VI

1

Реми выслушал ее до конца, он даже испытывал к ней жалость. Вначале ее рассказа полицейский не осмеливался делать заметки. Затем профессиональный долг все же взял верх, и в нескольких строчках он резюмировал основное ее заявление.


ЗАЯВЛЕНИЕ МАДАМ ЭЛИЗЫ-АНДРЕА-МАРИ-ЭЛИЗАБЕТ ОМЭ (ТРИДЦАТЬ ЛЕТ, НЕТ ПРОФЕССИИ), СУПРУГИ ГОСПОДИНА ЭРНЕСТА-ОГЮСТА-СИПРИЕНА ОМЭ, АПТЕКАРЯ ИОНВИЛЯ-ЛʼАББЭИ (ДЕПАРТАМЕНТ НИЖНЯЯ СЕНА)


В течение некоторого времени я подозревала, что мой муж поддерживает противозаконную связь с супругой врача, не имеющего диплома, из нашего города — мадам Эммой Бовари. Я замечала исчезновение денег из нашего семейного бюджета, а также видела векселя, подписанные моим мужем, о которых он не ставил меня в известность. Увы! я догадалась о назначении этих денег.

Мне тяжело было видеть, как мою семью разоряют подобным образом. Решив отравить мою соперницу, я отсыпала четыре столовых ложки из флакона с мышьяком, который мой муж держал у себя в лаборатории. Я могла проникнуть туда, поскольку ночью он оставлял на кресле жилет, к которому цепочкой для часов пристегивал ключ. Под малозначительным предлогом я позвала мадам Бовари к себе и дала ей выпить прохладительный напиток, предварительно растворив в нем мышьяк. В тот день она жаловалась на финансовые трудности с господином Лерё и искала моей поддержки.

Выпив содержимое стакана, она должна была умереть, и никто ни о чем не догадался бы. Когда подозрения несправедливо пали на моего мужа, я решила сама во всем признаться.

Я клянусь, что мои слова соответствуют истине. Теперь, признавшись во всем, я чувствую себя спокойнее.

Ионвиль-лʼАббэи… числа.

(Дата, подпись и т. д.)


Новости в Ионвиле разлетаются быстро. Четверть часа спустя, как ураган, влетел Омэ. Его знаменитая греческая ермолка съехала на бок, фалды черного пальто развевались. Он воплощал собой само отчаяние.

— Назвать мою жену, мать семейства, отравительницей! — закричал он. — Как только вы посмели распространять такие глупости? Такими россказнями вы ввергаете нашу семью в отчаяние и позорите мою жену!

— Россказни, господин Омэ? А я, наоборот, получил от вашей жены подробное и логичное признание. Она даже все подписала. Не хотите ли послушать ее заявление?

— Прочтите мне! Но это же абсурд!

Реми прочитал.

— Как видите, все, к несчастью, очень ясно и понятно, — сказал он твердо, ожидая взрыва негодования.

Но Омэ, напротив, казался подавленным. Он молчал, а потом простонал:

— Понимаете ли вы, что у моей бедной жены помутился разум?

— Уверяю вас, мадам Омэ была на удивление спокойна.

— Но все в ее заявлении ложно!

— Даже упоминание о вашем адюльтере с мадам Бовари?

Омэ замешкался с ответом.

— Увы, месье, это верно. Но если бы вы знали, как я об этом сожалею! Авантюра была глупейшая. К тому же она давным-давно закончилась…

— Вы были любовником мадам Бовари, и ваша жена об этом знала?

— Да.

— Расскажите подробнее.

— Первый раз я увидел Эмму в марте 1841 года в «Золотом льве», если мне не изменяет память. Она и ее муж остановились там на несколько дней после прибытия в Ионвиль. Они грелись у камина в кухне и ждали, когда их дом будет готов. На ней было шафрановое платье с маленьким голубым бантом. Хотя она брюнетка, глаза у нее были почти зелеными, цвета мха. Она была так хороша, так очаровательна, что я тотчас же в нее влюбился. Меня охватило какое-то сумасшествие, если хотите. До этого я жил полностью погруженным в свою научную работу, поэтому у меня — увы! — совсем не было времени думать о женщинах… Бовари устроились в новом доме, мы с женой почти единственные, кто составлял их общество. Моя жена подсказала им поставщиков, дни работы рынка, расписание месс. Мы с господином Бовари по воскресеньям всегда играли в домино, моя жена и Эмма вместе шили, ведя разговоры. Все было прекрасно.

— Ближе к делу.

— Я с большим трудом уговорил Эмму уступить мне. Она говорила, что не испытывает ко мне ни малейшего влечения. Однако я был настойчив. Подарки, которые я делал, деньги, которые давал, в конце концов смягчили ее. Мы встречались примерно раз в неделю в амбаре позади моего дома или в комнатушке на чердаке, которую я потом сдал господину Леону.

— Комната, где сейчас живет ваша дочь? Продолжайте.

— Очень скоро ситуация стала невыносимой. Эмма плохо со мной обращалась, изменяла мне — если так может говорить один любовник, обманутый другим. Сначала у нее появился господин Родольф Буланже, потом — господин Леон Дюпюи. Возможно, были и другие… Она грозилась порвать наши отношения, если я не буду давать ей больше денег. Средства у меня были на исходе, моя жена и клиенты в любой момент могли обо всем узнать, и я решил отказаться от этой связи. Когда мадам Бовари внезапно трагически скончалась, все опять пошло своим чередом. До этого я не встречался с ней наедине уже много месяцев.

— Следы, найденные возле вашего дома, доказывают, что Эмма приходила к вам накануне своей смерти.

— Жюстен вам объяснил: она приходила, чтобы попросить мышьяк против крыс.

— Жюстен сказал, будто вы продиктовали ему, что нужно говорить.

— Я не видел Эмму в тот день накануне ее смерти. И никогда не давал ей мышьяк…

— Если слова мадам Омэ верны, это полностью освобождает вас от обвинения. Так же, как и Жюстена. Ваша жена сама все сделала, пока вы спали.

— Абсурд! Она сама может подтвердить, что я очень чутко сплю. Меня будит малейший шорох! Вы хотите сказать, что она вылезла из постели, высекла огонь, чтобы зажечь свечу, спустилась по деревянной скрипучей лестнице, открыла дверь лаборатории, взяла мышьяк из шкафа, пошла на кухню за сахаром, смешала точно необходимое его количество с содержимым флакона, затем все закрыла, вернулась в спальню, легла рядом со мной, а я так ничего и не услышал?!

