Рассказы, очерки, наброски, стихи (1885-1894)

УСЛОВНЫЕ СОКРАЩЕНИЯ

Архив Г_I—XI — Архив А. М. Горького, т. I. История русской литературы. М., Гослитиздат, 1939; т. II. Пьесы и сценарии. М., Гослитиздат, 1941; т. III. Повести, воспоминания, публицистика. Статьи о литературе, 1951; т. IV. Письма к К. П. Пятницкому, 1954; т. V. Письма к Е. П. Пешковой, 1955; т. VI. Художественные произведения. Планы. Наброски. Заметки о литературе и языке, 1957; т. VII. Письма к читателям и И. П. Ладыжникову, 1959; т. VIII. Переписка А. М. Горького с зарубежными писателями. М., Изд-во АН СССР, 1960; т. IX. Письма к Е. П. Пешковой. М., Гослитиздат, 1966; т. X. М. Горький и советская печать. М., Изд-во АН СССР, кн. 1,1964; кн. 2,1965; т. XI. Переписка А. М. Горького с И. А. Груздевым. М., «Наука», 1966.

Воровский — В. В. Воровский. Литературно-критические статьи. М., ГИХЛ, 1956.

В С — М. Горький в воспоминаниях современников. М., Гослитиздат, 1955.

Г и его время — И. А. Груздев. Горький и его время. М., Гослитиздат, 1962.

Г и революция 1905 г. — М. Горький в эпоху революции 1905–1907 годов. М., Изд-во АН СССР, 1957.

Г и Короленко — М. Горький и В. Короленко. Сборник материалов. Переписка, статьи, высказывания. М., Гослитиздат, 1957.

Г и Чехов — М. Горький и А. Чехов. Переписка, статьи, высказывания. М.—Л., 1951.

Г, Материалы — М. Горький. Материалы и исследования, тт. I–IV. М.—Л., Изд-во АН СССР, 1934–1951.

Гр_1–2 — М. Горький. Собрание сочинений. Ред. и комм. И. А. Груздева, тт. I–XXIII, М.—Л., ГИЗ, 1928–1930; тт. I–XXIII, 1930–1931; тт. I–XXVI, изд. 2, дополненное.

Грж — М. Горький. Избранные рассказы. 1893–1915. Петербург, Берлин, Москва, изд. З. И. Гржебина, 1921.

Г-30 — М. Горький. Собрание сочинений в 30 томах. М., Гослитиздат, 1949–1953.

Г Чтения — Горьковские чтения, 1937–1938 — 1964–1965. М., Изд-во АН СССР, 1940–1966.

ДБЗ — Дешевая библиотека товарищества «Знание». СПб., 1906, №№ 1–35.

ДЧ_1–2 — М. Горький. Очерки и рассказы. СПб., изд. С. Дороватовского и А. Чарушникова, тт. I–II, 1898, т. III, 1899; тт. I–II, изд. 2, СПб., 1899.

ЖЗ — Сочинения М. Горького. СПб., «Жизнь и знание», тт. X–XII, 1914; тт. XIII, XVII–XX, 1915; тт. XIV–XVII, 1916.

Зн_1–10 — М. Горький. Рассказы. СПб., изд. товарищества «Знание», тт. I–IV, 1900, т. V, 1901; тт. I–IV, изд. 2, 1901, т. VI («Пьесы»), 1902; т. V, изд. 2, 1903; тт. I–IV, изд. 3, 1904; тт. I–V, изд. 4, 1903; тт. I–VI, изд. 5,1903; тт. I–V, изд. 6, 1903; тт. I–V, изд. 7,1903; тт. I–IV, изд. 8, 1903; тт. I–VI, изд. 9, 1903; т. VII («Пьесы»), изд. 1, 1906; т. VIII («Пьесы»), изд. 1, 1908; т. I, изд. 10, 1908; т. II, изд. 10, 1911; т. IX, изд. 1, 1910; т. III, изд. 10, 1912; т. IV, изд. 10, 1910.

К — М. Горький. Собрание сочинений, тт. 1–21. Berlin, Verlag «Kniga»,1923–1928.

Короленко — В. Г. Короленко. Собрание сочинений в 10 тт., т. X, М., 1956.

ЛЖТ_I—IV — Летопись жизни и творчества А. М. Горького, вып. I–IV, М., Изд-во АН СССР, 1958–1960.

Лит Насл — Горький и советские писатели. «Литературное наследство», т. 70, М., Изд-во АН СССР, 1963.

Луначарский — А. В. Луначарский. Собрание сочинений в 8 томах. М., ГИХЛ, 1963–1967.

Пиксанов — И. К. Пиксанов. Горький-поэт. Л., Гослитиздат, 1940.

Пр Зн — текст Зн₁₀ с авторской правкой для издания К, хранящийся в Архиве А. М. Горького.

ПТ — первопечатный текст.

Рев путь Г — Революционный путь Горького. М.—Л., 1933.

Чехов — А. П. Чехов. Полное собрание сочинений и писем в 20 томах. М., 1944–1951.

В первый том настоящего издания вошли рассказы, очерки, наброски, поэмы, стихотворения, написанные Горьким в ранний период творчества — с 1885 по 1894 г. «Макар Чудра», «Емельян Пиляй», «Дед Архип и Ленька», «Старуха Изергиль», «Ошибка», «Мой спутник» включались автором в ДЧ_1–2, Зн_1–10, К. Во все эти издания, кроме ДЧ₁ включалась сказка-аллегория «О Чиже, который лгал, и о Дятле — любителе истины». Кроме «Ошибки», каждое из названных произведений вышло отдельным изданием в ДБЗ. Поэма «Девушка и Смерть» включалась автором в сборник «Ералаш и другие рассказы» (Пгр., изд. «Парус», 1918) и последующие собрания сочинений. «Старуха Изергиль» и «Мой спутник» вошли в однотомник Грж.

Остальные произведения настоящего тома, частью опубликованные при жизни автора, в собрания сочинений и авторизованные сборники Горьким не включались.

Повесть «Горемыка Павел», сказка «О маленькой фее и молодом чабане», рассказы и очерки «На соли», «Месть», «Разговор по душе», «Нищенка», «Исключительный факт», «Сон Коли», «Пробуждение», «Об одном поэте» после первой публикации самим автором не перепечатывались. Возвратившись в 1902 году к сказке «О маленькой фее и молодом чабане», Горький выделил из нее «Легенду о Марко», переработал ее и выпустил позднее в ДБЗ. Правился автором рассказ «Об одном поэте». Возвращался писатель и к повести «Горемыка Павел», но правку ее не закончил. При жизни автора, но без его участия было опубликовано стихотворение «Юзгляр».

Двадцать произведений, включенных в настоящий том, при жизни автора не публиковались. Три из них — стихотворения: «Звук ее, ласкающий и милый», <«И прочее такое…»>, «Во мраке таинственной ночи…» — печатаются впервые.

В том включены приписываемые Горькому стихотворения <«Стихи на могиле Д. А. Латышевой»>, «В мир новый, мир иной…», а также четыре народных песни, записанных Горьким в начале 1890-х годов.

Основные принципы распределения произведений в настоящем издании изложены в предисловии (см. стр. 5–10). Там же названы основные источники, используемые при подготовке настоящего издания. Отсутствие специальной оговорки о рукописях и машинописях означает, что либо они не сохранились, либо редакция ими не располагала.

Тексты включенных в том произведений подготовили и примечания к ним составили: И. И. Вайнберг («Макар Чудра», «Дед Архип и Ленька», «Мой спутник», «На соли», «Разговор по душе», «Нищенка», «Исключительный факт», «Убежал»); Г. Д. Гвенетадзе (<«И прочее такое…»>, «Во мраке таинственной ночи…»); Л. А. Евстигнеева («Девушка и Смерть», «Емельян Пиляй», «О Чиже, который лгал, и о Дятле — любителе истины», «Ошибка», «О маленькой фее и молодом чабане», «Сон Коли», «Об одном поэте», «…отважно лжет», «Изложение фактов и дум, от взаимодействия которых отсохли лучшие куски моего сердца», «Биограф<ия>», <«Мудрая редька»>); В. Н. Ланина («Горемыка Павел»); В. А. Максимова («Старуха Изергиль», «Месть»); Ф. Н. Пицкель («Пробуждение», «О комарах», «Юзгляр»); И. А. Ревякина («Только я было избавился от бед…», «Не везет тебе, Алеша!», «Постыдно ныть в мои года…», «Не браните вы музу мою…», «Я плыву, за мною следом…», «Звук ее, ласкающий и милый…», «Тому на свете тяжело…», «Как странники по большой дороге…»; ею же написана вступительная заметка «Стихотворения М. Горького»); Е. А. Тенишева («Живу я на Вере…», «Рассвет», «Это дивная рамка была…», «На страницы вашего альбома…»); В. Ю. Троицкий («Нет! Там бессильна голова…», <«Стихи на могиле Д. А. Латышевой»>, «В мир новый, мир иной…», «Фольклорные записи»).

Тексты рассмотрены и утверждены специальной Текстологической комиссией под председательством В. С. Нечаевой.

В редакционно-технической и организационной работе, связанной с подготовкой тома к печати, принимала участие И. И. Соколова.

I

(Стр. 13)

Впервые напечатано в газете «Кавказ» (Тифлис), 1892, № 242, 12 сентября. Подпись: М. Горький.

В Архиве А. М. Горького хранится текст Зн₁₀, правленный автором для К (ХПГ-44-11).

Печатается по тексту К со следующими исправлениями:

Стр. 13, строка 27: «А тебе что до того» вместо «А тебе что до этого» (по ПТ, ДЧ_1–2, Зн_1–9).

Стр. 14, строка 15: «морской волны» вместо «степной волны» (по ПТ, ДЧ_1–2, Зн_1–3).

Стр. 18, строка 4: «Кто это делал» вместо «Кто это сделал» (по ПТ, ДЧ_1–2, Зн_1–9).

Стр. 18, строка 23: «Поняли мы, кто тот конь» вместо «Поняли мы, кто этот конь» (по тем же источникам).

Стр. 22, строка 14: «смотрел в его старое лицо» вместо «смотрел на его старое лицо» (по тем же источникам).

Стр. 22, строка 19: «силой своей» вместо «своей силой» (по ДЧ₂, Зн_1–9).

Стр. 25, строка 25: «Вот так» вместо «Вот как» (по ПТ, ДЧ_1–2, Зн_1–9).

«Макар Чудра» — первый напечатанный рассказ Горького. С этим рассказом появился в печати и псевдоним писателя — М. Горький. В своих воспоминаниях друг Горького, старый революционер-народоволец А. М. Калюжный писал: «Псевдоним себе Алексей Максимович придумал сам. Впоследствии он говорил мне: „Не писать же мне в литературе — Пешков“» (В С, стр. 88).

«Макар Чудра» написан в 1892 г. в Тифлисе, где Горький работал в мастерских Закавказской железной дороги. В автобиографической заметке 1897 г. Горький сообщал: «В октябре 1892 года жил в Тифлисе, где в газете „Кавказ“ напечатал свой первый очерк „Макар Чудра“. Меня много хвалили за него…» (Г-30, т. 23, стр. 271).

Замысел рассказа «Макар Чудра» возник и был осуществлен в Тифлисе. Об этом говорят свидетельства самого автора, а также современников, близко знавших в то время Горького. В 1931 г., в дни празднования десятилетия Советской Грузии, Горький писал:

«Прекрасный праздник, на котором мне хотелось бы присутствовать скромным зрителем и еще раз вспомнить Грузию, какой видел я ее сорок лет тому назад, вспомнить Тифлис — город, где я начал литературную работу.

Я никогда не забываю, что именно в этом городе сделан мною первый неуверенный шаг по тому пути, которым я иду вот уже четыре десятка лет. Можно думать, что именно величественная природа страны и романтическая мягкость ее народа — именно эти две силы — дали мне толчок, который сделал из бродяги — литератора» (там же, т. 25, стр. 414).

О том, как был написан и напечатан первый горьковский рассказ, подробно вспоминает Калюжный:

«Тему своего первого рассказа „Макар Чудра“, написанного в Тифлисе, Горький долго вынашивал. Нечто подобное он однажды рассказывал мне, но произведение получилось богаче, глубже, значительнее.

Я часто твердил ему: „Пишите, пишите, вот так, как рассказываете, и у вас будут тысячи читателей“. Это говорилось вообще относительно всех его воспоминаний и наблюдений. Рассказ „Макар Чудра“ он написал по своей собственной инициативе. В известной книге И. Груздева „Жизнь и приключения Максима Горького“ имеется досадное недоразумение. Автор пишет:

„Калюжный встал, взял его (Горького) за плечи и вывел в другую комнату. Толкнув его туда, он запер за ним дверь.

— Там на столе есть бумага, — сказал он через дверь изумленному Алеше, — запишите то, что мне рассказали. А до тех пор пока не напишете, — не выпущу“.

Ничего подобного в жизни не было. Видимо, Горький в шутку рассказал Груздеву всю эту историю. Единственно, что я внушал Горькому, — это уверенность. Человек он был неробкий, но веры в свои силы еще не имел, потому что не накопил серьезного творческого опыта» (В С, стр. 87–88).

В памяти Калюжного удержалась и история опубликования рассказа:

«С рассказом „Макар Чудра“ Алексей Максимович пошел в редакцию газеты „Кавказ“ один. Я только предупредил журналиста Цветницкого, что в лице Пешкова он встретит интересного человека <…> Рукопись пролежала в редакции три дня, требовалось еще разрешение главного редактора Милютина, пользовавшегося доверием генерал-губернатора <…> Да и „Макар Чудра“ не подходил для официоза наместника и напечатан был случайно, благодаря Цветницкому <…> Владимир Дмитриевич Цветницкий был человеком пострадавшим в жизни. Готовил себя к профессуре, был очень красноречивым, содержательным, но слабым физически. Про дело свое не рассказывал, но принужден был переехать на Кавказ.

Встретившись с Горьким на улице, уже после того, как рассказ был напечатан, Цветницкий обнял, расцеловал его и сказал: „Пишите“… И при мне потом повторял: „Он может писать, может писать“…» (Архив А. М. Горького, МоГ-5-9-1).

Об этом же периоде жизни Горького вспоминает и мемуарист Н. М. Кара-Мурза, с которым Горький в свободное время работал тогда в городской библиотеке. «Однажды в кругу товарищей, — пишет он, — А. М. передал содержание будущего рассказа своего „Макар Чудра“, рассказ этот произвел на слушателей сильное впечатление, и Калюжный посоветовал А. М. написать его. Через месяц рассказ был написан и по протекции сотрудника газеты „Кавказ“ Цветницкого был напечатан в ней в сентябре 1892 г. впервые за подписью Максима Горького» (там же, МоГ-5-6-1).

Калюжный имел большое влияние на творческую судьбу Горького, о чем свидетельствовал сам художник. В 1900 г. он писал Калюжному: «Мы не видались с Вами почти 9 лет, но я прекрасно помню всё пережитое с Вами и никогда не забывал, что именно Вы первый толкнули меня на тот путь, которым я теперь иду» (Г-30, т. 28, стр. 122, см. также т. 23, стр. 438). На книге, подаренной Калюжному в 1901 г., он написал: «Сегодня исполнилось 9 лет с той поры, как напечатан был мой первый рассказ. Это получилось благодаря вам, Александр Мефодьевич. Крепко пожимаю Вашу руку, друга и учителя…» (В С, стр. 88). А 25 октября 1925 г., по случаю тридцатилетия службы Калюжного на Закавказской железной дороге, Горький вновь писал ему:

«Вы первый, говорю я, заставили меня взглянуть на себя серьезно.

Вашему толчку я обязан тем, что вот уже с лишком тридцать лет честно служу русскому искусству.

Я рад случаю сказать Вам всё это на людях, — пусть знают, как хорошо отнестись к человеку человечески сердечно.

Старый друг, милый учитель мой, — крепко жму Вашу руку» (Г-30, т. 29, стр. 447).

После первой публикации «Макара Чудры» Горький неоднократно правил и редактировал рассказ, устраняя диалектизмы, добиваясь сжатости, лаконизма, заботясь о большей ясности и точности языка, освобождая текст от соединительного союза «и», а также от чрезмерного количества вводных слов, междометий и т. п. Первая авторская правка рассказа относится к 1898 году — к периоду подготовки произведений для ДЧ₁. Затем рассказ редактировался автором для ДЧ₂, и К (см. варианты).

Первый отклик на рассказ появился в нижегородской газете «Волгарь» (1893, № 254, 26 октября). Одновременно это — первый из известных нам отзывов в печати о писателе Максиме Горьком, представлявший собой примечание редакции к перепечатке рассказа «Макар Чудра». «Автор этого рассказа, — сообщалось в редакционном примечании, — еще начинающий писатель, но, судя по этому рассказу и по рассказу „Емельян Пиляй“, напечатанному нынешним летом в „Русских ведомостях“, обладает своеобразным поэтическим дарованием. Данный рассказ был напечатан уже в прошлом году в провинциальной газете „Кавказ“, но мы считаем нелишним ознакомить с ним и наших читателей, с согласия автора, в виду достоинств рассказа. Прибавим, что автор обещал нам свое сотрудничество».

Перепечатка «Макара Чудры» в «Волгаре» положила начало сотрудничеству Горького в этой газете.

В тот же день, когда Горький прочел о себе первые строки в печати, он писал секретарю (в действительности фактическому редактору) «Волгаря» А. А. Дробыш-Дробышевскому:

«Примите от меня сердечное спасибо за Ваше любезное и радушное письмо и за то внимание, кое Вы уделяете мне.

Я извиняюсь перед Вами в том, что не могу лично явиться поговорить с Вами и поблагодарить Вас. Я непременно сделаю это, когда буду иметь немного более свободного времени» (Архив А. М. Горького, ПГ-рл-13-30-1).

Сохранились свидетельства о том, как был перепечатан в «Волгаре» рассказ, и о впечатлении, которое он произвел. Так, Ф. В. Смирнов в письме к своему брату И. В. Смирнову от 12 декабря 1893 г. писал: «Обо всех событиях Н. Новгорода ты можешь лучше меня узнать из „Волгаря“, который я не читаю, хотя там обещали напечатать мой рассказ (да что-то не печатают). Был там раз напечатан в конце октября рассказ „Макар Чудра“ М. Горького. Рассказ превосходный, чёрт побери! Прочти, пожалуйста, если не читал. Автор — мой здешний знакомый, молодой человек, „подающий надежды“. Не шутя — талант. Он теперь часто печатается в „Волгаре“, но всё это сравнительно с „Чудрой“ слабо» (Архив А. М. Горького, ПТЛ-15-92-1).

Драгоценным свидетельством об отношении публики к «Макару Чудре» является письмо В. Г. Короленко к брату И. Г. Короленко от 25 ноября 1893 г., в котором много говорится о Горьком и его «всем так поправившемся рассказе о цыганах». При этом Короленко сообщает, что сам он «старался немного расхолодить автора указанием на некоторую романтическую искусственность фабулы и вообще пытался внушить ему осторожность» (Г и Короленко, стр. 202).

Через пять лет о «Макаре Чудре» заговорили центральные органы прессы и известнейшие критики. Это было связано с выходом двух томов первого издания «Очерков и рассказов» (ДЧ₁) в 1898 г.

Н. К. Михайловский в статьях «О г. Максиме Горьком и его героях», «Еще о г. Максиме Горьком и его героях», напечатанных в журнале «Русское богатство», критически отнесся к рассказу писателя, обвинив автора в апологии босячества. Отдавая должное таланту Горького, рассказывающего про своих героев «ужасную, истинно душу потрясающую правду, не скрывая ни одной из черт их многоразличной „порочности“», критик вместе с тем утверждает в первой из этих статей, что автор допустил фальшь, влагая «в их головы маловероятные мысли, а в их уста — маловероятные речи». «Язык его босяков, — пишет он, — до крайности нехарактерен, напоминая собою превосходный язык самого автора, только намеренно и невыдержанно испорченный, и то же можно сказать, по крайней мере отчасти, об их философии» («Русское богатство», 1898, № 9, разд. II, стр. 67). Михайловский видит уязвимость произведений Горького в том, что герои их якобы недостаточно социально детерминированы — «не столько вышвырнуты» из «общего строя жизни» «какими-нибудь внешними, объективными условиями, сколько сами ушли из него, добровольно, побуждаемые жаждою свободы, наилучше для них удовлетворяемою бродячей жизнью» (там же, стр. 68). Упрекает он автора и в том, что тот, произвольно считая своих героев-босяков классом, якобы не показал «те новые условия, которыми они действительно порождены, не связал судьбу своих героев с условиями, где «гранит, железо, мостовая, люди — всё дышит мощными звуками бешено страстного гимна Меркурию» (там же, стр. 73). На этом основании Михайловский отказывает героям Горького в «новизне», считая новой лишь психологию горьковских героев — их крайний индивидуализм.

