Рассказы

Констебль Джон О’Ши был очень зол. Он ехал верхом из Мувигунды с тремя девочками-полукровками, привязанными сзади к седлу.

Он вспомнил, как трое мужчин — единственные белые на ферме — смотрели, как он седлал лошадь, пока отъезжал, а потом со смехом разгоняли туземок и лающих ему вслед собак. Почти все туземцы были на пастбище. «И слава богу, — думал О’Ши, — а то беды не оберешься».

Женщины и собаки долго бежали следом за ним с криком и воем; дети тоже выли и кричали. Наконец женщины отстали; девочки все еще всхлипывали.

Констебль О’Ши облегченно вздохнул, когда добрался до зарослей и выехал на ухабистую, твердую, как камень, дорогу, ведущую в Лорганс.

День стоял ясный, холодный и солнечный. Вдали расстилалась степь, серо-голубая, как зимнее море; на далеком горизонте синели гребни холмов. Акации кругом казались мертвыми, хотя после недавних дождей возле дороги еще оставались лужи и вокруг них на бурой земле, усеянной черными камнями, виднелись яркие пятна свежей зелени.

Констеблю О’Ши было очень неприятно, что ему приходится подбирать девочек-полукровок для приютов, созданных правительством по настоянию Управления по делам туземцев. Он считал, что человеку, призванному поддерживать престиж власти и охранять закон и порядок в отдаленных районах, такое занятие не к лицу.

Но ему было приказано прислать из Мувигунды трех девочек-полукровок. Их нужно было отправить поездом, который шел через Лорганс восьмого числа, и ему ничего не оставалось, как забрать детей и передать их чиновнику, ехавшему в этом поезде.

Скверное дело — отбирать детишек у матерей. Как эти женщины кричали, выли, галдели, умоляли, пытались спрятать детей и убежать с ними в лес! Одна из них вместе с перепуганным насмерть ребенком взобралась на дерево возле ручья. Ему удалось схватить девочку только поздно вечером, когда мать с ребенком тихонько спустились на землю и улеглись у костра.

О’Ши выругался. Он даже вспотел, когда вспомнил обо всем этом. А как смеялись над ним эти трое белых в Мувигунде, и ни один не вызвался помочь! Да от них и не дождешься помощи. Мерфи больше всех издевался, а ведь он отец одной из этих девочек, хотя признаться в этом у него не хватило духу. Правда, его нельзя винить: сейчас сожительство с цветной женщиной преследуется законом. Но тем не менее все знали, что Фитц Мерфи живет с туземкой уже много лет и у них есть дети.

Один Мак-Ичарн не побоялся сказать прямо:

— Твое счастье, что это не мои дети, О’Ши, а то не видать бы тебе их, как своих ушей!

Предстояли еще всякие формальности: надо было назвать девочек как-то по-новому, чтобы можно было их различать, но не давать фамилий родителей — ни белых, ни черных. «И к чему все это, — думал О’Ши, — раз все равно их завезут далеко от родителей и от родных мест».

Констебль О’Ши ломал голову, придумывая имена этим паршивым девчонкам. Сколько раз уже ему приходилось заниматься таким делом! Имя, под которым девочка была известна в лагере или на ферме, разрешалось оставить, но фамилию надо было обязательно переменить. О’Ши проклинал все эти правила.

На этот раз он узнал туземные имена детей — Мини, Наньджа и Курин. Молли, Полли и Долли было легче запомнить, он их так и записал — Молли, Полли и Долли. Но фамилии… О’Ши никак не мог придумать фамилии этим девчонкам. Отца и упоминать нельзя. Пожалуй, можно взять название фермы или местечка.

— А что по-туземному значит Мувигунда? — спросил он Мак-Ичарна.

— Энтхилл[2].

— Сойдет, — засмеялся О’Ши и рядом с «Молли» поставил «Энтхилл». — Ну, а вы, ребята, может быть, кто-нибудь одолжит ребенку имя?

— Еще чего! — рявкнул Мерфи.

