Рассказы старого матроса

С весною мы снова принялись за рыбную ловлю, но с нами уже не было многих наших старых знакомых.

Зато появился один новый рыболов, говоривший по-французски с сильным иностранным акцентом. Сначала он был не очень разговорчив, но потом обошелся.

Мы спросили его, откуда он, — оказалось, из России. Вот мы все удивились! Стали его расспрашивать про волков и медведей. Он смеялся и говорил, что никогда не видал медведей. Потом мы спросили, как он попал во Францию. Выяснилось, что он революционер, что царь хотел сослать его в Сибирь, но что он удрал и приехал во Францию.

Вот, вероятно, царь обозлился!

Мы непременно решили познакомить его с дедушкой Биссанже. И познакомили.

Старик был страсть какой любопытный и любил поговорить со свежим человеком.

Разговор, естественно, коснулся революции.

Русский рассказывал про 1905 год.

Его схватили на баррикаде в Москве. Переводили из тюрьмы в тюрьму и, в конце концов, решили сослать в Сибирь. Он бежал с помощью друзей.

— У нас, — сказал он, — ссылают в Сибирь, чтобы охладить пыл непокорных.

— А у нас, — заметил дед, — напротив, отправляют поближе к экватору, чтоб выжечь из них дурь.

— Да, — сказал русский, — ведь у вас ссылают на Чортов остров. Вот, должно быть, веселенькое местечко.

Дед только свистнул.

— Видел я этот Чортов остров, — пробормотал он.

Русский проявил такой интерес, что дед от удовольствия даже весь расплылся в улыбку.

— Расскажите, что же вы там видели?

Ну, конечно, гостю дед не мог отказать.

— Был я там давно, — произнес он, — еще во Времена Наполеона III — не к ночи будь помянут. Он тогда был императором и ссылал всех, кто не желал признавать его величия.

С республиканцами тогда не церемонились. Я плавал в те времена на паруснике «Аргентина». У берегов Бразилии мы попали в здоровую бурю. Думали, что нам пришла крышка. Носило нас во все стороны, а когда буря, наконец, утихла, то мы решительно не знали, где находимся.

По счастью, на севере виднелась земля.

Капитан, глядевший в трубу, скорчил вдруг недовольную физиономию.

— В чем дело? — спросил помощник.

— Смотрите, — сказал капитан, передавая трубу.

Тот поглядел и воскликнул:

— Чортов остров!

Тут мы все высыпали на палубу и во все глаза смотрели на страшный остров. В те времена о таких вещах говорили шопотом, и самое имя острова внушало невольный ужас.

Нужно сказать, что наш капитан не любил Бонапарта.

Но делать было нечего, приходилось держать курс на остров.

Чортов остров принадлежит к островам «Спасения» (спасешься там, как же!). Всех островов три: Королевский, Чортов и остров Святого Иосифа. Первые два острова почти вовсе лишены растительности. Это голые скалы, на которых жить так же приятно, как на раскаленной плите. На острове Святого Иосифа побольше зелени, и вообще он с виду повеселее. Острова эти расположены против устья реки Куру, недалеко от Кайенны… Стало быть, у берегов французской Гвианы. На эти острова давно уже стали ссылать преступников, осужденных на каторжные работы. Ох, скверно им там жилось! Собственно говоря, преступники жили только на Королевском острове и на Чортовом. На острове Святого Иосифа поселилась администрация.

Ничего не может быть ужаснее тамошнего климата. Палящая жара вперемежку с невероятными ливнями, лихорадки, ядовитые насекомые и гады. Одним словом, ни один каторжник не прожил там долее восьми лет.

Недаром французы прозвали Кайенну сухой гильотиной.

Чего только не рассказывали про зверства тамошних надсмотрщиков!

Жаловаться на них было некому, а набирали их из самого что ни на есть сброда, ибо какой же порядочный человек согласится быть надсмотрщиком в Кайенне?..

Мы подняли французский флаг.

Смотрим, плывет нам навстречу большая лодка, и в ней какие-то люди в форме. Должно быть, чиновники.

Туда ведь пускают с большим разбором.

Чиновники поднялись к нам на палубу и, узнав, в чем дело, наотрез отказались пустить на остров.

Они предложили отправляться прямо в Кайенну.

Капитан разозлился.

Как! Французский корабль не может взять воды во французской же колонии? В Кайенну вовсе не по пути. Это безобразие.

Надо сказать, что наш капитан умел напускать страху на кого угодно.

Ругались, ругались, и, в конце концов, чиновники предложили нам все же отправиться на остров Святого Иосифа.

Но капитан заартачился.

— Желаю, — говорит, — брать воду на Чортовом острове, и баста!

В конце концов, те согласились при условии, что все это произойдет очень быстро.

Мы взяли боченки и отправились на остров.

На берегу стояли полуголые худые люди и смотрели на нас с тупым любопытством. Что это были за люди!

Я, признаться, весь вздрогнул, когда вступил на этот подлый остров. Как знать! Неизвестно, что еще случится в жизни. Может быть, придется еще явиться сюда с ядром, привязанным к ногам.

Жандармы окружили нас, словно боялись чего-то.

В отдалении я видел группы полуголых людей, копавших землю, и рядом с ними какого-то здоровенного малого с револьвером в одной руке и с резиновой палкой в другой. Этой палкой он вдруг вытянул по спине одного из землекопов. Жандарм крикнул ему что-то. Должно быть, при нас не следовало бить. Ведь тут все делалось шито-крыто.

