кем знаться. И, конечно, кумушки сразу начали бы судачить: Джиллардам, дескать, крышка, они даже на бал не пришли! А для Джорджа это как нож острый. Но Тригиера он ни разу не видел с тех пор, как тот отклонил его просьбу — Джордж хотел остаться на некоторое время управляющим в Веселых Озерах. Это помогло бы ему стать на ноги, тем более в урожайный год. Но Тригиер заявил, что это не в его власти: такие вопросы решает правление.

Многие фермеры в округе обращались за ссудами в «Большой Западный», полагаясь на то, что Тригиер не даст своих избирателей-земляков в обиду. Их надежды ни разу не оправдались. Тригиер всем говорил то же, что сказал Джорджу. Затем банк требовал погашения долга и посылал своего представителя снять урожай. А ведь стоимость участков теперь возросла, и это понимали все. Однако Тригиер всегда держался добродушно-покровительственно и все еще ухитрялся сохранять популярность. Про него по-прежнему говорили, что он «славный малый».

Почему? Почему фермеры пьют и болтают с Тригиером, словно добрые друзья? Не знают они его, что ли? Разве он им друг?

Эти упорные, тяжелые думы порождали в сердце Минни Джиллард горечь и боль. Она слишком хорошо понимала, что за спиной Тригиера, за этими его операциями с закладными стоит преступная финансовая система, несущая разорение фермерам. Это она выгнала Джорджа из насиженного гнезда, лишила его земли, которую он сам возделал, отняла у него дом, конюшни, машины… Все их труды и надежды, годы отчаянной борьбы и лишений — все пошло прахом. Молодость потрачена даром, а теперь, когда они оба постарели и силы идут на убыль, надо начинать сначала. А к чему? Ведь все повторится снова. Как только они возделают землю и труд их начнет приносить плоды, все приберет к рукам банк и этот вот человек, который так громко хохочет и потешает слушателей своими россказнями!

— Ну что ж, пойдем? — услышала она голос Джорджа.

Он, должно быть, заметил, подумала Минни, что она совсем пала духом от всех этих дум. Минни так ушла в свои мысли, что не слышала музыки, не слышала, что говорят вокруг. С горящими от волнения глазами она сидела, нервно сплетая и расплетая пальцы. Она не могла больше этого вынести — весь этот рождественский бал, этих людей, которые пьют, смеются, поют и танцуют с Тригиером… Это казалось ей какой-то чудовищной насмешкой.

Джордж опустился на скамейку рядом с ней.

— Крепись, Минни! Крепись! — сказал он с мольбой.

— Я креплюсь, — отвечала Минни.

Джордж вышел запрячь лошадей. Минни попрощалась с теми, кто находился поблизости, и последовала за мужем. Они сели в таратайку и поехали прочь.

Они уже свернули на кремнистую дорогу, ведущую к Благодатным Холмам, где у них был свой клочок земли, пока что не обнесенный оградой, а музыка и пение еще продолжали долетать до них:

— Жители Ялла-Уинди благодарят Тригиера за свои закладные, — пробормотала Минни.

Джордж с горечью выругался.

— Крепись, Джордж, крепись! — сказала Минни.

— Да я… креплюсь, — проворчал Джордж. — Дело-то ведь не в одном Тригиере. Он только винтик в этой проклятой машине, которая задавила нас, как сказал сегодня Барнхэм. Фермеры начинают это понимать.

Значит, Джордж тоже понял. Перед глазами Минни снова — уже в который раз за этот вечер — возникло видение: буйно цветущие золотые кроны на фоне бледного неба… Она смотрела на них сегодня в последний раз с заднего крыльца своего дома в Веселых Озерах. Быть может, и Джордж видел их сейчас перед собой — эти рождественские деревья в цвету… Видел и брошенную жнейку, одиноко темневшую среди моря спелых колосьев.