Рассказы и стихи (Публикации 2011 – 2013 годов)

Счастливое время

В роте из ста двадцати пяти курсантов не более пяти-семи признаны из гражданки. Остальные – фронтовики. Одиннадцатая рота Первого Харьковского танкового училища средних танков имени товарища Сталина в январе 1943 года стала первым набором фронтовиков. Все – с Северо-Кавказского фронта. Подавляющее большинство – танкисты. Это вовсе не значит, что все они воевали. Например, старшиной роты назначили старшину Кирюшу Градиленко, который на фронте ведал складом горюче-смазочных материалов. Зато у бывшего стреляющего Мишки Стребкова на гимнастёрке сверкала иедаль «За отвагу». В 1941 и1942 годах награды были редкостью. А у Мити, кроме медали «За отвагу» был ещё орден Красной звезды. Шутка ли! Как и всех курсантов, Митю на построении окликали по фамилии. Но между собой его мы почему-то называли только по имени, да ещё в уменьшительном варианте. Митя значит Митя. Не буду задним числом подправлять события.

Митя воевал механиком-водителем на «тридцатьчетвёрке», а потом на американском «М-ЗЛ». Вытянуть из Мити подробности о боях и вообще о войне было так же трудно, как перетягивать гусеницу «тридцатьчетвёрки». Вообще он был не очень разговорчивым. А о боях! Единственное, что могли узнать у него ещё не воевавшие курсанты других рот, что после «тридцатьчетверки» «М-3Л» можно было считать комфортабельным говном. Причём, это определение было самым приближённым к нормативной лексике словом в тираде, которую при всех нынешних вольностях написать не решился бы даже отчаянно прогрессивный модернист. А слово «комфортабельным» вообще настолько необычным в репертуаре курсантов нашей роты, что вызывало почтение к интеллигентности и учёности произнесшего это слово.

Митя был замечательным товарищем. Кроме всего прочего, я должен быть благодарен ему за предотвращение глупости, которую мог совершить и сорвать этим выполнение приказа. Глупость эта как и все прочие, имела объяснение. Дело в том, что мои сексуальные познания застыли на, вроде бы, вполне информативных сведениях, почерпнутых в первом или во втором классе школы. А мне уже шёл восемнадцатый год, и в роте я почитался ветераном. Никак два ранения. Об этой глупости всё же придётся поведать, так как она имеет непосредственное отношение к теме рассказа, вознесенной в оглавление.

А ещё следует заметить, что Митя был невероятным матерщиником. Нет, конечно, если сравнить количество произнесенных им матерных слов в течение недели с количеством моих или любого другого курсанта, то можно сказать, что он был самым воспитанным человеком. Но ведь всё относительно. Процент матюгов в его речи был не меньше восьмидесяти. При чём же тут абсолютное количество?

У меня не было представления о довоенной Митиной биографии. Я уже не помню причины. То ли стеснялся расспросить, Митя ведь был на пять лет старше меня, то ли спросил, а он не пожелал ответить на мой вопрос.

Несмотря на мат, не могло быть сомнений в том, что Митя интеллигент. Разумеется, это заключение не связано с тем, что он произнёс слово «комфортабельный». Митя играл на балалайке. Но как! Не «Ой вы сени, мои сени» и не «Во саду ли в огороде» В его репертуаре была самая знаменитая мелодия Паганини и даже Вторая венгерская рапсодия Листа. На балалайке! Вы представляете?! Играл он только для себя и для очень немногих избранных. Его уговаривали выступить в самодеятельности. Даже приказывали. Но это был единственный случай, когда, до случая, о котором этот рассказ, он воспользовался положением и правами орденоносца. Отказался. Несколько раз слушали его игру музыканты духового оркестра училища. Цокали языками. Безусловно, Митя был виртуозом. И курсантом он был успешным. Училищную науку усваивал быстрее и легче многих в нашем взводе.

Так вот о случае, когда Митя предотвратил мою глупость.

Тактику преподавал нам полковник Кузьмичёв. Славный был дядька. Старенький. Лет сорока пяти-пятидесяти. Нашу роту он любил.