— А что они копали? — спросил русский.

— Да в том-то и дело, что ничего! — вскричал дед. — На этих адовых островах абсолютно нечего делать.

Там сегодня роют яму, а завтра ее же забрасывают землею. Или камни перетаскивают с места на место.

В стороне чернели бревенчатые бараки. Из них вдруг вылез совсем голый человек и побежал к нам, крича что-то диким голосом. Мы разобрали только: «Муравьи, муравьи!»

За человеком гнались надсмотрщики. Его схватили и увели в барак.

Нас поразил цвет его кожи: он был весь пестрый, в больших красных пятнах.

Один из сопровождавших нас жандармов, молодой совсем, вдруг огляделся, не видят ли другие жандармы, и быстро шепнул мне:

— Этого человека в наказанье привязали к дереву у самого муравейника. Он сошел с ума. Скажите капитану. Пусть напишет.

Я так и похолодел. Надо знать, что такое гвианские муравьи…

Бедняга жандарм, должно быть, был из добряков. Только кому мог написать капитан? Разве господу богу, да и к нему, пожалуй, перехватили бы письмо.

Я был рад, когда добрался до судна.

Понятно, только и разговору было, что об ужасах острова.

Ребята, ходившие после нас, слышали в одном из бараков вопли и удары бича. Говорят, какой-то каторжник сломал себе ногу, а его все-таки заставляли работать…

Капитан наш места себе не находил.

Вдруг подплывает к «Аргентине» еще одна лодка.

Вылезает молодой и хорошо одетый чиновник и выражает желание поговорить с капитаном. Капитан повел его в свою каюту. Минут через десять чиновник отбыл.

Нас всех разобрало любопытство.

Наполнив все боченки пресной водой, мы, наконец, покинули остров и вздохнули с облегчением. Нам все чудились чьи-то крики и стоны на том мрачном берегу.

Да, хорошее местечко выбрали люди для наказания других людей. И ведь подумать, что иные были виновны лишь в том, что думали не так, как хотелось Бонапарту.

Когда судно вышло в открытое море, капитан созвал нас всех и сказал:

— Во время этой бури с острова бежал преступник. Он сделал себе плот из бревен, приготовленных для постройки барака. Если кто-нибудь заметит плот, немедленно дайте мне знать. Мы обязаны сдать преступника французским властям.

Капитан, говоря так, поглядел на нас, а мы поглядели на него. И отлично поняли друг друга.

Но как ни смотрели мы на море, а никакого плота видно не было.

Должно быть, сладко жилось бедняге на этом острове, если он решился пуститься в море при такой погодке.

Прошло дня три, и мы перестали смотреть. Шли мы очень медленно, ветра совсем почти не было. Милое гвианское солнышко работало на славу и поджаривало нас, как бифштексы.

Вдруг кто-то крикнул:

— Смотри вест-зюд-вест!

Капитан вышел из каюты.

Какая-то точка. Не разберешь что. Не то лодка, не то скала.

Капитан долго всматривался. Наконец, говорит:

— Скала.

На всякий случай повернули посмотреть, в чем дело. В море интересует всякая мелочь. Синяя пустыня, в конце концов, приедается.

— На скале лежит человек! — воскликнул вдруг капитан. — Посмотрите!

Помощник взял трубку.

— Да, да… человек, и шевелится. А возле скалы что-то вроде бревен.

У нас мурашки пробежали по спине. Каждому пришла в голову мысль «это он». Спустили шлюпку. Я сел на руле.

Теперь уже и простым глазом можно было разглядеть человека и разбитый плот. Человек еле-еле шевелился и не обратил на нас никакого внимания. И скала как будто шевелилась. Мы крикнули — он не ответил.

Наконец, лодка ударилась носом о скалу.

Тысячи крабов испуганно заметались по ней и посыпались в море.

Человек не шевелился. Это крабы копошились в нем. Они уже успели обчистить его почти до костей.

Одна нога еще не была съедена, и на ней чернел след кандалов.

Должно быть, сам чорт сторожил остров, чтобы с него нельзя было убежать. Говорили, что этот несчастный был политическим преступником.

Я вспомнил о нем, когда Наполеон осрамился на весь мир при Седане. Может быть, в то время кости несчастного все еще белели на одинокой скале.

Дед умолк, и мы молчали, подавленные рассказом.

— Ну, а если бы он добрался до гвианского берега, — спросил, наконец, русский, — мог бы он спастись?

Дед покачал головой.

— Ему бы приходилось выбирать безлюдные места, чтобы не попасть в руки властям. А безлюдные места в Гвиане, это — такие места, где нельзя жить. Это или болото с глубочайшими трясинами, где могут жить одни лишь пресмыкающиеся, или непроходимые лесные чащи.

Мы разошлись в этот раз от деда в самом мрачном настроении. Дня через три отец взял меня с собою в Бордо.

Там я увидал на набережной людей в одинаковой одежде. Их переводили парами на пароход под надзором жандармов.

Один из этих людей, здоровенный малый, вдруг не захотел итти и, как бешеный, стал отбиваться от жандармов, но те схватили его и, зажимая рот, втащили на судно.

Я узнал, что пароход отправляется в Кайенну.

На его корме золотыми буквами сияла надпись: