Рассказы, очерки, наброски, стихи (1894-1896)

Во второй том настоящего издания вошли произведения, написанные Горьким в период со второй половины 1894 г. по сентябрь 1896 г. Из них «Челкаш», «Песня о Соколе», «Однажды осенью», «На плотах», «Дело с застежками», «Тоска» включались, начиная с ДЧ₁, а «Вывод», «Товарищи» и «Хан и его сын», начиная с Зн₁, во все авторизованные собрания сочинений. Кроме «Вывода», каждое из них вышло также отдельным изданием в ДБЗ. Рассказ «На плотах» включался автором в однотомник Грж.

Остальные произведения этого тома в собрания сочинений Горьким не включались. Большей частью они были опубликованы при жизни автора и вошли в Собрание сочинений в 30 томах. Произведения «Самоубийство», «Друзья», «Красавица», «Сказка», «Возвращение норманнов из Англии», «У схимника», «Сказание о графе Этельвуде де Коминь и о монахе Томе Эшере», «Соло», «Слепота любви», «Легенда о еврее», «Союзники», «Как нужно устраивать домашнее хозяйство» включаются в собрание сочинений впервые. «Самоубийство», «Сказка», «Одинокий», «Как поймали Семагу», «Трубочист», «Сон», «Как нужно устраивать домашнее хозяйство» после первой публикации редактировались, но не перепечатывались Горьким. Стихотворения «Сим докладываю вам…», <«Е. П. Пешковой»>, <«Эпиграммы на Д. С. Мережковского»> были напечатаны после смерти автора; в собрание сочинений включаются впервые, как и приписываемые Горькому рассказы «Для хроники» и «Приключение мистера Чарльза Крэк», а также набросок «Соловей».

Основные принципы построения настоящего издания изложены в предисловии (т. I). Там же указаны принятые сокращения источников, используемых при подготовке текстов данного издания и вариантов к ним, а также сокращенные обозначения применяемые в разделе примечаний.

Тексты второго тома подготовили и примечания к ним составили: С. Я. Бродская («Для хроники», «Приключение мистера Чарльза Крэк»); И. И. Вайнберг («Самоубийство», «Красавица», «Прощай!», «Несколько испорченных минут», «Дележ», «В Черноморье», «Сказка», «Возвращение норманнов из Англии», «Грустная история», «Гость», «Одинокий», «Неприятность», «Как поймали Семагу», «Бабушка Акулина», «Старый год», «Первый дебют», «Колокол», «Свадьба», «Трубочист», «Слепота любви», «Союзники», «Сим докладываю вам…», <«Эпиграммы на Д. С. Мережковского»>); Л. А. Евстигнеева («Однажды осенью», «На плотах», «Хан и его сын», «О мальчике и девочке, которые не замерзли», «Друзья», «Открытие. Из мемуаров современника», «Ма-аленькая!», «Колюша», «Женщина с голубыми глазами», «Извозчик», «Почтальон», «У схимника», «Часы отдыха учителя Коржика», «Гривенник», «Тронуло», «Артист», «Сказание о графе Этельвуде де Коминь и о монахе Томе Эшере», «Отомстил», «Соло», «Дипломатия», «Сон», «Как нужно устраивать домашнее хозяйство»); |В. Н. Ланина| («Песня о Соколе», «Товарищи», «Несколько дней в роли редактора провинциальной газеты»); Ф. Н. Пицкель («Вывод», «Дело с застежками», «Тоска», «Вор», «Открытие. Этюд», «Легенда о еврее»); А. А. Тарасова («Челкаш», «Два босяка»); В. Ю. Троицкий («За бортом», <«Е. П. Пешковой»>, «Соловей»).

Тексты рассмотрены и утверждены Текстологической комиссией под председательством В. С. Нечаевой.

В редакционно-технической и организационной работе, связанной с подготовкой тома к печати, принимала участие И. И. Соколова.

I

(Стр. 7)

Впервые, с подзаголовком «Эпизод», напечатано в журнале «Русское богатство», 1895, № 6, стр. 5–35.

В Архиве А. М. Горького хранится текст рассказа Зн₁₀ с правкой автора для К (ХПГ-44-11).

Печатается по тексту К со следующими исправлениями:

Стр. 9, строка 26: «встал» вместо «стал» (по ДЧ₂ и Зн_1–3).

Стр. 9, строка 36: «возвышался» вместо «помещается» (по ПТ, ДЧ_1–2, Зн_1–9).

Стр. 19, строка 34: «покойно» вместо «спокойно» (по тем же источникам).

Стр. 27, строка 12: «опутанными» вместо «окутанными» (по ДЧ₂ и Зн_1–9).

Стр. 34, строка 38: «подтвердил» вместо «подтверждал» (по ДЧ₂ и Зн_1–3).

Стр. 38, строка 29: «с него» вместо «с ним» (по смыслу).

Рассказ написан в августе 1894 г. в Нижнем Новгороде. История его создания и опубликования теснейшим образом связана с именем В. Г. Короленко, который внимательно следил за развитием молодого писателя и понял раньше других, что «это самородок с несомненным литературным талантом» (Г и Короленко, стр. 201). В одну из встреч Короленко предложил начинающему автору написать «что-либо покрупнее, для журнала». «Я пришел домой и тотчас же сел писать „Челкаша“, рассказ одесского босяка, моего соседа по койке в больнице города Николаева; написал в два дня и послал черновик рукописи В. Г.» (Г-30, т. 15, стр. 41). Прочитав рассказ, Короленко сердечно отозвался о нем: «Вы написали недурную вещь. Даже прямо-таки хороший рассказ! Из целого куска сделано…» (там же).

Так родилось произведение, с которым Горький впервые вошел в «большую литературу».

Рукопись рассказа, посланная в журнал «Русское богатство», была возвращена автору. Редактор журнала Н. К. Михайловский в письме Горькому отмечал, что «рассказ задуман превосходно», но считал, что он «местами очень растянут», «страдает отвлеченностью». Михайловского не удовлетворил, в частности, образ Гаврилы, который не отвечал требованиям изображения «мужика» в народнической литературе: «Гаврилу я себе представить не могу, не психологию его — она понятна, а как бытовую фигуру <…> Не пахнут жизнью, „бытом“ и все разговоры Гаврилы» (Г, Материалы, т. II, стр. 353–354). Михайловский предложил Горькому прибегнуть к редакторской помощи Короленко, но дорабатывал рассказ, по-видимому, сам автор. «Многие считают, — писал Короленко, — что благодаря моему покровительству Горький стал писателем. Это басня. Он стал писателем благодаря большому таланту. Я только прочитывал (да и то не все) его первые рассказы и откровенно говорил свое мнение» (Г и Короленко, стр. 220). В воспоминаниях Горького приводятся следующие слова Короленко, сказанные в связи с «Челкашом»: «В рукописи у вас есть несколько столкновений с грамматикой, очень невыгодных для нее, я это поправил. Больше ничего не трогал…» (Г-30, т. 15, стр. 42). Наконец, на вопрос И. А. Груздева, не исправлял ли Короленко рассказ, Горький ответил: «…кажется мне, что Кор<оленко> не правил „Челкаша“, а только посоветовал мне выбросить сцену: Челкаш наблюдает игру уличных детей, что я и сделал» (Архив Г_XI, стр. 108).

13 декабря 1894 г. Короленко писал Михайловскому: «„Челкаша“ в исправленном виде посылаю (посылкой в контору). Ах, как хорошо бы его напечатать в ближайших книжках. Рассказ хорош, а автор болен и бедствует» (Г и Короленко, стр. 204). А Горькому он сказал: «„Челкаша“ напечатаем в „Русском богатстве“, да еще на первом месте, это некоторая отличка и честь» (Г-30, т. 15, стр. 42).

Но прошло еще полгода, прежде чем рассказ был напечатан в журнале. Рассказом действительно открывалась книжка, на обложке которой впервые появилось имя Короленко как издателя журнала.

В основу рассказа «Челкаш» положен действительный жизненный случай. Позднее писатель вспоминал о босяке, послужившем прообразом Челкаша: «…изумлен был я беззлобной насмешливостью одесского босяка, рассказавшего мне случай, описанный мною в рассказе „Челкаш“. С этим человеком я лежал в больнице города Николаева (Херсонского). Хорошо помню его улыбку, обнажавшую его великолепные белые зубы, — улыбку, которой он заключил повесть о предательском поступке парня, нанятого им на работу…» (там же, т. 24, стр. 498). В письме Груздеву от 15 августа 1926 г. Горький подтверждал, что фабулу рассказа дал ему босяк — «„ракло“ — б<ывший> солдат гренадер», а имя — Гришка Челкаш — птицелов из Канавина (Архив Г_ХI, стр. 66).

Знакомство Горького с одесским босяком произошло в июле 1891 г. Время действия в рассказе также можно отнести к этому «голодному году» (см. стр. 12, слова Гаврилы: «Голодающий этот самый приплелся…»).

После публикации рассказа в «Русском богатстве» автор несколько раз редактировал его, начиная с подготовки для ДЧ₁ (см. варианты).

Существенной авторской правке рассказ подвергся в 1902 г., при подготовке его для Зн₄. Здесь редактура впервые коснулась идеи рассказа, существа образов, особенно образа Челкаша. Эта работа явилась как бы своеобразным полемическим ответом писателя на выступления буржуазной печати, намеренно искажавшей, не понимавшей или не принимавшей основных мотивов произведения. Горький вычеркнул или смягчил места, которые можно было истолковать в народническом духе. Так, перед словами: «Король ты на своей земле!..» (стр. 30, строка 19) вычеркнута фраза: «Курица у тебя своя, яйцо свое, яблоко свое!», а после них убран текст: «И потом порядок… Утром встал — работа… весной одна, летом другая, осенью, зимой — опять иная. Куда ни пойди, воротишься в свой дом. Тепло!.. Покой!.. Король ведь?» Подчеркнув еще сильнее бесперспективность босяка, Горький в то же время убрал некоторые «снижающие» его образ портретные и характеристические черточки, более резко противопоставив Челкаша жадному и продажному Гавриле.

В последний раз и особенно тщательно «Челкаш» редактировался автором по тексту Зн₁₀ для К. Редактирование имеет ярко выраженный стилевой характер. Точность описания, пластичность и предметность изображения становятся важнейшими стилевыми требованиями писателя. Сокращение текста, начатое Горьким еще в ранних редакциях рассказа, проводится теперь последовательно и с возросшей требовательностью. Иногда целые абзацы и фразы, а чаще отдельные слова устраняются из текста. Сокращаются повторения, резко уменьшается количество эпитетов, к которым был пристрастен молодой Горький. Писатель очищает текст от излишнего употребления неопределенных местоимений и наречий, служебных слов — от всего, что делает фразу аморфной и мешает ясности восприятия (см. варианты).

В письме к А. Е. Богдановичу от 4 августа 1925 г. Горький назвал «Челкаша» «топорным» рассказом (Г-30, т. 29, стр. 436). Однако эта суровая фраза свидетельствует скорее о чрезвычайной требовательности и постоянной неудовлетворенности собой, нежели об объективной оценке писателем своего раннего рассказа.

Сразу же после появления в печати «Челкаш» был замечен критикой. «Сын отечества» в номере от 4 июля 1895 г. назвал рассказ «небезынтересным эпизодом», а «Биржевые ведомости» писали о «бытовой правде» произведения молодого автора, «живости и даже поэтичности изложения» и «чистых зернах таланта» (1895, № 197, 20 июля). «Русская мысль» отметила «подлинный» талант автора, идущего «прямым путем искусства» (1895, № 8, стр. 410). В статье «Литература в 1895 году», опубликованной в «Русских ведомостях» 1 января 1896 г., «Челкаш» был упомянут в числе талантливых произведений сезона. В. А. Поссе писал в журнальном обозрении: «У Горького, судя по „Челкашу“ и „Тоске“, налицо все признаки крупного художественного таланта. Герои его в одно и то же время и типичны и индивидуальны <…> Это не случайные фотографии, но и не безжизненные схемы» («Образование», 1896, № 9, стр. 105). А в письме к Горькому от 22 июля 1897 г. Поссе повторял: «Я Вас считаю (не обижайтесь!!) крупным талантом, „Челкаша“ ставлю выше и много выше чеховских „Мужиков“» (Архив А. М. Горького, КГ-п-59-1-9). Сам же Чехов 26 февраля 1903 г. писал о Горьком А. И. Сумбатову-Южину: «…таких рассказов, как, например, „Мой спутник“ или „Челкаш“, для меня достаточно, чтобы считать его писателем далеко не маленьким» (Чехов, т. XX, стр. 58).

Более развернутый анализ «Челкаша» критиками был дан только после выхода первого тома «Очерков и рассказов», когда определились творческое лицо писателя, его художественная манера, его стиль. В мае 1898 г. появились газетные рецензии А. М. Скабичевского в «Сыне отечества» (№№ 116 и 123, 1 и 8 мая), Н. Минского (Н. М. Виленкина) в «Новостях» (№ 138, 21 мая), А. В. Амфитеатрова — под псевдонимом Old Gentlemen — в «Новом времени» (№ 7959, 27 мая), а затем — рецензия А. Басаргина (А. И. Введенского) в «Московских ведомостях», в которой талант Горького был назван «тоскующим» («№№ 279 и 286, 10 и 17 октября).

Отозвались на выход «Очерков и рассказов» и журналы 1898 г.: «Русская мысль» (№ 1 и № 8), «Русское богатство» (№ 7), «Мир божий» (№ 7). В последнем Богданович обращал внимание на «типы бродяг», «мир босяков» у Горького. И, наконец, в №№ 9 и 10 «Русского богатства» за 1898 г. появились статьи Н. К. Михайловского: «О г. Максиме Горьком и его героях» и «Еще раз о г. Максиме Горьком и его героях», в которых критик, отдавая должное таланту молодого автора и подвергая подробному разбору его рассказы, оценивал их с точки зрения своих народнических убеждений. В «Челкаше» он увидел «унижение мужика» и воспевание босяка. Критика больше всего возмутило «глубокое презрение к мужику и деревенскому житью» у Гришки Челкаша. Михайловский не мог простить Горькому отрицания народнического идеала — «власти земли».

Вслед за Михайловским и другие критики стали отрывать горьковских босяков от реальной жизни, конкретной среды, выдавать их за идеал самого писателя, рассматривать как плод авторского «романтизма», «ницшеанства», увлечения модной темой. Горький был объявлен «певцом босячества». Ф. Д. Батюшков так и озаглавил свою статью — «В мире босяков» («Космополис», 1898, № 11); А. Волынский (A. Л. Флексер) считал основной темой произведений Горького «поэзию босяцкой вольности» («Северный вестник», 1898, №№ 10–12); Андреевич (Е. А. Соловьев) исследовал типы босяков у Горького («Жизнь», 1900, тт. 4, 6 и 8).

В 1898–1900 гг. появилось очень много статей о Горьком, рецензий на вновь выходящие издания его произведений, и почти в каждой из них отдавалась дань теме босячества у Горького. Первые книги о нем также в основном посвящены этой теме: Андреевич-Соловьев Е. А. Книга о Максиме Горьком и А. П. Чехове. С приложением автобиографии Горького, СПб., 1900; Ф. Добронравов. Прогорькший романтизм Максима Горького. СПб., 1902; Ал. Недолин. Психология босячества (по сочинениям М. Горького). Одесса, 1900.

Позднее Горький, опровергая легенду буржуазной критики о босяке как подлинном герое его произведений, писал: «Я, разумеется, никогда и никого не звал: „идите в босяки“, а любил и люблю людей действующих, активных, кои ценят и украшают жизнь хоть мало, хоть чем-нибудь, хоть мечтою о хорошей жизни». И тут же подчеркивал: «…страшен человек этот прежде всего и главнейше — невозмутимым отчаянием своим, тем, что сам себя отрицает, извергает из жизни» (Г-30, т. 29, стр. 148). Показав в босяке вовсе не «сверхчеловека», а прежде всего социальный тип человека, протестующего против установленного общественного порядка, Горький объяснял свое «пристрастие к „босякам“ — желанием изображать людей „необыкновенных“, а не людей нищеватого, мещанского типа» (там же, т. 24, стр. 498).

Критика конца 90-х — начала 900-х годов прошла мимо главного в рассказе Горького — его реалистической основы, современного звучания, общественно-исторической сущности. Исключение составили лишь выступления марксистов. В 1902 г. о Горьком написал статью В. В. Воровский. В ней критик стремился показать, как и в какой социальной среде родился тип босяка, выведенный в рассказах писателя. Статья не была опубликована в то время и увидела свет лишь в советские годы (см. Воровский, стр. 49). Считая, что Горький стоит «наряду с первоклассными литературными силами современности» (там же), Воровский подчеркивал, что «для автора герои его представляют не реальную общественную ценность», а важны «как носители известных общественных качеств», «…и нужно удивляться только беззастенчивости некоторых господ, приписывающих ему не только взгляды и мораль, но и поступки бродяг и воров» (там же, стр. 66). В другой статье о Горьком, написанной в 1910 г., Воровский утверждал: «…оценка М. Горького, как идеализатора босяцкого пролетариата, глубоко ошибочна» (там же, стр. 257).

Однако оценка, подвергнутая критике Воровским, продолжала еще долго существовать в литературе о Горьком. Так, Д. Н. Овсянико-Куликовский в обширной работе «Итоги русской художественной литературы XIX века» («Вестник воспитания», 1911, №№ 6–10, 1912, №№ 1 и 2), в главе «Излюбленные герои Горького», назвал рассказ «Челкаш» — «босяцко-крестьянской поэмой».

Советское литературоведение научно истолковало горьковские рассказы о «босяках», показав их огромное социальное значение, отметив тесную связь с жизнью, критический пафос, направленный против устоев буржуазного мира, а также устремленность в будущее, предчувствие очистительного революционного «взрыва».

Демократизм и революционизирующее значение рассказа подчеркивал в воспоминаниях о своей юности А. С. Макаренко: «…мы старались понять, почему „Челкаш“ забирает нас за живое <…> Мы чувствовали, что Максим Горький искренней и горячей рукой лезет в нашу душу и выворачивает ее наизнанку <…> Разве мы все не были обречены пережить нищенские идеалы Гаврилы? Мы поняли, что наша жизнь действительно гнусная, что вся наша история — сплошная мерзость <…> Так началось новое мое сознание гражданина. Я не могу отделить его от имени Горького» (А. С. Макаренко. Максим Горький в моей жизни. Архив А. М. Горького, МоГ-9-17-1). А студент Высшего художественного института А. Булычев писал в 1928 г. Горькому: «Когда-то „Челкаш“ меня, крестьянина, полоснул так, что я тут же запоем написал маслом большой портрет автора „Челкаша“…» (там же, КГ-ди-1-51-1).

(Стр. 42)

Впервые, под названием «В Черноморье» с подзаголовком «Песня», напечатано в «Самарской газете», 1895, № 50, 5 марта, в серии «Теневые картинки».

Печатается по тексту К с исправлениями:

Стр. 43, строка 24: «могуче размахнувшееся море» вместо «могучее размахнувшееся море» (по ПТ, ДЧ_1–2, Зн_1–9).

Стр. 46, строка 1: «и поживешь ты» вместо «и поживешь» (по ПТ).

Написано в 1894 г. Дата устанавливается по авторской пометке к тексту Зн₁₀. При подготовке этого текста для К Горький в подзаголовке исправил дату «1896» на «1894» (Архив А. М. Горького, ХПГ-44-11). Как указывал автор, при первой публикации песни в основу ее был положен фольклорный источник[6].

«Песне о Соколе» автор придавал особое значение. Возвратившись весной 1896 г. в Нижний Новгород, он настойчиво просил работавшую в «Самарской газете» Е. П. Волжину, впоследствии ставшую его женой, прислать газетную вырезку. «Мне, — писал он 22 мая 1896 г., — очень важно иметь фельетон „В Черноморье“. Он напечатан в начале 95 года, написан белым стихом, и речь в нем идет об Уже и Орле <Соколе>. Пожалуйста, найди этот фельетон, если сможешь, в двух экземплярах. Один вырежь и пришли мне, другой — спрячь. Если не найдешь его в старых газетах — вырежь из комплекта за 95 г. Очень важно это» (Архив Г_V, стр. 20). 4 июня 1896 г. он снова пишет ей же: «Ты напрасно переписывала, мне не это надо — мне нужен печатный фельетон, пожалуйста, вырежь — его необходимо иметь» (там же, стр. 28). Еще 15 дней спустя снова напоминает: «Как же мой фельетон об Уже и Орле <Соколе>? Он положительно необходим мне <…> Вырежь его, пожалуйста!» (там же, стр. 35). И вновь в письме от 20 июля 1896 г.: «Ради бога, достань фельетон о „Соколе и Уже“!» (там же, стр. 39). 30 июля 1896 г. он пишет ей же: «Не обижайся на меня, но вот еще что я скажу тебе. Фельетон об Уже — кусок моего ума, кусок сердца, он хорош и дорог мне, я его потерял и вместе с этим теряю право собственности на него. Я так долго просил тебя выручить у Костерина эту вещь — и ничего не добился» (там же, стр. 43). Получив наконец в августе желанную вырезку, Горький горячо благодарил за это Волжину (там же, стр. 44).

Столь настойчивая просьба непременно достать газетные вырезки объяснялась не только тем, что Горький боялся потерять особенно дорогое ему произведение, но и тем, что именно в этом году он стал подумывать об отдельном издании своих рассказов.

В процессе подготовки «Песни о Соколе» для последующих изданий, начиная с ДЧ₁ и ДЧ₂, первопечатный текст ее подвергся весьма существенным изменениям.

Наиболее важными из них оказались изменения, внесенные для ДЧ₂:

1. Добавление — после фразы: «— О, если б в небо хоть раз подняться!..» (стр. 44, строка 34) — текста: «Врага прижал бы я… к ранам груди и… захлебнулся б моей он кровью!.. О, счастье битвы!..»

2. Новая редакция конца песни («Блестело море, всё в ярком свете, и грозно ~ Безумству храбрых поем мы песню!..» — стр. 47, строки 2–16), первоначально звучавшего так:

«Блестело море, всё в южном солнце, и с шумом волны о берег бились.

В их тихом шуме звучала песня о смелой птице, любившей небо:

„О смелый Сокол! Ты, живший в небе, бескрайнем небе, любимец солнца!

О смелый Сокол, нашедший в море, безмерном море себе могилу!

Пускай ты умер!.. Но в песне смелых и сильных духом всегда ты будешь купаться в небе, свободном небе, где нет помехи размаху крыльев свободной птицы, летящей кверху!..“»

При подготовке текста произведения для ДЧ₁ Горький дал новое заглавие — «Песня о Соколе», опустил подзаголовок «О Соколе и Уже», предшествовавший песне Рагима, и подстрочное примечание: «Хотя форма песни значительно изменена, но содержание ее передается целиком».

В дальнейшем — через 3 и через 23 года после создания второй редакции — Горький еще дважды редактировал «Песню о Соколе». Это была главным образом стилистическая правка.

Замена или исключение некоторых эпитетов связаны с общей эволюцией Горького-художника и, возможно, с критическими замечаниями А. П. Чехова, указывавшего Горькому на частое употребление слов «совсем неудобных». «Аккомпанемент, диск, гармония — такие слова мешают», — писал ему Чехов 3 декабря 1898 г. Горький в ответном письме назвал «метким» это замечание о «вычурных словах» (Г-30, т. 28, стр. 51). В тексте «Песни о Соколе» автор опустил или заменил эпитеты «меланхолично», «фантастически», «бархатистое», «исключительное» и т. п. (см. варианты).

При подготовке для К текст «Песни о Соколе» почти не испытал изменений.

В процессе редактирования «Песни о Соколе» автор углублял и прояснял основной образ произведения. Изменения в обрисовке Сокола явились выражением идеологического роста писателя и связаны с общественным подъемом конца века. Существенно, что образ Ужа, противопоставленный образу Сокола, не испытал никаких изменений. Образ мещанина сложился у Горького очень рано — раньше, чем образ революционного борца за светлое будущее.

