Рассказы о сержанте Берковиче

Дело седьмое. КАПЛЯ КРАСКИ

Хамсин был жесток, как вражеский пехотинец. Он нападал на каждого, кто осмеливался, образно выражаясь, высунуть голову из окопа, а если говорить на простом человеческом языке — выйти из комнаты с кондиционированным воздухом на улицу, где не только нечем было дышать, но казалось, что жаркий воздух стоит стеной: шершавой, плотной и вечной, как Стена плача.

Беркович прошел десять метров от машины до холла Управления полиции, и у него заболела голова. Инспектор еще не появился, что показалось Берковичу странным — Хутиэли обычно приходил на службу раньше всех, и сержант не мог вспомнить случая, когда инспектор опаздывал.

«Неужели заболел?» — подумал сержант. Он не успел додумать эту мысль до логического конца, потому что на столе Хутиэли зазвонил телефон. Помедлив, Беркович поднял трубку.

— Амнон? — это был голос сержанта Горелика.

— Нет, это Борис, — сказал Беркович. — Инспектора еще нет, боюсь, не заболел ли он?

— Конечно, нет, — уверенно сказал Горелик. — Если Амнон заболеет, это будет означать, что мир перевернулся.

— Должно быть, мир действительно перевернулся, — пробормотал Беркович. — На улице такая жара, какой не было сто лет.

— А ты помнишь, какая была погода сто лет назад? — удивился Горелик. — Я думал, ты моложе.

— Я-то моложе, — уныло сказал Беркович, — но хамсину на это плевать.

— Да, — согласился Горелик. — Знаешь, что я скажу? Сохнут поступает мудро, не сообщая в своих рекламных материалах о том, какие в Израиле бывают хамсины. Иначе сюда ехали бы репатрианты только из Эфиопии — им к жаре не привыкать.

Беркович положил трубку. «Надо, — подумал он, — позвонить инспектору, вдруг действительно что-то случилось?» Дверь распахнулась, и Хутиэли собственной персоной появился на пороге, вытирая платком вспотевшую шею.

— Привет, Борис, — сказал он. — Стоит задержаться на минуту, и подчиненный уже норовит занять кресло начальника.

— С вами все в порядке? — осведомился Беркович, возвращаясь к своему столу.

— Со мной — да, — кивнул инспектор. — А в природе полный непорядок. На перекрестке Алленби и Бен-Иегуды не работают светофоры, пробка растянулась на полкилометра, пришлось постоять. Я тебе звонил, но ты упорно разговаривал по моему телефону.

— Позвонил сержант Горелик, кстати, он искал вас…

— Подождет… Вот что, Борис, вид у тебя неважный, отправляйся домой, попробуй отоспаться. Если понадобишься, я тебя вызову.

— А вы?

— Не хочешь ли ты сказать, что я плохо выгляжу?

— Вы выглядите замечательно, но…

— Ну, так что мне тогда делать дома? Внуков нянчить? Отправляйся. Считай, что это приказ.

— Слушаюсь! — бодро сказал Беркович и покинул кабинет, предвкушая несколько часов беспробудного сна.

Он сел за руль, включил двигатель, кондиционер заработал, и доменная печь, в которую превратилась машина всего за полчаса, стала понемногу охлаждаться.

Беркович медленно выехал со стоянки, свернул вправо и увидев, что кто-то машет ему рукой, притормозил у тротуара. Человек, открывший дверцу машины, показался сержанту знакомым. Если бы не жара, Беркович узнал бы его сразу

— это был хозяин фалафельной, расположенной напротив Управления, здесь сержант довольно часто покупал что-нибудь перекусить или холодную «колу».

— Простите, — сказал фалафелыцик, — моя машина в ремонте… Если вы едете в сторону севера…

— Садитесь, — предложил Беркович. — Это ведь ваша фалафельная вон там, напротив?

— Да, вы меня знаете? Ваше лицо мне тоже знакомо. Впрочем, у меня все полицейские покупают. Мое имя Юваль Шумейкер.