— Что, Мерфи, вспомнил, что каждое твое слово может быть уликой против тебя, а? — сухо заметил О’Ши.

Мужчины расхохотались.

— А под моей фамилией можешь хоть всех записать! — крикнул Мак-Ичарн. — Видит бог, я от туземок держусь подальше.

— Ладно!

О’Ши нацарапал рядом с именем другой девочки «Мак-Ичарн».

— А для младшей?

— Это та, за которой тебе пришлось изрядно побегать, а, сержант? — ухмыльнулся Мак-Донован, пожилой старатель, приехавший на ферму за продуктами.

— Назови ее Смолл[3], да и все тут, — предложил Мак-Ичарн.

О’Ши был ему очень благодарен за совет.

— Ну вот, — проговорил он, складывая свой отчет и засовывая вместе с пачкой бумаг в боковой карман кителя, — теперь они настоящие молодые леди, и фамилии у них что надо.

Беда только, что он не помнил, которая из них каким названа именем, а девочки не знали, кто из них Молли, Полли или Долли. Они отзывались только на свои старые имена. Ну, черт с ними, стоит ли беспокоиться об этом! В управлении как-нибудь разберутся!

Настроение О’Ши не улучшалось. Конь его, сильный и норовистый, которому и в спокойном состоянии нужна была хорошая узда, сейчас злился оттого, что на спине у него сидели эти три вонючие девчонки. И хоть весили они не больше, чем связка битых голубей, их костлявые тельца и болтающиеся ноги раздражали Чифа. Он то и дело кидался в сторону и бил задом, пытаясь сбросить их. Но девчонки прилипли к нему, как пиявки, хоть и были связаны. Старшую О’Ши привязал к своему поясу, а остальных — к ней.

К полудню стало очень жарко, над головой синело небо, солнце слепило глаза. Когда О’Ши захотелось пить, он и девочкам дал по глотку воды из фляги, а заодно и по кусочку мяса и хлеба, которые захватил с фермы.

Дети были так напуганы, что, если О’Ши заговаривал с ними, они только молча таращили на него глазенки. Он знал, что ему придется еще раз кормить их, и поэтому старался расходовать припасы поэкономней.

Да, не ждал он такого развлечения. Он был уверен, что Мак-Ичарн отвезет девочек в Лорганс на своей машине. Но тот отказался под благовидным предлогом, заявив, что у него важное дело в Этель-Крик, за сто миль, совсем в другой стороне, а машина с фермы ушла на пастбище.

Констебль О’Ши понимал, что раз ему приказано доставить девочек в трехдневный срок к поезду, значит, он за это отвечает. Ничего не оставалось, как только посадить их позади себя и привязать к седлу. И еще придется где-то заночевать.

Правда, он мог бы заехать на ферму Сэнди-Гэп и попросить управляющего устроить их на ночь. Но еще раз терпеть эти насмешки и грубые шутки! Нет уж, черта с два! Конечно, не большое это удовольствие — ночевать на дороге и сторожить девчонок. И одеял у него нет. Придется им спать у костра. На землю можно постелить плащ и укрыться им, а под голову подложить седло.

Вечером, когда он снял детей с гнедого, ему хотелось развязать ремни, стянутые у них вокруг пояса, но он знал очень хорошо, что произойдет, если они почувствуют свободу. Они исчезнут с быстротой молнии. И хотя они еще маленькие, они знают здешние места лучше, чем он. Они живо доберутся до Мувигунды. И придется ему как дураку ехать за ними обратно, снова ловить их и снова везти!

Будь здесь Чарли Тэн, его помощник, туземец, он и за детьми бы присмотрел и костер бы разложил. Но Чарли сейчас в Микатаре — дает показания на процессе по делу туземцев. Придется детей не развязывать, а костер разложить самому.