Публикация «Песни о Соколе» в «Самарской газете» не была замечена критиками. Отклики появились после выхода ДЧ₁. Вначале критики, увлеченные «босяком», почти полностью игнорировали в произведениях Горького другие образы, в том числе и образ Сокола. Н. К. Михайловский писал: «Лойко Зобар, Радда, Сокол, Чиж, Данко, Ларра — вот вся портретная галерея идеальных, очищенных от грязи босяков г. Горького. Что это именно они — преображенные Челкаши, Мальвы, Кувалды, Косяки и пр., в этом едва ли кто-нибудь усомнится» («Русское богатство», 1898, № 10, стр. 81).

Эта выдержка взята из статьи «Еще раз о г. Максиме Горьком и его героях», где, сконструировав единый положительный образ Горького, Михайловский сопоставлял его с высказываниями Ницше: «…Ницше со всем своим нравственно-политическим учением не был бы чужим среди философствующих босяков Горького» («Русское богатство», 1898, № 10, стр. 84). Горький обратил внимание на статьи Михайловского. В ноябре 1898 г. он писал С. П. Дороватовскому: «Не скажете ли чего-либо по поводу статей Михайловского, особенно по поводу второй? Очень бы интересно знать мнение публики об этих статьях» (Г-30, т. 28, стр. 44–45).

«Могучим и оригинальным» назвал талант Горького В. А. Поссе: «Горький — это живительный протест против скуки и покоя общинно-деревенской русской жизни <…> это реакция против славянской расплывчатости, мягкости и покорности <…> Стремление к подвигу ради подвига, поклонение силе как силе особенно ясно выражено в поэме „Макар Чудра“ и в двух стихотворениях в прозе: „Песня о Соколе“ и „Сказка о Чиже“» («Образование», 1898, № 11, стр. 57).

В критических статьях, появившихся вскоре после выхода в свет второго издания «Очерков и рассказов», по-прежнему отмечались талант Горького, шумный успех его книг, положительно оценивалась «Песня о Соколе». Исключением было только выступление М. О. Меньшикова, проповедника «культурничества» и «малых дел», в последующие годы скатившегося на крайне реакционные позиции[7].

В статье «Красивый цинизм» Меньшиков писал, что «Песня о Соколе» кажется ему «необыкновенно фальшивой и слабой» («Книжки „Недели“», 1900, № 9, стр. 235). Он вспомнил стихотворение «По небу полуночи ангел летел» и, сравнив его с «Песней о Соколе», выразил недовольство тем, что ангел заменен хищной птицей. Отметив, что молодежь бешено аплодирует «Песне о Соколе», когда слышит ее со сцены, он пояснял: «…от одного звука „борьба“ в кое-каких слоях принято приходить в восторг» (там же, стр. 236). «В век нигилизма, дарвинизма, ницшеанства, марксизма — да чтобы не найти оправдания зла!» Отрицая, что Горький говорит голосом народа, Меньшиков утверждал: Горький — это «перебежавшая искра между двумя интеллигенциями — верхней и нижней, соединяющая их в грозовое „безумство храбрых“» (там же, стр. 251).

В. Ф. Боцяновский в своей книге — первой критической книге о Горьком — пришел к заключению, что главное для писателя — стремление ввысь, стремление к совершенству. Он находил, что до Горького никто еще не выступал с такой «смелой и яркой проповедью самого широкого индивидуализма» (В. Ф. Боцяновский. Максим Горький. СПб., 1901, стр. 91), и считал, что к Горькому можно отнести слова Лежнева о Рудине: «В нем есть энтузиазм… спасибо тому, кто хоть на миг нас расшевелит и согреет» (там же, стр. 94).

Горький ознакомился с книгой Боцяновского до ее выхода в свет. В письме к автору в ноябре 1900 г. он одобрил книгу за любовь к литературе, которая в ней чувствуется, и пожелал ей успеха; «…относительно себя самого в Вашем изображении я ничего не умею сказать», — заметил Горький (Г-30, т. 28, стр. 139).

Почти все критики, рассматривавшие «Песню о Соколе», так или иначе говорили о неопределенности идеалов, неопределенности цели, стремиться к которой призывает Горький.

Вспоминая настроения молодежи в конце прошлого века, П. С. Коган в статье 1927 г. писал о нескончаемых спорах по поводу литературных событий, в частности дискуссиях о том, «за что бился в „бескрайнем небе“ Сокол, кто был его врагом. Помню, — свидетельствовал Коган, — Протопопов, эпигон писаревской традиции, и Михайловский, последний могикан потускневшего народничества, требовали от Горького, чтобы он представил общественную и политическую программу Сокола. Но и „тогдашние начинающие марксисты“ не любили „бесплодных полетов в небо“ <…> были среди нас такие, которым казалось предпочтительнее мужество разумное, планомерно направленное». Сам Коган считал Горького конца века «поэтом необузданного индивидуализма», хотя и находил, что «в нем было что-то созвучное начинающемуся марксистскому движению» («Известия ЦИК СССР и ВЦИК», 1927, № 220, 25 октября).

В. В. Воровский также отметил в статье «О М. Горьком» недостаточно четкое воплощение передовых общественных сил в раннем творчестве Горького. Эту особенность он поставил в связь с историческим периодом, дав при этом объяснение «культа силы» в творчестве Горького, — объяснение, в корне исключающее приписываемый писателю индивидуализм.

«Г-н Горький не нашел или, по крайней мере, не изобразил в своих рассказах такой общественной силы, которая могла бы воплотить излюбленные им нравственные качества, — писал Воровский. — Причина этого, на мой взгляд, та, что сила эта только нарождается. Из пор общества медленно, но неуклонно выделяются элементы со своеобразной психологией, с недовольством сущим, с тоской по будущему и с культом силы, необходимой для этого будущего. Такие безыменные личности проскальзывают иногда в рассказах г. Горького, но в неопределенных контурах» (Воровский, стр. 67).

Сам Горький в 1928 г. писал, что давление на него «томительно бедной жизни» заставило его «попытаться внести в „бедную“ жизнь такие вымыслы, „выдумки“, как „Сказка о Соколе и Уже“, „Легенда о горящем сердце“, „Буревестник“…». Рассуждения писателя об «активном романтизме», призывающем к деянию, поясняют, что́ именно он разумел, говоря об этих вымыслах (Г-30, т. 24, стр. 473, 475, 477, 499). Это согласуется с принципиальным утверждением Горького: «Я начал свою работу возбудителя революционного настроения славой безумству храбрых» («Коммунистический Интернационал», <1920>, № 12, <июль>, стр. 1935).

Именно так и воспринималась «Песня о Соколе» широкими массами. Цель стремлений Сокола становилась четкой, приобретала определенность в читательском восприятии как призыв к борьбе по мере нарастания революционных «волн». Последующее творчество Горького, в первую очередь «Песня о Буревестнике», проливало свет и на более ранние произведения. Характерно, что по мере назревания в России революционной ситуации реакционные критики всё чаще называли «Песню о Соколе» революционной прокламацией. С другой стороны, революционно настроенный критик В. В. Стасов в 1906 г. сказал, что «Песня о Соколе» принадлежит к лучшим созданиям Горького и «останется навеки» (см. Вл. Карелин. Владимир Стасов. Очерк его жизни и деятельности, т. II. Л., 1927, стр. 682).

«Песня о Соколе» была взята на вооружение революционным движением. Весной 1902 г. в Петербурге распространялась адресованная «Товарищам горным студентам» гектографированная листовка с эпиграфом: «Безумству храбрых пою я славу!» (ЛЖТ₁, стр. 372–373). Бакинский комитет РСДРП в августе 1903 г. выпустил прокламацию по поводу убийства в тюрьме Ладо Кецховели. Эпиграфом взяты слова: «О смелый Сокол, в борьбе с врагами истек ты кровью» (там же. стр. 445–446).

Своеобразный, «доработанный» вариант «Песни о Соколе» выпустило издательство Иоанна Рэдэ (Берлин, 1903): «М. Горький. Революционные песни и баллады. С предисловием М. Сукенникова». «Песня о Соколе» здесь напечатана с подзаголовком: «В редакции, воспрещенной русской цензурой». Текст «Песни…» воспроизводит прежние издания с многочисленными добавлениями предложений и слов, причем настойчиво повторяются слова «свобода» и «тираны». Например, после предложения: «Но в песне смелых и сильных духом всегда ты будешь живым примером, призывом гордым к свободе, к свету!» вставлено: «Тобой вдохновившись, они сбросят иго тиранов, тобой вдохновившись, они завоюют свободу».

Мимо «Песни о Соколе» не прошла царская цензура. В 1902 г. Варшавский цензурный комитет, рассмотрев вышедшую на польском языке книгу Горького «В степи», «Песня о Соколе», «Челкаш», постановил исключить «Песню о Соколе» целиком, как произведение, которое «заключает в себе аллегорическую идеализацию революции» (Г, Материалы, т. III, стр. 408).

В 1904 г. царская цензура запретила «к обращению в России» вышеупомянутое берлинское издание книги Горького «Революционные песни и баллады», особо оговорив, что «Песня о Соколе» «представляет собой в аллегории борьбу за свободу против высшей власти» (там же, стр. 410).

По распоряжению цензурного управления, с выставки картин членов Общества петербургских художников, открывшейся в феврале 1906 г. в Петербурге, было удалено несколько картин, в их числе картина М. Г. Малышева «Безумству храбрых поем мы славу» («Русское слово», 1906, № 49, 20 февраля).

Черносотенец Пуришкевич опубликовал «Список книг как орудия растления», среди них — «Песня о Соколе» («Прямой путь», 1914, № 7).

Но всё это не могло, конечно, помешать распространению «Песни о Соколе» и влиянию ее на широкие массы. П. А. Заломов — прототип Павла Власова — вспоминал: «„Песня о Соколе“ была для нас ценнее десятков прокламаций» («Молодая гвардия» <Курск>, 1938, № 43, 28 марта).

В Архиве А. М. Горького хранится много писем читателей с восторженными отзывами. Старый коммунист-рабочий А. И. Шаповалов писал Горькому 14 июля 1923 г.:

«И вдруг <…> Вы заговорили о гордых, смелых, находящихся в самых низах, людях. Что такое? — спрашивали себя многие. А ответ появился позднее. Ответила Великая Российская пролетарская революция.

Вы заговорили о „счастье битвы!“. Ваши слова, что „безумство храбрых — вот мудрость жизни!“, уже осуществились.

Наша страна теперь, по словам Гоголя, „то гнездо, откуда вылетают все те гордые и смелые, как орлы!“ — тот смелый Сокол, о котором говорили Вы.

Я пришел в восторг, когда прочел Ваши „Песню о Буревестнике“, „Песню о Соколе“ и „Прекрасную Францию“» (Архив А. М. Горького, КГ-п-88-3-1).

«…Ваши песни о „Соколе“ и „Буревестнике“, — писали Горькому в 1914 г. московские рабочие, — всегда и в особенности в тяжелые минуты жизни ободряли нас и звали к борьбе за лучшую жизнь…» (ЛЖТ₂, стр. 413). «Нет никакого сомнения в том, — писал Ем. Ярославский, — что эти воззвания Горького и его пламенные боевые песни: „Буревестник“, его „Песнь о Соколе“ — имели не меньшее революционное воздействие на массы, чем прокламации отдельных революционных комитетов партийной организации» (Рев путь Г, стр. 10).

На знаменах красноармейцев, уходивших в 1919 г. на фронт, были слова: «Безумству храбрых поем мы песню!» («30 дней», 1936, № 8, стр. 66).

«Песню о Соколе» любил В. И. Ленин. «Особенно нравились ему „Мать“, статьи в „Новой жизни“ о мещанстве, — сам Владимир Ильич ненавидел всякое мещанство, — нравилось „На дне“, нравились песни о Соколе и Буревестнике, их настрой…» — свидетельствовала Н. К. Крупская («Комсомольская правда», 1932, № 222, 25 сентября). Свою статью о Горьком, написанную в 1914 г., В. И. Ленин назвал «Автору „Песни о Соколе“».

(Стр. 48)

Впервые, с подзаголовком «Рассказ бывалого человека», напечатано в «Самарской газете», 1895, № 154, 20 июля, и № 156, 22 июля.

В Архиве А. М. Горького хранится текст Зн₁₀, правленный автором для К (ХПГ-44-11-1).

Печатается по тексту К с исправлением по ПрЗн: «и я чувствовал» (стр. 52, строка 40) вместо: «и чувствовал».

Рассказ датируется 1894 г. на основании пометы Горького в наборном тексте К: автор исправил «1895» на «1894» (ХПГ-44-11-1). По другим, тоже принадлежащим автору, сведениям рассказ написан в 1895 г. В письме Д. Д. Протопопову (конец февраля — март 1900 г.), перечисляя свои ранние рассказы, Горький поместил «Однажды осенью» после «Старухи Изергиль» и поставил дату «1895» (Архив Г_VII, стр. 13). Ту же дату Горький указал и в письме И. Е. Репину от 23 ноября 1899 г. (Г-30, т. 28, стр. 101).

Рассказ «Однажды осенью» автобиографичен (см. том I наст. изд., стр. 537 — примечания к рассказу «Мой спутник»). 28 декабря 1925 г. Горький писал И. Б. Галанту: «Впервые я „познал женщину“, когда мне было 18 лет; случилось это при условиях, совершенно правдиво изложенных в рассказе „Однажды осенью“» (Архив А. М. Горького, ПГ-рл-10-3-6). В черновике того же письма говорится, что Горькому было тогда 19 лет (там же, ПГ-рл-10-3-3). Рассказ, видимо, был дорог Горькому как страничка его юности. 21 октября 1899 г. он читал его на литературно-музыкальном вечере. «С большим чувством он прочел страничку, по-видимому, из своей прошлой жизни», — говорится в отчете газеты «Одесские новости» (1899, № 4782, 3 ноября).

В октябре 1898 г. автор послал текст рассказа С. П. Дороватовскому для третьего тома «Очерков и рассказов» (Г 30, т. 28, стр. 33). Но в декабре того же года Горький попросил вернуть рассказ обратно: «…среди рассказов, посланных мною Вам для III тома, есть один, озаглавленный „Однажды осенью“. Возвратите его мне; так как он автобиографического характера, я должен буду, изменив, включить его в то, над чем работаю теперь для „Жизни“» (там же, стр. 50).

В это время Горький писал «Фому Гордеева», который начал публиковаться в журнале «Жизнь» с февраля 1899 г. Дороватовский выслал рассказ, уведомив об этом Горького 15 декабря 1898 г. (Архив А. М. Горького, КГ-п-26-9-16). Но для «Фомы Гордеева» рассказ не пригодился. В конце апреля 1899 г. Горький возвратил рассказ Дороватовскому, сообщив: «Посылаю „Однажды осенью“, — кажется, это можно напечатать, вещичка колоритная. Владимир Александров <Поссе> говорил мне, что Вы готовите третий том к печати, — пожалуйста, пришлите список вещей, которые войдут в него» (Г-30, т. 28, стр. 72). В конце мая 1899 г., окончательно договариваясь с Дороватовским о составе третьего тома, Горький писал: «…„Варенька“, „Артем“, „Дружки“, „Однажды осенью“, „Кирилка“ — пришлите корректуру…» (там же, стр. 81).

На основании приведенной переписки можно сделать вывод, что за период с 15 декабря 1898 г. до конца апреля 1899 г. Горький работал над рассказом «Однажды осенью», изменяя его. При сравнении текста III тома ДЧ₁ с первопечатным выявляются значительные разночтения. Горький убирает большие куски, носящие узко личный характер, вносит изменения, связанные с обстановкой действия и описаниями пейзажа, резко сокращает финал рассказа, в газетной редакции заканчивавшийся обширным рассуждением о женщине (см. варианты).

Начиная со Зн₄ рассказ печатался без подзаголовка, с датой 1895.

Довольно значительна авторская правка 1922 г. для К. Горький уничтожает смысловые повторы, утяжеляющие фразу: устраняет бытовые детали, уводящие повествование в сторону; называет Наташу «соучастницей», а не «подругой» героя. Общее направление правки сводится к тому, чтобы нарушить «ритмичность» прозы (сокращение определений, повторов, соединительных союзов).

Мнения первых критиков о рассказе «Однажды осенью» разделились. Некоторые причислили его к произведениям, обнаженно трактующим тему босячества. Л. Е. Оболенский писал: «Из всех босяков, выведенных Горьким, наиболее симпатичными кажутся: Коновалов, Челкаш, Наташа (из рассказа „Однажды осенью“), Мальва и рыжий рыбак Сережка» (Л. Е. Оболенский. М. Горький и причины его успеха. СПб., 1903, стр. 79). М. А. Протопопов нашел у Горького «стремление к идеалу», хотя заметил, что не видит у него определенной цели, а одно лишь «протестующее уныние» («Русская мысль», 1899, № 5, стр. 149).

Рассуждения Горького о «сытых» и реорганизации социального строя были замечены реакционными «Московскими ведомостями», где появилась статья А. Басаргина (А. И. Введенского) «Развивается ли талант г. Горького?». Критик противопоставил «Однажды осенью», как «балладу с тенденцией», рассказам «Дружки», «Каин и Артем» и «Кирилка», выполненным якобы «в прежнем тоне, — безо всяких особенных „задач“ и тенденций» («Московские ведомости», 1900, № 117, 29 апреля).

Концепцию рассказа с ожесточением пытался развенчать Е. А. Ляцкий. Он ставил знак равенства между героями рассказа и самим писателем, не без основания, однако, уверяя, что Горький проповедует начала бунта («Вестник Европы», 1901, № 11, стр. 287–288).

Иронически пересказывая содержание статьи Ляцкого, В. В. Воровский заметил, что критик устроил «публичный суд» над Горьким.

«— А помните ли, г. Горький, как вы однажды осенью воровали с голодной проституткой хлеб из ларя? — начинает г. Ляцкий „с поразительной откровенностью“ <…> Скомпрометировав сразу нашего автора в глазах своей аудитории обвинением в подкапывании главного устоя — собственности, г. Ляцкий переходит к другим пунктам:

— Вы подрывали великий принцип свободы, смешивая его с понятием бродяжеской, беспаспортной жизни» (Воровский, стр. 52).

В другой статье о Горьком Воровский назвал рассказ «Однажды осенью» трогательным, отнеся его к произведениям, где «изображено доброе, мягкое, человечное…» (там же, стр. 259).

(Стр. 57)

Впервые напечатано в «Самарской газете», 1895, № 44, 26 февраля, в серии «Теневые картинки». В новой авторской редакции опубликовано в «Крестьянской газете», 1935, № 35–36, 8 марта.

В Архиве А. М. Горького сохранились: 1) печатный текст Зн₁₀ с авторской правкой для К; 2) машинопись, представляющая собой перепечатку текста К с большой правкой автора и припиской новой концовки. Это — редакция, предпринятая в 1935 г. в связи с новой газетной публикацией. (Архивные шифры: ХПГ-44-11 и ХПГ-44-11-2а).

Печатается по тексту «Крестьянской газеты».

В серии «Теневые картинки» «Вывод» был напечатан под цифрой II и шел после напечатанного под цифрой I рассказа «Красавица». Это были первые беллетристические публикации Горького в «Самарской газете» непосредственно после его приезда в Самару, где, став постоянным сотрудником газеты, он должен был еженедельно публиковать воскресный беллетристический фельетон.

Очерк написан в 1895 г. (в изд. Зн_1–10 и К ошибочно датировался 1896 годом). В основу его положен подлинный факт. Весной 1891 г. Горький покинул Нижний Новгород. Это было началом его большого странствия по России, продолжавшегося полтора года. От Днепровщины он шел по Херсонской губернии равнинами Сагайдака и Ингула, направляясь к Николаеву, и 15 июля 1891 г.[8] в селе Кандыбине встретил «вывод» — публичное истязание женщины, Горпыны Гайченко ее мужем Сильвестром Гайченко. Он вмешался в эту дикую расправу и был до полусмерти избит крестьянами. В письме И. А. Груздеву, спрашивавшему об этом случае, Горький писал: «Меня сильно избили, вывезли из села Кандыбовки — 27–30 верст от Николаева — и бросили в кусты, в грязь, чем я и был спасен от преждевременной и „поносной“ смерти, ибо получил „компресс“. В Николаев меня привез шарманщик, ехавший с какой-то сельской ярмарки, кажется из Повлиша или Новой Праги» (Архив Г_XI, стр. 66).

Горький неоднократно рассказывал об этом случае много лет спустя. Об одном из таких рассказов вспоминал Н. Н. Асеев, гостивший у Горького в Сорренто в ноябре 1927 г.:

«Вот давнее воспоминание, уже вошедшее как материал в его произведения: о выводе неверной жены на общественный суд. Это было на самом деле, и Горький был, как оказывается, не бесстрастным свидетелем происшествия, о чем в рассказе не упомянуто <…>

Горький был в этой деревне прохожим человеком, вступиться за женщину было бессмыслицей, и он направился к попу, чтобы тот уговорил озверелых людей. Поп ответил ему текстом из священного писания о повиновении жены мужу. Возражать на текст можно было только кулаком. Горький смазал попа по постной роже, с размаху, не выдержав елейно-лицемерного нравоучения. На крик попа сбежались односельчане, увидели чужого, дерущегося с попом, и, не входя в существенный разбор возникшего инцидента, скопом бросились на чужака, отмахивавшегося от них длиннейшими руками. В результате со сломанным ребром Горький очнулся уже поздно в сумерки; этого конца нет в написанном им рассказе.

Когда я спросил Горького: любим ли был поп на селе и потому ли вступились за него крестьяне, Горький ответил, что поп был ненавистен всем, а помяли его за то, что чужой осмелился ихнего попа бить» (Горький. Сборник статей и воспоминаний о М. Горьком. М.—Л., 1928, стр. 467–468).

Вышедший 8 марта 1935 г., в Международный женский день, номер «Крестьянской газеты», в котором помещена последняя авторизованная публикация очерка, был целиком посвящен сравнению положения женщины в старом и новом Кандыбине. В параллель к очерку Горького здесь же напечатан рассказ под названием «Под редакцией Великого Октября». В нем описана иная процессия, во главе которой женщина-трактористка ведет первый в Кандыбине трактор. Контраст этих двух сцен в старом и новом Кандыбине подчеркнут широким использованием выражений и описаний из «Вывода»: «„Идет толпа народа, идет густо и медленно, — движется, как большая волна, а впереди нее“ так же медленно движется величавый трактор <…> На высоком сиденье его ловко и уверенно сидит „маленькая женщина, почти девочка“. Она сидит гордо, голова ее, в густых коротко остриженных волосах, „поднята кверху и немного откинута назад, глаза широко открыты“ <…>

„А небо, южное небо, совершенно чисто — ни одной тучки, солнце щедро льет жгучие лучи“…»

Рассказ завершается следующим пояснением: «Поправку к рассказу Алексея Максимовича внес Великий Октябрь. Если бы Алексей Максимович проходил по Кандыбину не в 1891 году, а в 1926-м, когда впервые в Кандыбино пришел трактор, он видел бы и описал бы именно то, что описано здесь. Только, разумеется, неизмеримо лучше».

Вслед за этим опубликовано факсимильно воспроизведенное «Примечание Алексея Максимовича Горького», помеченное 3 марта 1935 г.:

«Прочитал Горький этот рассказ в рукописи и завистливо сказал сам себе:

— Эх, Максимыч, побывать бы тебе еще разок в Кандыбове, полюбоваться на людей, пожать могучие их руки!

Но — староват Горький, слабоват стал. И может только заочно приветствовать новых людей удивительной родины нашей.

М. Горький»[9]

В газете опубликовано письмо Горькому кандыбинских колхозниц:

«Нашему первому заступнику.

Дорогой наш, любимый Алексей Максимович!

Пишут тебе, нашему родному, колхозницы села Кандыбина. <…> 44 года назад ты видел, как Гайченко Сильвестр зверски издевался над своей женой Горпыной, и впервые прозвучало тогда в селе Кандыбине смелое слово в защиту женщины-рабыни. То было твое слово, родной наш Алексей Максимович.

Сильвестр Гайченко был не один. Издеваться над женщинами было делом обычным. Били, привязывали к лошадиному хвосту, отрезывали косы… Только Великий Октябрь, коммунистическая партия и советская власть прекратили наш позор и страдания, дав нам полное равноправие <…> Посмотрел бы ты, какими мы стали!

