Рассказы Старого Матроса

Китовая верность

Древние чуть-чуть ошибались: Мироздание зиждется не на трёх китах, а на двух. И имя этим китам — Он и Она. Взаимотяготение и взаимоотталкивание женского и мужского начал не только в нашем маленьком мире, но и во всей необъятной Познаваемой Вселенной — основа всего и вся. Не верите? Простой пример (точнее, мысленный эксперимент): представьте себе столь хорошо знакомый нам окружающий нас привычный мирок со всеми его радостями и гадостями и вычтите из него (причём напрочь!) одну-единственную составляющую — интерес мужчин к женщинам и наоборот, интерес дочерей Евы к сынам Адама. Представили? И что же получилось в итоге? Печальная картина, не так ли?

И дело вовсе не в том, что по истечении совсем небольшого промежутка времени человечество просто-напросто вымрет как биологический вид, подобно пресловутым динозаврам (помните анекдот про то, как они всё-таки вымерли?), — допустим на миг, что учёные умы предложат нам более рациональный способ размножения, не связанный с таким расходом эмоциональной энергии, как наш традиционный (в пробирке или там почкованием, как в песне Высоцкого про Тау Кита). Выдернут будет постамент, на котором в течение тысячелетий воздвигались великолепные памятники человеческой культуры.

Ну откуда, скажите, будут черпать вдохновение поэты и художники, если история Ромео и Джульетты превратится в несуразицу? Пойдёт новоявленный Иван-царевич вызволять Василису Прекрасную от злыдня бессмертного или от оснащённого огнемётом многоглавого пресмыкающегося, если будет знать совершенно точно: максимум, что ему, Иван-царевичу, обрыбится в результате его геройского деяния — так это умиротворяющая душу беседа со спасённой им девицей на философские темы и выраженная в устной форме благодарность оной. Не более того! Не знаю, как вы, а я бы лично не пошёл.

Никчёмными станут бесчисленные произведения искусства, созданные на вечную тему (коль скоро тема эта вечной быть перестанет). Более того, исчезнет один из важнейших стимулов развития человечества. За что бороться?

Зачем совершать безумства и подвиги, стремиться к славе и к известности, зарабатывать деньги, в конце концов, если Она не обратит на Него (который всё это сотворил) ну ровным счётом никакого внимания? Зачем прихорашиваться, утруждать себя макияжем, следить за модой и за своей внешностью, делать пластические операции, наконец, если Он даже не заметит все Её потуги?

Существование целых отраслей промышленности станет бессмысленным, и полчища косметологов и модельеров вынуждены будут, оставшись без куска хлеба, совершить коллективное самоубийство — повеситься на колготках «Golden Lady» или утопиться в бассейне с тонкими духами. А над горькой судьбой рекламы останется только плакать навзрыд: что делать, если абсолютно одинаковый эффект вызовет и изображённая на фоне суперновой стиральной машины зовуще изогнувшаяся полуобнажённая красотка, и установленный там же замшелый пень?

История помнит попытки отдельных личностей или даже структур обуздать стихию Инь-Янь, но помнит она и то, что попытки эти в конечном счёте завершились ничем. Коммунистический постулат об отмене семьи или «Антиполовой союз» Оруэлла так и остались гротесками. Законы природы есть законы природы! Попытайтесь-ка отменить закон всемирного тяготения и в знак этого шагните вниз с балкона одиннадцатого этажа, а я посмотрю.

Целые народы, пытавшиеся (и пытающиеся поныне!) ограничить свободу женщины, неизбежно сталкиваются с негативными последствиями такого шага, тормозящими их духовное развитие. Не менее опасна и другая крайность, в которую всё более впадают кое-где: это когда комплимент или даже чуть более заинтересованный взгляд, брошенный мужчиной на женщину, уже расценивается как преступление на сексуальной почве. Да что вы будете делать с вашим высоким уровнем долгой и внешне благополучной жизни, с прибылью и с окупаемостью вложенных инвестиций, если сама эта ваша жизнь станет пресной, словно дистиллированная вода?

Есть, конечно, всевозможные религиозные воззрения, почитающие любовное влечение бесовским искушением, но тут уж Всевышний им судья. Нравится вам и вашим приверженцам такой подход к вопросу — это дело ваше. Не надо только полагать эту точку зрения единственно правильной и усиленно навязывать её нам, грешным.