Проклиная судьбу, О’Ши приволок охапку сучьев и развел костер. Он проклинал себя за то, что заехал в такую глушь, погнавшись за повышением, проклинал Мерфи и вообще всех на Северо-Западе, кто производит на свет полукровок; проклинал Мак-Ичарна за то, что тот явно не хотел помочь перевезти девчонок с фермы; проклинал уполномоченного по защите прав цветных и чиновников управления за их подлую повадку сваливать свою работу в отдаленных районах на полицию; проклинал всех доброжелателей, веривших, что правительство должно «как-то помочь» девочкам-полукровкам, хотя никто не знал, как именно.

Три маленькие девчушки сидели на земле, наблюдая за ним. Три пары красивых темных глаз зорко и настороженно следили за каждым его движением. Он считал, что старшей девочке лет девять, двум остальным — восемь и семь.

И оттого, что дети с таким испугом смотрели на него, настроение О’Ши стало еще хуже, хотя он сам в этом бы не признался. Как будто он людоед, который вот-вот сожрет их. Ведь он молод, красив и может гордиться, что добросовестно, но не грубо исполняет свои обязанности.

Нужно обладать добрым именем, чтобы разъезжать по такому району, где он единственный полицейский почти на сотню миль вокруг и где в крайних случаях приходится рассчитывать лишь на помощь владельцев ферм и управляющих шахтами. А эту работу он ненавидел, потому что она создавала ему дурную славу на фермах. Он скорее бросился бы разнимать толпу пьяных драчунов, чем собирать девочек-полукровок для управления. И почему они сами не занимаются этими грязными делами?

Да, самое неприятное, что его заставили приложить руку к такому грязному делу. Спроси любую женщину, как она посмотрит на то, что у нее отнимут детей, да еще если она знает, что больше никогда не увидит их? Например, его жену…

Констебль О’Ши даже улыбнулся, представив, как кто-то пытается отнять у Нэнси трех ее белоголовых девчушек и сынишку.

Накормив и напоив детей, он из предосторожности связал им руки ремнями из сыромятной кожи, чтобы девочки не развязались и не убежали. Они сбились в кучку, немного поплакали и заснули, видимо, потеряв всякую надежду на побег. Констебль О’Ши растянулся по другую сторону костра и беспокойно задремал.

На второй день к вечеру О’Ши перевалил через горы и обходной дорогой подъехал к Лоргансу. Он нарочно приехал туда в сумерки, чтобы никто его не видел.

Несколько лет назад Лорганс был заброшенным горняцким городком; от старой шахты там оставались лишь стропила над кучей мусора, а от города — пивная да развалины магазинов, напоминавшие о былом благополучии. Но железная дорога в миле от города продолжала действовать, и, как только снова открылся рудник, в городе опять закипела жизнь. Добыча золота — прибыльное дело.

Констебль О’Ши получил назначение вскоре после того, как на равнину у подножия гор хлынули потоки людей. Закладывались новые шахты, снова открывались магазины. За несколько месяцев население Лорганса достигло 300–400 душ, и О’Ши перевез жену и детей в новый, хороший дом у въезда в город, где помещался и полицейский участок.

У ворот своего двора, за домом, О’Ши спешился и снял с лошади Мини, Наньджу и Курин. Ему не хотелось, чтобы жена увидела его в седле с этими ребятишками, привязанными сзади, и подняла насмех. Вечно она подтрунивает над ним!

Конечно, если бы не ее веселый характер, разве она была бы такая спокойная и толстая в этой проклятой дыре? И все-таки О’Ши не допустит, чтобы она над ним смеялась.

Залаяла собака, увидев его. На лай из дома поспешно вышла миссис О’Ши, окруженная детьми. Она была крупная, светловолосая, моложавая, с полной грудью, всегда веселая и жизнерадостная. И дети были похожи на нее: такие же светловолосые и розовые. Возбужденные, радостные, они кинулись навстречу отцу. Он подхватил сына на руки, а девочки повисли на нем.

Миссис О’Ши первая заметила трех девочек-полукровок. Они прижались друг к другу и смотрели на нее широко раскрытыми печальными глазами.

— Джек! — воскликнула она. — Бедняжки! Что ты с ними будешь делать?