Эти мысли Михайловский развивал и во второй из названных статей. Наряду с реалистическими рассказами, здесь рассматриваются сказки, легенды, аллегории. В представлении критика, герои «Песни о Соколе», «Макара Чудры», «Старухи Изергиль», «О Чиже, который лгал, и о Дятле — любителе истины» — те же босяки; единственное их отличие от заправских босяков состоит в том, что они «совершенно чужды другой стороны реальной босяцкой жизни, — мира тюрем, кабаков и домов терпимости» («Русское богатство», 1898, № 10, разд. II, стр. 76). «Лойко Зобар, Радда, Сокол, Чиж, Данко, Ларра, — заключает Михайловский, — вот вся портретная галерея идеальных, очищенных от грязи босяков г. Горького. Что это именно они, — преобразованные Челкаши, Мальвы, Кувалды, Косяки и проч., — в этом едва ли кто-нибудь усомнится. Мы видим в них ту же „жадность жить“; то же стремление к ничем не ограниченной свободе; то же фатальное одиночество и отверженность, причем не легко установить, отверженные они или отвергнувшие; ту же высокую самооценку и желание первенствовать, покорять, находящие себе оправдание в выраженном или молчаливом признании окружающих; то же тяготение к чему-нибудь чрезвычайному, пусть даже невозможному, за чем должна последовать гибель; ту же жажду наслаждения, соединенную с готовностью как причинить страдание, так и принять его; ту же неуловимость границы между наслаждением и страданием» (там же, стр. 81).

Вместе с тем Михайловский усматривал в произведениях Горького влияние идей и учения Ницше и — правда, в зародыше — «тонкие и острые иглы декадентства», т. е. погоню за «редким и исключительным», когда «запутывают туманом и извращают вычурностью часто даже вполне известное» (там же, стр. 89).

Таким образом, смелым, сильным и гордым героям критик приписал индивидуализм; в свободолюбии, ценимом ими выше самой жизни, увидел простое «желание господствовать и покорять»; гимн свободному человеку, прозвучавший в героико-романтических произведениях раннего Горького, квалифицировал как ницшеанство, а в исключительности характеров этих гордых и смелых героев усмотрел зачатки декадентства.

Горькому были не безразличны выступления Михайловского. В частности, его очень интересовало мнение читателей и друзей об этих статьях, особенно о второй (см. Г-30, т. 28, стр. 44, письмо С. П. Дороватовскому).

В 1900 г., в связи с выходом первых томов «Рассказов» в издании товарищества «Знание», со статьей «Красивый цинизм» выступил М. О. Меньшиков. Это выступление демонстрирует глубоко враждебное отношение реакционной критики к Горькому, как идейному представителю новых революционных сил.

Так же, как «Старуха Изергиль», «Песня о Соколе», «Ошибка», «Читатель», «Хан и его сын», «О чёрте», в оценке Меньшикова «Макар Чудра» — «образец талантливой, но насквозь фальшивой работы» («Книжки „Недели“», 1900, № 9, стр. 224): «Вы чувствуете, что Макар Чудра не цыган, а человек, читавший и „Алеко“ Пушкина, „Тараса Бульбу“, и статьи г. Петра Струве и М. И. Туган-Барановского» (там же, стр. 225). Критикуя Горького, Меньшиков находит у него и ницшеанство, и цинизм, и многое другое. «С чудесной стремительностью, совсем по-русски, нижегородский беллетрист „малярного цеха“ принял евангелие базельского мудреца, и может быть, бессознательно несет его как „новое слово“. Босячество и Ницше — казалось бы — что общего. На деле оказалось всё общее. Через все четыре тома г. Горького проходит нравственное настроение цинизма, столь теперь модное, столь посильное для истеричного нашего времени». Ссылаясь на слова Макара Чудры: «Которые умнее, те берут что есть, которые поглупее — те ничего не получают», критик заключает: «Горький тщательно ищет зверя в человеке <…> Если зверь красив, силен, молод, бесстрашен — все симпатии автора на его стороне <…> „Не бойтесь греха“, — вот то громкое слово, которое несет с собою г. Горький» (там же, стр. 232, 233, 242). Заканчивая свои критические заметки, Меньшиков утверждает: «Не „безумство храбрых“ спасает мир, — его спасает мудрость кротких» (там же, № 10, стр. 242).

Горький читал статьи Меньшикова. 5 ноября 1900 г. он писал В. Ф. Боцяновскому: «Меньшиков не возбуждает особенного моего внимания к себе, но он — мой враг по сердцу (ибо кротость мудрых — не уважаю), а враги очень хорошо говорят правду» (Г-30, т. 28, стр. 139). В том же году Горький упоминал о Меньшикове в письме к А. П. Чехову: «Кстати — как прав Меньшиков, указав в своей статье на то, что я обязан популярностью — большой ее дозой — тому, что в печати появилась моя автобиография. И прав, упрекая меня в романтизме, хотя не прав, говоря, что романтизм почерпнут мной у интеллигенции. Какой у нее романтизм! Чёрт бы ее взял <…> Он — злой, этот Меньшиков. И он напрасно толстовит, не идет это к нему…» (там же, стр. 135).

Совершенно иначе было воспринято раннее творчество Горького вообще и рассказ «Макар Чудра» в частности революционными слоями русского общества того времени. Высокую оценку творчество Горького получило в выступлениях близкого к марксистам Андреевича (Е. А. Соловьева). В обширной статье о Горьком, появившейся на страницах прогрессивного журнала «Жизнь», в котором сотрудничали В. И. Ленин, Г. В. Плеханов и другие марксисты, Андреевич раскрывает характер «оригинального романтизма» Горького. «В его очерках и рассказах, — говорит он, — вы найдете вещи воистину романтические, например, „Песнь о Соколе“, „Старуха Изергиль“, „Макар Чудра“. Здесь романтическое настроение, чуждое обыденного и презирающее его, вдохновляющееся „безумством храбрых“, страстью „в сто лошадиных сил“, испепеляющей человека…» («Жизнь», 1900, № 4, стр. 331). И далее: «Романтизм романтизму рознь. Кроме романтизма немецкого, как фантастической мечтательности, романтизма французского, английского и русского, есть еще и высший романтизм, когда человек смело и гордо заявляет о праве своего внутреннего мира на безусловную духовную свободу, когда он чувствует, что ему тесно и душно среди всех условий общественности, среди лжи, лицемерия и условностей <…> Его даже очень много и в частности, и в общем настроении, сводящемся в конце концов к тому, что он поет славу „безумству храбрых“» (там же, стр. 333).

Полемизируя с предыдущими критиками, Андреевич «отделяет» Горького от его героев-босяков, якобы являвшихся рупором идей автора. Критик видит также связь горьковских персонажей с жизнью, их породившей, социальную обусловленность их появления: «Они главным образом продукт недоедания, а не пресыщения, и оттого они еще ближе ко всем алчущим и жаждущим. В них есть гнев на жизнь, презрение ко лжи и условностям обыкновенного, т. н. упроченного существования…» («Жизнь», 1900, № 6, стр. 281). Не считая босяков положительными героями Горького и не находя в его произведениях таких героев, изображенных реалистически, Андреевич подходит к пониманию того, что положительные идеалы автора выражаются им в романтической форме. Он пишет: «Не в том суть, насколько босяки Горького расходятся с действительностью или соответствуют ей, а в том, что в их образе мы еще раз можем проследить брожение человеческого духа, его мятежное восстание против условностей и искусственности человеческого существования, его обессиленный неверием порыв к той жизни, которая давала бы ему полноту удовлетворения, его борьбу с мещанскою пошлостью, несмотря на все соблазны, искусно выставляемые ею на пути искания смысла бытия» («Жизнь», 1900, № 8, стр. 228).

Истинную сущность и значение раннего творчества Горького раскрыла марксистская критика. О «необыкновенной — неслыханной для России» популярности Горького писал Н. Осокин в статье с выразительным названием «Буревестник». «На книги Горького, — отмечал он, — набрасываются массы, потому что он дорог им, только что просыпающимся к жизни, он им раскрывает глаза» («Русское обозрение», 1901, вып. 1, стр. 319). Высмеивая попытки идеологов существующего строя нейтрализовать революционный заряд произведений писателя, представить Горького «апостолом человеколюбия» вообще, Осокин заключал: «Позвольте мне выразиться точней и проще: Горький враг буржуазно-пошлого строя, воспеваемого так усердно Боборыкиным; это — вождь „бедных, русских людей, беспокойных и иных“; это — кумир России подневольной и недовольной, которая не отвыкла еще от „единения“ с природой» (там же, стр. 320).

В этом же году один из первых выдающихся русских марксистов, автор знаменитой песни «Смело, товарищи, в ногу…» Л. П. Радин (псевдоним — Л. Северов) выступил против попыток искажения творчества Горького народнически-субъективистской критикой. Анализируя объективное содержание произведений писателя, Радин раскрывает их значение для «пропаганды идей марксизма». «Марксист или не марксист г. Горький, мы всё равно признали бы его крупным художником, как признаём крупными художниками Г. И. Успенского и В. Г. Короленко, лишь бы они давали нам яркие и жизненные литературные типы. Такие типы будут всегда ценным приобретением для марксизма, как и для всякого объективного литературного направления, которое хочет видеть жизнь такою, какова она есть на самом деле, а не такою, какою она кажется через розовые очки субъективизма» («Научное обозрение» 1901, № 12, стр. 49).

Глубокий марксистский анализ ранних произведений Горького дал В. В. Воровский. В статье «О М. Горьком»[3], отметив, что герои Горького и их психология являются отражением «общественно-экономического положения современного человека», он писал: «Изучив своих героев в жизни, по непосредственному личному знакомству, г. Горький подметил печальный для нашего общества факт, что за грубой оболочкой „волчьей“ морали, или, вернее, практики жизни, в них кроются нередко такие жемчужины нравственных качеств, к которым тщетно апеллируют современные писатели и мыслители. Та сила личности, хотя бы на практике и дурно направленная, та вечная неудовлетворенность серой посредственностью, ненасытная жажда чего-то лучшего, сосущая тоска по необыденному, по „безумству храбрых“, — все эти симптомы протеста против установившегося склада общественных отношений — разве это не есть живое воплощение тех идеальных порывов, к которым тянутся лучшие силы современного общества, которых они не находят в своей среде?» (Воровский, стр. 65–66). Воровский отмечает, что хотя Горький не нашел и не изобразил в своих рассказах такой «общественной силы, которая могла бы воплотить излюбленные им нравственные качества», он сумел увидеть, как «из пор общества медленно, но неуклонно выделяются элементы со своеобразной психологией, с недовольством сущим, с тоской по будущему и с культом силы, необходимой для этого будущего», и изобразить такие личности в своих рассказах (там же, стр. 67).

Вслед за Радиным Воровский отверг тенденцию отождествления автора с его героями: «Отношение автора к босякам, как живым личностям, не оставляет ни малейшего сомнения, и нужно удивляться только беззастенчивости некоторых господ, приписывающих ему не только взгляды и мораль, но и поступки бродяг и воров», — пишет Воровский, ссылаясь при этом на протест самого Горького (там же, стр. 66)[4].

В другой своей статье (1910) Воровский отмечал, что Горький уже в раннем творчестве объективно отразил начало пролетарского движения, своими героическими романтическими образами пробуждал «те смелые, сильные, свободные чувства и мысли, которые неизбежно сопутствуют всякому революционному перевороту, без которых психологически немыслима сама революция» (там же, стр. 257–258).

«Талантливым выразителем протестующей массы» назвала Горького ленинская «Искра» в 1902 г. («Искра», 1902, № 19, 1 апреля). А. В. Луначарский оценивал раннее творчество Горького как выражение зреющей в жизни и надвигающейся революционной бури (см. Луначарский, т. 2, стр. 133).

Первый рассказ Горького долгие годы продолжает свою жизнь также в театре, на эстраде и особенно в музыке.

Сюжет «Макара Чудры» лег в основу многих музыкальных пьес. В 1910 г. к писателю обратился Я. Н. Уралов, задумавший обработать в музыке рассказы Горького. В ответ Горький, попросив прислать либретто, писал: «…может быть, я сумею быть полезным для Вас некоторыми указаниями, ибо мне уже приходилось просматривать либретто на темы своих рассказов — Изергиль, Чудра — и как либреттисты, так и музыканты нашли мои поправки весьма существенными» (Архив А. М. Горького, ПГ-рл-46-51).

На сюжет «Макара Чудры» написал оперу «Радда» итальянский композитор Бианшини. Опера была принята к постановке муниципальным театром в Ницце в 1912 г. Запрашивая разрешение Горького на постановку этой оперы, Л. Бернштейн писал, что это лучшая среди нескольких итальянских опер, созданных на сюжет «Макара Чудры» (там же, КГ-ин-ф-1-20-1).

Тема рассказа нашла новое музыкальное воплощение в советские годы. По мотивам «Макара Чудры» написан балет Б. В. Асафьева «Красавица Радда». Среди музыкальных произведений следует также назвать симфонические поэмы 3. А. Левиной, А. П. Петрова («Радда и Лойко»), югославского композитора П. Коньевича («Макар Чудра»).

С т р. 14. Галичина — историческое название части земель Южной Польши и Западной Украины. Захваченная Австрией в 1772 году, Галичина была названа Галицией.

С т р. 16. … солдат, что с Кошутом воевал вместе… — Лайош Кошут (1820–1849) — венгерский политический деятель, организатор борьбы венгерского народа против австрийского господства во время революции 1848–1849 годов в Венгрии.

С т р. 16. Морава (Моравия) — область в центральной части Чехословакии.

(Стр. 27)

Впервые напечатано в газете «Новая жизнь», 1917, № 82, 23 июля.

В Архиве А. М. Горького хранится текст сборника «Ералаш и другие рассказы» с авторской правкой для К. В тексте исправлен чернилами подзаголовок: вместо «Румынская сказка» — «Сказка» (ХПГ-12-5-1).

Печатается по тексту К.

Сказка написана в 1892 г. (не позднее 21 сентября) в Тифлисе (ЛЖТ₁, стр. 87). Вслед за рассказом «Макар Чудра» Горький отнес ее в редакцию газеты «Кавказ», но сказка не была принята по цензурным соображениям (В С, стр. 88).

В 1893 г. Горький пытался опубликовать сказку в газете «Волжский вестник», но ее издатель Н. В. Рейнгардт отверг произведение как нецензурное (см. примеч. к рассказу «О Чиже, который лгал…», а также воспоминания Н. Г. Шебуева «Казанские и нижегородские встречи» — в журнале «30 дней», 1936, № 8, стр. 77). После этого в течение многих лет автор не возвращался к сказке. Уже в годы советской власти он сообщил в письме И. А. Груздеву: «„Девушка и Смерть“ написана в Тифлисе, значит в 92 г. <…> Напечата<на> „Д<евушка> и С<мерть>“ в 15 или 16 г., кажется, в книжке „Ералаш“, и с намерением услышать: что скажут? Никто ничего не сказал» (Архив Г_XI, стр. 170).

Перепечатывая сказку в сборнике «Ералаш…» и в издании К, Горький почти не правил текста, хотя вообще сурово относился к своим стихотворным произведениям. «Девушку и Смерть» он часто читал в кругу друзей и знакомых. Об одном из таких чтений рассказывается в воспоминаниях Л. П. Пасынкова:

«Читал, иногда смущаясь, и тогда торопил слово. Закончил первую главку, склонил набок голову.

— Что? Вот видите, — стихи! Хватит?

— Еще!

„Чтец“ разогрелся. Он, правда, и теперь страшится актерской выразительности: выразительность его совсем иная, невозможная ни для Качалова, ни для Станиславского; выразительность личная в отношении к вещи, сопровождающей его долгие годы. И притом какое-то снисхождение в тоне, трудно определить к кому, к чему. То ли к самой сказке — поэме, то ли к самому себе, молодому сочинителю, или к себе, старому чтецу, с больными легкими и расширенным сердцем; то ли снисхождение к смерти с большой или маленькой буквы.

Дочитал до конца, лицо побледнело. Мягко закрыл книгу, оставил в ней закладкой палец и не снял очков, точно отдаляя минуту, когда слушающие заговорят.

— Ну-те, — произносит он, отложив книгу и снимая обеими руками очки. — Ругайте!» (Л. Пасынков. Из встреч с Горьким. «Знамя», 1955, № 3, стр. 156).

Сказка «Девушка и Смерть» полемически направлена против реакционных мистических теорий в искусстве, в частности против эстетизации смерти, получившей широкое распространение в литературе 80-х — начала 90-х годов. Прославлению смерти, особенно характерному для поэзии декаданса, Горький противопоставил воинствующее утверждение жизни. В его сказке доминирует не пафос примирения, а пафос борьбы, причем любовь и даже смерть у Горького в конечном итоге служат прославлению жизни. Сила любви противостоит не только смерти, но и социальному гнету. Поведение девушки в столкновении с царем, а затем со смертью — это своего рода «безумство храбрых».

В произведении оригинально используются и интерпретируются элементы народной сказки про царей. Фантастика материалистична, образы близки к народным. Образ бога воскрешает традиции русской иконописи и апокрифа.

Впервые напечатанная накануне Октябрьской революции, сказка «Девушка и Смерть» прошла незамеченной и не вызвала никаких отзывов критики. Известно лишь одно письмо писателю Андрея Чагина (от 8 августа 1917 г.). Чагин благодарит автора за «Девушку и Смерть» и сообщает, что она подала ему мысль написать стихотворение о праве человека на жизнь (Архив Л. М. Горького, КГ-рл-28-110-1).

В 1921 г. к сказке «Девушка и Смерть» обратился композитор А. Венрик. Он писал Горькому: «Я остановился на Вашей сказке „Девушка и Смерть“, но в том виде, в каком она напечатана в „Новой жизни“, она представляет некоторые неудобства для звукового воплощения. Разумеется, я далек от мысли сделать из нее оперу или вообще какое-либо сценическое произведение. Я мыслю ее исключительно в плоскости симфонического исполнения…» (там же, КГ-дн-2-11-1).

В 1930-х годах «Девушка и Смерть» оказалась в центре внимания многих литературоведов благодаря отзыву о ней И. В. Сталина.

На материале сказки создана оратория Германа Галынина, насыщенная мелодиями русских народных песен (см. сб. «Советская музыка. Статьи и материалы», вып. 1, М., 1956, стр. 172–173).

(Стр. 34)

Впервые напечатано в газете «Русские ведомости», 1893, № 213, 5 августа.

В Архиве А. М. Горького хранится печатный текст Зн₁₀, правленный автором для К (ХПГ-44-11).

Печатается по тексту К с исправлениями:

Стр. 44, строка 14: «больше всё» вместо «больше всего» (по ПТ, ДЧ_1–2, Зн_1–9).

Стр. 45, строка 34: «Емельян Павлыч» вместо «Емельян Никитич» (по Гр_1–2 и стр. 36 рассказа).

«Емельян Пиляй» написан в Нижнем Новгороде в 1892–93 годах. Это — первое произведение Горького, появившееся в центральной прессе. В июле 1893 г. друг Горького студент Н. З. Васильев, без ведома автора, передал рукопись «Емельяна Пиляя» в редакцию газеты «Русские ведомости» (Архив Г_XI, стр. 365). Либерально-народнической редакцией рассказ был истолкован в пользу идеи о «сотрудничестве классов» и поэтому очень быстро напечатан.

При последующих переизданиях рассказа автор неоднократно редактировал его, добиваясь художественного совершенства (см. варианты). Готовя первое и второе издания ДЧ, автор внес несколько смысловых поправок, в частности выбросил резкий выпад Емельяна Пиляя против крестьян: «Я бы вам, дворяне от сохи, показал, как мы, мещане-голоштанники, почитаем вас!» На всех последующих стадиях работы, наряду со значительной стилистической правкой, Горький вносил ряд смысловых изменений в речи Емельяна Пиляя о мужике, тщательно редактируя те места в рассказе, где главный герой выражает свое отношение к крестьянину.

В Архиве А. М. Горького хранится доклад цензора А. А. Елагина и цензурный экземпляр книги ДЧ₂, т. II (приложение к делу СПб. цензурного комитета, № 180, 1899 г.). В нескольких местах текст рассказа «Емельян Пиляй» цензор отчеркнул черным карандашом на полях; правки и цензорских исключений в рассказе нет (ЦД-40859, ХПГ-42-30-1). Неудовольствие цензора вызвали, главным образом, рассуждения Емельяна Пиляя о нищете, о праве «сильного» и безвыходности положения бедняков.