— Тогда кто взял мышьяк? Ключ был только у вас!

— Вы меня обвиняете, месье?

До сих пор не хватало мотива, чтобы обвинить Омэ. Теперь мотив есть: Омэ имел связь с мадам Бовари, которая затем его покинула. Эмма его шантажировала, и он от нее избавился.

— Почему полиция так упорно не желает принять версию самоубийства Эммы из-за денежных неприятностей?.. Ведь в ее письме ясно об этом говорилось.

— В этом письме говорилось о деньгах? В любом случае, оно исчезло, и это еще одна загадка. И, тем не менее, факты заставляют думать, что возможность убийства не исключается.

— Убийства? Какие еще факты?

— Пока я не могу вам их раскрыть.

— Ну что ж, если эти факты существуют и случайно касаются лично меня, не является ли это следствием ее шантажа по отношению ко мне?

— Она вас шантажировала?

— Ну конечно! Несправедливое презрение, которое она питала к своему мужу, унижение от того, что ее бросил господин Родольф Буланже, разочарование в господине Леоне — все это отняло у нее, месье, последние остатки совести! Она угрожала мне открыть всем нашу связь, если я не дам ей денег — тех самых трех тысяч франков, которые она задолжала господину Лерё. И я уверен, что она именно так и поступила бы!

— Но вы сами себя раскрыли, Омэ! — с некоторой жалостью в голосе воскликнул Реми. — Эмма не знала точную сумму, которую она задолжала Лерё. Это стало известно лишь в тот момент, когда векселя были предъявлены, и Лерё настоял на аресте имущества — то есть непосредственно накануне ее смерти. Если она вам говорила о трех тысячах франков, значит, вы с ней обсуждали ее проблему за два дня до смерти!

Омэ сел. Когда он потянулся, чтобы потереть свое лицо, руки у него задрожали.

— Скажите мне правду, — продолжал Реми. — Эмма приходила к вам во второй половине дня 23 марта, она просила у вас три тысячи франков или хотя бы говорила об этом? Вы не дали ей денег, ведь так?

— Нет, Эмма не приходила ко мне. Я все выдумал, равно как и историю с мышьяком, взятым из моей лаборатории, пока мы ужинали.

— Знаете ли вы, что я нашел следы на снегу, которые вели к вашему дому? Похоже, это следы мадам Бовари.

— Не понимаю, откуда они взялись.

— А тридцать граммов, которых не хватает в вашем запасе мышьяка? Кроме того, вы считаете невозможным, что похитила их ваша жена.

— Это также вне моего понимания! Я не могу это объяснить, клянусь вам!

Омэ беспомощно дергался, как тряпичная марионетка. Он даже почти вызывал сострадание.

Реми сел и стал размышлять. Если принять во внимание чувство вины Омэ, то день перед смертью Эммы можно восстановить следующим образом: она использовала все возможности найти деньги и решила попробовать шантажировать Омэ. Потерпев неудачу у Родольфа, мадам Бовари направилась к Омэ. Она угрожала, что раскроет их связь, если тот не даст ей денег или не выпишет вексель на три тысячи франков. Но не тут-то было. Если разразится скандал, репутация Омэ пострадает. Как заставить замолчать Эмму? Он ее ударяет (отсюда кровоподтеки на ее теле), а затем под видом успокоительного приносит ей мышьяк. Эмма возвращается к себе, ложится и умирает. Все выглядит так, будто это самоубийство, ведь для такого шага у мадам Бовари были все основания. Однако об обратном говорят следы на ее теле, сахар в мышьяке и, главное, слова Эммы об убийстве, сказанные Ларивьеру в последние минуты ее жизни.

Омэ наблюдал за Реми.

— Какого черта вы себе думаете! — воскликнул аптекарь, не выдержав. — Я повторяю: ни я, ни моя жена не убивали ее! Что вы еще хотите? Чтобы я теперь оболгал себя и снял подозрения со своей жены, которая решила избавить меня от клеветы?

— Мой бедный месье Омэ, каждый раз, когда вы пытаетесь оправдать себя или вашу жену, вы увязаете еще глубже.

Аптекарь заломил руки. Вся его спесь вмиг улетучилась.

— Наверняка существует другое объяснение, — наконец произнес он. — Давайте попытаемся его найти побыстрее.

— Действительно, скорее найдите его.

В дверь постучали. Заглянул Ипполит.

— Из Руана верхом прибыл офицер, — сообщил он. — У него для вас пакет.

Бильярдная была пуста, и Реми пошел туда, чтобы вскрыть пакет. Внутри него оказалась пачка документов, а также письмо от Делевуа, написанное крупным, дрожащим почерком. Его предсказания оправдались: все было разыграно. Префектура сочла бесполезным продолжать расследование. Из осторожности или, скорее, из-за гражданской стыдливости дело было сдано в архив. Он сам по административным (административным ли?) резонам был приглашен для оценки своих прав на пенсию. Реми не должен беспокоиться. В ближайшее время он получит приказ возвращаться.

Молодец Делевуа! Хотя документы теперь были совершенно бесполезны, он переслал ему многие из них.

— Будет ли ответ? — спросил жандарм.

— Ответа не будет, — ответил Реми.

Жандарм удалился. Ввиду сложившейся ситуации документы, сопровождавшие письмо, выглядели несколько комично. Это были результаты рутинных расследований, которые они с Делевуа запросили в самом начале следствия. Результаты оказались обескураживающими. Изучение книг учета ядов по всем аптекам департамента было неплодотворным. Расследование причин смерти вдовы Дюбюк не дало ничего; чтобы узнать больше, необходимо было эксгумировать тело и проверить его на наличие мышьяка, однако в связи с высокими расходами и ради соблюдения приличий ни префектура, ни муниципалитет делать этого не собирались. Полицейских досье на жителей Ионвиля вовсе не существовало, за исключением следствия, касающегося принадлежности господина Омэ к франкмасонству и отказа ему же в присуждении ордена Почетного легиона за год до этого. Несколько не имеющих особого интереса документов касались визитов господина Родольфа Буланже в дома терпимости в Руане — на полях была сделана приписка (но не рукой комиссара), что каждый, в конце концов, свободен в выборе собственных удовольствий, если для этого есть деньги и не нарушается спокойствие соседей.