— А что, по-твоему? — раздраженно ответил О’Ши. — Держать их для собственного удовольствия?

Дочки догадались, что О’Ши привез этих девочек на своем коне, и засыпали отца вопросами:

— Папа, ты катал их на своей лошади?

— Почему ты нас не катаешь, папа?

— Я тоже хочу покататься с тобой на Чифе, папа.

— И я хочу покататься…

— Можно мне покататься, папа?

Туземки удивленно уставились на белых детей. Как это они могут так спокойно и смело разговаривать с полицейским?

— Неужели ты не можешь их развязать? — запротестовала миссис О’Ши, которой было очень жаль этих несчастных детишек.

— Но ведь они как дикие птицы, — раздраженно сказал констебль О’Ши. — Им только дай волю, так они пулей долетят до Мувигунды. А потом снова ловить их, да с каким трудом! Нет уж, ни за что, хоть озолоти меня!

Он опустил сына на землю и направился к сараю из рифленого железа, с маленьким квадратным окошком, затянутым колючей проволокой. Отпер дверь и распахнул ее.

— Эй, вы, сюда! — позвал он. — Ничего вам не будет. Хозяйка сейчас даст поесть.

Мини, Наньджа и Курин медленно, неохотно направились к двери, с отчаянием озираясь по сторонам, словно ища спасения от темного сарая.

Сарай этот служил карцером, но туда редко кого-нибудь сажали, разве какого-нибудь пьяного или туземца.

— Не запирай их туда, Джек, — просила жена. — Они умрут от страха. Да и ночи сейчас страшно холодные.

— Но не в дом же их брать! — возразил О’Ши.

— А что если в комнату в конце веранды? Они там ничего не сделают, — упрашивала миссис О’Ши. — Я их проведу туда, пока ты покормишь Чифа.

— Ладно, как хочешь. А завтра их надо отмыть и продезинфицировать.

О’Ши сбросил свой синий китель, повесил его на столб и стал снимать с лошади сбрую.

— За мной, девочки! — весело позвала миссис О’Ши.

Они потянулись за ней по двору.

Ее собственные дети с любопытством пошли за ними.

— Идите допивайте чай, — сказала мать. — А ты, Фил, последи, чтобы Бобби не пролил какао на скатерть.

Констебль О’Ши расстегнул подпругу, снял седло и понес в конюшню, а гнедой пошел за ним. О’Ши задал коню корму, почистил его, налил воды в поилку возле конюшни и только потом уже вошел в дом.

Сынишка сидел на своем высоком стульчике, а три девочки такого же возраста, что и полукровки, оживленно болтали, заканчивая ужин. Какие они свеженькие и красивые, с аккуратно заплетенными косичками и ситцевыми передничками поверх платьев! Нэнси — чудесная мать: дети у нее к ужину всегда чистые и нарядные, а к возвращению мужа из долгих поездок все вокруг так и сверкает.

Но сегодня, поджаривая ему мясо, Нэнси казалась немного расстроенной. Ее спокойное, терпимое отношение к жизни в Лоргансе было поколеблено.

— Я буду рада, когда мы уедем отсюда, — проговорила она, ставя перед мужем большую тарелку с мясом, яйцами и жареным картофелем. — Мне так неприятно, что тебе приходится увозить детей!

— А мне-то, думаешь, каково? — раздраженно сказал О’Ши. — Если управление хочет, чтобы я занимался такими делами, пусть дадут мне машину или хотя бы повозку.

— Просто стыд! У матери отбирают ребенка! — воскликнула миссис О’Ши. — Женщины теперь месяцами будут ходить ко мне из Мувигунды и спрашивать, что сделали с их детьми. А что я могу им сказать?

— Скажи, как говорила раньше, что их увезли на Юг и сделают из них молодых леди.

— Они не верят мне. Нельзя же без конца обманывать! Одно я знаю: больше они никогда не увидят своих детей. И дети и матери забудут друг друга.

— Самое главное, — напомнил ей О’Ши, — что мы спасаем детей от распутной жизни в туземных поселках.