Рассказ «Емельян Пиляй» вызвал разноречивые отклики писателей и критиков. По свидетельству Д. П. Маковицкого, Л. Н. Толстой указал на отсутствие цельности в рассказе: «Середину рассказа, где действие происходит в степи, среди чабанов, Лев Николаевич похвалил: „Как художественно, хорошо“. А про дальнейшее, как Емельян поджидал под мостом купца, чтобы его ограбить, и встретил девушку, которая пришла топиться, Лев Николаевич сказал: „Фальшиво“» (Н. Н. Гусев. Летопись жизни и творчества Л. Н. Толстого, 1891–1910. М., 1960, стр. 550–551). В одном из писем Горькому А. П. Чехов тоже сообщал о недовольстве Толстого тем, что в рассказе «попадаются <…> психологические выдумки…» (Г и Чехов, стр. 37).

«Емельян Пиляй», наряду с рассказом «Макар Чудра», послужил поводом для первой печатной оценки произведений Горького, появившейся в нижегородской газете «Волгарь» (см. выше, стр. 505).

После выхода в свет ДЧ_1–2 сочувствующий легальному марксизму критик А. И. Богданович причислил Емельяна Пиляя к тем героям Горького, которые увлечены свободой, «бредут туда, куда влечет их свободное сердце». Среди них Богданович назвал первыми Емельяна Пиляя, Мальву и Макара Чудру. «И самый тип босяка, с различных сторон вырисовывающийся в рассказах г. Горького, — писал он, — тоже искатель приволья, вечного движения, жизни, свободной от разных условностей и тягости, стесняющих проявление воли, что придает этому типу жизнерадостный и бодрый характер, несмотря на удручающие условия его жизни» («Мир божий», 1898, № 7, отд. II, стр. 12).

В том же плане рассматривал рассказ представитель либерально-академической критики Ф. Д. Батюшков. Образ Емельяна служил для него подтверждением мысли, что «босяк от времени до времени способен проявлять добрые чувства и даже почти геройское великодушие» («Космополис», 1898, т. XII, № 11, стр. 105).

О ненависти Пиляя к мужику писал В. А. Поссе, уверяя, что тоска Емельяна «более походит на злобу „бывших людей“, чем на грусть Коновалова» («Образование», 1898, № 11, стр. 53).

«Емельян Пиляй, — уверял М. О. Меньшиков в статье „Красивый цинизм“, — только теоретик насилия, спасовавший, когда дело дошло до убийства, и презирающий себя за это. Следующий герой — Челкаш — не размышляет, а злодействует без тени колебаний и держит себя необыкновенно гордо» («Книжки „Недели“», 1900, № 9, стр. 232).

Критик-марксист В. В. Воровский выступил против обвинения Горького в ницшеанстве и анархизме, назвав писателя «гуманистом до мозга костей». «С какой любовью, — писал Воровский, — отмечает он благородные, гуманные черты у своих отверженных. Возьмите, например, его отношение к Емельяну Пиляю» (Воровский, стр. 259). Раскрывая общий смысл «босяцких рассказов» Горького, Воровский заметил: «Видно, что-то неладное творится в самом обществе, если жемчужину его нравственного уклада надо искать на задворках, в навозных кучах. И наш автор выкопал такую жемчужину и показал ее обществу» (там же, стр. 66).

Перекликаясь с Воровским, А. В. Луначарский писал: «Босяк под влиянием реалистического электролиза Горького распался на две составные части: на человека-зверя и на мягкого мечтателя» (Луначарский, т. 2, стр. 149).

Рассказ «Емельян Пиляй» волновал воображение молодежи, пытавшейся подражать его вольнолюбивому герою. Так, П. X. Максимов вспоминал о своих настроениях в 1910 году, когда он работал грузчиком в Ростове: «Уйти бы и мне от этой постылой жизни, чтоб степной ветер дул навстречу и выдувал из души всяческую пыль, как говорит об этом горьковский Емельян Пиляй» (В С, стр. 310).

Сохранилось свидетельство С. Я. Маршака о том, как была воспринята первая книжка рассказов Горького:

«Рассказы эти читались нами вслух в каморках и на чердаках, где собирались мои сверстники <…> „Емельян Пиляй“, „Макар Чудра“, „Старуха Изергиль“ — эти причудливые имена звучали для нас, как музыка.

Горький как бы открыл нам или напомнил, что есть где-то не за морями-океанами, а у нас в России <…> гордые, самобытные, вольнолюбивые люди» (там же, стр. 411).

С т р. 34. Солона эта проклятущая работа… — См. рассказ Горького «На соли», написанный в тот же период, что и «Емельян Пиляй».

С т р. 38. Кишеня — здесь: мешочек, кошелек.

(Стр. 46)

Впервые, с подзаголовком «История, к сожалению, правдивая», напечатано в газете «Волжский вестник» (Казань), 1893, № 226, 4 сентября.

В Архиве А. М. Горького хранятся: 1. Текст второго тома ДЧ₁ с авторской правкой (ХПГ-41-11-1) для ДЧ₂, куда рассказ не вошел (правка осталась не использованной и не учитывалась автором в дальнейшей работе над рассказом); 2. Текст рассказа из Зн₁₀ с небольшой авторской правкой чернилами для К (ХПГ-44-11-1).

Печатается по тексту К с восстановлением цензурных изъятий.

Рассказ написан, по-видимому, в конце 1892 г.: этим годом его датировал в первом издании «Знания» автор. 7 декабря 1926 г. Горький писал И. А. Груздеву: «Не помню, что я делал между „Макаром“ и „Пиляем“. Вероятно, за эти восемь месяцев написано „О Чиже“, „Редька“, „Месть“» (Архив Г_XI, стр. 98).

Вместе с другими произведениями («Месть», «Разговор по душе», «Об одном поэте», «Мудрая редька», «Луна, поэт, собака и читатель», «Девушка и Смерть») Горький отправил рукопись рассказа «О Чиже…» в «Волжский вестник».

«Не имея работы, — вспоминал он позднее в очерке „В. Г. Короленко“, — я написал несколько маленьких рассказов и послал их в „Волжский вестник“ Рейнгардта, самую влиятельную газету Поволжья благодаря постоянному сотрудничеству в ней В. Г. <Короленко>.

Рассказы были подписаны М. Г. или Г-ий, их быстро напечатали, Рейнгардт прислал мне довольно лестное письмо и кучу денег, около тридцати рублей. Из каких-то побуждений, теперь забытых мною, я ревниво скрывал свое авторство даже от людей очень близких мне, от Н. З. Васильева и А. И. Ланина; не придавая серьезного значения этим рассказам, я не думал, что они решат мою судьбу» (Г-30, т. 15, стр. 32).

Узнав от Н. В. Рейнгардта, что автором рассказов является М. Горький, Короленко при встрече в 1893 г. сказал ему: «А мы только что читали ваш рассказ „О Чиже“ — ну, вот вы и начали печататься, поздравляю! Оказывается, вы — упрямый, всё аллегории пишете. Что же, и аллегория хороша, если остроумна, и упрямство — не дурное качество» (там же, стр. 32–33).

В произведении улавливаются автобиографические мотивы. Впоследствии Горький признался, что в образе Чижа косвенно отразились его мысли о социальном переустройстве жизни и чувство отчаяния от сознания собственного бессилия. В очерке «Время Короленко» он писал: «…В. Г. Короленко стоял в стороне от группы интеллигентов-„радикалов“, среди которых я чувствовал себя, как чиж в семье мудрых воронов» (там же, стр. 17).

Живя в Тифлисе, Горький познакомился с философией Ницше, с работами «Граф Джиакомо Леопарди» Вл. Штейна, «Пессимизм» Дж. Селли, «Пессимизм в XIX в.» Е. Каро и др. Немного раньше он прочел «Афоризмы и максимы» А. Шопенгауэра. Идеалистическая философская теория пессимизма явилась поводом для идейного спора, вокруг которого развивается действие рассказа «О Чиже, который лгал…» В противовес ей, Горький ратует за активное отношение к действительности, его герой мечтает о стране счастья, «где мы будем законодателями мира и владыками его».

С этой точки зрения «О Чиже…» связано и с эстетическими исканиями Горького. Впоследствии в «Беседах о ремесле» писатель рассказывал:

«Пассивную роль я считал недостойной литературы, мне известно было: если „рожа — крива, пеняют на зеркала“, и я уже догадывался: „рожи кривы“ не потому, что желают быть кривыми, а оттого, что в жизни действует некая всех и всё уродующая сила, и „отражать“ нужно ее, а не искривленных ею. Но как это сделать, не показывая уродов, не находя красавцев?

Я писал различные весьма сумбурные вещи: „Читатель“, „О писателе, который зазнался“, „О Чиже, который лгал“, „О чёрте“, — писал очень много, а еще больше рвал и сжигал в печке. Известно, что в конце концов я нашел какую-то свою тропу» (там же, т. 25, стр. 351–352).

Аллегорическая форма произведения помогла Горькому скрыть его злободневное содержание. Однако и в таком виде оно привлекло внимание казанского цензора А. М. Осипова. Е. А. Колесникова обнаружила цензорский экземпляр «Волжского вестника», 1893, № 226, 4 сентября (хранится в библиотеке Казанского государственного университета имени В. И. Ульянова-Ленина). В этом экземпляре цензор вычеркнул следующие слова (выделены курсивом):

С т р. 46. «… все птицы, испуганные и угнетенные внезапно наступившей серенькой и хмурой погодой…»; «… в них преобладали тяжелые, унылые и безнадежные ноты…»; «И вот вдруг зазвучали свободные, смелые песни…»

С т р. 48. «…птицы пели свободные и звучные гимны солнцу…»

С т р. 49. «Но тут один находчивый щегленок, журналист по профессии, спросил чижа…»; «…вы, так сказать, будите общественное сознание…»

С т р. 50. «…там мы, великие, свободные, все победившие птицы, насладимся созерцанием нашей силы…»; «Туда — в страну счастья! где ждет нас великая победа, где мы будем законодателями мира и владыками его, где мы будем владыками всего…»

Включая рассказ в ДЧ₁, Горький внес большое число изменений и поправок, улучшивших стиль произведения, сократил длинноты и смысловые несоответствия (см. варианты).

Новый этап работы над текстом относится к 1899 г., когда готовилось ДЧ₂. Однако, кончив правку, Горький перечеркнул весь текст вместе с заглавием и надписал сверху: «Болесь. Это надо выбросить вон». В письме С. П. Дороватовскому (июнь 1899) он пояснил:

«Нет более скучного занятия, чем исправление своих грехов! И как это трудно! Сидел, сидел и — очень скверное впечатление получил от всей этой канители.

Пожалуйста — выбросьте „Чижа“, — он режет ухо. Порекомендуйте корректору отнестись повнимательнее к моей мазне. А вместо „Чижа“, чтобы публику не обижать, — суньте что-нибудь, если найдется: „Красоту“, „Девочку“ или малюсенький рассказик о проститутке, коя писала письма к воображаемому любовнику» (Г-30, т. 28, стр. 86).

Вместо рассказа «О Чиже…» Дороватовский поместил во втором издании «Болесь».

В 1900 г. было решено включить «О Чиже…» в первый том Зн₂. При этом текст был взят из ДЧ₁ и печатался без участия автора, о чем свидетельствует письмо К. П. Пятницкого от 11 ноября 1900 г. «В первый том нового издания, — писал он Горькому, — ввели, по Вашему желанию, рассказ „О Чиже“. Корректуру держит лучший из корректоров, каких мы знаем. Поправки делаются согласно с текстом прежнего издания, который Вами был просмотрен. Рассказ „О Чиже“ пришлось взять из издания Дороватовского» (Архив А. М. Горького, КГ-п-62-1-11).

Следующий этап работы над произведением относится к 1901–1902 годам, когда Горький готовил Зн₄. Существенной правке автор подверг текст произведения в 1922 г. для К. Общее направление ее сводится к тщательной стилистической работе над текстом. Несколько усилена ироническая характеристика Чижа в финале, подчеркнуты революционно-романтические мотивы в песнях Чижа и выделена мысль об ограниченности его революционных порывов.

Рассказ «О Чиже, который лгал…» вызвал оживленные толки критики. Об отношении к нему самого автора можно судить по письмам к Дороватовскому (июнь — август 1899 г.). Исключив рассказ из ДЧ₂ на том основании, что он «режет ухо», Горький писал: «Прочитал я на днях статью Протопопова в „Р<усской> м<ысли>“. Курьезный у него вкус! Хвалит стихи в „Чиже“» (Г-30, т. 28, стр. 91).

Один из первых печатных отзывов о рассказе принадлежит Ф. Д. Батюшкову, который, увидев в нем произведение сатирико-автобиографического характера, отмечал, что оно «написано с большим юмором, причем автор заявляет себя сторонником „смелых песен“» («Космополис», 1898, т. XII, № 11, стр. 107).

Об автобиографичности произведения писал А. Басаргин (А. И. Введенский), полагая, что в нем «отразились думы и стремления самого автора „правдивой истории“; так что эта история с идейно-психологической стороны не лишена некоторого автобиографического интереса» («Московские ведомости», 1898, № 279, 10 октября).

На страницах журнала «Образование» В. А. Поссе рассматривал рассказ в числе программных произведений Горького. «Отважная песнь Чижа, „объявляющего богам за право первенства войну“, — писал он, — это песнь самого Горького» («Образование», 1898, № 11, стр. 57). Но и Поссе не нашел в «Чиже» (как и в «Песне о Соколе») определенной положительной цели писателя, а лишь «стремление к подвигу ради подвига, поклонение силе как силе».

Критик из народнического «Русского богатства» «узнал» в Чиже «босяка в качестве общественного деятеля», но оговорился: «Пусть порожний порыв Чижа и его переоценка со стороны Горького — чистый романтизм. Всё в порыве, вся суть в нем, вся красота в нем» («Русское богатство», 1898, № 7, стр. 36). Н. К. Михайловский уверял: «…кто читал статью Ницше „Vom Nutzen und Nachtheil der Historie für das Leben“, тот может принять рассказ г. Горького о Чиже и Дятле чуть не за художественный комментарий к этой статье» (там же, № 10, стр. 86).

Очень резко отозвался о произведении (за исключением стихов) М. А. Протопопов: «Это столько же красиво написанная, сколько и плохо продуманная аллегория». По его мнению, Горький рассказал ее «неверно логически и неверно психологически. Вся его пессимистическая философия оказывается построенной на песке» («Русская мысль», 1899, № 5, стр. 149, 152).

Анализируя рассказ «О Чиже…», Л. Е. Оболенский заметил, что в нем «отразилась основная точка зрения Максима Горького, состоящая в необходимости для людей веры и именно веры в определенный идеал лучшего» (Л. Е. Оболенский. М. Горький и причины его успеха… СПб., 1903, стр. 59). «Сказочка» Горького, по мнению критика, «изображает тогдашние споры нашей интеллигенции, хотя в ней, в сущности, повторена в миниатюре та же самая история, какая случилась и с Данко, но с тою разницею, что, когда люди измельчали и сильные характеры у них пропали, на сцену выступил вместо Данко мечтательный маленький поэт, пытающийся вдохновить и оживить толпу» (там же, стр. 60). Отрицая наличие ницшеанских идей в речах Чижа, Оболенский отмечал сильную сатирическую струю в произведении, направленную против философии Шопенгауэра.

Высокую оценку произведению дал В. В. Стасов, назвав его в ряду лучших творений Горького. «Это ли еще не вечная мечта о счастье и несравненной великой будущности человечества?» («Новости и биржевая газета», 1904, № 272, 2 октября).

В. В. Воровский увидел в Горьком прежде всего писателя «правды», которая могла бы «озарить теплым светом пути исстрадавшихся масс» (Воровский, стр. 273). В словах Чижа «Я солгал…» Воровский находил аналогию с высказыванием Клеща из пьесы «На дне»: «Какая правда? Где правда?». Он писал: «Это бегство от неприглядной действительности: сильных — в небеса („Песня о Соколе“), слабых — в царство фантазии, и есть единственный выход и вместе с тем примирение с жизнью, какие дает М. Горький в первый период своей деятельности» (там же, стр. 262).

«Эта тема, — утверждал А. В. Луначарский, — чрезвычайно родная Горькому, он к ней возвращается много раз, между прочим и в „разговорах с чёртом“» (Луначарский, т. 2, стр. 145). По мнению Луначарского, в рассказе «О Чиже…» Горький высказал «вполне осознанную им внутреннюю боль, происходившую от противоречия двух живших в нем начал» (там же).

О популярности произведения «О Чиже…» в среде русских социал-демократов писал Н. Борисов в воспоминаниях «Немного о Горьком в Калуге» (Архив А. М. Горького, КГ-п-62-1-11), а также Феликс Кон («Литературная газета», 1932, № 43, 23 сентября).

В 1919 г. инсценировка «О Чиже…» шла на сцене Рабочей студии им. М. Горького (Архив А. М. Горького, МоГ-11-14-1).

С т р. 48. Прочь… Здесь объявлена богам… — Ср. в этом томе стихотворение на стр. 446–447.

С т р. 51. …и в ней живет Гришка… — В одном из вариантов рассказа — Гришка Челкаш. Здесь имеется в виду реальное лицо. В письме И. А. Груздеву от 15 августа 1926 г. Горький заметил: «Гришка Челкаш был птицелов в Канавине, в Нижнем Новгороде» (Архив Г_XI, стр. 66).

(Стр. 54)

Впервые напечатано в газете «Волгарь» (Н. Новгород), 1894, №№ 35, 37, 39, 41, 43 — с 13 по 23 февраля.

В Архиве А. М. Горького хранится текст Зн₁₀, правленный автором для К (ХПГ-44-11-1).

Печатается по тексту К со следующими исправлениями:

Стр. 56, строки 12–13: «за ногу прикручу» вместо «за ноги прикручу» (по ПТ, ДЧ_1–2, Зн_1–9).

Стр. 62, строка 15: «проулок» вместо «переулок» (по тем же источникам).

Стр. 62, строки 21–22: «Всё равно ведь не поедаем» вместо «Всё равно ведь не поедаешь» (по ПТ и ДЧ_1–2).

Стр. 64, строка 28: «поводя плечиками» вместо «поводя плечами» (по тем же источникам).

Стр. 65, строка 36: «когда она уже скрывалась» вместо «когда она уже скрылась» (по ПT, ДЧ_1–2, Зн_1–9).

Стр. 69, строка 28: «и закачался из стороны в сторону» вместо «и закачал из стороны в сторону» (по тем же источникам).

Стр. 71, строки 19–20: «колеблется, точно от ветра» вместо «колеблются точно от ветра» (Гр_1–2).

Рассказ написан в 1893 г., вероятно, осенью или в декабре. Датируя рассказ в Зн₁, Горький поставил: 1894, а в оригинале набора для издания К, уточняя время написания рассказа, исправил дату 1894 на 1893 г.

После первой публикации рассказа Горький неоднократно правил и редактировал его, шлифуя стиль и язык и производя более или менее значительные сокращения (см. варианты).

«Дед Архип и Ленька», в отличие от многих других рассказов Горького, после первой публикации не получил широкой оценки в критике. Единственным откликом долгое время оставался отзыв В. Г. Короленко. «Прочитал я в „Волгаре“ Вашего „Деда Архипа“, — сказал Горькому при встрече Короленко, — это недурная вещь, ее можно бы напечатать в журнале. Почему Вы не показали мне этот рассказ, прежде чем печатать его?» И еще: «… пишете Вы много, торопливо, нередко в рассказах Ваших видишь недоработанность, неясность. В „Архипе“ — там, где описан дождь, — не то стихи, не то ритмическая проза. Это — нехорошо» (Г-30, т. 15, стр. 39, 40). В статье «О том, как я учился писать» Горький, рассказывая о своем былом пристрастии к ритмической прозе, вновь вспоминал:

«Ритмической прозой я написал огромную „поэму“ „Песнь старого дуба“. В. Г. Короленко десятком слов разрушил до основания эту деревянную вещь <…> Но Короленко не вылечил меня от пристрастия к „ритмической“ прозе и, спустя еще лет пять, похвалив мой рассказ „Дед Архип“, сказал, что напрасно я сдобрил рассказ „чем-то похожим на стихи“. Я ему не поверил, но дома, просмотрев рассказ, горестно убедился, что целая страница — описание ливня в степи — написана мною именно этой проклятой „ритмической“. Она долго преследовала меня, незаметно и неуместно просачиваясь в рассказы» (там же, т. 24, стр. 489).

После выхода ДЧ_1–2 и даже Зн_1–10 критики также не обратили должного внимания на рассказ «Дед Архип и Ленька», хотя он был замечен читателями и нравился им. В 1898 г. В. А. Поссе сообщал Горькому:

«О Ваших „Очерках“ начинают уже говорить, хотя еще не было объявлений о их выходе.