Отсутствие логики, подумал Реми, было неизменным правилом Администрации: сначала послать указание любыми средствами найти виновного, а потом, когда первые подозреваемые определены, неожиданно все прекратить. Однако он усвоил один урок: хороший полицейский не выступает против существующих порядков.

Когда Реми возвращался к Омэ, чтобы записать его показания, он столкнулся с искавшей его мамашей Лефрансуа. У нее был странный вид, или, скорее, смущенный. Потупив взор, она еле слышно выдохнула:

— Господин Реми, мадам Бовари в большой зале и хочет вас видеть.

Мадам Бовари?! Живая?! Ждет его в нижней зале?.. Ему показалось, что это сон или галлюцинация. А может, истории о привидениях и Хеллеквинской Охоте, развозящей мертвых, действительно правдивы?

— Мадам Бовари? Вы что, с ума сошли, мадам Лефрансуа?

— Вы меня не так поняли, господин Реми, — ухмыльнулась она.

И действительно, в нижней зале гостиницы он увидел маленькую злую старушку с ненавидящим взглядом, с которой разговаривал у Шарля. Она была одета во все черное и держала зонтик, такой же острый, как ее нос.

— Вы меня напугали, — с облегчением проговорил Реми.

— Мне тоже не по себе! — ответила мать Шарля. — Правда, что вы знаете моего сына еще со времен коллежа?

— Да, это так.

— Тогда идемте немедленно к нам домой! Шарль сошел с ума! Он обвиняет себя в убийстве моей невестки, грозится высунуться в окно и всем рассказать об этом… Вы один можете его успокоить. Ах, месье, даже мертвая, эта женщина приносит нам одни несчастья!

«Вот уже и третий виновный!» — подумал Реми.

Трое подозреваемых… Эта ситуация уже напоминала водевиль. Кажется, самое время для благословенного приказа об отзыве — тогда, наконец, он будет свободен от этого гнусного дела.

2

ЗАЯВЛЕНИЕ ГОСПОДИНА ШАРЛЯ БОВАРИ, ВРАЧА БЕЗ СТЕПЕНИ В ИОНВИЛЕ-ЛʼАББЭИ (ДЕПАРТАМЕНТ НИЖНЯЯ СЕНА)


Я глубоко любил свою жену, урожденную Эмму Руо. Когда я познакомился с ней на ферме ее отца, я был совершенно очарован ею и сразу же влюбился. В то время у меня была другая жена, гораздо старше меня и очень некрасивая. Она вскоре скончалась, и я смог просить руки Эммы.

Первое время мы с Эммой были очень счастливы — по крайней мере, мне так казалось. Мы жили в маленькой деревушке под названием Тост, где у меня было много пациентов. Но Эмма скучала, и мы решили переселиться в городок побольше — сюда, в Ионвиль-лʼАббэи.

Жизнь в Ионвиле оказалась не такой, как мы ожидали. Пациентов у меня стало значительно меньше, моя жена, как мне казалось, стала уделять мне меньше внимания.

Потом наше семейное счастье разрушилось: моя жена изменила мне сначала с господином Родольфом, а затем с господином Леоном. К тому же она брала в долг огромные суммы у господина Лерё, и это для того, чтобы иметь возможность вести постыдную жизнь в Руане. Я не мог больше выносить то, что она мне изменяет и разоряет меня. Я решил отравить ее и подмешал в ее бульон мышьяку. Она умерла через несколько часов, хотя обычно отравление мышьяком приводит к смерти гораздо позже. Вероятно, это из-за хрупкого телосложения Эммы.


Вопрос: Шарль, где вы взяли мышьяк, который дали ей выпить?

Ответ: Из небольшого запаса, который я приобрел по моем приезде в Ионвиль для некоторых своих больных.

В.: Но вы заявляли, что у вас в доме нет мышьяка.

О.: Я лгал.

В.: Где вы держали этот запас мышьяка?

О.: В медицинском саквояже с моим именем, который Эмма подарила мне после свадьбы.

В.: Где этот саквояж? Эмма знала, что там находится мышьяк?

О.: Нет.

В.: В желудке Эммы не обнаружено никаких следов бульона. Ваша служанка Фелисите также говорит, что она не готовила бульон.

О.: Да? А Эмма, тем не менее, его выпила. Что касается саквояжа, должно быть, я бросил его в реку.


(Допрос не закончен.)

3

10 апреля.


А что же Родольф Буланже?

В своих предположениях Реми исключал главную роль Родольфа Буланже. А ведь из всех жителей Ионвиля именно он имел худшую репутацию и самые красивые усы. Несмотря на его любезность по отношению к Реми, он солгал о том, что Эмма не приходила в Юшет почти два года. Он также лгал, будто у него никогда не было мышьяка, а сам использовал его (и, возможно, использует до сих пор) для лечения венерической болезни. К тому же существовали эти чертовы следы на снегу между его замком и городком. Реми еще не допрашивал его по этому поводу. Хотя следствие формально прекращено, почему бы не навестить его под каким-нибудь благовидным предлогом — например, чтобы вернуть лошадь?

Реми наведался к нему на следующий день и привел кобылу. Он прошел через маленькую ограду в парке. Заранее не предупредив о своем приходе, Реми толкнул входную дверь. Родольф оказался в прихожей, он стоял перед большой лестницей в накинутом на плечи плотном широком пальто и явно собирался куда-то уходить. Смутившись, Реми поздоровался, извинился за свой неожиданный визит и, не зная, с чего лучше начать, брякнул:

— Лошадка у вас замечательная. Конечно, она несколько деревенская, но очень мне помогла. Хочу поблагодарить вас за нее.

Родольф захохотал. Было непонятно, насмехался он над Реми или же ценит, что тот понимает толк в лошадях.

— Рад, что она вам понравилась. Не хотите ли другую? У меня в конюшне есть и получше. — Он продолжал лукаво улыбаться. — А почему вы вдруг решили вернуть мне лошадь? Вас, как и господина Делевуа, отзывают в Руан?

Похоже, хозяин имения был осведомлен даже лучше, чем сам Реми. Напустив на себя безразличный вид, молодой человек невозмутимо ответил:

— Да, дело, видимо, сдадут в архив. Я должен все завершить и уехать через несколько часов.

Родольф взглянул на него иронически.

— Ах, вот как! Правда? И как же решили, что это было?

— Самоубийство, естественно.

— А кто это сказал?

— Во всяком случае, не господин Делевуа и не я.