<…> Мы хотим вычеркнуть из памяти ненавистное название Кандабино по имени какого-то самодура-генерала. Разреши нам просить о переименовании нашего села в село Пешково, в честь родного нашего первого борца за раскрепощение женщины. Колхоз же Кандыбинский разреши нам просить назвать именем Горького».

Напечатаны также в этом номере «Крестьянской газеты» письма Горькому кандыбинских колхозников и пионеров.

Очерк Горького, его «Примечание» и некоторые другие из этих материалов перепечатаны в «Правде», 1935, № 66, 8 марта.

О том, как создавался специальный номер «Крестьянской газеты», подробно рассказано в статье Т. Новиковой «Село Кандыбино, ныне Пешково».

«Как-то вечером, в феврале 1934 года, — вспоминала Т. Новикова, — на даче у Алексея Максимовича за чайным столом завязалась беседа о женщине. Начала этот разговор гостья Алексея Максимовича — Анна Мошкарова, колхозница из „Красного пахаря“ Кирсановского района Воронежской области.

<…> Попыхивая неугасаемой папиросой, внимательно слушал Алексей Максимович гостью, расспрашивал о подробностях — он бывал когда-то в Кирсановском уезде.

— Это хорошо, что женщина научилась стоять за себя, — сказал он. — Вас всегда раньше затирали. Особенно попы, церковники <…>

Алексей Максимович слегка усмехнулся:

— Однажды я за женщину крепко пострадал. Точнее — побили меня. Да как побили — и сейчас помню. А было это очень давно <…> Этот случай я потом в рассказе „Вывод“ описал. <…> Заглянуть бы теперь в это село. Как там живут? Каковы женщины? Может, та женщина жива еще…

<…> Мы ехали в Кандыбовку, руководствуясь воспоминаниями Алексея Максимовича: „недалеко, верст двадцать от Николаева, на тракте, на краю села — церковь. У самой дороги — корчма. Под корчмой, внизу, источник, бьющий фонтаном…“

И мы нашли Кандыбовку. Всё было так, как указано: двадцать пять километров от Николаева, на тракте. На краю села — церковь. Только была она без креста и колокольни, с надписью у входа: „Клуб“. У самой дороги чернели развалины корчмы. А под горой — источник, бьющий фонтаном. Одна лишь неточность была в адресе: село звалось не Кандыбовка, а Кандыбино. Но это было то самое село.

<…> Беседа состоялась вечером. Народу собралось много.

<…> Стояла напряженная тишина. В первых рядах — беспощадные свидетели — старики: плечистый и еще могучий кузнец Константин Васильевич Сохань, почти столетний дед Ничипор Гедерим, Евдокия Спиридоновна Апостолова, Ульяна Бондарь, Константин Иванович Кальтя…

Голова сельрады — председатель сельсовета Теплов только что зачитал рассказ „Вывод“. Он долго не находит подходящих слов. Машет рукой и коротко говорит:

— Старики! Было такое время в Кандыбине?

Старики молчат <…> Десятки глаз смотрят на них выжидательно, требовательно. Первый подымает голову Константин Иванович Кальтя:

— Было.

И густо краснеет.

— Це Гайченко Сильвестр мордовал свою Горпыну-жинку. Я тогда хлопцем молодым был. Гнал он Горпыну, помню, кнутом. Сам стоит на повозке, а бабу привязал за шею. Стегал то коняку, то ее. А на ней от платья одни лохмотья остались, голая она. Он ее бьет, а мы за повозкой бежим — нам интересно, что мужик бабу бьет. Потом вижу — на пригорке русявый человек с усами, в белой рубахе, в соломенной шляпе. Корзиночка, помню, у него была, палку в руке держал. И вот бросает человек корзиночку наземь.

<…> Воспоминаниям в тот вечер, казалось, не будет конца. Говорила и старая Ульяна Бондарь и комсомолка Оля Турманенко. С нежностью и любовью говорили о человеке, ставшем роднее родного.

Удивительно хорошо, сердечно прошел следующий день. Колхозницы и несколько колхозников свели нас к небольшой приземистой хатке, где жила и умерла несчастная Горпына, здесь же „подох“, как они выразились, и Сильвестр Гайченко.

<…> Взволнованный, сидел Алексей Максимович над нашими рукописями о новом Кандыбине. Алексей Максимович с восторгом принимал поправки к старому своему рассказу „Вывод“, сверял рассказ с нашими рукописями <…>

Дав полное согласие на печатание собранного в Кандыбине материала, Алексей Максимович взял на себя и редактирование номера „Крестьянской газеты“, в котором печатались материалы о Кандыбине. И сколько страниц ожило, заиграло от легкого прикосновения замечательного пера к рукописям!

Так был рожден праздничный женский мартовский номер „Крестьянской газеты“ в 1935 году» («Колхозник», 1937, № 6, стр. 58–65).

Дружба Горького с колхозницами села Кандыбино с тех пор не прекращалась. От имени колхозниц Горькому писала Домна Ивановна Задвицкая. Колхозницы приглашали писателя в гости на торжество в связи с предстоящим переименованием села Кандыбино в село Пешково (переименовано осенью 1936 г.). А когда пришла скорбная весть о кончине Горького, Д. И. Задвицкая и Екатерина Данич были посланы делегатами в Москву, чтобы возложить венок на его могилу от села Кандыбино. Рассказ об этом Д. И. Задвицкой см. в книге: «Пушкiн, Шевченко, Горький в народних пересказах. Записав Дм. Косарик». Киïв, «Мистецтво», 1937, стр. 78.

Очерк «Вывод» неоднократно правился автором (см. варианты).

Критика отозвалась на очерк после появления его в собрании сочинений писателя. Для Н. К. Михайловского он был поводом пересмотреть свой взгляд на идейные истоки творчества Горького. Если раньше, усматривая в произведениях Горького влияние Ницше, критик писал: «Кто как не ницшевские прирожденные господа этот Челкаш в противоположность рабу Гавриле, Сокол в противоположность Ужу, Кузька Косяк в противоположность мельнику, Данко в противоположность всему табору <…>» («Русское богатство», 1898, № 10, стр. 86), то теперь, споря с М. Неведомским (М. П. Миклашевским), автором предисловия к русскому переводу книги Анри Лихтенберже «Философия Ницше» (СПб., 1901), он отводит от Горького обвинение в ницшеанстве:

«Ницше <…>, — говорит г. Неведомский, — очень часто высказывался в том смысле, что распутная сила негодяя привлекательнее и выше сократовской посредственности <…> Горького <…> г. Неведомский называет „самородком-ницшеанцем“ <…> У г. Горького есть страшная страничка с натуры, озаглавленная „Вывод“: мужик наказывает жену за измену, наказывает безжалостно, всенародно и ко всеобщему удовольствию публики, ибо таков местный (в Херсонской губ.) обычай. Истязующий жену мужик опирается на двоякую силу: свою физическую силу и силу общественного мнения, с точки зрения которого такая расправа морально правильна, но автор рассказывает о ней с негодованием: с его точки зрения это сильно, но не морально» («Русское богатство», 1903, № 4, стр. 77–80).

(Стр. 61)

Впервые, с подзаголовком «Картина», напечатано в «Самарской газете», 1895, № 71, 2 апреля.

В Архиве А. М. Горького хранится текст рассказа Зн₁₀ с авторской правкой чернилами для К. Дата под заголовком «1896» исправлена рукой Горького на «1895». Его же рукой написан подзаголовок «Пасхальный рассказ» (ХПГ-44-11).

Печатается по тексту К с исправлениями:

Стр. 62, строка 25: «огненных глаз» вместо «огромных глаз» (по ПТ, ДЧ_1–2, Зн_1–9).

Стр. 66, строка 2: «чернея» вместо «черные» (по смыслу).

Рассказ написан в конце марта 1895 г. для пасхального номера «Самарской газеты»[10]. В марте 1895 г. редакция поручила Горькому заказать В. Г. Короленко пасхальный рассказ. 22 марта Короленко ответил: «К сожалению, к пасхе тоже прислать ничего не могу, хотя и очень желал бы. Но теперь я сильно занят уже начатыми работами и вообще пасхальных рассказов давно как-то не писал» (Г и Короленко, стр. 29). Ввиду создавшегося отчаянного положения редакция газеты поручила Горькому срочно написать рассказ. В воскресенье, 2 апреля, «пасхальный» рассказ «На плотах» был напечатан.

Сохранилось свидетельство А. А. Смирнова (А. Треплева), самарского знакомого Горького: «Однажды, придя к Алексею Максимовичу утром, я увидел груду листов. Всю ночь он писал. К утру рассказ был готов: „На плотах“ — одна из лучших его вещей» (В С, стр. 100).

В декабре 1897 г. Горький послал рассказ В. A. Поссе в числе других, напечатанных в столичной и провинциальной прессе. Шел разговор об издании их отдельной книгой. Поссе обратился к издателям О. Н. Поповой, А. М. Калмыковой и М. Н. Семенову, но получил отказ.

В 1898 г. Горький намеревался выпустить «На плотах» отдельным дешевым изданием для народа, но 25 ноября 1898 г. Петербургский цензурный комитет не дозволил «к отдельному напечатанию очерки „Коновалов“, „На плотах“ и рассказ „Мальва“» (ЛЖТ₁, стр. 223). 15 декабря 1898 г. С. П. Дороватовский писал Горькому: «Извещают: цензура запретила для народных изданий „Челкаша“, „Мальву“, „На плотах“, об остальных — пока еще ничего не известно» (Архив А. М. Горького, КГ-п-26-9-16).

Для ДЧ₁ автор тщательно выправил газетный текст, сняв подзаголовок рассказа. Затем рассказ последовательно правился Горьким для ДЧ₂, Зн₄, Грж и К (см. варианты).

В критике рассказ получил противоречивую оценку. 6/7 января 1899 г. А. П. Чехов писал: «Ваши лучшие вещи „В степи“ и „На плотах“ <…> Это превосходные вещи, образцовые, в них виден художник, прошедший очень хорошую школу. Не думаю, что я ошибаюсь. Единственный недостаток — нет сдержанности, нет грации» (Г и Чехов, стр. 30). В другом письме он заметил, что «несдержанность чувствуется и в изображениях женщин („Мальва“, „На плотах“) и любовных сцен» (там же, стр. 27).

В начале января 1900 г. Горький советовался с Чеховым об издании отдельной книжки своих «хороших рассказов», называя среди них «На плотах» (там же, стр. 62).

Рассказ пронизан могучим чувством оптимизма. Силан — воплощение жизненных сил, действенности, здоровья и сильного чувства — стоит в ряду таких горьковских героев, как Челкаш, Мальва и др. Его сын Митрий начинает галерею вырождающихся представителей имущего класса. В рассказе намечена тема, которая затем разрабатывалась Горьким во многих произведениях, в том числе в «Фоме Гордееве» и «Деле Артамоновых».

М. О. Меньшиков в статье «Красивый цинизм» осудил писателя за любовь к земным радостям, искание человеческого счастья, за враждебность христианскому аскетизму («Книжки „Недели“», 1900, № 9, стр. 237). Реакционного критика больше всего возмущало, что Силан — это «совершенно Сокол с „жаждой свободы, света“» (там же, стр. 236).

Взгляд Меньшикова разделял критик из «Московских ведомостей». «Содержание рассказа, — писал он в статье „Гоголь и Горький“, — грязное <…> к рассказу белыми нитками пришита известная тенденция, почерпнутая из модного ныне учения Фридриха Ницше о сверхчеловеке, стоящем по ту сторону требований общепринятой морали и предписаний нравственного закона. Таким сверхчеловеком выставлен Силан Петров…» («Московские ведомости», 1902, № 55, 24 февраля). Еще грубее отзыв В. О. Ключевского. По его мнению, Горький пишет для слоя «низменных людей»: «…в их неразвитых и небрезгливых вкусах блестят талантом и такие его произведения, как снохачество „На плотах“ и „Дно“ всяких мерзостей с подкладкой ницшеанства, политиканства и т. п.» («У Троицы в академии, 1814–1914». М., 1914, стр. 692).

Н. Минский (Н. М. Виленкин) обвинял писателя в мелодраматизме, преувеличениях и крикливости. Отнеся Силана к представителям стихийной силы, Минский представил Митрия бессильным носителем нравственного начала; «…ряса митриевой святости на глазах читателя разлетается в куски, а под нею открываются лохмотья слабости и безволия». В итоге критик сделал вывод: «Нужно сознаться, что в нашей литературе, насквозь пропитанной учением о любви и добре, такая яркая проповедь права сильного является довольно новой и рискованной» («Новости и биржевая газета», 1898, № 138, 21 мая).

В статье «Тоскующий талант» А. Басаргин (А. И. Введенский) сравнивал рассказ «На плотах» с «Мальвой», где тоже показан «протест против подавления чисто духовных интересов грубо житейскими, различным вседневным хламом». Басаргин уловил в словах Митрия тоску, стремление «уйти из мира», что являлось общей чертой всех босяков у Горького. «Наши „босяки“, — заключал он, — это, так сказать, сбившиеся с пути или, точнее, не познавшие своего истинного пути иноки»; они близки к идеалу «опрощенного человека», которого в последние годы рисует Л. Толстой, ибо «там и здесь то же стремление уйти из данного строя жизни, поставить себя „вне закона“, — та же „пассивная анархия“ и с тою же ярко выраженной мистическою окраской» («Московские ведомости», 1898, № 286, 17 октября).

Ф. Д. Батюшков, высоко оценивая рассказ в целом, заострил внимание на вопросе о снохачестве. «Именно в силу исключительности выставленных обстоятельств, вопрос получает как бы роковое неразрешимое значение», — писал он. Комментируя рассуждения Митрия, Батюшков обобщил: «Разве это не то чистое понимание христианства, как учения „не от мира сего“, которое присуще и народным обработкам легенды об „Алексее, человеке божием“, несомненно живо в народе, и в высшем литературном проявлении сказалось в образе Алеши Карамазова? Митрий — трогателен и умиляет» («Космополис», 1898, № 11, стр. 111–112).

Аналогию с ницшеанским сверхчеловеком усматривал в образе Силана Е. А. Ляцкий. Назвав Силана «сытым шальным самцом», критик причислил его к особым героям «силы и смелости, вернее наглости». Ляцкий писал, что народ у Горького — хищный и отверженный, «озлобленный бессмысленной злобой голодного волка…» («Вестник Европы», 1901, № 11, стр. 286, 292). Имея в виду «На плотах» и другие рассказы Горького, Ляцкий обвинил писателя в том, что он ввел с собой в литературу «целую армию таких же отверженных, но притом отверженных бесповоротно, — воров, убийц, профессиональных разбойников и грабителей, развратников, неисправимых пьяниц, отъявленных наглецов, и не только не выразил при этом чувства брезгливости или отвращения, но с увлекательной художественностью, даже с упоением начал рассказывать о той грязи, в которой они живут…» (там же, стр. 286).

Резко полемизируя с Ляцким, В. В. Воровский издевался над либеральным критиком, который устроил «публичный суд» над Горьким (см. в этом томе примечания к рассказу «Однажды осенью»). Ранние рассказы Горького Воровский оценил очень высоко. Он писал: «Обаяние этих рассказов, дышавших свежестью весны, усиленное еще исключительными обстоятельствами жизни автора, завоевало для него прочные симпатии читающей публики и поставило его наряду с первоклассными литературными силами современности» (Воровский, стр. 49).

Большинство критиков, независимо от их взглядов, сходилось в высокой оценке художественных достоинств произведения, его композиционной цельности. «Что касается рассказа „На плотах“, — писал А. В. Амфитеатров, — этот chef d’oeuvre изящного слова можно смело приложить в триумвират к чеховской „Степи“ и „Река играет“ В. Г. Короленко» («Новое время», 1898, № 7989, 27 мая). Амфитеатров первый обратил внимание на особенности изображения народа в этом рассказе Горького. «М. Горький, — писал он, — обнаруживает не только изощренную способность проникать в глубь народной психологии, но и редкое умение находить в ней моменты в высшей степени оригинальные, мотивы, не затронутые до него художественным творчеством…» Рассказ «На плотах» позволил Амфитеатрову сделать вывод, что Горький — «поэт народа, стоящего на пороге от мрака к свету, заблудившегося в сумерках и бродящего в них, хотя с мучительною тревогою, но не без надежды найти когда-нибудь светлый день» (там же).

К 1905 г. относится первая инсценировка рассказа. Он шел на сцене казанского драматического театра в сезоны 1905–1906 гг. Вторая инсценировка рассказа была сделана уже в годы советской власти В. И. Лазаревым в Рабочей студии им. М. Горького. В 1919 г. там были поставлены «Дружки», «На плотах», «Товарищи», «О Чиже, который лгал, и о Дятле — любителе истины» (Протокол беседы научной сотрудницы Архива А. М. Горького Ф. Н. Радзиловской с бывшей артисткой студии им. М. Горького А. П. Петровой 27 сентября 1948 г. Архив А. М. Горького, МоГ-11-14-1).

С т р. 67. …там иные люди, живы души их во Христе… — Имеются в виду сектанты.

(Стр. 74)

Впервые, под заглавием «История с застежками (Картинка из быта босяков)», напечатано в «Самарской газете», 1895, № 139, 2 июля, и № 143, 7 июля.

В Архиве А. М. Горького сохранился текст рассказа — Зн₁₀ с авторской правкой для К.

Дата в подзаголовке «1896» исправлена автором на «1895» (ХПГ-44-11).

Печатается по тексту К со следующим исправлениями:

Стр. 77, строка 23: «венец за венцом» вместо «венец над венцом» (по смыслу).

Стр. 77, строка 39: «слово этакое» вместо «словно этакое» (по ПТ, ДЧ_1–2, Зн_1–3).

Стр. 80, строки 3–4: «на всякое нечестие» вместо «на всякое несчастие» (по ДЧ_1–2, Зн_1–3, ДБЗ).

Стр. 80, строка 27: «раздумчиво произнес» вместо «задумчиво произнес» (по ПТ, ДЧ_1–2, Зн₁).

Стр. 81, строка 37: «попросил Мишка» вместо «спросил Мишка» (по ПТ и ДЧ_1–2).

Рассказ написан в Самаре в 1895 г. Во всех изданиях «Знания» ошибочно датировался 1896 годом. На автобиографический характер рассказа указывал сам Горький в письме В. Ф. Боцяновскому (см. том I наст. изд. — примечания к рассказу «Мой спутник»).

В Архиве А. М. Горького хранится письмо автору (от 28 февраля 1935 г.) из Наркомсобеса Татарской АССР: «В Татнаркомсобес обратился с просьбой о назначении пенсии гр. д. Каргуза, В. Услонского р-на, Макаров Семен Кириллович, объясняя тем, что он в дореволюционное время работал с Вами в гор. Казани, и <…> предъявил Ваше сочинение <…> рассказ под заглавием „Дело с застежками“, 1896 года, где фигурирует „Семка Каргуза“. ТНКСО просит Вас подтвердить правильность факта…» (Архив А. М. Горького, КГ-коу-3-38-1).

Указание на то, что событие, изображенное в рассказе, произошло в Казани, подтверждается имеющимся в тексте первых публикаций обозначением места действия буквой «К». По-видимому, дело происходило летом 1885 г., — в первой публикации рассказа содержится фраза: «Я тоже мечтал, ибо в ту пору мне было семнадцать лет…»

После первой публикации Горький неоднократно редактировал рассказ. Первая правка была предпринята в связи с подготовкой ДЧ₁. Она касалась не только стилистики, но и содержания рассказа. Горький изменил заглавие и снял подзаголовок. Еще большей правке Горький подверг рассказ, редактируя его для Зн₄. Среди наиболее существенных изменений надо отметить исключение куска с характеристикой двух основных героев рассказа (после слов «чем-либо поживиться» на стр. 74, строка 29):

«В свободное от занятий время, — а его было всегда больше, чем нам требовалось, — мы мечтали.

Семка, самый старший и положительный человек из нас, коренастый пензяк, бывший огородник, волею судьбы совершенно спившийся и с год тому назад, по пути в Нижний на ярмарку, где он надеялся каким-то образом „поправиться“, застрявший в К., — Семка, озлобленный скептик, мечтал определенно и ясно. Он хотел немногого:

— Эх ты, мать твою поймать да за отца замуж отдать! — говорил он, бывало, когда мы, положив наши пустые животы на землю, растягивались где-нибудь в тени за городом и пытались осветить наше будущее, полегоньку, но настойчиво заглядывая в его мрак. — Ежели бы махнуть в Сибирь! Я бы там нашел свою дорогу. Ветрел бы хорошего человека и сейчас к нему в науку… Друг, мол, ты милый, возьми в долю свою! Тюрьма вместе и сума пополам. Оборудовали бы мы с ним после того два-три дельца… и я бы, значит, был покоен… н-да…

— Зачем же непременно в Сибирь идти нужно? — спросил я его как-то раз.

— Зачем? Там, брат, настоящий фартовый народ и есть… Много его… легко найтить… А здесь… здесь ни в жисть не встренешь хорошего человека… А ежели в одиночку взяться… даром пропадешь — навыку нет… рука не набита…

Мишка не умел мечтать вслух, но не было ни малейшего сомнения, что он упорно и много мечтает про себя. Стоило только взглянуть в его добрейшие синие глаза, всегда устремленные куда-то вдаль, и увидать тихую, пьяную улыбку, постоянно шевелившую его густые усы и бороду, постоянно вмещавшую в себе разные предметы, не имевшие с ней ничего общего, вроде птичьих перьев, соломы, стружек, крошек хлеба, яичных скорлуп и т. п., — стоило раз взглянуть в его простецкое открытое лицо, чтоб сразу увидеть в нем, Мишке, типичнейшего мечтателя-мужика, [излюбленный персонаж писателей-народников, так много говоривших о нем и позабывших рассказать, как он, этот тип, вымирает постепенно, отравляемый суровой жизнью, которая никогда не благоволила мечтателям, нимало не нуждается в них и всегда предпочитает здоровые руки слабой голове].

Я тоже мечтал… но направление моих мечтаний и по сей день интересно только для меня одного…»

Можно предположить, что этот текст был «принесен в жертву» компактности и стройности рассказа.

В прямые скобки в этом отрывке взят текст, который был исключен Горьким еще раньше, при подготовке ДЧ₂. Этот вычерк автор сделал, посчитавшись с мнением Н. К. Михайловского, который после выхода ДЧ₁ писал: «Кого бы ни разумел здесь почтенный автор под писателями-народниками, — вообще ли писателей, черпавших свои темы из народного быта и с особенным интересом приглядывавшихся к мужицкой жизни, или же народников, так сказать, принципиальных, идеализировавших мужика и „устои“ его жизни, — он во всяком случае неправ; фактически неправ, утверждая, что писатели эти позабыли рассказать, как вымирает „мечтатель“» («Русское богатство», 1898, № 9, стр. 65).

Редактирование рассказа в 1922 г., при подготовке его для К, носило в основном стилистический характер (см. варианты).

Критика 90-х годов «Дела с застежками» касалась мало. В статьях, в которых всё же упоминался рассказ, он характеризовался лишь слегка и поверхностно. Так И-т (И. Н. Игнатов) в статье «Новости литературы и журналистики» отметил, что в душе героя рассказа, босяка Мишки, «властно поднимаются нравственные требования». «Воруя, пьянствуя и развратничая, он так же, как и Мальва, ищет „слово для души“ в книгах…» («Русские ведомости», 1898, № 170, 22 августа).

Игнорирование рассказа критикой, по-видимому, объясняется тем, что он не укладывался в рамки того представления о Горьком — «ницшеанце», воспевающем анархический и жестокий мир босячества, апологете грубой силы, — которое утверждалось буржуазной и отчасти народнической критикой.

Смысл этого и некоторых других рассказов, их значение в творчестве Горького впервые глубоко вскрыл В. В. Воровский.

«…было бы ошибкой, и мы получили бы неправильное представление о психологическом облике автора, — писал он, — если бы подумали, что только те черты, которые выражают силу, гордость, смелость, презрение и ненависть к мещанскому благополучию, одним словом, черты мощных хищников, дороги ему и только их умеет он находить в среде своих героев-босяков. Напротив, эти черты вскрывает он, так сказать, по побуждениям объективного, общественного характера, его же субъективные, интимные симпатии тянут его к другим психологическим чертам: именно к проявлениям доброты, альтруизма, мягкости, гуманности. Ибо М. Горький до мозга костей гуманист.

