Расставание в голубом. Глаза с желтизной. Оранжевый для савана

Глава 1

Стояла жаркая июньская ночь с понедельника на вторник. Было уже за полночь, и прилив только начался. Мошкара устремлялась на нас несметными полчищами, едва стихал ветер.

Я сидел в скифе[4] под мостом вместе со своим приятелем Мейером. Это был первый автомобильный мост после Маратона по направлению к Ки-Уэст.

Мой холостяцкий плавучий дом «Дутый флэш» стоял на якоре в Маратоне уже с субботы. С тех пор, как во второй половине дня я позвонил из Бахья-Мар в Лодердейл Мейеру, где он живет на своем крейсере. Конечно, это можно было сделать и пораньше, но у меня появилась одна превосходная идея. Я сказал Мейеру, что, если он соизволит добраться до Маратона автобусом, я отвезу его на рыбалку к омуту в самое подходящее время года, при самой лучшей луне и приливе, а потом он сможет вернуться со мной на «Дутом флэше» в Бахья-Мар, так что мы попадем туда в среду вечером, что, впрочем, не так уж и важно.

Лучшей компании, чем Мейер, не сыскать, потому что он знает, когда следует говорить, а когда лучше промолчать, никогда не отлынивает от работы.

До того, как я попросил его приехать и услышал его «да», мне казалось, что лучше бы провести несколько дней в полном одиночестве.

Я только что проторчал десять дней на «Флэше» в компании старого друга по имени Вирджиния, более известной как Виджи. Она метеором принеслась из Атланты, вся в растрепанных чувствах, пытаясь вспомнить, кем же она была три года назад, до неудачного замужества.

После трех лет жизни с Чарли она стала мрачной, резкой, издерганной и не могла ответить без истерики на самый простой вопрос. Вот я и взял ее с собой поплавать. В такой ситуации человеку нужно выговориться. Она чувствовала себя страшно виноватой в том, что их брак с Чарли не удался. Но чем больше она говорила, тем лучше я понимал, что иначе и не могло быть. Она была слишком пассивной, слишком покладистой, слишком покорной для такого эмоционального фашиста, как Чарли. Он все время перегибал палку. Он подорвал ее уверенность в себе и во всех ее способностях — от общения с людьми до готовки обеда и вождения машины. В конце концов он прошелся и по ее сексуальным возможностям. На мой взгляд, обсуждение сексуальных способностей следует приравнять к кастрации. Люди типа Чарли идут напролом к постоянному и полному превосходству. Они просто паразитируют на своем партнере. И Виджи даже не осознавала, что бегство от него было своеобразной формой самосохранения, попыткой спасти свою личность и последние крохи своей гордости.

Поначалу она говорила не переставая, но все равно не могла ничего понять. Она все повторяла, каким он был классным парнем и как она все делала не так. На третий день, став вечерком на якорь в тихом уголке Флоридского залива, я ухитрился влить в нее изрядное количество сыворотки правды доктора Трэвиса Макги — чистого, неразбавленного «Плимутского джина». Во время спора я выдвигал все новые и новые доводы и тем самым умудрился-таки подвести ее поближе к истине. И за последние полчаса, перед тем как отрубиться, она наконец сломала этот барьер и принялась описывать, как она действительно ненавидела бесчинствующего, самодовольного сукина сына Чарли. Это был весьма красочный рассказ, и она понятия не имела, что я записывал его на пленку. На следующий день, проспав более половины суток, она была покорной и жалкой. А вечером, когда она опять попыталась мне изложить все те же сказки про Чарли и про то, как она все делала не так, я прокрутил ей записанную накануне пленку. У нее началась истерика, завершившаяся хорошими долгими рыданиями. После этого она достаточно проголодалась, чтобы справиться с солидным бифштексом. Затем снова проспала больше двенадцати часов и проснулась с намерением не предпринимать никаких попыток для восстановления своего брака. Когда-то давно у нас с Виджи были не совсем тривиальные отношения. Мы оба хотели от жизни одного и того же, но скрывали это от самих себя до тех пор, пока в дело не вмешалась суровая реальность.

Все попытки оживить приятную ностальгию провалились с треском. Чарли так основательно прошелся по ее сексуальности, что от той и следа не осталось. Она была уверена, что стала фригидной.

Я испробовал еще одно из патентованных средств доктора Макги. Я поднял ее рано утром и устроил отличный денек с купанием, рыбалкой, нырянием, подводным плаванием, а также легким ремонтом и работой на кухне. Я устроил ей денек, напомнивший бы любому моряку об учебном лагере для новобранцев. Вечером, под прибывающим месяцем и сильным бризом, разгоняющим комаров над палубой, когда она была слишком вымотана для того, чтобы нервничать, волноваться и предаваться мрачным предчувствиям, я перелез к ней на надувной матрас и осторожно вытряхнул ее из шортиков. Она тихо замурлыкала, наполовину удовлетворенная, наполовину сонно протестующая. И когда вдруг окончательно проснулась, ей было уже не до того, чтобы будоражить себя всеми этими дурацкими мыслями, которые внушил ей Чарли. Она была настолько счастлива и уверена в себе, что, погружаясь в глубокий сон, время от времени начинала радостно смеяться.

Я отнес ее к себе в каюту, где несколько часов спустя в золотисто-оранжевых лучах утреннего солнца, пробивавшихся сквозь зашторенные иллюминаторы, она доказала себе самой, что это была вовсе не счастливая случайность.

Когда я высадил ее во Фламинго, она выглядела помолодевшей года на два. И начала снова приходить в себя. Руки не дрожали, голос утратил визгливость и резкость, она часто беспричинно улыбалась. По корабельно-береговой морской связи Майами я добрался до ее сестры, и та приехала за Виджи во Фламинго.

Мне пришлось отвести сестрицу в сторонку и объяснить ей, что если Виджи вернется к Чарли, он может доконать ее окончательно. В ответ сестра спокойно, сухо и без лишних эмоций сказала, что если у Виджи появится хотя бы слабое желание вернуться к этому монстру, она лично, перевязав ленточкой, вышлет ее мне обратно в Лондервилль, так сказать, в готовом виде. Я думаю, она заметила, что такая перспектива не вызвала у меня особого энтузиазма.

Конечно, в миссионерской работе было нечто приятное, но после близкого контакта с клубком нервов у вас потом неделями будет звенеть в ушах. Она была неплохим воспоминанием для того, чтобы вызвать легкую ностальгию, но не настолько замечательным, чтобы я бросился за ней очертя голову. Что больше всего действовало мне на нервы, так это необходимость жестко контролировать все, что я говорил далее в течение десяти дней. Я старался восстановить ее моральное состояние и вернуть независимость, так что любое неудачное замечание могло моментально все испортить.

На самом деле чувствуешь себя легко и непринужденно только с теми людьми, которым ты можешь сказать все, что на ум взбредет, будучи уверенным, что они отреагируют должным образом и что любое недопонимание будет сразу высказано, а не похоронено в глубине, угрожая обернуться внезапным взрывом.

Виджи, как и множество других милых и мягких людей, была прирожденной жертвой. Судьба так хорошо обходилась с ней до двадцати лет, что ей так и не пришлось встать на ноги и духовно окрепнуть. Когда она любила, она отдавала себя полностью. И стала бы потрясающим подарком для какого-нибудь парня, сумевшего оценить это. Сотни таких Виджи никогда не узнают, что они жертвы. Они живут среди подходящих людей. Но если одной из них на роду написано повстречать такого вот Чарли, то ее сожрут. Их можно встретить потом, призрачных, молчаливых и рассеянных женщин, стоящих на краю жизни, время от времени они нервно улыбаются и изредка, как бы извиняясь, покашливают.

Когда я отплывал из Фламинго, высадив там свою пассажирку, меня не покидало предчувствие, что Чарли, этот цветущий коротышка с громким смехом, яркими галстуками, плоскими шуточками и намечающейся лысиной, снова ее поймает и удвоит наказание за попытку к бегству. У меня что-то барахлило давление в правом двигателе, и я вспомнил об одном приятеле в Маратоне, который мог бы посмотреть, в чем там дело, не пытаясь при этом выискать какое-нибудь правдоподобное объяснение, чтобы вывернуть мой карман, и взял курс туда.

А мои карманы были изрядно тяжелы. Их содержимого было вполне достаточно, чтобы в очередной раз насладиться временной отставкой. К концу года придется браться за расследование очередного дельца, если кто-нибудь будет озабочен тем, чтобы вернуть свою законную собственность, и захочет отдать мне половину за возможность получить ее назад. Половина — это все же лучше, чем ничего.

Поломка оказалась сущим пустяком. Я бы и сам с ней справился, если бы знал, в чем дело. Потом я услыхал об омуте и вспомнил, как Мейер умеет подманивать хорошую рыбку поближе. Вот так и получилось, что в ночь с понедельника на вторник мы оказались под мостом во взятом напрокат скифе, привязанном к одной из мостовых опор. Начался прилив, и клев был потрясающий. Я добился блестящих результатов, используя «раненое привидение» — леску с прикрепленными на ней железками, которой болтал в воде, пугая рыб, чтобы поднять их со дна. Нам попалось по меньшей мере десять штук, семь мы потеряли, вытягивая между опорами моста, зато три вытащенных были от трех до пяти килограммов каждая.

Нас охватил настоящий азарт. В июне в понедельник после полуночи движение на мосту почти прекращается. Тот пролет, под которым мы сидели, возвышался над водой метров на восемь, и его тень делала нас совершенно невидимыми. Внезапно наверху взвизгнули тормоза. А мгновение спустя вниз полетела девушка. Ногами вниз. Светлая юбка задралась, обнажая длинные ноги. Промелькнула и, окатив нас брызгами, скрылась под водой в полутора метрах от борта. Мотор взревел, и машина умчалась прочь.

Она пролетела метров шестнадцать. Восемь метров в воздухе и восемь — в воде. Может, я бы подождал, пока она всплывет, если бы не одно обстоятельство. Она попала прямо на мою удочку. Поплавок оказался совсем рядом, и она потянула его за собой на дно, так что вытащить теперь удочку, зацепившуюся за драгу, было невозможно.

На этой катушке у меня висел пятикилограммовый груз. Я дернул за него, но леска лишь натянулась, как струна. Я швырнул бумажник на дно скифа, передал свою удочку Мейеру и попросил держать ее покрепче. Потом сбросил ботинки и прыгнул за борт, вдохнул поглубже, выдохнул половину и заскользил вниз, сжимая леску большим пальцем и подушечками остальных. Скоро в кромешной тьме я коснулся плавающих волос, запустил в них пальцы, покрепче схватился и попытался поднять ее. Две руки с необыкновенной нежностью меркнущего сознания мягко сошлись на моем запястье.

Пытаясь понять, почему мне не удается оторвать ее ото дна, я опустился ниже и почувствовал двойной выступ провода, врезавшегося в нежную кожу. Провод уходил вниз и был пропущен сквозь одно из трех овальных отверстий в тяжелом бетонном блоке. Я быстро нащупал место, где он был закручен, почувствовав, как крепко он примотан к блоку. Я понимал, что стоит мне подняться, чтобы глотнуть воздуха, а потом вернуться, как девушки не станет. Мои легкие уже пытались втянуть воздух, так что приходилось собрать всю волю, чтобы не открыть рот под натиском окружающей темной массы. Я понял, как можно раскрутить этот толстый провод — плоскогубцами. Повредив себе кожу на подушечках пальцев, я схватился за карман рубашки, оторвал его, обмотал им острые концы провода и стал раскручивать изо всех сил. От недостатка кислорода я потерял ощущение реальности. Но провод стал отматываться, и свободные концы упрощали дело, давая больший размах. Мне хотелось вытянуться, зевнуть, запеть какую-нибудь старую, печальную песню и всплыть на поверхность в ласковый прилив. Провод был отмотан. Я вытащил концы из цементного блока, посильнее оттолкнулся и медленно всплыл, видимо, улыбаясь, чуть покачивая головой, небрежно поддерживая бедра девушки. Сперва, выбравшись из недр вечного сна, я яростно откашливался и отплевывался в неровном лунном свете, а затем постарался держать ее так, чтобы лицо не касалось поверхности воды. Потом я увидел темный силуэт Мейера, стоящего в скифе и осторожно вытягивающего нас, как двух больших рыбин. Вскоре я смог помочь ему. Он стал на колени, принял девушку и втащил ее в скиф со стороны плоской кормы. Ухватившись за борт, чтобы отдышаться перед тем, как влезть, я увидел, что он грубо швырнул ее лицом на сиденье, сам встал над ней, широко раздвинув ноги, подсунул ладони под тело, медленно приподнял, отпустил и с размаху шлепнул по спине, чуть повыше талии.

Мои ноги стало относить в сторону усиливающимся приливом. Упади она на пять минут позже, я бы до нее ни за что не добрался из-за сопротивления приливной волны.

Я перелез через борт и сел, тяжело дыша.

— Пока ты там был, — голос Мейера был прерывистым от усилий, — я успел смотаться в город и выпить пару банок пива.

— Старик, она была жива, когда я туда спустился. За запястье меня ухватила. Пришлось мне кабель отматывать, освобождать ее от якоря.

— Какой-то галантный рыцарь, — сказал Мейер, — никак не мог решиться сообщить ей, что между ними все кончено, у него просто сердце разрывалось. Таких легче убить, чем нанести подобный удар.

— Это что, лучший способ воскрешать утопленников?

— Заткнись. Это мой метод. И, по-моему, срабатывает.

Я на ощупь нашел ящик с инструментами и достал свой фонарик. Ее мокрая юбка задралась, прикрывая лишь бедра. Как жаль, подумал я, сбрасывать с моста такую чудную пару длинных и стройных ног. Я положил фонарик так, чтобы он освещал ее колени, нагнулся и плоскогубцами перекусил провод. Освобожденные от пут ножки слегка раздвинулись, босые ступни были развернуты вовнутрь. Нагнувшись, я увидел свое «раненое привидение», впившееся в левое бедро. Крючки заднего ряда глубоко впились в ногу. Я выдернул первый прямо за ушко, но не успел я это сделать, как девушка зашлась сухим хриплым кашлем, выплюнула воду и застонала.

— Будешь еще критиковать? — спросил Мейер.

— А изо рта в рот не пробовал?

— Это слишком возбуждает и потому отвлекает, Макги.

Дав ей еще немного прокашляться, Мейер, ловкий как косолапый медведь, перевернул ее и посадил на дно скифа, прислонив спиной к планширу. Я посветил ей в лицо. Темные волосы сползли на один глаз. Она медленно подняла руку, убрала прядь за ухо, прищурилась и, отвернувшись от яркого света, сказала:

— Пожалуйста…

Я опустил фонарь, пораженный до глубины души тем, что лицо ничуть не уступало ножкам, — оно было нежное, овальное, милое, с глазами, похожими на ягоды терновника.

Отправляясь вынимать удочки, Мейер сказал:

— Ты чертовски везучий, Трэвис. Только без девушки остался, как тебе новую сбрасывают. Кончай вздыхать и давай мотор заводи, ну!

Глава 2

Вернувшись в Маратон, я подвел скиф к корме «Дутого флэша», пришвартованного у пристани Бахья-Мар в Лодердейле.

Пока Мейер удерживал скиф, я влез на борт, перегнулся через перила, подхватил девушку и втащил ее на борт. Потом попытался поставить на ноги и еле успел поддержать, чтобы она не упала. Мейер уплыл на скифе, чтобы вернуть его обратно на лодочную станцию.

Я повел ее в салон, потом дальше, через камбуз к себе в каюту. Она едва держалась на ногах, ухватившись за спинку стула и склонив голову, пока я зажигал свет и зашторивал иллюминаторы со стороны пристани. Потом она взглянула на меня и попыталась что-то сказать, но у нее так стучали зубы, что ничего нельзя было разобрать. Я вытащил из стенного шкафа свой самый толстый халат и положил на широкую кровать, потом достал с верхней полки полотенце и тоже бросил на кровать, сказав:

— Снимайте все мокрое и хорошенько вытирайтесь.

Потом отправился к бару, нашел бренди «Метакса» и налил добрых полбокала. Отнес к дверям каюты, постучал, и она дрожащим голосом разрешила войти. Я передал ей стакан. У нее зубы стучали о край. Выпив три глотка, она передернула плечами и, съежившись, села на край постели.

В дверях появился Мейер:

— Знобит? От шока. Реакция организма. Мисс, если у вас хватит сил, надо принять горячий душ или, даже лучше, горячую ванну. И еще выпить. Идет?

Она еле заметно кивнула, и Мейер собрал мокрую одежду. Вскоре я услышал шум воды, наполняющей огромную, элегантную и роскошную ванну, установленную здесь первым владельцем, потакавшим вкусам своей бразильской любовницы, еще до того, как — я выиграл у него это судно — правда, без любовницы — в покер на Палм-Бич.

— У м-ме-меня… что-то в-в-в ноге, — сказала она.

Я взял тонкие плоскогубцы и хорошие кусачки; доктор Мейер ассистировал. Мы уложили ее ничком на огромную кровать, также доставшуюся мне от предыдущего владельца. Мейер завернул халат, обнажив еще один ряд рыболовных крючков. Я поставил большую настольную лампу так, чтобы она освещала наш операционный стол сверху. Для таких ног, как эти, существует слишком много банальных слов. Слоновая кость. Мрамор греческих статуй. Лично я привык к ногам коричневым.

Эти же были смугловато-бледными. Время от времени их сводило судорогой. И когда судорога пробегала по этим элегантным икрам и бедрам, в них бугрились мускулы, длинные и крепкие мускулы танцовщицы.

Нам приходилось оперировать в перерывах между судорогами, хотя они становились все слабее — бренди подействовало. Сперва Мейер фиксировал плоскогубцами трезубец вошедшего в кожу крючка, а я аккуратно отсоединял основание с помощью кусачек. Два крючка засели глубоко, по самую зазубрину. Пока Мейер держал трезубец, я откусил свободный крючок.

— Сейчас будет больно, милая, — сказал Мейер.

— Давайте.

Есть только один способ вытащить рыболовный крючок. Приходится протолкнуть его дальше и вытащить острием вперед в другом месте.

Мейер изменил угол и захват плоскогубцев, дождался окончания небольшой судороги, а потом медленно, но твердо довернул руку. Два зазубренных острия изнутри приподняли кожу двумя бугорками и, с трудом пробуравя упругую и плотную, какой бы нежной она ни была на вид, мякоть человеческого тела, одновременно прорвались наружу. Она не издала ни звука, даже не шевельнулась. Я заглянул ей в лицо, проверить, не обморок ли это. Она лежала абсолютно расслабленная, с открытыми глазами.

Я осторожно откусил зазубрины. Темные капельки крови выступили на бледной коже. Я продернул крючки сквозь гладкую поверхность, а Мейер, не меняя захвата плоскогубцев, повернул руку и вытащил кривые кусочки проволоки обратно, через тот же канал, куда они вошли. Затем капнул йодом в каждую из четырех дырочек и еще смазал их вокруг.

— Доктор, — сказал я, — было большой честью ассистировать вам во время операции, носящей ваше имя.

Прикрывая ее ноги халатом, он гортанно произнес:

— Можете охставить пхедмет, кодорый ми вынулы, зебе на памать, дьетка.

— Паяцы, — пробормотала девушка. — О, Боже мой!

Мейер быстро вышел и выключил воду в ванной.

— Ваша ванна готова, миледи. Через несколько минут я постучу, войду, глядя в сторону, и протяну вам второй бокал в направлении ванны. Вода очень горячая. Заставьте себя влезть в нее. Как вас нам называть?

Она медленно села, поглядела по очереди на каждого из нас. Ее темные с желтизной глаза казались двумя одинаковыми входами в глубокие-глубокие пещеры. В этих пещерах не было ничего живого. Остались лишь горстка костей, каракули на стенах да немного серого пепла на месте костра.

— Джейн Доу[5] вполне подойдет, — сказала она.

— С вами на арене Мейер и Макги, — произнес он. — Мейер, известный под псевдонимом Мейер. А красавчик — это Макги, известный также как Трэвис, и находимся мы в его маленьком и простеньком плавучем доме, Джейн Доу.

— Очень приятно, — выговорила она, почти не разжимая губ, потом встала, прошла мимо нас в ванную и прикрыла за собой дверь.

Я пошел в каюту для гостей, где жил Мейер. Там под кроватью был выдвижной ящик. Как-то его в шутку окрестили «большой помойкой», и, к сожалению, я так и не придумал лучшего названия. Там я нашел женскую пижаму, домашнее фланелевое платьице в белую и голубую полоску. Нашел также какие-то черные морские брюки из дакрона двенадцатого размера и мятую белую блузку с длинными рукавами, с кружевной отделкой на воротнике и манжетах, тоже из дакрона. И вытащил небольшой, еще не вскрытый пакетик, из тех, какими обеспечивают гостей женского пола в лучших отелях, если друзья из авиакомпании доставили их багаж совсем не в то место назначения. Основные предметы туалета со стилизованным изображением блондинки или брюнетки на гибком пластике.

Я сложил все на огромную кровать хозяина яхты, поразмышлял о том, стоит ли менять постель, но вспомнил, что Макги спал на этих простынях всего раз или два, а в ее состоянии люди не особо привередничают. Как раз когда я выходил из каюты, показался Мейер, относивший ей бренди в ванную.

— Пойдем поглядим, — сказал он. Я двинулся за ним на камбуз. Он налил в тазик пресной воды и положил туда ее одежду, чтобы отполоскать соль. Матушка Мейер.

— Чем мы располагаем, доктор Ватсон, — сказал он, — так это блузкой без рукавов из натурального шелка и шерстяной юбкой с запахом, на обоих предметах метки чего-то, называющегося, Бог в помощь, «Кукольный домик», Бровард-Бич. Еще у нас есть эти голубые трусики и в тон к ним лифчик, размера, эдак, Б-3, на мой взгляд, прекрасного качества и безо всяких меток, видимо, из магазина готового платья. Туфель нет. И, как вы могли заметить, ни часов, ни драгоценностей. Однако уши проколоты, след от кольца на пальце правой руки и, хотя она и не загорела, бледная полоска на левом запястье, как раз там, где носят часы.

Я прошел за ним в салон.

— А возраст, мистер Холмс?

— Примесь восточной крови усложняет дело. Я бы сказал, этак двадцать шесть, ну, плюс-минус два.

— А как насчет длинных ногтей с маникюром, мистер Холмс? Слишком длинные для работы руками, нет? И обломанные ногти до фаланг на среднем и безымянном пальце правой руки, предположительно во время борьбы.

— Очень хорошо, доктор Ватсон, хорошо, дружище. Больше ничего, что следовало бы отметить?

— Ну, шрам на правой щеке?

— Сам по себе ничего не означающий. Ну давайте!

Я сдался. Он сказал:

— Я вам немного подскажу, доктор. Представьте себе, как бы повела себя другая женщина в тех же обстоятельствах.