Особенно нравятся „Челкаш“, „Супруги Орловы“ и „Ленька“» (Архив А. М. Горького, КГ-п-59–1-22).

Один из первых обстоятельных критических анализов рассказа был дан Н. А. Саввиным в статье «Дети в произведениях М. Горького». Критик не относит рассказ к лучшим произведениям Горького, но высоко оценивает мастерство писателя в создании образа Леньки, отмечая своеобразие маленького героя, богатство его душевного мира. «Ленька, — пишет он, — не совсем обычный детский тип, и по своим психологическим особенностям он с большим трудом найдет себе эквивалент в галерее детских портретов русской литературы» («Вестник воспитания», 1907, № 1, стр. 200). Критик отмечает жизненность и правдивость героев рассказа, порожденных «социальными условиями современной России с ее бесправием и отсутствием просвещения» (там же, стр. 201).

(Стр. 76)

Впервые напечатано в «Самарской газете», 1895, №№ 80, 86, 89 — с 16 по 27 апреля.

В Архиве А. М. Горького хранятся: 1. Печатные гранки начала рассказа для «Самарской газеты», 1895, № 80, апрель, с неавторской нумерацией «2–9» (ХПГ-46-10-1); 2. Текст Зн₁₀, правленный автором для К (ХПГ-44-11).

Печатается по тексту К со следующими исправлениями:

Стр. 76, строка 9: «в голубой мгле» вместо «в глубокой мгле» (по ПТ и Грж).

Стр. 83, строки 19–20: «под Фальчи, на самом берегу Бырлада» вместо «под Фальми, на самом берегу Бырлата» (исправление написаний).

Стр. 86, строка 34: «красноречивый и холодный» вместо «красноречивый и голодный» (по ПТ и Грж).

Стр. 88, строка 39: «поползла я» вместо «подползла я» (по ПТ).

Стр. 89, строка 31: «горячими словами» вместо «горючими словами» (по ПТ, ДЧ_1–2, Зн_1–3).

Стр. 89, строка 40: «не перестали петь» вместо «перестали петь» (по ПТ).

В рассказе «О первой любви» Горький заметил, что «Старуха Изергиль» написана им в одну ночь (Г-30, т. 15, стр. 113). В другой раз на вопрос о «примерной производительности» он ответил: «Бывали случаи, когда писал круглые сутки и больше, не вставая из-за стола. Так написаны: „Изергиль“, „Двадцать шесть и одна“» (там же, т. 26, стр. 224).

Сам автор указывал разные даты написания рассказа (1893 и 1895 г.). В издании Грж рассказ помечен 1893 годом. В рассказе «О первой любви» (1923) написание «Старухи Изергиль» отнесено также к 1893 году, на что указывает заключающая воспоминания фраза: «Это было тридцать лет тому назад» (там же, т. 15, стр. 114).

Если 1895 год обоснован тем, что в этом году рассказ был впервые опубликован, то 1893 год Горьким, видимо, указывался ошибочно, вместо 1894. Это подтверждается письмом В. Г. Короленко от 4 октября 1894 г. члену редакции газеты «Русские ведомости» М. А. Саблину, в котором сообщалось: «Дня три назад я послал в редакцию рукопись Пешкова (псевд. Максим Горький), заглавие „Старуха Изергиль“»(Г и Короленко, стр. 203). В очерке «В. Г. Короленко» Горький, рассказывая о своей встрече с Владимиром Галактионовичем, после своего возвращения в Нижний Новгород писал:

«Провожая меня, он <…> пожелал мне успеха.

— Так вы думаете — я могу писать? — спросил я.

— Конечно! — воскликнул он, несколько удивленный. — Ведь вы уже пишете, печатаетесь — чего же? Захотите посоветоваться — несите рукописи, потолкуем.

Я вышел от него в бодром настроении человека, который после жаркого дня и великой усталости выкупался в прохладной воде лесной речки. <…> Недели через две я принес Короленко рукописи сказки „О рыбаке и фее“ и рассказа „Старуха Изергиль“, только что написанного мною. В. Г. не было дома, я оставил рукописи и на другой же день получил от него записку: „Приходите вечером поговорить. Вл. Кор.“» (Г-30, т. 15, стр. 35–36).

Сам Горький не датирует это свидание. В очерке он рассказывает о встречах с Короленко, относящихся как к ноябрю 1893 г., так и к лету — осени 1894. Но приведенное воспоминание может относиться к сентябрю 1894 г. А из донесений охранного отделения, следившего за Короленко, известно, что 13 сентября 1894 г. его посетил А. Пешков (ЛЖТ₁, стр. 104). Переписка Короленко с Саблиным свидетельствует о том, что 1 или 2 октября 1894 г. Короленко уже отослал рукопись рассказа в «Русские ведомости». Известно, с каким вниманием и заботой относился Короленко к начинающему писателю — Горькому. Поэтому трудно предположить, чтобы он, получив от писателя рукопись «Старухи Изергиль» осенью 1893 г. (если принять авторскую датировку), послал ее только через год в редакцию.

Таким образом, работу над рассказом следует датировать периодом между 12 сентября и 1 октября 1894 г.

В рассказе отразились воспоминания автора о том времени, когда он, странствуя по Руси, летом 1891 г. был в Южной Бессарабии и на берегах Дуная: «Я слышал эти рассказы под Аккерманом, в Бессарабии, на морском берегу» — сказано в «Старухе Изергиль». В 1912 г. в статье, посвященной памяти Августа Стринберга, Горький писал: «Стринберг невольно сливается у меня с образом героя одной легенды, которую я слышал в юности на Дунае, — это герой и поэт Данко: чтобы осветить людям, заплутавшимся во тьме противоречий жизни, путь к свету и свободе, Данко вырвал из груди свое сердце, зажег его и пошел впереди людей» (Г, Материалы, т. I, стр. 90).

Богатый и в большинстве новый материал о возможных литературных и фольклорных источниках «Старухи Изергиль» и в частности легенд о Данко и Ларре приведен и обобщен в книге: Г. Богач. Горький и молдавский фольклор. Кишинев, 1966.

В Архиве А. М. Горького сохранились гранки набора первой главы для «Самарской газеты» (1895, № 80), содержащие следующий текст из рассказа Изергиль о Ларре, не вошедший ни в одну из печатных редакций произведения:

«Он <Ларра> говорил „Свобода!“, и это слово в его устах было остро, как нож, и горячо, как огонь.

— Так ты не хочешь ничему поклоняться? — спросил его мудрец.

— Да! я одни… Каждый должен быть одиноким, и тогда все будут велики…

— Ну, а поклонишься ли ты Тем, что создали тебя? Великим творящим Силам ты поклонишься?

— Я не знаю их. Не видал и не вижу. Они создали меня? Я не знаю. И зачем создали?

Для того, чтоб я поклонялся им, которых я не вижу? Нет, я хочу быть свободным! Я не поклонюсь ничему в жизни… ибо первый в ней я!

Тогда все замолчали и в ужасе ждали, когда те, которых он оскорбил своей дикой гордостью, покарают его. Но они молчали… Им что! Им смешна гордость человека, каждый миг жизни которого в их твердой воле. Они никогда не унизят Себя до того, чтоб наказывать тех, которых они творят каждый миг тысячами и уничтожают также легко. Может быть, то, что Они делают, только проба. Человек на ином поле сеет разные злаки, пока не узнает, которому из них лучше на нем, которое больше любит земля… Они всё знают, но могут не знать Самих Себя…

Я, хотя и увлеченный легендой, перебил старуху:

— Подожди! О каких Силах ты говоришь? Разве ты не знаешь, что бог один?

Она посмотрела на меня тусклыми глазами так строго и сказала отрывисто:

— Молчи! Зачем ты перебиваешь? Я забуду… Бог — это бог. Он ничего не делает. Он когда-то сказал Силам: „Творите!“. И Они творят с той поры. Он же в покое и не видит дел их. Но будет час, Он взглянет и, может быть, скажет: „Разрушьте! всё это не так!“ И всё станет пылью. Понял ты?

— Кто тебя научил этому? — спросил я.

— Кто? Ты глуп… Я жила, думала и говорила со многими, которые мудры и читали все книги света. Кто?.. Ты слушай и молчи…»

Возможно, что эта часть текста была исключена цензурой. Однако сам автор впоследствии не пытался восстановить ее.

После первой публикации рассказ шесть раз редактировался Горьким для различных изданий: для ДЧ₁, ДЧ₂, Зн₁, Зн₄, Грж и К. Анализ правки показывает, что Горький неустанно и последовательно совершенствовал стиль и язык произведения, устраняя длинноты, убирая излишнюю цветистость языка, добиваясь большей сжатости в характеристиках персонажей и т. п. (см. варианты).

Редактируя рассказ, Горький менял и разбивку на главы. В «Самарской газете», как и в последнем варианте, — три главы, но они больше по объему, и только первая глава начинается и заканчивается так же, как в окончательном тексте. Редактируя рассказ для ДЧ₁, Горький разбил его на четыре главы. Для ДЧ₂ автор снова уменьшил количество глав, соответственно укрупнив их: здесь три главы, так же как во всех последующих печатных вариантах, но с некоторыми перестановками текста по сравнению с окончательным.

«Старуху Изергиль» Горький относил к числу своих творческих удач. Поэтому он тяжело пережил равнодушное отношение к рассказу первой слушательницы его — О. Ю. Каминской и так вспоминал об этом в рассказе «О первой любви»:

«К моим рассказам жена относилась довольно равнодушно, но это нисколько не задевало меня до некоторой поры: я сам тогда еще не верил, что могу быть серьезным литератором, и смотрел на мою работу в газете только как на средство к жизни, хотя уже нередко испытывал приливы горячей волны какого-то странного самозабвения. Но однажды утром, когда я читал ей в ночь написанный рассказ „Старуха Изергиль“, она крепко уснула. В первую минуту это не обидело меня, я только перестал читать и задумался глядя на нее <…>

Я встал и тихонько вышел в сад, испытывая боль глубокого укола обиды, угнетенный сомнением в моих силах <…> Мне думалось, что история жизни Изергиль должна нравиться женщинам, способна возбудить в них жажду свободы, красоты. И — вот, самая близкая мне не тронута моим рассказом, — спит!

Почему? Не достаточно звучен колокол, отлитый жизнью в моей груди?» (Г-30, т. 15, стр. 113).

В августе 1899 г. Горький в письме к А. П. Чехову, выражая свое неудовлетворение повестью «Фома Гордеев», писал: «… много лишнего в этой повести. Видно, ничего не напишу я так стройно и красиво, как „Старуху Изергиль“ написал» (там же, т. 28, стр. 92).

Весной 1906 г. в Нью-Йорке Горький сказал корреспонденту газеты «Telegram», что считает «Старуху Изергиль» своим лучшим рассказом (см. Г и революция 1905 г., стр. 390; ср. Н. Н. Xодотов. Близкое — далекое. М.—Л., изд. Academia, 1932, стр. 315).

Горький охотно выступал с чтением рассказа на вечерах и заботился о его массовых изданиях. В августе 1900 г. в письме К. П. Пятницкому он писал: «Маленькими книжками, по-моему, следует издать „Изергиль“, „Хана“ и „Чудру“ в одной книжке, озаглавив ее „Сказки“. В нее же можно и „Сокола“» (Архив Г_IV, стр. 14). В 1906 г. эта мысль писателя была реализована в ДБЗ.

Когда в 1900 г. к Горькому обратилась издательница М. Малых за разрешением включить ряд его рассказов (в том число и «Старуху Изергиль») в массовую серию «Современной научно-образовательной библиотеки», Горький «с радостью дал <…> свое разрешение на издание его рассказов» (Архив А. М. Горького, МоГ-9-18-1). В своих мемуарах Малых рассказывала:

«…я поехала в Нижний Новгород, где жил в то время А. М. Горький, специально, чтобы повидаться с ним и попросить у него разрешение выпустить в первых же номерах нашей серии <…> его ярко революционные рассказы <…> „Песнь о Соколе“, „Песнь о Буревестнике“, „Макар Чудра“, „Старуха Изергиль“. Алексей Максимович <…> дал мне свое разрешение на издание его рассказов. Но тогда же говорил, что он не верит, чтобы цензура разрешила мне издать их, особенно „Песнь о Соколе“ и „Песнь о Буревестнике“. Но я уверенно заявила, что добьюсь разрешения и издам их» (Архив А. М. Горького, МоГ-9-18-1).

И действительно, в 1901 г. в серии «Современная библиотека» под № 4 был издан в Петербурге отдельным изданием рассказ «Старуха Изергиль» (цена 10 копеек). В 1903 г. было повторено это же издание под № 4а.

С тех пор «Старуха Изергиль» неоднократно издавалась отдельными изданиями, в том числе в различных сериях для массового читателя: в 1919 г. в Нижнем Новгороде в серии «Библиотека красноармейца», в 1933 — в серии «Библиотека начинающего читателя» (ГИХЛ).

В марте 1928 г. А. Н. Тихонов писал Горькому, что издательству «Федерация» хотелось бы выпустить несколько его «рассказов для детского возраста. Сюда могли бы войти: „Самовар“, легенда о Данко — горящем сердце, одна или две <из> итальянских сказок и легенда о матери и Тимур-ленго» (Архив А. М. Горького, КГ-п-77-1-2). 21 апреля 1928 г. Горький ответил Тихонову: «Для детей „Самовар“ рядом с „Данко“ и „Матерью“ — не нравится мне. Или Вы предполагаете выпустить это отдельными книжками? Тогда, кроме „Самовара“, следовало бы дать еще что-нибудь, напр<имер>, о мальчике, который удил рыбу <„Случай с Евсейкой“>» (Г Чтения, 1959, стр. 59).

Вспоминая свою беседу с первым читателем и критиком «Старухи Изергиль» Короленко по поводу сказки «О рыбаке и фее» и названного рассказа, Горький приводил следующие слова собеседника:

«„Старуха“ написана лучше, серьезнее, но — все-таки и снова — аллегория. Не доведут они вас до добра! Вы в тюрьме сидели? Ну, и еще сядете!

Он задумался, перелистывая рукопись:

— Странная какая-то вещь. Это — романтизм, а он — давно скончался. Очень сомневаюсь, что сей Лазарь достоин воскресенья. Мне кажется, вы поете не своим голосом. Реалист вы, а не романтик, реалист! В частности, там есть одно место о поляке, оно показалось мне очень личным, — нет, не так?

— Возможно.

— Ага, вот видите! Я же говорю: мы кое-что знаем о вас. Но — это недопустимо, личное — изгоняйте! Разумею — узко личное» (Г-30, т. 15, стр. 37).

Вскоре после этой беседы В. Г. Короленко, вероятно, и переслал рукопись рассказа в редакцию газеты «Русские ведомости». В уже цитированном выше письме Саблину он замечал: «Я ее читал и послал потому, что нашел вполне литературной, местами красивой <…> Просьба: посмотреть и решить ее судьбу, буде возможно не в долгом времени» (Г и Короленко, стр. 203). 22 ноября 1894 года В. Г. Короленко снова писал об этом же редакторам «Русских ведомостей» А. С. Постникову и В. М. Соболевскому (см. там же, стр. 203–204). Однако, несмотря на хлопоты Короленко, рассказ в «Русских ведомостях» так и не появился.

С 1895 до 1898 г. в печати не зарегистрировано ни одного отзыва критики о «Старухе Изергиль». Первые отклики на нее появились только в рецензиях, связанных с ДЧ₁. Н. К. Михайловский в статье «О г. Максиме Горьком и его героях», говоря о нетипичности языка большинства героев Горького, сделал в этом отношении исключение лишь для Изергиль. Он писал: «Вы понимаете, что старуха Изергиль может выражаться, например, так: „Однажды гроза грянула над лесом, и зашептали деревья глухо и грозно; и стало в лесу так темно, точно в нем собрались сразу все ночи, сколько их было на свете с той поры, как он родился“. Эта цветистая речь, эти оригинально красивые поэтические образы, может быть, и уместны в устах старухи Изергиль, ввиду ее восточного происхождения» («Русское богатство», 1898, № 9, стр. 67). В другом месте, развивая положение о том, что герои Горького, «побуждаемые жаждою свободы», предпочитают бродячую жизнь, критик сослался на образ Ларры (там же, стр. 68–69). В статье «Еще о г. Максиме Горьком и его героях» Михайловский останавливался на образе Данко, рассматривая его в свете идей Ницше (там же, № 10, стр. 79–84).

В статье «Певец протестующей тоски» В. А. Поссе писал: «Из 20 рассказов и очерков, входящих в два томика сочинений М. Горького, слабее всех, пожалуй, „Старуха Изергиль“, но посмотрите, каким чудным описанием южной бессарабской ночи начинается рассказ!» («Образование», 1898, № 11, стр. 58).

Более внимательно подошел к рассказу Ф. Д. Батюшков. В статье «В мире босяков», отнеся это произведение к группе «очерков легендарно-фантастического характера», он писал: «Иногда г. Горький весьма близок к миросозерцанию Боккачио и, например, рассказ „Старуха Изергиль“ представляется настоящей параллелью к новелле Боккачио об Алатьель (Декамерон, II, 7): такое же своеобразное, как бы непроизвольное сцепление „авентюр“…» Но, сближая Изергиль с героиней Боккачио, критик говорил и о своеобразии горьковской героини: «В одном случае Изергиль возвышается над Алатьель: в своей „последней игре“ с одним шляхтичем она доходит до героизма в любви» (Ф. Д. Батюшков. Критические очерки и заметки. СПб., 1900, стр. 163, 164).

В первых отзывах прессы образ Данко остался почти незамеченным. На героический характер Данко обратил внимание автор статьи «Современные кумиры», опубликованной в журнале «Антиквар» в 1902 г. и подписанной инициалами Н. С. В статье говорилось:

«Любопытно сопоставить две символические картины у Горького и Андреева — картины, на первый взгляд, имеющие много общего, но вместе с тем ярко характеризующие настроение обоих писателей. У Горького в рассказе „Старуха Изергиль“ символическая картина пробуждения людей, появления в них энергии и силы в стремлении к добру, благодаря геройству одного, ценою своей гибели сумевшего вдохновить людей, дать силу и огонь их дряблым сердцам и вывести их на путь свободы и добра <…> А вот подобная картина у Андреева в заключении его рассказа „Стена“. Если не здесь, на земле, то есть же где-то правда, где-то далеко в неизвестной, туманной дали, куда достичь можно лишь по трупам своих братьев, по лестнице их горя и страданий. Да и что там? — Неизвестно! Кто попадет туда? Разве один оставшийся в живых!

Какая глубокая разница! Там геройская смерть за идею одного для спасения всех, здесь грязное пассивное околевание всех; для сомнительного спасения одного!» («Антиквар. Библиографический листок», 1902, № 7, стр. 213–214).

«Старуха Изергиль» пользовалась и продолжает пользоваться большой любовью читателей. П. А. Заломов свидетельствовал о том, как этот рассказ, наряду с «Песней о Буревестнике», помогал в революционной борьбе (П. Заломов. Воспоминания. «Ленинская смена». <Горький>, 1938, № 102, 28 марта). Об этом же вспоминал и Ф. В. Гладков: «Мы, идущие в массы и работавшие над собой, воспитывались на Вас, — писал он Горькому в 1927 г. — Те времена были связаны с Вашим именем. Не только интеллигенция, но и широчайшие массы жили Вашими образами. Это было неудержимое стремление живых сил к действию, к борьбе, к подвигу, к героизму <…> Страдания „Трех сестер“ и „Самгиных“ нас не трогали: мы жили страданиями Данко. Недаром эти буйные образы созданы Вами в те времена. Вы горели огнем своей эпохи» (Лит Насл, т. 70, стр. 98).

В Архиве А. М. Горького хранится много читательских отзывов. В них выражено восхищение героями, зовущими на благородный подвиг во имя счастья людей. Вот, например, один из характерных отзывов. В письме Горькому от 21 марта 1928 г. поэт С. А. Обрадович рассказывает о своем тяжелом детстве и о том, как однажды в минуту отчаяния он пришел даже к мысли покончить жизнь самоубийством. Но, заметив на чердаке книги, взял одну из них и стал читать: «… читал до темноты, а когда вышел, помню — мир был так тих, необычайно нов, красив, и люди были <…> хороши и сильны. И мне хотелось жить. Читал я тогда Вашу „Мальву“ и „Старуху Изергиль“» (Архив А. М. Горького, КГ-п-54–14).

