Рассказы

Снег, ячейка, фланг...

Памяти бойцов стрелковых дивизий, закрывших немцам путь на Москву осенью 1941-го

...Затвор на выбросе чуть клинит, но трехлинейка раз за разом бьет - кажется, в низкое серое небо, но все же не в небо, а туда, где смыкается, сходится пелена ноябрьских туч и нечистая белизна широкого поля. Деревни, взятой немцами, не видно - она за покатым склоном, фашист напрямую лезть не желает, норовит нащупать прореху в обороне, обойти. Угадывается возня едва различимых фигурок среди мутного простора и редких фонтанов разрывов снарядов. Наша артиллерия помогает, чем может, вот только силы у нее не особо...

Отходят, вроде...

Еще выстрел, затвор выбрасывает гильзу - ее горячее пустое тельце падает среди своих остывших сестриц, проедает влажный снег, торчат мокрые стебельки травы...

- Жив, Витька? - окликает Рахим - его ячейка правее, шагах в тридцати, почти не видимая за заснеженным увалом. - Отвалили бараны. На перекур. У тебя случаем, подымить нет в запасе?

- Да, откуда? - отзывается Виктор, - думаешь, трофеев хапнул?

Рахим смеется и кашляет одновременно - видно, как над бруствером качается ствол его полуавтомата, мелькает шапка, угадывается движение саперной лопатки. Это верно, чего сиднем сидеть, так и померзнешь ни за что.

Виктор берется за свою лопатку - дно ячейки под ногами ощутимо развезлось, земля налипла на подошвы башмаков. По краям мороз уже успел схватить коркой, если ее пробить, опять полегче...

Взвод отошел сюда ночью. Успели подремать в тепле, но всем было понятно, что Шиньково не удержать. Народ в ротах опытный: второй месяц на передовой, цеплялись за Волоколамск, не получилось, отходили, пятились, где поспешно, где успевая закопаться и порядком настучать немцу в бубен. Нити стрелковых батальонов, растянутые между деревнями и рощами, то и дело рвались, потрепанные роты, взводы почти наугад выбирались из окружений и полуокружений, и вновь седлали проселки и большаки. Отыскать нюхом тепло, санитаров и кухню, успеть поспать, поесть, обругать снабжение, командование, артиллеристов, связистов, саперов... Тьфу, список длинный, всех не упомнишь. Есть в армии такое малозаметное звание и должность: "красноармеец, стрелок". Ага, иногда стрелок стреляет, а в остальное время куда-то идет, что-то копает, и постоянно матерится. А что тут сделаешь, если в роте после потери последнего "станкача" это самое сквернословие - единственное средство огневого усиления.

Матюгаться Виктор Ковшик не любил. Не то что не умел - в Замоскворечье вырос - здесь все с детства развитые. Но на хлебзоводе нецензурщину изжили. Не камнедробильная артель, а стратегическое производство имени М. Горького 1-го Мосгостреста, здесь народ сдержанный, спокойный - производство тонкое, душевное, вдумчивых любит.

Слесарем Виктор был правильным, потому знал, что до опытного красноармейца товарищу Ковшику еще предстоит расти и расти. В каждом деле важен навык. Опыта маловато, запасной полк, да двенадцать дней фронта - не срок. Ну, если не убьют, так освоим и новую специальность. Сомнений здесь быть не может.

Красноармеец Ковшик был человеком основательным, уже не юным и семейным. За плечами тридцать лет, семья - жена, две дочери - и далеко не последний рабочий разряд. Такой человек и воевать обязан без суеты. Хотя, конечно, прет немец, не дает дух перевести. И как такое вышло, что фашист уже здесь, под самой Москвой, понять не получается. Ничего, отобьемся, вгоним Гитлера в могилу, а после войны сядут умные исследователи и опытные командармы, раскроют боевые документы и сразу все станет ясно. Издали, да после вдумчивого осмысления, все ошибки - они как на ладони.

Левее, метя по центру ниточки окопов, засвистело и треснуло - немец начал пристрелку минами.

- Ну, поехала чума, - крикнул Рахим. - Тебе там еще ничего на склоне, а меня уж верно приметили.