В ту ночь мы отрабатывали тему танковый взвод в разведке. Танковый взвод это три танка. Но был только один танк БТ-7, а роль двух танков исполнял грузовик ГАЗ-АА. Полковник Кузьмичёв назначил меня командиром «бетушки», Митю – механиком-водителем, а Мишку – башнёром. Собственно говоря, это был наш постоянный экипаж во время всех занятий и тренировок. Шинелей у нас не было. Они вообще не очень были нужны. Всё-таки август, да ещё в Узбекистане, куда из Харькова эвакуировали училище. Но раз положено, значит положено. И вместо скаток шинелей скатками служили байковые одеяла.

Полковник Кузьмичёв выдал задание «бетушке» выйти в головной дозор, по возможности скрытно подойти к арыку, разведать обстановку, ну, и дальше уже по обстановке. Нашему экипажу полковник не должен был разъяснять, что значит действовать по обстановке. За арыком была огромная колхозная бахча. Запах спелых дынь лёгкий ветерок доносил даже сюда, километра за два от бахчи.

Ночь светлая. Каждый листик, каждую травинку разглядеть можно. Луна, как огромная осветительная ракета, неподвижно повисшая точно на юге по курсу нашего движения. Даже не будь приказа о скрытности, фары нет надобности включать. «Бетушка», можно сказать, беззвучно чапала на первой передаче. Митя был классным водителем. Танк остановился за старой чинарой почти у самого арыка шириной примерно метра в три. Мы выбрались из машины. Тут меня чуть не вырвало.

За арыком перед высоким глиняным дувалом мужчина со спущенными штанами согнулся под прямым углом. Сзади вплотную к нему тоже со спущенными штанами прижался второй невысокого роста и с маятниковой периодичностью совершал колебательные движения. А третий, высокий и худой, размахивал руками и что-то кричал. Что именно? Не знаю. Я ведь не владел узбекским языком.

Моего сексуального опыта, приобретенного в начальной школе, было достаточно, чтобы догадаться, что происходит. Но ведь подобное происходит между мужчиной и женщиной! И, кажется, не в такой позе. Эта необычность почему-то послужила причиной рвотного рефлекса.

Из люка механика-водителя я быстро достал ракетницу и уже прицелился в кричащую группу этих чудовищ. Но Митя крепко схватил меня за руку, а второй рукой осторожно забрал ракетницу.

- Х… моржовый! Ты же командир головного дозора! Какой ты на … командир? Какое тебе, говнюку, дано задание? Нам же сам Аллах помогает выполнить его. А ты…

Митя был прав. И мы выполнили.

Раскатав скатки, несколько раз переправлялись через арык. Промокли до пояса. Но какое это имело значение.

Дыни переносились в байковых одеялах. Вес был солидным. Но приятным. Мы занимались своим делом, а охрана бахчи – своим. Не знаю, как охране, но нам трудно было остановиться. Жадность, понимаете. А тут ещё на соседней бахче мы увидели арбузы. И какие! Эх, жаль! Конструкторы «бетушки» не учли возможностей и потребностей этой ночи.

Всё боевое отделение до предела заполнили изумительные продолговатые дыни. Мы попытались отделить сидение механика-водителя снарядными чемоданами, но насколько дынь скатились вниз и могли помешать Мите управлять педалями.

Разумеется, для Миши и для меня в башне места не нашлось. Куда там! Даже для ещё одного одеяла с дынями не нашлось бы места. Ехали мы на корме танка, прижимая к себе одеяла с дынями.

Взвод, хотя не сомневался в нашей боевой и моральной подготовке, ахнул, увидев результаты действия головного дозора. Полковник Кузьмичёв удивлёно спросил:

- Как вам это удалось?

Мы не стали объяснять. А Митя и Миша оказались настолько деликатными, что даже никому не рассказали о моём позоре, о рвотной рефлексе, как они считали, без малейшего повода для этого.

После возвращения в училище грузовик отвёз полковнику Кузьмичёыу половину трофеев танкового взвода.

Тяжелее было со второй половиной. Перед завтраком взвод оприходовал три огромных дыни. Но как сберечь остальные? Эта непростая операция была осуществлена под изобретательным и умелым Митиным руководством.

Именно такое руководство и стало причиной события этого рассказа.

Ночью три курсанта нашего взвода отправились в Майский совхоз и благополучно притащили ворох винограда. Митя, как специалист, должен был и виноград сохранить.

