Рассказы. Новеллы

Один из рассказов Бунина

Необычен, никак не похож на Бунина его рассказ «Ночь». На рассказ этот обратил мое внимание Михаил Дудин. Рассказ переполнен размышлениями не бунински философскими. Не бунинский он и отсутствием какого-либо сюжета, никого там нет, кроме автора и Вселенной. Это скорее лирическое откровение, внезапная запись, которая осеняет, как стих. Так по первому чтению. Но все же это рассказ. Потом оказывается, что есть там и сюжет. Изменяется состояние автора, после всех своих раздумий бегущего все же к морю, отвергающего свои недавние умствования, то есть не-Бунин возвращается к привычному Бунину. И хотя это неубедительное успокоение чуть навязано, все же рассказ поражает. Небунинское в нем режет уже не слух, а ум с непонятной силой. Бунин, виртуоз деталей, запахов, цвета, настроения, вдруг извлекает из всего этого острую мысль. Он — мыслитель! И не простой. Не эпигон.

«Только человек дивится своему собственному существованию, думает о нем» — вроде бы банально? Но читайте дальше, следующую фразу: «Это его главное отличие от прочих существ, которые еще в раю, в недумании о себе».

Существа — цикады, мириады ночных цикад, ведущих свою любовную песню. «Они в раю, в блаженном сне жизни, а я уже проснулся и бодрствую. Мир в них, и они в нем, а я уже как бы со стороны гляжу на него».

Поразительна мысль о рае, о существовании рая и человеческого бытия. Человек изгнан был из рая, но рай не обезлюдел, рай остался вокруг человека, рядом, в животных, и травах, и рыбах, и лесах. Как это просто и очевидно. Но где-то там, на небе, райские кущи и сады Эдема, а если жить по-муравьиному, по-дельфиньи, то рай обнаруживается на этой самой грешной земле. Когда-то, читая, кажется, Шепли «Звезды и люди», я поразился замечанию автора, известного американского астронома, что муравьи мудрее человека, они отказались от эволюции.

Земля не может быть грешной, ничем не провинилась, и все живое на ней так же: она прекрасна, она нравственна, она была создана как рай. Чем отличается жизнь муравья в раю от жизни земного муравья — да ничем. И не должна отличаться.

Рассказ «Ночь» — исповедь мыслящего писателя, который боится мыслить, боится, что мысль убьет в нем писателя, страшится дать волю мысли. Главный же нерв рассказа — это ощущение времени, удивление перед проявлением в себе прошлых времен, ощущение связи с минувшим. То растянутое на годы чувство «Я», которое иногда просыпается в человеке, — «Я» прошлого года и «Я» десятилетнего мальчика, — чувство самости (не очень красивое слово, но другого нет), которое Бунин сумел ухватить, вернее, успел ухватить, записать.

Он пишет про цепь времен, про сладкое чувство единства со всеми живущими на земле и понимает слезы апостола Петра. И далее, что примечательно, описывает переживания Петра в то далекое евангельское утро: «И почти те же самые чувства, что наполнили когда-то Петра в Гефсимании, наполняют сейчас меня, вызывая и на мои глаза те же самые слезы, которыми так сладко и больно заплакал Петр у костра».

Так ведь это же чеховский «Студент»! Все как в «Студенте»! А ведь Бунин знал и помнил этот рассказ, так что не случайно он обратился именно к Петру, и те же у него слезы, как у тех чеховских баб у костра, словно бы то же самое произошло, повторилось сейчас с ним. И хотя про Чехова он тут не упоминает, все же совпадение не могло быть случайным, несознательным. Рассказ «Студент» был его любимейшим чеховским рассказом, об этом пишет сам Бунин в воспоминаниях о Чехове. И все же если не случайно это совпадение, то тем более есть странность в таком повторе.

Сравнивать эти рассказы невозможно. Не могу также представить, чтобы Бунин вздумал соперничать с Чеховым, это исключено. Они писали в непересекающихся плоскостях. Дата создания для искусства не имеет значения. Это в технике изобретение радио отменяет работы второго и третьего изобретающих. Поэтому столько тягостных споров идет вокруг приоритетов. Хотя радиослушателю проблема первенства глубоко безразлична. В искусстве тем более. Год, проставленный под рассказом, интересен литературоведам. Великих изображений Мадонны существует по меньшей мере несколько десятков. Так же как «Данай», «Магдалин», «Снятий с креста», «Поклонений волхвов». Они никогда не мешали друг другу и не конкурировали.

Ощущение пошлости возникает не из повторения, а скорее из присвоения. Давно известное чужое выдается за свое, которое преподносится тут же во всей своей мелкоте и безвкусице. Впрочем, не обязательно знать историю искусств, чтобы поймать пошлость. У нее свой запах. Чехов один из редких писателей, начисто лишенных пошлости. У него есть неостроумные шутки, неудачные выражения, есть глупости, банальности, но нет пошлости. Ни в изображении, ни в размышлениях. Его размышления не явны, запрятанны, но когда доберешься до них, испытываешь сильное и долгое чувство.

Знаменательно, что единственный, на мой взгляд, такого рода «размышляющий» рассказ Бунина связан с Чеховым, с чеховской мыслью. И не в упрек это Бунину, ни в коем случае, — рассказ Чехова «Студент» обладает такой волшебной емкостью, что вариаций на эту тему можно писать немало, и счастье, что так сильно, красиво откликнулся он в душе Бунина.