— Очень хорошо! — возмутилась жена. — Но что из этого выходит? Научатся они читать и писать, станут служанками, но все равно многие из них будут распутничать в городах. Только там им еще хуже, потому что они среди чужих. Если девушка-полукровка родит ребенка, то здесь никто не видит в этом ничего позорного, а там, на Юге, это позор. А почему бы не отпустить их домой? Пусть работают на ферме, выходят замуж. Ведь женщин здесь так мало, что даже полукровки нарасхват.

— А я виноват, что ли? — О’Ши резко отвернулся. Потом уселся в кресло поближе к огню, сбросил сапоги и вытянул свои длинные ноги в вязаных носках.

— Помнишь Эмелину с фермы Кулиджи? — продолжала миссис О’Ши. — Она просто уселась под нашим забором и выла несколько дней, когда у нее забрали девочку. Вот уж действительно, Джек, разбили ей сердце, и она умерла от горя.

— Господи, Нэнси, — возмутился О’Ши, — отстань ты с этими детьми, хватит с меня и того, что я как дурак тащился с ними из такой дали.

Мини, Наньджа и Курин, сидя в задней комнате на полу, слышали весь разговор, впервые они узнали что-то об ожидавшей их участи. Они слушали внимательно, уставившись на квадрат окна, затянутый колючей проволокой.

Чутко прислушиваясь к каждому звуку или шуму, девочки живо представляли себе все, что происходит сейчас в освещенной кухне: они разглядели ее, когда проходили через веранду. Сейчас констебль О’Ши ужинает, а его жена стоит рядом и разговаривает с ним.

Они слышали, как мать отрезала хлеб, когда одна из девочек попросила еще хлеба с вареньем, и как мальчик получил шлепок за то, что влез руками в варенье. Он заревел, и отец, сняв его с высокого стула, посадил к себе на колени, поближе к огню. Девочкам тоже захотелось посидеть на коленях у отца, но он пригрозил, что отправит их спать, если они не успокоятся и не будут вести себя как следует.

Накормив семью, миссис О’Ши стала собирать что-нибудь поесть «этим бедняжкам». Вот она повернула ключ в двери комнаты в конце веранды и появилась с тарелкой хлеба, намазанного вареньем, и кружками чаю на подносе. Она поставила перед каждой из девочек эмалированную кружку с чаем, а посередине тарелку хлеба с вареньем. Делить она ничего не стала. Миссис О’Ши знала, что они точнейшим образом сделают это сами.

Девочки были привязаны одна к другой ремнями. Руки их тоже были связаны вместе. Миссис О’Ши, улыбаясь, наклонилась к ним, по-матерински стараясь их ободрить. Ей было тяжело видеть, что они так напуганы и молчаливы. Такие маленькие, худенькие, темноволосые, такие у них большие карие глаза, опушенные загнутыми ресницами. От платьев на их тощих фигурках остались лишь какие-то лохмотья линялого голубого цвета.

Комната была самой настоящей камерой, только что не называлась так. Она, видимо, предназначалась для более важных преступников. Там стояли стол, стул и кровать, покрытая голубовато-серым одеялом. Окно было без стекла, но затянуто двойными рядами колючей проволоки. «Дверь будет заперта, — подумала миссис О’Ши, — полукровкам никак не убежать». И она решила распорядиться по-своему: стала на колени и крепкими белыми зубами развязала ремень, связывавший девочек; потом сняла сыромятные ремни, впившиеся в их худенькие смуглые ручонки.

Она понимала, что Джек разозлится, если узнает, что она сделала. Утром она собиралась связать их снова. На девочек можно положиться, они не скажут. «Вот и хорошо, что я так сделала, — думала миссис О’Ши, — а то ни на минутку на заснешь, зная, что эти бедняжки сидят там несчастные, связанные, в холоде». Она стянула с кровати одеяло и бросила им на пол.

— Ну, вот, — весело сказала она, — будьте умницами, хорошо? Вы ведь не вздумаете убежать? Хозяин убьет меня, если вы убежите.