С какой любовью отмечает он благородные, гуманные черты у своих отверженных. Возьмите, например, его отношение к Емельяну Пиляю <…> Вспомните трогательный рассказ „Однажды осенью“ или „Дело с застежками“ <…>

Если вы распределите на две серии рассказы М. Горького: с одной стороны — те, в которых преобладает гордое, дерзкое, смелое, с другой — те, где изображено доброе, мягкое, человечное, — только тогда вы получите ясное впечатление о самом авторе. В авторской психологии явно преобладают эти гуманные черты, и если их так плохо подметила читающая интеллигенция, увлекшаяся „демоничностью“ босяков, то это потому, что они слишком близки и знакомы ей, а те, другие, слишком заманчиво новы и ярки <…> Эта жизненная мораль гораздо роднее М. Горькому, чем та вычурная, полубутафорская, антиобщественная мораль Челкашей, которой так увлекались наши доморощенные сверхчеловеки и которую пытались они навязать автору» (Воровский, стр. 259).

Рассказ «Дело с застежками» послужил основой для фильма, выпущенного на экран 4 мая 1929 г. Режиссер-постановщик фильма А. Хохлова в процессе работы, как она рассказывает, имела беседу с Горьким. «В ней он указал на ряд характерных бытовых деталей для инсценировки его вещей и разрешил мне работать над постановкой его рассказов» («Кино», 1932, № 44, 24 сентября). В сентябре 1928 г. Совкино получило от Горького письмо, факсимильно воспроизведенное в журнале «Пролетарское кино» (1932, № 19–20, стр. 25):

«В Совкино.

Уважаемые товарищи —

против инсценировки рассказа моего „Дело с застежками“ — не возражаю. Говорю о сценарии Хохловой.

15/IX—28, Москва»

П. А. Бляхин в статье «Горький и кино» писал о фильме: «Фильма режиссера Хохловой „Дело с застежками“ является самой маленькой по метражу и может быть названа художественным эскизом. Но именно она подошла к экранизации произведения Горького с наибольшей бережностью, оставив почти неизменным основной образ героя — босяка „синеглазого Мишки“, который дан с налетом некоторой романтики первого периода в творчестве писателя» («Советское искусство», 1932, № 43, 21 сентября).

С т р. 74. …«Уложением о наказаниях…» — Имеется в виду «Устав о наказаниях, налагаемых мировыми судьями», изданный в 1864 г.

С т р. 79. «Павел, раб Иисуса Христа…» — Цитата из «Послания к римлянам святого апостола Павла», гл. 1, стих 1. Далее цитируются гл. 1, стихи 11, 12, 18, и гл. 2, стихи 1 и 3 этого же произведения.

(Стр. 86)

Впервые, с подзаголовком «Крымская легенда», напечатано в «Нижегородском листке», 1896, № 148, 31 мая.

В Архиве А. М. Горького хранится печатный текст Зн₁₀ с небольшой авторской правкой для К. Дата в подзаголовке рассказа «1896» исправлена Горьким на «1895» (ХПГ-44-11).

Печатается по тексту К.

В основе рассказа «Хан и его сын» — старая крымская легенда. По словам С. Г. Скитальца, Горький «признался, что известный его фантастический рассказ-поэма „Хан и его сын“ сделан им из песни, которую он слышал на Кавказе от бродячих базарных певцов; кто-то не поленился ему перевести ее. Он действительно спел нам эту речитативную восточную песню — на татарском языке, известном ему только в рамках этой песни» (С. Г. Скиталец. М. Горький. Встречи, «Октябрь», 1937, № 2, стр. 153).

В 1900 г., когда шла работа над Зн₁, Горький по памяти неточно датировал рассказ 1897 г. В письме Д. Д. Протопопову «Хан и его сын» значится под № 12 вместе с «Выводом», но ошибочно поставлен после «Коновалова», напечатанного в марте 1897 г. (Архив Г_VII, стр. 14). В черновике того же письма рассказ датирован 1896 г.

Время создания рассказа помогает установить письмо Горького Е. П. Пешковой от 26 мая 1896 г.: «Мои фельетоны идут в „Листке“ почти каждый день, но в них очень мало интересного. На днях пойдет легенда „Хан и его сын“, я вышлю ее тебе» (Архив Г_V, стр. 24).

Включая рассказ в Зн₁, Горький не правил газетный текст. В середине февраля 1900 г. он писал Д. Д. Протопопову: «„Хана“, „26“, „Вывод“, „Ваську“, я думаю, можно в один том с „Фомой“», а в следующем письме, в ответ на просьбу просмотреть тексты, сообщил: «Просмотреть книги я в данное время — решительно не в состоянии. Я и болен, и страшно занят. Так что — печатайте книжки как они есть, но, пожалуйста, дайте корректуру человеку грамотному» (Архив Г_VII, стр. 12–13). По сравнению с первопечатным текстом в издании «Знания» есть только три небольших разночтения, снят подзаголовок — «Крымская легенда».

Незначительной была авторская правка рассказа для Зн₄ и существенной — свидетельствующей о стремлении Горького к лаконизму, четкости стиля, простоте формы — для К (см. варианты).

В 1905 г. царская цензура запретила сборник рассказов Горького, куда входил «Хан и его сын», в переводе на французский язык («L’annonciateur de la tempête» — Paris, 1905, перевод E. Семенова) (Г, Материалы, т. III, стр. 446–447).

Реакционный критик М. О. Меньшиков отнес легенду «Хан и его сын» к числу «бесспорно плохих вещей» Горького («Книжки „Недели“», 1900, № 9, стр. 222), назвав среди них рассказы «Макар Чудра», «Старуха Изергиль» и др.

Полемизируя с ним, А. В. Луначарский заметил: «Вначале Горький писал свои картины суриком, ультрамарином, с большим количеством позолоты, но эта гамма красок, эти примитивы, старухи Изергиль, ханы с их сыновьями, красавцы-цыгане и т. п. — всё это, во всяком случае, было ярко и непривычно в сумерках, унаследованных от восьмидесятых годов» (Луначарский, т. 2, стр. 144).

Высоко оценил рассказ М. М. Филиппов. Он писал: «У Горького есть небольшие рассказы, удивительно законченные в художественном отношении, так сказать, отточенные — настоящие стихотворения в прозе. Таков, например, рассказ „Хан и его сын“ — эта поэма дикой, непосредственной любви, настоящей сильной страсти…» («Научное обозрение», 1901, № 2, стр. 118).

Один из корреспондентов Горького, И. Ф. Ерофеев, писал: «Помню, как увлекался Вашим Макаром Чудрой, старухой Изергиль и особенно легендой „Хан и его сын“, впечатление от которой удивительно гармонировало в тот год с бурной крымской прибрежной осенью» (Архив А. М. Горького, КГ-уч-5-25-1).

Яркая образность «Хана и его сына» неоднократно привлекала внимание композиторов. Самая ранняя попытка написать оперу на сюжет произведения относится к 1903 г. 7 января А. Н. Корещенко писал Горькому: «Мысль написать оперу на сюжет „Хана и его сына“ крепко засела в моей голове» (там же, КГ-ди-5-17-1). Корещенко просил Горького написать либретто оперы. К письму приложен сценарий: в 4-м действии народ спасает Алгаллу от смерти и уговаривает его стать ханом. Замысел Корещенко не был осуществлен.

В 1908 г. для Ф. И. Шаляпина была написана Раулем Гинзбургом опера «Старый орел» на сюжет «Хана и его сына». 1 октября 1908 г. газета «Волгарь» сообщила, что оперу ставят в Монте-Карло («Волгарь», 1908, № 241, 1 октября). 20 марта 1909 г. Гинзбург писал Горькому об опере: «Вещь очень понравилась публике, и, если верить моему театральному опыту, она будет иметь большой успех. В апреле этого года она будет поставлена на сцене Кёльнской оперы, летом — еще в некоторых театрах, а осенью, имею основание думать — пойдет в Париже» (Архив А. М. Горького, КГ-ин-ф-12-9-1).

Через несколько дней «Нижегородский листок», рассказывая о беседе с Шаляпиным, уведомил читателей, что в Монте-Карло Шаляпин выступал в пяти операх, в том числе в роли хана в «Старом орле» Гинзбурга. «Известный успех имела и опера „Старый орел“, написанная на тему известной сказки М. Горького, — сказал Шаляпин корреспонденту газеты. — Успех может быть приписан не музыкальным достоинствам оперы, музыка не первоклассная, — но главным образом либретто, которое написано хорошо. У каждого исполнителя есть выигрышные моменты — легкие, мелодичные, доступные для широкой публики» («Нижегородский листок», 1909, № 90, 5 апреля).

Позднее к сюжету легенды «Хан и его сын» обращались другие композиторы. 8 июля 1912 г. Генрих Норен писал Горькому: «Ваш рассказ „Хан и его сын“, опубликованный издательством Reclam, возбудил во мне желание написать к нему музыку <…> Думаю написать вещь небольшого объема в одном акте, на текст соответствующего либретто» (Архив А. М. Горького, КГ-ин-г-3-40-1). Примерно тогда же Горький получил письмо от Я. Н. Уралова с просьбой дать ему разрешение на обработку «Хана и его сына». Отвечая ему, Горький сообщил, что «тема „Хан и его сын“ уже обработана в музыке г. Гинзбургом» (там же, ПГ-рл-46-5-1).

9 ноября 1916 г. Горький послал письмо Н. А. Попову, обратившемуся к нему с подобной же просьбой. Он писал: «Я ничего не имею против Вашего желания сделать из рассказа о „Хане и его сыне“ оперное либретто. С тем вместе считаю нужным известить, что этот сюжет уже использован Раулем Гинзбургом, написавшим оперу „Старый орел“, и испанцем, имя которого я забыл; испанец сделал на эту тему одноактную пьесу» (там же, ПГ-рл-31-13-1).

В годы советской власти к рассказу «Хан и его сын» обратился композитор А. А. Зикс. Он сообщал Горькому: «Я намереваюсь написать музыку к Вашим двум произведениям: 1) „Хан и его сын“. 2) „Мальва“. Недостает еще сюжета для третьего произведения (Вашего, конечно), чтобы получить цикл трех одноактных опер» (там же, КГ-ди-4-14-1).

С т р. 86. Арбутус — земляничное дерево.

(Стр. 93)

Впервые, под заглавием «Старые товарищи (Эпизод)», напечатано в газете «Нижегородский листок», 1897, № 5, 6 января, и № 7, 8 января.

В Архиве А. М. Горького сохранились вырезки из газеты «Нижегородский листок», 1897, № 7, с авторской правкой (ХПГ-46-21-1) и текст Зн₁₀, подготовленный для К, содержащий значительную авторскую правку чернилами и синим карандашом (ХПГ-44-12-1). Рукой Горького дата «1896» исправлена на «1895».

Печатается по тексту К со следующими исправлениями:

Стр. 93, строки 30–31: «подозрительно, насмешливо, с презрением» вместо «подозрительно, с презрением» (по ПТ, ДЧ_1–2, Зн_1–9).

Стр. 98, строка 1: «норовят» вместо «говорят» (по ПТ).

Стр. 100, строка 17: «ел споро» вместо «ел скоро» (по ПТ).

Стр. 105, строка 31: «потряс» вместо «протряс» (по ПТ, ДЧ_1–2, Зн_1–9).

Автор трижды редактировал текст рассказа. Во всех случаях правка носила преимущественно стилистический характер. При первом редактировании Горький изменил заглавие рассказа, назвав его просто «Товарищи», и снял подзаголовок. Образы главных героев не испытали существенных изменений, автор исключил лишь некоторые черты в их характеристике (см. варианты).

В конце 1897 или начале 1898 г. Горький писал В. С. Миролюбову в связи с намеченным изданием демократического «Журнала для всех»: «Разумеется, печатайте „Челкаша“, если полагаете, что он подходящ для публики, на которую Вы рассчитываете. И еще я Вам, Виктор Сергеевич, показал бы рассказик „Шабры“, напечатанный в октябре в „Нижегор<одском> листке“, и рассказ „Ефимушка“ (там же, тогда же). Я скоро перееду жить в Нижний и оттуда вышлю Вам эти штуки. Их очень хвалили извозчики, а также и интеллигенция» (Г-30, т. 28, стр. 20).

Рассказ не был, однако, опубликован в «Журнале для всех». При подготовке Зн₁ Горький писал в феврале 1900 г. Д. Д. Протопопову, готовившему это издание: «„Старых товарищей“ пришлите мне, — я не помню, что это такое» (Архив Г_VII, стр. 12).

Редактируя в 1902 г. свои произведения для Зн₄, Горький писал К. П. Пятницкому: «Кроме „Читателя“, очень противное впечатление оставляет первая часть „Проходимца“, и совершенно никуда не годятся „Товарищи“ и „Васька Красный“. С величайшим наслаждением я выдрал бы эти гнилые зубы из моих челюстей». При этом Горький спрашивал: «Скажите, — могу я, имею право сделать это, не вызывая у читателя убеждения в том, что я его обкрадываю?» (Г-30, т. 28, стр. 248).

Иную оценку рассказу давал автор позднее. В 1907–1913 гг. к Горькому обратился фабричный ученик Сергей Клейн с письмом, в котором рассказал о трудностях своей жизни одинокого мальчика, о намерении прийти пешком к Горькому в Италию (Архив А. М. Горького, КГ-рл-7-55-1). В ответном письме Горький разъяснил Клейну неосуществимость его плана и советовал ему узнать Россию — страну, где много интересного и красивого, а также советовал ему читать. «Книги, — писал Горький, — Вам очень помогут жить, они хорошие друзья, что я испытал на себе» (там же, ПГ-рл-18-28). К письму Горький приложил записку в контору книгоиздательства «Знание» с просьбой дать Сергею Клейну рассказы: «Песня о Соколе», «Дед Архип и Ленька», «Мой спутник», «Товарищи» и другие — всего десять рассказов. Кроме того, в список были включены рассказы С. Г. Скитальца, Л. Андреева, Н. Д. Телешова и стихотворения И. А. Бунина. Клейн расписался в получении всех этих книг (там же, ПГ-рл-5-93). Таким образом, Горький отнес «Товарищей» к произведениям, чтение которых сможет помочь человеку жить.

В первые годы после Октябрьской революции несколько рассказов Горького, в их числе «Товарищи», были инсценированы и поставлены в Рабочей студии им. М. Горького в Москве И. В. Лазаревым.

(Стр. 108)

Впервые, с подзаголовком «Страничка из жизни одного мельника», напечатано в журнале «Новое слово» (СПб.), 1896, № 9, июнь, стр. 168–193, и № 10, июль, стр. 54–74.

В Архиве А. М. Горького хранится текст рассказа — Зн₁₀ со значительной авторской правкой для К (ХПГ-44-11).

Печатается по тексту К со следующими исправлениями:

Стр. 112, строка 23: «громовым басом» вместо «гробовым басом» (по ПТ, ДЧ_1–2, Зн_1–9, ДБЗ).

Стр. 118, строка 10: «не сознаваться же в этом» вместо «не сознаться же в этом» (по тем же источникам).

Стр. 119, строки 21–22: «если б мы с тобой» вместо «если мы с тобой» (по ПТ).

Стр. 131, строка 28: «скрипнул зубами» вместо «скрипнув зубами» (по ПТ, ДЧ_1–2, Зн_1-3).

Стр. 132, строки 14–15: «на такой точке стоять» вместо «на точке стоять» (по всем другим источникам).

Стр. 133, строка 24: «заботиться о покое» вместо «позаботиться о покое» (по ПТ, ДЧ_1–2, Зн_1–9, ДБЗ, а также в соответствии с поправкой автора в тексте Зн₁₀).

Стр. 142, строки 15–16: «с молодости нашей потеряли всё» вместо «в молодости нашей потеряли всё» (по ПТ, ДЧ_1–2, Зн_1–3).

Стр. 143, строка 1: «подавшись всем корпусом» вместо «подвинувшись всем корпусом» (по тем же источникам).

Стр. 151, строка 12: «встретит его и заноет» вместо «встретит его и запоет» (по ПТ, ДЧ_1–2, Зн_1–9, ДБЗ).

О завершении работы над рассказом Горький сообщил Е. П. Волжиной в письме от 3 марта 1896 г. «Только что кончил большой рассказ „Тоска“ — очень устала рука и сам устал…» (Архив Г_V, стр. 16).

По-видимому, вскоре же рассказ был отправлен в журнал «Новое слово». В мае того же года из редакции журнала за подписью ее сотрудника критика А. М. Скабичевского пришло сообщение, что рассказ принят. В письме Волжиной от 21 мая 1896 г. Горький писал: «Скабичевский <…> пишет мне, что ему очень понравился мой рассказ „Тоска“, что он скоро будет напечатан и что он желает блестящего развития моему таланту» (там же, стр. 19).

После первой публикации Горький неоднократно правил и редактировал «Тоску», шлифуя стиль и язык рассказа. Первая редакторская правка, преимущественно стилистическая, была сделана им в 1898 г., при подготовке текста для ДЧ₁.

Более существенной была авторская редактура произведения для ДЧ₂. Здесь обращают на себя внимание случаи устранения некоторых неточностей и погрешностей стиля, замена необязательных иностранных слов русскими и т. п.

Большую редакторскую работу проделал автор при подготовке «Тоски» для Зн₄. Правка была самой разнообразной. Горький снимает подзаголовок, вычеркивает целые абзацы, убирает даже яркие сами по себе описания, если они психологически не оправданы в данном контексте. Сокращает автор также слишком мудреные для необразованного человека речи безрукого. Так, после восклицания: «Х-хе!» (стр. 142, строка 27) вычеркнут текст: «Рассуждают люди о том, о другом и прочее… глупо-с! Очень глупо! О чем рассуждать, когда существуют законы и силы? И как можно им противиться, ежели у нас все орудия в уме нашем, а он тоже подлежит законам и силам? Вы понимаете? Очень просто. Значит, живи и не кобенься, а то тебя сейчас же разрушит в прах сила, состоящая из собственных твоих свойств и намерений и из движений жизни! Это называется — фи-ло-со-фия-с действительной жизни… Понятно?»

Это сокращение, возможно, было подсказано автору рецензией Н. К. Михайловского на первое издание «Очерков и рассказов». Приведя именно эти слова из речи безрукого, Михайловский писал о Горьком: «Язык его босяков до крайности не характерен, напоминая собою превосходный язык самого автора, только намеренно и невыдержанно испорченный, и то же можно сказать, по крайней мере отчасти, об их философии <…> босяки Горького безмерно щеголяют красотою речи и философским парением без всяких оправданий…» («Русское богатство», 1898, № 9, стр. 67–68).

Решительно устраняет автор сентенции, уводящие от конкретного повествования. Так, после слов: «А зачем это нужно» (стр. 116, строка 41) он вычеркивает фразу: «Никто из людей не застрахован от наплыва дум, потрясающих привычную им жизнь, и всех одинаково легко может довести до тоски суровый вопрос: „зачем?“».

Наряду с этим, испытывая всё большее стремление к простоте и точности стиля, он освобождает повествование от некоторого налета поверхностной, «романтической» «красивости».

Редактируя текст рассказа «Тоска» для К, автор продолжал борьбу за сжатость и точность языка, за реалистическую правдивость картин и образов (см. варианты).

Критика откликнулась на рассказ еще до того, как было закончено печатание его в «Новом слове». В статье «Литературные очерки» рецензент, выступивший под псевдонимом «Старый писатель», отмечал силу и свежесть таланта Горького. Вместе с тем он утверждал: «Глубокие душевные повороты в непосредственных людях из народа, как известно, происходят и происходили совершенно на иной почве и под давлением и влиянием совершенно иных и не столь мимолетных психических стимулов» («Одесские новости», 1896, № 3697, 22 июля). Автор рецензии упрекал писателя в «излишнем и крайнем реализме», но выражал надежду, что «талантливый автор „Челкаша“, вероятно, в будущем легко сумеет справиться с этими недостатками».

Рецензия эта не удовлетворила молодого писателя. В письме Е. П. Волжиной от 25 июля 1896 г. он писал: «Читал сегодня в газетах отзывы о „Тоске“. Лестно, но всё не то, чего мне нужно. Я могу написать такие вещи, которые поразят, измучают душу читателя. Но пока я не могу серьезно работать — нет времени на это <…> Это горько, Катя, горько и тяжело» (Архив Г_V, стр. 40).

Вскоре о «Тоске» заговорили и в центральной прессе. Автор анонимного отзыва «Журнальные новости» («Русские ведомости», 1896, № 217, 8 августа) утверждал, что рассказ «Тоска» «имеет интерес только в последней части, где изображается состязание певцов в дрянненьком трактире». Он сравнил эту часть с «Певцами» Тургенева (аналогия, впоследствии фигурировавшая во многих рецензиях).

Наиболее обстоятельный отзыв о рассказе дал В. А. Поссе. Высоко оценивая художественный талант Горького, Поссе в статье «Журнальное обозрение» писал, что «„Челкаш“ и „Тоска“, подобно произведениям наших лучших писателей: Тургенева, Толстого и др., врезываются в память в отличие от многих других новых беллетристических произведений, которые не оставляют глубокого впечатления» («Образование», 1896, № 9, стр. 105). Рецензент отмечал интерес писателя к простым людям, демократизм его героев: «Автор берет людей в сущности обычных, всем знакомых, но умеет их сделать всем интересными, отмечая в их внутреннем и внешнем облике черты, ускользающие от внимания обыкновенного наблюдателя <…> В истасканных, в истерзанных душах общественных отбросов (Безрукого, Тани, Аннушки и др.) автор нашел „искры божии“, нашел и ум, и зачатки поэтического чувства <…> Он обладает способностью „превращать слух в зрение“, заставлять читателя видеть то, о чем он рассказывает, но еще сильнее развита у него способность передавать ощущения, заставлять чувствовать и ощущать именно то, что чувствует и ощущает изображаемое лицо; для этого он прибегает к смелым сравнениям и тонким указаниям на физические симптомы, сопровождающие чувствования» (там же, стр. 106). В 1897 г. Горький, набрасывая по просьбе литературоведа и библиографа С. А. Венгерова вехи своей автобиографии, из рецензий на «Тоску», появившихся к тому времени, отметил именно эту рецензию Поссе (Г-30, т. 23, стр. 271).

Через дна года, после выхода «Очерков и рассказов», Поссе снова обратился к творчеству Горького, в том числе и к анализу «Тоски», в статье «Певец протестующей тоски». Ставя произведения Горького в связь с творчеством Гоголя, Тургенева, Щедрина, Л. Н. Толстого, он сопоставлял «Тоску» с повестью Толстого «Смерть Ивана Ильича». Тоска мельника, в которой «страх смерти смешивается с недовольством, вытекающим из внезапного сознания полной пустоты прожитой жизни», по мнению Поссе, «это — та тоска, которая гложет перед смертью толстовского Ивана Ильича» («Образование», 1898, № 11, стр. 50–51). «Иван Ильич — высокопоставленный и образованный чиновник, Тихон Павлович — полуграмотный мельник, но тем не менее основа их тоски, их ноющего и гложущего душу недовольства жизнью — одна и та же. Приближаясь к смерти, они оба тоскуют, что всю жизнь угнетали живую душу мелкими, мертвыми делами» (там же, стр. 51).

Многие критики восприняли «Тоску» в духе той народнической беллетристики, которая рисовала пробуждение в душе кулака «искры божией». Но рассказ не укладывался в этот готовый трафарет. Беседуя с учителем, мельник не проникся желанным и традиционным для народнической беллетристики «просвещением», сердце его не смягчилось; «покаянный прилив» вылился в бесшабашную попойку. Это вызывало недоумение и ставило в тупик некоторых критиков. А. Басаргин (А. И. Введенский) в статье «Тоскующий талант» писал: «Началось всё как будто ладно, по-должному. Беззаконная купеческая душа ощутила духовный глад, укоры совести и затосковала. А кончилось… кончилось, как часто кончается <…> У Тихона Павловича тоска временная, налетная: тронули — он поднялся из грязи, увидел, что в грязи запачкан, и закручинился, затосковал, а потом опять шлепнулся в грязь и тоска прошла» («Московские ведомости», 1898, № 279, 10 октября). Откровенно выразил свое недовольство концом рассказа критик М. К-ский («Сын отечества», 1896, № 211, 7 августа).