Я подумал о Виджи. Она бы так спокойно не терпела боль при извлечении рыболовного крючка. Она бы билась, и вопила, и несла всякую чушь, и уж точно потребовала бы врача и полицию. Когда я неуверенно промямлил, что реакция Джейн Доу, наверное, не случайна, он смерил меня презрительным взглядом и объяснил, что шикарная фигура и отношение к сложившейся ситуации указывают, видимо, на принадлежность к сфере развлечений. Возможно, это так называемая экзотическая танцовщица, исполнительница танца живота в портовом кабаке, пышечка из секс-клуба, певичка на каком-нибудь второсортном теплоходике. По всем признакам она была на волосок от смерти, но эмоционально приняла это спокойно, словно обладала каким-то сверхъестественным чутьем. Словно знала, что мир — это такое место, где рано или поздно вас сбрасывают с моста.

Мы услышали, как открылась дверь, забулькала вытекающая из ванны вода, потом раздался звук закрывающейся двери. Через несколько минут мы, как комитет из двух членов, постучались к ней в дверь, и она разрешила войти. Она лежала посреди огромной кровати под покрывалом, одетая в полосатую пижаму, голова в тюрбане из коричневого полотенца покоилась на двух подушках. Цвет лица улучшился. Мы остановились в ногах.

— Ну, как, намного лучше? — спросил Мейер.

— У меня голова чуть-чуть кружится от такого количества бренди. И к тому же я, кажется, с утра ничего не ела.

— Так мы вам с легкостью что-нибудь приготовим, Джейн Доу, — сказал я.

Она нахмурилась:

— Не знаю, как насчет обычной пищи. По-моему, я к ней долго не притронусь. Может, немножко теплого молока и парочку таблеток аспирина, мистер… Я забыла, как вас зовут.

— Трэвис Макги. А волосатый — Мейер. А как насчет гоголя-моголя с ванилью и ореховой пастой сверху?

Она задумалась.

— Джи, когда я была совсем маленькой… иногда… Это будет здорово, правда. — Она взглянула на стул, где была сложена одежда. — А что, на борту есть девушка?

Иногда, когда пытаешься казаться небрежным, это вовсе не удается. Думаешь, что прошло, что вроде бы зажило, и вдруг, когда меньше всего ожидаешь, понимаешь, это никогда не проходило. Когда я произнес:

— Девушка, которой это принадлежало, умерла, — у меня дрогнул голос.

Обычно на это автоматически отвечают, что, дескать, очень жаль, но она сказала:

— Тогда это вполне подойдет. Вот я лежала в этой огромной голубой ванной и думала, может, это я умерла, и когда ты мертв, все, что мерещится, становится более реальным. Видимо, завтра, когда проснусь, буду знать наверняка.

— Утром, — сказал Мейер, — будете чувствовать себя лучше и сможете рассказать обо всем полиции.

И снова я увидел все ту же абсолютную пустоту в этих темных глазах и еще ледяной черный юмор, тот юмор, с которым произносят что-нибудь эдакое, пока палач затягивает петлю.

— А о чем рассказывать? — сказала она. — Я пыталась покончить с собой, и мне не удалось.

Я добавил:

— Взяли под мышку цементный блок и с перил сиганули.

— Это было непросто. А вы про гоголь-моголь не забыли?

Мейер, абсолютно небрежно и как бы между прочим, пробормотал что-то, состоящее из одних гласных.

Она сказала:

— Нет, я… — потом остановилась и посмотрела на него, сощурившись и до крови прикусив губу: — Фискал чертов.

Мейер радостно улыбнулся.

— Джейн Доу с Главной улицы Гонолулу[6]. Прошу прощения. Я только заметил в вашем голосе легкий островной акцент. И эта неповторимая гавайская смесь кровей, милая.

— Угу. Я оттуда. — Никогда еще не слышал, чтобы женщина говорила о себе с такой горечью.

Мейер обернулся ко мне:

— Индонезийская кровь, и добавьте еще гавайской, и французской, и немного японской, перемешайте как следует в течение нескольких поколений в тропическом климате — и результаты опровергнут суждения всех противников смешения рас. — Он взглянул на девушку. — Я экономист, милочка. И проводил опрос на Островах за несколько лет до получения ими статуса штата.

Вы можете увидеть, как срабатывает волшебство Мейера, но так и не поймете, как это происходит. У него шкура и размеры среднего черного медведя. Он может пройти по набережной, заглянуть в любой бар, подойти к бильярду, покорив людей таким превосходством, какое бывает у голубой саржи над корпией, и новые друзья верят, что знают его целую вечность. Может, это потому, что он действительно слушает и его действительно заботит то, о чем говорят, и он заставляет верить, что этот день пропал бы для него впустую, ну абсолютно бессмысленно, если бы ему не посчастливилось встретить вас. Он задает вопросы, которые вам хотелось бы услышать, так что вы можете излить душу, отвечая на них, снимая внутреннее напряжение и расслабляясь. И это вовсе не искусные проделки. Он мог бы стать величайшим гипнотизером всех времен. Или великим психиатром. Или основать новую религию. Мейеризм.

Однажды, когда Лондервилль был местом сборища школьников, я наткнулся на Мейера, сидящего на пляже. Рядом расположилось по меньшей мере сорок ребят, не сводивших с него восхищенных глаз. Лица их сияли от восторга. Каждые несколько минут раздавался взрыв хохота. И это были крутые ребята. Мейер каким-то чудом стал частью этой группы. Когда я приблизился, сорок пар глаз просто заморозили меня взглядом, а Мейер обернулся и подмигнул; я подошел. Парнишка медленно подбирал аккорды на гитаре. Сидящий в центре Мейер что-то декламировал. Позднее я спросил его, какого черта он там делал. Он сказал, что это были отличные ребята. С потрясающим чувством абсурда. Он сымпровизировал пародию на Гинсберга[7] под названием «Путаница», а еще он выдумал монолог девицы, пытающейся изложить понятие социальной значимости белому рабу, ведущему ее самолет в Ирак, и озаглавил его «Двухдолларовое непонимание». Потом он распределил между ними роли и устроил представление в стиле выступления Ричарда Бертона и Лиз Тейлор в саду Белого дома на приеме в честь деятелей культуры.

А еще однажды я видел, как типичная почтенная матрона, побеседовав три минуты по душам в уголке с Мейером, причем не выпив ни капли, вдруг бросилась ему на широкую грудь, всхлипывая, как обиженный ребенок. Он так и не сказал мне, что это ее вдруг прорвало. Его кодекс чести запрещает такие откровения, и, возможно, в этом-то и состоит один из его секретов.

Его маленький, удобный крейсер «Джон Мейнард Кинес» стоит на рейде в трех метрах от «Слип Эф-18». В часы заката Мейер обычно толкает речь перед абсолютно разными людьми, постукивая по доскам кубрика, усаживаясь на перила или сидя на краю пристани и болтая в воде ногами. И вокруг всегда полно юнцов от шестнадцати до двадцати, у которых глаза слезятся от преклонения, счастливых просто от того, что они рядом с ним. Будь он побеспринципнее — мог бы нести чушь до бесконечности, на средства обожающих его юнцов. Но вместо этого в среднем раза три в год он возится с одной из представительниц того племени, которое он сам, скорее с теплотой, чем с иронией, окрестил железными девушками. Это суровые, зрелые, агрессивные женщины, которые уже показали миру, на что способны, и, видимо, намереваются и в дальнейшем это доказывать. Сложившиеся актрисы, музыкантши, директора домов моделей и прочих конкурентоспособных фирм, администраторы, издательницы, управляющие. Он обращается с ними ласково, но так, словно они очаровательные юные дурочки, уезжает с очередной железной женщиной на пару недель, и когда он привозит их обратно, то их губы становятся нежными, голоса утрачивают командный тон, а глаза полны такой преданности, которую ни с чем не спутаешь. Когда я как-то проявил излишнее любопытство, он посоветовал мне прочитать, что писал Марк Твен о том, как надо выбирать себе любовницу. Он сказал, что обнаружил еще один фактор, пропущенный Твеном. Сказал, что женщина, добившаяся власти и положения, обычно столь умна, что ловит на лету все, когда ты ей объясняешь. Она знает, как помолодеть, став на некоторое время несчастной и глупой и выключив машину превосходства. Ей хочется почувствовать, что с ней обращаются не просто как с женщиной, но как с маленькой девочкой до того, как она заперла себя в клетку, безжалостно возносящую наверх.

— Им хочется, чтобы был бантик в волосах, — объяснял он. — И чтобы был кто-нибудь, кто совершенно не собирается использовать то, чего они добились. Кто никогда не будет размахивать их скальпом на острие копья после того, как они вернутся на тропу войны. И даже не посмотрит на них снизу вверх на каком-нибудь приеме в посольстве или в служебном кабинете.

На этот раз он протянул руку и потрепал колено Джейн Доу через покрывало и простыню.

— Милая, вы теперь должны как следует выспаться. Только постарайтесь пока не заснуть, чтобы успеть отведать знаменитый гоголь-моголь Макги.

Она улыбнулась почти радостно:

— Хорошо.

Когда я внес гоголь-моголь, она уже почти уснула, но подняла голову, оперлась на локоть и стала отпивать по нескольку глоточков, пока не допила почти все, сонно посмотрела на меня и сказала:

— Я ведь могла сейчас лежать там, внизу, мертвая.

— Мы вполне реальны.

Она допила, протянула мне высокий бокал.

— Вы реальны. Но насчет Мейера — не знаю.

Я выключил свет. Сказал в дверях «спокойной ночи», но она уже спала.

Мейер в светлых пижамных штанах сидел на кровати в каюте для гостей, почесывая свою мохнатую черную шкуру на груди.

— Отрубилась? — спросил он.

— Как в колодец ухнула.

— Я думаю, вам следует перебазировать меня, капитан. Я могу поспать в салоне.

— И жаловаться потом на это всю оставшуюся жизнь? Нет уж, спасибо.

— Именно этого ответа я от тебя и ожидал. Ты только посмотри на время! Десять минут третьего. Я-то уж свой отдых заслужил. Пока ты там девице гоголь-моголь спаивал, я вышел на палубу, быстро разделал наших храбрых рыбин, завернул каждое филе в фольгу и положил на вторую полку в большом холодильнике, за бифштексами.

— Спасибо. Я совсем забыл про них.

— Я чуть не забыл, Трэвис. Эта девица способна отвлечь от чего угодно. Отвлекаясь от того, что она лакомый кусочек, что ты об этом думаешь?

Я оперся о комод и наклонился поближе:

— Скажу, что не нравится мне все это. Знаешь, что говорят, когда охотятся на пантеру? Что никогда не ясно, кто кого выслеживает. Мейер, она себя чертовски хорошо контролирует. И похоже, убивали ее очень профессионально. Не то что муж надоедливую жену сбросил. Значит, у кого-то был очень неслабый повод. И этот повод дала им она. Они ничего не сделали, чтобы облегчить ей дорогу. Нет бы веслом пристукнуть, перед тем как вниз сбросить. Мне кажется, она изрядно потрясена, но ни за что в этом не признается. И уж фараонов не позовет. Она крепкий орешек, Мейер. У меня такое впечатление, что… ну, что у нее нервы настоящего игрока. Попробовала и проиграла. И смирилась с проигрышем. Потом вдруг получила неожиданную передышку, на которую и прав-то не имела. Я чувствую, тут деньгами пахнет. И она играет с крутой командой.

Мейер вздохнул:

— Я думаю, кое-какие ответы мы от нее получим, если она решит, что сможет нас каким-нибудь образом использовать. Я одно отметил. У любой девушки, которая настолько привлекательна, всегда есть в запасе дюжина чисто автоматических штучек: то, как она держится, смотрит на мужчину, разговаривает с ним. Она не кокетлива, но это еще не означает, что она не знает об оружии, которое всегда при ней, или о том, как им можно пользоваться. Я тут попытался перебрать в уме все категории женщин, которые хорошо управляют этим арсеналом, вооружаясь им по своему желанию: опытные медсестры, преданные своему делу актрисы, балерины… и шлюхи. И мы никогда не узнаем, почему эти двое сбросили ее с моста, пока она сама не решится сообщить нам хоть что-нибудь.

— Двое мужиков?

— По меньшей мере двое, а то и больше. Между тем моментом, когда притормозила машина, и тем, как она плюхнулась в воду, прошло слишком мало времени, чтобы выволочь ее из седана с этим блоком, прикрученным к коленям, и я сомневаюсь, что они ее, как дохлую мышь, к ограде прикрутили. К тому же я не слышал, чтобы они хлопали дверцей машины. Она так с моста рванула, что у того, кто ее сбросил, едва ли было время сесть за руль. Кроме того, мотор они даже не выключали. Я так и представляю нервного мужика за баранкой, а сильного и властного — на заднем сиденье, вместе с ней. Сильного и проворного. Он выскочил из машины, выволок ее — пятьдесят килограммов девушки плюс цементный блок, — швырнул через парапет. Она полетела вниз ногами, он сиганул в машину, и тот, кто сидел за рулем, газанул. Я думаю, они останавливались на берегу, у самого моста, с выключенными фарами, чтобы убедиться в том, что никто не едет ни в том, ни в другом направлении. А так как она знала, что ее ждет, то это ожидание было поистине ужасным. Но, готов поспорить, она не хныкала и не молила о пощаде.

Я восхищенно покачал головой:

— Профессор, а вы никогда не сомневались в своих предположениях?

— У меня с логикой все в порядке, Макги. Я делаю выводы обо всех возможных событиях и рассчитываю вероятность их осуществления, исходя из тех данных, которыми располагаю. Боже мой, старик, по сравнению с туманной экономической теорией и практикой, мир реальных событий кажется почти тривиальным. Там наименее специфический элемент — это какое-нибудь корпоративное финансовое утверждение. Если человек может читать между строчками, он может с тем же успехом хранить деньги в дупле. «У злодея ярко-голубые, обрамленные морщинками, маленькие, улыбающиеся глазки и нос картошкой». Не переоценивай мои таланты, мальчик. Твои функции в том и заключаются, чтобы заниматься теми областями, где я беспомощен, как ребенок. Я не смог бы нырнуть за ней или заставить себя продержаться там, внизу, даже если бы понял, что это единственный способ ее спасти.

— Макги — сплошь рефлексы и мускулы.

— И иллюзии. Один из последних романтиков, старающийся убедить самого себя в том, что он прожженный портовый циник. Ты, Трэвис, позволяешь себе роскошь высказывать моральные утверждения в мире, внушающем нам, что человек — это всего лишь продукт своего происхождения и окружающей среды. Ты считаешь, что обладаешь критическим взглядом и чертовской гибкостью, но ведь тебя можно убить и не сгибая. В такой гибкости — и твоя сила, и твоя слабость.

— Профессор, а не слишком вы погорячились нынче?

Он прикрыл ладонью громкий и широкий зевок:

— Боюсь, что да. Есть у меня такое смешное предчувствие, что не принесет нам эта мисс Джейн Доу ничего хорошего. И я видел, как ты воспринял эту загадку. Влез по уши. Аж прослезился. И негодование заставляет тебя идти на дурацкий риск. Потом это замечательное, ироничное расследование полетит ко всем чертям, когда обнаружишь дракона где-нибудь в кустах поблизости. Я не хочу, чтобы ты удостоился такого же высокопрофессионального обслуживания, что и она. Мне тебя будет не хватать. Где мне потом искать другого голубка для королевского гамбита? Или для того, чтобы показать Мейеру рыбное место? Спокойной ночи, голубок.

Угнездившись на большой желтой кушетке в салоне и выключив свет, я простил Мейеру все его подначки. Ему свойственно сгущать краски. Временами, разумеется, я действительно чересчур близко сходился с клиентами, и если не можешь им помочь, то это надолго оставляет что-то вроде синяка. Но я уже бывал там, за гранью, и всегда возвращался обратно, так что мой билет прокомпостирован. И независимо от того, как я отношусь к этим жирным котам, занимающимся узаконенным воровством, я научился не давать им ни малейшего шанса проколоть загорелую кожу Макги. Это уже случалось достаточно много раз для того, чтобы осознать: несмотря на все чудеса современной медицины, больница — это место, где тебе делают больно, и потом, когда ты уже совсем готов, ты обливаешься ледяным потом и в глазах у тебя темнеет. Я понял, что у меня есть некоторые составные части, которые в случае чего никто не в силах заменить, и что в уютной могилке среди червей не останется ни единого шанса ни выступить на стороне наивных и обиженных, ни вырвать мясо из пасти жирного кота.

Скелет с косой не вызывает у Макги особой теплоты и симпатии. Кроме того, мне вполне хватило бы на ленивую беззаботную жизнь в течение нескольких месяцев, чтобы плавать на яхте, нырять, весело проводить времечко с добрыми друзьями, развлекаться с веселыми хорошенькими пляжными кисками, хлопать комаров да подкалывать всех дураков, попадающихся на моем пути. А когда придется взяться за следующее выгодное дельце, это будет спасение кого-нибудь куда более беспомощного, чем наша евразийская Джейн Доу.

Но вот ножки у нее действительно фантастические.

Глава 3

Я рано принялся возиться на камбузе, оба гостя наверняка еще спали. Я даже удивился, когда появился Мейер. Он прошел по задней палубе и тихо постучал в запертую дверь салона. Я вышел и впустил его.

— Запираешь двери? А зачем?

— Затем же, зачем встал вчера вечером и закрыл на яхте все, что можно, после того как ты отрубился. Я вдруг подумал, не остался ли кто-нибудь на мосту — убедиться, что она не выплывет. Вряд ли, конечно. Но и запереться невелика работа.

— Мейер, а где ты был?

— Да так, утренняя разминка. Вид с моста. Три километра туда, три обратно. Нагулял аппетит для шести яиц на завтрак. Хотел проверить кое-какие догадки.

— А именно?

— Судя по звуку, они, похоже, уехали в сторону Майами. Я проверил следы шин. Они свернули на встречную полосу на мосту, чтобы избавиться от своего нежного груза. След от торможения. И потом те же следы там, где они газанули и встали на свою полосу. Они останавливались почти в самом конце моста, и в середине он основательно приподнят, так что с того места, где они остановились, нельзя увидеть дорогу сзади. Но с верхней точки подъема открывается отличный обзор километров на пять в южном направлении. А с того места, где они ее сбросили, видно километра на два вперед. У них были выключены фары, так что никто, кто ехал из Маратона, не мог их заметить, когда они встали не на ту полосу. Но им нужно было в этом убедиться. Поэтому я прошел дальше, метров двести к югу от моста, там достаточно места, чтобы припарковать машину и оглядеться. Шины примяли траву. — Он достал из кармана рубашки длинный окурок сигары, не менее семи сантиметров, в папиросной бумаге. Положил на свою огромную ладонь, потыкал толстым волосатым пальцем. — Помнишь, вчера около восьми был сильный дождь? Так вот, это под дождь не попало. Неплохая находка, а? Я его нашел там, у самых кустов, его выбросили из машины. Не думаю, что с шоссе его можно так далеко забросить. И потом, такой длинный обычно не выбрасывают. Только в том случае, если закуриваешь, чтобы успокоить нервишки, а потом кто-то говорит: «Поехали!» — и минуту спустя тебе придется перебрасывать девчонку через перила моста. Тогда и приходится выбросить хорошую сигару. Отличные зубы, Трэвис. Большие резцы. Сильно вдавленные отметины будут заметны и после того, как окурок высохнет. Так что, будь добр, уважь престарелого экономиста и спрячь его куда-нибудь в надежное местечко. Может, один из нас еще встретится с этим типом.

Он снова аккуратно завернул окурок и отдал мне.

— Что-нибудь еще, инспектор?

— Ах да. Прикинувшись ничего не ведающим туристом, я поинтересовался у старичка-прохожего насчет глубины. Всюду, кроме главного пролета, не больше метра при низкой воде. Исключение составляет лишь омут, где мы удили, там прилив устраивает настоящий водоворот. Метров пятнадцать в диаметре и пять — девять метров в глубину. Местные жители знают об этом и очень осторожно ведут периодическую подрубку столбов моста. Над главным пролетом парапет значительно выше, слишком высокий, чтобы перекидывать девушку. Так что либо человек с сигарой, либо тот парень, что запускал двигатель, либо третий, если таковой был, хорошо знает все эти обстоятельства. На самом деле, милый мой, там, внизу, может оказаться несколько бетонных блоков с пустыми петлями проволоки. Когда крабы и прочие твари, питающиеся падалью, объедают мясо, связки перетираются, и скелет распадается на отдельные части. Тонкие кости икр выпадают из петель, как только съедена ступня, но к тому времени, думаю, это уже все равно. Мы могли бы обнаружить целый юго-восточный склад лишних шлюх. Таковы фатальные последствия не одной темной ночи, а, мой мальчик? Ты только представь себе, последний медленный танец при погружении в ледяную пустоту и тьму, распущенные волосы плавают вокруг, и бессмысленные взмахи ручек, и медленно покачиваются от подводного течения холодные бедра, и…

— Мейер! Может, в восемь утра не стоит, а?

— Просто я страшно голоден, и это усиливает мое поэтическое воображение. Трэвис, приятель дорогой, тебе что, нехорошо?

— Да, стало как-то не по себе на минутку. Видишь ли, Мейер, я-то там был. Там черным-черно. И когда я запустил руку в волосы, чтобы поднять ее, у нее хватило сил дотянуться и обхватить руками мое запястье, мягко так, словно это делает больной ребенок. Не схвати она меня за руку, я бы не продержался там столько, сколько потребовалось, чтобы отвязать ее. Да, Мейер, там глубоко и темно. И не особо приятно.

— Я иногда впадаю в вульгарность. Извини. У нас еще осталась хотя бы одна сладкая луковка, чтобы покрошить в мою яичницу из шести яиц?

Мы допивали по второй чашке кофе, когда услышали, как она включает воду наверху. Вскоре она появилась в дверях камбуза в черных брюках и белой блузке с кружевной отделкой. Мы сидели в кабинке при камбузе.

— Доброе утро, Мейер и Макги, — сказала она. — Если здесь, на яхте, действительно нет другой женщины, то один из вас — просто золото, что постирал белье.

— Всегда к вашим услугам, мисс Доу, — объявил Мейер.

Потом встал.

— Садитесь сюда, милочка. Напротив Макги. Владельцы яхты ждут, стоя на четвереньках. Я и шеф-повар и прачка. Но подождите, настанет и ваш черед. Сперва горячий черный кофе?

— Будьте добры. — Она, с трудом сгибаясь, влезла в кабинку и сморщилась, усаживаясь.

— Как вы себя чувствуете? — спросил я.

— Так, словно кто-то пытался сломать мне спину.

Ставя перед ней кофе, Мейер сказал:

— И за это тоже можете меня поблагодарить. Я вас положил ничком на сиденье и, выбивая воздух из легких, каждый раз чувствовал ребра. Но я был достаточно осторожен, чтобы не сломать их.