— А почему вы не прислали мальчишку из гостиницы сказать, чтобы мы забрали лошадь? Жирар пришел бы за ней.

— Я хотел увидеть вас перед отъездом.

— В самом деле? — с наигранным удивлением отозвался господин Буланже. — Разве я не рассказал вам все? Да и официально уже признано, что это было самоубийство…

— Именно так, — уверенно ответил Реми. — Но для себя лично я хотел бы узнать, что вы думаете о следах, которые я обнаружил по пути от вашего поместья к дому господина Омэ.

— Вот как! И что же за следы?

— Следы от женских ботинок, похожих на те, которые носила мадам Бовари. Я заметил их на снегу, когда ездил верхом на вашей лошади.

— Эмма? Но я ведь вам сказал, что она не приходила в Юшет уже два года!

— Тем не менее, эти следы появились, вероятно, накануне ее смерти.

— Я ничего такого не видел. Из-за этих холодов я даже не выходил на улицу. За всем необходимым посылал Жирара… Ну ладно, потом обязательно посмотрим вместе на эти загадочные следы. А пока не окажете ли мне честь и не выпьете ли со мной по глоточку коньяку? В прошлый раз я заметил, что вы рассматривали бутылку с большим интересом.

Они поднялись в зал и выпили. В прошлый раз на столике с гнутыми ножками Реми видел бутылку, бокалы и веер с инициалами «Э. Б.» Сегодня же ничего этого не было.

Родольф проследил за его взглядом и усмехнулся.

— Если вы ищете веер, то я его убрал. Я подумал, что он… как бы это сказать… уже неприличен.

— Я говорил с Шарлем об этом веере. Он его знает. Эмма сказала мужу, что потеряла вещицу. Месье Бовари утверждает, что подарил ей веер примерно полгода назад, то есть после того времени, когда она могла забыть его у вас.

— В самом деле? Скорее всего, речь шла о другом веере. Кстати, как вы себя чувствуете? Молодого человека с таким будущим, как у вас, должно быть, опечалило прекращение такого интересного расследования, которое наверняка обеспечило бы вам повышение. Да еще и остерегаться любого проявления благосклонности вышестоящего начальства: это обычно означает лишь заботу о своих собственных заслугах.

— Да? У вас есть опыт работы в Администрации?

— Нет, что вы! Я никогда в жизни не умел делать ничего, кроме как транжирить свою ренту. И поверьте, я об этом весьма сожалею, потому что год от года она уменьшается. Зато, с другой стороны, я могу позволить себе хороших лошадей, сигары и отличный коньяк…

Было ли это из-за непривычного для Реми хорошего коньяка, который Родольф подливал ему с такой настойчивостью, или из-за чего-то еще, но вскоре у молодого человека неожиданно возникло желание открыться своему лукавому собеседнику и объяснить, в каком тупике он оказался. Реми рассказал о том, как получил от Делевуа письмо, в котором сообщалось об отстранении его от расследования и прекращении дела. Еще давно, добавил он, они с патроном и судебно-медицинским экспертом склонялись к версии о самоубийстве, несмотря на некоторые косвенные улики. Однако полученные в последнее время показания говорят о том, что это было все-таки убийство.

— Кроме того, — продолжал Реми, — в настоящее время у меня трое подозреваемых, из которых двое уже признались, причем у каждого своя версия убийства!

— Много не мало, — заметил Родольф. — Трое подозреваемых? Вам не достает еще и четвертого! Скажите же правду: вы пришли ко мне, чтобы как раз и найти этого четвертого?

Реми не смог удержать улыбки.

— Бросьте! К сожалению, сейчас я не более уверен в моей версии убийства, чем в количестве убийц. Да и какая разница, если дело будет закрыто по факту самоубийства…

— Да уж. Но если сейчас это все бесполезно, то откройте же мне, кто фигурирует в вашем списке убийц.

Реми назвал трех человек. Упоминание имен мадам Омэ и Шарля вызвали у Родольфа веселый смех. Услышав про Омэ, он изобразил на своем лице презрение.

— В самом деле, Омэ?

— Да, и в пользу этого говорят два факта: мышьяк взят у него и он имел связь с мадам Бовари, которая его шантажировала.

— Связь с Омэ?! Это ж надо!

— Он давал ей деньги. В обмен она оказывала ему свое расположение.

Родольф размышлял.

— Деньги?.. Меня это удивляет. Эмма была натура романтическая, экзальтированная, даже сумасшедшая, если хотите, но уж никак не продажная. Тем более с господином Омэ!

— Она изменилась, с тех пор как вы ее узнали. Ей нужны были деньги. Деньги меняют всё.

— Даже если и так… — Родольф не договорил.

— Мне не дает покоя одна вещь, — прервал его Реми. — Когда мадам Бовари узнала об аресте имущества, она обратилась ко всем своим знакомым, которые могли бы дать ей три тысячи франков, чтобы погасить долг. Почему же она не пришла к вам в Юшет?

— Я же вам сказал: мы с Эммой больше не любили друг друга и около двух лет не виделись.

— Но если есть доказательства того, что мадам Бовари недавно к вам приходила?..

— Ах да, те самые следы!.. Ну что ж, пойдемте посмотрим на них.

И они вышли.


Под безоблачным небом тающий снег постепенно, словно с сожалением, приоткрывал лоскуты увядшего газона. В аллее поместья с деревьев капала вода.

Они прошли через оградку, затем свернули на ту дорогу, где раньше были следы. Но все уже исчезло. Вокруг поместья снег был тщательно убран. Чуть дальше, на дороге, следы были стерты лошадиными копытами и колесами экипажей.

— Какое несчастье! — сокрушался Родольф, едва скрывая улыбку. — Ведь эти следы были вашими доказательствами! Окончательное потепление совсем сотрет их сегодня ночью!

— Пойдемте дальше по дороге. Может быть, какие-нибудь все же избежали уничтожения.

— Какого уничтожения, господин Реми? Кстати, как ваша фамилия? Они естественным образом пострадали от весны и оттепели. И мой слуга, конечно, проезжал здесь много раз. Да и вы сами, господин Реми, наверняка потоптали их копытами своей лошади.

— Тем не менее, они здесь были.

— Но вы точно уверены в том, что они принадлежали Эмме? Может, их оставила какая-нибудь бродяжка? Идите дальше и ищите их, если хотите, а я возвращаюсь. Остаюсь вашим покорным слугой, господин Реми!

Реми покачал головой.