А то тут как-то по телевизору в ток-шоу («Принцип домино», кажется) особь неопределённых лет и мужского пола (вроде бы) излагала свою доктрину, приравнивавшую секс к наркотику. Даже дискутировать на эту тему желания нет с типом, заявляющим на весь телеэфир о том, что он не мужик, да ещё при этом гордящимся этим своим заявлением — зачем заострять внимание на частном случае психофизиологического расстройства, когда кое-чего не хватает в голове (и в другом месте).

Всегда, во все времена, успех у женщин был неотъемлемой (и очень важной) частью мужского успеха вообще. У мужчины зачастую сам факт физического наслаждения от любовного акта вторичен — на первый план выступает осознание одержанной победы (что поделаешь, первобытный охотник бессмертен!). А женщину, которая не вызывает вполне определённых (так называемых непристойных) мыслей у мужчин, остаётся только пожалеть. Другой вопрос, как именно распоряжается женщина выпавшим на её долю мужским вниманием: важно, чтобы это внимание имело место быть.

И пусть будет любовь, и ревность, и желание близости, и всё прочее с этим связанное! И пусть дети зачинаются нормальным, естественным способом, а не каким-то там хитровывернутым! Потому что если женские коленки, заманчиво выглядывающие из-под короткой юбки, перестанут волновать воображение мужчин (а девушки перестанут свои пупки-коленки таращить), то люди перестанут быть людьми (даже если не вымрут). А что до приоритета разума над чувствами — что ж, и этому должно быть место. Ведь мы всё-таки человеки, а не твари бессловесные…

Китобойное судно-охотник «Звёздный» — ладный небольшой кораблик с высоко вздёрнутым носом, увенчанным гарпунной пушкой, — было последним судном этого типа, оставшимся в строю к середине восьмидесятых годов прошлого века. Когда-то десятки подобных быстроходных и маневренных китобойцев-охотников утятами прыгали на океанских волнах за плавбазами «Слава» или «Юрий Долгорукий» в Арктике и особенно в Антарктике, и старики ещё наверняка помнят продававшиеся в магазинах консервы из китового мяса. Но всё проходит…

Вряд ли стоит сильно сожалеть о том, что опустошавшая моря охота за китами прекратилась: она слишком уж стала похожа на механизированное массовое убийство гигантских морских животных. Это когда эскимосы с костяными копьями в кожаных каяках или даже китобои в шлюпках, вооружённые ручными гарпунами, бросали китам вызов в их родной стихии, тогда охота была охотой — зачастую удар могучего хвоста не оставлял даже щепок от утлых скорлупок с дерзкими. Но вот паровые машины и дизеля заменили паруса и вёсла, а гарпун стала метать в цель не человеческая рука, а пороховой заряд специальной пушки. Видоизменился и сам гарпун: он стал весить около восьмидесяти килограммов (куда тут человеческим мускулам!), на конце его навинчивалась граната с полукилограммовым зарядом и с взрывателем замедленного действия, и крепились четыре здоровенных загнутых крюка, прижатых к древку гарпуна и перевязанных перед выстрелом проволокой. При попадании пущенный с расстояния в несколько десятков (до сотни) метров гарпун вонзался в тело кита, потом через несколько секунд взрывалась граната, клыки растопыривались и намертво держали подстреленного исполина на лине. За этот линь загарпуненную тушу и подтягивали к борту охотника и крепили её там за хвост специальными зажимами. С каждого борта можно было привязать до четырёх китов.

Киты уступали охотникам в скорости и неутомимости, и самое главное — звери уступали людям. Человеческий гений не привык останавливаться на достигнутом — какой-то умник предложил электроубой китов. Один клемма высоковольтного трансформатора замыкалась на корпус судна, а протянутый по линю провод от второй клеммы подключался к железу гарпуна. Слава богу, идея эта не получила широкого распространения: были несчастные случаи с людьми, а разряды в воде при промахах без счёта губили рыбу и планктон. Но без этого количество китов стремительно сокращалось — игра шла далеко не равных. Да, гигантские киты порой часами таскали за собой китобойные суда и, бывало, даже обрывали линь, но это уже в виде исключения из правил.

Дольше других не сдавались кашалоты (потому, наверно, и выжили, дождались окончания китоубийственных времён). Эти зубастики умели очень глубоко нырять и могли находиться под водой свыше часа — так много воздуха вмещали их огромные лёгкие. За наиболее матёрыми и опытными кашалотами китобои гонялись целыми эскадрами из пяти-шести судов-охотников, стараясь перекрыть весь район, где преследуемый кит мог вынырнуть. И всё-таки кашалоты частенько уходили от погони. Однако пытливый человеческий ум и тут оказался на высоте и нашёл выход.