- А то ты не на склоне, - отозвался Виктор, врубаясь в черную неподатливую землю под ботинками, но Рахим уже перекликался со своим правым соседом...

Стало жарко. Не столько оттого что мины сыпались с отвратительной размеренностью, как от работы лопаткой в неудобном положении. Виктор расстегнул телогрейку, осторожно отгребал землю и припорашивал ее снегом. Тут главное себя не демаскировать. Хрен его знает, может сейчас сидит какой-то немецкий хлыщ с биноклем, смотрит как раз сюда, вдоль увала...

Увал, конечно, увалом только из этой ячейки и назовешь. Так себе увальчик, - один намек. Но если сидишь по грудь в снегу и земле, сам себя закапывая, то мир чуть иным кажется. Вон - вообще полмира осталось...

Действительно, виделось красноармейцу Ковшику с его боевой позиции почти все небо, большая половина поля, темные рощи вдалеке и смутные воронки чуть ближе. И ничего живого. Кроме ствола полуавтомата, торчащего над бруствером окопа красноармейца Рахима, который по совести вовсе не Рахим, а Рысжан из дивного поселка Сарыозека, что где-то в солнечном Казахстане. Рассказывать Рысжан умеет, этого не отнять. Может, действительно хорошее место тот Сарыозек. Да и какое место дурное, если по нему мины не кидают? Хотя вон правее, по первой роте, лупят куда упорнее - громыхает будь здоров. Наши пушкари тоже не дремлют и закручивается там туго. Хоть в стороне, и то слава богу.

Немцы накидали с полсотни мин и слегка поуспокоились - свистело от Шиньково редко, так, для порядка. Потерь во взводе не имелось - левый фланг проведал замкомвзвод сержант Бобров, уже три дня как полноценно командовавший взводом, поддержал бойцов рассудительным командирским словом.

- Вить, ты, главное, побдительнее, - предупредил сержант. - Связной от комбата приходил - немец по третьей роте удар намечает. Танки там у них накапливаются, автоматчиков нанесло. А вот если там не преуспеют, а навалятся на нас, в разрез норовя? Есть у врага такая возможность? Есть. Соседей-то не видать. Осознаешь?

- Вполне, - заверил красноармеец Ковшик. - Присмотрю.

- Да я не сомневаюсь. Ты боец ответственный, и уж не пацан. Если отходить будем, я сам предупрежу. Эх, сюда бы пулемет... Ну, Рахим с самозарядкой фланг прикроет, все же понадежнее. Управитесь. Вот с провиантом нас сегодня явно позабудут, - вздохнул Бобров. - К вечеру разве что...

Сержант ушел, а Виктор вновь занялся окопом. Вроде и не так холодно, а едва сядешь, как пробирать начинает.

Рахим со своего обзорного пункта сообщил, что народ костерок развел, ведро подвесили, кипяток будет. Звучало обнадеживающе, но навряд ли выгорит - немцы свое кофе почему-то куда быстрее лакают. И точно:

- Вылезли, шайтановы кабаны, - ругался Рахим. - Правее идут...

Сосед замолчал, у Виктора мелькнуло нехорошее предчувствие...

- Слышишь, Вить, танки... - упавшим голосом крикнул сосед.

Мешала канонада, и звук моторов ветер едва доносил. Виктор опустил винтовку в ячейку и, пригибаясь, перебежал к Рахиму.

- Вон они... - сосед указал стволом СВТ в сторону грязновато-белых жуков - те выбирались из-за прогалины, разворачивались в не особо ровный короткий строй, угадывались рядом пешие фигурки. Рощица, что была левее, еще густая утром, сейчас порядком поредела, тянулся над ней вялый столб дыма...

Виктор поежился - невольно захотелось к костру, да и вообще подальше.

- На нас, - с вдруг отчетливо усилившимся акцентом сказал Рахим.

- Вроде правее норовят, - с надеждой указал Виктор. - У них та сторожка ориентиром.

От вчера еще стоявшей сторожки мало что уцелело - только по воронкам, да разбросанным бревнам ее и угадаешь. Там проселок рядом с ней, немцы дороги любят...