Беркович вывел наконец машину в левый ряд и прибавил скорость. Вести разговоры ему не хотелось, но молчать было неудобно, и он сказал:

— Хорошо идет торговля? Не жалуетесь? Вопрос уже предполагал, каким будет ответ, и Шу-мейкеру оставалось только кивнуть головой:

— А чего жаловаться? Место хорошее. Рядом Моше материей торгует, пусть он жалуется. Тряпки можно купить, а можно не покупать. А фалафель едят всегда… Простите, сержант, вы не очень торопитесь?

Беркович пожал плечами.

— Здесь, за светофором направо, живет приятель, я хотел забрать у него кое-что… Он у меня одолжил ящик с инструментами неделю назад… Это на две секунды, вас не затруднит?

Да о чем разговор? — великодушно согласился Беркович и за светофором притормозил. Здесь начинался район коттеджей, дома были отделены от дороги невысокими заборами и небольшими садами. Впрочем, сады — слишком громкое название для пяти-шести фруктовых деревьев, стоявших перед каждым домиком.

Я мигом, — сказал Шумейкер и выскочил в жару. Одним прыжком он пересек тротуар, помчался по дорожке к дому, взбежал на несколько ступенек и постучал в дверь. Что-то в движениях Шумейкера показалось Берковичу странным, но он не стал вдумываться — сегодня странным казалось все на свете, даже единственное белое облако, неподвижно висевшее в вышине и похожее на ковер-самолет старика Хоттабыча. Беркович лениво следил взглядом за Шумейкером, который продолжал колотить в дверь, хотя ясно было уже, что хозяина нет дома. Наконец это понял и фалафелыцик, повернулся и направился было назад, но неожиданно издал вопль, который Беркович услышал даже за закрытыми дверьми машины, и показал рукой куда-то влево, где лежало что-то, невидимое за деревьями.

Поняв, что происходит что-то необычное, Беркович вышел из машины, получил немедленно тепловой удар, покрылся потом, но все же быстрым шагом подошел к продолжавшему кричать Шумейкеру. Между деревьями лежал ничком мужчина пет сорока в шортах и майке. На мужчине лежала металлическая стремянка — ясно было, что лестница упала, придавив человека.

Беркович одним прыжком пересек открытое пространство и опустился на колени перед трупом. То, что человек умер несколько часов назад, сомнений не вызывало. Похоже было, что острый край падавшей стремянки ударил человека по затылку, пробив череп. У ног трупа валялась перевернутая банка с белой краской и выпавшая из банки кисть. Левая нога покойника почти до колена была вымазана этой краской, пролившейся, очевидно, в тот момент, когда стремянка обрушилась на землю.

— Это ваш приятель? — спросил Беркович продолжавшего причитать фалафелыцика.

— Да, это Ханан, — с надрывом сказал тот. — Боже мой, какой кошмар! Нужно вызвать скорую помощь! Да, и полицию тоже! Ох, простите, вы же сами полиция, я совсем сошел с ума… А скорую?

— Перестаньте кричать, — резко сказал Беркович, поднимаясь с колен и стараясь не коснуться вытекшей из ведра краски. — Станьте вон там, в тени, и ничего не трогайте.

— Я… ничего, — пробормотал Шумейкер и вытянулся по стойке «смирно».

Беркович, не чувствуя уже ни жары, ни головной боли, вернулся к машине и вызвал скорую. Потом позвонил инспектору и сообщил о происшествии.

— Давно он умер? — деловито спросил Хутиали.

— Жара, трудно сказать, — пробормотал Беркович. — Но, скорее всего, часа два, не больше.

— Займись пока сам, — сказал инспектор. — Я пришлю эксперта. Если понадобится помощь, сообщи.

Беркович вернулся к дому, поднялся по ступенькам к входной двери. По дороге он нечаянно коснулся каменных перил и отдернул руку: перила были покрашены той самой белой краской, что вылилась из ведра. Беркович беспокойно осмотрел брюки — черт, он таки испачкался, немного, но все же…

Сержант осторожно подошел к двери и начал колотить изо всех сил. Никто не отзывался — в доме было пусто, да это и раньше было ясно, ведь Шумейкер уже пробовал войти всего пять минут назад.