Сюжет «Старухи Изергиль» рано стал привлекать внимание музыкантов. В 1902 г. в газете «Нижегородский листок» появилась следующая заметка: «Композитор К. пишет музыкальную драму на сюжет известного рассказа Максима Горького „Старуха Изергиль“. Так как действие этого рассказа происходит в Бессарабии, то композитор выехал в м. Редину, Бессарабской губернии, с целью записать на месте молдавские народные мотивы» («Нижегородский листок», 1902, № 229, 22 августа).

С т р. 76. Я слышал эти рассказы под Аккерманом… — Горький работал под Аккерманом летом 1891 г. (ЛЖТ₁, стр. 80).

С т р. 83. …гуцулы шайкой ходили по тем местам… — Г. Богач, автор книги «Горький и молдавский фольклор» (стр. 129–130), по поводу употребления слова «гуцул» в рассказе «Старуха Изергиль», пишет: «В низовьях пограничной реки между Россией и Румынией, в низовьях Прута, „шайки“ гуцулов, австрийских подданных, никогда не водились! Корни этого „недоразумения“ следует искать в явном непонимании Горьким речи своей собеседницы (собеседника или „переводчика“). Последние рассказывали ему, безусловно, о шайках гайдуков, о разбойниках. По-молдавски разбойники называются хоций (единственное число хоц, с определенным артиклем — хо́цул). В молдавском произношении начальное х — произносится h (заднеязычным), то есть точно так же, как и начальный звук в украинском слове гуцу́л <…> Именно это новое для него молдавское слово, услышанное в живом произношении молдаванина, Горький воспринял как известное ему этническое наименование. Причина — случайная созвучность».

С т р. 87. …бунтовать с вами, русскими. — Видимо, речь идет о «холерных» бунтах 1831 г. См. Н. М. Дружинин. Государственные крестьяне и реформа П. Д. Киселева. М.—Л.,1946, т. I, стр. 196–200.

С т р. 87. …саблями турок, с которыми он незадолго перед тем воевал за греков. — Вероятно, имеется в виду война 1828 г. за освобождение Греции.

С т р. 87. А зачем вы ходили бить мадьяр? — Речь, по-видимому, идет о венгерской революции 1848 г.

С т р. 88. …ушел он биться с вами, русскими… — Видимо, подразумевается известное восстание в Польше в 1863 г.

(Стр. 97)

Впервые, с подзаголовком «Эпизод», напечатано в журнале «Русская мысль», 1895, № 9, стр. 119–144.

В Архиве А. М. Горького хранится текст рассказа Зн₁₀ с авторской правкой для К (ХПГ-44-11).

Печатается по тексту К со следующими исправлениями:

Стр. 109, строка 21: «свободно и легко» вместо «свободно, легко» (по всем предыдущим источникам).

Стр. 110, строки 21–22: «брови всползли» вместо «брови всползали» (по Пр Зн).

Стр. 114, строка 41: «голубом полумраке» вместо «глубоком полумраке» (по ПТ и ДЧ_1–2).

Стр. 115, строка 1: «страшное» вместо «стройное» (по смыслу).

Стр. 119, строка 7: «с закрытыми глазами» вместо «с раскрытыми глазами» (по ПТ, ДЧ_1–2, Зн_1–3).

Стр. 120, строка 22: «странно расширясь» вместо «странно расширяясь» (по тем же источникам).

Стр. 121, строка 17: «Д-да, знаете…» вместо «Да-да, знаете…» (по тем же источникам).

Рассказ написан в Нижнем Новгороде в 1894 г. Замысел рассказа относится к самому началу 1892 г., а события, изображенные в нем, происходили с 10 декабря 1891 г. по 8 января 1892 г. Именно в это время Горький дежурил у постели психически больного Гола (Григола Алексеевича) Читадзе (ок. 1863–1892), своего тифлисского знакомого.

С Гола Читадзе Горький познакомился в Тифлисе через М. Я. Началова. Талантливый юноша, «возмечтавший искоренить зло на земле», был исключен из Тифлисской духовной семинарии в 1885 г. («Бакинские известия», 1903, № 13, 16 января). За ним был установлен полицейский надзор. Читадзе безуспешно пытался поступить в Петербургский университет. После этого он пешком отправился в Томский университет, но и там не был принят. Вернувшись на родину, в Тифлис, Читадзе, по сведениям полиции, «собирал вокруг себя кружки воспитанников разных учебных заведений» и возглавил кружок народовольцев (Б. Пирадов. У истоков творчества М. Горького. Тбилиси, 1957, стр. 36). В декабре 1891 г. он тяжело заболел: нервное переутомление и материальные лишения вызвали психическое расстройство. Друзья организовали постоянное дежурство на квартире Читадзе, так как живший с ним младший брат-гимназист не мог справиться с больным.

Читадзе жил на Баронской улице, дом 2. Здесь после 10 декабря 1891 г. появился Максим Горький.

В воспоминаниях А. М. Калюжного есть следующее свидетельство: «Алексей Максимович писал „Ошибку“ в комнате Читадзе, в часы мучительного дежурства у постели больного. Мне рассказывали, как Горький подряд несколько дней ухаживал за Читадзе и тут же быстро заносил на листки бумаги свои впечатления» (Архив А. М. Горького, МоГ-5-9-1). Другой тифлисский друг Горького С. А. Вартаньянц, познакомившись с писателем около постели Читадзе, тоже сообщает, что Алексей Максимович во время дежурства «что-то записывал себе в тетрадь». Скорее всего это были записи речей Читадзе, в которых тот развивал утопические идеи. Вартаньянц пишет: «В минуты просветления этот интеллигентный больной с жаром, с увлечением развивал целую теорию о спасении людей и их обновлении; в эти минуты он совершенно преображался и превращался в вдохновенного пророка; его поэтическое настроение передавалось окружающим; на время мы забывали, что с нами говорит сумасшедший…» («Бакинские известия», 1903, № 13, 16 января). Это же подтверждает в своих воспоминаниях Н. Кара-Мурза. Он пишет: «Мне приходилось дежурить с Алексеем Максимовичем, и за это время мы сблизились. По ночам, когда нам удавалось успокоить и усыпить больного Читадзе, Алексей Максимович садился за стол и при тусклом свете лампочки писал карандашом в толстой тетради своей долгие часы…» (Архив А. М. Горького, МоГ-5-6-1; см. также Н. Кара-Мурза. Кавказские воспоминания о М. Горьком. «Новое обозрение», 1903, № 6559, 7 ноября).

Сохранилось несколько свидетельств самого Горького. 28 ноября 1926 г. он сообщил И. Б. Галанту: «А сумасшедший, которого я действительно знал и с которым маялся, — это герой моего рассказа „Ошибка“ — Гиго Читадзе» (Архив А. М. Горького, ПГ-рл-10-3-14); («Гиго» вместо «Гола» — ошибочно).

Горький писал И. А. Груздеву:

«Гиго Читадзе, сын крестьянина, один из первых пропагандистов марксизма среди тифлисской молодежи и рабочих. Был весьма популярен именно среди рабочих, имел знакомства с революционерами-народовольцами, осужденными по процессу 50-ти.

От усиленной работы, занятий и голода сошел с ума — mania grandiosa. В течение трех недель его не принимали в больницу; сначала около него поочередно дежурили товарищи, потом они разбежались, утомленные, испуганные припадками его безумия, избитые им. Мне пришлось провести один на один с ним девять дней, — это было очень страшно.

Несколько раз он пытался убить меня. Он намазывал грудь себе ваксой, чистил ее щеткой, говорил, что у него горит сердце, и гасил его, прикладывая на грудь тряпку, смоченную в помойном ведре. Однажды чуть не убил квартирную хозяйку, женщину с бородой, другой раз сбросил с лестницы полицейского. Схватил в припадке безумия одного старика рабочего за щеки и содрал с них кожу, — старик глазом не моргнул, а Читадзе кричал мне: „Видишь, как любит меня народ мой?!“

Несколько раз мне приходилось связывать его, тогда он, с хитростью безумного, начинал плакать, жаловаться, что ему больно; я подходил развязать его — он плевал мне в лицо и хохотал, если удавалось попасть.

Он был очень силен; чтобы ослабить его, я дал ему лошадиный прием глауберовой соли, что облегчило мое положение.

Наконец его все-таки приняли в больницу. Когда он вошел в общий зал и увидел там князя Абашидзе, тоже больного душевно, он ударил его по лицу, крикнув: „Это за моего отца!“ Абашидзе убил отца Читадзе, который был его крепостным, когда Гиго было только пять лет.

Через три дня Гиго Читадзе служители больницы сбросили с лестницы, осколком ребра ему поранило сердце, и он умер. Его торжественно хоронили, было много молодежи и рабочих…» (Г и его время, стр. 674–675).

Таковы реальные факты, лежащие в основе рассказа «Ошибка». Прототипом Кравцова является Гола Читадзе. Образ Ярославцева сложнее. Можно предположить, что частично он «списан» с Вартаньянца (Вартанова), частично — с телеграфиста И. В. Ярославцева, работавшего на станции Крутая, который в 1889 г. вместе с Горьким учился в одном кружке самообразования. В образе Ярославцева отразились и некоторые черты самого писателя. Весной 1891 г. Горький, по его признанию, сам находился «в очень тяжелом нравственном состоянии, которое родилось на почве его одиночества и полной неприспособленности к культурным людям, понятиям и порядкам…» (Протокол допроса, снятого в мае 1898 г. — сб. Рев путь Г, стр. 33).

Героям «Ошибки» присущи донкихотские черты, роднящие их с Чижом, Соколом, Данко, с Иегудиилом Хламидой. Мечты их о спасении людей, о светлом будущем не имеют опоры в настоящем. Но и Кравцов и Ярославцев мечтают о героической миссии. «Безумец» Кравцов охвачен порывом к свободе, творчеству и красоте. Впоследствии Горький писал в статье «О „праве на погоду“»: «Безумными всегда назывались идеи, которые вели человечество к развитию его разума. Безумными называются идеи, для практического осуществления которых не хватает силы воли и смелости разума» (Г-30, т. 26, стр. 240).

В рассказе «Ошибка» есть намеки на теории утопического социализма, заметна полемика со статьей Д. И. Писарева «Реалисты». Горький противопоставляет «статистику совести» чистой статистике, которую восхвалял Писарев. Рассуждения Кравцова о «будке спасения» как ячейке освободительной борьбы тоже имеют под собой реальную основу. Горький имеет в виду тифлисскую «коммуну» 1891–1892 гг. на Красногорской улице.

Изображение больного человека, страдающего манией величия, дается в «Ошибке» не натуралистически. Оно помогает писателю поставить вопросы о назначении человека, о смысле жизни, о будущем человечества. Психиатрия, таким образом, является лишь рамкой для социальной идеи рассказа. Название рассказа символично. «Ошибка» жизни в том, что она устроена неправильно. «Ведь так у вас все сумасшедшие, — восклицает в рассказе Ярославцев, — все, кто хочет счастья другим и кто простирает руки помощи, кто горячо жалеет и много любит бедных, загнанных жизнью и затравленных друг другом людей!»

В начале 1895 г. Горький через В. Г. Короленко отправил «Ошибку» в «Русское богатство». В марте того же года, не получив ответа из редакции, он спрашивал у Короленко: «А „Ошибка“ моя? Вы уже отправили ее?» (Г и Короленко, стр. 27). Короленко сообщил 22 марта 1895 г.: «Ваш рассказ „Ошибка“ отослан в редакцию, но ответа я еще не получил. Извещу, как только получится» (там же, стр. 30).

В начале апреля 1895 г. редакция журнала возвратила автору рукопись, а 12 или 13 апреля он писал Короленко:

«Мне кажется, что меня обидели, и я хочу пожаловаться Вам.

Сегодня получил из „Русского богатства“ „Ошибку“.

Никаких объяснений, и, судя по отметкам карандашом на полях рукописи, — она не прочитана и на треть. Очевидно, тот, кто ее читал, обладает очень тонким литературным чутьем, если с нескольких страниц признал полную негодность рукописи к печати.

Я не верю в справедливость этого приговора, памятуя Ваш отзыв об „Ошибке“ и будучи сам убежден в ее порядочности.

Мне кажется, это — недоразумение.

Вы не можете себе представить, как меня задел и огорчил этот отказ в такой суровой форме.

Неужели рукопись не заслуживает даже и пары слов в объяснение ее недостатков или негодности?» (там же, стр. 31).

Короленко ответил 15 апреля 1895 г.: «Желание Ваше исполняю, то есть пишу вместе с сим И. К. Михайловскому, с просьбой сказать несколько слов о рассказе „Ошибка“ и о причинах отказа. Должен сказать Вам, или, вернее, повторить (так как я говорил об этом и раньше), что, по-моему, рассказ написан сильно, но отказ редакции „Русского богатства“ меня не удивляет в такой степени, как Вас. Я ведь и боялся такого исхода ввиду некоторой „мучительности“ рассказа, недостаточно, так сказать, мотивированной, до известной степени бесцельной. Если Вы припомните, — я это Вам и говорил, когда мы шли по нашей площади. Я этого, конечно, не писал в редакцию, тем более что я все-таки бы рассказ напечатал. Но, зная взгляды Н. К. Михайловского в этой области, я боялся, что эта сторона Вашего произведения может помешать. Думаю, что он читал весь рассказ, и опасаюсь, что это Вы видели на полях мои пометки, так как я принимался за рассказ в два приема: раз с карандашом, другой — без карандаша, в постели. Во всяком случае, попрошу отзыва» (там же, стр. 32).

Одновременно Короленко написал письмо Михайловскому: «Пишет мне слезно наш А. М. Пешков, которого рассказ „Челкаш“ уже принят. Он посылал „Море“ — неудачно; потом я послал его р<ассказ> „Ошибку“. На днях он ее получил обратно и огорчен очень сильно. Я пишу ему по этому поводу свое мнение (гипотетическое) о причинах отказа, <так> как я сию „Ошибку“ читал. Но его особенно ушибло то, что ему отослали без ответа <…> „Ошибку“ я все-таки послал, — потому что она обличает дарование и написана на исключит<ельную> тему хотя, но сильно. Итак — два-три словечка» (там же, стр. 204–205).

Объясняя Горькому «гипотетическую» причину отказа, Короленко писал об идейно-эстетических взглядах Михайловского:

«Если Вы читали Михайловского „Мучительный талант“ (о Достоевском), то знаете, что он даже Достоевскому не мог простить „мучительности“ его образов, не всегда оправдываемой логической и психологической необходимостью. У Вас есть в данном рассказе тот же элемент. Вы берете человека, начинающего сходить с ума, и помещаете его с человеком уже сумасшедшим. Коллизия, отсюда вытекающая, представляется совершенно исключительной, поучение непропорционально мучительности урока, а образы и действие — толпятся в таком ужасном психологическом закоулке, в который не всякий решится заглянуть, потому что это какой-то тупик, а не широкая дорога. „Будка спасения“ немного отзывается натяжкой и не входит как необходимое звено в психоз (именно „будка“), а всё в целом напоминает „Алый цветок“ Гаршина, где эта форма настроения нарисована с необыкновенной рельефностию и силой. Всё это я в такой подробности пишу потому, что в моем устном отзыве Вы, по-видимому, не обратили внимания на эту сторону моих замечаний и, во-вторых, затем, чтобы объяснить (как я ее понимаю) причину неудачи. Она вытекает из взглядов Михайловского на задачи искусства и не может быть поставлена ему в вину. Затем, конечно, повторю и теперь, что рассказ написан сильно и выдержан лучше многих других Ваших рассказов. Думаю, что его примут, так как все-таки свою исключительную тему он развивает отчетливо и правдиво (в общем)» (там же, стр. 32–33).

Вскоре Короленко получил ответ от Михайловского и сообщил о нем Горькому 23 апреля 1895 г.: «В общем — его отзыв приблизительно совпадает с тем, что я уже Вам писал. Рассказ кажется ему бесцельным, а психология двух сумасшедших произвольной <…> „Автор несомненно талантлив, — пишет Михайловский, — сила есть, но в пустом пространстве размахивать руками, хотя бы и сильными — нет смысла“. Он выражает желание, чтобы Вы избавились от некоторой искусственности, растянутости и „признаков декадентства“ (как в „Море“ и „Ошибке“). Таков ответ Михайловского, — он всегда несколько резок, но в нем много правды» (там же, стр. 34–35).

Горький послал рассказ в другой столичный журнал — «Русская мысль». А. А. Богодуров вспоминал: «В 1895 г. рассказ Горького „Ошибка“ при содействии А. И. Ланина был помещен в журнале „Русская мысль“ В. Лаврова» (Архив А. М. Горького, МоГ-2-1-1). Видимо, помогал напечатать рассказ и Короленко. 7–10 июля 1895 г. Горький, обращаясь к Короленко, писал: «…не спросите ли Вы „Русскую мысль“ — пойдет моя „Ошибка“ или нет? Спросите, если запомните об этом» (Г и Короленко, стр.45).

При подготовке рассказа для ДЧ₁ и ДЧ₂ Горький внес в текст несколько изменений. Значительной правке и сокращениям рассказ подвергся при подготовке Зн₄, что отчасти было связано с критикой рассказа Михайловским и М. А. Протопоповым (см. варианты и ниже — стр. 535–536 — замечания Михайловского). Опуская, в частности, пространные описания друзей Ярославцева, Горький ограничил круг действия двумя характерами, сделав повествование более напряженным и динамичным.

Рассказ «Ошибка» был сразу же замечен критикой. В статье «Литературные заметки» М. Полтавский (М. И. Дубинский) писал: «Не могу не воспользоваться случаем, чтобы порекомендовать читателю прекрасный рассказ г. Горького, глубокий по мысли и удачный по исполнению» («Биржевые ведомости», 1895, № 322, 23 ноября). Критик «Литературного обозрения» утверждал, что «Ошибка» является подражанием «Палате № 6» Чехова: «Стремление доставить благо людям, печаль при виде общественной безурядицы послужили исходными пунктами помешательства в рассказах и у Чехова и у Горького» («Литературное обозрение», 1895, № 42, стр. 1134). О связи горьковского рассказа с «Палатой № 6» Чехова писал также Р. И. Сементковский в статье «Что нового в литературе?» («Нива», литературное приложение, 1895, № 11, стр. 562).

Социальный подтекст рассказа попытался раскрыть М. Оликов в статье «Выбитые из колеи». Однако, сведя содержание «Ошибки» к изображению «выбитых из колеи», он утверждал, что писатель будто бы «жалеет людей, но не любит их», как «Шопенгауэр выводил обязательность сострадания к ближним из чувства презрения к ним» («Русский листок», 1898, № 252, 11 сентября).

Резко отозвался о рассказе А. М. Скабичевский, поместивший рецензию в «Новостях и биржевой газете» (1895, № 274, 5 октября). Упоминая о ней, Горький писал жене 21 мая 1896 г.: «Скабичевский — это известный критик, ругавший меня за „Ошибку“ в „Новостях“…» (Архив Г_V, стр. 19).

Михайловский, отдав должное таланту молодого автора, писал: «Его талантливость, наблюдательность и оригинальность не подлежат сомнению. Но всё это может в будущем и расцвесть пышным цветком, и если не иссякнуть, то затеряться в погоне за психологическими тонкостями, в своего рода психологической гастрономии, презирающей здоровое и питательное и ищущей острого, пряного, редкого и исключительного» («Русское богатство», 1898, № 10, стр. 89). Одна фраза Ярославцева («Декаденты — тонкие люди. Тонкие и острые, как иглы, они глубоко вонзаются в неизвестное») дала Михайловскому повод обвинить Горького в декадентстве и вычурности. Рассуждая о «правде» героев Горького, Михайловский заметил, что Ярославцеву и Кравцову «приписаны мысли и настроения, общие всем босякам г. Горького». «Идея, занимающая автора, не сливается в одно органическое целое с его наблюдениями, автор ее подсовывает своим действующим лицам» (там же, стр. 89, 92).

Главную атаку на Горького Михайловский ведет, ложно толкуя «уравнение» Ярославцева: «сильно — морально и хорошо». С таким подзаголовком появился позднейший отклик критика на рассказ «Ошибка». Михайловский упрекнул Горького в слепом подражании Ницше, хотя и назвал его самородком-ницшеанцем. Одурманенные Ницше люди, по мнению Михайловского, «в действительности просто заменяют добро силой и зло слабостью» («Русское богатство», 1903, № 4, стр. 79). Михайловский заметил, что указанных им слов Ярославцева, на которых он строил всю свою концепцию, нет в четвертом издании «Знания» (1903). Тем не менее он, чтобы не отказываться от своей концепции, сделал парадоксальный ход, заявив, что уравнение «сильно — морально и хорошо» принадлежит самому Горькому. Вместе с тем он писал: «Подобные выкидки свидетельствуют, мне кажется, о совершающемся в г. Горьком переломе. Устранение уравнения „сильно — морально и хорошо“ особенно тем интересно, что ведь это говорит человек накануне сумасшествия, которому, следовательно, можно было бы предоставить свободу говорить разные несообразности. Очевидно, уравнение представляло хотя отчасти собственную мысль автора, от которой он ныне отказался» (там же).