- Так туда и наши клали. Не, обогнет фашист пристреленное, - Рахим обтер рукавицей затвор полуавтомата. - А раз обогнет, так куда ему выходить, а Витя?

Как стратегически не прикидывай, все скверно выходило.

Виктор вернулся к себе, сидя в ячейке, перемотал обмотки. Потом не до того будет. На поле участились разрывы: и наши, и немцы подсыпали: батареи две, а то и все три - черт их, пушкарей разберет. Но все это правее, пока не страшно...

Накаркал... Минометный налет оказался недолог, но яростен: мины со свистом осыпали позицию, словно немецкий корректировщик незримо навис над взводом и пальцем тыкал, куда кидать. Разрывы грохотали неумолчно, Виктор сидел на дне ячейки, обнимая винтовку и уткнувшись лбом в черно-серую стенку. Вздрагивала земля, тускло мерцали блестки изморози в следах от лопатки. Спине было холодно, а по крыльям носа тек пот, горячий, аж пощипывающий... Дважды врезало так близко, что хоть сразу помирай...

Стихло. Вернее, на поле бахало и грохотало, издали трескливо лаяли-спешили немецкие пулеметы, но то там... А здесь близкая земляная стенка, потемневшее сырое пятно - надышал. Стряхивая с шапки снег и колючие крошки земли, Виктор выглянул. Поле никуда не делось: плелась уже вполне очевидная цепочка немецкой пехоты, полз за ней броневик, едва заметно поблескивал с борта пулеметным огоньком. Вот вспух разрыв снаряда - это наши, да опять же не особо точно. Надо думать, по танкам огонь сосредоточили. Тьфу, да что они там сосредоточили-то...

Ну, хотелось верить в лучшее. Центр и правый фланг Виктор не видел, но стрельба и разрывы оттуда доносились щедро. Все-таки туда немец напирает. Из соседних окопов слышался стук винтовок, вот пробной короткой очередью взялся ручник...

- Рахим, чего они там? - крикнул Виктор, готовясь к стрельбе.

Молчит чего-то.

Красноармеец Ковшик взглянул на соседа - того не было видно. И ячейки не было. Снег взрыхленный, а там где была ячейка тоже снег, да комья земли покрупнее. Комок какой-то с обрывком ремня. Подсумок от полуавтомата, что ли?

Эх. Виктор снял шапку, вытер лицо - залоснившаяся ткань подкладки цеплялась за щетину. На лоб едва ощутимо садилось влажное - небо, словно встряхнутое обстрелом, родило крупные, но редкие, словно в паек отсчитанные снежинки...

...четыре, пять... Затвор вышвырнул гильзу, стрелок принялся скармливать магазину следующую пятерку патронов. Имелись и пластинки-обоймы, но две снаряженные "пачки" Виктор уже высадил, а крайняя оставалась про запас. Ничего, пока и так пойдет - немцы вроде как легли, не особо наглеют, а может, и вообще направо уходят. Там дела шли бурно, порой доносился рев моторов, бахали орудия, отчетливо стукали выстрелы "сорокапяток" - где-то у рощи противотанковые были замаскированы, надо думать, выждали момент.

Накатывал страх на красноармейца Ковшика. Не разведчик и не диверсант - непривычно одному. Надо бы переползти ближе к увалу, глянуть, что творится. Но выбираться из ячейки не особо умно, немец пуль не жалеет. Да и как уходить? Фланг взвод загнул не просто так, а в предосторожность. Пока на тот фланг не навалились, сиди товарищ боец, веди разумный огонь и выполняй приказ.

Виктор опустил горячую винтовку - у поднадзорного немца шевеление вроде бы прекратилось. Казалось, лежит там кто-то, но разве разглядишь. Броневика не видно, зато на правом фланге так и бурлит. А вот ружейный огонь поутих... Может, отошли наши? Нет, вот отчетливо стукнуло - это новая противотанковая винтовка. Их две на батальон, одну роте выделили. Патроны, говорят, мощные...