— Идемте в машину, — предложил Беркович, — там хоть прохладно. Скорая сейчас приедет, а я пока задам пару вопросов.

Сев рядом с Берковичем на переднее сиденье, Шумейкер втянул голову в плечи

— он никак не мог прийти в себя и что-то все время бормотал под нос.

— Как его имя? — спросил Беркович.

— Ханан… Ханан Бек. Мы давно знакомы, но сейчас редко видимся… Дела все…

— Когда вы видели Ханана последний раз?

— Когда… Он брал у меня коробку с инструментами… Неделю назад.

— У него были враги?

— Враги?.. У всех есть враги, у меня тоже… При чем здесь враги? Разве на Ханана не упала эта проклятая лестница?

— Возможно, — пожал плечами Беркович. — Он получил удар по затылку, это верно. Но могла ли это сделать падавшая стремянка — только эксперт однозначно ответит.

Прибыла скорая, а следом — полицейская машина, тихая улица наполнилась звуками сирен, и сразу же начали подходить любопытные.

— Посидите минуту, — сказал Беркович, — я сейчас вернусь, мы закончим разговор, а потом я вас отвезу… Вам куда? Я вас подброшу, не беспокойтесь.

— Мне-то о чем беспокоиться? — пробормотал Шумейкер. — Это бедному Ханану…

Минут через десять, потеряв с потом не меньше трех килограммов веса, сержант вернулся наконец в машину и с облегчением вздохнул. Объясняя эксперту Левину ситуацию, он и сам восстановил в памяти все, что происходило несколько минут назад, а восстановив, понял наконец, что его все время мучило.

— Еще вопрос, — обратился Беркович к фалафелыцику. — Вы сами открываете свою лавку?

— Нет, это делает Хаим, он приходит в шесть и начинает готовить… А при чем здесь?

— Ни при чем, — успокоил сержант. А вы приходите позднее?

— Обычно — в восемь.

— И сегодня тоже?

Беркович отъехал от дома, кивнул полицейскому, перегородившему движение, и свернул на проспект.

— Сегодня? — нахмурился Шумейкер. — Сегодня я немного опоздал… Жара, не хотелось вставать… Сержант, куда вы едете? Вроде не в ту сторону…

— Возвращаемся в управление, — сказал Беркович. — Там вы объясните, почему убили Ханана Бека.

— Я?! — завопил фалафелыцик и начал рвать дверцу со своей стороны, пытаясь на полном ходу выскочить из машины.

— Спокойно, — предупредил Беркович, — дверца заблокирована. Да и вообще… Упадете, расшибетесь насмерть. Лучше всю жизнь провести в тюрьме, чем на том свете…

— Когда мы приехали к дому Бека, — рассказывал час спустя сержант Беркович инспектору Хутиэли, — этот Шумейкер пошел к двери, и мне сразу показалось, что в его движениях есть нечто странное. Сначала я не понял… Видите ли, он старался не касаться перил. Он знал, что они недавно покрашены. Если не знаешь точно, то ничего и не заметишь, я, например, поднялся по ступенькам несколько минут спустя и выпачкал руку…

— Шумейкер пришел к приятелю примерно в половине восьмого, — продолжал Беркович. — Тот уже покрасил перила и собирался красить каменную скамью в садике. Шумейкер ударил Бека по затылку гаечным ключом, ключ, кстати, уже нашли… А потом повалил на тело стремянку. Ведро с краской опрокинулось, и Шумейкер запачкал обувь, несколько капель попало на ноги. Он вернулся домой, помылся, а потом отправился в фалафельную и стал ждать у стоянки Управления.

— Зачем? — поднял брови Хутиэли.

— Идея была хорошая. Он хотел взять в свидетели какого-нибудь полицейского. Вот, мол, я в присутствии полиции обнаружил труп, значит, я ни при чем.

— Ему повезло, что он нарвался на тебя, — усмехнулся инспектор.

— Да, — скромно потупился Беркович. — Но было еще кое-что… Он смыл с ног краску, но капля все же осталась, там, где он не мог ее видеть. Маленькая капля, но я обратил на нее внимание.