Именно об этом шла речь, когда Митя и командир нашего взвода лейтенант Яковлев шли из класса боевого восстановления машин в казарму. Разумеется, они мирно разговаривали – курсант и офицер. Обычная беседа в повествовательной манере. В основном говорил Митя, излагая необходимость времени для осуществления операции. Время должен был обеспечить лейтенант Яковлев. Это был тот самый редкий случай, когда, убеждая, Мите пришлось выдать весь месячный разговорный запас. Но вы ведь уже знаете, что не менее восьмидесяти процентов предложений состояли из слов, которые невозможно изобразить даже троеточиями.

Ничего, кроме этих слов, к которым лейтенант Яковлев привык так же, как любой из курсантов взвода, не было чем-то экстраординарным. Несчастье только в том, что лейтенант и курсант не заметили шествовавшего в нескольких шагах за ними полковника, ещё недавно полкового комиссара, заместителя начальника училища по политчасти.

Не знаю, дошла ли до него тема беседы. Но, услышав Митины перлы, полковник посчитал, что курсант дико оскорбляет честь советского офицера.

Сразу после завтрака перед строем взвода полковник вкатил Мите высшую дозу – десять суток строгой гауптвахты. Он мог дать и двадцать суток, но простой. А ведь строгая на то и строгая, что отличается от простой. На простой арестованного кормят как человека. Хотя, следует заметить, что человеки, несмотря на девятую курсантскую норму, тоже почему-то никогда не бывали сытыми. Не случайно приходилось искать источники дополнительного питания. Но на строгой только порция хлеба и вода. И раз в двое суток скудный приварок. Правда, на строгой гауптвахте арестант не работает.

Здесь же перед строем с Мити сняли погоны, орден, медаль, поясной ремень, даже звёздочку с пилотки и под конвоем отвели на гарнизонную гауптвахту. Училищная гауптвахта не была рассчитана на строгий режим. Там не было изолированной одиночной камеры, карцера. Да и караул состоял из тех же курсантов. Считалось, что ворон ворону глаз не выклюнет. Другое дело караул частей гарнизона, доходящие от голода солдаты стрелковых подразделений, ненавидевшие даже самих себя.

Итак, десять дней строгой гауптвахты. Трудно сказать, что именно превратило для Мити самое строгое наказание в дом отдыха. Идеологический или материальный фактор?

Дело в том, что, сняв ремень, погоны и всё прочее, заместитель начальника училища по политчасти не учёл особенностей среднеазиатского лета с температурой, в тени доходившей до пятидесяти градусов Цельсия. Гимнастерки безжалостно выцветали. Пот на спине рисовал географические карты из соли. Но орден и медаль на Митиной гимнастёрке оставили первобытный цвет. Таким образом, караул гауптвахты получил арестанта с визитной карточкой. Это идеология.

А материальный фактор обнаружился в первый же день ареста. Солдат-пехотинец из караула гауптвахты пошёл в столовую училища получить для Мити хлеб. Положенная вода была в помещении гауптвахты. В тот день дежурной по училищу была двенадцатая рота, койки которой в казарме примыкали к нашим. Митя был известен даже курсантам первого, второго и четвёртого батальонов, что уж говорить о нашем, о третьем. А тут ещё ближайшие соседи. Поэтому помдеж по кухне не стал выяснять, на какой гауптвахте Митя, на простой, или на строгой, и выдал арестанту полный обед. Но, поскольку солдат-пехотинец пришёл без посуды, помдеж начерпал ему полное ведро первого и полную кастрюлю второго. То есть порцию на четырнадцать курсантов. А весь караул гауптвахты, включая начальника караула, сержанта, девять человек. Девять вечно смертельно голодных пехотинцев. Поэтому вы абсолютно правильно представляете себе трапезу восьми арестантов совместно с одним арестованным. Стоявшего в карауле потом сменили и накормили. Это курсанты жаловались на то, что плов, как они выражались, готовят на машинном масле, но для изголодавшихся солдат это была неслыханная мифическая пища богов.

Естественно, менялись караулы. Но три раза в день, завтрак обед и ужин, один из караульных отправлялся в столовую училища и получал порцию на четырнадцать курсантов. Сменявшиеся помдежи знали кто сидит на гауптвахте.

Разумеется, никакого карцера не было. Вернее, был, но Митя в него попадал на несколько минут, когда караульный подавал сигнал, что пришёл какой-нибудь проверяющий. Тогда Митя поспешно прятал игральные карты, или балалайку и проворно забирался в конуру, а за ним мгновенно дверь закрывали на замок. Но это случалось даже не ежедневно.