Утренний свет заиграл на ее лице, когда она уселась напротив. Расчесанные до блеска волосы были распущены, две темные волнистые пряди, обрамлявшие чудный овал лица, свешивались вперед всякий раз, когда она наклоняла голову, поднося к губам чашку. Она аккуратно подкрасила губы, воспользовавшись помадой из гостиничного пакета. Нижняя часть лица была довольно вытянутой и бледной. Посредине лба пробегала горизонтальная морщинка, дважды выгибавшаяся над полукружьями бровей. И чуть более глубокая поперечная линия на тонкой шее. На коже, цвета слоновой кости, там, где она была туго натянута на высокие восточные скулы, выделялись поры, но больше никаких следов и отметин, если не считать маленького шрама в виде звездочки на щеке. Меня поразил цвет ее глаз при дневном свете. От солнца зрачки сузились. Радужные оболочки оказались вовсе не такими темными, как мне показалось вначале. Они были желтовато-коричневыми, чуть-чуть темнее янтаря, с крохотными зелеными точечками вокруг зрачков. Типично азиатские толстые верхние веки да мешочки под глазами, напоминавшие о недавней близости к смерти. Она взглянула на меня через стол и приняла восхищение с тем профессиональным отсутствием всякого интереса, с каким смотрят в объектив кинозвезды, читая при этом текст с телесуфлера.

— А в остальном как? — спросил я.

Она чуть приподняла плечи, потом опустила:

— Я прекрасно спала. Вам, ребята, придется ответить на некоторые вопросы. Где мы?

— Стоим на якоре в Маратоне.

— А вчера вечером, после того как я отключилась, не пошли ли вы, милые мальчики, вопить и трезвонить, хвастаясь собутыльничкам, что за диво из моря выловили? — Она говорила мягко, но губы подрагивали.

Мейер улыбнулся:

— Не знаю уж, как Макги на это отреагирует, но лично я нахожу такие подозрения оскорбительными. Сколько вам яиц?

— Уф… два. И прикройте ненадолго.

— А как насчет кусочка соленой рыбки? И еще ломтика лучшей хомстедовской мускусной дыни?

— Да… Да, будьте добры. Мистер Мейер?

— Просто Мейер.

— Хорошо, Мейер. Извините, что я это сказала. Просто мне уже мерещится.

— Извиняю, — сказал Мейер. — Мы вопили, милая. Выложили все и смылись. Но трезвонить — это никогда.

Он обслужил ее и долил нам обоим кофе, потом пристроился рядом со мной.

— Я даже не знаю, как вы меня спасли, — сказала она.

Мейер ей объяснил, как мы там оказались, что видели и слышали и кто что сделал. Пока он объяснял, она ела настолько жадно, насколько позволяли хорошие манеры, поглядывая время от времени то на меня, то на Мейера.

— Макги там проторчал достаточно долго, чтобы у меня кровь заледенела в жилах, — сказал Мейер. — Знаю точно, что не меньше двух минут.

Она смотрела на меня, глаза сузились. Она размышляла о чем-то, но мне не удалось прочесть по ее лицу о чем именно. Я сказал:

— Когда я до вас добрался, то понял, что вы живы. Так что единственное, что мне оставалось, если я хотел вас спасти, это распутать провод, оставаясь как можно дольше под водой.

— А вы слышали, как уехала машина?

— Вы еще и дна не успели коснуться.

Ее тарелка опустела. Она отложила вилку, та слегка звякнула.

— Значит, только мы трое, сидящие здесь, знаем, что я жива. Правильно?

— Правильно, — сказал Мейер. — Наши планы до того, как вы… э-э, простите, свалились нам на голову, состояли в том, чтобы отплыть сегодня утром в Майами. Хотите отправиться с нами?

Она пожала плечами:

— А почему бы нет?

— Похоже, милочка, — сказал Мейер, — что вчера вечером вас кто-то активно невзлюбил.

— Это вопрос?

— Только в том случае, если вы захотите на него ответить. Мы не собираемся особо любопытствовать. Так что вам нет никакой необходимости отвечать. Скажите нам только то, что считаете нужным, или вообще ничего не говорите.

— Ему… одному из них — их там было двое, — ему это не понравилось. Он хотел как-нибудь обойтись без этого, так что ничего бы не случилось. Но он знал, и я знала, что мы зашли уже слишком далеко, так что уже не свернуть. Я страшно испугалась. Не смерти, нет. Когда рискуешь и проигрываешь, так и должно быть. Что ему больше всего не понравилось, так это то, что ему велели сделать это мучительно. Он считал, это нехорошо. И это то, чего я так боялась — умереть в муках. Оказаться в воде и не иметь ни малейшего шанса что-либо предпринять, задержать дыхание и продержаться там, на дне, так долго, как только смогу. Я его шепотом попросила вырубить меня до того. Он знает как. Я думала, он согласится. Он мог это сделать, чтобы Ма… чтобы другой ничего не услышал. Но потом они остановились, и он выволок меня, и провод так больно врезался, а потом он сбросил меня. Я поняла, что он и не собирался облегчить хоть немного…

Она сделала паузу, и во взгляде мелькнуло жестокое удовлетворение.

— Я набрала побольше воздуха, чтобы заорать во всю мочь, но потом поняла, что если не издам ни звука, то тот, другой, решит, что Терри врезал-таки мне по горлу перед тем, как вышвырнуть, и ему придется доложить об этом, и тогда для Терри наступит тяжелое времечко. Я уж точно должна была устроить ему это, поэтому даже не пикнула, и это… Мне кажется, это немного меня отвлекло от всего прочего, и, по меньшей мере, когда я попала на дно, мои легкие были полны воздуха, вместо того чтобы истратить его на вопли. Смешно, что это могло иметь какое-то значение.

— И по-видимому, имело, — сказал Мейер. — Именно потому, что вы вошли в воду без единого звука, я и решил, что кто-то пытается избавиться от тела. Хорошо, что Трэвис тут же нырнул.

— Боже мой, если они только обнаружат, что кто-то меня вовремя выловил!

Я заметил, что ее всю передернуло. Она нервничала гораздо сильнее, чем казалось на первый взгляд. Ее голос странно не соответствовал бледно-смуглой элегантности. Это было густое, хорошо контролируемое контральто, она металась между напускной вульгарностью и откровенной необдуманностью. Я даже не мог сказать, было ли глупостью или проявлением присутствия духа желание устроить Терри «тяжелое времечко» именно в тот момент, когда ее убивали.

Она удивленно вскинула брови и сказала:

— Знаете, а ведь я вас даже не поблагодарила! Ладно, ребята, спасибо вам. Макги, я должна сказать, нужна недюжинная смелость, чтобы отправиться туда, вниз, за мной, и так благородно совершить это ради кого-то. Я мало помню. Только то, что вокруг темно и страшно, а потом кто-то тронул меня за волосы и стал ощупывать, может, рыба какая приплыла, чтобы съесть. А потом запах рыбы вокруг, и кто-то меня бьет, и вода все вокруг заливает. И вот я здесь. Спасибо вам.

— Не стоит благодарности, — сказал Мейер. — И вот вы здесь, как будто родились заново. Все, что случилось со вчерашней ночи, можно записать в чистую прибыль. Так как вы собираетесь распорядиться второй жизнью?

Этот вопрос, похоже, взволновал ее.

— Понятия не имею! Мне никогда не приходилось такие вещи обдумывать. Мне всегда говорили, что делать, и мне, братцы, лучше было бы слушаться. У меня нет желания обдумывать, что мне следует делать. — Она прикусила губу и взглянула по очереди на каждого из нас, слегка склонив голову. — У вас, ребята, похоже, что-то есть в жизни. Я хочу сказать, эта яхта и все такое, и вы такие крутые. Это не то что съездить на рыбалку — и обратно к жене и работе. У вас что-то происходит, может, я смогу как-нибудь вписаться?

Это было в своем роде трогательно. Семья уехала, оставив домашнего кота проситься и царапаться в новую застекленную дверь.

— Я экономист, милочка, как я уже вам говорил, а Макги тут занимается спасением имущества по контракту.

— Это хуже, чем я думала, — тоскливо произнесла она. — Видимо, все сводится к тому, чтобы снова попасть в лапы этим людям, с которыми я повязана, и они предпримут новую попытку. А они дважды не ошибаются.

— Если хотите получить совет, — сказал Мейер, — мы не сможем вам его дать, не зная, в чем, собственно, состоит проблема, мисс Доу.

— Ванжи, — поправила она. — Хотя бы свое настоящее имя я должна вам сказать, правда? Уменьшительное от Еванжелина. А полное имя вас совсем убьет, честное слово. Еванжелина Бриджит Танака Беллемер. «Беллемер» по-французски означает что-то типа красивого моря. Черт, вот оно, море, в него-то меня и сбросили — в красивое море. Боюсь, мне надо успокоиться и хорошенько все обдумать. Когда мы попадем в Майами? После обеда?

Меня это позабавило.

— Завтра вечером, часов в пять-шесть.

Она явно обрадовалась:

— Хорошо бы через месяц или через год. По крайней мере, у меня больше времени, чем я думала, и мне это здорово поможет.

— Попросите совета, если решите, что он вам нужен, — сказал Мейер. — А сейчас вы достаточно хорошо выглядите, чтобы временно вступить в должность судомойки.

Она так и уставилась на него:

— Вы что, шутите?

— На этом судне, — сказал я, — работают все.

— Я не больно сильна в домашних делах, — пожаловалась она с грустью в голосе, однако смирилась со своей судьбой.

После того как я разобрался со счетами за стоянку и топливо, а Мейер — с удочками, я вывел «Флэш» из дока и уселся перед приборами в рубке, прямо над солярием. Когда мы вышли в пролив, Мейер спустился вниз. Немного погодя Ванжи поднялась ко мне наверх и попросила разрешения посидеть в кресле рядом. Она где-то выкопала мою белую рубашку и накинула поверх чужой блузки, раздобыла забытую кем-то из гостей на яхте соломенную шляпу с остроумными изречениями и гибкими полями, почти метр в диаметре, нашла темные очки. В руке у нее был высокий бокал с чем-то фатально темным, словно холодный кофе.

— Ничего, что я себе выпивку притащила? — спросила она. — Хотите, схожу и вам тоже принесу?

— Попозже, может быть. Вы здесь не перегреетесь?

— Да нет, сейчас совсем неплохо, с ветерком. На меня так солнце действует… Я должна это посмотреть. Знаете, Мейер такой душечка, правда? Я вымыла эту чертову посуду. А он сказал, что она осталась жирной, и я должна перемывать. Я ему ответила, что мы договаривались лишь про один раз, так он там внизу сейчас посуду перемывает. Бог ты мой, теперь я понимаю, почему плыть в Майами так долго. Эта штука действительно ужасно медленная.

— Зато уютная.

— Что здесь здорово, Трэвис, так это действительно шикарная обстановка, все по высшему разряду, и мебель, и все такое. Можно насажать гуляк и грести бабки.

Она помолчала, почти не притрагиваясь к своему напитку. Крохотные глоточки, да и то изредка. Я чувствовал, что она наблюдает за мной, бросая время от времени долгие взгляды из-под темных стекол.

— Слушайте, а этот спасательный бизнес, я так поняла, это как обычное дело. Вы хотите получить контракт, и многие тоже рвутся его заключить, потому что это дает кучу денег. Но любым бизнесом лучше заниматься, когда крыша есть над головой, верно? Я просто тут обдумывала некоторые возможности смягчить этих ребят, чтобы они стали подружелюбнее. Если им захочется, чтобы вы на них поработали, вы могли бы сделать это, наверное, чуть подняв цену.

— Извините, милая. Это не пойдет.

Еще помолчали. Мы проплывали отмель, где штук сорок пеликанов стояли единой группкой. Я ей показал на них, а она сказала:

— Ага. Птицы.

Большинство людей так же слепы, как и Ванжи. Они не находят никакой эстетической ценности в том, что видят.

Мало-помалу содержимое ее бокала уменьшалось. Внезапно она принялась задавать вопросы насчет моего плавучего дома. Я действительно его владелец? И могу куда угодно доплыть? А до Нью-Йорка могу? Иди, может, до Галвестоуна? А я часто им пользуюсь или слишком занят своим спасательным бизнесом? Ведь многие сдают свои яхты внаем на время, чтобы хотя бы частично окупить их, ага? Такая яхта, а вы никогда не задумывались над тем, чтобы превратить ее в настоящую золотую жилу? Что-нибудь типа экскурсий по выходным, чтобы все со вкусом.

Наконец я понял, что у нее на уме. Ей нельзя было рисковать, оставаться в районе Майами. Но если бы я согласился уплыть в другие воды, она помогла бы мне наладить всякие там экскурсии. Взяла бы трех-четырех забавных парнишек, наняла бы повара и горничную, запаслась бы бифштексами и шампанским и предлагала бы экскурсии по выходным для усталых бизнесменов по тысяче долларов с каждого.

— Всего с трех пассажиров уже можно делать не меньше штуки в чистом виде, Макги, уж поверьте мне.

— Пока кто-нибудь нас обоих с моста не сбросит, а, Ванжи?

— Ну, давайте, давайте! Я-то вляпалась кое во что покруче, чем это. Мне следовало бы об этом знать, когда я была самой обыкновенной энергичной девушкой. И надо же мне было дать себя уговорить на… в общем, на другую работу. Большую часть времени я не позволяла себе беспокоиться из-за этого. Но как-то раз одного из простаков угораздило оказаться не таким, как все. И тогда я решила, что ему бы следовало договор заключить получше. А это оказалось так не к месту. И вот… Черт побери, я выпила пару раз и размякла, ну и намекнула о том, что с ним должно случиться. Я могла все дело погубить, всех подставить. Они до него добрались раньше, чем он до закона, вот так вот. А со мной было кончено. Они больше не решались меня использовать, но и не доверяли, опасаясь, что настучу на них, если меня из дела выкинут. Так что оставался единственный выход — это убрать меня вовсе. Я это понимала. Мне кажется, я сорвалась потому, что у меня нервы на пределе были. Когда в таком деле долго участвуешь, тебе начинают сниться эти парни и то, что с ними потом стало. Начинает казаться, что за тобой следят. Если бы я не попыталась вывести этого из игры, он был бы следующим или тот, что после него. Слушай, тебе не подходит идея об экскурсиях, а?

— Нет, Ванжи, спасибо. А в каком деле ты участвовала?

— Если не знаешь, здоровее будешь. Что мне следовало бы сделать, так это настучать на всю компанию. Но это будет ужасно по отношению к двум другим девушкам, которых в это втянули, как меня в свое время. Мне кажется, они тоже рано или поздно сломаются. Да и, помимо всего прочего, законники бы так взбудоражились, что мне еще, чего доброго, не удалось бы и о себе договориться. Когда поднимаешь крышку с горшка с червями, они ведь повсюду расползаются, можешь мне поверить. Я вот о чем думаю: я не была блондинкой с тех пор, как мне семнадцать стукнуло и когда у меня волосы стали сечься и выпадать. У меня есть немного денег, чтобы это сделать. Если они, конечно, лапу не наложили. И еще можно операцию с носом сделать или что-нибудь с глазами, ну, что там делают, чтобы внешность изменить. И еще я слышала, что, если нужные контакты завести, можно потом в Австралии неплохо устроиться. Плохо то, что… у всех нервы сдают.

— Почему?

— Потому что появляется чувство, что все не ладится. Потому что если они меня схватят, то уж отыграются за то, что я их напугала, смывшись. Они еще заставят меня умолять о том, чтобы я снова оказалась там, внизу, под водой, прикрученной к булыжнику.

Появился Мейер и принес мне обычную одиннадцатичасовую бутылочку «Тьюборга». Она обернулась к нему и сказала:

— Вы обиделись, да?

— А должен?

— Наверное, должны были бы. Но со мной вот в чем дело, Мейер. Я пробыла некоторое время в исправительном доме, и мне приходилось там делать всю черную работу. Я поклялась, что никогда в жизни больше этим не займусь, даже если деньги для еды придется на горничную потратить.

Он обошел ее и облокотился на перила. Мы поговорили. Он вежливо спрашивал. Она наконец допила свой бокал, спустилась вниз и вернулась с новым, таким же полным и темным. Я подозревал, что ее нервозность по поводу своего будущего повышала болтливость в беседе со мной. А в начале второго бокала у нее еще больше язык развязался. Она стала пытаться в довольно явной форме шокировать Мейера, чтобы он не воспринимал ее так спокойно и дружелюбно, так что наговорила нам много, выдав кучу зацепок, иногда ложных. Но все равно, соединив все вместе, можно было восстановить последовательную и правдоподобную историю.

Когда она была еще ребенком, ее братья подорвались, играя на гавайском пляже. Выкопали что-то, от чего взлетели на воздух. После войны мать привезла шестилетнюю Ванжи в Штаты. Сама она приехала следом за морским офицером, обещавшим развестись со своей женой и жениться на ней. Офицер ее бросил. Мать устроилась официанткой и обзавелась брутального типа дружком. К тому времени, как Ванжи исполнилось десять, она стала совершенно неуправляемой. Когда ей пригрозили исправительным заведением для малолетних нарушителей, она, не поддаваясь запугиваниям, стала нарушать все правила столь бесстыдно, что они были просто вынуждены отослать ее туда. Когда она пробыла в этом заведении два года, грузовик размазал ее мать по стенке ресторана, где та работала. В тринадцать, выглядя на все восемнадцать, она соблазнила директора, проживавшего в исправительном доме по месту службы, и стала шантажировать его, требуя избавить от работы служанкой, предоставить особую пищу и прочие привилегии. Год спустя кто-то донес об этой ситуации в министерство юстиции штата, и директор, спасая собственную шкуру, вытащил ее оттуда и пристроил на работу девушкой по вызову в районе Вирджиния-Бич. Там из нее повыбили все бунтарские замашки. Она переходила с одной станции на другую и к двадцати четырем годам оказалась девушкой по вызову в Джэксонвилле, зарабатывая больше всех в округе. Два года назад ее втянули в опасную игру, которую она не захотела описывать.

Тогда она многое перенесла. Обстоятельства превратили ее в клубок нервов. Можно прослезиться, представляя себе гавайскую малышку, не понимающую, что же произошло с ее старшим братом, который носил ее раньше на плечах.

«Дутый флэш» шел на северо-восток в полуденном зное. Я снял рубашку и откинулся на спинку кресла, изредка поглядывая на знакомые отметины, положив ноги на штурвал и придерживая его большими пальцами. Спрятав лицо в тени огромной шляпы, мисс Ванжи все говорила своим густым контральто, а рядом преданный слушатель Мейер, опираясь на перила, поглядывал и подбадривал ее.

Она перескакивала с одного времени на другое, порой уходя в сторону фантазии и самообмана. Ее манера говорить менялась от имитации герцогской элегантности до клинической недоразвитости. Постепенно в повествовании заполнились все графы, как проявляется рисунок, когда гравер сделает десять тысяч крохотных углублений на ледяной тарелке. Наверно, какой-нибудь профессор социальной психологии отдал бы все свои шансы получить степень в обмен на полную запись этого бессвязного пересказа. Поначалу было довольно интересно. Мне кажется, любому нормальному человеку любопытно узнать о внутренней структуре организованной проституции, об опасностях, которых следует избегать, об откупах, о механизме поиска клиентов и способах вытягивания дополнительной платы, если удается хорошенько зацепиться.

Но со временем она стала повторяться и весьма наскучила. Слишком детальное описание мебели в апартаментах домов свиданий или гардероба девушки. Жизнь рабочего, роющего туннель под рекой, кажется увлекательной, пока не приходится выслушать подробное описание каждой лопаты гравия. И поэтому, когда Мейер отправился готовить обед, а она, решив, что, наверно, получила слишком большую дозу солнца, последовала за ним, воцарившаяся тишина была как нельзя кстати.

Я молча раздумывал, к какой категории ее отнести. Двенадцать лет подобной работы лишили ее какой бы то ни было надежды на спасение. И хотя я был крайне далек от нелепой мысли проявить сентиментальность или романтизировать шлюху, тем не менее я все же уважал определенную силу духа, которой обладала Ванжи. Она не разревелась перед лицом смерти. Она не шелохнулась и не издала ни звука, когда мы вынимали крючки у нее из ноги. Она рванула прочь от самого края смерти с потрясающей жизнестойкостью. Ее болтливость казалась лишь симптомом пережитого потрясения. Немного я знавал женщин, способных перемахнуть через такие ужасы.

Я почувствовал, что горжусь ею. Эта реакция была столь неестественной, что даже озадачивала. Я попытался докопаться до ее источника. Я вспомнил, как проговорил однажды всю ночь напролет с чертовски способным хирургом. В какой-то момент нашей ночной беседы он заговорил об одном из тех, кого отправил обратно сквозь Большие Ворота, когда и не имел права ожидать, что это получится.

— Они становятся твоими родственниками, — сказал он. — Твоими детьми. Тебе хочется, чтобы все у них было хорошо, потому что они получили эту жизнь от тебя. И ты хочешь, чтобы они хорошо ею воспользовались. И когда они в дерьме копаются, растрачивая то, что дал им ты, чувствуешь себя несчастным. А когда они ее используют как надо, чувствуешь себя великолепно. Может, потому, что, для поддержания своеобразного баланса, они должны добиться того, чего достигли бы другие, те, которых ты потерял черт знает почему.

Я знал, что рисковал ради спасения человека, крепко цепляющегося за жизнь. И мне нужно было верить, что у нее хватит силы духа и твердости, чтобы выбраться.

Глава 4

В половине четвертого, после того как Ванжи ушла спать, ветер переменился и подул нам навстречу. Наверху у приборов стало так жарко, что я поставил Мейера к штурвалу, чтобы самому натянуть брезент для тента. Потом мы сели в тени поговорить о своей пассажирке, сойдясь на том, что ее болтливость была своего рода истерической реакцией.

— А еще, — сказал Мейер, — ей приходится повышать свой уровень в наших глазах. Она не может удержаться, чтобы не добавлять всякие там мелочи, но в целом это правда. Может, она и не хотела бы рассказывать о своей карьере. Может, хотела притвориться кем-нибудь другим. Но как бы это обернулось по прибытии в Майами? Сказать, что, как манекенщица, отправляется обратно в свое агентство? Обратно к мужу и детям? Обратно за свой секретарский стол? Не завышая свой уровень, она как бы просит помощи и совета, как ей уйти от мести этих людей, которые непременно совершат вторую попытку.

— Но она повышала его отнюдь не все время.

Я рассказал ему о той части разговора, которую он пропустил.

