Рассказы. Часть 3

Возвращение домой

Самолет уже приземлялся, а я все еще пытался придумать, что же сказать. Ситуация была неловкая. Я десять лет пытался убедить отца попробовать встречаться с другими женщинами, но теперь, когда он, кажется, нашел кого-то, кто ему небезразличен, меня разрывали противоречивые чувства. С одной стороны, я любил своего отца и хотел, чтобы он был счастлив. С другой стороны, я все еще любил маму и, где-то в глубине души, не мог отделаться от ощущения, что найдя кого-то другого, отец предает ее память.

И, возможно, он любит эту женщину, больше чем любил мою мать.

Полагаю, это был мой самый главный страх. А что если он действительно нашел кого-то, кого любит больше чем мою мать? Что, если его чувства нашли в ней не просто отклик, а замену? Женщину, которая заменит место моей матери в его эмоциональной иерархии.

Должен признать, это был больше детский страх. Незрелое, ребяческое беспокойство. Мать была бы очень рада за него. Она бы не хотела, чтобы отец навсегда остался в том безбрачном состоянии добровольного изгнанника из общества, в котором жил после ее смерти. И я тоже очень хотел, чтобы он был счастлив.

Просто не хотелось, чтобы его счастье было попыткой заменить мать.

Я снова взглянул на сложенное письмо в руке.

Я нашел кое-кого, кто мне весьма дорог, для него было типично писать в таком официозном стиле. Мне хотелось бы вас познакомить.

Откинувшись на спинку сиденья, я закрыл глаза. Хотелось бы, чтоб она мне понравилась. На самом деле. Надеюсь, так и будет.

Через два часа самолет приземлился в Лос-Анджелесе. Я высадился, забрал свой багаж и перешел на другую сторону улицы, направляясь к кофейне, где меня собирался встретить отец. Он стоял на парковке возле открытого багажника своего новенького «Понтиака», улыбался и выглядел лучше, чем когда либо. Изможденность, которая, казалось, навсегда запечатлелась в его чертах, исчезла, а прежде бледная кожа выглядела здоровой и загорелой. Он, как всегда, был одет в деловой костюм — жилетка, галстук, всё как полагается. Моя одежда была и стильной и аккуратной, но рядом с отцом я чувствовал себя одетым скромно.

— Рад тебя видеть, — сказал он, протягивая руку.

— Я тоже.

Удержаться от улыбки было невозможно. Отец отлично выглядел, был здоровым, подтянутым и счастливым. Я пожал его руку. В нашей семье никогда особо не любили внешне проявлять эмоции, и пожатие рук было самым явным выражением родственных чувств при посторонних. Отец взял один из моих чемоданов и положил в багажник. Рядом я разместил второй.

— Как твои дела? — спросил он.

— Все как обычно — улыбнулся я. — А в твоей жизни, похоже, всё наладилось.

Отец от души расхохотался, и внезапно я понял, что давно не слышал, чтобы он так смеялся.

— Да, — сказал отец. — Так и есть. Сущая правда.

Он открыл мне дверцу, я сел в машину и скользнул по сиденью, чтобы открыть дверь с его стороны.

— Так как ее зовут? — спросил я. — Ты мне так и не сказал.

Отец загадочно улыбнулся.

— Скоро узнаешь.

— Да ладно тебе.

— Через десять минут мы будем дома. — Отец дал задний ход и посмотрел на меня. — Как же здорово снова увидеть тебя, сын. Я рад, что ты приехал меня навестить.

Знакомыми переулками мы ехали к дому. Он находился не в десяти, и не двадцати минутах езды от аэропорта. Даже по пустой трассе, до нашего дома в Лонг-Бич было добрых сорок пять минут езды; мы же оказались за рулем в час пик. Но я уже знал об этом и не переживал. Мы о многом поговорили, обсудили свежие сплетни, восстановили былые взаимоотношения и вернулись к привычному укладу. Когда мы свернули с автострады на Лейквуд, приближалось время обеда. Я не ел ничего, кроме почти несъедобного обеда в самолете, поэтому проголодался:

— Она приготовит нам ужин?

— Мы поедим в ресторане, — покачал головой отец.