А мы тем временем вкалывали по чёрному. По-моему, именно в это время нагрузка достигла своего пика. В один из дней роте преподнесли пятнадцатикилометровый кросс с ограничением времени, с полной выкладкой, в противогазах. Добрую треть пути пришлось пробежать, чтобы к финишу придти вовремя. Несколько человек, задыхаясь, вытащили резинки из выдыхательного клапана противогаза. Как и все, они не имели представления, что ждёт нас в конце кросса. А ждала нас камера окуривания со слезоточивым газом, в которую нас впихивали в ещё не снятых противогазах. Как они настрадались от боли в глазах! Потом трёхдневные манёвры батальона. Почти без сна. С длиннющими переходами. С ползанием по-пластунски. Со спринтерским бегом к мишеням во время стрельбы из винтовки. Хорошо хоть количество патронов было ограниченным. Что говорить!

А Митя тем временем наслаждался жизнью. Уже поздней осенью он как-то сказал мне, что за всю войну у него не было таких счастливых дней, когда можно было выспаться, сытно поесть и ничего не делать. На мой рассказ о деятельности роты в течение этих дней его ареста он осторожно отреагировал:

- А к танкам вы прикасались?

- Нет.

С огромным сожалением опишу только смысл комментариев, не имея возможности передать неоценимое богатство его речи. Если бы вы услышали, как это излагалось!

За время, в течение которого он воевал, у него было четыре командира танка. Из них только один мог его заменить как водителя. Стреляли они в основном, как бы это выразиться, ну, скажем недостаточно хорошо. В тактике разбирались, как свинья в апельсинах. Откуда им было быть лучшими? Вот мы чем занимаемся? Строевой подготовкой. Тянем учебно-строевой шаг. Понадобится тебе учебно-строевой шаг в башне во время атаки? Ничего нельзя сказать о долгих часах политподготовки. Надо. За всё время учёбы курсант выстрелит всего-навсего три снаряда. На фронте уже тридцатьчетвёрки с восьмидесятипятимиллиметрыми орудиями. Нам на этих танках воевать. А мы их видели? А вождение танка? Даже тридцатьчетвёрку, которая на фронте уже будет редкостью, нам не дают водить. Только старенькие «бетушки», - двойки, пятёрки и Т-26. Да и то в неделю по чайной ложке. Рота у нас самая лучшая в училище. А какая в среднем успеваемость во взводе? Так сколько же из наших двадцати пяти курсантов в бою проявят себя полноценными командирами машин? Чего же требовать от такого командира-танкиста? А ведь придётся стать и командирами взводов и даже рот. Поэтому надо ли удивляться потерям? Отлично заправлять койки нас научат. Ну, а воевать будем учиться собственной кровью.

К концу одиннадцатого дня в роте вдруг вспомнили о том, что Митя сидит на строгой гауптвахте. То есть – десять суток. Максимум. Тут уже заволновался не только командир взвода лейтенант Яковлев, но и командир роты капитан Федин. Дикое нарушение устава гарнизонной службы. ЧП! Чрезвычайное происшествие!

Утром двенадцатого дня лейтенант Яковлев по приказу заместителя начальника училища по политчасти лично пошёл на гарнизонную гауптвахту лично освобождать арестованного. Но Митя категорически отказался выходить, пока за ним, извинившись, не явится сам, арестовавший его. Пришёл Капитан Федин. Просил. Уговаривал. Тот же результат. Где это видано, чтобы арестованный просидел на строгой гауптвахте больше десяти суток? Да ещё орденоносец. Пришёл майор, командир батальона. Митя предложил компромисс. Он согласен ограничиться извинением командира батальона, который перед строем роты у гауптвахты прикрепит награды под звуки марша, исполняемого духовым оркестром училища.

Вы не поверите! Начальство согласилось. Но тут духовой оркестр училища решил сыграть свою партию. Музыканты Митю любили. И они тянули время до окончания занятий, чтобы процедурой освобождения могло насладиться как можно большее количество курсантов.

Пришли не только курсанты почти всех четырёх батальонов нашего училища. Пришли даже курсанты-лётчики. Пришли курсанты пулемётного училища. Пришли пехотинцы стрелкового полка, солдаты которого охраняли гарнизонную гауптвахту. Вероятно, этот плац ни в прошлом, ни в будущем не видел такого количества военного люда.

Полковник, бывший полковой комиссар, заместитель начальника училища по политчасти не пришёл.

16.01.2012 г.