— Трэвис, она ходит кругами, постепенно приближаясь к истине. Мне кажется, ей хочется рассказать нам все и снять этот грех с души. Чем бы она там ни занималась последние два года, это заставляет ее чувствовать себя виноватой. Но перед ней стоит настоящая дилемма. Если она нам расскажет, мы можем настучать властям, и ее подружки пострадают вместе со всей компанией. Но даже если по-прежнему будем принимать все как есть, мне кажется, она все же соберется с духом, хотя бы из-за последней призрачной надежды, что мы сможем подсказать ей, что делать дальше.

— У тебя есть какие-нибудь догадки о том, чем она занималась? — спросил я.

Он с раздражением произнес:

— Ты ее слушал так же, как и я. Шантаж ее пугает. Не пугают ни конспирация, ни воровство, ни пагубные привычки, ни вымогательство, ни нанесение телесных повреждений. Остается, между прочим, не так уж и много.

— Но, по меньшей мере, это ее расстраивает.

— Конечно расстраивает, за два года это стало просто выводить ее из себя.

Мы сочли Тэрпонский залив удачной промежуточной стоянкой. Как раз на середине пути. И, после того как я вышел из восточной части пролива, сбросили огромный якорь на прекрасное дно и выключили двигатели. Она вышла, зевая и потягиваясь в закатных лучах, спросить, что, похоже, мы в каком-то озере и почему мы остановились, что, вылетело что-нибудь?

Я объяснил, что мы не хотим платить сверхурочные капитану за то, чтобы плыть всю ночь, а потому остановка на ночь — это вполне стандартная рабочая процедура.

Было совсем безветренно и страшно жарко. Я запустил большой добавочный генератор, и мы законопатили все окна и двери, включив кондиционеры на полную мощность. Угасающий день освещал салон оранжево-золотистым светом сквозь правый ряд окон. Я показал ей, как пользоваться музыкальной системой, и, когда ей не удалось выбрать ничего по душе из всех моих пластинок и записей, я включил радио, и она водила настройку туда-сюда, пока наконец не остановилась на какой-то голливудской станции, передающей, согласно терминологии Мейера, псалмы спаривающихся жуков. Она усилила басы и установила громкость на чуть-чуть меньший уровень, чем тот, что используют для пыток. Мой огромный усилитель посылал этот адский шум в укрепленные на стене стереоколонки, выдавая нам все частоты и полутона вплоть до верхнего диапазона, который человеческое ухо уже не в состоянии различить.

Я дал ей покопаться в широком сундуке. Она, конечно, оставила его открытым, разбросав все ненужное на полу вокруг, так же как она забывала пустой бокал в том месте, где допила, снятые вещи — на ковре, а открытую бутылку бурбона — на камбузе, раскидывала туалетные принадлежности, пачкала полотенца губной помадой и оставляла в раковине темные волосы. Абсолютно безразличная к соблюдению чистоты и порядка, она тратила все время, свободное от болтовни, еды и сна, на работу над своей внешностью. Она фантастически долго сидела перед зеркалом и пришла в восторг, обнаружив в большой «помойке» маникюрный наборчик, что дало ей возможность необыкновенно старательно обработать ногти на руках и ногах, аккуратно подпилив обломанные. Если бы каким-нибудь самым невероятным образом ей удалось остаться на борту надолго, мне бы пришлось строго ограничить расход воды для ее душа. Она могла исчерпать возможности даже баков пресной воды на «Дутом флэше», значительно превышавших стандартные размеры.

Покопавшись в «большой помойке», она появилась в обтягивающих коричневых шортах и оранжевой блузке без рукавов, которую не стала застегивать, а просто запахнула перед тем, как заправить в шорты, так что та очень привлекательно облегала бюст. Потом принялась танцевать босиком на ковре салона с недопитым бокалом все того же темного напитка в руках, извиваясь, переходя с места на место, периодически меняя направление. Мы с Мейером опустили доску откидного столика и сели друг против друга сыграть одну из тех партий в шахматы, в которых из-за обоюдной небрежности заставляли центральные клетки сложными комбинациями фигур, с постоянной угрозой шаха, так что каждый ход требовал долгого анализа. Пока он взвешивал варианты, я наблюдал за Ванжи. Она словно и не замечала, что на нее смотрят. Никакого выражения на лице, глаза полуприкрыты. Она двигалась и извивалась в такт музыке, не теряя чувства меры и контроля над собой. Я не мог с точностью определить, поглощена ли она музыкой или собственными мыслями. Почти все люди старше девятнадцати, пытающиеся повторить танцы современной молодежи, выглядят до неприличия вульгарно. И я ожидал, что Еванжелина не окажется исключением.

Но когда она наклоняла голову и черные крылья волос устремлялись вперед, в ритмичных наклонах верхней части тела из стороны в сторону, в мерном покачивании и поворотах бедер чувствовалась странная, почти юношеская невинность, при которой предельно сексуальные телодвижения становятся просто символическим напоминанием о сексе.

Я знал, она понятия не имеет, что время от времени мы за ней наблюдаем, и попытался разобраться, благодаря чему ей удается танцевать именно так. Короткие шорты подчеркивали длину, грациозность и стройность ее ног. Она запахнула блузку так, что та чуть расходилась на груди, подчеркивая контуры. Но главное — это стройная талия, бока, бедра, ягодицы. Они казались налитыми и округлыми, но это впечатление создавалось лишь тем тонким слоем жира поверх сильных мускулов, что придает женщинам мягкость. Никакого вихляния, никаких седлообразных подушечек жира на бедрах, тугая талия, никаких складок на животе. Только ровный изгиб чуть ниже последних позвонков, ровная поверхность с двумя ямочками на здоровой плоти, а под ними круглые, твердые ягодицы, не плоские и не обвисшие. И потом эта упругость юного тела, придающая танцу какую-то своеобразную печаль, задумчивость, обращенность вовнутрь. Когда тело упруго, танец превращается в странную церемонию. Казалось, она исполняет какой-то ритуал торжественного предчувствия будущего, и было как-то жутко при мысли, что его аккуратно имитирует женщина, давным-давно утратившая всякую надежду на любовь.

Когда подошло время моего хода, я отметил, что Мейер не нарушил, как я ожидал, равновесия сил в центре доски. Он пошел слоном, усилив защиту. Я принялся изучать ситуацию, а он вышел и вернулся с тем, что называет своей маскировкой под туриста — огромным черным футляром с фотокамерами и их всевозможными принадлежностями. Поставил его на пол, нагнулся, запустил туда лапу и выбрал никоновскую камеру и средний телевик.

Подставил ладонь, чтобы выбрать ту же освещенность, что на ее лице, установил экспонометр. Потом установил выдержку и диафрагму, опустился на одно колено, наводя на нее объектив снизу. Музыка заглушала щелчки. Он выбрал новый угол зрения, снова и снова ловя ее в объектив, пока она, повернувшись в своем ритуальном танце, не заметила его и, замерев, не сказала:

— Ой, ну давай!

— Это чисто любительские, — объяснил он, стараясь перекричать музыку. — Мертвые рыбины, сломанные морские раковины, старые каменные стены и милые мордашки.

— Тогда вот что тебе нужно, Мейер, ради Бога, — сказала она. Потом откинула волосы, повернулась к нему в профиль, облизала губы, выгнула спину, положила руку на бедро и склонила голову, глаза полуприкрыты, губы разошлись на вдохе, стилизованно завлекающе посмотрела в объектив.

Так она продемонстрировала три позы, а Мейер их старательно отщелкал, хотя я и знал, что такого рода съемки его абсолютно не интересуют. Когда он, поблагодарив ее, убрал фотоаппарат, она подошла к приемнику, убавила звук и сказала:

— Я кучу раз позировала как модель. Может, вы меня даже видели в каком-нибудь журнале для девушек. Я только последние два года этим не занималась. У меня такое хорошее тело, мне большие бабки платили, чтобы сфотографировать, но, уж поверьте мне, эта работенка потруднее, чем кажется на первый взгляд. Это было здорово, чтобы деньжат подзаработать, когда нам передавали по секрету, что надо залечь на дно на недельку-другую. Ну и потом, это совсем другое дело, когда вешаешь лапшу на уши, будто ты модель и у тебя есть журналы и всякие там статьи. Они тогда лучше верят.

Мейер вернулся к шахматам. Она не стала увеличивать громкость, оставила как есть, пошла, нашла себе еще выпить и, вернувшись, уставилась на доску, где я как раз пошел на размен фигур, который должен был повлечь за собой большой обмен и освободить центральное поле.

— Может, — сказала она, — вместо этой дурацкой игры вы, ребята, одолжите мне для начала двадцатку и мы на троих в картишки перекинемся? По четверти цента, а?

— Может, потом как-нибудь, — сказал Мейер.

— Черт, я прошу прощения, — сказала Ванжи, снова прибавляя громкости, и вернулась к своим танцам, время от времени делая паузу, чтобы пригубить свой бокал.

В ту ночь мне опять приснился тот старый сон. Я спал на желтой кушетке в салоне, отключив кондиционеры, открыв окна и двери на «Флэше», чтобы легкая прохлада ночного бриза проникала в открытые люки до самой кормы.

Просыпаясь, я всегда вспоминаю, что мне это снилось уже много раз, но во сне все переживаешь заново. Я опять был в том полуразвалившемся сарае на склоне холма и, оперев ствол винтовки о деревянную раму, пытался расправиться с галлюцинациями, вызванными горячкой, чтобы окончательно не сойти с ума. Мне казалось, что эти люди приближаются по склону в полосах лунного света, и я палил в них, давая им тем самым возможность обнаружить себя и прикончить, а потом дождаться девушки, ушедшей за лекарствами, и убить ее тоже. Потом что-то коснулось моего плеча, и я понял, что окружен.

Когда сон сменился явью, я с трудом перевернулся со спины на бок, отполз от края кушетки, а рука сама выхватила маленький, безобидный и невесомый пистолет 38-го калибра. Я шумно откатился к стенке, где сгущались тени, быстро и молча протянул руку к выключателю. Я успел заметить тень, метнувшуюся от кушетки. Прищурившись, чтобы внезапно включенный свет не слепил глаза, я бросился ничком и нажал кнопку.

От меня пятилась Ванжи. Она уставилась на меня с открытым ртом, отводя глаза в сторону от неожиданно вспыхнувшей лампы, испуганно поглядывая на смертельное дуло. Я расслабился, перевел дух и временно убрал оружие в ящик стола.

— Спасательный бизнес! — сказала она со следами гнева в голосе. — Спасатель! Боже упаси!

Я зевнул.

— Я не собирался пугать тебя. Это ты меня напугала. Тут в округе есть люди, которые меня не слишком ценят.

Ванжи была голой, волосы спутаны со сна. Покачав головой, она снова подошла к кушетке. Соски выделялись большими, темными, почти красными пятнами, отчего сама по себе грудь казалась меньше, чем на самом деле. Ровный, мускулистый изгиб бедра. Глубокий, сильный скат живота, уходящий вниз, в густые волосы между бледными округлостями бедер.

Она села на кушетку и сказала:

— Бог ты мой, у меня аж колени трясутся. Только я к тебе прикоснулась, чтобы разбудить, как ты вдруг взлетаешь, как ракета какая-то.

Я наклонился над столом.

— Что ты хотела сделать?

С невольным раздражением испуганного человека она ответила:

— А что, тебе показалось, я хотела сделать? Может, я сюда прокралась в темноте, чтобы ты меня в шахматы играть поучил, а?

Она вздохнула и легко откинулась назад, расслабилась, поерзав и раздвинув ноги, положила руку под голову локтем вверх. Ее тело представляло собой зрелище весьма специфическое. Оно, казалось, было создано исключительно для земных функций. Так распускаются некоторые большие цветы и кажутся так явно предназначенными для этого процесса, что на них невозможно смотреть с чисто эстетической точки зрения.

Я дотянулся до стула, взял свою рубашку и бросил ей. Она поймала, взглянула на меня и сказала:

— Это своего рода послание, да? — Потом пожала плечами: — Ну, что же, это не совсем то, что называется великолепным началом, дружок. — Она натянула рубашку через голову, привстала, чтобы продернуть снизу под собой. Рубашка доходила ей почти до колен. Ванжи провела рукой по волосам и положила ногу на ногу.

— Почему я сюда пришла, Макги, так это потому, что стоит мне ночью проснуться, как уже не могу снова заснуть. И что-то меня толкнуло пойти сказать «привет» или «спасибо». Может, просто для того, чтобы потом было легче заснуть. Тебе следовало бы знать, что я не собиралась трепаться об этом направо и налево.

Я сел верхом на стул, скрестив руки на спинке и упираясь в них подбородком.

— Я и не думал, что ты собираешься.

Она нахмурилась.

— Но это могло показаться неудобным, потому что вообще-то я надеюсь попробовать раскрутить тебя дать мне взаймы. Может, ты не понял, это действительно взаймы, честно. Два куска, а?

— Ладно.

Она наградила меня одной из тех гримасок, которую изображала, позируя Мейеру. Голос зазвучал взволнованно:

— Тогда у меня есть две причины говорить спасибо, Трэвис.

— Того, что ты сказала, уже достаточно, Ванжи.

Она изучала меня.

— Слушай. Я знаю, что вокруг полно мужиков, которые просто взвиваются, узнав, что девушка служила приманкой. Но, Трэвис, я и не собиралась вешать тебе лапшу на уши, честное слово. Я действительно хочу это сделать как следует. Может, это будет и не самое великое потрясение, но уж и не из тех, что сразу забываешь, можешь мне поверить.

— Ванжи, кончай подначивать меня, ладно? Ты роскошная женщина, и я не больно щепетилен и ценю этот жест, но ты вовсе не состоишь у меня в долгу и…

— И спасибо, но — спасибо, не надо? Ясно. — Она зевнула. — Никаких обид, Трэв. Мне кажется, все зависит от того, к чему привык. Какой-нибудь дурацкий зануда, просидевший последние двадцать лет безвылазно за своей конторкой, наверно, счел бы, что я предлагаю величайшую вещь со времени сотворения мира, но, боюсь, такой мужик, как ты, да еще с такой яхтой, лишь пополняет свой список, где и когда ему захочется. — Она встала, подмигнула мне, взяла со стола сигарету и закурила, помахав спичкой в воздухе, чтобы та погасла. — Мы ведь все еще друзья, мистер. Может быть, я даже не знаю… еще лучше после этого. Забавно иметь друга — мужчину. Мужики либо торгуются, либо норовят отхватить побольше. Вы с Мейером забавные, чокнутые выродки. У меня такое чувство, что… Ну ладно, забудь.

— Какое чувство?

Она подошла поближе и встала прямо передо мной:

— Это глупо. Чувство, что вы двое меня любите. Я лежала в этой огромной кровати и думала об этом. Вы знаете обо всем этом дерьме, в которое я вляпалась, а все равно такие милые. — Внезапно в ее янтарных глазах показались слезы. Губы задрожали, она отвернулась, отошла подальше и встала ко мне спиной.

Потом хрипло, почти шепотом, произнесла:

— Я в такое замешана, что лучше бы вам не сидеть тогда под мостом. И если они меня снова найдут, то, может, это не так уж и плохо. Я вот, когда проснулась, подумала, что нет ничего такого, что заставило бы вас стать другими. От того, что вы знаете, никуда не спрятаться. А с кем-нибудь, типа меня, это еще круче. Перед тем как я сюда прокралась в темноте, я все обдумывала всякие дурацкие идеи, типа заплатить миру за свои дела тем, что пойти работать в лепрозорий, если они еще существуют. Сейчас потрясные лекарства, наверно, уже всех вылечили.

Я подошел, положил руку ей на плечо и развернул к себе. Она не поднимала глаз.

— Ванжи, мы тебя любим, даже если ты не моешь посуду. И мы бы постарались тебе помочь, если бы знали хоть немного больше.

На мгновение мне показалось, что она сейчас скажет. Но она вздохнула и отвернулась.

— О, черт, Трэвис, это не такое уж предательство — скрывать от вас, какая я дрянь.

Она попыталась приободриться, криво усмехнулась и сказала:

— Через год я уже обо всем этом забуду. Я хорошо научилась забывать. Слушай, как ты думаешь, мне стоит заглянуть к Мейеру?

— Я думаю, все будет точно так же, как и со мной.

— Да и я так думаю. Во всяком случае, кажется, теперь я хотя бы засну.

Быстро по-сестрински чмокнув меня в щеку, она удалилась. Я выключил свет и снова устроился на кушетке, переложив оружие под подушку, где оно и лежало раньше. Мне ее ни капельки не хотелось, и я даже знал почему. Белыми нитками шито. На самом деле я все-таки по-своему старомоден, пару раз у меня были нетривиальные отношения с женщинами с достаточным, так сказать, послужным списком, и из-за этого мне бывало не по себе. Слишком трудно придавать большое значение тому, что дама щедро раздавала до встречи с вами. У меня было такое чувство, что существует определенная таинственная квота, причем для каждой женщины — своя. И отдается она или продается, но стоит превысить какое-то число, стоит паре жадных рук крепко сомкнуться вокруг ее округлых бедер, как все меняется, и ее вкус вместо меда отдает кислятиной, глаза превращаются в стекляшки, сердце — в камень, а рот — в продуваемую ветром пещеру, откуда с каждым влажным вздохом долетает слабый запах смерти.

Я не мог желать ее ни в коем случае. Но я мог любить ее. И желать ей добра.

Глава 5

На следующий день, начатый ею с прекрасного «доброго утра», Ванжи стала более послушной и неутомимой, и мы отплыли на север.

Когда днем она пришла посидеть со мной наверху у приборов, я спросил, решила ли она, что делать дальше.

— Слезть с этой посудины, Трэвис, когда стемнеет. Боже мой, стоит лишь какой-нибудь обезьяне меня встретить и упомянуть не в той компании, что он видел Ванжи, они тут же примутся искать. Не знаю, смогу ли я снова спокойно высидеть. Боюсь, у меня слишком много сил ушло, и если они меня схватят, буду орать как резаная. Самое умное, конечно, — это купить на эти две сотни билет на автобус куда-нибудь подальше, опять стать блондинкой и устроиться официанткой или еще кем-нибудь, пока хороший контракт не обломится, чтобы опять сбиться с пути праведного. Это то, что мне следует делать.

— Но?..

— Есть что-то подозрительное в этом спасательном бизнесе, Трэвис. И насчет тебя, и этой яхты, и этого пистолета вчера ночью. И когда ты меня выловил из океана, то тебе и в голову не пришло позвать фараонов, и рот ты на замке держал. Я не знаю, кто ты на самом деле, знаю только, что не качок дешевый. Может, даже законник. Но ты знаешь, что делаешь, и, похоже, умен, хитер и хладнокровен.

Появился Мейер и сказал:

— Частная беседа?

— Нет, милый. Присоединяйся. Я тут твоему приятелю собираюсь кое-что предложить. Я за всю свою жизнь и десяти центов не скопила. А за последние два года тридцать две тысячи наличными отложила. Вы это, наверное, назовете грязными деньгами, но пусть только кто-нибудь посмеет сказать, что я каждый цент из них не заработала; это всего лишь небольшая часть из всей прибыли. Я их хорошенько припрятала. И об этом я вам все расскажу. Я работала с парнем, которого зовут Грифф. Он дико крутой, мощный и ловкий. Сейчас он верит, что я отдала концы. Он знал, что я откладываю деньги, но понятия не имел, куда и сколько. Наверняка он будет их искать, возможно, уже перевернул всю квартиру вверх дном, и в вещах поискал, и в мехах, и в драгоценностях, и в цветном телевизоре, и в моем милом автомобильчике, и старается как только может. Я думаю, он там все на кусочки разнес в поисках денег. Но они действительно хорошо припрятаны, и если удача еще не совсем от меня отвернулась, он их пока не нашел. С этими деньгами я действительно смогу сбежать. Но если Грифф денег не нашел, то наверняка следит за квартирой, потому что откуда ему знать, вдруг я кому-нибудь рассказала и этот кто-то придет за ними? Во всяком случае, мне кажется, я смогу найти парня, который мне поможет ровно настолько, чтобы я успела войти и выйти. Это один буфетчик, которому можно доверять. У него для меня всегда анекдотик попохабнее находился. По меньшей мере я смогу подобраться достаточно близко, чтобы выяснить, насколько риск велик.

— А что потом? — спросил я.

— Потом я вернусь и спрячусь здесь, на яхте, и скажу тебе, где деньги, а ты пойдешь и принесешь их мне, Трэв. И часть себе оставишь.

— Тебя интересовало, не связан ли я с законом. В данном случае, Ванжи, я связан с ним достаточно для того, чтобы не идти вызволять деньги, принадлежащие кому-то другому и тащить их тебе.

— Кому-то другому! — Она сорвала темные очки и заглянула мне прямо в глаза. Этот темный янтарь был таким же безжалостным, пустым и жадным, как глаза больших хищных кошек.

— Мертвым они принадлежат, — сказала она. — Ты хочешь нанять бухгалтера, чтобы поделить и позакапывать к ним в могилы? Хочешь жить в тревоге, ожидая, когда все мертвецы за ними явятся? Мой уход — делу не помеха. Введут на мое место другую девушку. Послушай, это лишь крохотная часть всей прибыли, и она моя!

Я взглянул на Мейера и понял, что его это потрясло не меньше, чем меня.

— Тебе десять тысяч, — сказала она. — Ну, как?

— Мой обычный гонорар — это половина всей суммы. Если я ее вызволю, то есть если я за это возьмусь. А об этом мы поговорим, когда ты вернешься.

— Если мне потребуется возвращаться. Если мне не удастся войти и выйти уже с деньгами. Половина — это чертовски большой куш, Макги.

— А половина от ничего — это по-прежнему ничего.

— Милочка, — сказал Мейер, — если с тобой может произойти все, что угодно, не будет ли тебе спокойнее, если ты изложишь все в письменном виде, запечатаешь в конверт и оставишь его на мое попечение?

Она коснулась его щеки:

— Ты замечательный человек, Мейер. Такой замечательный, что тебе придется донести на все предприятие. Это прикончит моих подруг, а сама я окажусь в пожизненном розыске. Если я доберусь до своих денег, пусть лучше меня считают мертвой.

— Зная, что твои… друзья продолжают убивать ради собственной выгоды?

— Люди везде умирают и по самым разным причинам, Мейер, и если я смогу выйти сухой из воды, меня это больше не трогает.

Когда окончательно стемнело, она опустилась по кормовым сходням, одетая в черные брюки и белую блузку, в темных очках и белом шарфе вокруг головы, с моими двумя сотнями в заднем кармане, махнула мне на прощанье и скрылась в ночи. Мейер перебрался к себе на крейсер. Я проследил за Ванжи, запомнил номер такси, на котором она уехала, и записал его, вернувшись. Потом закрыл все окна и двери на «Дутом флэше», зашел за Мейером, и мы отправились в китайский ресторанчик. Когда мы пришли обратно и спустились вниз, он достал портативную пишущую машинку и сочинил примерно следующий текст:

«В течение двух последних лет мисс Беллемер, опытная двадцатишестилетняя проститутка, действовала в этом районе в составе некой группы, занимающейся чем-то более выгодным и опасным, чем обычная проституция. В дело были замешаны три женщины. Можно предполагать, что две остальные выполняли те же функции, что и мисс Беллемер. Одну из них она называла Ди-Ди-Би, точное написание неизвестно. Создается впечатление, что каждая из рабочих единиц состояла из двух человек, мужчины и женщины. Одно время она работала с человеком по имени Франк. Позднее ее партнером стал некто Грифф. Имена остальных сообщников пока неизвестны.