Для подобного вывода нет никаких оснований. В рассказе Кравцов говорит, что «из жизни изгнали весь романтизм». «Причина современного шатания мысли — в оскудении идеализма», — заявляет он. Говоря об идеализме, Кравцов имеет в виду духовные запросы общества. Суть его рассуждений можно понять глубже, если учесть, что в статье «Поль Верлен и декаденты» (1896) Горький писал: «…создалась атмосфера душная и сырая, в которой, однако, очень хорошо дышалось Полю Астье и всем людям его типа, исповедовавшим прямолинейный материализм и относившимся скептически ко всему, что было идеально и призывало к переустройству жизни в смысле приближения к истине и справедливости в отношениях человека к человеку.

Создалась атмосфера преклонения пред действительностью и фактом, жизнь стала бедна духом и темна умом…» (Г-30, т. 23, стр. 127).

Комментируя рассуждения Кравцова, Д. Н. Овсянико-Куликовский нашел их типичными «для эпохи 80-х—90-х годов, когда старые догмы интеллигентской мысли разрушались, а новые еще были предметом споров, и когда „демонизм“, символизм, декадентство, ницшеанство ударили по расшатанным или некрепким мозгам „с неведомою силою“. „Ненормальности“ вроде тех, какие мы видим у Кравцова, объявились тогда в большом количестве…» («Вестник воспитания», 1911, № 6, стр. 5). Кравцов говорит о том, что давно наболело в интеллигентских сердцах и умах, ждет Моисея, «который освободит многострадальную русскую интеллигенцию от египетского рабства русской жизни» (там же, стр. 9). Образ Ярославцева типичен для посетителя интеллигентских кружков, отторгнутых от жизни, проводящих время в бесплодной трате умственной и нравственной энергии. Столкнувшись с кружками интеллигентов, Горький, по мнению критика, свежими глазами увидел их «ненормальность»: «невольно приходила в голову мысль, что стоит только представить себе эти специфически интеллигентские мысли и чувства в несколько утрированном виде, и выйдет картина настоящей психопатии, от которой уже недалеко и до „Бедлама“»(там же, стр. 7).

Прочитав статью Овсянико-Куликовского, Горький написал ему письмо (16 декабря 1911 г.), где назвал меткой характеристику «таинственного свойства русской души, которым у нас принято хвастаться…» (Г, Материалы, т. III, стр. 135).

Близкий к марксистам М. М. Филиппов в статье о Горьком решительно возражал Михайловскому, обвинившему Горького в «декадентстве». Анализируя рассказ «Ошибка», он пришел к выводу, что Михайловский тенденциозен, когда «всюду выслеживает черты тумана и „вычурности“ у Горького» («Научное обозрение», 1901, № 6, стр. 132).

Критик-марксист А. А. Дивильковский увидел в рассказе «Ошибка» картину «бегства слабой души в оазисы фантазии, но фантазии решительно больной» («Правда», М., 1905, март, стр. 91).

С т р. 111. …как Моисей из Египта… — По библейскому преданию, пророк Моисей вывел евреев из египетского рабства и сделал их свободными.

С т р. 111. …из кастальского источника свободы… — Источник в Дельфах у горы Парнас, посвященный богу Аполлону; его водам приписывали способность вызывать поэтическое вдохновение и мысли о свободе.

С т р. 111. …вы, как египтяне, погонитесь за нами и исчезнете… — По библейскому преданию, египетский фараон бросился с войском в погоню за евреями, узнав, что Моисей увел их из Египта. Он нагнал их на берегу моря, но бог, помогая евреям спастись от погони, осушил дно моря, и они прошли по нему, как по суше. Египтяне бросились за ними. Однако, когда они были на середине пути, море снова вернулось в свои берега и потопило их.

С т р. 111. Августин Аврелий Блаженный (354–430) — епископ католической церкви. Из его сочинений наиболее известны «Исповедь» и «О граде божьем».

С т р. 111. Златоуст Иоанн (ок. 347–407) — церковный проповедник и писатель.

С т р. 117. Юлиан Апостат — Отступник (ум. 363) — римский император.

С т р. 117. Иаков — апостол, которому принадлежит «Соборное послание».

С т р. 117. Паскаль Блез (1623–1662) — знаменитый французский математик, физик, философ. Главный философский труд Паскаля — «Мысли» — о взаимоотношении сердца и разума, науки и веры.

(Стр. 123)

Впервые, с подзаголовком «Очерк», напечатано в «Самарской газете», 1894, №№ 254, 257, 258, 264, 265, 267 — с 11 по 31 декабря.

В Архиве А. М. Горького хранится текст Зн₁₀ со значительной правкой, сделанной автором для К (ХПГ-44-11).

Печатается по тексту К со следующими исправлениями:

Стр. 126, строка 29: «судить кназя» вместо «судить кназей» (по ПТ, ДЧ₁, Зн_1–9).

Стр. 131, строки 12–13: «Я знал одного человэка, грузына» вместо «Я знал одного человэка» (по ПТ, ДЧ₁, Зн_1–10).

Стр. 132, строка 15: «какой тебэ» вместо «какай тебэ» (по Пр Зн).

Стр. 135, строка 13: «Волны пролива» вместо «Волны прилива» (по ПТ, ДЧ₁, Зн_1–9).

Стр. 145, строки 39–40: «ритмичными ударами» вместо «ритмическими ударами» (по тем же источникам).

Стр. 148, строка 2: «В голубом блеске» вместо «В глубоком блеске» (по тем же источникам).

Стр. 150, строка 28: «краденую кисею» вместо «красную кисею» (по ПТ).

Стр. 152, строка 9: «Шакро насвистывает» вместо «Шакро насвистывал» (по ПТ, ДЧ₁, Зн_1–9).

Рассказ написан в 1894 г. в Нижнем Новгороде, где Горький поселился после возвращения из Тифлиса. Это — второй рассказ Горького, напечатанный в «Самарской газете». Сам писатель запамятовал время написания и публикации и датировал его 1896 г. Эту дату он назвал в письме к Д. Д. Протопопову (начало 1900 г.). Эта же дата стояла во всех публикациях рассказа в издании «Знания». Ее проставил сам Горький и под текстом, выправленным для К (Архив А. М. Горького, ХПГ-44-11).

В воспоминаниях О. Ф. Ивиной-Лошаковой рассказывается, как, где и когда был написан «Мой спутник». Однажды «за чайным столом» Горький вспоминал о своем путешествии в Тифлис, а «потом стал рассказывать, какой уже ближе к Тифлису попался ему спутник». По настоянию О. Ю. Каминской «Горький тотчас записал этот рассказ почти дословно» (Архив А. М. Горького, МоГ-5-2-2).

Нижегородский знакомый Горького Ф. В. Смирнов в своих мемуарных записях также упоминает о «Моем спутнике», высказав предположение, что до «Самарской газеты» автор пытался напечатать его в «Русских ведомостях». «Как-то вечером, — рассказывает Смирнов, — я сидел у Пешкова и переписывал ему набело для отсылки в редакцию рукопись нового рассказа <…> „Мой спутник“, который Алексей Максимович отослал, кажется, в „Русские ведомости“ и который не был там напечатан» (Архив А. М. Горького, МоГ-12-39).

«Мой спутник» носит автобиографический характер. В апреле 1891 г., «почувствовав себя не на своем месте среди интеллигенции», будущий писатель отправился из Нижнего Новгорода в странствие по Руси. Отдельные эпизоды этого путешествия запечатлены в рассказах «Макар Чудра», «Емельян Пиляй», «Два босяка», «На соли», «Вывод», «Старуха Изергиль». Из Бессарабии — через Аккерман, Одессу, Николаев, Херсон, Перекоп, Симферополь, Ялту, Феодосию, Керчь, Тамань, Черноморье, Кубань, Терскую область — по Военно-Грузинской дороге Горький пришел в ноябре 1891 г. в Тифлис. Путь из Одессы до Тифлиса он прошел с неким Цулукидзе, который и послужил прототипом князя Шакро в рассказе «Мой спутник».

Старый друг писателя А. М. Калюжный вспоминал: «О спутнике своем, с которым прошел путь от Одессы до Тифлиса, Пешков подробно не рассказывал, это не занимало его. Мысль передать дорожные впечатления в рассказе „Мой спутник“, видимо, созрела позднее. Про эпизод с полицейским участком, где его приняли за бродягу <этот эпизод сохранился только в первой публикации>, рассказывал охотнее» (Архив А. М. Горького, МоГ-5-9-1).

В воспоминаниях Н. Кара-Мурзы читаем: «В рассказах „Спутник“ и „Ошибка“ он воспроизводит свои переживания в Тифлисе» (там же, МоГ-5-6-1). Об этом же вспоминает И. А. Каспэ, передавая слова Горького, который отметил, что «этот приключенческий рассказ взят им из действительной его жизни» (там же, МоГ-6-17-1).

В письме к В. Ф. Боцяновскому (сентябрь 1900 г.) Горький писал: «Если Вас интересуют данные биографического характера — Вы можете почерпнуть их в таких рассказах, как „Мой спутник“, „Однажды осенью“, „Дело с застежками“ и т. д.» (Г-30, т. 28, стр. 129). О том, что в «Моем спутнике» запечатлено одно из его «бесчисленных приключений», Горький писал И. Е. Репину еще в 1899 г. (там же, стр. 101). Об этом же говорит его сообщение И. А. Груздеву (Архив Г_XI, стр. 108).

Драгоценным свидетельством является письмо Горького К. П. Пятницкому от 26 октября 1903 г.:

«Посылаю очень интересный документ, полученный мною сегодня, 26-го октября, в день одиннадцатой годовщины моего писательства.

Пишет — Шакро, „Мой спутник“. Сохраните это письмо — оно всё же подтверждает тот факт, что я не очень много вру» (Г-30, т. 28, стр. 292).

История письма, о котором говорит Горький, любопытна. В конце 1903 г. газета «Цнобис пурцели» («Вестник знания») напечатала в своем приложении грузинский перевод рассказа Горького «Мой спутник». Вскоре в редакцию явился «настоящий спутник» Горького, служивший кондуктором на Закавказской железной дороге. Подтвердив в основном правильность описанных событий в рассказе, он пытался реабилитировать себя в некоторых неблаговидных поступках. Его объяснения были опубликованы в той же газете 24 октября 1903 г. за подписью «С-дзе» (настоящая его фамилия Цулукидзе). 30 октября тифлисская газета «Новое обозрение», выходившая на русском языке, перепечатала материал «С-дзе» в фельетоне «Спутник Максима Горького». В фельетоне сообщалось, что «С-дзе» показалось обидным «то обстоятельство, что писатель Максим Горький, воспользовавшись обстоятельствами их путешествия как сюжетом для своего рассказа, нашел нужным отступить от истины и притом в сторону отрицательной обрисовки личности своего спутника. Как это Алексей Пешков мог позволить Максиму Горькому превратить своего товарища по тяжелому путешествию в существо бессердечное, наглое, несправедливое, жадное и неблагородное, каковым является в рассказе этот Шакро Птадзе?» И особенно показалось ему обидным обвинение в нарушении торжественного обещания заботиться о своем верном и внимательном друге, приютить его в Тифлисе («Новое обозрение», 1903, № 6551, 30 октября).

Письмо С-дзе было полностью перепечатано также в «Одесском листке» и заканчивалось так:

«На другой день направились в Тифлис: было еще рано, когда с Вэра спустились к Тифлису. Стыдно было мне в таком виде проходить по Тифлису: могли встретиться знакомые.

Подождали до вечера. Перешли через Вэрийский мост и направились к вокзалу. Здесь в железнодорожных мастерских служил мой дальний родственник слесарем. Направились к нему. Сначала меня не узнал: я и Пешков похожи были на настоящих чертей; давно мы не стриглись, да и лохмотья наши слишком истрепались.

Наконец меня узнали, и нас хорошо приняли: накормили и дали платье мне и Пешкову, — даже отправили нас в баню» («Одесский листок», 1903, № 282, 2 ноября).

Об этом «интересном документе» Горький и писал Пятницкому. Сопоставление объяснений С-дзе с рассказом Горького позволяет глубже раскрыть творческий замысел «Моего спутника», характер обобщений, принципы типизации не только в этом произведении, но и вообще в раннем творчестве Горького. Сам писатель настойчиво подчеркивал обобщающее значение образа Шакро. В 20-х годах он писал К. Чуковскому: «Князь Шакро — мой, ваш, наш спутник. Я не идеолог его, а враг» («Молодая гвардия», 1938, № 6, стр. 55).

Горький испытывал колебания относительно этого рассказа при включении его в собрание своих сочинений. В письме С. П. Дороватовскому от 12 февраля 1899 г. он спрашивал: «Что Вы скажете о „Моем спутнике“ — годится это? Я очень прошу Вас решить вопрос о III томе с Владимиром <Поссе>, он гораздо лучше, чем я, может посоветовать Вам что-нибудь» (Г-30, т. 28, стр. 62). В мае того же года он писал своему издателю: «„Мой спутник“ — забраковали Вы? Ничего не имею против» (там же, стр. 79). Но в конце концов было все-таки решено включить рассказ в третий том «Очерков и рассказов» (там же, стр. 81).

После первой газетной публикации Горький неоднократно правил и редактировал «Мой спутник», усиливая идейное звучание, шлифуя стиль и язык рассказа (см. варианты).

В Архиве А. М. Горького хранится следующая запись писателя о рассказе «Мой спутник», датированная 1919 годом: «[Этот рассказ был написан двадцать три года назад.] Много пережил я с той поры. И множество спутников, подобных Шакро, прошло рядом со мною по различным путям, сбивая меня иногда с моей [прямой] дороги. Я не жалуюсь на них, не осуждаю себя. Но каждый раз, когда на шею мне садился тот или иной человек, которого надо было куда-то вынести, я нес его, насколько хватало сил и охоты, нес [и] вспоминал Шакро — первого спутника моего — и повторял про себя старую думу о нем:

„Это — спутник мой. Я могу его бросить, но мне не уйти от него, ибо имя ему — легион. Это спутник всей жизни, он до гроба пойдет со мной…“» (Архив А. М. Горького, ХПГ-38-9-1).

Первые отклики на рассказ «Мой спутник», как и на большинство ранних произведений Горького, появились в печати после издания «Очерков и рассказов». Л. В. Средин в связи с выходом в свет III тома ДЧ писал автору 23 декабря 1899 г. из Ялты: «Пишите, как писали до сих пор в лучших своих вещах, и всё будет хорошо и полезно, и нужно. Но, ради Христа, не сбивайтесь на поучение <…> Из книжки очень одобрили „Спутника“ и „Дружков“, хорош и „Проходимец“…» (Архив А. М. Горького, КГ-рзн-10-22-1).

Высоко оценил «Моего спутника» А. П. Чехов в письме Горькому от 2 января 1900 г. (тоже из Ялты): «Писал ли я Вам, что мне очень понравился в Вашем третьем томе „Мой спутник“? Это такой же силы, как „В степи“. Я бы на Вашем месте из трех томов выбрал лучшие вещи, издал бы их в одном рублевом томе — и это было бы нечто в самом деле замечательное по силе и стройности» (Г и Чехов, стр. 60). И ему же в письме от 3 февраля 1900 г.: «Вам надо больше видеть, больше знать, шире знать. Воображение у Вас цепкое, ухватистое, но оно у Вас как большая печка, которой не дают достаточно дров. Это чувствуется вообще да и в отдельности в рассказах; в рассказе Вы даете две-три фигуры, но эти фигуры стоят особнячком, вне массы; видно, что фигуры сии живут в Вашем воображении, но только фигуры, масса же не схвачена. Исключаю из сего Ваши крымские вещи (например, „Мой спутник“), где кроме фигур чувствуется и человеческая масса, из которой они вышли, и воздух, и дальний план, одним словом, всё» (там же, стр. 66).

Не только самому Горькому Чехов так лестно писал о «Моем спутнике». Через несколько недель после цитированного выше письма Чехов писал М. О. Меньшикову: «Что Вы думаете о Горьком? Это очень талантливый человек. Сужу так не по „Фоме Гордееве“, а по небольшим повестям, например „В степи“, „Мой спутник“» (там же, стр. 185). Высокое мнение о «Моем спутнике» было у Чехова устойчивым. 26 февраля 1903 г. он писал А. И. Сумбатову-Южину: «Я согласен с тобой, о Горьком судить трудно, приходится разбираться в массе того, что пишется и говорится о нем. Пьесы его „На дне“ я не видел и плохо знаком с ней, но уже таких рассказов, как, например, „Мой спутник“ или „Челкаш“, для меня достаточно, чтобы считать его писателем далеко не маленьким» (Архив А. М. Горького, ПТЛ-16-40-1).

В ответ на высокую оценку рассказа Чеховым Горький писал ему 5 января 1900 г.: «…решительно не согласен с тем, что „Спутник“ — хороший рассказ. Так ли нужно было написать на эту тему!» (Г-30, т. 28, стр. 113). Еще раньше, в письме к И. Е. Репину от 23 ноября 1899 г. он с сожалением заметил, что рассказ неудачен. «Это жаль, — писал он, — хорошая тема. Большой писатель мог бы сделать из нее классическую вещь» (там же, стр. 101). Письмо это интересно еще тем, что в нем автор объясняет замысел рассказа. Говоря о «Моем спутнике», «Однажды осенью», «Дружках», он пишет: «То, что должно бы звучать во всех этих вещах, есть только чувство возмущения и обиды за человека. Я не знаю ничего лучше, сложнее, интереснее человека. Он — всё. Он создал даже бога» (там же).

Со временем Горький изменил свое отношение к «Моему спутнику», включив его в 1919 г. в книгу избранных рассказов (Грж). Глубокая оценка рассказа была дана автором в 1913 г. В письме к И. И. Лебединову Горький, резко критикуя анархо-индивидуалистические настроения адресата, отрицающего государство, общество, общественное служение, утверждал:

«В свое время эти мысли я слышал в кабаках, ночлежных домах, но я никогда не был сторонником их, они всегда были органически противны мне.

Я, как мне думается, достаточно определенно показал прелести эгоизма в очерке „Мой спутник“. В соединении с жульнической философией „Проходимца“, Луки и Маркуши в „Кожемякине“ этот эгоизм и дает то, что нас, русских, губит, — снедающую нас болезнь, которую можно назвать пассивным анархизмом» (Архив А. М. Горького, ПГ-рл-23-15).

Сущность и значение рассказа «Мой спутник» раскрыты самим Горьким также в очерке «Лев Толстой». Здесь приводится и оценка Толстого. Беседуя с Толстым в 1902 г., Горький сказал, что «любит людей активных, которые желают противиться злу жизни всеми способами, даже и насилием». На это Толстой, как вспоминал Горький, ответил: «А насилие — главное зло! <…> Вот у вас „Мой спутник“ — это не сочинено, это хорошо, потому что не выдумано» (Г-30, т. 14, стр. 295).

Толстому «Мой спутник» понравился, несмотря на то, что замысел и философское содержание произведения противоречили его воззрениям. Но когда Горький, обнажая идейный пафос рассказа, заметил: «…доколе мы будем жить в тесном окружении человекоподобных и неизбежных „спутников“ наших — всё строится нами на зыбкой почве, во враждебной среде», — Толстой, «усмехнувшись», нашел эти выводы «очень, очень опасными».

Современная Горькому буржуазная критика не смогла объективно оценить рассказ. Одним из примеров такой критики может служить статья М. О. Меньшикова «Красивый цинизм» (1900). Меньшиков хотя и признаёт рассказ «Мой спутник» интересным, не видит, однако, в его герое ничего нового по сравнению с босяками из других рассказов Горького. По утверждению критика, снова проповедуется «нравственный цинизм», «ницшеанский культ сильного человека», не признающего «новой морали», «заветов Христа». В «Моем спутнике», пишет Меньшиков, «опять выводится бессовестная натура — в лице князя Шакро». «Проведена тонкая параллель между альтруистом и эгоистом, причем первый — просвещенный и гуманный — оказывается в глупом положении работника у человека дикого и тупого, но твердо убежденного в своем праве быть барином». И далее: «Чему же, однако, научил автора этот грузинский барин? По-видимому, только тому, как глупо быть добрым, как глупо приносить жертвы ближнему. Это, видите ли, — „старая мораль“, мудрость жизни, в противоположность „новой“, записанной будто только в фолиантах, морали узкой и неглубокой. В противоположность писателям-народникам шестидесятых годов, которые искали человека в звере, г. Горький тщательно ищет зверя в человеке и, найдя его, странно как-то и грустно торжествует. Если зверь красив, силен, молод, бесстрашен — все симпатии автора на его стороне. Видимо, сам г. Горький сердцем еще привязан к морали новой, к заветам Христа, но уже готов считать их заблуждением, книжным отрицанием закона, более жестокого, но действительного…» («Книжки „Недели“», 1900, № 9, стр. 232–234).