— Ну хорошо, давайте вернемся в замок, мой все более дорогой господин Реми, — продолжал Родольф, дружески беря его под руку. — Не хотите ли вернуться в Ионвиль моим экипажем? Я посылаю его в Руан, а по пути Жирар вас доставит. Попросите его проехать по этой дороге: так вы убедитесь, что если следы мадам Бовари когда-нибудь и существовали, то, к несчастью, теперь они окончательно утрачены!

Вороны, громко каркая, кружили вокруг деревьев. Родольф любезно, но настойчиво вел Реми к крыльцу, чтобы усадить его в управляемый Жираром экипаж. Реми последний раз повернулся к строгому фасаду замка и в окне второго этажа увидел наблюдающую за ними молодую женщину, наполовину скрытую шторой. Лица он не разглядел, зато заметил, что ее силуэт был тонкий, хрупкий. Она стояла там обнаженной. Как только девушка увидела, что ее заметили, она исчезла.

Внимательный Родольф все понял.

— Ну вот, — сказал он насмешливо. — Теперь и вы можете сказать, что он позволяет себе в Юшете красоток. — Затем он склонился к нему и доверительно добавил: — Это девка. Я время от времени привожу их из Руана… Не хотите развлечься? Ведь я давал вам одну из своих лошадей…

— Но не ту, на которой вы обычно ездите. По крайней мере, мне так показалось.


Мерзкий развратник! Из полицейских отчетов Реми уже был осведомлен о пристрастии Родольфа к подобным шалостям. Сам господин Буланже без малейшего стеснения подтвердил, что частенько посещает в Руане шикарные бордели. У него также был уговор с содержательницей заведения, которая присылала ему девушек в Юшет. Жирар ездил за дичью, когда хозяину не хотелось выходить из дома.

— Значит, Жирар ездит в Руан за ними?

— Не только.

— Карета, полная девиц, чуть не задавила нас с Делевуа как-то вечером.

Родольф развел руками.

— Девицы и друзья приезжают ко мне на ужин и в тот же вечер возвращаются в Руан. А почему нет?

— Значит, знаменитая Хеллеквинская Охота с призраками умерших в этом году, от которой дрожит вся округа, — это дело ваших рук?

Господин Буланже снова развел руками.

— Возможно. По крайней мере, в последнее время. Но знайте, что легенда о Хеллеквинской Охоте древняя и появилась гораздо раньше, чем Жирар или я. Она восходит к незапамятным временам. Мы просто вынуждены были играть в эту игру, ночью пускать галопом карету с потушенными фонарями, чтобы заставить поверить людей в эту мрачную историю.

— Тогда примите мои комплименты. Представьте… — тут Реми на несколько мгновений умолк, пытаясь для себя определить, на самом ли деле они с Ипполитом видели тогда на дороге Хеллеквинскую Охоту или ему все это приснилось, — …некоторые жители Ионвиля разглядели в вашей карете Эмму.

— Дураков везде хватает. Ясное дело, Эмма там никак не могла быть. Если какая-то карета действительно катает по дорогам умерших за год, то точно не моя. Мой экипаж между Руаном и Юшет возит только девок и гостей. Жирару дано указание гнать лошадей как можно быстрее — благо предрассудки наших недалеких жителей позволяют ему мчаться не останавливаясь.

Реми задумался.

— В конечном счете, — печально промолвил он, — эта история с призрачной каретой — единственное, что мне удалось раскрыть в Ионвиле. Да и то благодаря вам, а вы сами ни в чем не уверены.

— В любом случае благодарю, что привели мою лошадь. И даю вам совет: ищите виновного в другом месте. У меня не было никаких причин убивать мадам Бовари.

Затем, повернувшись к кучеру, Родольф крикнул:

— Пошел!

Жирар взмахнул кнутом, и экипаж, запряженный парой лошадей, тронулся.

Покидая поместье Юшет, Реми подумал, что Эмма не видела в Ионвиле никакого общества, кроме своего глупца мужа, похотливого Омэ, мошенника Лерё, заставлявшего ее подписывать бумаги, и этого циничного франта. Был ли у нее выбор?

Дорога спускалась в долину, к реке. Поля уже потеряли свой белый наряд, струились тысячи ручейков, летали вороны; экипаж, управляемый Жираром, мерно покачивался. В свои двадцать пять лет Реми не мог не задуматься об Эмме. Должно быть, она была смешливым ребенком, получила хорошее образование у сестер монастыря в Руане, играла на фортепьяно и читала наивные романы, рекомендованные для девушек святым отцом. Она хотела — простодушные мечты! — любить и быть любимой, но не нашла ничего лучше, чем броситься в объятия Шарля, а потом еще нескольких таких же посредственных фигур. И вот сейчас молодой человек, которому поручено расследование, едет в этом экипаже, перебирая все возможные версии убийства.

Убийство.

Какая сила, какая неудовлетворенность, наивно спрашивал он себя, могла, заглушив всякий страх — в частности перед общественным осуждением — в один миг перечеркнуть воспитание и принципы такой женщины, как Эмма? Опыт одной ночи, желание приобрести платье или украшение, обманутые надежды и разочарование от мужского хамства? Или что-то более глубокое, жизненно важное, пришедшее из тьмы веков, возможно, наследие Евы? Инстинкты, чувства, природа? Время неумолимо проходило, а надежды все не оправдывались, и однажды, несмотря на запреты и лицемерие общества, она решила сбросить маску и пойти ва-банк. О загадочный слабый пол! Можно ли когда-нибудь научиться понимать женщину?

Что же касается красавца Родольфа, то он со своим своенравным характером, бархатным шлафроком и старым сигарным ящиком, в котором как трофеи хранил письма и прядки волос своих любовниц, вызывал у Реми меньше отвращения, чем большинство тех людей, которых он здесь встречал. Молодой полицейский даже испытывал к нему своего рода симпатию. К тому же Родольф признался, что не убивал ее.

4

В романе Флобера мадам Омэ не существует. Она лишь блеклое отражение своего мужа.

КРИТИК

Что касается супруги аптекаря, то это была лучшая жена в Нормандии; нежная, как овечка, она любила своих детей, отца, мать, кузенов, проливала слезы над чужими бедами, берегла свои отношения с мужем и ненавидела корсеты; но она была настолько медлительная, вида такого блеклого и такая неинтересная собеседница, что хотя ей минуло уже тридцать лет, трудно было вообразить, что она чья-то жена; казалось, в ней не было ничего от женского пола, кроме ее платья.