Логика подсказывает, что вся операция представляла собой нечто вроде игры на доверие, и ее успех зависел от умения женщин, участвующих в деле, привлечь клиента. Мисс Беллемер признала в косвенной форме, что она пожалела одну из жертв и предупредила его, хотя и сознавала, что тем самым навлекает на себя большую опасность. По всей видимости, несмотря на ее предупреждение, жертва пострадала. Судя по тому, что за ее ошибку сообщники приговорили мисс Беллемер к смерти, можно предположить, что и с жертвами расправлялись путем убийства.

Были сделаны довольно прозрачные намеки о существовании некоего единого управления всеми рабочими единицами, состоящими из мужчины и женщины. По всей видимости, в настоящее время главарей двое, оба мужчины, и один из них был шофером в машине, доставившей мисс Беллемер к тому месту, где ее, как считалось, утопили.

Проверка, проведенная в таксопарке, которому принадлежит машина, увозившая мисс Беллемер из этого района, подтвердила, что она просила отвезти ее на Бровард-Бич. Это соответствует меткам на ее одежде, в которой она была, когда ее вытащили из воды. Можно предположить, что она и человек, которого она называла Гриффом, живут в одном и том же доме или в соседних домах на Бровард-Бич. Она уехала в надежде нанять одного буфетчика, имя которого неизвестно, возможно также работающего где-нибудь поблизости, чтобы забрать 32 тысячи долларов, отложенных ею в течение двух лет. Возможно, она попытается сделать так, чтобы буфетчик выманил Гриффа и увел подальше от ее дома на достаточно долгое время, чтобы она смогла достать спрятанные деньги и скрыться незамеченной.

Наблюдения и предположения, имеющие отношение к делу:

1. Мисс Беллемер проявила определенный актерский талант, который, по-видимому, был весьма полезен при ведении игры на доверие.

2. Серия однотипных убийств может оказаться успешной лишь в том случае, если у жертв нет ни друзей, ни родственников, предпринимающих интенсивные поиски.

3. В этот район приезжает много одиноких и преуспевающих мужчин с целью начать новую жизнь.

4. Беседуя с Мейером, мисс Беллемер между делом проявила хорошую осведомленность на тему магазинов на островах Карибского моря, от Каракао до Больших Багамских, которые можно посетить во время круиза, но потом внезапно сменила тему.

5. При сбрасывании тел в море не возникает никаких проблем в связи с исчезновением пассажиров, однако такая ситуация кажется весьма любопытной и сложной с точки зрения организации.

6. Хотя это может показаться бессердечным, но не так уж и трудно представить себе, что несколько человек, подобных мисс Беллемер, проводящих одно убийство за другим, обеспечили себе какой-то способ понизить степень риска.

7. Операция продолжается и приносит немалую выгоду, что гарантируется быстрым и безжалостным истреблением любого, кто попытается поставить ее под удар.

8. По приблизительным оценкам размеров операции, предполагая, что сбережения мисс Беллемер составляют пятьдесят процентов от причитавшейся ей доли и что она получила двадцать пять процентов сбора с каждой отдельной операции, можно вывести цифру в 400 тысяч долларов на три пары за двухлетний период. Возможно, что ей оставалось меньше двадцати процентов, и общая прибыль может подняться до трех четвертей миллиона долларов».

— Мейер, — сказал я, — ты любопытно мыслишь.

— И заодно, — с легкостью отозвался он, — располагаю потрясающими фотографиями этой сучки.

— Ты еще забыл, что она начала было называть имя того водителя, что-то с «Ма…», как в начале «Макс», «Манчи», «Мануэль» и тому подобное.

— Забудь об этом. Я хочу другое дописать. Она сказала, что им с Гриффом приходилось по окончании дела залегать на дно. А значит, круиз — это вполне подходящая идея.

— И еще один пункт. Так, догадка. Им пришлось завербовать и обучить новую девушку, чтобы та работала с Гриффом.

Мы как раз подошли к пункту о выяснении вопросов. Это было нечто почти материальное, клубившееся по полу кубрика между нашими стульями, испарявшееся в теплом ночном воздухе. Я приберег свой дневной рацион табака, одну трубку за вечер. Вытащил из бокового кармана кисет, расстегнул молнию на том отделении, где лежала трубка «Шаратон», присланная мне много лет назад одной милой и благодарной клиенткой с хорошим вкусом. Эта форма называется «дублинский колокол». Прямые волокна, высокое качество. Перед тем как послать ее мне из Лондона, она набрала маленькие серебряные цифры на дверце сейфа. Двадцать четвертое июня, незабываемая ночь, короткий код, расшифровав который ее муж, сэр Томас, наверное, бросился бы на поиски Макги, что закончилось бы хлыстом и апоплексией в начальной стадии. Я аккуратно упаковал эту трубку вместе с «Эринморскими хлопьями». Всякий раз, перебирая свою небольшую коллекцию, я добираюсь до «Шаратона» и, хотя это отличная трубка, чувствую себя немного пустым и претенциозным. Я так и не смог полностью преодолеть сознание «мидл-класса» и принять двухсотпятидесятидолларовую трубку как нечто само собой разумеющееся. Я закурил.

Угловатая девичья тень, скользившая по пристани, остановилась, и послышался голосок:

— Привет, Трэв. Привет, Мейер.

— Здравствуй, Сэнди. Как поживаешь?

— Просто замечательно. А я и не знала, что вы вернулись.

— Когда причалили, уже темно было. Что новенького?

— Бабе родила. Близняшки, как док и предсказывал. Мальчишки-близнецы. Позавчера. А Барни ушел в море на полдня, на той неделе еще, в четверг, кажется, и угодил в водяной смерч. Потом смерч прошел, покружился вокруг и чуть снова до Барни не добрался. Но никто не пострадал. Он антенну кренделем завязал, всю оснастку поднял и унесся прочь. Вы бы слышали, как он об этом рассказывает, ей-богу, ничего смешнее в жизни не слышала. Я тут Лью ищу. Вы его не видели?

— Нет.

— Я просто решила заглянуть, может, он с Тигром пьет. Если увидите, пожалуйста, передайте, что я дома и что доктор звонил из Орлеана, он хочет этот трехдневный фрахт завтра вечером начать, пассажиров будет трое.

Она скрылась в темноте. Мы слышали звуки музыки, хохот в ночи, стрельбу в каком-то боевике по телевизору. Мейер спустился вниз и, вернувшись с двумя стаканами пунша, сел, тяжело вздохнул и сказал:

— Стоит ли в этом участвовать, вот в чем вопрос.

— Обсудим. Я-то знаю, за что проголосую.

— Я все это записал, чтобы внести ясность и собраться с мыслями. Она и понятия не имеет, как много нам тут наговорила. Может, этого и хватит, может — нет. Это уж скорее по твоей части. Ты знаешь, какие шаги предпринять дальше. А я — нет. Лезть ли за этой девчонкой в воду — тут вопросов не было, ты действовал инстинктивно. О чем сейчас идет речь, так это о жизни некоторых людей, что ходят вокруг. На глазах у тридцати человек девушку убивают ножом. Парень умирает от ран на тротуаре в Нью-Йорке, а прохожие обходят его, как ручей огибает валун на своем пути.

— И перед тобой кнопка, — сказал я. — Стоит тебе ее нажать, как десять штук твои, но десять тысяч китайцев умрут. И если человек настолько туп, чтобы попасться в мышеловку…

— И если дерево падает в пустыне, а вокруг ни души, производит ли оно шум?

— Мейер, я передумал. Я собирался сказать «нет». Теперь я голосую «за». Я только подумаю насчет этого «нет» до завтрашнего вечера. У меня в сейфе достаточно капусты, чтобы до Рождества не думать о том, как бы подыскать кого-нибудь, кому нужен помощник для разрешения его маленькой проблемы. Но…

— Ты прав. «Но…»

— Не ты ли сам говорил, что это опасное слово?

Он пропустил мой вопрос мимо ушей:

— Наша Ванжи, какой бы умудренной опытом она ни была, вляпалась во что-то, что постоянно держало ее в напряжении, пугало и мучило, пока в один прекрасный день она не попыталась сорвать все дело. Это импульсивное стремление разрушить все оказалось самоубийством. Смотри, Трэвис, насколько антисоциальной фигурой она была два года назад. По ее понятиям, в этом насквозь продажном и безразличном мире главное было — выжить. Возможно, она даже по-своему гордилась, что оказалась на что-то способной. Пыталась убедить себя, что убийство ради денег — это просто замечательно, если удается потом скрыться. Но за два года принадлежность к такой группе подточила ее ложное представление о себе. И вот поэтому-то, дружок, у нас и есть причина для всей этой беседы. Женщина, ищущая себя. Старающаяся себе объяснить — как свидетель в суде. Она так стоически перенесла свое падение с моста, потому что чувствовала вину, влекшую за собой наказание. И хотя она неустанно повторяла, что ничего нам не скажет про эти два года, маленькие обрывки в ее рассказе проскальзывали. Имена. Терри, Грифф, Ди-Ди. Намеки и аллюзии. Это была двухдневная исповедь, Трэвис. И…

Я вскочил, позабыв о том, что на «Джон Мейнард Кенес» был низкий потолок. И стукнулся достаточно крепко, чтобы вокруг зарябило, а на глаза навернулись слезы. Мейер удивленно уставился на меня.

Придя в себя, я сказал:

— Слушай, может, хватит упражнять мозги по поводу сучки, а?

— Что с тобой происходит все это время, а, Трэвис?

— Происходит? Ничего не происходит!

— Сядь. Здесь все равно во весь рост не выпрямишься. Ты никогда не жил на таком крейсере. Уединенно, напряженно, дисциплинированно.

Я сел, ощупывая шишку на голове.

— Я десять дней лечащим врачом проработал.

— Ну, не совсем так, потому что, когда мы отправились на рыбалку, ты выглядел прекрасно. А теперь вдруг раздраженно вспылил.

— Я устал об этой суке разговаривать.

Я сверкнул глазами. И вдруг Мейер широко улыбнулся. С Мейером просто невозможно быть раздраженным. Он кивнул и хихикнул.

— Я бы и сам об этом вскоре догадался, — сказал он.

— Поведай мне, о мудрый человек.

— Опытный археолог с невероятным риском для жизни ныряет в подводную пещеру и возвращается с прекрасной статуэткой. Он настоящий знаток. Он хорошо разбирается в древнем искусстве. А эта и редкая и красивая. Его сердце старого романтика готово из груди выскочить. А потом он ее переворачивает и видит на подставке странную надпись: «Сделано в Скрэнтоне, штат Пенсильвания». Так что она не имеет ни малейшей ценности. Дешевая безделушка. Но она так чертовски красива, что наш бедный археолог сидит и любуется и размышляет о том, чем она могла оказаться.

— Очень смешно.

— И немного грустно, малыш. Ты привык любить женщину как человека. Ты не думаешь о ней как о предмете, милостиво оставленном провидением для того, чтобы ты пользовался им для своего же удовольствия, так что в этом смысле ты вовсе не женолюб. Но ты лелеешь мечту разгадать таинственную романтическую шараду. Друг, у тебя просто мрачное настроение. Ты прижался носом к витрине кондитерской, хотя и знал, что все сладости в ней — из папье-маше. Даже если ты ее разобьешь и их налопаешься, у тебя живот будет болеть до скончания века. Может, лет пять назад ты бы попытался совершить чудовищную ошибку, пытаясь изменить эту сучку силой своей любви, потому что она так красива, сильна и даже умна по-своему. Теперь ты достаточно мудр, чтобы понимать, что она слишком погрязла в своих грехах, чтобы ее можно было исправить, но это все равно приводит тебя в мрачное расположение духа, уныние и депрессию.

Я взвесил выслушанный диагноз. Потом откинул голову назад и расхохотался над самим собой. Смелый рыцарь отправился на подвиг — страдать и сражаться за латунное кольцо да обрывок кружев, вооружившись ржавой пикой, зная, что все, что ему светит в случае удачи, — это новый поход в никуда.

— Добро пожаловать обратно, — сказал Мейер. — Так какова будет дальнейшая программа?

— Подождем и посмотрим, вернется ли она за помощью. Если вернется, будем играть без нот, по ситуации, помня о том, что надо расколоть ее полностью и заставить дать показания адвокату, который в свою очередь покопается хорошенько в законах, чтобы ей досталась минимально возможная порка. Если она не вернется, тогда мы сами отправимся на поиски недостающих кусков, проведем широкую операцию и передадим этот сброд в руки закона.

— Мы?

— Ты тоже нужен, Мейер. Моих мозгов рядового на это не хватит.

— А мои упражнения мозгов?

— Уравновесят привычки Макги пробивать себе дорогу, стреляя и круша посуду. А если еще и поживиться удастся, то поделимся.

Глава 6

На следующий день в пять вечера я сидел на скамейке в коридоре полицейского участка на Бровард-Бич. Прождав минут десять, я увидел сержанта-детектива Киббера, подвижного мужчину средних лет с лицом фермера-арендатора, в коричневых брюках и ярко-синей спортивного покроя рубашке. Он вошел, сел рядом и спросил мое имя, адрес, род занятий. Я показал ему водительские права, выданные во Флориде. В графе «род занятий» там стоит «консультант по спасению».

— А как по-вашему, мистер Макги, кто она?

— Это всего лишь подозрение, сержант. У меня вчера вечером должно было быть свидание в Лодердейле с девушкой по имени Мари Воуэн. Первое свидание. И она не пришла. И, ну… черт побери, сержант, я просто не помню, когда меня в последний раз накалывали. Мы должны были встретиться в баре. А она так и не появилась.

— Адрес ее знаете?

— Я думал, что вчера вечером узнаю. Мы как-то оказались вместе на одной вечеринке, и я помню, она говорила, что у нее здесь друзья какие-то или семья, что-то в этом роде. Так что когда описание неизвестной жертвы передали по радио и сказали, что никто ее опознать не может, я подумал, что, может, смогу, ну… удостовериться.

— Ее действительно до сих пор не опознали, зато нашли машину. Кто-то ее бросил на пустой стоянке, в жилом квартале. До этого она была угнана прошлой ночью со стоянки у торгового центра где-то до одиннадцати. В это время ее владелец вместе со своей женой был в кино. «Олдсмобиль» этого года выпуска. Похоже, будто детки шалят. У нас тут этого более чем достаточно. Она вся была чисто вытерта, но для этого у самого тупого из деток ума хватает. Обычно, когда они угоняют машину целой компанией, хоть один обязательно расколется. Так всегда бывает, ребенка не хватает надолго, чтобы держать что-то в секрете.

Он открыл чистую страничку в своем блокноте, написал на ней что-то и протянул мне:

— Пойдите с этим на городское кладбище и отдайте записку тому, кто будет дежурить в морге. Это в шести кварталах к западу отсюда. Если это та самая ваша Мари Воуэн, позвоните оттуда мне, а если нет — спасибо за старание.

Я взглянул на записку и вышел. Меня как током ударило.

«Дай подателю сего взглянуть на Джейн Доу. Киббер».

Серая дама за стойкой приема посетителей указала направо. Лестница вниз оказалась в конце коридора. Во Флориде редко бывают подвалы. На полу был линолеум, все стального цвета. Бесцветный молодой человек сидел на стальном табурете и читал рваный «Плейбой» под свисающей сверху лампой. Он взял записку, скомкал и швырнул в корзину с мусором, потом встал и провел меня к массивной двери, с размаху открыл ее и включил свет. Это была небольшая холодная комнатушка с кучей труб и проводов на потолке. Там стояли установки, напоминающие тяжелое оборудование для офисов. Серые стальные двери около двух метров в длину по горизонтали и полметра в высоту. Судя по высоте, каждый из саркофагов был рассчитан в среднем на четыре тела. Их было три. Я увидел, как блеснул тусклый отсвет на краю ближайшего к выключателю саркофага с пятью ящиками. Из тех, что находились в середине, два были рассчитаны на четыре единицы и один — на три.

Он взялся за одну из дверных ручек, поднял ее и вдвинул вглубь, над отделением с телом. Потом выдвинул полку, на которой лежало тело. Она легко выехала по роликам. Доехав до штырька, определяющего конец пути, лязгнула и остановилась, и тут же автоматически включилась встроенная система освещения. Свет был направлен на белую простыню, покрывавшую тело. Я почувствовал на лице холодок — еще сильнее, чем в маленькой комнатке.

Он взялся за угол простыни и медленно отвернул. Отвернул до самой талии и слегка сдвинул в сторону.

Наверное, они оставили глаз открытым, чтобы легче установить личность убитой. Другую часть головы и половину лица с трудом можно было бы опознать. Внизу под простыней было нечто, не принадлежащее человеческому существу и не имеющее женских форм, только бугры, словно на плохо заправленной кровати. Плечо с изуродованной стороны было странно и пугающе вдавлено.

Я посмотрел на этот глаз. Высохший глаз всегда выглядит странно и кажется каким-то пыльным. Словно дешевый стеклянный глаз в чучеле совы. Он был того самого цвета, какого я и ожидал. Темнее янтаря. С зелеными крапинками вокруг зрачка.

Я взглянул на парня. Он стоял поодаль, глазея на ее грудь, которую вовсе и не обязательно было открывать, его нижняя губа сильно оттопыривалась.

— Ты!

Он слегка вздрогнул:

— Да… Вы можете опознать тело?

— Извини, нет.

Он снова прикрыл ее. Едва он начал задвигать полку вовнутрь, как свет погас. Он вытащил дверцу и с шумом опустил, раздался щелчок. Когда мы направились к выходу, я спросил:

— А что ты себе живую не заведешь?

— Че? — Он выключил свет и захлопнул дверь. Потом вытер губы тыльной стороной руки. — А, друг, точно. Если бы нашел себе такую. По этой даже в таком искалеченном виде заметно, что была ух как сложена. Единственное, что осталось, — буфера, так и то видно, что с этим у нее все в порядке было. Было за что подержаться, дружок. — Он сел, подмигнул, взял свой «Плейбой» и сказал: — Заходи еще.

…Это случилось сразу после полуночи на улице в деловой части города. Владелец газетного киоска на углу оказался настоящим экспертом, из тех, кто начинает выступать, предоставляя всем, оказавшимся в радиусе пятнадцати метров, насладиться его анализом ситуации.

— Время ночное, друг, улица словно вымерла, все закрыто. Но вы же знаете этот город, улица его с севера на юг пересекает, кто там только не проезжает. Фонарей почти нет, и полно боковых улочек. Я открылся по-настоящему рано, и утром, перед тем как открыться, вышел, осмотрелся и все просек. Эти ребятки мчались как полоумные, не глядя по сторонам. И прямо посреди квартала вдруг эта женщина, по всему видать, что набралась, и выходит, покачиваясь, прямо перед их носом. А на такой скорости пареньку, что за рулем, и думать нечего о том, чтобы остановиться. Так какой для них самый логичный выход? Что бы я на их месте сделал, а, друг? Мы бы с тобой рванули к тротуару и врезались бы в бортик, прямо перед ней. Так? И вот она видит несущиеся на нее фары и, вместо того чтобы продолжать идти — тогда все было бы в порядке, — разворачивается и пытается двинуть в обратном направлении. Бам! Так вот. Он себе летел во весь опор, да так и сбил ее, там, в полуметре от тротуара, правой стороной украденного автомобиля задел. Там еще осколки стекла валялись, где ее сбили, да еще полицейские кровь мелом присыпали или чем-то в этом роде. Я так вычислил, что бедняжка метров десять пролетела. Они потом все шлангом смыли. Но тогда, утром, видно было, где она ударилась, прямо напротив банка, под окном второго этажа, и отскочила от каменной стены, скользящий удар такой, а приземлилась-то на тротуар уже мертвой, еще на пять метров дальше. Так что и получается, как сообщили, в пятнадцати метрах от того места, где была сбита, и, друг, могу на что угодно против доллара поспорить, что она, бедная, и не почувствовала ничего. Если здраво рассуждать, становится ясно, почему следов от торможения не было и почему никто в машине не почувствовал удара, когда ее сбили. Они понимали, что нет никакого смысла выяснять, насколько сильно она пострадала. Однажды, лет пять или шесть назад, я ехал по штату ночью в заданном направлении по семидесятой дороге, прямой как струна, пустой абсолютно, и вдруг откуда ни возьмись крольчиха на дорогу выскочила, ну, я ее и задавил насмерть, метров на пять отлетела, стукнулась о радиатор и на капот шмякнулась. Я резко на тормоза нажал и съехал в кювет, почти на краю поля остановился, то есть метрах в пятнадцати от шоссе, хорошо еще, жив остался. Я вам вот что скажу: когда на что-то живое наезжаешь, такой глухой звук раздается, аж сердце замирает. Но ни крольчиха моя, ни эта женщина так и не узнали, что их сбило.

Видимо, Ванжи знала, что ее должны будут сбить. Догадываюсь даже, что она могла и ехать в той машине, которая ее сбила. После того как они ее высадили, она стояла в тени, в ожидании, когда машина отъедет на несколько кварталов, а за спиной у нее стоял мужчина и крепко держал за локти. Наверно, им понадобилось два-три квартала, чтобы набрать приличную скорость и уж быть абсолютно уверенными. Потом она увидела стремительно приближающиеся фары, может мигнувшие пару раз, чтобы нельзя было перепутать с другой машиной, почувствовала, что ее держат крепче, и, должно быть, постаралась обхватить его ногами, но ее грубым толчком швырнуло вперед, с тротуара, а тот, кто ее держал, резко отскочил, чтобы его не забрызгало кровью, потом быстро свернул за угол, прошел полквартала, сел к себе в машину и спокойно уехал. Я думал о том, сломалась ли Ванжи на этот раз, умоляла ли их, просила, намочила ли штанишки и пришлось ли с трудом удерживать ее в вертикальном положении прежде, чем швырнуть навстречу хромированной колеснице.

Это покажется странным, но я был уверен, что кто-то расскажет мне, как все произошло. И отнюдь не по собственному желанию.

Ну что ж, пойдем дальше, благородный смельчак…

Не стал ли этот мир чуть-чуть лучше без одной неряхи? А что, малыш, ты так сильно рассчитывал на очередную добычу на блюдечке с голубой каемочкой? Или твое сентиментальное ирландское сердце сжалось при виде милашки, одиноко покачивающей бедрами в танце без партнера? И откуда ты знаешь, что все это не было ложью от начала до конца, что она вовсе не собиралась обманывать сообщников и забирать себе всю добычу? И откуда ты знаешь, что вся эта операция не была целиком придумана ею самой?