Если в изображении Меньшикова Горький выступает защитником жестокости, учащим «только тому, как глупо быть добрым, как глупо приносить жертвы ближнему», то другой критик, напротив, объявляет писателя «апостолом любви к ближнему». Так истолковал рассказ Иван Странник (псевдоним писательницы А. М. Аничкиной). В очерке о Горьком, написанном на французском языке в Париже, она убеждает: «Другой бродяга, который, без сомнения, представляет самого Горького, в одной из повестей возвышается до самой высшей точки любви к ближнему <…> В этой странной повести он <Горький> представляется нам как бы апостолом или мучеником любви к ближнему» (Иван Странник. Максим Горький. Критико-биографический этюд. Перевод с французского, 1903, стр. 37–38).

По существу в таком же плане писал о «Моем спутнике» и А. Басаргин (А. И. Введенский), рецензируя III том «Очерков и рассказов» («Московские ведомости», 1900, № 117, 29 апреля).

Дореволюционная марксистская и прогрессивная критика отвергала взгляд на Горького и как на певца «зверя в человеке» и как на «мученика любви к ближнему».

В. В. Воровский писал в 1910 г.: «Если вы распределите на две серии рассказы М. Горького: с одной стороны — те, в которых преобладает гордое, дерзкое, смелое, с другой — те, где изображено доброе, мягкое, человечное, — только тогда вы получите ясное впечатление о самом авторе. В авторской психологии явно преобладают эти гуманные черты, и если их так плохо подметила читающая интеллигенция, увлекшаяся „демоничностью“ босяков, то это потому, что они слишком близки и знакомы ей, а те, другие, слишком заманчиво новы и ярки. „Зачем же мне направлять человека по другому пути, — спрашивает чабан в рассказе „Мой спутник“, — уж лучше я его по тому пошлю, которым сам иду. Может быть, еще встретимся, так уже знакомы будем. Часом, помочь друг другу придется“. — „Я был в восхищении от старого чабана и его жизненной морали“, — прибавляет от себя рассказчик, за которым чувствуется сам автор. Эта жизненная мораль гораздо роднее М. Горькому, чем та вычурная, полубутафорская, антиобщественная мораль Челкашей, которой так увлекались наши доморощенные сверхчеловеки и которую пытались они навязать автору» (Воровский, стр. 259).

II

(Стр. 155)

Впервые с искажениями напечатано в «Самарской газете», 1895, №№ 98, 100, 105, 106, 107 — с 11 по 24 мая.

В Архиве А. М. Горького хранится машинопись произведения (ХПГ-40-5-1), а также часть гранок «Самарской газеты» (ХПГ-40-5-2), которая дала возможность исправить дефект газетного текста, повторявшийся во всех перепечатках сказки: при верстке была перепутана последовательность газетных полос, в результате чего текст искажен. В настоящем издании сказка впервые печатается в исправленном виде.

Печатается по тексту газеты.

Сказка написана в 1892 г., не позднее 21 сентября, в Тифлисе (ЛЖТ₁, стр. 87). «„Рыбак и фея“, — сообщал Горький И. А. Груздеву 23 марта 1927 г., — очень юношеское произведение, — 90–91 гг., полагаю. Было показано Короленко и забраковано им „за пессимистический взгляд на любовь“» (Архив Г_XI, стр. 108). В основе произведения лежит фольклорный материал: песни и легенды, которые слышал Горький от старой народной певицы в валашской деревне, куда он попал, скитаясь по Бессарабии в 1891 г. По материалу сказка тесно связана с рассказом «Старуха Изергиль».

Летом 1894 г. Горький показал оба эти произведения В. Г. Короленко. Прочитав их, Короленко послал Горькому записку: «Приходите вечером поговорить» (Г и Короленко, стр. 26). Вот как Горький пересказал впоследствии этот разговор:

«— Ну-с, — начал он, взяв со стола мои рукописи и хлопая ими по колену своему, — прочитал я вашу сказку. Если бы это написала барышня, слишком много прочитавшая стихов Мюссе да еще в переводе нашей милой старушки Мысовской, — я бы сказал барышне: „Недурно, а все-таки выходите замуж!“ Но для такого свирепого верзилы, как вы, писать нежные стишки — это почти гнусно, во всяком случае преступно. Когда это вы разразились?

— Еще в Тифлисе…

— То-то! У вас тут сквозит пессимизмом. Имейте в виду: пессимистическое отношение к любви — болезнь возраста, это теория, наиболее противоречивая практике, чем все иные теории <…>

— Из этой панихиды можно напечатать только стихи, они оригинальны…» (Г-30, т. 15, стр. 36–37; см. также Г и Короленко, стр. 122).

Стихотворный отрывок «В лесу над рекой жила фея…» (стр. 162) в 1902 г. был выделен Горьким из сказки и переработан в «Легенду о Марко», выпущенную отдельным изданием в 1906 г. (ДБЗ, № 1). Перерабатывая песню, Горький существенно изменил текст и добавил последнее, широко известное четверостишие (см. в т. V настоящего издания примечания к «Легенде о Марко»).

Полностью сказку «О маленькой фее и молодом чабане» Горький никогда не перепечатывал и относился к ней довольно сурово. 29 ноября 1906 г. он писал И. П. Ладыжникову, намеревавшемуся включить произведение в один из томов собрания сочинений: «Сказку о фее прочитал — очень глупая вещь! Подождите, я, м<ожет> б<ыть>, сумею переделать ее» (Архив Г_VII, стр. 149).

Большинство дореволюционных критиков увидело в сказке «О маленькой фее…» только романтическую историю любви. Так, критик «Самарского вестника» Сфинкс писал: «„Она“, трепеща (sic!), „простирает к нему уста, вся охваченная страстью, страдая от стыда, страха, боли“ и пр. в том же сладко-елейном духе <…> „Самарская газета“ давно славится своим „романтизмом“ и склонностью ко всяким видам „пламенной любви“ и вряд ли выбьется из этой „психолого-клубничной“ философии на арену борьбы с общественным злом, о котором она некогда рассуждала. В заключение не могу не посоветовать свирепому Иегудиилу Хламиде принять участие в этом вакхическом канкане…» («Самарский вестник», 1895, № 166, 4 августа).

Сказка «О маленькой фее…» пользовалась довольно большой популярностью благодаря «Легенде о Марко».

В. В. Воровский писал, что герои типа Марко, чабана, Радды и Зобара пробуждали «те смелые, сильные, свободные чувства и мысли, которые неизбежно сопутствуют всякому революционному перевороту, без которых психологически немыслима сама революция» (Воровский, стр. 257–258).

В 1905 г. был запрещен царской цензурой сборник рассказов М. Горького в переводе на французский язык («L’annonciateur de la tempête». Traduit et prècédé d’une étude sur Maxim Gorky, sa vie son oeuvre par E. Semenoff. EditionII, Paris, 1905). Среди других произведений («Песня о Буревестнике», «Весенние мелодии», «Хан и его сын») в сборник входила и «Валашская легенда». В накаленной обстановке революционных лет сказка о фее показалась «крамольной», ибо утверждала веру в человека и его разум, воспевала неистребимую жажду свободы.

(Стр. 189)

Впервые напечатано в «Самарской газете», 1895, № 18, 22 января, и № 21, 26 января.

Печатается по тексту газеты с исправлением: «кучкам соли» (стр. 193, строка 12) вместо «кучкам сала».

Рассказ носит автобиографический характер: летом 1894 г. будущий писатель работал на соляных промыслах Днепровского лимана (около Очакова).

Написан в 1893 г. не позднее лета, примерно в то же время, что и «Емельян Пиляй», «Граф Нелепо и все тут»; в июне 1893 г. все три рассказа уже находились в редакции газеты «Русские ведомости». Из трех рассказов напечатан был один — «Емельян Пиляй».

После появления в газете «Емельяна Пиляя» Горький долго ждал опубликования двух других рассказов. Однако в газете они не появлялись. Тогда Горький прибег к содействию В. Г. Короленко.

«Голубчик Михаил Алексеевич, — писал Короленко 14 ноября 1893 г. члену редакции М. А. Саблину. — У вас в редакции „Русск<их> вед<омостей>“ имеются 2–3 рассказа Максима Горького. Один из них, „Пиляй“, уже был напечатан, об остальных сказано, что пойдут тоже. Но вот уже несколько месяцев прошло, а рассказы не появляются, хотя, по-видимому, у вас не особенное богатство беллетристики. Автор — наш нижегородец, — и я буду тебе весьма благодарен за скорую справку и ответ: когда именно появятся эти рассказы. Пожалуйста» (Г и Короленко, стр. 201–202).

Саблин ответил: «Дорогой друг, из уважения к твоей просьбе я не поверил товарищам, утверждавшим, что два рассказа Горького невозможно напечатать. Прочитал, а теперь позволь тебе ответить, прочитай сам, в особенности рекомендую тебе рассказ „Граф Нелепо и все тут“, а затем реши, можно ли напечатать <…> в этих рассказах я, по крайней мере, ничего не мог найти, даже логики нет. Сомневаюсь, чтобы Соболевский их принял. Тут какое-то недоразумение…» (там же, стр. 225–226).

25 ноября 1893 г., получив письмо от Саблина, Короленко писал своему брату И. Г. Короленко:

«Бедняга Пешков! Мне приходится его сильно огорчить. Я написал по его просьбе Саблину письмо с вопросом, почему так долго не печатают его рассказы, уже принятые редакцией, и в ответ получил, что рассказы не приняты и не могли быть приняты за негодностью. Самые рассказы мне возвращены — и Саблин требует, чтобы я прочел их, сдаваясь на мой суд. Один — „Граф Нелепо и все тут“ (!) — произведение нелепое в высокой степени, хотя и задуманное оригинально[5]. Другой — „На соли“ — недурной очерк, пострадавший, очевидно, из-за нелепого графа. Как бы то ни было, — бедняга, кажется, писал тебе об исходатайствовании аванса, а тут такая неожиданность!.. Был он у меня — выглядит плохо, желт и бледен. Съест его очень скоро эта литература, тем более, что разные дамы и барышни уже успели напоить его ядом преувеличенных ожиданий и похвал <…> „Граф Нелепо“ написан и с внешней и с внутренней стороны небрежно, неряшливо, так, как мог бы отправить в редакцию рассказ — человек, уверенный, что его всякая строка чуть не перл, не подлежащий сомнениям. Дня три назад у меня с ним был дружеский разговор — и я говорил с ним откровенно (еще не зная о неудаче в „Р. Вед.“), указывая на то, что ему предстоит гораздо более еще труда, чем успехов и известности. Он, кажется, понял, но зло уже сделано, и теперь бедняге будет очень больно» (там же, стр. 202–203).

В тот же день, 25 ноября 1893 г., Короленко отправил Горькому следующую записку:

«Голубчик Алексей Максимович.

Неприятное известие из „Русских ведомостей“. Забегите на досуге — потолкуем. Если еще не отослали в „Русское богатство“, — то занесите рукопись ко мне, посоветуемся. Ум хорошо, а два лучше» (там же, стр. 25).

Видимо, после беседы с Короленко автор навсегда отказался от мысли печатать «Графа Нелепо». Что же касается рассказа «На соли», положительно оцененного Короленко, то он был опубликован и привлек к себе внимание читателей. Об этом вспоминала сотрудничавшая вместе с Горьким в «Самарской газете» учительница Е. А. Буланина (Архив А. М. Горького, МоГ-2-6-1). Тем не менее, рассказ «затерялся» в газете. Лишь в 1927 г. о нем вспомнил советский писатель и редактор библиотеки «Огонька» Е. Д. Зозуля. 28 марта 1927 г. он обратился к Горькому за разрешением переиздать как этот, так и некоторые другие ранние рассказы писателя (см. Архив Г_X, кн. 2, стр. 114–115).

3 апреля того же года Горький ответил: «По вопросу об издании старых рассказов моих обратитесь, Ефим Давидович, к заведующему делишками моими Петру Петровичу Крючкову» (там же, стр. 115).

Рассказы напечатаны не были.

(Стр. 202)

Впервые с цензурными изъятиями напечатано в газете «Волжский вестник» (Казань), 1893, №№ 211,212, 214 — с 18 по 21 августа.

Печатается по тексту газеты с восстановлением цензурных изъятий.

В газете текст опубликован без трех следующих фраз (стр. 203): «Не мешай мне, господи!»; «Ты видел всё это и не мешал никому! Не мешай же и теперь мне, господи!» Цензорский экземпляр был обнаружен после смерти Горького в казанском архиве (см. Е. А. Колесникова. К вопросу об истории ранних произведений Горького. «Ученые записки Казанского государственного университета имени В. И. Ульянова-Ленина», 1951, т. III, кн. 3).

Как видно из письма Горького С. П. Дороватовскому от 18 октября 1898 г., первоначально предполагалось включить «Месть» в III том ДЧ₁, «Б<ыть> м<ожет>, в третьей книжке, — писал Горький, — будет меньше „красот“ — в ней будет больше содержания. При сем посылаю Вам транспорт: „Варенька Олесова“, „Самоубийст<во>“, „Месть“…» (Г-30, т. 28, стр. 33). Позднее, в 1899 г., Горький, повторяя названия произведений, которые он хочет включить в III том, уже не упоминает «Месть» (см. там же, стр. 81). В вышедшем из печати в октябре 1899 г. III томе ДЧ₁ этого рассказа нет.

(Стр. 217)

Впервые, с цензурными исправлениями, напечатано в газете «Волжский вестник» (Казань), 1893, № 233, 12 сентября.

В Архиве А. М. Горького сохранилась черновая рукопись рассказа с большим количеством исправлений, вычерков, вставок и несколько вариантов концовки — спора между Пороком и Добродетелью (ХПГ-44-3-1).

Печатается по тексту «Волжского вестника» с полным восстановлением цензурных изъятий.

В мемуарном очерке «В. Г. Короленко» Горький вспоминал историю публикации рассказа в «Волжском вестнике» (см. примечания к рассказу «О Чиже…», стр. 516).

«Разговор по душе» относится к циклу произведений, в которых Горький решал волновавший его вопрос о назначении литературы и о которых позже отозвался как о «весьма сумбурных» (см. подробнее там же). В письме Н. В. Яковлеву от 25 октября 1934 г. он высказывался еще более резко: «„О Чиже“, „О редьке“, „О добродетелях и пороках“ <так Горький называет „Разговор по душе“> и еще какие-то штучки в этом роде я в 93–4 гг. писал охотно, написал их не мало, но литературного значения не придавал им, и почти все они потерялись» (Г-30, т. 30, стр. 363–364).

«Разговор по душе» — связующее звено между рассказами «О Чиже…» и «Читатель». Основная его идея выражена в конце рассказа. Обличая современную ему действительность и мелких, ничтожных, вырождающихся людей, писатель внушает читателю «необходимость для жизни поступков цельных, крупных и дело жизни оживляющих».

После смерти автора был найден цензурный экземпляр «Волжского вестника» (хранится в научной библиотеке им. Н. И. Лобачевского Казанского государственного университета им. В. И. Ульянова-Ленина).

В нем сделано 14 исправлений, в число которых входят исключение или замена как целых предложений, так и отдельных фраз и слов.

Стр. 217, строка 20. Вместо слов: под ними захлебывались — цензор написал: виднелись.

Стр. 217, строки 26–31. Вычеркнуты слова: созерцала и, а также текст: втихомолку искренно ~ она незаметно.

Стр. 218, строка 8. Вместо: К чёрту — цензор написал: Что нам.

Стр. 219, строка 24. Вычеркнуты слова: немного уже ветхой.

Стр. 221, строки 8–9. Вместо слов: с ним произошло ~ веско заговорил — цензор написал: и нетерпеливо перебил ее.

Стр. 221, строка 41. Вычеркнут текст: Вы хотите сострадания? Но ведь ~ такое сострадание!..

Стр. 222, строки 7–9. Вместо слов: измельчали, утратились ~ действительно существующее… — цензор написал: сделались не так рельефны.

Стр. 222, строки 37–39. Вычеркнута фраза: Где блаженный Августин ~ свое страстное сердце?

Стр. 224, строка 24. Вычеркнуты слова: степенях и.

Стр. 224, строка 32. Вычеркнуты слова: а откровение.

Стр. 225, строки 15–16. Вычеркнута фраза: Весь земной шар обратится в один грандиозный свинятник и наконец успокоится!

Стр. 226, строки 4–5. Вычеркнуты слова: у вас классически глупо и шаблонно!..

Стр. 226, строка 37. Вместо слов: истязать и насиловать — цензор написал: поносить.

Стр. 227, строки 11–12. Вычеркнуты слова: и ее физиономия была гораздо глупее, чем когда-либо.

С т р. 222. …где мой Нерон? Где Калигула? Где Борджиа?!! Где маркиз де Сад? — Нерон (37–68), римский император (54–68); с его ведома были убиты его мать, брат, жена, воспитатель — римский философ и политический деятель Сенека. Калигула Гай Цезарь (12–41) — римский император (37–41); стремясь к неограниченной власти, требовал себе божеских почестей; прихоти его часто приобретали извращенные и нелепые формы (намеревался сделать консулом своего любимого коня). Борджиа — отец (Александр VI, 1431–1503, римский папа) и его сын (Чезаре, 1476–1507), стремясь к подчинению Италии своей власти, широко применяли подкуп, убийства, отравления. Маркиз де Сад (Донасьен Альфонс-Франсуа, граф де Сад, 1740–1814) — французский писатель, романам которого свойственно описание жестокости, соединенной с развратом. Это извращение — садизм — названо по его имени. Сам он неоднократно привлекался к суду за насилие, отравление, находился в тюремном заключении. Умер душевнобольным.

С т р. 222. …где великий гражданин Брут? Где справедливый Аристид? Где блаженный Августин?.. — Брут Марк Юний (85–42 до н. э.) — глава республиканского заговора в Риме против Юлия Цезаря и участник его убийства. Впоследствии образ Брута как борца за республику, против тирании, идеализировался. Аристид (ок. 540 — ок. 467 до н. э.) — афинский государственный деятель и полководец умеренно демократического течения; в представлении греческих консервативных писателей — образец справедливого государственного деятеля. Августин Аврелий (354–430) — см. стр. 537.

(Стр. 228)

Впервые напечатано в газете «Волгарь» (Н. Новгород), 1893, №№ 259, 261, 263 — с 31 октября по 5 ноября. Этим рассказом начиналась печатавшаяся в «Волгаре» осенью — зимой 1893–1894 гг. серия «Маленькие истории». В этой же серии были помещены рассказы: «Исключительный факт», «Сон Коли», «Убежал», «Пробуждение».

Печатается по тексту газеты «Волгарь».

Рассказ «Нищенка» написан в 1893 г. и был первым, если не считать перепечатки «Макара Чудры» из газеты «Кавказ», выступлением Горького в нижегородской газете «Волгарь». В редакционном примечании при публикации рассказа «Макар Чудра» сообщалось: «Прибавим, что автор обещал нам свое сотрудничество» («Волгарь», 1893, № 254, 26 октября). Действительно, в день перепечатки «Макара Чудры» «Волгарем» Горький писал фактическому редактору газеты А. А. Дробыш-Дробышевскому:

«Посылаю Вам с Ф. В. <Смирновым> этот маленький рассказ и прошу Вас — если найдете возможным и удобным — напечатать его поскорее» (Архив А. М. Горького, ПГ-рл-13-30-1).

Очевидно, этим «маленьким рассказом» и была «Нищенка», через несколько дней появившаяся в «Волгаре».

«Нищенка», как и остальные рассказы из серии «Маленькие истории», развивает реалистическую линию раннего творчества Горького и противостоит фальшиво-сентиментальному изображению жизни «отверженных», которое было свойственно, например, святочным рассказам с их идиллическими концовками.

(Стр. 244)

Впервые напечатано в газете «Волгарь» (Н. Новгород), 1893, № 279, 24 ноября, и № 281, 26 ноября, в серии «Маленькие истории».

Печатается по тексту газеты.