ГЮСТАВ ФЛОБЕР,

портрет мадам Омэ из романа «Госпожа Бовари»

Как Реми и предвидел, на следующий же день (это был семнадцатый день его пребывания в Ионвиле) Элизабет Омэ явилась к нему с новым заявлением.

— Я избавилась от этого кошмара, — заявила она. — И как я могла так наговорить на себя?! Кто меня толкнул в эту пропасть? Может, вы, месье?

Ну что тут скажешь!

— К вашему сведению, мадам, я ни на одну секунду не поверил в вашу виновность. Но ваши показания, тем не менее, были полезны для следствия тем, что позволили открыть отношения господина Омэ и мадам Бовари. Теперь ему могут предъявить серьезные обвинения. Скажите, зачем вам понадобилось клеветать на себя?

— Доводилось ли вам слышать о такой вещи, как супружеская любовь? — вздохнув, произнесла она. Однако выражение ее глаз говорило скорее об отсутствии каких-либо теплых чувств.

— Если господин Омэ не имеет отношения к смерти мадам Бовари, он все же остается виновным в адюльтере, в котором вы обвинили его вчера.

— Да, месье. Из всего, что я вчера наплела, это единственная правда. И ее так горько сознавать, поверьте! Разумеется, Эмма покончила с собой. По крайней мере, я в это искренне верю. Но если ее кто и убил, то это скорее господин Родольф, Леон или Лерё. О, конечно, они не заставляли Эмму выпить мышьяк, но то, что они сделали, еще хуже: эти люди искушали слабую и импульсивную натуру, довели ее до отчаяния. Естественно, мой муж поступал так же, как они. Бедный Омэ преследовал ее своими ухаживаниями, но, в отличие от других, он вряд ли мог быть причиной ее самоубийства. Знаете почему? Потому что она его не любила, месье! Она презирала моего мужа и была его любовницей только потому, что он давал ей наши деньги… По крайней мере, он не заставлял ее страдать!

Обычно незаметная, эта женщина выказывала сейчас удивительный характер. Реми буквально остолбенел.

— Мадам, — ему трудно было подбирать слова, — вы одна из самых скрытных женщин, которых я когда-либо встречал. Какое самообладание! Какая сила характера!

— Неужели вы не знаете, месье, что в наш век, принадлежащий мужчинам, скрытность является для женщин единственным средством выживания? Сколько вам лет, месье?

— Двадцать пять.

Она смерила его проницательным взглядом.

— Это хорошо. Могу я попросить вас кое о чем?

— Конечно.

— Моей дочери только шестнадцать — могу ли я вернуться домой?

— Как только напишете новое заявление.

— А мой муж?

— С господином Омэ другая ситуация.

— Это самоубийство, и он здесь ни при чем.

— Но даже в этом случае необходимо прояснить некоторые моменты. Например, кто взял у него тридцать граммов порошка мышьяка? Кто заменил их сахаром?

Она подняла на него потускневшие глаза.

— Не догадываетесь, месье, что это я взяла? Мой муж мне изменял, каждый день он покидал меня ради Эммы. Моя жизнь стала пустой, я не видела иного выхода, как покончить с собой. И я бы это сделала, если бы Эмма сама не решила отравиться первой!.. Однажды я дала своему мужу снотворное без его ведома, взяла ночью ключ, пристегнутый к его жилету, отсыпала мышьяку и заменила его сахарной пудрой.

— И где этот яд сейчас?

— Здесь же, при мне. К несчастью для меня, остался нетронутым.

Порывшись в своем ридикюле, она достала серый бумажный кулечек (Реми вспомнил, что в такие кулечки из серой бумаги малыш Жюльен в лаборатории заворачивал таблетки). Мадам Омэ приоткрыла сверток, чтобы показать содержимое. Это и в самом деле был мышьяк.

— Мой муж оправдан?

— Нет еще, я должен проверить. Поверьте, я сделаю это с доброжелательностью, мадам.

Ее взгляд стал спокойнее.

— Вы теперь все знаете. Эмма умерла, и я чувствую себя отмщенной, хотя не хотела этого. Может быть, и правда, как говорят священники, на небесах есть Провидение, которое заботится о невинных? — Жена аптекаря помолчала, вздохнула, а затем слегка улыбнулась. — Вот уж аббат Бурнизьен будет доволен! Вследствие этих событий — я хочу сказать, из-за неверности моего мужа — я потеряла веру. Но теперь я опять смогу верить. И даже, если это возможно, закажу мессу для Эммы… Бедняжка Эмма! Ей она сейчас гораздо нужнее.

5

В тот день после ухода мадам Омэ Реми заскучал в одиночестве. Он ходил по комнате, размышлял, прислушивался к звукам гостиницы. Ему показалось, что он начинает привыкать жить в Ионвиле и понемногу уголок завесы, которая до этого затуманивала ему глаза, начинает приподниматься.

В тот вечер началась его связь с дочерью Омэ.

6

Новое пришло оттуда, откуда он не ожидал. Если сперва он не придавал большого значения девчонке Омэ, то она — напротив. То, что поначалу было всего лишь игрой, приняло затем серьезный оборот. Реми не осознавал это, но между ним и ею возникло какое-то притяжение.

Она была влюблена, и он в итоге влюбился тоже. Он жил один, и после смерти отца заботы о матери занимали почти все его время. В Руане у него было очень мало денег и возможностей куда-либо выйти. Он не был знаком ни с одной молоденькой работницей фабрики, с которой можно было бы потанцевать кадриль в маленьком кабачке у Сены, оплатить номер, чтобы сделать ее своей любовницей, как обычно поступали студенты. Он как-то обходился без этого.

Каждый раз, появляясь на главной улице Ионвиля, он натыкался на нее, закутавшуюся в свою накидку и поджидавшую его у ворот. Она становилась назойливее и все больше и больше привлекала Реми, хотя он и не признавался себе в этом. Молодой человек перестал избегать разговоров с ней, а однажды вечером, когда она затащила его в какой-то темный двор, где никто не мог их видеть, он схватил ее за руки и — какой стыд! — запечатлел на ее губах краткий поцелуй, от которого у него во рту остался кисловатый, нечистый привкус. Даже много лет спустя он продолжал чувствовать его.