Наверное, единственную правду о ней я узнал там, внизу, под давлением черной массы нарастающего прилива, когда запустил руку в волосы и почувствовал, как девичьи руки слабо обхватили в ответ запястье, и потом добирался до перетянутых проводом коленей. Быстрая потеря ею жизненных сил, мое отчаяние, упрямый провод и спешка — все это было непросто. Ощущаешь себя всемогущим, совершив такое. А потом, когда хватают то, что ты спас, и проверяют, насколько высоко могут размазать по каменной стенке, чувствуешь себя изрядно задетым.

Хорошо, герой. Не отбивай хлеб у фараонов. Это их работа.

Но ведь где-то плавают эти тридцать две тысячи. Им нужен новый дом. И две сотни ты уже в это дело вложил.

Вечером, когда Мейер позвонил, а потом вошел, было без четверти десять. Он протянул большой конверт и сказал:

— Мне для этого немало пришлось полюбезничать. Жена Хомера ждала, когда ее сводят в кино. Меньше всего на свете ей хотелось, чтобы объявился какой-то там старый приятель по фотоклубу со своими проблемами. Как фотограф Хомер удивительно ограничен в своих интересах. Делает крупные фотографии диких цветов на северо-востоке. У него их тысячи. Но зато он классно работает в этой темной комнате.

Я вытащил снимки. Там был один большой, и я внимательно его рассмотрел. Черно-белый, на полуглянцевой бумаге с рамкой, вертикальный снимок примерно двадцать пять на тридцать, с очень близкого расстояния, так что черты ее лица казались крупнее, чем в жизни. Она смотрела вниз, темные пряди волос заслоняли от объектива часть щеки. Глаза были полуприкрыты.

Все просто лучилось красотой, и выбранный угол зрения особенно подчеркивал ее восточную внешность. Казалось, она замечталась. Я долго изучал снимок.

— Шикарно получилось, Мейер.

— Я и не надеялся, что так выйдет. Тридцать процентов за рамкой. Когда-нибудь этот снимок еще принесет мне немного бабок. Тебе должно понравиться название, которое я для него придумал: «Невеста с островов».

Я вспомнил о том, что сделали каменная мостовая и асфальт с этим личиком, отложил фотографию и взялся за остальные. Там было четыре сильно увеличенных снимка, все десять на двенадцать, глянцевые, в фокусе. Это были те четыре кадра, что он отснял, когда она стала позировать.

— Я решил, что эти больше всего подойдут, а, Трэв?

— Точно. А где маленькие, такие, чтобы в бумажник умещались?

— Там же, в конверте из-под глянцевой бумаги. Точно такие же, как и десять на двенадцать.

— Ага, нашел. Отлично.

— Трэв, тебе не кажется, что я мог бы чем-нибудь помочь в этом?..

— Может, позже. Если мне удастся зацепиться за что-нибудь. Я хочу найти там какое-нибудь местечко, чтобы залечь. Когда буду нуждаться в твоей помощи, позвоню.

— Только не теряй осторожности.

— Никому еще не удавалось рассмотреть ее хорошенько и не потерять осторожности.

Я увидел, что уже начало одиннадцатого. Дотянулся до кнопки и включил маленький японский телевизор. В это время по свободному каналу как раз передают местные новости. Какой-то юный тип, гримасничая бровями, протявкал международный выпуск. Один из тех, кто произносит «Витньям».

Вскоре добрались и до нашей девочки:

— Сегодня полиции Бровард-Бич удалось установить личность таинственной женщины, сбитой вчера ночью машиной. Поступил ответ на запрос об отпечатках пальцев, оказавшихся точным совпадением с отпечатками мисс Еванжелины Беллемер, двадцати шести — двадцати семи лет. Последним значившимся в досье адресом был адрес в Джэксонвилле. Не установлено, проживала ли она в этом районе. На ее счету несколько арестов за приставание на улице, проституцию, непристойное поведение, вымогательство и попытку вымогательства. Полиция ведет интенсивные поиски водителя, которого видели в ту ночь за рулем украденного автомобиля, и, согласно хорошо информированным источникам, собирается арестовать его в самое ближайшее время.

Я щелкнул тумблером и вырубил этого типа.

— Ну и чего она там рассказывала, — сказал Мейер, — насчет того, что у нее есть надежная крыша?

— Проверь, и найдешь какие-нибудь подтверждения, но лично я сомневаюсь, что это стоит затраченного времени. Стандартное соглашение, Мейер. Фараоны, стоящие на стреме, должны время от времени приводить нескольких девиц, чтобы скамья подсудимых не пустовала. Девицы в свою очередь признают себя виновными, платят штраф и получают условный срок. Закон остается на высоте, а с точки зрения тех, кто правит порочным бизнесом, девицу, имеющую приводы в полицию, гораздо легче держать на крючке.

— Макги, иногда ты заставляешь меня почувствовать себя наивным.

— Оставайся таким же милым, как это тебе свойственно. Одну партию успеем сыграть?

— Обещаешь не открывать игру этим королевским гамбитом, если тебе достанутся белые? Он меня просто бесит.

Действие происходит на юге Бровард-Бич, вдоль дороги А-10. Старые мотели, ощетинившиеся неоновыми вывесками, пригнувшиеся к освещенным песчаным пляжам, расположенным вдоль всего побережья, перемежаются тут с магазинчиками самообслуживания, коктейль-барами, киосками с соками, пиццериями, магазинами уцененных товаров, ракушечными фабриками, конторами по аренде недвижимости, магазинами инструментов и хозяйственных мелочей, небольшими круглосуточно работающими супермаркетами, кабинетами нетрадиционной медицины и кегельбанами. Дорога вьется дальше в сторону городов-спутников, таких как Силвермур, Квендон-Бич, Фаравей и Калипсо-Бей.

Я оставил свой почтенный «роллс-ройс» в стойле на привязи. У меня не было повода волноваться из-за чего-нибудь подозрительного, такого, например, как голубое свечение старой «Мисс Агнесс», которая в самое темное время суток была спрятана маньяком в мусороуборочную машину. Я ехал на «форде», взятом напрокат для «неподозрительных» случаев, и остановил свой выбор на мотеле под названием «Бимини Плаза». Не знаю, было это в Силвермуре или в Квендон-Бич, а впрочем, какая разница. Просто он выглядел чуть побогаче остальных и в нем, если верить вывеске, было три бассейна, три бара и неповторимая пища. И в нем было нетрудно найти свободный номер — обычная июньская проблема сама собой разрешается к июлю. Я снял лучший номер с двумя лоджиями и видом на море. У меня были две двуспальные кровати, два карниза со шторами, застекленная душевая, огромный унитаз, биде, лед для коктейлей, кондиционер, цветной телевизор с пультом управления и лавандового цвета ковер с ворсом до колен. За девять долларов в сутки.

Повсюду сверкали зеркала. Одно длинное, во всю спальню, по высоте человеческого роста напротив двуспальных кроватей, по одному на дверцах шкафа и по обе стороны двери в ванную. В ванной тоже была зеркальная стена, и еще одна, поменьше, в спальне, в алькове, где стоял туалетный столик.

Видимо, архитектор надеялся, что это привлечет джазистов и бездельников из тех, кто жалуется на доходы баров и, по-видимому страдает нарциссизмом до такой степени, что готов башмаки с себя снять, лишь бы обозревать собственную персону с ног до головы. Слабое место в этой концепции состояло в том, что не все проезжие коммерсанты — красивые люди. И это абсолютно не подходит для семейных номеров, так как к весу стройных куколок, возникавших в воображении тех, кто украшал зеркалами номер, следует прибавить суммарный вес, который пожелали бы сбросить супруги вместе взятые.

Расхаживая взад-вперед по комнате и разбирая привезенные с собой вещи, я постоянно краем глаза замечал свое отражение, которое никак не ожидал увидеть. Кусок коричневого мяса повыше среднего роста, ноги враскоряку и расхлябанная походка — вот критически составленный портрет Макги-сан, наивно полагающего, что все драконы, которых ему придется убивать, окажутся не больше коккер-спаниеля, их зубы и челюсти притупились от поедания храбрых рыцарей, а огненное зловоние выдохлось и выветрилось. В тихой комнате с искусственной прохладой, где зеркала населяли пространство множеством Макги, я старался выхватить из памяти нечто давно забытое и наконец вытащил на свет Божий то, что хотел. Шесть дней и ночей в гостиничном номере Лас-Вегаса с таким же невероятным количеством зеркал, как и тут, я провел вместе с одной эмоционально неустойчивой наследницей, которая совершила страшную ошибку, отказавшись выйти замуж за полицейского из Сиэтла, но при этом наделила его властью поверенного в делах. Полномочия истекали через шесть дней, и он выложил весьма внушительную сумму за то, чтобы ее убили до того, как они истекут. Вначале, когда мы вселились, то буквально не отходили друг от друга, не в силах расстаться ни в постели, ни вне ее. Но зеркала и вынужденное пребывание вместе постепенно развели нас в разные стороны, все дальше и дальше друг от друга. Она считала, что все ее трагические и вовсе не из приятных вспышки раздражения являются признаком душевной глубины и тонкости, которые я просто не в состоянии оценить. Мой юмор висельника оскорблял ее. Ей казалось, что любая шутка, любая попытка коснуться запретной темы, даже в самой обтекаемой форме, — это проявление тривиальности моего мышления.

К концу срока зеркала превратили нас в толпу трагических платоновских одиночек, и множество самодовольно ухмыляющихся Макги пересекались и наслаивались, проходя сквозь отражения друг друга в бесчисленных зеркалах, словно толпа незнакомцев, слоняющихся вокруг остановки в ожидании автобуса. После того как беда, нависшая над ее очаровательной головкой, миновала, она со мной расплатилась, проиллюстрировав, как вынужденная интимная обстановка охлаждает чувства и убивает желание снова в ней оказаться. В аэропорту она пожала мне руку, словно однокласснику, одарив беглым взглядом и рассеянной улыбкой, которой проводила бы знакомого, чьего имени в точности и не помнит.

Я дал высокую оценку дружкам Ванжи и решил не расставаться с почти невесомым стражем. Он легко умещался в боковом кармане брюк и был изготовлен специально по моему заказу одним талантливым кубинцем. Кобура со встроенной пружиной крепится прямо к карману. Сунь руку в карман, нажми вот так — и пистолет аккуратно выскочит в руку. Снаружи его совершенно незаметно, карман не оттопыривается. Во Флориде правила ношения огнестрельного оружия не менее любопытны, чем в любом другом месте. У меня есть акр твердой, как камень, земли в свиноводческом округе на севере Флориды. Налог на него составляет 4 доллара 11 центов в год. Выполняющий обязанности шерифа раз в три года возобновляет мое разрешение на ношение оружия. Во Флориде можно держать оружие в машине, дома или на яхте безо всякого разрешения. В некоторых местах его также разрешается носить повсюду, но только открыто и чтобы его постоянно было видно. А вот чего они не любят — это когда его убирают с глаз долой.

Я никогда не могу носить пистолет, чувствуя его слабую тяжесть на правом бедре и испытывая легкие угрызения совести за это идиотское театральное устройство. Ношение при себе оружия дает мальчишке почувствовать себя впитавшим эрзац мужественности; если парень страдает от несоответствия собственным требованиям, ему приходится поддерживать свое сексуальное Эго куда более специфическим символом мужской доблести. Это не относится к людям, чья работа заключается в том, чтобы убивать других, и использование пистолета для них служит конечным звеном подобного дурацкого процесса. Единственное время, когда следует носить пистолет, — это когда попадаешь в зону, где малая степень утечки информации сочетается с высокой вероятностью совершения ошибки из-за невнимательности.

Я положил снимки Ванжи форматом десять на двенадцать под клетчатую бумагу, устилавшую ящик стола. Маленькие фотографии лежали в бумажнике. У меня был образец ее почерка из расписывания пульки, и я написал поверх карточки с откровенно завлекающей позой, имитируя ее руку: «С любовью от твоей Ванжи».

Зеленые чернила. По-детски косой почерк. Кружок вместо черточки над «й» в слове «твоей».

Пора начинать. Из окна моего номера был виден бассейн во внутреннем дворике гостиницы. Пятеро малышей плескались в огороженном веревкой лягушатнике. До меня долетали сварливые крики одной из красно-коричневых юных мамаш, стоявшей на деревянном настиле, блестя от крема для загара; ее лицо становилось уродливо перекошенным, когда она орала на малышей. Другая молодая мама загорала на одеяльце с абсолютно безразличным выражением лица.

Порой необычные фрагменты реальной жизни причудливо сочетаются в уме. Они образуют коллаж, неизменный на несколько мгновений, и у тебя возникает такое чувство, словно ты стоишь на пороге чего-то гораздо более значительного, чем все остальное. Элементами такой картинки стал и сухой янтарный глаз Ванжи, и вопящие по ходу игры дети, и почти неощутимый вес пистолета, и оттопыренная нижняя губа работника морга, и украшение уже начавшего полнеть тела отдыхающей юной матроны таким крохотным обрывком ткани, что к ее выводку, того и гляди, незаметно прибавится еще одна светлая головенка.

Весьма возможно, что все эти впечатления вторичны.

Та благосклонная леди, что подарила мне очень дорогую трубку, сделала еще один ценный подарок. Когда она стала настаивать на том, чтобы я почитал стихи У.-Х. Одена[8], я сперва решил, что она тронулась. Когда в конце концов мне надоело над ней подсмеиваться, я обнаружил, что это не похоже на то, что я ожидал. И теперь эта составленная из кусочков сцена вызвала из памяти один из его непочтительных отрывков:

Глава 7

Я нашел «Кукольный домик» на набережной в Бровард-Бич. Это был торговый центр, состоявший из множества дорогих магазинов. Я поставил машину и вошел в магазин. Там было тихо и прохладно, пахло тканями и духами. Светильники освещали сверху витрины и манекены. Проходя мимо, я попал в луч «электронного глаза». Тут же звякнул звоночек, и откуда-то сзади появилась темноволосая хорошенькая девушка в свободном платье для беременных.

— Доброе утро, сэр. Чем могу быть полезна?

Ее беглый взгляд уже оценивающе скользил по моей одежде, выбранной с расчетом произвести особое впечатление. Я хотел выглядеть обладателем больших и легких денег, из тех, что прибывают сюда на своем кече[9] или яхте. Корабельные ботинки, штаны цвета хаки, темно-зеленая шелковая рубашка спортивного покроя, тонкий край бледно-желтого шейного платка у самого горла, белый хлопчатобумажный пиджачок с деревянными пуговицами небрежно переброшен через руку. Мне гораздо лучше удаются строители и рыбаки, но со временем пришлось выработать в себе талант, присущий стукачам и актерам, и достаточно убедительно имитировать таких людей. То, что было на мне надето, подразумевало доброжелательный тон, приятные манеры и такой вид, словно я могу купить эту часть города целиком, если несколько надежных людей в кулуарах шепнут, что это выгодно.

Я улыбнулся и, глядя ей прямо в глаза, сказал:

— Мило. Очень мило. «Кукольный домик» полон куколок.

На минуту внимательная вежливость отодвинулась на второй план.

— Я на седьмом месяце, с точки зрения морали это вполне нормально.

— Вы должны работать? Или вы владелица?

— Меня наняли помогать. А владелица — это мисс Гейтс. И мне полезно не бросать работу, благодарю вас. Это уже шестой.

— Что ж, эту маленькую нотку гордости вы честно заслужили. Я-то подумал, что у вас первый ребенок.

— Это тоже очень приятно. Благодаря вам у меня будет прекрасный день. Вы ищете подарок кому-нибудь?

— Нет. Как-то получилось, что передо мной встала довольно странная проблема. Может, я сейчас и транжирю время, но, как правило, я, наоборот, бываю слишком занят.

— Вы не одиноки.

— Я столкнулся с этой проблемой из-за того, что у меня не очень хорошая память на имена. Год назад я останавливался в вашем городе В то время здесь жил один из моих друзей. Сейчас он переехал. Он собрал тогда небольшую компанию, мы пили на яхте, и все это переросло в долгую и шумную вечеринку. И среди этих людей была одна девушка, о которой я подумал, что с удовольствием встречусь с ней как-нибудь снова. Тогда она была не одна. Но… вы же знаете, как это происходит, она нашла возможность дать мне знать, что будет рада, если я позвоню ей в свой следующий приезд. Она дала мне свою фотографию. Я так понимаю, что снимок был сделан для какой-то публикации. Я бросил его в ящик стола у себя на яхте. Сегодня утром у меня полчаса ушло на то, чтобы раскопать его, но вот ее имя никак не могу вспомнить. Я пытался набрести на какой-нибудь ключик и вспомнил, что случайно слышал, как, беседуя с моей подружкой, она назвала свой любимый магазин одежды в Бровард-Бич — «Кукольный домик». Вот я и решил, что воспользуюсь этим крохотным шансом. Может, у вас знают, как ее зовут.

Я вытащил маленький снимок, тот, что с дарственной надписью, протянул ей и медленно проследил, как она подносит его поближе к одному из светильников. Рассмотрела, бросила на меня быстрый взгляд, который мог означать и разочарование, а потом сказала:

— Она не из постоянных посетителей. Но заходит довольно часто. Ею всегда Андра… то есть мисс Гейтс занимается.

— А как мне найти мисс Гейтс?

— Она у себя в кабинете, сэр. Если вы несколько минут подождете, я могу сходить и узнать.

Стало прохладней. Девушка раздвинула и захлопнула двери. Я стоял, глядя на глянцевое стилизованное лицо пластмассового манекена. Он стоял на круглой подставке, поднимавшей его почти до моего роста. Руки пластмассовой девушки были выгнуты так, словно только что кто-то выхватил у нее банджо, но она еще не успела среагировать. На ней была короткая рубашка из грубой синей ткани с огромной латунной молнией от горловины до самой кромки: вверху, у выреза, молния была закреплена маленьким латунным висячим замочком, а внизу к подолу была пришита пружина и на ней аккуратно закреплен ключик от этого замка. Светильник над головой освещал ее прямые, густые, синтетические волосы.

— Солнышко, — сказал я ей, — твое послание дойдет до цели. В один прекрасный день какой-нибудь пластмассовый паренек отстегнет ключик и снимет твои пластиковые оковы.

Я справедливо верил в то, что сильно рискую. Ванжи говорила о своем милом автомобильчике, о квартире. И если у нее уже были приводы в полицию и она играла в тайные и опасные игры, то все это было зарегистрировано на другое имя. Иначе полиция очень быстро раздобыла бы ее местный адрес.

Бесшумно ступая по ковру, появилась маленькая мама и протянула мне снимок вместе с карточкой из плотной бумаги. Еще раньше я слышал стук пишущей машинки. На карточке было напечатано: «Мисс Тами Вестерн, 8000, Кав-Лейн — квартира 7Б, Квендон-Бич».

— Извините, что заставила ждать вас так долго, сэр. Так как мисс Вестерн всегда платит наличными, мисс Гейтс пришлось просмотреть всю картотеку доставки. Это где-то в пяти километрах к югу от города.

— Большое спасибо.

— Мы рады, что могли помочь вам, сэр.

Я двинулся было к дверям, но потом вернулся:

— Это, конечно, не мое дело, но вот я пришел улучшать вам день и вдруг оказался невыгодным клиентом. Может, будет лучше, если я куплю что-нибудь?

— Я буду рада подождать, пока вы выберете, сэр.

— Давайте-давайте, выкладывайте, что у вас на уме и почему этот снимок так вас расстроил?

— Я даже не знаю в точности, кто вы… — Внезапно она умолкла и поджала губы. — Может, вы со мной и дела иметь после этого не захотите, мистер…

— Макги. Трэвис Макги.

— Миссис Вустер. Карина. Вы производите впечатление человека, который всегда сможет выкрутиться, мистер Макги. И если вы в жизни ее не видели, этот снимок — своего рода послание. Но вы провели с ней вечер. Тут больше нечего говорить. Не хочу потерять постоянного покупателя.

— Я просто был околдован «Черным бархатом». С двух часов не переставая. Крепкие напитки с шампанским, один к одному. А они прибыли на борт часам к шести. Если вы никогда не пробовали этот волшебный напиток…

Она засмеялась:

— Конечно пробовала. Все видится в таком милом свете.

— Потому-то ее имя и выпало из моей памяти. Мне кажется, она работает где-то в сфере развлечений. Я имею в виду, судя по снимку.

— Мистер Макги, вы загнали меня в угол. Больше я никаких моральных суждений не выношу. У нее очень милое лицо и хорошая фигура. И мы можем гарантировать вам, что она прекрасно одета. Но сделайте лишь одно — взгляните снова на этот снимок, и давайте просто скажем, что она вовсе не поет, и нигде не танцует, и не играет в театре или мыльной опере. И давайте скажем так, что она раздает немало таких фотографий.

Я снова взглянул на фотографию.

— Мисс Вустер, возможно, вы спасли меня от того, чтобы попасть в очень неприятное положение.

Она понизила голос:

— Если бы был хоть один шанс из ста, что я ошибаюсь, самый маленький шанс, я бы держала рот на замке, поверьте. Но примерно пять месяцев назад она была здесь как-то с одной рыженькой подружкой, и они долго обедали и пили. Подружку звали Ди-Ди или Би-Би, что-то в этом роде. Потом они обе ушли в заднюю комнату для подгонки одежды, и там была еще одна хорошая посетительница, и эта посетительница сказала нечто такое, что задело рыженькую. Я бы сказала, что рыженькая… получила лучшее воспитание, чем мисс Вестерн. Но, желая шокировать ту, другую женщину, эта рыженькая, которая сидела и ждала, пока для мисс Вестерн подгонят костюм по фигуре, вдруг вскочила и… словно цирковой зазывала или что-то в этом роде, стала изображать торговлю с аукциона, поглаживая мисс Вестерн, поворачивая ее и так и этак и… демонстрируя ее прелести… объявляя, сколько стоит то и это… И все это было настолько неприличным, что я в жизни не слышала ничего подобного. Мисс Вестерн просто покатывалась со смеху. А та, другая посетительница выбежала в слезах. И они… они не шутили. Это было так, словно совершенно внезапно они обе вдруг превратились во что-то, чего здесь никогда раньше не видели. И когда они обе уходили, то просто тряслись от хохота. А когда мисс Вестерн пришла сюда в следующий раз, мисс Гейтс попросила, чтобы она никогда больше не приводила свою подругу. Она восприняла это как должное. Вы просто не похожи на человека, который… который хочет разыскать девушку такого сорта, ой, извините, которому нужно разыскать.

— Теперь вы улучшили мой день, но что заставило женщину выбежать в слезах? Нехорошие слова?