Написано под впечатлением похорон писателя и общественного деятеля А. С. Гацисского (1838–1893). Похороны его состоялись 29 апреля 1893 г. Вспоминая об этом периоде своей жизни в Нижнем Новгороде, Горький рассказывал: «В этом году я начал печатать маленькие рассказы в газетах и однажды, под влиянием смерти крупного культурного деятеля, нижегородца А. С. Гацисского, написал какой-то фантазерский рассказ о том, что над могилой интеллигента мужики благодарно оценивают его жизнь». И далее Горький пишет об оценке рассказа, данной В. Г. Короленко: «Встретив меня на улице, В. Г. сказал, добродушно усмехаясь:

— Ну, это вы плохо сочинили. Такие штуки не надо писать!» (Г-30, т. 14, стр. 244).

«Рассказ — плохой», — признавал и сам Горький в письме 25 февраля 1928 г. племяннику Гацисского, К. Д. Александрову («Горьковская коммуна», 1934, № 248, 27 октября). Из письма видно также, что Гацисского лично Горький не знал, а «знал только по его культурной работе».

Культурная работа Гацисского была очень многогранной и плодотворной. Начав литературную деятельность в «Искре» В. С. Курочкина («Из записок офицера», 1859), он на протяжении десятилетий активно совмещал работу в печати с работой на общественном поприще. Он принимал деятельное участие в «Нижегородских губернских ведомостях» (1862 г.), «Нижегородском ярмарочном листке» (с 1863 г.) и особенно в прогрессивной «Камско-Волжской газете» (с 1872 г.), заслужив за свою неустанную работу имя «пионера провинциальной печати». Особенно много занимался Гацисский изучением экономики, быта, археологии Нижегородского края, создав ряд ценных работ, большая часть которых помещена в издававшемся им «Нижегородском сборнике» (10 томов, 1867–1891). Им же написаны книги: «Нижегородский театр 1798–1867 гг.» (1867); «Нижегородский летописец» (1886); «Люди нижегородского Поволжья. Биографические очерки» (1887).

(Стр. 255)

Впервые напечатано в газете «Волгарь» (Н. Новгород), 1893, №№ 290, 294, 297 — с 8 по 16 декабря, в серии «Маленькие истории».

Печатается по тексту газеты.

В Архиве А. М. Горького хранится газетная вырезка из «Волгаря» с авторскими пометами (ХПГ-46-8-1). Правки в тексте нет, к заглавию добавлено примечание: «Нет, да погибнет мораль!». Помимо того, на стр. 17 подчеркнуты слова «замучить за то, что имела терпение прожить с вами восемь лет, и теперь, подарив вам лучшие силы моего духа и тела, я люблю другого…», «В вас нет поэзии, силы, размаха, вы патетичны и смешны!..» На стр. 18 отчеркнуты карандашом два абзаца — от слов: «Вы жалкий, жалкий!» до «Идите… Идите!..» Рядом, на полях, рукой Горького написано: «Ура!» Эти пометы свидетельствуют о том, что Горький косвенно отразил в рассказе свои личные переживания, относящиеся ко времени жизни с О. Ю. Каминской (1893 г.).

Рассказ автобиографичен. Он вырос из части «Изложения фактов и дум, от взаимодействия которых отсохли лучшие куски моего сердца». Там тоже говорится о мальчике, который видел сон, «один из тех ласкающих душу красивых снов, которые никогда не забываются». Мальчик этот — Алеша Пешков. Мать утром приказывает ему забыть сон; «…она сидит у моей кровати и покойна, сурова, как всегда. Я лежу и думаю, глядя на нее и вспоминая сон.

— Ну что, проснулся? — спрашивает мать. Я утвердительно и печально киваю головой. — Расскажи мне, что ты видел во сне? — спрашивает она и внимательно, строго смотрит мне в глаза. Я рассказываю.

— Ну вот что, Леня, этот сон не нужно говорить никому другому — ни бабушке, никому! Потому что видеть такие сны грех.

Я спрашиваю, почему грех. Она объясняет длинно и скучно. Я же, ничего не понимая, одеваюсь…» (см. в этом томе, стр. 454, 457).

«Сон Коли» кончается описанием семейной ссоры. Здесь повествование почти освобождено от личных элементов и служит развенчанию буржуазно-мещанских понятий о браке.

Рассказ написан в Нижнем Новгороде. Дату его создания помогает установить следующее сопоставление: «Изложение фактов и дум…» датировано 5 апреля 1893 г., а рассказ «Сон Коли» начал печататься в «Волгаре» 8 декабря 1893 г. Следовательно, он был написан за время, истекшее между этими двумя числами, скорее всего осенью 1893 г.

Вспоминая свою «семейную» жизнь в «поповой бане», Горький писал впоследствии в рассказе «Вечер у Шамова»: «Печатаю в плохонькой местной газете косноязычные рассказы и убежден, что печатать их — не следует, что ими я оскорбляю литературу, которую люблю страстно, как женщину. Но — печатаю. Надобно есть» (Г-30, т. 11, стр. 241).

Газету «Волгарь» издавал нижегородский купец С. И. Жуков — по определению Горького, «дрянненький и малограмотный человечек, во всем послушный губернатору Н. М. Баранову» (Архив Г_XI, стр. 98). Все рассказы Горького, напечатанные в «Волгаре», носят следы спешной работы. Горький всегда отзывался о них очень сурово. 23 октября 1926 г. он писал Груздеву: «В 93-м г. я много печатал рассказов — плохих — в „Волгаре“, дрянненькой газете, которую именовали „Волдырем“»(там же, стр. 365).

С т р. 263. Лоти — Пьер Лоти (1850–1923), французский беллетрист; Горькому принадлежит сочувственный отзыв о его романе «Мой брат Ив» (Г-30, т. 30, стр. 287).

(Стр. 270)

Впервые напечатано в газете «Волгарь» (Н. Новгород), 1893, №№ 303, 307, 309 — с 23 по 31 декабря, в серии «Маленькие истории».

Печатается по тексту газеты.

(Стр. 286)

Впервые напечатано в газете «Волгарь» (Н. Новгород), 1894, № 29, 6 февраля, в серии «Маленькие истории».

Печатается по тексту газеты.

Рассказ, по-видимому, был написан осенью 1893 г. и первоначально носил название «Булавка». 26 октября 1893 г. Горький писал редактору «Волгаря» А. А. Дробыш-Дробышевскому: «…что касается „Булавки“ — так мне, видите ли, очень бы хотелось видеть ее напечатанной — несмотря на ее недостатки, которые я сознаю. Я думаю, что когда Вы дадите возможность мне познакомить с собой здешнюю публику — она примет от меня и булавку без гримас» (Архив А. М. Горького, ПГ-рл-13-30-1). Редактор внял просьбе автора: осенью 1893 г. в «Волгаре» печатались другие рассказы Горького, а в феврале 1894 г. дошла очередь до «Булавки», опубликованной под заглавием «Пробуждение».

В рассказе Горький по-своему использует образы и мотивы «Записок из подполья» Ф. М. Достоевского. Герой Достоевского рисует перед проституткой Лизой такие же заманчивые сцены семейной жизни, как и герой рассказа Горького. Но если Достоевский, полемизируя с Н. А. Некрасовым, иронически обыгрывая его строки: «И в дом мой смело и свободно хозяйкой полною войди», заставляет своего героя в душе издеваться над женщиной, вымещая на ней свою обиду, то Горького мало интересует вопрос об искренности героя, он даже делает его в какой-то мере порядочным человеком; его возмущает бессмысленность и жестокость сентиментальных разговоров о семейном счастье, не способных изменить положение продающейся в силу социальных условий женщины. Не смирение и кротость свойственны выброшенной «на улицу» женщине, а негодование, протест, — она мстит, как умеет, за свою загубленную жизнь.

Прекрасным комментарием к рассказу может служить высказывание самого Горького в лекциях, прочитанных в Каприйской школе:

«Большая часть наших писателей в своих произведениях касалась проституции <…> множество людей брали проститутку и, показывая нам ее милой, кроткой, чуткой девушкой, как бы говорили нам: „Смотрите-ка, продажная женщина, а сохранила в себе лучшие человеческие свойства!“ <…>

И читатели восхищались:

— Браво, он и в проститутке человека открыл! <…>

И всем казалось, что в жизни создалось некое новое лицо, что воплотились новые отношения.

Но — это иллюзия, это — самообман.

<…> проститутка в массе своей существо не кроткое, не доброе и не чуткое — это существо грубое, злое и пьяное, изображать ее в ином виде — значит стараться скрыть от себя грязное и позорное дело, забросав его цветочками выдумок, бумажными цветочками» (Архив Г_I, стр. 266).

(Стр. 293)

Впервые напечатано в газете «Волгарь» (Н. Новгород), 1894, №№ 80, 82, 83, 85, 88, 90, 92, 98, 100, 104, 108, 110, 112, 116, 118, 121, 123, 127, 129, 133, 135, 139, 141, 145, 152 — с 8 апреля по 6 июля.

Печатается по тексту газеты со следующими исправлениями (по смыслу):

Стр. 294, строка 17: «под забором» вместо «над забором».

Стр. 309, строки 22–23: «вздел на голову» вместо «вдел на голову».

Стр. 354, строка 13: «прохожим» вместо «прихожим».

Стр. 374, строка 22: «жизнь проходить» вместо «жизнь проходит».

Стр. 381, строка 27: «Вы оправились» вместо «Вы отправились».

Стр. 391, строка 27: «…по мне» вместо «…но мне».

Стр. 413, строка 30: «по своей вине» вместо «по своей воле».

7 ноября 1910 г. старый знакомый Горького, врач и общественный деятель В. Н. Золотницкий (1853–1930) сообщил писателю, что в среде его нижегородских знакомых возникла мысль об издании с благотворительной целью сборника ранних произведений Горького. Говоря об этих произведениях, он писал: «Среди них много прекрасных, художественно написанных, остающихся совсем неизвестными для большинства публики. Нам пришла мысль попросить у Вас позволения собрать и издать их отдельной книжкой <…> А. А. Дробышевский указывал еще на большой Ваш рассказ или повесть „Горемыка Павел“, тоже до сих пор Вами не использованный; между тем, по его мнению, он прекрасно написан и вполне заслуживает, при небольшой обработке, переиздания отдельной книжкой. Этого большого рассказа мы, конечно, не будем у Вас и просить…» (Архив А. М. Горького, КГ-рзн-14-1).

Отвечая Золотницкому, Горький писал:

«…я совершенно позабыл свои старые рассказы, и мне необходимо видеть их для того, чтобы я мог решить вопрос, поставленный Вами. Если Вы и другие, заинтересованные в издании этих рассказов члены общества, поможете мне собрать сии древности вавилонские — буду очень благодарен Вам за помощь.

Хорошо бы также достать и „Горемыку“, если не ошибаюсь — он печатался в 93 году. Попросите С. И. Жукова дать комплект „Волгаря“ того года и отдайте напечатать мой рассказ на машинке, может быть, он окажется более подходящим для цели, преследуемой обществом…» (там же, ПГ-рл-16-27-1).

В письме И. А. Груздеву Горький, говоря о своем сотрудничестве в газете «Волгарь», писал 23 октября 1926 г.: «Там была помещена даже повесть, которую редактор А. А. Дробыш-Дробышевский, человек не умный и сентиментальный, нелепо озаглавил — „Горемыка Павел“». На вопрос Груздева писатель в другой раз ответил: «Названия — моего названия — „Горемыки Павла“ не помню» (Архив Г_XI, стр. 98 и 365).

В 1930 г. директор Нижегородского литературного музея им. А. М. Горького А. И. Елисеев в письме от 8 августа сообщал, что он работает над изучением повести «Горемыка Павел», и спрашивал: «Извините любопытство мое, но не мог ли бы я узнать Ваше мнение относительно этой Вашей первой крупной литературной работы и почему она для читателя Ваших произведений остается неизвестной, будучи не переиздаваемой. Только ли ее художественная слабость (а этого отрицать нельзя) послужила причиной Вашего отказа от включения ее в отдельные издания? Если это не затруднит Вас — ответьте» (Архив А. М. Горького, КГ-рзн-1-26-4).

Горький ответил 18 августа 1930 г.: «„Горемыка Павел“ — вещь действительно очень плохая, писал я ее с голода и „наспех“. Затем ее портили в две руки: редактор „Волгаря“ А. А. Дробыш-Дробышевский, человек тупой, самовлюбленный и упрямый, вычеркнул из повести фигуру повара, которая проходила с начала повести до конца, а затем черкал цензор. Включать эту вещь в мои книги — нет смысла» (там же, ПГ-рл-14-9-1).

В Архиве А. М. Горького сохранилась машинопись повести «Горемыка Павел» (ХПГ-7-3), представляющая собой перепечатку из «Волгаря», с надписью на первом листе рукой Золотницкого: «№№ „Волгаря“ за 1894 г.» Первые 22 страницы (всего в машинописи 112 стр.) содержат авторскую правку чернилами и синим карандашом. И машинопись и горьковская правка сделаны по старой орфографии. Получив от Золотницкого машинопись, Горький, видимо, начал работу над ней (по свидетельству специалистов из Архива А. М. Горького, писатель переходит на новую орфографию с весны 1919 г.).

Изменения текста обильны на первых четырех страницах машинописи, в дальнейшем они распределяются неравномерно, но становятся более редкими, некоторые страницы не правились совсем. Последняя поправка сделана на стр. 22. Дальше никаких поправок и пометок в тексте нет.

Характер внесенных изменений дает основание предполагать, что Горького не удовлетворял стиль повести: многоречивая, обстоятельная манера изложения длинными фразами сложной конструкции и ироническая интонация, особенно четко выраженная в авторских отступлениях. Эти отступления содержат неверные и претенциозные рассуждения о жизни и людях. В смягченной форме ирония звучит и в сюжетном повествовании о героях — рассказ о подкинутом ребенке ведется в приподнятом тоне, причем «младенцу Павлу» приписываются переживания, явно несоответствующие его возрасту.

Отличие стиля повести от той формы повествования, которую автор предпочел бы через 15–20 лет, отчетливо выступает в изменении текста на первой странице: два больших начальных абзаца Горький заменил одной фразой, излагающей событие — завязку повести — предельно кратко и четко. На второй странице мы видим тоже большой вычерк — исключено ироническое рассуждение автора.

На следующих страницах правка не столь решительна. Сокращаются подробности, вычеркиваются повторы, лишние предлоги и союзы. Устраняются формулировки, придающие иронический «высокий стиль» повествованию — в частности, выражение «младенец Павел» теряет то первую, то вторую часть свою, а иногда полностью заменяется. В ряде случаев исключаются иностранные слова — «эпический тон», «маневр», наименование рваных пеленок костюмом, уподобление ребенка «истому фаталисту» (см. варианты).

«Горемыкой Павлом» Горький начал ряд своих «романов воспитания» — повествований о формировании человека в общественных условиях того времени. Павел — предшественник Ильи Лунева, Наталья — Веры из романа «Трое». Главный герой повести так же, как Фома Гордеев и Илья Лунев, — человек «темной души», но интересный тем, что он упорно и беззаветно хочет понять, как надо «строить жизнь».

(Стр. 421)

Впервые, с большими цензурными изъятиями, напечатано в «Волжском вестнике» (Казань), 1894, № 163, 29 июня.

В Архиве А. М. Горького хранится вырезанный из газеты текст с авторской правкой чернилами и синим карандашом (ХПГ-42-2-1). Правка, по-видимому, сделана для третьего тома ДЧ₂, однако рассказ в это издание не вошел.

Печатается по тексту газетной вырезки, правленной автором, с восстановлением цензурных изъятий.

Рассказ написан, вероятно, в 1893 г.: вместе с «Местью», «Разговором по душе», «Мудрой редькой» он был отправлен автором Н. В. Рейнгардту в редакцию «Волжского вестника». По содержанию он примыкает к этим произведениям (см. выше примечания к произведению «О Чиже…»).

Е. Г. Бушканец разыскал в казанском архиве цензорские гранки рассказа. Цензор А. М. Осипов, просматривая текст перед публикацией в «Волжском вестнике», заменил в первой фразе слова «от голода» словами «от нужды», а также сделал следующие изъятия (выделенное курсивом зачеркнуто цензором):

Стр. 421, строки 16–17: грязной, животно радующейся тому, что с неба так много падает на ее спину солнца.

Стр. 422, строки 5–6: потому что жесток и сух был этот шум.

Стр. 423, строки 5–7: цвета нежные, яркие, возбуждающие радость святого духа жизни и увеличивающие мощь и славу его.

Стр. 424, строка 11: И жажда жизни исчезает. И нет святого подвига.

Стр. 424, строки 14–19: жаждут пристать к чему-либо Как коралловые острова — бесчувственны и сильны эти люди, хотя моллюски создали их, те моллюски, о которых они позабыли в гордыне своей силой. Я хочу обновить жизнь. Я хочу указать зависимость всех от каждого и родство всех со всеми.

Стр. 425, строки 5–7: толкали вперед. Пусть будет буря чувств и жажда истинной жизни дойдет до бешенства.

Стр. 425, строки 19–32: как удары. Их нужно бить; от этого у них будет тоньше кожа, тверже мускулы. О, поверь, оскорбления они скорее поймут, чем ласки, они так изощряются, оскорбляя самих себя и друг друга!.. Только страх погонит их вперед. Но они, эти люди, имеют проклятую способность привыкать ко всему, и тот, кто любит их, не должен забывать об этом. Да, они умеют привыкать ~ но непременно иным.

Стр. 425, строки 37–41: не будут бояться тебя. Нет пощады тому, кто сам не знает пощады! Но можно простить его, когда он раскается.

— Это страшно! — сказал мой поэт. У него было нежное сердце.

Стр. 426, строки 1–2: — Это так. Нужно бить рабов — может быть, они озлятся и будут гражданами.

Стр. 426, строки 4–5: и все-таки остался груб, грязен и глуп, как и в детстве.

Стр. 426, строка 7: прогнать его сквозь строй огненных упреков.

Стр. 426, строки 26–40: потому, что они низки душой. То, чему мы больше всего служим ~ даже и тогда, когда ты честен. («Вопросы советской литературы», т. III, М.—Л.,1956, стр. 529–530).

Горький, по-видимому, просматривал текст после правки цензора недостаточно внимательно. Так, в «Волжском вестнике» появилась опечатка: «прогнать его сквозь огненных упреков». Цензор выбросил слово «строй», а Горький ничем не заменил пробела. Лишь впоследствии, готовя текст рассказа для ДЧ, он вписал слово «терния». Купюры цензора Горький не имел возможности восстановить. Взяв за основу текст «Волжского вестника», он изменил лишь несколько мест. При этом была усилена ироническая интонация по отношению к поэту. После слов «он умер оттого, что был не по-человечески честен» (стр. 427, строки 18–19), Горький дописал: «и — сын своего века — слаб сердцем». Как и в позднейших редакциях рассказа «О Чиже, который лгал…», Горький в данном случае подчеркнул слабость утопических взглядов героя.

Радикальной переработке подвергся конец рассказа. Автор выбросил (после фразы: «А жизнь засорена и без его помощи» — там же, строка 29) следующее рассуждение, внутренне перекликающееся с теорией «морального самоусовершенствования»: «Он же, если он хочет очистить ее от хлама, прежде всего пусть очистит свою душу от честолюбия, пусть очистит свой ум от зависимости времени, которое зыблется и исчезает, тогда как идеалы незыблемы и вечны, пусть сознает себя и свой путь и только тогда уже пусть осмелится сказать свое слово. Оно должно быть кратко, просто, искренно и горячо, как огонь». Ниже, после следующей фразы, вычеркнуто: «Кто знает, где и в чем истина?»

Рассказ представляет собой развернутую декларацию идейно-эстетических принципов молодого Горького. В основе его лежит мысль о высоком назначении искусства и ответственности писателя перед людьми. Рассказ автобиографичен. Вспоминая период жизни в Нижнем Новгороде, Горький писал: «… я сам тогда еще не верил, что могу быть серьезным литератором, и смотрел на мою работу в газете только как на средство к жизни, хотя уже нередко испытывал приливы горячей волны какого-то странного самозабвения» (Г-30, т. 15, стр. 113). А в очерке «Время Короленко» пояснил: «Мне хотелось какой-то разумной работы, подвига, бунта…» (там же, стр. 27). Под влиянием этих мыслей и написан рассказ «Об одном поэте».

С т р. 423. …великий Вольфганг… — Гёте. В 1890-е годы возродился романтический культ Гёте, творчество которого зарождающееся направление символизма пыталось приспособить к своей поэтической программе.

С т р. 426. …трудно быть более сильным, чем Джонатан Свифт. — Позднее в «Заметках о мещанстве» Горький писал: «Мещане — лилипуты, народ — Гулливер, но если его запутать всеми нитками лжи и обмана, которые находятся в руках этого племени, он должен будет потратить лишнее время для того, чтобы порвать эти нитки» (Г-30, т. 23, стр. 366).

III

IV