Снова пулемет... Винтовки, орет кто-то... Двигатель рычит зверски. Танк или броневик? Да не может быть, чтоб так рядом...

А ведь забыть могут. Очень даже просто. Нет, если Бобров командует, то прислал бы кого. А если взводного убили или ранили...

Красноармеец Ковшик решительно подхватил вещмешок, поспешно затянул горловину. Шинель в рукава... с противогазной сумкой поосторожнее, вовсе там не противогаз...

До того, что осталось от ячейки Рахима, добежать не успел. Снег и взрытая земля хватали за ботинки, бухнулся на колено, но успел увидеть...

...Поле, лунки стрелковых ячеек, пятна черной и серой земли... Машины, взревывающие, лязгающие гусеницами... Здесь две, дальше еще, и тот броневик поганый...

Чего считать-то?! И ближнего хватит...

Виктор бухнулся на живот, пополз обратно, волоча за ремни противогазную сумку и винтовку. К себе, там пониже, не заметят...

Ячейка, что дом родной. Даже потеплее здесь. Хорошо, что отрыл надежно...

Сердце колотилось так, что зубы стучали. Кончился взвод... Подавят гусеницами, а кто живой, так в плен, как котят... Хотя одна из немецких железяк точно горит. И ведь бьют наши по ним из лесочка. Да что толку?! Разве это артиллерия размером в сорок пять миллиметров?! Танк вон какой здоровенный...

Виктор прихватил себя за лицо мокрой рукавицей - челюсть перестала дергаться. Да что ж как девку заколотило?! Сиди, замри, терпи. Пройдут немцы, что вперед пройдут, что взад, тут до вечера уже недалеко. Танка он испугался. Машина и есть машина. Не с деревни красноармеец Ковшик, привык как раз с металлом и инструментом дело иметь.

Виктор стянул рукавицу и отстегнул петельку противогазной сумки. Бутылка с горючкой ждала, тщательно завернутая в обрывок картона, отгороженная от РПГ-40 тряпочной прокладкой. Вообще-то, оба типа вооружения человеку знакомому с мастеровым делом, особого доверия не внушали. Танк сделан чуть посолиднее, продуманнее этого стекла и жестянки с заливным аммотолом, спорить тут не будешь...

Мотор немца ревел где-то рядом. Надо бы взглянуть, но ну его на ... Ему нужно, пусть сам и подъезжает. На расстояние уверенного броска, гадина такая...

Сквозь рев мотора бахнуло... Это он из пушки. Отчего-то, не особо и пугает тот выстрел. Тут с одного рева, или усрешься, или... Или перетерпишь.

Этикетка на бутылке почти отклеилась - налепили второпях, соплями намазав. "Следи за движением танков, бронемашин, подпусти их к себе..." Виктор поправил толстые спички-поджигалки и осторожно разогнул спину. Поле лежало по-прежнему пустое, темнел тот недостижимый, отдаленный тихий лесок. Нет там никакой войны. Стемнеет, с теми, кто из взводных уцелел, можно туда рвануть. На крайний случай, и одному отходить. Потом вдоль опушки, к своим... Тихо ведь в той роще. Интересно, большая ли? За ней тоже грохочет. Вроде кавдивизия там огрызается. Если вслушаться, то не особо у них там и лучше...

Мысли мелькали в голове, топорщились, словно кто стружку с заготовки на станке снимал. Сияет металл болванки, истончается. Страх - жутко острый резец, едва ли затупится, пока напрочь не сточит... И останется от человека один испорченный стерженек, да груда стружки в ящике для отходов.

Двигатель танка взревел отчетливее. Приближается, гадюка. Виктор плотнее вжался подбородком в колени, шапка съехала на брови, прикрыла. Не заметит немец. Просто серое пятно в сером снегу. Да как тут заметить?! Может, он вообще отходит. Вон, снаряды невдалеке ложатся, что танку на месте торчать?

Лязг и рычание действительно уже не приближались.

Виктор поправил шапку, осторожно поднял голову. Немецкая бронированная сволочь ползла, как на картинке подставляя свой профиль: короткозадый, с высокой бородавкой люка на башне. Казался танк неожиданно черным - свежая белая краска-побелка местами просвечивала, являя темную шкуру фашисткой брони. То ли специально так намалевали, то ли от небрежности. Вот, его маму... тонны брони, а раскрашены как дачный сортир.