Ночью, когда он лежал один в своей комнате в «Золотом льве», ему случалось мечтать, как он на ней женится (точнее, как он будет заниматься с нею любовью) и увезет ее в Париж. Там он снимет комнатку под крышей, которую обычно сдают студентам, и плодами своего почетного и напряженного труда — литературного, естественно, — будет обеспечивать своей молодой невесте скромное и достойное ее добродетелей существование.

Реми был несколько безрассуден, но совсем не наивен. То, что девчонка хочет прибрать его к рукам, ему было понятно. Каким еще способом ей сбежать из Ионвиля? Он говорил себе, что не попадется на эту удочку. Однако мало-помалу он терял всякую осмотрительность.

В тот вечер малышка опять его поджидала, спрятавшись напротив «Золотого льва» за воротами.

— Не хватай меня за руки так сильно, — попросил он, — ты мне делаешь больно!

— Поклянитесь еще раз, что увезете меня с собой.

— Еще раз? Но я никогда ни в чем не клялся тебе!

— Нет, клялись!

— Это невозможно! Я хочу уехать из Руана, уйти из полиции. Поеду в Париж.

— Если поедете в Париж, возьмите меня с собой! Там я буду делать все, что захотите.

— Да что тебе делать в Париже? — улыбнулся Реми и поцеловал ее.

Она ответила на его поцелуй, потом снова схватила его руки с каким-то отчаянием, и слезы брызнули из ее глаз. Она почти прокричала:

— Увезите меня, не оставляйте меня здесь! Мой отец глуп, мать строга, никто ничего ни в чем не понимает! Здесь всего одна улица, люди ужасные — как все это вынести? Я хочу жить, хочу сделать вас счастливым, целовать вам руки!

— Глупышка, — говорил он. — Понимаешь ли ты, что говоришь?

— Прекрасно понимаю! Если вы уедете без меня, я умру, как Эмма!

— Почему как Эмма?

— Она тоже ненавидела здешних людей. Как и я, она хотела вырваться. Целуйте меня, как эти мужчины целовали ее! Ласкайте меня, делайте со мной, что хотите!

— Да что же я буду с тобой делать, маленькая негодница?

Однако эта маленькая негодница была прехорошенькой и целовалась весьма умело. Ему исполнилось двадцать пять лет, а ей — шестнадцать (по крайней мере, так говорила ее мать).

Годы спустя он вспоминал об этом приключении своей молодости, и ему казалось, что она обладала очарованием четырнадцатилетних учениц балетной школы, которых теперь, будучи старым и богатым, он встречает каждый вечер в фойе оперы, когда в компании с другими, такими же, как он, завсегдатаями, наблюдает то, что они одновременно по-отечески и развратно называют между собой «прогрессом учениц». Но в своих картинах его друг Дега, одинокий художник-мизантроп, который так хорошо передал мир маленьких нищих танцовщиц и их обожателей, описал это лучше его…

— Вы найдете меня в пристройке позади дома, — шепнула девушка. — Там моя комнатка. Пройдите через двор. Ключ будет в двери, и там я вам докажу, как люблю вас.

— А твои родители?

— О, мои родители!.. Говорят, их отправят в тюрьму.

— Послушай, беги домой, закройся на два оборота и не открывай мне ни под каким предлогом. И чтобы я тебя больше до своего отъезда не видел!

Естественно, через четверть часа он оказался во дворе дома Омэ и с осторожностью поднялся по ступенькам пристройки.

7

Она стояла перед крошечным камином, на котором в подсвечнике горела свеча, и внимательно рассматривала свое отражение в зеркале.

— Я красивая? — спросила она.

— Конечно. Только замолчи, пожалуйста!.. Откуда у тебя этот золотой крест на шее?

— Это крест невесты. Матери я сказала, что нашла его на земле. Но она мне никогда не верит.

— И правильно делает. Это тебе Жюстен подарил?

— Нет, Жюстен бедный! Говорю же вам, что нашла его.

— Иди ко мне.

Он не помнил, как обнял ее, как бросил на кровать, раздел донага и лег сверху. У него это было в первый раз. Какой-то порыв бросил его к ней, заставил войти в нее. Он слышал, как она издавала какой-то мышиный писк, и чувствовал под собой ее верткое тело. Когда все закончилось, она легонько поцеловала его в губы.

— Вы очень приятный господин, — сказала она. — Помогите мне одеться, а потом мы опять начнем.

— Где твои туфли и чулки?

— Под кроватью.

Под кроватью стояла пара грязных ботинок Он потянулся за ними, чтобы передать ей.

— Нет-нет, не эти. Их я не ношу. Они грязные — забыла их почистить.

— Это твои ботинки? Как у богатой женщины.

— Они принадлежали Эмме. Она мне их отдала.

— Но ведь такие же ботинки были тогда у нее на ногах…

— Ну да, а это другие. Сапожник из Руана сшил ей две пары.


Он снова вспомнил следы на снегу, и его словно пронзила молния. А что, если найденные им на снегу отпечатки принадлежали не Эмме, а были оставлены этой девушкой?

— И часто ты носишь ее ботинки? Ты их надевала в последнее время?

— Ну да, несколько раз.

— В таких ботинках не ходят по снегу.

— Но если хочешь быть красивой…

— Не приходила ли ты недавно в Юшет в этих ботинках?

В ее глазах читалась мольба. Она не сразу решилась ответить.

— Да.

Вдруг он вспомнил, что видел обнаженную фигуру в окне замка.

— Зачем ты туда ходишь?

Из глаз девушки брызнули слезы. Это были слезы не раскаяния, а скорее слезы бешенства, ярости, сожаления, что она так глупо попалась.

— Меня заставлял приходить господин Родольф!

Может быть, он все-таки испытывал к этой девчонке нечто вроде любви, поскольку с удивлением понял, что ощущает отчаяние и злость. По его лицу вдруг потекли слезы.

— Да знаешь ли ты, кто этот господин Родольф? Кутила, эгоист и развратник! Ты навсегда останешься запачканной!

— Он любезный, он мне деньги дает. А вот запачкаться — это значит остаться здесь с моими родителями и без денег.

— Сумасшедшая!

— Иногда он привозит других девушек из Руана. У него бывают его друзья тоже оттуда. Один из них пообещал, что скоро устроит меня там. Он хорошо знал Эмму, виделся с ней, давал ей деньги. Наверное, скоро он меня увезет. Но я больше хочу с вами в Париж!

— Эмма знала, что ты наведываешься в Юшет?

— Конечно, именно для этого она и дала мне свои ботинки.