С помощью наводящих вопросов я пытался определить, живет ли с ним его новая подруга, и понял, что так оно и есть. Удивительно. Отец всегда придерживался строгих правил и был весьма старомоден. Сложно было представить, что он снизил свои определенные моральные устои настолько, что живет с женщиной вне брака.

Должно быть, он действительно сильно ее любит, — подумал я.

Дом выглядел все так же. Безукоризненно подстриженный газон, свежевыкрашенные наличники. Даже шланг был свернут в аккуратный круг.

— Дом выглядит хорошо.

— Стараюсь изо всех сил, — улыбнулся мне отец.

Мы вышли из машины, оставив чемоданы в багажнике на потом. Отец отыскал в связке ключ от дома, открыл дверь и отступил в сторону, чтобы впустить меня первым.

Внутри дом был уничтожен.

Пораженный, я огляделся. Посреди гостиной были перевернуты кушетка и диванчик, из разорванной обивки торчал наполнитель. Вокруг валялись обломки наших старых стульев из столовой и фрагменты обеденного стола. В углу комнаты кучей громоздились сервант и его содержимое. Ободранные стены покрывали каракули мелом. Ковер в гостиной, достаточно прочный, чтобы выдержать даже мои атаки игрушечным грузовиком и вторжения игрушечных солдатиков, превратился в рванину из распустившихся нитей. Через дверной проем кухни я видел груды испорченной еды и покореженные пищевые контейнеры на разбитом кафеле пола.

Все было покрыто мелким белым порошком.

Я обернулся, чтобы посмотреть на реакцию отца. Тот счастливо улыбался, будто видел перед собой не катастрофу, а рай на земле.

— Ну и как тебе — снова оказаться дома? — спросил он.

Мы услышали, как в задней части дома что-то разбилось, и через секунду в гостиную заявился голый мальчик, передвигающийся на четвереньках. Он ужасно пах и был коричневым от грязи. Его волосы были пыльно-тусклыми, а слишком большие зубы покрывал зеленоватый налет. Он был не старше десяти или одиннадцати лет. Мальчишка запрыгнул на остатки серванта и громко хрюкнул, фыркнув носом.

— Вот ты где, любовь моя, — услышал я слова отца за спиной, и почувствовал под ложечкой тошнотворное чувство ужаса. — Я хочу познакомить тебя с Дэвидом.

Завыв как животное, маленький мальчик направился к нам. Отец шагнул вперед, поднял его на ноги и сжал в объятьях. Он поцеловал грязного ребенка прямо в губы. Своими быстрыми и шальными пальцами мальчик попытался расстегнуть ремень и стянуть с отца брюки. Тот со смехом его оттолкнул:

— Ну-ка, ну-ка.

Мальчик повернулся, чтобы посмотреть на меня, и я заметил его эрекцию.

— Сынок, — мой отец гордо улыбнулся, — я хочу, чтобы ты познакомился с будущей мачехой.

Грязный ребенок поднял взгляд на меня и ухмыльнулся. Я увидел, что его замшелые зубы остро заточены. Он безумно завыл.

Не знаю, что случилось потом. Наверное, я был в шоке. Вряд ли я действительно потерял сознание, но следующее, что вспоминается, это то, как иду по бульвару Лейквуд к океану. Была темная ночь, и я был в нескольких милях от дома, так что гулял я, очевидно, довольно долго.

Я был один.

Я понятия не имел что делать. Отец явно сошел с ума. Я посмотрел в ночное небо, но огни Лонг-Бич были яркими, и я смог увидеть лишь несколько звезд. Интересно, что сказала бы мама, если бы смогла увидеть происходящее. Я понятия не имел, как бы она отреагировала на эту ситуацию. Это совершенно не было похоже ни на что, с чем она когда-либо сталкивалась в жизни.

— Почему ты умерла? — прошептал я вслух.

Я понял, что отец должен сидеть в тюрьме. Его место за решеткой. То, что он делает, незаконно, к тому же, ему, вероятно, будут предъявлены уголовные обвинения.

Без сомнений, будет большая шумиха.

Я вспоминал о тех времена, когда отец позволял мне помогать ему в мастерской гаража, давая мне выдуманную работу, пока сам делал настоящую. Тогда он казался мне высоким и непобедимым — образцом человека, уважение которого я так отчаянно жаждал и пытался заслужить. Человеком, которым я хотел быть.