После окончания Второй Мировой войны многие десятки и сотни противолодочных кораблей оказались не у дел, а на них на всех были установлены гидролокаторы, предназначенные для поиска подводных лодок. А какая, в принципе, разница для гидролокатора между китом и субмариной?

Сказано — сделано. Оснастили китобойцы снятыми с эсминцев гидролокаторами, и дело пошло. Чуткий кашалот нырял, не подпуская охотник на дистанцию выстрела, и уходил на спасительную, как ему представлялось, глубину. Там он поворачивал и менял направление своего движения, рассчитывая всплыть на поверхность далеко в стороне от преследователя. Но не тут-то было! Ориентируясь по показаниям локатора, китобойное судно шло за китом по пятам, пока у кашалота не кончался воздух. А дальше — дальше всё просто. Чудовищно просто.

Пока кашалот шумно дышал в течение нескольких очень долгих минут, вентилируя усталые лёгкие, судно-охотник неспешно подходило к обречённой добыче. Выстрел в упор — и всё…

Хвала небесам, кровавое безумие китобойного промысла прекратилось в семидесятых. Человечество не добавило к своим многочисленным ошибкам ещё одну — китов не перебили всех до единого и не извели под корень.

В 1976 году наконец-то была подписана международная конвенция, запрещавшая широкомасштабный промысел всех без исключения пород китов с целью их промышленной переработки; и многочисленные китобойные флотилии застыли у причалов Калининграда, Одессы и Владивостока, тихо-мирно превращаясь в безобидный ржавый металлолом. Однако в той же конвенции была сделана оговорка — исключение: разрешался отстрел определённых видов китов в строго ограниченных количествах и только в тех местах, где они, киты, служили национальной пищей местного населения. Под этим соусом американцы добывали ежегодно пятьдесят девять гренландских китов (кстати, именно эти киты — самые увесистые из всего китового племени, до двухсот тонн, — и изображаются на стилизованных детских картинках про чудо-юдо-рыбу-кит) для своих алеутов-эскимосов, а мы выбивали сто шестьдесят девять серых китов для наших родных чукчей. Серый кит не такой исполин, как, например, тридцатитрёхметровый стотонный синий кит или двадцатипятиметровый стопятидесятитонный гренландский, но тоже рыбка впечатляющая: до пятнадцати метров в длину и до тридцати пяти тонн живого веса.

Не знаю, как уж там штатники кормили свои северные народы, а у нас мясо добытых китов (и моржей с тюленями тоже) в основном шло на песцовые зверофермы на Чукотке, включаясь таким образом в круговорот мяса, шкур и меха в природе. И сама охота совсем не походила на ту, что показывали в старых фильмах про китобоев.

«Звёздный» с вечера получал заказ на несколько голов китов, которых надо было завтра доставить в тот или иной береговой колхоз на Чукотке — в Нунямо или в Эгвекинот. Охотиться начинали с первыми лучами солнца, часов в пять утра, а после обеда, в час-два дня мы уже доставляли притороченных к борту двух-трёх (реже четырёх) китов к берегу. Оттуда подлетали шустрые мотоботы с подвесными моторами, установленными внутри корпуса бота в специальных выгородках (чтобы не повредить винты о лёд), цепляли надутые воздухом от бортового компрессора (чтобы не тонули) китовые туши тросами, продетыми через вырезанные в хвостовых плавниках отверстия, и волокли китов к берегу.

А на пологом берегу уже пыхтел от нетерпения и от скверной солярки трактор, и собирался местный чукотский люд. Трактор, упираясь разлапистыми гусеницами, выволакивал многотонную тушу на береговую гальку; и народ по команде облеплял кита со всех сторон, словно муравьи дохлую гусеницу. Работали аборигены всей толпой, споро и скоро, срезая широкими, чуть изогнутыми лезвиями специальных флейшерных ножей на полутораметровых рукоятках длинные пласты китового жира и мяса. Тут же стоял вездеход (а иногда два) с открытым кузовом, куда мясо-жир и метали. Загрузившись до верха бортов, транспортное средство отъезжало к недалёкому складу, скидывало там привезённое и возвращалось — трудяги-туземцы тем временем продолжали кромсать тушу. В итоге к концу дня от кита оставался голый костяк и груда потрохов, над которыми с пронзительными воплями носились чайки.