Миссис О’Ши ушла, заперев за собой дверь. Мини, Наньджа и Курин с жадностью набросились на толстые ломти хлеба с вареньем и сладкий теплый чай со сгущенным молоком.

В комнате было темно, виднелся только квадратик звездного неба в рамке окна, пересеченного колючей проволокой. Съев хлеб с вареньем и выпив чай, Мини подкралась к окну.

Девочка осторожно выглянула. За домом полицейского, позади конюшни и загона, поднималась темная стена гор. Мини была видна дорога, по которой они ехали с констеблем О’Ши; она огибала шахту, старый участок и исчезла в темной гуще деревьев. Мини потянула носом воздух, по телу ее пробежала дрожь, и для Наньджи и Курин этого было достаточно. Решение пришло само собой. Взгляды их встретились, умные, настороженные.

Прижавшись к стене, Мини начала ощупывать колючую проволоку. Она трогала каждый ряд в том месте, где он прикреплялся гвоздями к деревянной раме. Ее темные пальчики сжимались, переплетались и продвигались все дальше и дальше. Она перебрала несколько рядов проволоки и, наконец, сияющими глазами взглянула на Наньджу и Курин. Они подкрались к ней и увидели несколько гвоздей, которые шатались. Рама настолько ссохлась, что легко было вынуть гвозди и отогнуть проволоку. Тогда через отверстие детское тельце вполне пролезет. Девочки вернулись на свое место и стали настороженно ждать. Курин заснула. Ее головка упала Наньдже на плечо; Наньджа и Мини напряженно и внимательно прислушивались к тому, что делается в кухне.

Миссис О’Ши уложила мальчика спать. Разула девочек, вымыла им ноги и расчесала волосы. Им не хотелось спать. Полицейский рассказал им сказку о трех поросятах. Потом девочки стали целовать его, приговаривая «спокойной ночи, папа», и, наконец, убежали, смеясь и болтая.

— Не забудьте помолиться! — крикнула им миссис О’Ши.

Словно вспоминая слова праздничной песни, девочки одна за другой стали повторять:

Миссис О’Ши прошла к девочкам в комнату, поцеловала их и потушила свет. Потом надо было вымыть посуду. Она хлопотала в кухне, убирая со стола, и оживленно болтала с мужем. Наконец, он зевнул и потянулся.

— Устал я до смерти. Не пора ли на боковую? — сказал он.

Они пошли в свою спальню. Мини и Наньджа слышали, как они ходили там, как раздевались. Потом заскрипела кровать. Некоторое время полицейский и его жена тихонько переговаривались. Слышался легкий смех миссис О’Ши. Потом все затихло.

Через тонкие перегородки доносилось лишь мерное дыхание двух людей. Они спали глубоким спокойным сном, время от времени вздыхая или всхрапывая.

Мини и Наньджа поняли друг друга без слов. Они разбудили Курин. Она сейчас же сообразила зачем. У всех была лишь одна мысль, и им некогда было раздумывать, правда или нет, что полицейский может убить свою жену, если узнает, что она развязала им руки.

Одно желание было сильнее всего: убежать, пробраться через горы, равнины назад, в поселок своего родного племени. Придется идти по незнакомым местам. Их завезли далеко, по ту сторону гор, которыми для них раньше кончался мир. Там, среди этих таинственных голубых гор, жил страшный нэрлу[4], говорила Вонкена, нэрлу, который выскакивает из темноты, словно лягушка, когда в Мувигунде праздник.

Девочки слышали, как пели женщины, чтобы отогнать его, и видели, как сама старая Нардада вставала и швыряла в него горящим поленом, если он слишком близко подходил к костру. Они дрожали от страха при одной мысли, что им придется ночью проходить по местам, где живет нэрлу.

Но ведь они такие маленькие, незаметные, думала Мини, они сумеют добраться до Мувигунды так, что он их и не увидит. Как бы там ни было, но страх придется пересилить, иначе они навек будут разлучены с матерями и родиной.