Однако были критики, которые увидели в «Тоске» не поэтизацию покаянного, нравственного порыва, а нечто противоположное. Ставя «Тоску» в один ряд с «Челкашом», «Мальвой» и другими произведениями о босяках и пытаясь найти для них единый морально-философский критерий, они увидели в «Тоске» апофеоз «разгула стихийной страсти», побеждающего «хилую добродетель». Н. Минский (Н. М. Виленкин) в рецензии на «Очерки и рассказы», имея в виду и «Тоску», писал: «Герои этих рассказов не интеллигенты и не мирные мужики, а какие-то темные и беспокойные люди <…> в них бродят слишком большие силы, которым тесно в рамках старых понятий о добре и зле и которым исход только в разгуле кабаков да в просторе степей <…> Жить, не задумываясь над жизнью, жить в меру не своего разумения, а своих сил; любить силу, в чем бы она ни проявлялась, и презирать слабость, под какими бы словами она ни пряталась, — вот идеал героев Горького и, может быть, его самого» («Новости и биржевая газета», 1898, № 138, 21 мая).

Критик А. И. Богданович утверждал, что в образе Кузьки Косяка отразилась философия жизни самого писателя: «Приволье, свобода, возможность подчиняться только своей воле, идти за нею, отдаваясь своим порывам, — вот цель жизни, сущность ее <…> Эта философия, увлекательная и жизнерадостная, составляет фон большинства очерков г. Горького. <…> старый мельник, по-видимому вполне благополучный, не находит себе места от охватившей его тоски и глубоко завидует своему работнику, который в жизни выше всего ставит „приволье“, т. е. независимость и полную свободу воли <…> он хотел бы отдаться тоже какому-либо сильному чувству, которое всецело охватило бы его, и не может: его душа, разменявшаяся на мелочи в погоне за благополучием, не способна к сильным порывам, не может жить по своей воле, не подчиняясь раз навсегда установленным правилам. Он не в силах „дать себе простор“, и его тоска разрешается диким разгулом, от которого на душе мельника становится еще тяжелее» («Мир божий», 1898, № 7, стр. 11–12).

Выражением своеобразного сочетания двух изложенных точек зрения на «Тоску» была статья Е. А. Ляцкого «Максим Горький и его рассказы». Он увидел в «Тоске» и некоторых других рассказах борьбу Горького-художника, стремящегося к тому, чтобы «сближать людей между собою, вносить в их смятенные души свет и тепло любви и мира», с Горьким-«босяком», преклоняющимся перед «силой и дерзостью хищных зверей». «Один М. Горький творил „Кирилку“, поэму „Двадцать шесть и одна“; другой — „Макара Чудру“, „Песню о Соколе“; когда же они работали вместе над одним и тем же рассказом, выходило нечто уродливое и странное, вроде „Старухи Изергиль“ и „Тоски“. Босяк лишал художника чувства меры <…> подсказывал ненужный, неумеренный цинизм» («Вестник Европы», 1901, № 11, стр. 300). Ляцкий, которому Тихон Павлович импонировал своим «инстинктивным стремлением к свету знания», тем, что заговорила в нем «совесть и стремление к добру», высказывал недовольство по поводу того, что Горький не выразил мельнику своего порицания за учиненный в конце рассказа дикий разгул.

В статье «О М. Горьком» (1902) В. В. Воровский высмеял измышления Ляцкого, его страх перед бунтарством горьковских героев: «…г. Ляцкий <…> вырезал своего рода морально-общественный шаблон, руководствуясь формулой, что для развития нашего „самопросветления“ „нужным и важным деятелем“ является только „писатель-гуманист“ <…>, объяснение же слова „гуманист“ смотри в моральных прописях. Под эту морально-общественную марку г. Ляцкий подводит по очереди всех своих посетителей из „сброда“ г. Горького и тут же сортирует их: подошел — хорошо, становись направо; не подошел — с богом. Благодаря этой сортировке число допущенных в порядочное общество героев г. Горького сошло почти на нет <…> Но и отверженных не оставил г. Ляцкий на произвол судьбы. Он подзывает Коновалова и Тихона (из рассказа „Тоска“). „Инстинктом Коновалов чувствует, — говорит он, — в чем заключается эта «штука», которой у него, бедного, нет, и он тянется к ней, как утопающий к берегу, еле видному за туманом. В знании, в грамоте «штука» эта для всех Коноваловых…“ — восклицает г. Ляцкий, перефразируя известную пословицу об учении-свете из того же сборника прописей. После этого он отпускает всех забракованных, снабдив их на дорогу изданиями „Посредника“. В добрый час, г. Ляцкий, им это хоть на папироски пригодится!» (Воровский, стр. 51–52).

Противоречивость в суждениях о «Тоске» критиков народнического и либерально-буржуазного направления объяснялась, в частности, тем, что, забывая о праве писателя на объективное изображение героя со свойственным ему миром чувств и переживаний, они приписывали самому автору высказывания действующих лиц. Подобные субъективистские тенденции подвергнуты убедительной критике в статье Л. Северова (Л. П. Радина) «Объективизм в искусстве и критике», который писал: «В своем усердии по части литературного розыска о личности писателя субъективная критика доходит часто положительно до курьезов. Укажу на первый попавшийся под руку пример. Один из героев г. Горького, безрукий рабочий в рассказе „Тоска“, философствует в трактире о том, что такое жизнь. Я не буду приводить его довольно темных и сбивчивых рассуждений на эту тему, по поводу которой ему приходилось, по его собственным словам, много беседовать с умнейшими людьми — студентами и многими священнослужителями церкви. Результатом этих бесед, плохо переваренных, очевидно, скромным героем Горького, и явилась та философия квиетизма, которую он проповедует своему случайному собеседнику в трактире. Психологически эта философия вполне понятна и уместна в устах человека, которому оторвало обе руки машиною, так что и „милостыни-то принять нечем“. Наконец, сам Горький говорит, что его герой бросал свои отрывистые и туманные фразы, едва ли понимая значение таинственных слов „законы“ и „силы“. Казалось бы, чего яснее? А вот г. Протопопов высказывает по этому поводу следующее глубокомысленное соображение: „Самый недогадливый читатель сообразит, что в этом, как и во всех других, очень многочисленных случаях, не «босяк» какой-то, а сам автор через его посредство философствует“[11]. Не знаю, быть может, почтенному критику и случалось когда-нибудь признавать свою собственную философию „туманной“ и „непонятной для него самого“, но Горький, конечно, в этом неповинен. Неповинен он и в том, что у него, по милости „догадливого“ критика, оказывается сразу несколько философий <…> г. Протопопов в той же статье говорит, что тип босяков Горького — это былинный тип пьяницы, озорника и буяна Васьки Буслаева. Но как же примирить философию квиетизма с „Wille zur Macht“ <„волей к власти“>, потребностью „швырять себя куда хочешь и нестись куда вздумаешь“? И какую из двух прямо противоположных философий самый „недогадливый“ читатель должен признать за философию Горького?» («Научное обозрение», 1901, № 12, стр. 54–55).

По-разному истолковывая и оценивая рассказ «Тоска», большинство критиков сходилось во мнениях об одной сцене рассказа — сцене пения в трактире, отмечая ее высокие художественные достоинства. Н. К. Михайловский писал: «Описание собственно этого пения принадлежит к числу лучших страниц в обоих томах рассказов г. Горького <…> из знакомых мне изображений эффекта пения с этими страницами можно поставить рядом „Певцов“ Тургенева, и за г. Горького не стыдно будет от этого сравнения» («Русское богатство», 1898, № 10, стр. 72). Эту же мысль повторил и Д. Н. Овсянико-Куликовский, отметив, что изображение «концерта» «можно поставить рядом с классическими у нас страницами Тургенева в „Певцах“» («Вестник воспитания», 1911, № 6, стр. 22).

С т р. 114. Ина слава солнцу, ина слава луне… — Цитата из «Послания первого к коринфянам святого апостола Павла», гл. 15, стих 41.

С т р. 120. Ухобака — удалец-краснобай.

С т р. 123. Не о хлебе едином, сказано в писании… — Выражение, встречающееся в нескольких местах Библии: Второзаконие (пятая книга Моисея), гл. 8, стих 3; Евангелие от Матфея, гл. 4, стих 4; Евангелие от Луки, гл. 4, стих 4.

С т р. 145. …«Лучинушкой», к примеру, или «Заходило солнце красное»… — Имеются в виду протяжные русские народные песни. Текст первой — «Лучина, лучинушка березовая!» см.: Сборник песен Самарского края, сост. В. Варенцевым. СПб., 1862, стр. 101–102 (экземпляр этой книги с пометами Горького хранится в его личной библиотеке). Текст песни записан также А. С. Пушкиным (Полное собрание сочинений в десяти томах, т. III, изд. АН СССР, 1949, стр. 450–451). Варианты второй песни «Закатилось красно солнышко» и «Закатилось красно солнце» — в книге: Великорусские народные песни. Изд. проф. А. И. Соболевским, т. 1. СПб., 1895, стр. 428–430.

С т р. 145. «Чоботы», «Во лузях» — народные песни плясового характера. Один из вариантов первой см. в названном выше сборнике В. Варенцова, стр. 22. Варианты песни «Во лузях, во лузях» — в книге: Великорусские народные песни. Изд. проф. А. И. Соболевским, т. 2. СПб., 1896, стр. 245–252.

С т р. 146. Эх, да в непогоду-у… — Первые четыре строки этой песни совпадают с текстом стихотворения А. Кольцова «В непогоду ветер воет, завывает».

С т р. 150. …играй камаринского!.. — «Камаринская» — плясовая русская песня задорного характера о «камаринском мужике». Некоторыми исследователями связывается с Комарицкой волостью, сыгравшей видную роль в крестьянском восстании И. Болотникова.

С т р. 150. «По улице мостовой» — плясовая народная песня. См. Великорусские народные песни. Изд. проф. А. И. Соболевским, т. 3. СПб., 1897, стр. 292.

II

(Стр. 155)

Впервые напечатано в «Самарской газете», 1894, №№ 212, 217, 219, 222 — с 16 по 30 октября.

Печатается по газетному тексту с редакторской конъектурой и исправлением опечаток: «отеки под глазами» (стр. 161, строки 17–18) вместо «отеки над глазами»; «дивчина» (стр. 167, строка 7) вместо «машина»; «девки» (стр. 170, строка 22) вместо «детки»; «на свою ладонь» (стр. 175, строки 16–17) вместо «на свою лошадь»; «из Беслана» (стр. 177, строка 8) вместо «в Беслан».

«Два босяка» — первое произведение Горького, помещенное на страницах «Самарской газеты». Очерк привлек внимание читателей. Заведующая конторой газеты Е. С. Иванова в своих воспоминаниях отмечала, что все номера с горьковскими публикациями быстро разошлись (Архив А. М. Горького, МоГ-5-13-1). Она же писала: «Как сейчас вижу этот воскресный номер нашей „Самарской газеты“. На второй полосе, „под чертой“, где обычно помещались дежурные стихи или вырезки из журналов, читателя ждала большая приятная новость — был напечатан свежий, оригинальный материал совершенно нового для самарцев автора — рассказ „Два босяка“ за подписью „Максим Горький“» (сб. «Горький в Самаре», стр. 219). А. Баконина из Самары вспоминала: «Несколько вечеров собирались вокруг этой газеты в нашем доме товарищи мужа и мои подруги. Всё „Босяков“ Горького читали» (там же, стр. 251).

Рассказ автобиографичен, в нем отражены странствия писателя по югу России осенью 1891 г. и воспроизведена картина этого «голодного года».

При жизни автора очерк «Два босяка» не перепечатывался, хотя попытки переиздать его предпринимались. Так, Е. Д. Зозуля в письме к Горькому от 28 марта 1927 г. просил разрешения писателя на публикацию в «Библиотеке „Огонька“» нескольких ранних рассказов, в том числе — «Двух босяков». Он подчеркивал: «…издание Ваших ранних рассказов и очерков чрезвычайно интересно и с литературной, и с автобиографической сторон».

Горький ответил 3 апреля 1927 г.: «По вопросу об издании старых рассказов моих обратитесь, Ефим Давидович, к заведующему делишками моими Петру Петровичу Крючкову…» (Архив Г_X, кн. 2, стр. 114–115). Однако в этом издании рассказ не появился.

(Стр. 181)

Впервые напечатано в газете «Нижегородский листок», 1894, № 349, 25 декабря.

Печатается по тексту газеты с исправлением на стр. 185, строка 24: «в брюхо караульщику» вместо: «в брюхо караульчику».

Рассказ написан в конце декабря 1894 г. для рождественского номера газеты. Это — первое произведение Горького, напечатанное в «Нижегородском листке». Рассказ полемически направлен против традиционных «святочных» рассказов, широко распространенных в тогдашней прессе, особенно провинциальной. Характерной чертой таких произведений были, как правило, прямолинейно выраженные мотивы сентиментального гуманизма. Горький высмеивает сочинителей стандартных «рождественских рассказов», неумело подражавших Диккенсу («Рождественские рассказы») или Достоевскому («Мальчик у Христа на елке»). Уже в самом заглавии произведения чувствуется вызов установившемуся литературному трафарету. Одновременно Горький полемизирует и с самой идеей христианского гуманизма, пассивного страдания, явственно выраженной в «святочном» рассказе Достоевского. Дети, изображенные Горьким (особенно Мишка), рано познали «тайны жизни», научились сопротивляться обстоятельствам, и их не так легко «заморозить». Литературный спор перерастает в изображение настоящих ужасов капиталистического мира. Впоследствии в «Рождественских рассказах» Горький развил эту идею, подчеркнув, что нужно изображать реальную жизнь и общественные противоречия, а не выдумывать фальшивые трогательные истории (см. «Нижегородский листок», 1896, № 356, 25 декабря).

(Стр. 189)

Впервые, под названием «Столкновение», напечатано в газете «Нижегородский листок», 1895, №№ 1, 2, 4 — с 1 по 5 января.

Осенью 1898 г., составляя третий том своих «Очерков и рассказов» для ДЧ₁, Горький отредактировал текст, о чем свидетельствует его письмо к С. П. Дороватовскому (октябрь 1898 г., Г-30, т. 28, стр. 33). Но в апреле 1899 г. написал ему же: «Я не помню, что именно послал Вам для него , кажется, там есть „Самоубийство“, — это не надо помещать — пустая вещь» (там же, стр. 72).

В Архиве А. М. Горького хранится вырезка из газеты «Нижегородский листок» с авторской правкой. Газетный текст наклеен на листы линованной писчей бумаги; перед текстом и в начале каждого листа рукой Горького написано новое заглавие — «Самоубийство». Правка — частью на печатном тексте, частью вынесена на писчую бумагу. Рассказ разбит на главки. Последний абзац газетного текста обрезан; вместо него автором от руки написаны заключительные строки, причем окончание рассказа имеет два варианта (один из них, недописанный, был отвергнут Горьким).

Автор внес в текст более пятидесяти стилистических поправок, освобождая рассказ от шаблонных оборотов и эпитетов, случайных, лишних слов, от риторичности и усиливая художественную, образную ткань произведения. В других случаях Горьким сделаны вставки, яснее выражающие мысль (см. варианты).

Печатается по вырезке из газеты «Нижегородский листок»» правленной автором (ХПГ-45-9-1), с исправлением опечаток: «вдаль» (стр. 194, строка 6) вместо «вдоль»; «Не думаю» (стр. 200, строка 3) вместо «Но думаю»; «оружие» (стр. 205, строка 17) вместо «орудие». Кроме того, на стр. 196, строки 13–15, во фразе: «А на пороге ~ весело кричала ему» восстановлено слово «кричала», которое автор, правя рассказ, вычеркнул, но ничем не заменил.

(Стр. 208)

Впервые напечатано в газете «Нижегородский листок», 1895, №№ 13, 17, 20, 23 — с 14 по 24 января.

Печатается по тексту газеты с исправлением опечаток: «вслед за другом» (стр. 216, строка 13) вместо: «вслед за другим»; «Разве и нам Захарыч даст мало…» (стр. 225, строка 19) вместо: «Разве и нам Захарыч дает мало…»

В апреле 1898 г. Горький коренным образом переработал рассказ «Друзья», а вернее написал новый, который появился в «Журнале для всех» под названием «Дружки». Эти два рассказа являются совершенно самостоятельными произведениями. Их объединяют только элементы сюжетного сходства и одинаковые имена главных героев: Пляши-нога и Уповающий.

В основе рассказа — действительные факты. В апреле 1898 г., перерабатывая рассказ, Горький сообщал В. С. Миролюбову: «Я потому не убил Уповающего, что он еще жив, но я, пожалуй, убью его, потому что — всё равно он скоро умрет» (Г-30, т. 28, стр. 22). О том же свидетельствует статья А. А. Дробыш-Дробышевского «Мимоходом»: в ней рассказывается о смерти золоторотца, судьба которого разительно напоминает историю Уповающего («Нижегородский листок», 1901, № 345, 17 декабря).

Образы «друзей» даны в стиле ранних горьковских рассказов, развивающих тему босячества. «Друзья» так же страстно презирают собственность и неприязненно относятся к крестьянам, как Челкаш или Емельян Пиляй. Такие рассказы Горького, по словам В. В. Воровского, «дают целую галерею типов, рисующих нам самые разнообразные оттенки босяцкой психологии и довольно ясно выраженную эволюцию вида „босяк“» (Воровский, стр. 59).

С т р. 209. «От Ольвиополя до Александрии…» — Ольвиополь (или Орлик) — заштатный городок Херсонской губернии; славился своим рынком для продажи скота. Александрия — уездный городок Херсонской губернии на реке Ингулец.

С т р. 210. Ингул (точнее Ингулец) — река на Украине в Херсонской области.

С т р. 214. Башкирка — порода лошадей, выведенная в Башкирии.

С т р. 215. Громада — здесь: мир, общество, мирская сходка.

С т р. 223. И жесткая у меня душа и малая… — Речь идет о надельной крестьянской «душе».

(Стр. 236)

Впервые напечатано в «Самарской газете», 1895, № 44, 26 февраля, в серии «Теневые картинки» (см. выше примечание к рассказу «Вывод»).

Печатается по тексту газеты.

Горький предполагал включить рассказ в третий том ДЧ₁. В конце мая 1899 г., согласовывая состав тома, он писал С. П. Дороватовскому: «…а чтоб было ровно 10 — закатите еще один маленький.

Нет ли у Вас крошечного рассказишки „Красота“ или „На пароходе“? Запустите его, Христа ради! Если он озаглавлен не „Красота“, то озаглавьте именно „Красота“. Он очень важен мне как некий гвоздь» (Г-30, т. 28, стр. 81). В июне того же года Горький вновь писал ему: «А вместо „Чижа“, чтобы публику не обижать, — суньте что-нибудь, если найдется: „Красоту“, „Девочку“ или малюсенький рассказик о проститутке, коя писала письма к воображаемому любовнику <„Болесь“>» (там же, стр. 86). Автор, очевидно, запамятовал название своего рассказа «Красавица», перепутав его с названием рассказа «Красота», напечатанного в «Нижегородском листке» (1896, № 269, 29 сентября). «Красавица» и есть «крошечный» рассказик, действие которого происходит на пароходе. Вскоре, когда, видимо, название было уточнено, Дороватовский отклонил рассказ, в связи с чем Горький во второй половине июня 1899 г. написал ему: «„Красавицу“ — не помещайте, согласен» (там же, стр. 87).

(Стр. 238)

Впервые, без подписи, напечатано в «Самарской газете», 1895, № 50, 5 марта.

Печатается по тексту газеты.

Об авторстве Горького говорит А. Треплев (А. А. Смирнов), знавший писателя по совместной работе в «Самарской газете»: «Писал ли Горький стихи? Да. Я видел у него толстые тетради со стихами, но он очень скупо делился ими со слушателями <…> В „Самарской газете“ напечатаны два стихотворения отдельно: „Черноморье“ и „Прощай!“. Последнее любопытно своей юношеской, на нынешний вкус наивно-старомодной, разочарованностью в женской любви и каким-то налетом байронизма» (А. Треплев. Максим Горький на Волге. — Сб. «О Горьком — современники», М., <1928>, стр. 69). Принадлежность стихотворения Горькому подтверждается также сообщением Е. П. Пешковой в беседе с А. И. Овчаренко от 13 сентября 1949 г.: «„Прощай!“ принадлежит А. М. Оно напечатано под одной чертой с рассказом „В Черноморье“, <„Песня о Соколе“>, так что подпись „М. Горький“ относится и к стихотворению. Одну строфу его А. М. цитирует в письме ко мне за 1896 г.» (Архив А. М. Горького, Ком. 1-32-1).

Две строфы этого стихотворения в переработанном виде были использованы Горьким позднее в «Рассказе Филиппа Васильевича» (стихи Платона Багрова: «Прощай! Душа тоской полна…»).

(Стр. 240)

Впервые напечатано в «Самарской газете», 1895, № 56,12 марта, в серии «Теневые картинки».

Печатается по тексту газеты.

(Стр. 247)

Впервые напечатано в «Самарской газете», 1895, № 62, 19 марта, в серии «Теневые картинки».

Печатается по тексту газеты.

(Стр. 252)

Впервые напечатано в «Самарской газете», 1895, № 71, 2 апреля.

Печатается по тексту газеты.

(Стр. 255)

Впервые напечатано в «Самарской газете», 1895, № 74, 9 апреля, в серии «Теневые картинки».

Печатается по тексту газеты.

Рассказ перекликается с фельетоном Горького «Современная женщина и ее воспитание» из цикла «Между прочим».

В центре обоих произведений — вопрос о роли и назначении женщины в семье. Иронизируя над самарскими барышнями («барышни полненькие и барышни худенькие»), Горький спрашивал: «Есть ли у них представление о важной ответственности, которая ждет их, матерей, в будущем, понимают ли они, что им придется созидать будущего человека, имеют ли они представление о том, что нужно делать для того, чтобы дети не были точными копиями своих слабосильных и нежизнеспособных родителей, людей, устроивших себе такую бесцветную, скучную и нищую духом жизнь, как жизнь современная?» («Самарская газета», 1895, № 160, 28 июля).

Рассказ связан с теми ранними произведениями Горького, в которых даются сатирические портреты либеральных интеллигентов.

(Стр. 263)

Впервые напечатано в «Самарской газете», 1895, №№ 116, 117, 122, 129 — с 4 по 20 июня. Подпись: Паскарелло.

Печатается по тексту газеты с исправлениями (по смыслу): «слабость» (стр. 263, строка 23) вместо «сладость»; «в состояние» (стр. 277, строки 40–41) вместо «к состоянию».

В рассказе использованы факты из редакторской деятельности Горького в «Самарской газете». В начале 1895 г. по рекомендации В. Г. Короленко Горький был приглашен «Самарской газетой» для ведения воскресного фельетона и обозрения газетной прессы. В конце февраля 1895 г. он переехал из Нижнего Новгорода в Самару (см. Г-30, т. 15, стр. 43). В связи с рассказом «Несколько дней в роли редактора провинциальной газеты» Горький писал Короленко в июне 1895 г.:

«Я в большом унынии, ибо чувствую, что начинаю сбиваться с пути.

Вы, наверное, видели в „Сам<арской> г<азете>“ три фельетона, подписанные Паскарелло, — это всё я, многогрешный.

Хотел было я искренно и просто изложить в них всё то, что вынес из знакомства с провинциальной прессой, желал указать на ее гибельный дилетантизм и его дурное влияние на общество, хотел указать и то, что в прессу лезет страшно много людей без призвания — это бы еще ничего, — людей без чести и совести — вот что ужасно.

И еще много печального вижу я в нашей прессе. Для меня — это ново, и я полагал, что сумею сказать это по-новому — или лучше „по-старому“. Но благое намерение осталось при мне, а из фельетонов вышла гадость.