Но мимо ведь ползет. Вот заворачивать начал, огибает... Не рискует через ячейки, за фланг норовит...

Навалилось глупое, но великое облегчение. Мимо...

Виктор стянул рукавицы и двумя руками еще поглубже натянул ушанку. У танка главное - двигатель. А у стрелка - голова. И работает разум в той голове, побыстрее чем у машины гусеницы крутятся. Тут главное, от ужаса отпинаться, визг души унять...

Куда эта облезлая броне-сука прется? Во фланг, в пустоту. Вообще-то на фронте пустоты нету - он, фронт, длинный, с самого севера, до самого Черного моря. Но случаются в этой обороне прорехи. Вот прямо здесь и случилась. А во что такие прорехи оборачиваются? Сейчас встанет эта машина метрах в ста сбоку, развернется, да примется неспешно постреливать. А как взводу отходить? Всех положат.

Может, в темноте проскочить получится. А может и повернет танк. Что ему в одиночестве здесь кататься?

Нет, подтянутся фашисты. У них дисциплина и расписание. Как на карте помечено, к тому и будут рогом переть.

А у нас что? Страх и неимение противотанковых средств на фланге взводной позиции.

Но фланг этого, отдельно взятого взвода, это ты, красноармеец Ковшик. И дадена тебе гранаты и бутылка, а пушку или бронебойку Родина тебе не выделила. Ну не рассчитывало командование, что здесь немец будет прорываться. Кому оно нужно это поле? Тут ближайший проселок чуть ли не в двух верстах, только снег расковыреный, да померзшая трава под ним.

Немец на дорогу подальше выйдет. У немца карты хорошие. А остатки взвода здесь останутся...

Танк проминал снег и поворачивал башню, а пальцы стрелка Ковшика расстегивали деревяшку противогазной сумки, и мысль перестала дергаться, скользила неспешно и вдумчиво.

Нет, не вскипела душа жаждой подвига, не озарилась сиянием самозабвенной любви к мудрым вождям и гордым знаменам. Вождей Виктор, в общем-то, уважал, но сейчас о них не особо думалось. Домой хотелось. В свой подъезд на Хвостовом переулке войти, по крутой лестнице подняться, жену обнять. Не, сейчас Даша на заводе, ее же укладчицей взяли. Там свежим хлебом пахнет, тепло, тиски ждут, щетка-сметка на крюке висит, если Юрка-раздолбай ее опять не швыряет, где попало. Работа ждет. И пусть война кончится. Отработать смену, взять дочерей, пойти в ЦПКиО, младшая каруселей еще боится, зато старшая...

Ну, да, заодно пусть и лето будет. Чудес и мира захотелось, товарищ Ковшик? Так войну мы вот здесь и останавливаем, собственными стрелковыми силами.

Виктор выпутался из шинели, поправил спички на бутылке горючки. Сначала бутылку, потом гранату. РПГ упихалась за пазуху телогрейки. Красноармеец Ковшик взял зеленоватое стеклянное тельце бутылки, оно норовило выскользнуть из влажных пальцев. Нет, ну что это за оружье?! Смех это, а не оружие.

Виктор не сомневался, что все в ротах появится: и бронебойки по четыре на взвод, и мощные пушки, и хитрые мины, и автоматы у каждого второго бойца. И самолеты, наконец, прилетят. А пока у нас это... стеклянное ситро.

Виктор обтер ладонь, упихнул шинельный ком поглубже в ячейку - если суждено вернуться, так новой шинелью определенно никто не премирует.

Ну, ждать-то нечего. Тут фланг, и встретится ли поганому танку на пути к Москве кто-то посмелее красноармейца Ковшика, никому не известно.

Виктор выпихнул себя на снег и пополз наперерез танку. Где там у немцев смотровые щели, сейчас не помнилось вовсе, но метать нужно на корму...