А потом я видел его, стоящего в безупречном костюме среди руин нашей гостиной, пока грязный, дикий ребенок упорно пытается стянуть с него брюки.

Я заплакал.

Я сел на обочину, дал волю слезам, подчинился эмоциям и вскоре безудержно рыдал, оплакивая не только потерю матери, но и потерю отца.

Через десять минут, я отправился домой. Не нужно звонить в полицию, решил я. Я не мог так поступить со своим отцом. Мы справимся с этим кризисом самостоятельно. Это семейный вопрос, и он будет решен в кругу семьи.

Снаружи дом выглядел обманчиво спокойным. Все было аккуратно и в полном порядке, все на своих местах, как и всегда. Внутри, я знал, царил хаос и торжествовало безумие.

Входная дверь была незаперта. Я открыл ее и вошел внутрь. Отец как раз надевал рубашку. Его брюки все еще были расстегнуты. По комнате, безумно смеясь, скакал мальчишка. Ребенок посмотрел на меня нечитаемым взглядом серых глаз и неожиданно побежал вперед на двух ногах, неся что-то в руках. Ухмыляясь, он представил свое подношение.

Это была фотография моих родителей измазанная дерьмом.

Я пнул маленького ублюдка в живот так сильно, как только мог, отправив его в полет. От боли его ухмыляющийся рот мгновенно сжался в букву «О», и мне было приятно слышать его крик.

— Нельзя так обращаться со своей новой матерью — сказал отец.

Я подбежал и пнул мальчишку еще раз. Изо всех сил. Он упал, и каблук моего ботинка врезался в его грязную голову. По коричневой коже потекла кровь, хлынувшая из большой раны над линией волос.

— Хватит! — закричал отец, но этого было мало. Я еще не закончил. Подняв ребенка за волосы, я ударил его по лицу, чувствуя, как под костяшками пальцев ломается его нос.

Затем меня оттащили сильные руки отца. Я набросился на него: бил, кричал, но отец был сильнее.

От удара я потерял сознание.

Очнулся я на кровати: мои руки и ноги были привязаны к ее ножкам толстой и грубой веревкой. Отец, с обеспокоенным лицом, сидел рядом на стуле и прижимал к моему лбу холодный компресс. Он говорил успокаивающим голосом, полагаю, больше для себя, чем для меня, а я молча его слушал.

— … не больше, чем любил твою маму, но, думаю, так же сильно. Не могу ничего с собой поделать. Когда твоя мать умерла, я тосковал, тосковал и не знал, что делать дальше. Я годами не ощущал ничего подобного. Я учусь чувствовать снова…

Из передней части дома донеслась череда неразборчивых воплей. Лицо отца просияло и он позвал:

— Сюда!

В комнату вбежал мальчик, и мои ноздри атаковала отвратительная вонь. Я задергался в путах, но веревки держали крепко. Ребенок посмотрел на меня. Засохшая кровь коркой покрывала левую половину его лица, там, где моя нога попала по голове, и двумя ручейками выступала из месива его сломанного носа. Мальчишка улыбнулся, и я еще раз увидел его остроконечные зубы, покрытые зеленоватым налетом.

Подтянув мальчика к себе, отец впился в его в губы долгим, сильным и любящим поцелуем.

— Отец, — умолял я, чуть не плача. — Папа.

Я не помнил, чтобы мои родители когда либо целовались.

Мальчик пододвинулся, прошептал что-то на ухо отцу и украдкой глянул на меня. Отец встал и снял с моего лба компресс.

— Скоро увидимся — сказал он мне.

Я смотрел, как он выходит из комнаты и закрывает за собой дверь.

После того, как он ушел, мальчишка, ворча и дико фыркая, запрыгал по комнате. Присел в углу и помочился.

— Помогите! — закричал я как можно громче, борясь с веревками, надеясь, что кто-нибудь из соседей меня услышит. — Помогите!

Мальчик запрыгнул на кровать и залез на меня. Он близко склонил свое лицо, и я плюнул. Не двигаясь и не вытираясь, мальчишка позволил слюне стечь с кончика носа. Он некоторое время изучал меня, затем тихо прошептал несколько слов на непонятном языке. Раньше я ничего подобного не слышал, но эти слова меня напугали.