Цензор их подчистил, редактор укоротил — и вычеркнул более серьезные места из желания не нарушать общий тон.

И это бы ничего — но как раз в это время „Сам<арский> вес<тник>“ задел очень подло и грубо меня, Ашешова, Буланину и Гусева. А меня чёрт дернул ответить. Вчера мне, в свою очередь, тоже ответили.

Ну, и всякую охоту „полемизировать“ я утратил навеки. Из меня ее вышибли. Урок хороший, я его не забуду. Ужасно грубо и грязно всё это делается.

И знаете что? Господа, некогда „принципиально“ разошедшиеся с Сам<арской> газет<ой> — Клафтон, Циммерман, Григорьев и, говорят, даже Чириков, — сотрудничают в „Вестнике“ — газете — как хотите — подлой!

Может быть, они своим присутствием скрашивают ее?

Увы — они-то и полемизируют с нами, называя Ашешова — Балалайкиным, указывая на то, что он „несколько раз судился“ и т. д. в этом духе. То и дело задевают Гусева.

Пишут целые фельетоны намеков и экивоков. Не верится мне, что и Чириков там — но утверждают, что фельетоны за подписью Турист — его!

Меня очень мучает всё это.

Очень уж мелконько и подленько и не талантливо при всем этом.

Мало серьезного отношения к жизниу нашей прессы. Люди, стоящие „у руля“, говорят, что публика любит „легкий стиль“ и что волей-неволей — нужно ей таковой давать.

Вот как! А руковождение обществом? Это, видите ли, задача, забракованная в силу неразрешимости своей.

Куда вести? Всё пошатнулось.

А мне кажется — душа пошатнулась. Всё как было — так и есть, а вот душа человека испугана, измаяна и заплуталась во тьме жизни. Впрочем, ладно, не новость это для Вас» (Г и Короленко, стр. 40–41).

Горький указывает в этом письме, что цензор «подчистил» его фельетон. Цензурные изъятия можно с большой долей достоверности установить путем сопоставления гранок «Самарской газеты» с публикацией фельетона в той же газете (Архив А. М. Горького, ХПГ-40-10-1)[12]. В собрании сочинений Горького в тридцати томах и в настоящем издании по гранкам восстановлены следующие, отсутствующие в газете, части текста: эпизод с будочником — «Пришел будочник ~ боялся, что он будет строг» (стр. 275–276); фраза «В красных рубцах лежали предо мной гранки ~ до крови высекли» (стр. 279).

Подзаголовок рассказа «Перевод с американского» носит явно иронический характер: в тексте встречаются прямые указания, что речь идет о «русской жизни», приводятся подробности русского быта. Возможно также, что при этом писатель имел в виду рассказ Марка Твена «Как я редактировал сельскохозяйственную газету» (1870).

Вторая половина рассказа Горького связана с конфликтом между «Самарской газетой», выступающей в рассказе под именем «Саламандры», и «Самарским вестником», именуемым «Карболкой». Вражда между этими двумя газетами и взаимные нападки возникли еще в 1894 г., до появления Горького в Самаре. Группа сотрудников «Самарской газеты» в составе семи человек покинула газету, причем большинство из них стали сотрудниками «Самарского вестника». В опубликованных ими заявлениях уход объяснялся невозможностью влиять на направление газеты (участвовать в подборе материала), а также разногласиями с секретарем редакции Ашешовым («Самарский вестник», 1894, № 270, 20 декабря, и № 272, 22 декабря). «Самарская газета» объяснила инцидент личными отношениями руководства газеты с одним из сотрудников («Самарская газета», 1894, № 262, 21 декабря).

В состав группы, подписавшей объяснение, входили сотрудники, упоминаемые в письме Горького: Р. Э. Циммерман (1866–1900), писавший под псевдонимом Гвоздев, писатель марксистского направления, экономист, книга которого «Кулачество-ростовщичество, его общественно-экономическое значение» (СПб., изд. Н. Гарина, 1899) вызвала рецензию В. И. Ленина (см. Полн. собр. соч., т. 4, стр. 55–59); М. Г. Григорьев — член марксистского кружка Н. Е. Федосеева, участник марксистских организаций Казани, Нижнего и Самары; И. А. Керчикер — журналист, выступавший со статьями по рабочему вопросу.

Отвечая на письмо Горького, Короленко писал ему 4 июля 1895 г.: «Письмо Ваше (весьма унылое) получил. Имею сделать два возражения. Во-первых, то, о чем Вы пишете, совсем не оправдывает ни Вашего мрачного тона, ни отчаянного пессимизма, с которым Вы относитесь и к прессе и к обществу в провинции. Если взглянуть на дело именно „искренно и просто“, то окажется, что несколько очень порядочных людей, рассорившись с „Самарской газетой“, начинают скопом сотрудничать в „Сам<арском> вестнике“. Надеются ли они ее улучшить? — Без всякого сомнения, иначе Чириков, например, которого я с этой-то стороны хорошо знаю, в газету бы не пошел. Что же дальше? Они полемизируют с „Сам<арской> газетой“. Очень жаль. Я не читал статей, о которых Вы говорите, но во всяком случае считаю эту полемику прискорбной. Однако — разве они одни повинны в этом? Разве в „Сам<арской> газ<ете>“ чуть не в каждом № нет какого-нибудь заряда по адресу „Сам<арского> вестника“? Они провинились, по-Вашему, в том, что пошли в „подлую газету“. Для меня вопрос — подлая ли она теперь, когда они там работают <…> надо оставить всем мелкие счеты и смотреть на полемику как на вещь очень серьезную, которую всегда надо направлять лишь туда, где она нужна по существу дела…» (Г и Короленко, стр. 42–43).

Взаимные нападки, однако, еще некоторое время продолжались, и Горький вновь обращался к Короленко с жалобами на тяжесть своей работы, с обвинениями других и себя в «неприличной полемике» и просил его содействовать приглашению в качестве редактора Дробыш-Дробышевского.

В то же время Горький общался с отдельными сотрудниками «Самарского вестника». Е. С. Иванова рассказывает в своих воспоминаниях, что Горький был постоянным участником встреч самарской интеллигенции у секретаря этой газеты К. Г. Разуваева, — встреч, где горячо обсуждались большие общественные вопросы (сб. «Горький в Самаре», стр. 229–230).

В очерке «О Гарине-Михайловском» (1927) Горький вспоминал о вечерах у судебного следователя Самары Я. Л. Тейтеля: «Там, в его квартире, еженедельно собирались все наиболее живые, интересные люди города <…> У него бывали все, начиная с председателя окружного суда Анненкова, потомка декабриста, великого умника и „джентльмена“, включая марксистов, сотрудников „Самарского вестника“ и сотрудников враждебной „Вестнику“ „Самарской газеты“, — враждебной, кажется, не столь „идеологически“, как по силе конкуренции <…> все были уверены, что плохой человек не придет к Якову Тейтелю. Царила безграничная свобода слова» (Г-30, т. 17, стр. 67).

Свое отношение к сотрудникам «Самарского вестника» в этот период Горький обстоятельно осветил в письме И. А. Груздеву (1933).

«…Вам, вероятно, придется говорить о моем отношении к „марксистам“ „Самарского вестника“. По этому поводу считаю нужным сообщить следующее:

„Самарская газета“ издавалась антрепренером театра Новиковым, затем перешла за долги купцу Костерину, молодому человеку не очень плохих качеств. „Самарский вестник“ издавал помещик и бывший земский начальник Реутовский. Его представителем в редакции на правах секретаря и администратора был некто Валле де Бар, личность темная <…> Чириков не сотрудничал в этой газете, он марксистов — не любил. Не любил их и я, как людей <…> Не нравились все они мне потому, что я находил их недостаточно „демократичными“, а не потому, что они марксисты. В качестве „возлюбивших истину новую“ они казались мне слишком высокомерными и „прильно учение разуму, — не возжгло сердца их“. В общем же взаимоотношения наши отнюдь не были враждебными, и когда я, поссорившись с редакторами „Самар<ской> газеты“, ушел из нее, — Мих. Григорьев приглашал меня — от лица всей редакции — сотрудничать в „Сам<арском> вестнике“. Но я уже согласился работать на Всероссийской выставке в Нижнем для „Одесских новостей“…» (Архив Г_XI, стр. 319–320).

(Стр. 289)

Впервые напечатано в «Самарской газете», 1895, № 162, 30 июля, и № 168, 6 августа. Перепечатано в газете «Котлин» (Кронштадт), 1896, №№ 22, 23, 24 — с 27 по 29 февраля, со ссылкой на «Самарскую газету».

В Архиве А. М. Горького хранится вырезка из газеты «Котлин» с правкой автора, сделанной, видимо, в 1898–1899 годах. Автор, вероятно, предполагал включить «Сказку» в один из томов ДЧ. На полях первой страницы газетной вырезки рукой Горького написано: «Котлин», «Бессар<абский> вест<ник>», «Сам<арская> газ<ета>».

Печатается по тексту «Самарской газеты» с учетом авторской правки в газетной вырезке из «Котлина» (ХПГ-45-11-2).

«Сказка» написана, видимо, в 1895 г. — в то время, когда Горький активно сотрудничал в «Самарской газете».

Редактируя первоначальный текст, Горький вычеркивает прямолинейные авторские напоминания, что перед читателем «действительно» сказка, устраняет ненужные повторения, лишние эпитеты и т. п. (см. варианты).

«Сказка», как и многие другие произведения Горького, не появившиеся в его сборниках и собраниях сочинений, осталась почти не замеченной критикой. Известен отклик на это произведение, принадлежащий фельетонисту «Самарского вестника» А. К. Клафтону, писавшему под псевдонимом «Сфинкс». Не дождавшись публикации конца «Сказки», Сфинкс выступил против своего соперника и соперничавшей с «Самарским вестником» «Самарской газеты». Сотрудник «Самарского вестника» не понял глубины «Сказки», представляющей собой маленькое романтическое изображение целой человеческой жизни, и обвинил Горького и газету в «смаковании любви».

«„Самарская газета“, если выключить сквернословие Хламиды, положительно „любовная“ газета, — в фельетонном стиле писал Сфинкс. — Я укорял покойного Паскарелло в „смаковании“ любви. На этом поприще с ним достойно мог бы конкурировать М. Горький <…>

М. Горький рассказывает „Сказку“… о своей любви… „к ней“ и оказывается победителем.

„Она“, трепеща (sic!), „простирает к нему уста, вся охваченная страстью, страдая от стыда, страха, боли и пр.“ в том же сладко-елейном духе.

Пикантно донельзя.

От удовольствия я зажимаю нос.

Многочисленные перлы, рассыпанные в изобилии в „сказке“, испускают сногсшибательный букет».

В заключение говорится: «„Самарская газета“ давно славится своим „романтизмом“ и склонностью ко всяким видам „пламенной любви“ и вряд ли выбьется из этой „психолого-клубничной“ философии на арену <…> борьбы с общественным злом, о котором она некогда рассуждала» («Самарский вестник», 1895, № 166, 4 августа).

Современная критика видит в «Сказке» одно из ранних обращений писателя к занимающей исключительно важное место в его последующем творчестве теме «матери», к проблеме взаимоотношения матери и детей.

(Стр. 299)

Впервые напечатано в «Самарской газете», 1895, № 174, 13 августа.

Печатается по тексту газеты с исправлением на стр. 299, строка 19: «шагам» вместо «шагом».

В основу рассказа легли впечатления, полученные Горьким в 1891 г. во время странствования по Орловщине. После посещения монастыря Тихона Задонского по дороге в Воронеж он встретил двух богомольцев, шедших из Тобольской губернии «ко святым местам» (ЛЖТ₁, стр. 78). Эта встреча и послужила поводом к написанию рассказа.

С т р. 299. …за все десять месяцев моего хождения пешком по кривым дорогам нашей родины… — Путешествие Горького по России началось в апреле 1891 г.; встреча со стариками могла произойти летом того же года.

С т р. 301. Гоношить — (нижегородское, диалектное) хлопотливо заниматься мелкими хозяйственными делами.

С т р. 301. Сподымя — (диалектное) приподнимая, вздымая.

С т р. 302. Огневица — лихорадка, жар.

(Стр. 304)

Впервые напечатано в «Самарской газете», 1895, № 185, 27 августа.

Печатается по тексту газеты с исправлением опечатки: «у ног его» (стр. 307, строка 18) вместо «у ног своих».

Исторические факты и предсмертная песня Рагнара заимствованы из книги французского историка Огюстена Тьерри «История завоевания Англии норманнами» (в русском переводе — СПб., 1868). Песнь Рагнара — старинная скандинавская сага, так называемая «Смертная песнь» викинга Рагнара Лодброга — дана в вольном поэтическом изложении Горького. В рассказ введены мифологические имена из древнескандинавской поэзии.

В работе над рассказом писатель пользовался также книгой А. М. Стринхольма «Походы викингов, государственное устройство, нравы и обычаи древних скандинавов» (перевод с немецкого А. Шемякина. Части I и II. М., 1861).

О литературных источниках рассказа сохранилось свидетельство самого автора. В конце марта 1933 г. Горький писал В. Шепелюку: «…А. А. Смирнов сообщает, что „Возвращение норманнов из Англии“ написано мною по „Рассказам о Меровингах“, тогда как „рассказы“ эти о норманнах не говорят, и писал я, конечно, по „Истории завоевания Англии норманнами“, тоже А. Тьерри, по Стринхольму и др.» (Архив Г_XI, стр. 314).

Об интересе Горького к истории норманнов свидетельствует его письмо А. П. Чехову от 12 или 13 мая 1899 г. Высоко оценивая творчество Стриндберга, он писал: «Швед этот — прямой потомок тех норманнов, что на всем протяжении истории всюду являлись творцами чего-то сильного, красивого, оригинального. В гнусную эпоху крестовых походов они умели создать в Сицилии истинно рыцарское государство, и оно во мраке времени было светочем человечности, благородства души; наверное, самым лучшим, что в ту пору было» (Г-30, т. 28, стр. 78).

Литературно-исторический материал, обработанный в рассказе «Возвращение норманнов из Англии», интересовал Горького и в последующие десятилетия. Известно, что писатель собирал материал о скандинавском эпосе. Несомненна связь раннего рассказа с черновыми вариантами пьесы «Норманны», над которой Горький работал в 1917–1919 гг., но которая, вероятно, была задумана гораздо раньше. 7 сентября 1904 г. Горький писал К. П. Пятницкому: «Пожалуйста, посмотрите среди моих рассказов, не вошедших в книги, — кажется, у Вас есть несколько таких — нет ли среди них „Возвращение норманнов из Англии“ — и если найдете — пришлите мне» (Архив Г_IV, стр. 160). В начале 1908 г. Горький просил его же прислать литературу по скандинавским сагам, перевод «Эдды», книги по истории Скандинавии и истории походов викингов (см. там же, стр. 234, 241, а также Г-30, т. 29, стр. 51). 10 октября 1915 г. Горький писал М. Ф. Андреевой из Петрограда: «Я сочиняю пьесу из древнескандинавской жизни под названием „Рак“. Символическая, как у Андреева, и так же умная. Когда у человека нет денег, он на всё способен» (Лит Насл, т. 72, стр. 455). Название пьесы явно шуточное. Но письмо еще раз подтверждает устойчивый интерес Горького к скандинавскому эпосу. По свидетельству В. А. Десницкого, в 1918–1919 гг. Горький читал «Песни разных народов» в переводе Н. Берга и книги о походах викингов (см. В. Десницкий. М. Горький. Л., 1940, стр. 55).

Именно в эти годы были написаны упоминавшиеся уже черновые варианты пьесы «Норманны»[13] и примерно тогда же — предисловие к повести К. Ф. Мейера «Святой» (Пг., 1922), содержащее характеристику норманнов, их идеологии, историю их военных походов.

С т р. 304. …по Дороге Лебедей… — Ср. у О. Тьерри: «…датские пираты весело неслись по дороге лебедей (Ofer Swan rade), как говорит их старинная народная поэзия» («История завоевания Англии норманнами», ч. I, стр. 80).

С т р. 304. …от берегов Зеленого Эрина… — древнее, кельтское название Ирландии; здесь в значении Британских островов.

С т р. 304. Зунд — пролив между Скандинавским полуостровом и датским островом Зеландия, соединяющий Балтийское море с проливом Каттегат.

С т р. 304. …которого сакс Эрих скормил змеям… — Ссылаясь на летописи, О. Тьерри в «Истории завоевания Англии норманнами» рассказывает, что Рагнара Лодброга во время его набега на Англию в 865 г. пленил саксонский король Элла, подвергнувший его «необычайным мучениям»: Рагнар был брошен в темницу, наполненную «ехиднами и ядовитыми змеями» (ч. I, стр. 82–83).

С т р. 304. О́дин — в древнескандинавской мифологии бог бурь, позднее — бог войны, верховное божество.

С т р. 306. Валгалла — в скандинавской мифологии дворец бога Одина, куда переносятся души павших в сражении героев.

С т р. 307. …знатока рун, сына мудрых валькирий. — Руны — древние письмена германцев, вырезанные на дереве или камне. Валькирии — девы, служительницы бога войны.

С т р. 307. Тор — бог грома, сын Одина, покровитель земледелия и домашнего очага.

С т р. 307. Те, что ходили с Аларихом за славой в жаркие страны, туда, еще дальше, за Рим, через море… — Аларих I (ок. 370–410) — первый король вестготов (с 395 г.); совершил опустошительный поход в Южную Грецию, в 401 г. вторгся в Италию, но был разбит; затем вновь напал на Италию, трижды осаждал Рим, который взял в 410 г. и разграбил его. Дальше Рима Аларих не пошел; он умер, готовясь к походу в Сицилию и Южную Африку.

С т р. 308. …как вещая дева Альруна… — Альруны (у древних германцев) — мудрые женщины, занимавшиеся предсказаниями.

С т р. 308. Варинги (от скандин. vaeringjar) — одно из названий жителей Скандинавии.

(Стр. 310)

Впервые напечатано в «Самарской газете», 1895, № 186, 29 августа.

Печатается по тексту газеты.

Рассказ написан в Самаре и тесно связан с циклом фельетонов «Между прочим» Иегудиила Хламиды, которые публиковались на страницах «Самарской газеты» в 1895–1896 гг. Так, в одном из них Горький, говоря о судьбе мальчиков — «будущих людей и может быть ценных граждан», заметил: «Слишком много гибнет мальчиков, ибо слишком мало уделяют им внимания» («Самарская газета», 1895, № 201, 20 сентября). В другом фельетоне, напечатанном незадолго до рассказа «Колюша», Горький повествует о судьбе «мальчика из типографии», избитого господином Граном (там же, № 184, 26 августа). Наконец, 2 сентября 1895 г. Иегудиил Хламида описывает гуляние общества книгопечатников, на котором присутствовало «много оригинальных, шумных и веселых, чумазых и оборванных маленьких людей» — мальчиков из типографии (там же, 1895, № 188, 2 сентября). Всё это свидетельствует о том, что именно в этот период, внимательно присматриваясь к жизни детей-тружеников, Горький размышлял о трагизме их положения в обществе. Рассказ «Колюша» перекликается с другими произведениями, затрагивающими «детскую» тему: «Дед Архип и Ленька», «Сирота», «Встряска», «Зрители», «Вор».

(Стр. 314)

Впервые напечатано в «Самарской газете», 1895, № 193, 8 сентября, и № 194, 10 сентября. Подпись: Иегудиил Хламида. Принадлежность этого псевдонима Горькому подтверждена им самим в очерке-воспоминании «В. Г. Короленко» (Г-30, т. 15, стр. 43).

Печатается по тексту газеты с исправлением опечаток: «водится» (стр. 317, строка 32) вместо «видится»; «блестящей» (стр. 318, строки 38–39) вместо «блестящих»; «рахитическими» (стр. 319, строки 12–13) вместо «ракитическими»; «неблагородно» (стр. 321, строки 19–20) вместо «неблагодарно»; «рои» (стр. 322, строка 35) вместо «рой».

С т р. 315. Эта муза не была одной из девяти, не служила Аполлону и не владела лирой златострунной… — В древнегреческой мифологии девять муз (покровительниц искусства и наук): Клио — покровительница истории, Евтерпа — поэзии и музыки, Талия — комедии, Мельпомена — трагедии, Терпсихора — танцев, Эрата — любовной лирики, Полигимния — гимнов, Урания — астрономии, Каллиопа — эпоса. Покровителем муз считался бог Аполлон.

С т р. 319. «Когда хорошенько подумать, ведь все мы голыми торчим в наших платьях…» — Из книги Генриха Гейне «Путевые картины», часть вторая — «Северное море» (1826).

С т р. 321. А что, если бы Геркулесу предложили, вместо совершения известных двенадцати подвигов, выдержать одну битву… — Геркулес (Геракл) — в древнегреческой мифологии величайший герой, сын бога Зевса и смертной женщины Алкмены, одаренный необычайной физической силой.

(Стр. 325)

Впервые напечатано в «Самарской газете», 1895, № 197, 14 сентября, и № 199, 17 сентября.

Печатается по тексту газеты с исправлением опечаток: «ярмарочной страды» (стр. 326, строка 24) вместо «ярмарочной отрады»; «что ни в чем» (стр. 332, строка 29) вместо «чтобы ни в чем».

Рассказ написан в Нижнем Новгороде. Основой для него послужили реальные факты. Ежегодно на Нижегородскую ярмарку из приволжского уездного местечка Городец приезжали на «заработки» десятки женщин и девушек. Проституция была для них своеобразным «отхожим промыслом», который не считался зазорным. Заработав деньги, они возвращались в Городец и вели там мещански-добропорядочную семейную жизнь. Многие детали рассказа (сибирская пристань, ярмарочное полицейское управление) свидетельствуют о том, что он «списан» с натуры. Сам Горький признавался, что рассказ фактографичен. Б. С. Рюриков вспоминает о встрече с писателями, на которой Горький затронул тему проституции:

«Он рассказывает о сезонных проститутках, которые отправлялись на ярмарку, чтобы прокормить детей, о знаменитом публичном доме мадам Шварцман.

— У меня, кстати, — добавляет он, — напечатана была в „Самарской газете“ беллетристическая канитель „Женщина с голубыми глазами“ на тему ярмарочной торговли телом. Это фактический материал, я встретил женщину на пристани, расспросил ее. Материал интересный, но только смотрите — есть опасность превратить разработку его в собирание анекдотов. А какой тут анекдот — тут трагедия!» (Б. Рюриков. Два часа. «Горьковская коммуна», 1934, № 201, 1 сентября).

По свидетельству Ф. С. Богородского, Горький рассказывал в Сорренто:

«Так вот-с, судари мои, дело происходило в Нижнем. На волжской пристани. Забрел я туда поглядеть на публику. А тут, кстати, в Сормово отходит финляндчик. В воду сбросили концы, отняли трапы, забурлила вода под кормой. Гляжу, у барьера на пристани стоит женщина. А на борту парохода машет ей фуражкой мальчик лет двенадцати. Подошел я поближе к женщине, вижу: лицо ее подкрашено. Пригласил я ее в трактир попить чайку. Пошла охотно. А немного погодя рассказала всю свою историю: муж ее, видите ли, был слесарем Сормовского завода. Он инвалид — машиной оторвало ему руку, всего покалечило. Мальчик — это ее сын. Мужа надо кормить, а сына учить. Что делать? Пошла на улицу, стала проституткой… Вот так и живет… Нда-с, судари мои, грустная история!..»

На следующий день Горький опять вспомнил об этом эпизоде:

«Брожу я, знаете ли, как-то в Самаре по волжским пристаням. Смотрю, от одного дебаркадера отходит пароход. Я в публику. И вдруг вижу: у барьера стоит молодая женщина. Лицо подкрашено. Провожает она мальчика с девочкой, — те стоят на борту парохода и машут ей ручонками. Подошел я к женщине, пригласил ее в трактир. Согласилась охотно. А за столом и рассказала о том, что она действительно гулящая. Но почему? Муж ее, бывший речной капитан, лежит в параличе. Двое детишек учатся. Что делать? Вот и пошла на улицу, чтоб троих прокормить…» (Ф. Богородский. Полгода в Сорренто. «Октябрь», 1956, № 6, стр. 158).