— И она сама туда ходила?

— В последнее время нет, но она там бывала раньше.

— Неужели у тебя нет иного способа вырваться из Ионвиля, как только ходить к Родольфу? Например, дождаться, когда кто-нибудь тебя полюбит?

— Я ждала, но никто так и не появился.

Реми задумался, не станет ли ей от его появления еще хуже? Хочет ли он что-нибудь еще, кроме как сделать ее своей любовницей, а потом, возможно, если она будет настаивать, увезти ее в Париж, чтобы еще некоторое время позабавиться? К сожалению, молодого человека не особенно заботило, что с девушкой будет дальше и какой ценой она заплатит за свое бегство. Юность и эгоизм идут рука об руку.

Реми не был виноват в том, что нравился ей. Она бросилась в его объятия добровольно. Но будет ли он ответственен за тот распутный образ жизни, который ей придется вести? Ее развратили «богатые господа», а не он. Однако не поступал ли он еще хуже, чем они? Те, по крайней мере, давали ей деньги.

Реми взял свои пожитки в одну руку, а ботинки, которые достались Мари от Эммы, — в другую. Через миг он уже оказался на улице и направился к «Золотому льву».

8

Реми швырнул ботинки на пол в своей комнате.

«Значит, в Юшет ходила не Эмма Бовари, а Мари Омэ! — с яростью думал он. — Она отправлялась к Родольфу, чтобы встречаться там с любезными мужчинами, которые обещали поселить ее у себя!»

«И что же? — словно нашептывал ему другой голос. — А как же, по-твоему, живут десять тысяч проституток в Париже, кокотки и потаскухи, обслуживающие богатеев в Руане и в других городах, если не благодаря благодушным старым богачам?!»

Реми решил, что ему лучше уехать. Что он, в конечном счете, будет делать с этой девчонкой, даже если у него по отношению к ней благородные чувства? Этот вопрос Реми впоследствии задавал себе и спустя много лет. Разумеется, их отношения были бы самыми примитивными, думал он, потому что любовь не рождается из случайных объятий. Но ту смесь ощущений, которую невинным юношей он испытал в маленьком городке, — волнение, неудержимая страсть и одновременно собственная вина, — ему больше никогда не довелось испытать. Конечно, это был его первый опыт, и девчонка ничего особенного собой не представляла, но, тем не менее, ее полуобнаженная хрупкая фигурка перед зеркалом осталась навсегда запечатленной в его памяти.

Однако дело Бовари так и оставалось нераскрытым — пора было возвращаться к действительности.

Если следы в самом деле оставила не Эмма и Родольф не солгал, будто давно ее не видел, если она не была у Омэ и не брала мышьяк и, наконец, если Ларивьер и Каниве были правы, заподозрив неладное в ее смерти, то что означают все эти детали следствия, которые удалось установить? Кто был виновником? Кто ее убил?

Вдруг он хлопнул себя по лбу.

Карета!


Карета… Шарль рассказал, что на руанском тракте, где он надеялся встретить возвращающуюся из Руана Эмму, «Ласточка» ему так и не попалась. Но зато он видел удалявшуюся по дороге карету. Что это была за карета? А вдруг Эмма сидела именно в ней?

Через минуту Реми оказался у Шарля. Хозяин в домашнем платье и ночном колпаке сидел со своей матерью в комнате Эммы. Теперь оттуда была вынесена половина мебели, и о ходе времени говорили лишь большие крестьянские часы в коричневом деревянном корпусе. Устроившись напротив камина, Шарль расправлялся с отбивной, приготовленной его матерью на ужин.

Реми любезно поздоровался, пожелал господину Бовари приятного аппетита, а затем перешел к делу.

— Месье Бовари, вы уверены, что подарили своей жене веер с инициалами «Э. Б.» именно в этом году?

— Да, ко дню ее рождения.

— Могу вам сообщить, что этот веер в настоящее время лежит на одном из столиков господина Родольфа в имении Юшет. А вы говорили, что она порвала с ним два года назад.

— Но откуда мне точно знать? — сказал он обреченно. — Иногда по вечерам, когда Эмма думала, что я сплю, она вставала, одевалась и потихоньку проскальзывала в заднюю дверь, которая выходит на дорогу вдоль реки. Она думала, что я ничего не знаю. Может, Эмма и посещала Родольфа тайком. Я ничего ей не говорил, потому что боялся ее потерять.

— В тот вечер, когда Эмма отравилась, вы искали ее и вышли на руанский тракт, где видели какую-то карету, не так ли?

— Ну да.

— Что это была за карета? Какого цвета?

— Я уже не помню.

— Постарайтесь вспомнить, это очень важно!

— Большая колымага, кажется, черно-зеленая.

Большая черно-зеленая колымага?

Большая черно-зеленая колымага!

Реми словно громом поразило. Он вдруг вспомнил тяжелую черно-зеленую дорожную карету, которая из префектуры увозила домой уставшего врача, приходившего давать показания Делевуа. Он поспешил попрощаться с Бовари, выскочил из дома, добежал до аптеки и, прыгая сразу через четыре ступеньки, взлетел по лестнице, ведущей в комнатку Мари.

— Помнишь, ты говорила про приезжавшего в Юшет приятеля господина Родольфа и Эммы, любезного господина, который хотел устроить тебя в Руане? Как его имя?

— Но я уже не помню…

— Это очень важно! Постарайся вспомнить!

— Он, кажется, врач…

— Его зовут доктор Ларивьер?

— Да, точно!


Реми написал на скорую руку двадцать строк и на следующее утро отправил Ипполита с письмом в префектуру Руана. Он послал также за Ларивьером, чтобы выяснить, что делала его карета на дороге из Ионвиля вечером 23 марта. Доктор подтвердил, что многократно бывал у Родольфа и тайно принимал у себя мадам Бовари — в частности в тот день накануне смерти, когда она ездила в Руан. Его арестовали.

Ларивьер рассчитывал на покровительство некоторых друзей, но, как ни странно, никто из них и пальцем не пошевелил. То, что рассказывала Мари Омэ, оказалось правдой: доктор участвовал в оргиях, которые организовывал Родольф Буланже. В замке Юшет он и познакомился с Эммой. Позже она пыталась его шантажировать. Поэтому, когда все ушли за аббатом Бурнизьеном, а Каниве куда-то отлучился, Ларивьер, оставшись с Эммой наедине, убил ее.

Загрузка...