Мальчишка поднялся на колени, и я увидел его эрекцию. Он наклонился, чтобы расстегнуть мои штаны.

— Нет — закричал я.

Он засмеялся и сказал что-то еще на своем шепчущем языке. Мальчик приблизил свое лицо к моему, и я почувствовал его зловонное дыхание. Меня затошнило.

Он громко завыл и расстегнул молнию на брюках.

— Развяжи меня. — Я не знал, понимает ли меня мальчишка, но отца он, вроде бы, понимал. — Пожалуйста, развяжи меня, — сказал я максимально спокойным голосом.

Его грязная рука скользнула под резинку моих трусов.

— Я помогу тебе, если смогу двигать руками, — сказал я, сохраняя спокойный голос. — Развяжи меня.

К моему удивлению, мальчик подошел и начал развязывать веревки, обмотанные вокруг ножек кровати. Я лежал неподвижно, позволяя ему развязать сначала один узел, затем другой. Я сгибал пальцы, но не двигался и не говорил ни слова, пока он не развязал мне ноги. Затем я сильно ударил мальчишку в грудь, скинув его с кровати. Я вскочил, схватил его за голову и ударил ей об стену, оставив пятно бледной крови.

— Что там происходит? — спросил мой отец с другой стороны двери. — Любовь моя, с тобой все хорошо?

Я выпрыгнул в окно. Порезался об стекло, но, в какой-то степени, массивные шторы защитили меня. Мне было все равно, даже если бы меня раскроило на ленты. Я покатился по траве и вскочил, руки и голова кровоточили от десятков крошечных порезов. Я побежал через улицу к дому мистера Мерфи. Не постучав, распахнул незапертую дверь.

Гостиная Мистера Мерфи была уничтожена, стулья и столы повалены, диван разорван.

Среди поломанной мебели на четвереньках ползал одичавший голый мальчик покрытый грязью.

Мистер Мерфи стоял в коридоре, абсолютно голый. Я побежал к миссис Грант, которая жила по соседству, но ее жилье тоже было уничтожено грязным мальчишкой, ползающим по разорванному ковру.

Из нашего квартала я побежал на бульвар Лэйквуд и не останавливался, пока не добрался до телефона. Дрожащими руками, я порылся в карманах, пытаясь найти немного мелочи. Брюки все еще были расстегнуты. Найдя четвертак, я бросил его в щель для монет.

Но кому я позвоню?

Я постоял там какое-то время. Понятно, что полиция мне не поверит. Они посчитают мою историю розыгрышем, особенно если отследят звонок из общественного телефона. Никого из друзей отца за пределами нашего района я не знал. Друзей в Лос-Анджелесе у меня не осталось. Никто другой мне не поверит, потому что я выгляжу кошмарно: все подумают, что я сошел с ума.

И все мои чемоданы остались в доме отца.

Забрав деньги из лотка для возврата монет, я направился по улице к остановке, где сел на автобус до мотеля. Приняв горячий душ, я лег спать, пытаясь успокоиться.

Утром я позвонил отцу, но телефон был занят. Я решил вызвать полицию.

Когда я рассказал, что случилось, полиция не поверила. Мне пришлось сдать анализ мочи, чтобы они смогли понять, не был ли я под чем-то. Я перезвонил Дженис в Чикаго, но она тоже мне не поверила.

Все, что оставалось, это воспользоваться обратным билетом в кошельке, чтобы улететь домой.

С тех пор, как я вернулся, прошел почти месяц. Сейчас Дженис считает, что в Калифорнии что-то случилось, но, несмотря на многократные пересказы моей истории, она не понимает, что конкретно там произошло, Она полагает, что случилось нечто вроде нервного срыва, и продолжает убеждать меня обратиться за помощью к профессионалам.

После возвращения отцу я не звонил, а он не звонил мне. Удар по голове давно прошел, и ожоги от веревок на руках пропали, но, хотя физические последствия пережитого исчезли, психологическая травма всё же осталась. Хотя бы раз в неделю мне снится мальчишка, и сны становятся все более яркими.

И пугающими.

Очень пугающими.

В последний раз мне приснилось, что вместо Дженис, в качестве жены, со мной живет мальчик.

А когда я проснулся, у меня была эрекция.