Комментируя рассказ Горького, Богородский заметил: «Как же так? Вчера было сказано о муже-слесаре, а сегодня о муже-капитане? Вчера дело происходило в Нижнем, а сегодня в Самаре? Смысл тот же, а детали разные! Неужели Алексей Максимович что-нибудь сфантазировал? Только через некоторое время я понял, что писатель, вспомнив несомненный факт, занимался, так сказать, его творческой интерпретацией» (там же).

С рассказом перекликается фельетон Горького из серии «Очерков и набросков», напечатанный в «Самарской газете» (1895, № 187, 1 сентября). В нем повествуется о судьбе артистки С., которая пришла жаловаться на хозяина «увеселительного заведения», где она служила. «В ярмарочное полицейское управление вместе с массой просителей и ответчиков явилась женщина с интеллигентным лицом, чем она сразу остановила на себе внимание полиции, отвыкшей видеть порядочные физиономии среди людей, с которыми она изо дня в день имеет дело», — говорится в фельетоне.

Должно быть, эти строки являются первым наброском, из которого впоследствии выросла колоритная сцена в полицейском управлении, изображенная в рассказе «Женщина с голубыми глазами».

С т р. 331. Главный дом — центральное здание на Нижегородской ярмарке.

С т р. 335. Ватерпруф — женское летнее пальто, плащ.

С т р. 335. Пристань Кашина — пристань на Волге в Нижнем Новгороде.

С т р. 337. Пе́щер — корзина, сплетенная из лыка.

(Стр. 338)

Впервые напечатано в «Самарской газете», 1895, № 203, 22 сентября.

Печатается по тексту газеты с исправлением: «холодному, осеннему воздуху» (стр. 339, строка 2) вместо «холодному и осеннему воздуху».

Набросок «Гость» сделан в 1895 г. Позднее материал этой «волжской картинки» был использован автором во второй главе «Фомы Гордеева».

(Стр. 342)

Впервые, с подзаголовком «Силуэт», напечатано в «Самарской газете», 1895, № 235, 1 ноября.

В Архиве А. М. Горького хранятся гранки набора с правкой автора синими и черными чернилами (ХПГ-42-4-1). Однако правка в тексте газеты не отражена и является, следовательно, позднейшей. Вероятно, она была сделана в конце 1897 или начале 1898 г. в связи с намерением автора включить рассказ в сборник своих произведений. В. А. Поссе вспоминал:

«Вскоре после закрытия „Нового слова“ Горький прислал мне пачку газетных вырезок и несколько журнальных оттисков. Это были его рассказы и очерки, напечатанные в столичных журналах и в различных, в том числе и очень жалких, провинциальных газетах.

Горький спрашивал меня, стоит ли все эти очерки издавать отдельной книгой <…> Среди газетных вырезок были: „Песнь о Соколе“, „Старуха Изергиль“, „Однажды осенью“, „На плотах“, „Макар Чудра“, „Ярмарка в Голтве“» (В. А. Поссе. Мой жизненный путь. М.—Л., 1929, стр. 144).

Поссе не упоминает здесь рассказа «Одинокий», который не вошел впоследствии в «Очерки и рассказы» и который он, естественно, мог запамятовать. Но совершенно ясно, что перечень произведений Горького здесь далеко не полон. Сохранилось письмо Поссе Горькому от 20 февраля 1898 г., в котором говорится: «Нет ли у Вас какого-нибудь фельетона, который Вы предназначали для „Нижегородского листка“ и который Вы согласитесь уступить „Жизни“ по пониженному тарифу? Среди присланных Вами рассказов один, „Одинокий“, в гранках. Может быть, он не был напечатан. Если не был, то не отдадите ли его в „Жизнь“?» (Архив А. М. Горького, КГ-п-59-1-17). Не включенный в ДЧ рассказ «Одинокий» не попал и в «Жизнь», так как уже был напечатан в «Самарской газете».

Редактируя рассказ в гранках, Горький снял подзаголовок, произвел стилистическую правку и ряд сокращений, главным образом за счет авторских отступлений (см. варианты).

В настоящем издании рассказ печатается по тексту «Самарской газеты» с учетом поправок, внесенных автором в гранки набора, за исключением двух случаев. Вызвано это тем, что между гранками и первопечатным текстом есть разночтения. По всей вероятности, автор в свое время держал корректуру для газеты и внес в нее некоторые поправки.

1. В гранках набрано: «полного мукой боли». Правя гранки для «Самарской газеты», Горький слово «мукой» заменил словом «тупой». При позднейшей правке сохранившегося экземпляра гранок автор вновь зачеркнул неудачное слово «мукой», но не дал никакой замены. Получилось: «полного боли». Редакцией восстановлен первопечатный текст: «полного тупой боли» (стр. 346, строка 18).

2. В гранках набрано: «Голубые клубы дыма поднялись по потолку и исчезли». В первопечатном газетном тексте, очевидно после вмешательства Горького, эта фраза была исправлена. «Голубые клубы дыма поднялись к потолку и исчезли». Однако при позднейшей правке сохранившегося экземпляра гранок Горький не заметил ошибку и не исправил ее. Поэтому редакцией восстановлен текст «Самарской газеты»: «…поднялись к потолку…» (стр. 346, строка 24).

(Стр. 348)

Впервые напечатано в «Самарской газете», 1895, № 246, 14 ноября.

Печатается по тексту газеты.

С т р. 351. …«наслаждение в бою..» — Неточная цитата из трагедии А. С. Пушкина «Пир во время чумы» (1830). У Пушкина: «упоение в бою».

(Стр. 355)

Впервые, под названием «О том, как поймали Семагу» и с подзаголовком «Набросок», напечатано в «Самарской газете», 1895, № 250, 19 ноября.

В Архиве А. М. Горького хранится вырезка из газеты с правкой автора, сделанной в связи с предполагавшимся включением рассказа в третий том ДЧ. В июне 1899 г., согласовывая состав третьего тома, Горький писал С. П. Дороватовскому: «„Семага“ у Вас? А я его искал. Да, его можно сунуть в книжку, кажется» (Г-30, т. 28, стр. 87). Однако рассказ в сборник включен не был.

Правка рассказа незначительная. Кроме изменения заглавия и снятия подзаголовка, Горький произвел небольшую стилистическую правку текста (см. варианты).

Печатается по вырезке из «Самарской газеты» с авторскими исправлениями (Архив А. М. Горького, ХПГ-41-9-1).

С т р. 360. Ты, матанька, дура, шкура,

Не велика ты фигура.—

Возможно, использованные в этом, а также и в следующих рассказах частушки — саратовские «матани» — Горький слышал от В. С. Арефьева, с которым встречался во время своего пребывания у Ромася в Красновидове. «Особенно возбудил мою симпатию, — вспоминал Горький, — его интерес к фольклору, он отлично знал поволжские говора, у него были интересные записи песен пензенских татар, запевок „Дубинушки“ и целое исследование о саратовской „Матане“, предшественнице современной „частушки“» (Г-30, т. 25, стр. 66). См. также ст. Арефьев. «Новые народные песни. Деревенские думы и дела». — «Саратовский дневник», 1893, №№ 285, 286, 30 и 31 декабря.

(Стр. 362)

Впервые напечатано в «Самарской газете», 1895, № 261, 3 декабря, и № 266, 10 декабря.

Печатается по тексту газеты с исправлениями: «отвезть» (стр. 367, строка 18) вместо «отвесть»; «Вон как горю» (стр. 370, строка 31) вместо «Вон как говорю»; «перед смертью-то» (стр. 371, строки 27–28) вместо «перед старостью-то».

Набросок «Бабушка Акулина» относится к многочисленной группе ранних произведений, имеющих мемуарно-автобиографический характер. В данном наброске запечатлены некоторые черты бабушки писателя — Акулины Ивановны Кашириной.

«Бабушка Акулина», как и некоторые другие автобиографические произведения Горького 90-х годов («Изложение фактов и дум…», «Биография»), свидетельствует о попытке писателя создать еще в ранний период творчества целостное автобиографическое полотно. Следует отметить, что в 1913 г., уже написав «Детство», Горький долго колебался: не дать ли новой повести заглавие «Бабушка» (см. письма Ф. И. Благову. Архив А. М. Горького, ПГ-рл-4-17-14).

(Стр. 373)

Впервые, с подзаголовком «Святочный рассказ», напечатано в «Самарской газете», 1895, № 277, 25 декабря.

Печатается по тексту газеты, с исправлением опечаток: «Не угрызения совести» (стр. 384, строка 8) вместо «Не угрызение совести»; «во мне нет закона» (стр. 384, строка 21) вместо «во мне закона»; «Павел!» (стр. 389, строка 37) вместо «Николай!». Не унифицировано имя купчихи: на стр. 375 «Капитолина Петровна», а на стр. 378 — «Сосипатра Андреевна».

В рассказе отображены реальные события. С 20 по 24 сентября 1895 г. в Пензенском окружном суде слушалось дело об убийстве генеральши П. Г. Болдыревой и ее горничной Александры Савиновой. Как выяснилось в ходе следствия, генеральша занималась ростовщичеством. С 24 сентября по 5 октября «Самарская газета», сотрудником которой был в ту пору Горький, печатала подробные отчеты о судебном процессе. Дело оказалось запутанным и сложным. В убийстве был обвинен Александр Тальма, которого приговорили к ссылке на Сахалин. Впоследствии выяснилось, что он невиновен. Как пишет А. В. Храбровицкий, в январе 1904 г. «Горький приезжал в Пензу. Врач З. И. Олейникова видела Горького в Пензе на вечере у его знакомого Блинова. По ее словам, Горький говорил тогда об убийстве Болдыревой, приводил в разговоре эпизоды из произведений Достоевского, в частности, из „Братьев Карамазовых“» («Пензенская правда», 1956, № 183, 16 сентября).

Горький использовал факты, ставшие ему известными из отчетов «Самарской газеты» об этом судебном процессе. Фамилию купчихи — Заметова — он, возможно, заимствовал из романа Достоевского «Преступление и наказание».

Центральная проблема рассказа «Извозчик» — существует ли нравственный закон и нужна ли совесть — полемически воспроизводит некоторые мотивы произведений Ф. М. Достоевского и Л. Н. Толстого. Эти вопросы стояли в центре литературной полемики начала 90-х годов. Философия Ницше и Шопенгауэра, отрицавших какие-либо нормы нравственного закона и совести, была активно подхвачена декадентской литературой.

Не претендуя на большие обобщения, Горький пародирует мотивы романа Достоевского «Преступление и наказание». Топор Раскольникова вначале фигурирует у Горького как «топорик, что колют сахар», а потом превращается в банальный утюг. Горький намеренно стилизует «истерически путанные речи героев Достоевского» (Г-30, т. 26, стр. 395). Образ извозчика пародийно заострен против «двойников» Достоевского. Герой «Извозчика», Павел Николаевич, заявляет: «Я не Раскольников, не идеалист». Действительно, у него нет никаких принципиальных мотивов преступления. Совершив убийство, он не чувствует ни малейших угрызений совести: «Мертвый духовно, он творил мертвые дела…» (стр. 387). Так намечается в творчестве писателя линия разоблачения психологии индивидуалиста, ставшего одним из «хозяев жизни». У Павла Николаевича нет «внутреннего закона»; он кается всенародно — не для того, чтобы искупить «грех», а с целью «испугать, изумить и раздавить этих людей» своей силой («всё могу» и «всё позволено»).

Теория страдания у героя «Извозчика» далека от проповедей Сони Мармеладовой. Горький откровенно пародирует известное высказывание Достоевского: «Не вне тебя правда, а в тебе самом; найди себя в себе, подчини себя себе, овладей собой и узришь правду» (Достоевский, Соч., т. XII, стр. 380). «Извозчик» поучает Павла Николаевича: «…первое дело — себя самого найти надо». Финальная сцена рассказа — покаяние Павла Николаевича — саркастически высмеивает любимый тезис Достоевского о спасительной силе страдания. «Покаяние» превращается в обличение существующего порядка вещей. Финал рассказа предвосхищает концовку романов «Фома Гордеев» и «Трое».

Рассказ был опубликован в рождественском номере «Самарской газеты», одновременно с новогодним фельетоном Иегудиила Хламиды, в котором тоже говорилось об извозчике:

(Стр. 391)

Впервые напечатано в «Самарской газете», 1896, № 1, 1 января.

Печатается по тексту газеты.

(Стр. 395)

Впервые напечатано в «Самарской газете», 1896, № 7, 10 января.

Печатается по тексту газеты.

(Стр. 398)

Впервые напечатано в «Самарской газете», 1896, № 35, 14 февраля.

Печатается по тексту газеты с исправлением: «мимо него» (стр. 401, строка 9) вместо «мимо них».

(Стр. 403)

Впервые напечатано в «Самарской газете», 1896, № 39, 18 февраля.

Печатается по тексту газеты.

Рассказ «У схимника» автобиографичен. 5 августа 1926 г. И. А. Груздев писал Горькому: «У Вас есть рассказ „У схимника“. Имеет ли он автобиограф<ическое> значение, в целом, конечно, а не в деталях? Если да, не скажете ли мне, где могло это происходить» (Архив Г_XI, стр. 64). Горький ответил 15 августа 1926 г.: «Да, — рассказ „У схимника“ — автобиографичен. Место действия — Задонск, монастырь Тихона Задонского. Был еще у схимника в Лубнах, но тот уже оказался совершенно невменяем, очевидно — старческое размягчение мозга» (там же, стр. 66).

Задонск — город на востоке Орловской области — был известен своим монастырем, куда со всей страны стекались богомольцы. Горький побывал там летом 1891 г., во время своего странствия по России. В рассказе «В ущелье» он писал: «Мне вспомнилось, как однажды в Задонске, на монастырском дворе <…> я рассказывал послушникам разные истории…» (Г-30, т. 11, стр. 162). До Задонска Горький посетил Куряжский монастырь, под Харьковом, и видел там Иоанна Кронштадтского. Вспоминая об этом, он писал впоследствии: «Я был в Куряжском монастыре летом 91 года, беседовал там со знаменитым в ту пору Иоанном Кронштадтским» (там же, т. 17, стр. 160). Потом в Лубнах Горький встретился с «провидцем» Афанасием Сидящим, в Воронеже — с иеромонахом Паисием, на берегу Днепра у острова Хортица — с менонитом. Впечатления, полученные ото всех этих встреч, отразились в рассказе «У схимника», в повести «Исповедь» и в очерке «Из воспоминаний (Об Иоанне Кронштадтском)». Горький развенчивает лживые поповские «чудеса» и монастырских «прорицателей». Однако в рассказе «У схимника» еще нет той отчетливой иронической интонации, которая окрашивает повествование о схимонахе Мардарии или Иоанне Кронштадтском. Речи схимника частично напоминают поучения отшельника Тома Эшера о смысле жизни («Сказание о графе Этельвуде де Коминь и о монахе Томе Эшере» — см. в этом томе, стр. 452–461).

(Стр. 410)

Впервые напечатано в «Самарской газете», 1896, № 63, 17 марта.

Печатается по тексту газеты.

Очерк непосредственно связан с фельетонами Иегудиила Хламиды о самарской интеллигенции. Упрекая ее в недостаточной «культуре духа», Горький писал: «Главным образом в том виноваты, что не сумели сохранить в себе святого огня, который всё очищает собой и при свете которого были бы невозможны те тусклые дни и неясные инциденты и всё то, чем наполняется день изо дня бедная жизнь нашего общества» («Самарская газета», 1896, № 30, 8 февраля).

Очерк тематически близок «самарским» рассказам Горького, повествующим о застойном провинциальном быте («Дипломатия», «Почтальон», «Соло»).

С т р. 411. Письма к Люцилию. — Наиболее известное философско-этическое произведение Сенеки — «Избранные письма к Люцилию» в переводе Пл. Краснова — вышло отдельным изданием в дешевой библиотеке А. С. Суворина (СПб., 1893) и было очень популярно среди русской интеллигенции в начале 1890-х годов. Горький цитирует именно это издание.

С т р. 411. …«всякий путь имеет свой конец». «Как басня, так и жизнь ценятся не за длину, но за содержание». — См. изречения Сенеки из LXXVII письма к Люцилию «О малоценности жизни» (указ. изд., стр. 146, 148).

С т р. 412. …«Ошибаются, о Люцилий…» — Цитата из XCVIII письма «Счастие зависит от нас самих» (указ. изд., стр. 200).

С т р. 413. «Жизнь идет неустанной стопой…» — Неточная цитата из стихотворения Надсона «Во мгле» (Соч., т. I. Пг., 1917, стр. 3).

С т р. 415. «…пусть даже жизнь…» — «Жизнь плохо сторожит нас…» (см. указ. изд., стр. 118 и 124).

С т р. 415. Ты не купил… ты благородно умер. — Сенека покончил жизнь самоубийством по приказу императора Нерона.

С т р. 416. «Каждый человек есть вселенная…» — Неточная цитата из части III «Путевых картин» Г. Гейне. У Гейне: «Ведь каждый отдельный человек — целый мир, рождающийся и умирающий вместе с ним, под каждым надгробным камнем — история целого мира» (Генрих Гейне. Собр. соч. в 10 тт., т. 4, ГИХЛ, 1957, стр. 224).

(Стр. 417)

Впервые напечатано в «Самарской газете», 1896, № 67, 24 марта.

Печатается по тексту газеты с исправлениями (по смыслу): «над ними» (стр. 417, строка 23) вместо «над ним»; «он» (стр. 425, строка 19) вместо «но»; «в лугах» (стр. 429, строка 12) вместо «в лучах».

С т р. 420. «Не судите, да не судимы будете». «Кто из вас безгрешен — пусть первый возьмет камень…» — Цитаты из Евангелия (Матф., 7, 1–2; Лука, 6, 37; Иоанн, 8, 7).

С т р. 421. …двунадесятые праздники… — Главные праздники православной церкви: рождество, крещение, пасха и т. п.

С т р. 423. Евангелисты поменьше и гораздо худшей работы… — Имеются в виду иконы апостолов Матфея, Иоанна, Марка и Луки, которым церковью приписывается авторство Евангелия.

С т р. 427. В полиелей ударь… — Полиелейные колокола — колокола, в которые звонили во время торжественных, так называемых полиелейных праздников, когда при службе зажигаются паникадила.

(Стр. 431)

Впервые напечатано в «Самарской газете», 1896, № 76, 7 апреля.

Печатается по тексту газеты.

(Стр. 439)

Впервые напечатало в «Самарской газете», 1896, № 89, 23 апреля.

Печатается по тексту газеты.

Тема рассказа имеет автобиографические корни. Тринадцатилетний Алеша Пешков был влюблен в сестру своей хозяйки Олимпиаду. На пасху он с трепетом ждал ее прихода, но вместо поцелуя Олимпиада подарила ему гривенник. Об этом Горький рассказал в другом «Гривеннике» (1916), включенном в цикл «По Руси». Первый «Гривенник» тоже повествует об утраченных иллюзиях «одного романтика». Характерен образ поэтически настроенного мечтателя, которому жизнь преподносит урок в весьма оскорбительной форме. Рассказ к концу приобретает философское звучание: гривенник вырастает в символ разрушенных надежд, воплощение судьбы и жизни.

«Гривенник» 1896 г. нельзя рассматривать как первую редакцию «Гривенника» 1916 г.: это самостоятельное произведение.

(Стр. 443)

Впервые напечатано в газете «Нижегородский листок», 1896, № 136, 19 мая.

Печатается по тексту газеты.

15 мая 1896 г., приехав из Самары в Нижний Новгород, Горький осматривал Всероссийскую промышленную и художественную выставку. В рассказе «Тронуло» отразились впечатления от встреч Горького с российскими промышленниками и купцами по дороге из Самары и на выставке. 21 мая 1896 г. Горький писал Е. П. Волжиной: «Работаю, как вол. В Одессу послал уже два фельетона, один напечатал в „Листке“ — „на прожитье“» (Архив Г_V, стр. 19). «Фельетон», напечатанный в «Листке» («Нижегородском листке»), по-видимому, «Тронуло».

(Стр. 450)

Впервые напечатано в газете «Нижегородский листок», 1896, № 153, 5 июня. Подпись: Некто X.

Печатается по тексту газеты.

6 июня 1896 г. Горький писал Е. П. Волжиной: «Мои фельетоны в „Од<есских> нов<остях>“ — А. П-в, в „Листке“ — Некто X» (Архив Г_V, стр. 30).

Эпизод, изображенный в очерке, писатель наблюдал на Всероссийской художественной и промышленной выставке в Нижнем Новгороде в 1896 г.

(Стр. 452)

Впервые напечатано в газете «Нижегородский листок», 1896, № 157, 9 июня.

Печатается по тексту газеты с исправлением опечатки на стр. 454, строка 40: «храбрец дю Вернуа» вместо «Храбрец дю Вернца».

Рассказ написан в 1896 г. 6 июля этого года Горький сообщал Е. П. Волжиной: «В воскресенье в „Листке“ фельетон „О рыцаре Этельвуде“» (Архив Г_V, стр. 30). Сюжет заимствован из книги французского историка Огюстена Тьерри «История завоевания Англии норманнами», которая вышла в переводе на русский язык в 1868 г. (чч. 1–3, СПб.), а также из исследования А. М. Стринхольма «Походы викингов, государственное устройство, нравы и обычаи древних скандинавов» (перевод с немецкого А. Шемякина. Части I и II. М., 1861). По этим материалам написан также рассказ Горького «Возвращение норманнов из Англии», повествующий, как и «Сказание о графе Этельвуде де Коминь…», о временах «сильных людей» (см. выше, стр. 304–309).

Рыцарские легенды и предания норманнов отвечали определенным настроениям молодого Горького. По свидетельству А. Треплева (А. А. Смирнова), «описание суровой жизни северных воинов, скитание по холодным морям, со стуком мечей и звоном щитов в кровавых битвах, явно гармонировало с героико-романтическим настроением юноши-писателя, нашедшим выражение в тогда же созданных „Песне о Соколе“ и „Буревестнике“» («Штурм», 1932, № 2, стр. 65).

Несколько идеализируя викингов, Горький искал в исторических легендах воплощение сильных и цельных героических характеров. В рассказе «Возвращение норманнов из Англии» он писал: «Только сильные, когда они обессилены чем-либо, достойны жалости, для слабых же не должно быть ее в твоем сердце» (см. наст. изд., стр. 307). Мотив «не жалей слабых», звучащий и в «Сказании о графе Этельвуде…», подал повод отдельным критикам обвинять Горького в проповеди ницшеанства. Однако легендарно-исторические мотивы эпохи викингов были для молодого Горького лишь материалом, на котором он пытался решить проблему героического.

С т р. 452. Гиды — монастырь Гиды близ Винчестера в области Гантской (см. О. Тьерри, ч. I, стр. 252).

С т р. 452. Вильгельм I Завоеватель (1027–1087) — герцог Нормандии, с 1066 г. — король Англии.

С т р. 454. «Во многом ве́дении…» — Не совсем точная цитата из «Книги Экклезиаста, или Проповедника», гл. 1, стих 18.

С т р. 459. Арфа Эола — (миф.) арфа бога ветров, издававшая нежные звуки при восходе солнца и самом легком ветре.

С т р. 461. Епископ байеский — епископ города Байё (Bayeux) в кальвадосском департаменте Нормандии. С 1049 года епископом байёским был Одо (1036–1097), сводный брат и ближайший сподвижник Вильгельма I Завоевателя. В 1082 г. Одо был заключен в крепость, где провел пять лет.

(Стр. 462)

Впервые напечатано в газете «Нижегородский листок», 1896, № 163, 15 июня. Подпись: Некто X. (О принадлежности этого псевдонима Горькому см. в примечаниях к очерку «Артист».)

Печатается по тексту газеты с исправлением опечатки на стр. 463, строка 16: «болтая» вместо «болтал».

(Стр. 467)

Впервые, с подзаголовком «Роман», напечатало в газете «Нижегородский листок», 1896, № 164, 16 июня.

В 1898 г., готовя к печати третий том «Очерков и рассказов», Горький предполагал включить в него рассказ «Трубочист». Он писал С. П. Дороватовскому: «При сем посылаю Вам транспорт: „Варенька Олесова“, „Самоубийст<во>“, „Месть“, „Трубочист“, „Однажды осенью“» (Г-30, т. 28, стр. 33). Рассказ, однако, в третьем томе помещен не был.