Казалось, что время в этих холодных краях остановилось и замерло — ведь точно так же чукчи разделывали китов ещё во времена неолита. Не было, понятное дело, мотоботов и тракторов с вездеходами, но в остальном всё выглядело, как сотни и тысячи лет назад. Для полноты исторического антуража не хватало только костяных орудий разделочного труда вместо железных, национальных меховых одежд вместо ватников, да экзотической пляски увешанного амулетами шамана с бубном, умиротворяющего дух убитого кита.

Малую толику мяса местные жители действительно забирали для собственной трапезы — оговорка в китобойной конвенции основывалась на существовавших (и существующих) гастрономических пристрастиях северных охотников за морским зверем. А кусочки упругой свежей китовой кожи аборигены использовали вместо жевательной резинки, очищая зубы после еды и восстанавливая кислотно-щелочной баланс.

В сентябре-октябре погода в Беринговом море ещё вполне сносная: не штормит, лёд ещё только-только подползает, метелей-снегов не бывает, светает рано, темнеет поздно. И не так холодно — даже выше нуля. По северным меркам — курорт, можно сказать.

Как раз в это время года стада серых китов и приходят сюда, в Берингово и Чукотское моря, нагуливать подкожный жирок, и как раз в это время здесь на них (согласно всё той же китобойной конвенции от семьдесят шестого года) разрешена охота. Сто шестьдесят девять голов — и ни хвостом больше! Если загарпуненный кит ушёл с линя и утонул — всё, из квоты на отстрел эта мертвая (то бишь утонувшая) душа вычитается.

«Звёздный» снялся с якоря около пяти часов утра. Видимость была прекрасной, и заметить на горизонте фонтаны с открытого верхнего мостика китобойца сложным делом не представлялось (и на мачту лезть не надо). И действительно, через полчаса слева по курсу появились над водой туманные облачка пара.

У каждой породы китов форма фонтана своя — по ней можно уже издалека определить, кто же из китов есть who. Серые киты не выбрасывают высоченную струю воды вверх (до знаменитого «Самсона» в Петродворце им далеко), но и такие не слишком грандиозные фонтаны заметны с расстояния в несколько миль — особенно когда под рукой бинокль.

Китобоец развернулся на фонтаны и добавил прыти. Дрожь стального корпуса сделалась ощутимой, и вода за бортом (а до её поверхности с палубы в средней части охотника рукой подать в буквальном смысле слова — метр-полтора, не больше) обрела стремительность горного потока. Шестнадцать-семнадцать узлов (тридцать километров в час) — это вполне прилично, особенно если учесть, что серые киты куда более медлительны, при желании вокруг них хоть круги описывай.

Фонтаны взлетали над серо-синей с серебристым отливом водой каждые три-четыре минуты. Серые киты — это вам не кашалоты, больше пяти минут под водой они, как правило, не держатся. Уже было ясно — мы гоним пару китов, они держатся рядышком и даже ныряют и выныривают чуть ли не синхронно. Расстояние до них быстро сокращалось, и гарпунёр Петрович на баке уже повернул ствол пушки, слегка пригнулся и расставил ноги. Гарпунёр — фигура ключевая, и во время охоты именно он, а вовсе не капитан командует судном.

Наш Петрович — охотник бывалый. Он промышляет китов лет двадцать, ходил ещё на китобойцах с паровыми машинами. Испив по окончании промысла «огненной воды», он любит вспоминать былое — это когда всё было гораздо интереснее, нежели сейчас: «Вот тогда была охота, так это охота! А сейчас что — тьфу, а не охота…» И он всегда надевает под капюшон рокана-штормовки не какую-нибудь легкомысленную вязаную шапочку, но солидную шапку-ушанку. Этому есть своя веская причина, и весь экипаж «Звёздного» о ней знает. Когда-то давно, когда Петрович был ещё помощником гарпунёра, гарпун скользнул по крутой спине нырнувшего в момент выстрела кита и ушёл рикошетом вверх. Через пять секунд граната, как ей и положено, взорвалась и щедро разбросала вокруг железные осколки, словно шрапнель. И надо же беде случиться — один из этих осколков и угодил Петровичу прямёхонько в лоб. Хорошо ещё, что плашмя, и хорошо, что на излёте, а то стоял бы сейчас за пушкой на баке нашего «Звёздного» вместо Петровича кто-нибудь другой. Вот с тех пор и надевал наш гарпунёр толстую ушанку, да ещё надвигал поглубже, оберегая свой бедный лоб.