Мини подкралась к окну и стала расшатывать гвозди. Вытащила их. Оглядела двор. Все спокойно. Она отогнула проволоку в том месте, где она была раскручена. Отверстие получилось как раз такое, что Мини смогла пролезть. Наньджа подняла Курин. Мини протащила ее через окно и опустила на землю. Наньджа застряла и с трудом перелезла к ним.

На мгновение они притаились в тени дома, боясь, что собака может наброситься на них и тогда ее лай разбудит констебля О’Ши и его жену. Потом под верандой пробрались дальше. Осторожно ступая, они пересекли усыпанный галькой двор и вышли на дорогу, не задев ни камушка.

Босые загрубелые ножонки быстро и бесшумно несли их по дороге к горам. Через несколько минут город остался позади. Они стали взбираться на гору, их обступили темные деревья. Скрипела и шептала странными голосами акация, боярышник отбрасывал черные тени — тени, которые расползались, хватали их и с хихиканьем ускользали. Наньджа и Курин прижались к Мини. Девочки отпрянули, когда длинные ветки сухого дерева, словно руки, протянулись к ним навстречу. Они бросились бежать через кустарник. Заросли стали гуще. Из каждого куста на них смотрели, следили за ними какие-то извивающиеся существа. Тонкие, костлявые пальцы царапали ноги, рвали на них платья. А они все бежали, пока наконец не добрались до ущелья между двумя большими холмами.

У подножия холмов открылся пруд. Но Мини свернула в сторону. Она знала, что в темной воде таятся самые страшные чудовища. В пруду раздались зловещие звуки: «Уок, уок». Девочки бросились на холм. Большие выветренные скалы казались им не такими страшными, как деревья. Но и тут, пробираясь в тени от камня к камню, они то и дело останавливались, сердце бешено колотилось в груди, они прислушивались и оглядывались по сторонам, прежде чем двинуться дальше.

Показалась луна. Словно потертая серебряная тарелка, высунулась она из-за гор. Только она поднялась немного, вдруг по ней скользнула какая-то тень. Толстое, неуклюжее существо прыгало по земле в их сторону. Это нэрлу. Мини, Наньджа и Курин были уверены в этом. Тот самый страшный злой дух, который вот так же, как сейчас, прыгал у костра во время ночного празднества. Девочки только не заметили, такие ли на этом нэрлу белые отметины. Здесь не было Нардады, чтобы отогнать его горящим поленом. Мини повернулась и побежала назад, Наньджа и Курин кинулись за ней, тем же путем — снова через ущелье, через темный кустарник на дорогу, которая вела к шахтам, к городу, к полицейскому участку.

Заря едва занималась, когда они добрались до дома полицейского, пролезли под забором, перебежали через усыпанный галькой двор и пробрались под верандой к задней стене дома. Над окном по-прежнему висела колючая проволока. Мини протиснулась через окно. Наньджа подняла Курин, потом влезла сама.

Скорчившись, они снова уселись на полу, взгляды их встретились, как бы совещаясь. Молча они согласились, что страх перед будущим ничто по сравнению с ужасами, которые они пережили. Им даже приятно было слушать, как спокойно дышат полицейский и его жена, время от времени всхрапывая.

Мини подкралась к окну, нашла гвозди, которые она оставила на выступе, всунула их обратно и закрутила проволоку. Потом подошла к Наньдже и Курин, растянувшимся на полу, и накрыла их одеялом.

Через несколько часов, когда миссис О’Ши принесла девочкам кашу с молоком, они все еще спали, завернувшись, словно гусеничные куколки в кокон, в грязное одеяло.

— Вот хорошие девочки! — весело проговорила миссис О’Ши. — Я знала, что вам можно поверить. Вы только немножко черные, а немножко все-таки белые.

— Угу, — вздохнула Мини, подумав, не поэтому ли они и вернулись в дом белого.

Миссис О’Ши, слегка смущаясь, снова связала девочек и стянула им руки сыромятными ремнями.