— Эта рыжая сделала несколько безобразных сравнений. Андра навестила ту женщину, извинилась перед ней и сказала, что никогда не допустит, чтобы рыженькая переступила порог ее магазина. Но она так больше и не пришла сюда.

— Боюсь, после этого вы — единственный мой друг в этом городе, — сказал я.

Она вздохнула:

— Знаете, это просто стыдно. У меня на примете прекрасная девушка. Но она гостит у сестры в Чикаго. Будь я на вашем месте… то есть я хочу сказать, что если бы я была мужчиной, заехавшим сюда всего на несколько дней… а вы, наверно, принадлежите к чему-нибудь такому, что как-то связано с яхт-клубом. У них есть бассейн, и теннисные корты, и тому подобное, там вас хорошо встретят и можно чудно отдохнуть. Но вот чего бы я не стала делать, так это бродить по Сэнд-Элли. Это такая полоса вдоль всех пляжей. И она из тех, о которых говорят «открыта для широкой публики». Скажем так, что там много разных девушек того же сорта, что и Тами Вестерн, и что там подают довольно странные напитки.

Если ехать на юг прямо, то справа окажутся упорядоченные и неогороженные жилые районы. Тут же паркуются пустые трейлеры, ярко вспыхивая на солнце алюминиевым блеском. Другие трейлеры стояли в тени, выбрав место попросторнее и поближе к воде. Переходящие друг в друга жилые массивы вызывают смутное воспоминание об игре в «монополию». Самые невероятные группы многоквартирных зданий. Странно выстроенные конгломераты бесчисленных квартир.

Я отыскал Кав-Лейн в полутора километрах к югу от «Бимини Плаза», свернув с прямой магистрали между торговым центром и мойкой машин. Через два квартала к западу деловой характер застройки менялся. Дом № 8000 оказался где-то в середине четвертого квартала и выглядел гораздо привлекательнее, чем я предполагал. Зелень в кадках, каждый этаж окантован белой полоской. Десять подъездов по четыре квартиры в каждом — А, Б, В, и Г, но расположены они были словно спицы в колесе, на разных уровнях, так что каждая казалась приятно уединенной и напоминала об отдыхе у моря.

Небольшая табличка советовала обращаться за информацией о сдаче квартир к Ховард Рилти, три квартала на восток. К ней были прибиты крючки, на которых висели серые таблички с белыми буквами: «Квартира сдается».

Ховард Рилти, болезненно худая молодая женщина в очках с очень толстыми линзами, сидела в конторе. На ней была ярко-желтая блузка и ярко-розовые шорты.

— Дом номер восемь тысяч, — сказала она, — не хуже любого другого на побережье. По нему видно, что может сделать действительно умный архитектор. Но до того, как мы потратим свое время, мистер…

— Макги.

— Учтите, что квартиры сдаются не менее чем на три месяца. Сейчас у нас пять свободных, и, можете мне поверить, это весьма необычно. Летняя плата за самую дешевую из них составляет девяносто пять долларов в месяц, за удобства платят отдельно, и в сумме это будет сто тридцать пять долларов со скидкой с первого ноября до первого мая. Вас это все еще интересует?

— Да, вполне.

— Никаких детей и домашних животных. Вас двое?

— Только я.

Она подвела меня к стенду, где было изображено что-то вроде макета Кав-Лейн, размером метр на три, со всеми дорогами, подъездами к зданиям, огороженным палисадниками. Кусочки фанеры были вырезаны по форме десяти подъездов, прибиты к стенду и выкрашены белой краской. С крючков, прикрепленных к каждой из квартир, свешивались ключи. К пяти из сорока были привязаны красные ярлычки.

На низком столике под стендом стоял поэтажный макет одного из подъездов с четырьмя квартирами, мебелью, маленькими человечками, игрушечными собачками и спортивной машинкой в гараже.

— Они немного различаются, — сказала она. — Квартиры спланированы несколько иначе. Но, в общем, они устроены так. В каждом подъезде Г — это однокомнатная с раздвижными кроватями, В — маленькая двухкомнатная, как эта, Б — тоже двухкомнатная, но побольше, А — трехкомнатная квартира. Центральное отопление, духовка, туалет и душ, ковры на стенах, драпировка из стекловолокна, внутренний дворик с дачной мебелью, все полностью обставлено. У нас сейчас есть — минутку, дайте взглянуть — одна А, две Б и две Г. Так что, называя цену для В, я только потеряю время. До первого ноября Г стоят девяносто пять, а Б — сто шестьдесят два пятьдесят. Двести двадцать за весь сезон. Раз вы один, то, как я понимаю, А вас не заинтересует. Плата за два месяца вперед. Прислугу вы нанимаете сами. Но, конечно, мы по мере сил постараемся вам помочь.

— Я бы хотел взглянуть на одну из Б.

— Если… вы сможете снова подойти сюда к четырем часам, до этого времени меня некому заменить…

— Я не собираюсь воровать светильники, столовое серебро или телевизор, — сказал я, вытаскивая бумажник.

— Я понимаю, мистер Макги. Просто это…

Я дал ей пятидесятидолларовую купюру.

— Почему бы вам просто не запереть это помещение на некоторое время, и, если это действительно так хорошо, как вы описали, я потом вернусь и отдам остаток платы за два месяца вперед. Хорошо?

Искаженные толстыми линзами глаза смотрели на меня изучающе. Потом она кивнула и сказала:

— Вот. Возьмите свои деньги. Мне кажется, что квартиры типа Б с нечетными номерами немного лучше, чем с четными. Здесь 2Б и 5Б. Вот ключ от 5Б, мистер Макги.

Она сняла его с крючка и протянула мне.

— Только поскорее возвращайтесь, — улыбнулась она.

Я наклонился над макетом и спросил:

— Там такая же планировка?

— Да, точно такая же.

Я постоял, посмотрел, размышляя, о чем бы еще спросить, и моля судьбу послать мне телефонный звонок. Минуту спустя, когда мне уже совсем было пришлось уйти, судьба сжалилась и послала почтальона.

— Заказное письмо, Битси.

Стоило ей только выйти расписаться, как я вскочил, сорвал с доски ключ от 7Б, повесил на его место 5Б и отправился к двери, сказав ей по пути:

— Благодарю вас. Я вернусь очень быстро.

Я свернул к подъезду. Припарковал машину у ограды напротив 7Б. Я понимал, что малейшие признаки тайного посещения навлекут большую опасность, поэтому спокойно подошел к входной двери, вставил ключ в замок, открыл и, решив, что так будет несколько более естественно, оставил ее полуприкрытой. Судя по жаре в небольшой прихожей, квартира была пуста. Действительно, это было очень приятное жилище. И очень жаркое. Несколько минут спустя у меня уже пот стекал со лба. Потребовалось не больше пяти минут, чтобы убедиться, что из него вынесли все: ни мехов, ни драгоценностей, за исключением поддельных. Несчетное множество белья, красивой одежды и вечерних платьев. Туалетный столик, полочка в ванной и аптечка настолько переполнены, что можно открывать аптеку с отделом косметики. Никаких чемоданов ни на одной из верхних полок в стенном шкафу. Но зато около сорока пар туфель. Ни намека на какие-либо бумаги, пластинки или фотографии. Но зато хорошо продуманное сочетание стереосистемы и целого ящика кассет с музыкой во вкусе Залп. Всюду было чисто и аккуратно, свежее постельное белье, кровать заправлена, новые полотенца на вешалке. Но на деревянных поверхностях уже образовался тонкий налет пыли. Из окна кухни я увидел, что гараж пуст. Особую улику я обнаружил в гостиной, когда наклонил обитый тканью стул и взглянул на него снизу. Обивка и окантовка были сорваны и болтались сбоку, просвечивая каркас, быстро ржавеющий от летней сырости.

Одно из двух: либо Грифф нашел припрятанный ею сверток, либо решил, что в квартире его нет. Или — третий возможный вариант — кто-то заставил ее в точности описать ему место, где она спрятала деньги. Женщина по фамилии Беллемер умерла, и притом весьма тяжело. Другая женщина по имени Тами Вестерн уехала. Машина и вещи исчезли. Когда квартплата будет исчерпана, управляющий упакует остатки вещей и сдаст в магазин, и когда цены на них совпадут с их примерной стоимостью, все будет распродано. Если у девушек кончаются деньги, не возникает никаких проблем. Они просто собирают вещи и уезжают.

Еще несколько минут — и я буду выглядеть так, словно в одежде постоял под душем. Не успел я выйти в прихожую, как дверь распахнулась. Он был широкоплеч. Лет эдак тридцати. В оранжевых плавках размером с ремешок. Ноги — как у футбольного защитника. В темных очках. С полотенцем на шее. Черные вьющиеся волосы на макушке, тяжелый, мощный затылок и полное отсутствие волос на других частях тела, не считая бледной поросли на загорелых икрах. Слишком большой живот, но зато такого густо-коричневого цвета, что вполне позволял сохранять имидж пляжного плейбоя. Челюсть лопатой и странно поджатые узкие губы.

— Что происходит, черт побери?

— Хороший вопрос, дружок. Я и не думал, судя по тому, как они тут ведут дела, что у них хватит ума предложить мне снять квартиру до того, как истекла квартплата предыдущего жильца. Пожалуйста, дай-ка мне выйти из этой душегубки.

Он посторонился, я подергал дверь и убедился, что она заперта.

— Ты накололся со всей этой бодягой по съему квартиры, приятель. Тут одна курочка живет, уехала сейчас на время.

Я, нахмурившись, взглянул на ключ и показал ему.

— Эта девица в конторе дала мне его. Я сперва пытался открыть 5Б она, кажется, его называла. Потом посмотрел на ярлык и пошел сюда.

— Значит, просто ключи перепутала. Я вижу — машина. И дверь открыта. Вдруг тут все обчистили? Здесь такое частенько бывает.

Из-за стены, со стороны внутреннего дворика, раздался сонный девичий голос:

— Ты че, Грифф, с кем-то треплешься? Кто там, детка?

— Да просто парень по ошибке зашел. Они там охренели вконец, сунули ему ключ от квартиры Тами. Я ему сказал, что она всего лишь на время уехала. Мак не показывался еще?

— Не-а, не звонил даже. Ну, так че там?

— Ладно, — сказал я, — спасибо, что все объяснили и разобраться помогли. Слушайте, а вы мне… не подскажете, здесь вообще хорошо жить?

Пожимая плечами, он сотрясал груду мяса.

— Так это же зависит от того, в какие игры играешь. Спокойно, никто не лезет. Никто никого не беспокоит. Дети тут под ногами не путаются. Пляж большой совсем рядом, метров пятьсот отсюда в южном направлении, в общем, даже сейчас тихо. Если ты, парень, один, так это то что надо.

— Работаете где-нибудь здесь, поблизости?

— Ладно, друг, увидимся, — сказал он и потащился к выходу во дворик, откуда раздавался девичий голос.

Вытерев лицо полотенцем, он вышел и захлопнул за собой дверь, даже не обернувшись. Я отправился обратно в контору.

— Ну, правда там очень мило? — сказала Битси.

— Обставлена только обильнее, чем я предполагал, — ответил я, протягивая ей ключ таким образом, чтобы она сразу заметила ярлык.

— Но… Но… Ох, Боже мой, вы, наверно, наткнулись на кого-нибудь? Кто у нас там? — Она пробежала ногтем по картотеке жильцов. — Мисс Вестерн. Но я же вам сказала — 5Б!

— Туда я и отправился. Но ключ не подошел. Тогда я взглянул на ярлык и вижу, что он от 7Б, ну, я и решил, что вы ошиблись, когда говорили, какая квартира сдается. Не волнуйтесь. Ее там не было. Какой-то парень по имени Грифф, он, видимо, в 7В живет, заметил мою машину и открытую дверь, вот и наставил меня на путь истинный.

— Мисс Вестерн частенько уезжает, — сказала она через плечо, направляясь к стенду. Потом сняла ключ с крючка 7Б и воскликнула: — Вот этот я должна была вам дать. Черт! Это, наверно, Фред здесь убирался, задел стенд ручкой щетки или еще чем-нибудь, а потом развесил неправильно. — Она остановилась у стенда, проверяя ярлыки. — По-моему, все остальные в порядке. Хотите теперь 5Б посмотреть?

— Я думаю, что нет. Там такая же планировка, как и у мисс Вестерн?

— Да, только цветовая гамма, естественно, другая.

— А она давно там живет?

— Почти два года.

— Ну, что же, она содержит все в чистоте и аккуратности.

— Вы спрашивали насчет прислуги. Я вижу, у нее приходящая горничная. Мы наводим справки, чтобы знать, кто имеет право заходить в дом. Вас это интересует, мистер Макги?

— Очень. Есть еще одно место, которое я должен осмотреть, просто потому, что пообещал, но мне кажется, я остановлюсь на 5Б.

— Тогда вам лучше поспешить. У нас даже в это время года квартиры долго не пустуют.

— А на сколько времени можно ее оставить за собой, если я не буду забирать свои пятьдесят долларов?

— Давайте посмотрим… раз у нас сегодня вторник, то до субботы, до полудня? Тогда, если вы ее снимете, деньги будут зачтены в квартплату. Вам нужно будет доплатить… еще двести восемьдесят четыре доллара семьдесят пять центов, считая налог, и еще сорок долларов в залог за сантехнику. Мы ставим ее на обслуживание на ваше имя. Но с телефоном будете разбираться сами.

— А вы мне не подскажете, как зовут горничную?

— Разумеется. Я запишу ее имя и адрес на обороте вашей квитанции.

Я завел мотор и включил кондиционеры на полную мощность, так что две воздушные струи ударили в лицо, и, перед тем как уехать, прочел имя горничной. Миссис Корин Волкер, 7930 по Пятидесятой улице, Арлентаун, 881-6810. Потом сунул листок в бумажник, отъехал и из магазинчика на углу попытался набрать ее номер.

— Корин вернется шестичасовым автобусом, она сегодня работает.

Всю вторую половину дня я провел чередуя бары и коктейль-холлы. О том, что они собой представляют, можно было догадаться по названиям на вывесках, но до конца быть уверенным нельзя. Нужно войти. Выпивку можно и не заказывать. По крайней мере в тех, где все ясно с первого взгляда. Достаточно поискать какое-нибудь вымышленное имя в телефонной книге, и можно уходить. Меня совершенно не интересовали простонародные забегаловки с доносящимися от соседей запахами и огромными табличками об отпуске в кредит, добродушным дядькой-буфетчиком и общей беседой, в которой принимают участие все, кто сидит в баре, и, как правило, парой толстых женщин по имени Мирт, Сейд или Пирл, грузно опирающихся на край табурета, потягивающих свое сцеженное пиво и трясущихся от хохота.

К половине шестого я нашел четыре вполне подходящих. Они все были примерно в трех километрах от Кав-Лейн: «В пять часов у Лолли», «У камелька», «Добавка» и «У Раймона».

У них было нечто общее. Мягкий полумрак, чистые бокалы, завернутые в салфетку бутылки, форменные куртки барменов, ковры, отсутствие телевизора, интимные и темные уголочки, запах выгодной и профессиональной работы. И была в них еще одна черта, которую я искал. То, что чувствуешь затылком. Ощущение принадлежности к какой-то высшей категории. Я выпил во всех четырех. «Плимутский джин» со льдом. В «Лолли» и «У камелька» порции были поменьше, а цены — повыше. В «Раймоне» немного лучше. В «Добавке» джин стоил всего доллар. И наливали его от души в небольшой бокал без ножки, с толстым дном, причем, по моим оценкам, не менее семидесяти граммов. Поданный в коричневой мисочке сыр был острым и вкусным. В уголках, склонившись друг к другу, сидели парочки, которых обслуживали официантки в облегающих белых платьях и белых босоножках на высоких каблуках. Стройная девушка с темным загаром и белыми как снег кудряшками, в вечернем платье, где лишь два слоя тонкой сеточки прикрывали грудь, такую же коричневую, как и руки, тыкала пальчиками в маленькое позолоченное пианино, приподнятое на помост под розовым пятном света позади бара, шевеля губами в такт музыке. Двое румяных мужчин в строгих, делового покроя костюмах оживленно спорили о поставках продуктов какой-то шведской корпорации. У ближайшего ко мне бармена была мордашка молодого и хорошо откормленного хорька. Я оставил ему лишний доллар за один-единственный бокал, чтобы мой образ надолго запечатлелся в его памяти. Это был бар при хорошем мотеле. Я прошел туда и, как бы между делом, поболтал с регистратором, выглядевшим достаточно солидно.

Когда я подвел к своему главному вопросу, то уже знал, что в ведении управляющего находятся столовая и подача напитков в номера, но «Добавка» работала по концессии.

Подозрение усиливалось. В «Добавке» должны были заниматься побочной деятельностью. Случайный посетитель получает приличную выпивку и хорошее обслуживание в элегантном окружении. Главное — лишь покрыть издержки. Основная прибыль будет поступать из другого источника, от богатых и опрометчивых. Надо только присмотреться к ним, отобрать подходящих, нащупать уязвимую точку и осторожно подвести к нужной оббирающей их на заднем плане машине. Шлюхи или мальчики, кости или карты, все как и везде. Основное действие совершалось в других местах, в других залах. Подобные трюки встречаются где угодно, от Лас-Вегаса до Чикаго, от Макао до Монтевидео, только еще более гладко, чем в других местах. Электронные технологии весьма повышают эффективность.

Мне захотелось выяснить, не поможет ли Корин Волкер хотя бы частично заполнить пробелы.

Глава 8

Ардентаун находился в темном пригороде Бровард-Бич, к западу от города. По мере приближения к нужному мне кварталу Пятидесятая улица несколько улучшилась. Маленькие деревянные коттеджики, сдающиеся тут внаем, были выкрашены не так давно, изгороди починены, а во дворах не валялись запчасти старых автомобилей.

Я затормозил у ее дома в последних лучах заката, не обращая внимания на множество глаз, провожавших меня вдоль всего квартала. Выйдя из машины, я остановился перед белой калиткой, понимая уже, что нет никакой необходимости открывать ее и идти к крыльцу. Грузная женщина с черной-черной кожей в платье из набивного ситца выплыла на крыльцо и спросила:

— Вы что, опять насчет телефона?

— Мне бы хотелось побеседовать с Корин.

— Да, она здесь живет. Моя средняя дочь. А по какому поводу?

— Хочу ей работу предложить, там, на побережье.

— Тогда конечно, — сказала толстушка. — Она только что вернулась. Переодевается.

Я вернулся к машине и сел за руль, потом протянул руку и открыл дверь со стороны пассажира. Вскоре я заметил женщину, спускающуюся с крыльца и недоуменно покачивающую головой.

Корин оказалась стройной молодой женщиной с очень длинными ногами и тонкой талией. Она была светлее, чем ее мать, цвет ее кожи напоминал старую монету. У нее было дерзкое негритянское лицо, широкие ноздри, большие губы. Красивые, широко посаженные миндалевидные глаза. Острая грудь выпирала под вязаной кофточкой.

— Спршвали об мне, мистер?

— Я звонил вам днем, но мне кто-то ответил, что вы будете дома около шести.

— Хтите нанять прслугу на побрежье? — Она наклонилась и смотрела на меня подозрительно.

— Может быть, вы сядете в машину и мы немного поговорим, миссис Волкер?

— Нет нужды, сэр. Я не иметь дней свободных совсем совершенно. Может, я смогу найти кого-то вам, скажите пзвонить вам куда.

Я вытащил ключи зажигания, бросил их на сиденье, поближе к ней, и сказал:

— Миссис Волкер, вы можете взять ключи от машины и оставить дверь открытой.

— Хотите нет работы никакой прислуги?

— Нет.

— А что хотеть вы тогда?

У меня в кармане рубашки лежала свернутая пятидесятидолларовая купюра, я ее вытащил, распрямил и засунул одним уголком под ключи. Она отскочила в сторону, и вдруг я понял, что она обходит машину сзади, чтобы взглянуть на номер.

Потом вернулась и посмотрела на меня:

— А че вы кпить хотите?

— Один разговор.

— Вы птаетесь подставить меня как-нибудь, вам кто-то неправильно сказать. Перепутать с кем-то меня. С белыми людьми никогда замешана не бла, с законом непрятностей не быть. Я тяжело работающая женщина — вдова, два мальчика в доме там, лучше вам своей дорогой отсюда ходить.

Я вытащил фотографию Ванжи и поднес поближе, чтобы она могла ее разглядеть.

— Так это мисс Вестерн. Я работаю у она долгая время, на Кав-Лейн.

— Вы работали у нее. Она мертва.

Впервые она взглянула мне прямо в лицо, поджала губы, и я заметил, что в ее глазах блеснул острый ум.

— Просто так на негритянских женщин больших денег не выбрасывать, можт, помеченные они, а вы приехать обратно найти, в город меня отвезти, гврите, украдены они, за решетку, кто вы думать сделать это.

— Нет, я не законник. Я просто хотел узнать, что тебе известно про Тами Вестерн. Это может мне помочь поймать на крючок тех, кто ее убил. Я хочу узнать побольше о ее привычках. И чем дольше мы будем говорить, тем больше ваши соседи заинтересуются тем, что здесь происходит.

— Друг большой мисс Вестерн, можт быть? — На лице была написана вежливость, взгляд ничего не выражал.

— Она была дешевой, неряшливой и жадной сучкой. Где мы можем побеседовать?

— А вы откуда, мистер?

— Из Лодердейла.

— Там, может быть, вдруг вы знать такой Сэм Дикки.

— Я работал с ним как-то раз. Один общий друг в беду попал.

— Случись, может, знать он ваше имя?

— Трэвис Макги.

— Пожалуйста, подождите время, мистер.

Я ждал минут десять. Несколько ребятишек выбежали посмотреть и пристроились наблюдать с безопасного расстояния.

Она вернулась и, как и раньше, наклонилась к двери. Улыбка ее показалась мне усталой и вымученной.

— Просто чтобы убедиться, мистер Макги, я попросила мистера Сэма вас описать. Он это сделал весьма подробно. Все сходится. И он сказал, что я могу вам доверять на все сто, а Сэм не так уж и часто говорит это про ваших. То, что вы с ним знакомы, сберегло вам немало времени. Я надеюсь, вы понимаете, что обычная маскировка… просто необходима. Если можете, возвращайтесь сюда в девять вечера. Я думаю, так будет лучше всего. Через четыре квартала отсюда увидите светофор. Там на углу аптека. Остановитесь у аптеки и помигайте фарами.

В пять минут десятого я туда приехал. Она быстро открыла дверцу машины и села.

— Просто вокруг поездим?

— Нет. Поезжайте прямо, а потом я скажу, где свернуть. Это место, где мы сможем поговорить.

Узкий проезд вел на задний двор, окруженный высокой изгородью гниющих стволов. Небольшое застекленное крылечко, удобно обставленное, свет включен. Я прошел туда следом за ней. Она успела переодеться в темно-зеленый сарафан и белую блузку с длинными рукавами и бантом.