Травма не отразилась на умственных способностях Петровича. Он рассчитал точно — две блестящие спины появились чуть ли не под самым форштевнем китобойца. Выстрела ждали, и всё-таки пушка ахнула почти что внезапно. Линь гибкой змеёй мелькнул в воздухе, и гарпун вошёл под плавник одному из китов. Система амортизаторов спружинила, гася рывок раненого животного. Глухо бухнула разорвавшаяся гарпунная граната — звук от её взрыва в теле кита негромкий.

— Хорошо попал… — прокомментировал старпом, не отрываясь от бинокля. — И добойного не понадобится…

И действительно, раненый морской зверь дёргался недолго. Заурчала лебёдка, подтягивая тушу с бессильно свесившимися грудными плавниками к борту охотника.

— Ещё одного возьмём — и всё на сегодня. Можно будет пораньше…

Старпом не договорил. Возле самого борта с каким-то хрюкающим звуком вынырнул кит — тот, второй. Серое тело прошлось по стальной обшивке охотника впритирку, сдирая со своей кожи обильно усеявшие её ракушки морских паразитов. Кит ткнулся рылом в почти уже подтянутое к борту мёртвое тело сотоварища, словно желая оттолкнуть его прочь от железной стенки. Ещё раз… И ещё…

— Вот это да… Самку взяли, что ли?

Да, такое порой случается. Если из пары китов на гарпун попадает самка, то самец, если он рядом, никуда уже не уйдёт. Он ничего уже не может сделать, он абсолютно бессилен перед сталью корабельного корпуса, перед мощью машин и перед хитроумным убойным механизмом гарпунной пушки, но он уже не уйдёт.

— Если беременная, то засчитают за двух… — вслух рассуждал старпом. — Это мы тогда потеряем рублей эдак…

На промысле заработок китобоев (как и рыбаков, и зверобоев) сдельный — от пая. А пай — это производная от общего веса сданных на берег китов. Если учесть, что квоту (те самые сто шестьдесят девять голов) превысить ни в коем случае нельзя, — за этим бдительно следит находящийся на борту китобойца инспектор, — то понятно, что засчитанный за полновесного взрослого кита ещё не рождённый детёныш-китёнок — это явный убыток. Никакие другие мысли, похоже, светлую голову нашего старпома в данный момент не посещали.

А кит тем временем продолжал тщетные попытки вызволить подругу. Вот только попытки эти вряд ли вызывали чувство умиления у кого-нибудь из команды «Звёздного». Хотя — кто знает! Китобои не очень любят выражать свои эмоции вслух, сентиментальность — это не их профессия…

— Петрович! Ну чего ты там, бери этого! — рыкнул в микрофон наш словоохотливый и неугомонный старпом.

Советы гарпунёру на охоте вообще-то не подают — с этим строго, — однако на сей раз Петрович смолчал. Безутешный кит-вдовец обречён — это ясно, как полярный день. Он так и будет крутиться у судна, напрашиваясь на гарпун. Так зачем попусту жечь топливо и тратить время, гоняясь ещё за кем-то?

Помощник гарпунёра уже перезарядил пушку. Парень он здоровенный, и снаряжённые пятипудовые гарпуны таскает, как перышки. Петрович чуть помедлил и решительно взялся за рукоять своего промыслового инструмента…

В упор промахнуться трудно. Гарпун вонзился на всю длину — так, что линь торчал прямо из тела кита, словно неправдоподобно толстенная нитка. Вот и всё, Ромео ты наш морской млекопитающий…

Законы природы есть законы природы. В видовой памяти серых китов записана информация о куда более высокой ценности самки для выживаемости всего китового племени. Она вынашивает своего одного-единственного детёныша восемнадцать месяцев, а потом кормит его молоком и оберегает от всех мыслимых и немыслимых опасностей огромного и жестокого мира, пока китёнок не подрастёт. Так что роль самца — с этой точки зрения — совсем невелика.

Отмечены случаи, когда из пары загарпунивали кита-мужика. Китиха в этих случаях отнюдь не изображала рязанскую княгиню Евпраксию, которая после гибели в ставке Батыя мужа своего, князя Фёдора, выбросилась из окна высокого терема с ребёнком на руках. Самка кита резво прибавляла оборотов и уходила, пока китобои возились с её супругом. Всё правильно — она спасала новую жизнь, которой ещё только предстоит явиться.

Киты — не люди, и подходить к ним с человеческими мерками нельзя.