Не каждому стрелку написано на роду танк подбить, вот и красноармеец Ковшик из того невезучего большинства оказался. С десяток метров прополз, вроде и не приподнимался, а врезало повыше поясницы так, что кричал боец в снег, себя не слыша, грыз наледь, траву, землю мерзлую, а боль все раздирала, все вгрызалась...

Что то было: пуля, осколок снаряда или иное злое железо, Виктор не знал. Ноги онемели, полз на локтях, волочил свою боль обратно к ячейке. Чудилось что там спасение - в ямке обжитой, на сукне родной шинели, рядом с винтовкой и сидором. И мыслей уж никаких не осталось, только жить очень хотелось.

Наверное, в ячейку он свалился уже мертвый. Так бывает - умер боец, а тело еще упорствует, еще тащит себя...

Не стал героем Виктор Ковшик. А война шла своим чередом. Тянулись к низкому небу дымы двух подбитых танков и редких снарядных разрывов. И казалась бесконечностью серость русского поля, на котором умирала наша пехота и ползали чужие танки. В сумерках немцы отошли к Шиньково, ушли из окопов и остатки нашей роты. Замкомвзвода Бобров был тяжело ранен и до вечера не дожил, поле боя осталось за противником со всеми вытекающими из этого обстоятельства печальными последствиями.

Тяжелые бои в те дни вела дивизия, много в ней было героев настоящих и разных. Наверное, через несколько дней, потеряв комдива и очень многих бойцов и командиров, дивизия станет гвардейской. А может, это и совсем другая, незнаменитая дивизия. Немцев на Волоколамском направлении все-таки остановили, обстрелянные дивизии и бригады перебросили к Ленинградскому шоссе. А красноармеец-стрелок Ковшик В.Т., как и многие другие, был сочтен пропавшим без вести. Что несправедливо, но война вообще процесс сугубо несправедливый, и винить за это некого.

Снега в ту зиму было много, а потом пришла многоводная весна, жаркое лето, снова зима и так много-много раз. Заплыла старая ячейка, от винтовки в земле остался корявый ржавый ствол, а не расстрелянные патроны превратились в труху. А человек ушел в землю, в ту, которую защищал.

Его не забыли. Приезжала в здешние места жена с дочерьми, смотрели на просторные поля и зеленые рощи. Было тепло, пели птицы, тарахтел трудолюбивый трактор. Потом внуки писали запросы в военкоматы и архивы, но дело было сложное, имелись твердая уверенность, что дед в плен не попал, но здесь ли погиб, или уже под Солнечногорском - сомнения оставались. Непорядок в тогдашнем фронтовом делопроизводстве имелся, чего уж скрывать. Новое время пришло, правнуки поиски продолжили, но уж очень сложно из светлого будущего в тот пасмурный день заглянуть. Догадок имелось много, одна из правнучек с развитой фантазией отыскала прадедового тезку в одном из полков 9-й дно (дивизии народного ополчения) и утверждала что под Вязьмой и погиб предок. Показывала заламинированную копию извещения о "без вести пропавшем" и очень красочно повествовала, как ополченцев с одной учебной винтовкой на десятерых гнали на немецкие пулеметы, а позади НКВД стояло, опять же с пулеметами. Кто-то верил, хотя многие и "дурой" ту талантливую девушку обзывали.

Война - героическое время. И героев непременно нужно знать и ими гордиться. Но стрелковая дивизия осени 41-го года - это одиннадцать тысяч человек. Не все они стали Героями Советского Союза, не все подбивали танки и говорили легендарные слова. Но битву за Москву, да и всю ту великую войну, все же выиграли дивизии - крупные тактические соединения, сформированные из живых людей. Людей, в огромном большинстве своем честно выполнивших свой долг. Наверное, нет ничего плохого в ярких и масштабных фильмах, любовно реконструированных траншеях, величественных монументах и толстых трудах историков, поминутно восстанавливающих знаменитые героические эпизоды. Но угадав где-нибудь у опушки или на высоте едва заметную впадину стрелковой ячейки, хочется хоть на миг вспомнить ее безымянного хозяина. Стрелок-красноармеец - была такая незнаменитая должность, ныне почти забытая.