В Архиве А. М. Горького сохранился вырезанный из газеты текст рассказа, наклеенный на листы писчей линованной бумаги, со значительной авторской правкой. Угол одного газетного столбца, наклеенного на бумагу, оборван, и недостающие слова дописаны рукой автора. Заключительные абзацы газетного текста обрезаны; вместо них автором от руки написаны две заключительные строки.

Редактируя рассказ, Горький снял подзаголовок и произвел ряд сокращений. Существенно изменена концовка рассказа (см. варианты).

Печатается по тексту газетной вырезки, правленному автором (ХПГ-46-18-1), с поправлением: «отклонял ее голову» (стр. 470, строки 37–38) вместо «отклоняя ее голову».

(Стр. 475)

Впервые напечатано в газете «Нижегородский листок», 1896, № 173, 25 июня, и № 181, 3 июля.

Печатается по тексту газеты с исправлением нумерации глав рассказа и опечаток: «ложном» (стр. 477, строка 10) вместо «сложном»; «не поддастся» (стр. 479, строки 40–41) вместо «не поддается»; «думала» (стр. 495, строка 5) вместо «подумала».

27 июня 1896 г. Горький писал Е. П. Волжиной: «Обрати внимание, Катя, на мой этюд „Открытие“, напечатанный в „Нижегор<одском> листке“, прочитай его и скажи мне свое мнение. То, о чем я писал там, всегда так сильно смущает мою душу. Я считаю ее правой — но я не знаю, когда она лгала — в первом или во втором случае. Я знаю одно — она его не любила; когда любят, не прибегают к таким уловкам» (Архив Г_V, стр. 38–39).

С т р. 478. …староверами нетова согласия… — Нетово согласие — один из наиболее радикальных толков в старообрядчестве, возникший в XVII веке. Нетовцы отрицали формы внешнего благочестия (обряды, почитание икон и т. п.) и институт священнослужителей. Здесь имеется в виду слепая приверженность букве своего учения, фанатизм, замкнутость в узком кругу единомышленников.

(Стр. 497)

Впервые напечатано в газете «Нижегородский листок», 1896, № 185, 7 июля.

Печатается по тексту газеты.

Материалом для рассказа послужили наблюдения на Нижегородской ярмарке. О тяжелом моральном положении артисток и хористок в первоклассных ресторанах на ярмарке Горький написал несколько фельетонов для «Нижегородского листка» и «Одесских новостей». В заметках «С Всероссийской выставки» («Одесские новости», 1896, № 3681, 6 июля) и «Беглых заметках» («Нижегородский листок», 1896, № 182, 4 июля) есть текстуальные совпадения с рассказом «Отомстил…».

Рассказ, по-видимому, навеян конкретными фактами, в частности, трагическим случаем с певицей Лили Дарто, который произошел в ночь с 3 на 4 июля 1896 г. Горький писал о нем в корреспонденции «С Всероссийской выставки» под заглавием «Иветта на Нижегородской ярмарке» («Одесские новости», 1896, № 3686, 11 июля). Лили Дарто (настоящее имя: Евгения Бруно-Бланш) — певица из труппы Омона — покушалась на самоубийство из-за несчастной любви. Публика на выставке отнеслась к этому случаю как к курьезу: разве певичка может иметь какие-то сильные чувства и переживания? Безучастное отношение к женщине послужило для Горького исходным моментом для размышлений о бездушии «порядочного» общества.

Прототипом главного героя рассказа, возможно, явился лектор на Нижегородской ярмарке. Он выступал с популярными лекциями о народном образовании, психологии ребенка, задачах интеллигенции и т. п., а вместе с тем, беседуя с Горьким, равнодушно отнесся к трагедии Лили Дарто (см. об этом: А. Н. Свободов. Из истории борьбы раннего Горького с достоевщиной. — «Ученые записки Горьковского пединститута им. М. Горького», т. XIV, 1950, стр. 63).

В наброске «Отомстил…» даны первые зарисовки образа буржуазного интеллигента с пустой душой. Имея в виду произведения типа «Отомстил…», критик Е. А. Андреевич писал: «Горький по адресу интеллигенции наговорил много „неприятностей“ и дерзостей, но <…> это дерзости превосходнейшие, и большое за них спасибо молодому писателю, потому что на самом деле мы обмещаниваемся…» (Андреевич. Книга о М. Горьком и А. П. Чехове. СПб., 1900, стр. 153).

Рассказ «Отомстил…» тематически близок к «Пробуждению» (см. т. I, стр. 286), героиня которого дерзко протестует против издевательств над нею.

С т р. 498. Канавино, Самокат — окраины Нижнего Новгорода.

С т р. 500. Вы видели синематограф? — Кинематограф был впервые показан в России на нижегородской Всероссийской выставке в 1896 г. в «Театре-концерте паризьен» Шарля Омона. Горький посетил кинематограф 30 июня или 1 июля. Впечатления от этого посещения отразились в «Беглых заметках» и в корреспонденции «С Всероссийской выставки».

С т р. 500. Особенно мне нравится одна картинка. — Далее следует пересказ кинокартины «Семейный завтрак», которая демонстрировалась в кинематографе при ресторане Омона летом 1896 г.

(Стр. 504)

Впервые напечатано в газете «Нижегородский листок», 1896, № 199, 21 июля.

Печатается по тексту газеты.

Рассказ написан летом 1896 г., во время пребывания Горького на Нижегородской ярмарке. 20 июля 1896 г. он сообщил Е. П. Пешковой: «Завтра в „Листке“ фельетон „Соло“ и описание раута в Главном Доме» (Архив Г_V, стр. 39). В основе сюжета «Соло» — реальный случай, который Горький наблюдал не в Нижнем Новгороде, а в Самаре. Об этом он рассказал в 1912 г. на Капри художнику Н. А. Прахову, который вспоминал: «Заговорили о литературе, последнем сборнике „Знание“. Мне вспомнился один из ранних рассказов Горького, напечатанный в „Нижегородском листке“ вместо фельетона. Тема — ревность тромбониста к „барышне“ — швейке, за которой ухаживает и полковой писарь <…>

„— Вот удивительно, как вы всё это запомнили! А ведь я совершенно забыл про этот рассказ! Если бы помнил, может быть, и включил с небольшой переделкой в свой сборник. Право, забыл, вот вы теперь только напомнили… Это я с натуры писал, такой скандал действительно был в нашем городе, только не в Нижнем, а Самаре[14]. Я и писаря этого знал, и музыканта, и «даму его сердца», за которой оба ухаживали — все вместе по откосу гуляли — там тоже есть «откос», и сад городской, где музыка играет.

Какой переполох был, когда он вдруг так задудел одну ноту. Дирижер даже палочку уронил, музыканты все со своих мест повскакали, публика побежала из сада, решили, что он с ума сошел! Городовой засвистел. Тут только он опомнился! Потом поволокли его, раба божьего, в участок, там протокол составили «за нарушение общественной тишины и порядка». Я и в участок потом ходил выручать, приятели мы были с этим музыкантом. Вот теперь, когда вы напомнили, как живые стоят перед глазами эти люди! <…>

У меня тогда много было задумано комических рассказов в этом роде, да потом другая полоса пошла. Другая сторона жизни заинтересовала“» (Архив А. М. Горького, МоГ-11-5-1).

Н. К. Пиксанов использовал рассказ «Соло» как доказательство музыкальности автора. 12 июня 1933 г. он писал Горькому: «В Вашем творчестве сильно сказывается стихия музыкальности. Когда я читал „В людях“, меня поразило истинно музыкальное восприятие природы — леса, пения птиц. А недавно, когда я впервые прочел затерявшийся в „Нижегородском листке“ 1896 г. этюд „Соло“, я был обрадован тем, что Вы еще в раннем своем творчестве перевели свое музыкальное восприятие леса в замысел музыкальной картины „Пробуждение леса“» (там же, КГ-п-57-8-5).

С т р. 509. Пикколо — наименьший по размерам и самый высокий по звучанию музыкальный инструмент; здесь: партия флейты.

(Стр. 513)

Впервые напечатано в газете «Нижегородский листок», 1896, № 206, 28 июля.

Печатается по тексту газеты.

С т р. 515. Малит, или мальт — сорт мелких сладких яблок, ярко-красного цвета.

(Стр. 520)

Впервые напечатано в газете «Нижегородский листок», 1896, № 208, 30 июля.

Печатается по тексту газеты.

В «Слепоте любви» Горький использовал мотивы и материал средневековых крестовых походов. Как и в других своих произведениях, основанных на исторических легендах, писатель воплощает здесь тему героизма, самоотверженной гордой любви.

С т р. 520. Однажды рыцарю Гастону де Курси… — Имя де Курси использовано Горьким также в «Балладе о графине Эллен де Курси» (см. т. 3 настоящего издания).

С т р. 520. Товарищи ваши давно уже бьются за святой крест на полях Палестины… — Речь идет о третьем крестовом походе (1189–1192), последовавшем за взятием Иерусалима египетским султаном Салах-ад-дином в 1187 г. В нем участвовали рыцари Франции, Германии и Англии.

С т р. 520. …где в то время уже был Барбаросса с его воинами. — Фридрих I Барбаросса (ок. 1125–1190), император «Священной Римской империи» (1152–1190), был одним из руководителей третьего крестового похода; утонул в реке Салеф в Малой Азии.

С т р. 521. …среди рыцарей короля Филиппа Августа… — Филипп II Август (1165–1223), французский король (1180–1223); Вместе с Фридрихом Барбароссой и английским королем Ричардом Львиное Сердце был предводителем третьего крестового похода.

С т р. 521. …с одним из лучших воинов Саладина. — Салах-ад-дин (Саладин) Юсуф (1138–1193) — египетский султан (1171–1193), пользовавшийся большой популярностью среди мусульман. Объединив под своей властью Египет, большую часть Сирии, Хиджаз, Верхнюю Месопотамию, Саладин повел энергичную борьбу против крестоносцев, отвоевал Иерусалим, затем успешно воевал с участниками третьего крестового похода.

С т р. 521. …отмена сарацина. — Сарацинами в средние века называли всех арабов и некоторые другие народы Ближнего Востока. Сарацины (шаракини) в арабском языке — восточные люди.

(Стр. 522)

Впервые напечатано в газете «Нижегородский листок», 1896, № 213, 4 августа.

Печатается по тексту газеты.

Ближайшим литературным источником «Легенды о еврее» была книга: А. Я. Гаркави. Иегуда Галеви. Очерк его жизни и литературной деятельности. Изд. 2. СПб., 1896. Книга имелась в библиотеке писателя (См. Д. А. Балика. Личная библиотека А. М. Горького нижегородских лет. Горький, 1948, стр. 44).

Иегуда Галеви — еврейский поэт и мыслитель, живший в Испании (ок. 1080 — ок. 1145). По-арабски он назывался Абуль-Хасан-Аль-Лави. В книге Гаркави говорится:

«В 1140 году, когда нашему поэту было уже около 60 лет от роду, он высказал публично твердую решимость привести в исполнение давно задуманное, может быть по данному обету, вследствие потери им жены, переселение в Иерусалим. <…> Прощание со своими и с друзьями, проезд через испанские города и вступление на корабль, прибытие в Египет, где поэт имел также много друзей и где он принужден был оставаться некоторое время, отъезд оттуда в Палестину — всё это походило на триумфальное шествие <…> По-видимому, он скончался тотчас по вступлении на палестинскую почву, и весьма вероятно, что его организм не мог выдержать сильного напора восторженных ощущений, разом нахлынувших на него при окончательном достижении столь горячо желанной цели» (стр. 23, 24, 47).

Легенда рассказывает о том, что, достигнув ворот Иерусалима, Галеви, придя в восторженное состояние, сочинил и продекламировал свою известную элегию на разрушение Иерусалима, и в это время арабский всадник растоптал его копытами своей лошади.

Личность Галеви вдохновила Г. Гейне на создание поэмы «Иегуда Бен Галеви» (в цикле «Еврейские мелодии», 1851). В поэме герой погибает почти как в легенде — от копья сарацина, слагая поэтический «плач великой скорби».

Горький по-своему осмыслил образ Галеви и создал оригинальную версию легендарного сказания, в которой главное — мотив романтического стремления к идеалу, образ романтика, ищущего жизни совершенной.

С т р. 522. …при дворе халифа Иезида… — Иезид — имя трех халифов из династии Омейядов, живших в VII и VIII веках. Здесь — лицо вымышленное.

С т р. 522. Несториане — последователи течения, возникшего в христианстве в 30–40-х годах V века. Основано константинопольским патриархом Несторием.

С т р. 522. Аверроэс — Ибн-Рошд (1126–1198), арабский философ, развивавший материалистические стороны учения Аристотеля. Оставил также сочинения по вопросам медицины.

С т р. 522. Авиценна — Ибн-Сина, Абу-Али (ок. 980–1037), крупнейший ученый-энциклопедист восточного средневековья, философ, естествоиспытатель, врач, математик, поэт. По происхождению таджик, писал в основном на арабском языке.

С т р. 523. Асгард — согласно мифологии древних германцев, один из девяти миров, в котором живут боги.

С т р. 523. О́дин — бог древних германцев, владыка неба и земли. Культ Одина был общим у германских племен.

С т р. 525. Адонай (евр. — господин, господь мой) — одно из наименований бога Ягве в Библии.

(Стр. 526)

Впервые, под названием «Сны» и с подзаголовком «I. Катастрофа», напечатано в газете «Нижегородский листок», 1896, № 220, 11 августа.

В Архиве А. М. Горького сохранилась вырезка из газеты с авторской правкой чернилами (ХПГ-46-3-1). Печатное заглавие «Сны» и подзаголовок рассказа зачеркнуты автором. Правка текста незначительна (см. варианты). Она относится к 1899 г. Договариваясь об издании третьего тома «Очерков и рассказов», Горький писал С. П. Дороватовскому в мае 1899 г.: «Прилагаю маленький рассказик „Сон“» (Г-30, т. 28, стр. 80). Предполагалось, что рассказ будет включен в третий том вместе с «Проходимцем» и «Моим спутником». Но в процессе работы состав тома изменился, и «Сон» был отвергнут (см. там же, стр. 79–81).

Печатается по тексту газетной вырезки, правленному автором (ХПГ-46-3-1).

Рассказ представляет собою элегическое раздумье о жизни, ее смысле, об отношении людей друг к другу. Горький высмеивает «героизм» эгоистических натур, косвенно выступая против философии Ф. Ницше. В рассказе «Сон» заложено ядро другого рассказа — «За бортом»: в нем развивается тема трагического одиночества, выбрасывающего человека за борт жизни.

(Стр. 534)

Впервые напечатано в газете «Нижегородский листок», 1896, № 234, 25 августа.

Печатается по тексту газеты.

С т р. 534. «Le petit Journal» — ежедневная французская буржуазная газета, выходившая в Париже с 1863 г. Основана банкиром Моисом Мило. Была рассчитана на вкусы широкой публики.

С т р. 534. …веселый король Генри… — Имеется в виду французский король Генрих IV (1553–1610).

С т р. 534. …сторонник франко-русского alliance’a, — (фр. alliance — союз между государствами). Франко-русский военно-политический союз сложился в 1891–1893 гг. (в декабре 1893 г. был ратифицирован русским и французским правительствами) и просуществовал до 1917 г.

С т р. 535. Вивёр — человек, живущий исключительно ради своих удовольствий.

С т р. 539. Гибель устроим, разрушения и содом! — По библейской легенде, Содом и Гоморра — города в древней Палестине — за грехи их жителей были разрушены огненным дождем и землетрясением.

(Стр. 541)

Впервые напечатано в газете «Нижегородский листок», 1896, № 249, 9 сентября.

Печатается по тексту газеты.

С т р. 544. …«истинный шекинах — есть человек»… — Шекинах — от еврейско-арамейского «шехина» («бог пребывающий»). В позднейших толкованиях еврейской религиозной литературы «шехина» — некто, стоящий между богом и миром.

(Стр. 547)

Впервые, под заголовком «Как мы устроили наше хозяйство», напечатано в газете «Нижегородский листок», 1896, № 255, 15 сентября.

Печатается по газетной вырезке с авторской правкой (Архив А. М. Горького, ХПГ-35-2-1).

В своей основе рассказ «Как нужно устраивать домашнее хозяйство» автобиографичен. 30 августа 1896 г. в Самаре Горький обвенчался с Е. П. Волжиной и вскоре вернулся с ней в Нижний Новгород. Супруги поселились на новой квартире, снятой в доме Гузеевой по Вознесенскому переулку (ныне улица Карла Маркса, дом 12). Этот дом и описан в рассказе. Е. П. Пешкова вспоминала: «Приехав в Нижний, мы сняли квартиру за 11 рублей в месяц, сначала две комнаты, а потом уже третью, в этом же доме <…> Мы привезли из Самары домработницу моей матери; однажды утром она заявляет, что на базар денег нет. Тогда Алексей Максимович сел и очень быстро написал юмористическую картинку „Как мы устроили наше хозяйство“, чтобы заработать денег на базар…» (Горький. Забытые произведения. Горький, 1959, стр. 12).

К рассказу Горький вернулся в конце 90-х годов, о чем свидетельствует вырезка из «Нижегородского листка» с авторской правкой. Правка нанесена синими чернилами на газетный лист и листы писчей бумаги. Изменения, сделанные Горьким в тексте рассказа, довольно значительны: появилось новое название очерка; в текст внесено более 20 стилистических поправок, полностью вычеркнуты четыре абзаца. Характер правки показывает, что Горький последовательно устранял из очерка интимные подробности. Всюду проведена замена тех мест, которые носили чрезмерно эмоциональный характер. Резче подчеркнул Горький материальные затруднения молодой супружеской пары. Все изменения (в том числе и перемена заглавия) свидетельствуют о том, что Горький стремился придать очерку характер большей объективности (см. варианты).

Правка рассказа, по-видимому, относится к 1899–1900 гг. На обороте листа 2 рукописи имеется надпись Горького синим карандашом: «Семену Павловичу». Вероятно, рукопись предназначалась Семену Павловичу Боголюбову, заведующему конторой «Знания». Однако ни в одно издание «Знания» произведение не вошло.

Рядом с заглавием «Как нужно устраивать домашнее хозяйство» рукой Горького поставлена римская цифра II. Должно быть, очерк мыслился им как продолжение публиковавшихся ранее в провинциальных газетах «очерков из быта мелкой интеллигенции». Возможно, Горький рассматривал его как вторую часть рассказа «Свадьба» (см. в этом томе, стр. 431).

С т р. 549. Велелепый — устаревшее церковнославянское: великолепный.

(Стр. 555)

Впервые опубликовано в книге: Архив Г_VI, стр. 169.

По содержанию можно предположить, что стихотворение написано в 1895–1900 гг. Но хранящийся в Архиве А. М. Горького текст написан по новой орфографии, т. е. не ранее 1928 г. По-видимому, рукопись представляет собой копию раннего стихотворного послания Горького, адресованного редактору какого-то издания. На обороте рукописи надпись автора: «Перепиши и пошли ему сейчас же».

Печатается по автографу (ХПГ-52-11).

(Стр. 556)

При жизни автора не печаталось.

Впервые опубликовано в книге: М. Горький. Стихотворения. М.—Л., 1963. В автографе (письмо Горького к Е. П. Волжиной) записано без разбивки на стихи. Печатается по автографу (Архив А. М. Горького).

Стихотворение относится ко времени работы Горького в Нижнем Новгороде в редакции «Нижегородского листка». Авторская дата под ним: «19 июня 1896 г.», т. е. оно написано за два с небольшим месяца до венчания с Е. П. Волжиной (30 августа 1896 г.).

(Стр. 557, 558)

При жизни автора не печатались. Впервые опубликованы в альманахе «Волга» (Куйбышев), 1957, № 15, стр. 235 и 238.

Эпиграммы написаны между 1892 и 1896 гг. на полях книги поэта-декадента Д. С. Мережковского «Символы. Песни и поэмы» (СПб., 1892), подаренной Горьким А. А. Смирнову (псевдоним: А. Треплев), с которым он вместе работал в «Самарской газете». Смирнов вспоминал: «Мне он подарил сборник „Тени и тайны“ Фофанова и „Символы“ Мережковского. На „Символах“ было много заметок Алексея Максимовича, одна очень длинная, в стихах. Содержание ее нелестно для автора книги» (В С, стр. 99).

В настоящее время экземпляр книги Мережковского с горьковским автографом находится у В. М. Антимонова — жителя г. Куйбышева (фотокопия книги хранится в Архиве А. М. Горького, в Москве). По этому экземпляру книги эпиграммы и печатаются в настоящем издании.

Первая эпиграмма пародийно продолжает поэму Мережковского «Смерть», в которой 68 строф (№ 69 и 70, написанные Горьким, таким образом, продолжают нумерацию поэмы). На полях книги Горький сделал и другие замечания об этой поэме; например, по поводу 12-й строфы он написал: «Сие украдено из „Манфреда“», а по поводу 16-й — «А зачем идет почтенный старик! — Стыдно!»

Вторая эпиграмма пародирует строфу XV стихотворной повести Мережковского «Вера»:

Горький подчеркнул слова: «романтизма», «локомотив», «фрегат», а на полях около слова «локомотив» поставил «N. В.».

Заключительная строка горьковской эпиграммы имеет вариант. Первоначально было написано: «Он здесь смысл здравый уморил!» Затем, стремясь придать фразе благозвучие, Горький произвел перестановку, обозначив новый порядок слов арабскими цифрами.

Уже в ранних своих произведениях и статьях Горький боролся против упадочнической, пессимистической поэзии декаданса («Неприятность», «Поэт», «Грустная история» и др.). В 1896 г. в рецензии на сборник Ф. Сологуба «Стихи. Книга первая» Горький, критикуя поэта за пессимистические настроения, заметил, что «под этими его стихами подпишутся почти все наши новые поэты во главе с господином Мережковским» (Г-30, т. 23, стр. 121). Мережковского Горький неоднократно упоминает и в «прощальном» своем романе «Жизнь Клима Самгина», вспоминает и его поэму «Вера». Так, Самгину, когда он смотрит на Кутузова, в котором не было «ничего лишнего, придуманного <…> всё было слажено прочно и всё необходимо, как необходимы машине ее части», приходит на ум строчка «стихов молодого, но уже весьма известного поэта: „Есть красота в локомотиве“» (там же, т. 19, стр. 226).

(Стр. 561)

Впервые напечатано в «Самарской газете», 1895, № 48, 3 марта, в разделе «Маленький фельетон». Подпись: Y.

О принадлежности данного псевдонима М. Горькому см. комментарий к рассказу «Приключение мистера Чарльза Крэк». В рассказе «Для хроники» упоминается репортер Гарли Гук, который является одним из персонажей рассказа «Приключение мистера Чарльза Крэк».

Печатается по тексту газеты.

(Стр. 565)

Впервые напечатано в «Самарской газете», 1895, № 62, 19 марта, в разделе «Маленький фельетон». Подпись: Y.

Принадлежность данного псевдонима Горькому установлена по правленным писателем гранкам рассказа, которые хранятся в Архиве А. М. Горького.

Печатается по тексту «Самарской газеты» со следующими исправлениями опечаток: «Спасите меня!» (стр. 567, строка 20) вместо «Спасти тебя!»; «оглядываясь» (стр. 567, строка 36) вместо «оглядывалась».

Д. Я. Д. — Дмитрий Яковлевич Давыдов, фельетонист и очеркист «Самарской газеты».

(Стр. 570)

Впервые напечатано в «Самарской газете», 1895, № 151, 16 июля. Подпись: Дваге. Первым мысль о принадлежности этого рассказа Горькому высказал Е. Б. Тагер. По свидетельству Е. П. Пешковой, псевдонимом Дваге подписывались произведения, сюжеты которых подсказывал Горькому С. С. Гусев (псевдоним Слово-Глаголь, 1854–1922).

Печатается по тексту газеты.

С т р. 572. Красиво только редкое… — Ср. «Дневник братьев де Гонкур», СПб., 1898, стр. 45, 74, а также предисловие к роману Э. Гонкура «Братья Земгано».