Когда я прошел за ней на веранду и мы сели в удобные кресла по обе стороны от журнального столика, она сказала:

— Здесь живут мои друзья. — Вытащила из сумочки сигарету и закурила. — Я понимаю, высокая степень конспирации. Но мы тут привыкли к этому, мистер Макги. Мистер Сэм сказал, что я могу вам доверять. Дело в том, что я один из региональных директоров КОРРа[10]. Окончила Мичиганский университет. До замужества работала учительницей в школе. Муж умер от рака два года назад, и я вернулась сюда. Работа горничной предоставляет большую свободу действий, и вероятность оказаться под постоянным наблюдением меньше. В отношении расового вопроса я воинствующий оптимист. Я верю, что люди доброй воли, принадлежащие к обеим расам, добьются своего. Так что теперь вы можете перестать волноваться насчет меня и того небольшого спектакля. Спрашивайте, что вас интересует. Вы мне показали… очень аккуратно сделанную фотографию Тами Вестерн. Не уезжай она так часто, я бы ее давно из своего списка вычеркнула. Эта женщина могла за двадцать минут всю квартиру превратить в бедлам. Все, что я могу о ней сказать, — это то, что у нее всего было слишком много. Лишние деньги, одежда, которая ей надоела, подарки от мужчин, которые она не знала, куда девать. Но почему-то временами у меня от нее… мурашки по телу шли. Всякий раз, когда мы оставались наедине и я занималась работой по дому, а она не спала, не красилась и не принимала очередной получасовой душ, она вечно пыталась убедить меня, насколько бы мне лучше жилось, согласись я продаваться белым мужчинам. Говорила, что во всем мне поможет и с нужными людьми познакомит, и три-четыре сотни чистыми я безо всяких хлопот в неделю зашибать буду. Мне ничего не оставалось, как повторять ей, что никакая богобоязненная баптистка не может на такое пойти, не отправившись непременно в ад. Я действительно была потрясена, когда вы мне сказали, что она умерла.

— Убита. Вы долго у нее работали?

— Мне кажется… месяцев пятнадцать. Да, так.

— И как часто она уезжала?

— Круизы. Корабельные круизы по Карибскому морю. Обычно от пяти до пятнадцати дней. Она мне сообщала, когда уедет и когда вернется. Она отплывала из Порт-Эверглейдз. И обычно привозила мне какой-нибудь небольшой подарочек. Эти корабли, вы же знаете, и летом и зимой — круглый год ходят. Пока я у нее работала, она раз двенадцать уезжала.

— И был какой-нибудь обычный распорядок?

— В своем роде да. Когда она возвращалась, то сидела дома, никуда не выходила. Спала до полудня, ставила эту музыку, телевизор смотрела и делала свои упражнения. Надо сказать, мистер Макги, что эта женщина всегда следила за своей фигурой, чтобы все хорошо сидело. Уляжется на пол, зацепится ногами за край кушетки, пальцы за затылком сцепит и начинает садиться и ложиться, раз пятнадцать и как можно медленнее. Время от времени примеряла все, что у нее было, и оставляла раскиданные вещи после себя, чтобы я снова все повесила в шкаф. И еще у нее две подруги были. Временами, когда она дома сидела, ни одна не зайдет. В другое раз то одна, то другая, а несколько раз и вместе приходили. Баловались с волосами, причесывали друг друга по-разному. Или в карты играть усаживались. Такого языка нигде не услышишь.

— А вы знаете имена подруг?

— Одну из них звали Ди-Ди. Маленькая, рыженькая, чуть тяжеловата. Так, дайте подумать. Они иногда, смеха ради, ее полным именем величали, чтобы позлить, это было… Делила Дельберта Бантри. Но обычно Ди-Ди звали Ди-Ди-Би. Она, похоже, была более образованной, чем две другие, но выражалась хуже всех. Она примерно того же возраста, что и мисс Вестерн, где-то двадцать шесть — двадцать восемь, мне так кажется. Третья девушка была помоложе, лет двадцати с небольшим, и очень худенькая. Натуральная блондинка с хорошими, густыми волосами, совсем бледного оттенка, и она обычно так причесывалась, что личико словно выглядывало из этой копны, хорошенькое такое личико, черты остренькие, брови и ресницы черные. Не от природы, просто для большего контраста. Полного имени не знаю. Они ее называли Дел.

— А какая машина была у Тами Вестерн?

— Красный «мустанг» с белой крышей.

— И долго она сидела дома после очередного круиза?

— Неделю или около того, дней десять. Потом начинала выходить, накупала кучу всяких вещей. В такие дни вечером она обычно уезжала. А потом вообще домой не возвращалась по три-четыре дня в неделю. Когда она бывала дома и я тоже, ей иногда звонили, и она, валяясь на кровати, ворковала с любовником по телефону, но стоило мне пройти мимо, подмигивала и рожицы корчила. Однажды она прямо-таки рыдала в трубку, умоляла кого-то, но это ничего не значило. Те же подмигивания и гримаски. Потом, через некоторое время, она собирала вещи и уезжала в очередной круиз.

— А мужчины в квартиру заходили?

— Нет. У нее был свой пунктик. Она говорила, что это ее жилище, и за его границами можно выходить за все границы вообще.

— Человек из квартиры 7С знал ее. Грифф.

— Да, знаю. Большой такой, со злобным взглядом. Не знаю даже, какие у них отношения между собой были. Он звонил иногда, и она на некоторое время уходила в соседнюю квартиру.

— А каковы ваши догадки об этих отношениях?

Она нахмурилась и прижала длинный и тонкий палец к уголочку рта. Когда Корин выходила из своей роли горничной, в ней появлялась слегка натянутая элегантность образованной негритянки, непрерывно предлагающей вам принять ее такой, как она есть, или, в противном случае, она будет бороться с предубеждением, которое вам внушает. Я даже не могу осуждать их за полное отсутствие чувства юмора. Они мертвым грузом тащат на себе лишения своего народа и, хотя признают умом, что примитивный менталитет является результатом окружения, держат в резерве некоторый запас эстетики, чтобы требовать расового равенства. Они говорят «Сегодня», зная, что лишь пятнадцать процентов всей негритянской Америки может с достаточной ответственностью отнестись к реалиям «Сегодня» и справиться с ними. На расистском Юге, наверно, процентов семьдесят белых высказывают желание принять определенные обязательства «Сегодня» по отношению к неграм. Но они не знают, куда направить свою энергию, кроме как на притеснение большинства черных американцев, что приводит к крови, позору и конфликтам.

Я надеялся, что эта милая киска с лицом цвета старой монеты не станет слишком часто совать головку под полицейские дубинки и что ее не будут слишком часто вызывать для допроса. И если, по словам одного из их умнейших адвокатов, Сэма Дикки, она доверилась белому человеку, проявив тем самым слабость, рано или поздно гарантирована ответная бомбардировка.

Моя расовая нетерпимость весьма своеобразна. Если бы существовали зеленые или ярко-синие люди, я бы просто постоянно и примитивно забывал о разнице между нами на том уровне наблюдательного животного, что достался нам в наследство от пещерного человека. Но я бы особенно любил тех, кто избегал нерях, дураков и зануд так же старательно, как я сам избегаю белых нерях, дураков и зануд.

— Из того, что я слышала, — сказала она, — я могла догадаться, что эти трое цепляли мужчин на удочку и брали их с собой в круиз. Они были шлюхами, старавшимися по мере возможности придать своему занятию пристойный вид, чтобы не выглядеть обычными проститутками, и стригли мужчин как овечек. Так что им, видимо, нужна была какая-нибудь защита, чьи-нибудь мускулы на случай, если клиент поведет себя не должным образом. Я думаю, с этим Гриффом у них примерно такие отношения и были, причем он их держал в страхе. Возможно, на первых порах, он даже помогал им каким-нибудь образом в поисках клиента.

— А в беседах никогда не всплывали еще какие-нибудь мужские имена?

— Эти двое поддразнивали ее каким-то мужчиной. По имени Терри. Они довольно грубо шутили по этому поводу, и она страшно злилась. — Она покачала головой. — А больше я никаких имен не помню.

— Откуда вы знаете, что у нее было много наличных денег?

— Она всегда и за все платила наличными, даже за квартиру. Но это все, что мне известно. Ой, погодите. Как-то раз, довольно давно, я закончила уборку, и пришло время заплатить мне двенадцать долларов. У нее было совсем немного денег в сумочке, и она велела мне подождать. Ушла с сумочкой на кухню и дверь за собой закрыла. Потом вышла и отдала десятидолларовую банкноту. Я не думаю, чтобы у нее были хоть какие-нибудь сомнения насчет моей честности, во всяком случае после того, как я взяла ее хорошенькую плиссированную блузочку к себе домой, чтобы постирать и погладить. Она была итальянская, ручной работы, купленная в Нассау. Только я ее намочила, смотрю — в кармашке что-то темное, и это оказались четыре стодолларовые банкноты, сложенные в три раза и скрепленные бумажной ленточкой. Я деньги высушила и отдала ей в следующий свой приход, и она сказала, что ничего смешнее в жизни не видывала. Я ей ответила, что мы, добрые баптистки, в жизни чужого не возьмем, но она меня заставила двадцать долларов взять за то, что я все вернула.

— А на этот раз она сказала вам, что уезжает?

— Нет. Я должна была зайти в понедельник и, отпирая замок, думала, что застану ее еще в постели. Но она собрала вещи и уехала. Я огляделась и поняла, что она взяла все свои лучшие вещи и все чемоданы — значит, это надолго. А уж какой там был беспорядок, можете мне поверить, вещи повсюду разбросаны, пустые стаканы, все ящики выдвинуты. Все выглядело так, словно ей пришлось уехать внезапно. Так что я все прибрала, натянула свежее постельное белье и решила, что она сама со мной свяжется, когда вернется.

— Только один момент, миссис Волкер. Вы не знаете, куда она обычно отправлялась, когда уезжала по вечерам?

— Я бы сказала, в приличные места на набережной. Судя по спичкам из баров, до того как она курить бросила. «У камелька», «У Раймона», «Добавка». В такого рода места. И когда другие женщины приходили, они иногда подобные бары обсуждали, кого там встретили, ну, и тому подобное.

— Я просто не могу найти слов, чтобы выразить вам свою признательность.

— Я бы хотела спросить, что с ней случилось, но у меня такое чувство, будто вы не очень хотите отвечать.

— Давайте договоримся так. Когда с этим будет покончено, в один прекрасный день я разыщу вас и расскажу, как и почему это случилось, потому что тогда эти сведения уже не будут для вас представлять никакой опасности.

Она кивнула.

— И мы с вами ни о чем не беседовали.

— Правильно.

Мы вышли к машине. Она остановилась и сказала:

— Отсюда я до дома пешком дойду, мистер Макги.

— Корин, мне никакого труда не составит вас подвезти. Здесь темновато, фонарей почти нет.

Она повернулась, и свет с веранды упал на ее лицо. Внезапно она печально усмехнулась, и в глазах ее блеснул огонек.

Корин сделала большой шаг назад, и после неуловимого движения ее правой руки я увидел десятисантиметровое лезвие. Было видно, что она держит его со знанием дела, рука сверху, рукоятка упирается в ладонь, большой палец поверх сдвинутых остальных.

— Не тронь меня, ублюдок, не смей приставать к девушке. Прочь с моей дороги!

— Я просто потрясен.

Она выпрямилась, вздохнула, убрала лезвие и бросила его в карман сарафана. Посмотрела на звезды без какого-либо особого выражения на лице.

— Нам, горничным, приходится держать ухо востро. Это не гетто, и здесь совсем другие законы, чем снаружи. Мы веселые, улыбающиеся чернокожие с потрясающим врожденным чувством ритма. Нас ударишь, да с ног не собьешь. Мы всегда будем милыми и лихими, разве что только коммунисты нас баламутить примутся. — Она посмотрела на меня, и во взгляде была горечь. — В этом штате, друг мой, негр, обвиняемый в убийстве негра, получает в среднем три года тюрьмы. А негра, изнасиловавшего негритянку, и судить-то, как правило, не будут, если только девочка не моложе двенадцати лет. Санта-Клаус и Христос белые, мистер Макги, а у кукол для маленьких девочек и солдатиков для маленьких мальчиков белые лица. Моим парнишкам два с половиной и четыре года. Что я с их жизнью сотворю, если позволю им тут вырасти? Нам нужно выбраться отсюда. В конце концов, это просто. Мы хотим туда, где есть законы, где преуспеваешь или терпишь неудачу лишь в зависимости от своих чисто человеческих качеств. Разве это так уж много? Я не хочу иметь белых друзей. Не хочу общаться. Знаете, какими мне кажутся белые? Как вам альбиносы. Я надеюсь, что никогда не окажусь в постели с белым мужчиной. Я не хочу интегрироваться. Я не желаю чувствовать себя интегрированной. Мы хотим лишь получить свою квоту в системе управления этой цивилизации, мистер Макги, и когда мы ее получим, то за преступление будет полагаться одно и то же наказание, будь его жертва белой или черной, и муниципальные услуги будут одинаковыми, в зависимости от района, а не цвета кожи. И хороший человек будет считаться достоянием человеческой расы. Извините, конец лекции. Горничная выговорилась.

— Когда я встречусь с Сэмом, то скажу, что эта его Корин Волкер — блеск, а не девушка. И еще раз большое спасибо.

Развернувшись и выехав из тупика, я увидел ее впереди, идущую по темной улице. Вернее, даже не ее, а взмахи рук в длинных рукавах белой блузки под темным сарафаном.

Глава 9

Как-то раз один очень способный в прежние времена рулевой очень заботливо обучил меня прекрасному искусству притворяться, что ты очень сильно надрался.

В полночь, переодевшись в костюм «должностного лица на отдыхе», я вновь появился, уже набравшимся до чертиков, в баре «Добавка». Я шел, контролируя каждое свое движение, словно человек, идущий по тридцатисантиметровой досточке на уровне сорокового этажа через Парк-авеню. Я усаживался на табурет у стойки, как в замедленном кино. Уставившись тут же на горлышки бутылок, я краем глаза заметил довольного хорька, приближающегося, чтобы протереть идеально чистую поверхность стойки.

— Добрый вечер, сэр, — сказал он, слегка выделив это слово, отдавая дань уважения полученному раньше доллару. — «Плимут» со льдом?

Я перевел на него взгляд, медленно, безо всякой спешки, сфокусировав его метра на три в стороне, а уж потом на нем самом. Я говорил медленно, разделяя слова паузами, чтобы они звучали правильно:

— Я уже заходил сюда раньше. У вас очень хорошая память, молодой человек. «Плимут» — это замечательно. Действительно замечательно. Да. Большое вам спасибо. У вас тут замечательное местечко.

— Благодарю вас, сэр.

Поставив передо мной бокал, он остался стоять рядом. Я смотрел прямо перед собой, пока он не повернулся, чтобы уйти, а потом сказал:

— Завтра, и завтра, и завтра.

— Сэр?

— Как вас зовут, мой дорогой друг?

— Альберт, сэр.

— Завтра, и завтра, и завтра. Слова одного поэта, Альберт. Я много денег в этом месяце сделал. Просто неприлично много.

— Поздравляю, сэр.

— Спасибо, Альберт. Ты меня понимаешь. Это было редкое везение. Мои адвокаты сделали так, что я почти не платил налоги, почти всю сумму себе оставил. Мои партнеры трясутся от зависти. Моя женушка снова начнет мне улыбаться, завтра, и завтра, и завтра, Альберт. И я должен молиться, чтобы в одно из этих завтра сорвать еще одну сливу с дерева жизни. Но имеет ли это значение? В чем скрытый смысл?

— Ну, деньги — это деньги. Я хочу сказать, что счастья не купишь, сэр, но уж несчастным наверняка не будешь.

— Несчастным. Я знал, что ты меня поймешь. И скучающим, Альберт. Все дни стали похожими друг на друга. — Я повернулся на табурете и посмотрел на помост. Пианистка с коричневой грудью сменилась на другую, в голубом платье с треугольным вырезом до пупка и, видимо, с каким-то внутренним приспособлением, чтобы удерживать его точно на сосках. Когда развернулся обратно, слегка качнулся, на минуту прикрыл глаза, потом поднял бокал и взглянул на салфетку.

— Да. Конечно. «Добавка». Альберт, я сегодня вечером во многих местах побывал. Я говорил со столькими, столькими людьми. Меня мало кто понимает. Они не могут понять, в чем величайшая трагедия нашего времени. Кто-то мне предложил сюда вернуться. Уж не помню кто. Может, меня и накололи. Я помню такое грубое чувство. Вечер становится грустным. Вот что с вечерами происходит. Они все грустные, сливаются в один и теряют какое-либо значение. Завтра, и завтра, и завтра. Альберт, я знаю, ты меня понимаешь. Ты мне это доказал. Но терпим ли ты к чужим ошибкам?

— Я так понимаю, что всякий может ошибаться, сэр. Верно ведь?

— А ты еще и философ. Моя ошибка — тактическая, Альберт. Большой такой парень, не помню, в каком месте, предположил… сейчас слово подберу, Альберт, — предположил, что здесь я найду ушко, маленькое кошачье ушко, которому смогу поведать свой сказ о печали и жажде радости. Мужчина — одинокий зверь, Альберт. И любое место — место одиночества. Если я попросил об услуге, которую в вашем заведении не хотят, не могут, не должны оказывать, я прошу извинить за то, что тебя побеспокоил. Я прошу прощения, прошу покорно, мой милый друг.

Он принялся натирать до блеска и без того блестящий бокал.

— Ну, сэр, я вам так скажу. Лучшего заведения вы на всем побережье не сыщете. Теперь предположим, что сюда придет какая-нибудь девушка. Только поймите, не авантюристка какая. Я хочу сказать, первоклассная девушка, и она места себе не находит. Что-то произошло у нее, с парнем поссорилась, и ей больно немного. Вы меня понимаете? Значит, она у меня в баре, и перебрала немного, и, может, рассуждает не очень хорошо, и какой-нибудь подонок начинает к ней приставать. Что я делаю? Когда я говорю «подонок», я имею в виду, что, может, у него и костюм за двести долларов, и бумажник трещит, но для меня он все равно подонок. Так что я делаю? Я помогу ей отцепиться от этого подонка и, если удастся, прослежу, чтобы она познакомилась с кем-нибудь из тех, по ком сразу видно, что он настоящий джентльмен, вроде вас, сэр. И так все довольны. Никто ни о чем не жалеет. Всякий раз, когда помогаешь двум милым людям найти друг друга, чувствуешь себя прекрасно.

— Альберт, ты продолжаешь меня удивлять.

— Еще подлить, сэр?

— Отличная мысль. Но давай снова вернемся к теме, ведь это значит, что в нужный момент я должен быть под рукой. То есть наша беседа носит сугубо теоретический характер.

— С одной стороны — да, сэр, но с другой стороны — нет. Это просто великолепное совпадение, что вы снова пришли сюда сегодня вечером, и мы завели эту беседу. Сама судьба, или что-то в этом роде. Здесь есть одна девушка, она официанткой работает. Она действительно чудесная девочка. Просто чудесная. И ее беда в том, что…

Я поднял ладонь, сделав ему знак остановиться. Закрыл глаза, слегка нагнулся, схватился за перила стойки.

— Все в порядке, сэр?

— Я бы не хотел отвергать твое предложение, дорогой друг. Мне только нужно было вспомнить имена, которые этот верзила упомянул. Они, несомненно, большие его друзья и, если я верно понял, хорошо здесь известны. Какая-то мисс Тами Вестерн, какая-то мисс Бантри или какая-то мисс… э, имя выпало. Дел какая-то там. Стройная.

Альберт нырнул обратно в свою хорьковую норку и плотно закрыл дверки. Ему требовалось время, чтобы проанализировать ситуацию, поэтому он извинился, спустился вниз и обслужил нескольких посетителей, сидевших за его столиками.

Вернувшись, он сказал:

— Ни одна из этих дам сегодня не приходила. — В его голосе зазвучало окончательное решение.

— Альберт, мы, похоже, утратили связь. Я что-то сделал не так?

— Не так? Не так? Один посетитель спрашивает про другого, здесь ли он, а я отвечаю, здесь или нет. Хорошо?

Моя рука легла на стойку ладонью вниз. Я отодвинул слегка большой палец со сложенной двадцатки, чтобы он разглядел достоинство купюры.

— Такой добрый, ловкий и понимающий толк малый, как ты, Альберт, должен знать, как с ними связаться.

Он странно замешкался, а потом двадцатка мгновенно исчезла, только что дымок не пошел. Он бросил осторожный взгляд на бар, потом наклонился ко мне. Внезапно он заговорил совершенно по-другому:

— Дружище, может, вам и не понравится то, что вы сейчас купили за двадцать долларов. Но это стоит тех денег, что вы заплатили. Вы купили совет. Я не знаю, пришли ли вы сюда разнюхивать или кто-то вас наколол смеха ради. Но это дела не меняет. Ни этот кабачок не хочет, чтобы в игру лезли, ни эти женщины, Вестерн, Бантри и Битни. Все, что я об этом деле знаю, — это то, что вам там места нет. Я оказываю вам большую услугу. Забудьте об этом. Я за полсуммы обеспечу вам хорошую, чистенькую и трудолюбивую девочку. Если вы хотите получить что-то такое, что долго не сотрется в памяти, то за две такие бумажки получите пианистку, если, взглянув на вас, она согласится, а скорее всего, именно это она и сделает, потому что еще не занята. Она просто не берет старых и толстых, что-то у нее есть насчет этого. Или за ту же сумму девочку на всю ночь. Но вы сюда приходите, называете мне эти имена. У меня прямо все внутри опустилось. Вы следите за тем, что я говорю?

— Завтра, и завтра, и завтра.

— О, Боже ты мой!

— Говоря по-вашему, милый мальчик, тот мой знакомый меня просто поимел?

— Он вас под колеса послал.

— А этот качок, которого вы упомянули, он что, так опасен?

— Лучше поверьте мне на слово. Эти женщины могут сыграть очень даже неплохо, но если кто-то их намеков не понимает, то получает гораздо более доходчивый намек, такой ощутимый, как, например, бампером по коленной чашечке.

— Но вот стиля нет, милый мальчик. Вонючки, одно слово.

Он печально покачал головой:

— Вы не хотите мне верить, сэр. Это не игрушки. Помяните мое слово. Я никому не рассказываю того, о чем вы попросили. Я вам оказываю большую услугу.

Я изобразил дрожь и внезапно возникшие трудности в том, чтобы сфокусировать свой взгляд на Альберте. Потом положил на стойку пять долларов.

— Знаешь, дружок, я понял, что мне просто необходима пустая постель, безо всяких в нее вторжений. Я это увидел в джине. Джин со льдом. Я думаю, мы сможем продолжить наше обсуждение этих вопросов, когда у меня будет чуть меньше рябить в глазах.

Альберт усмехнулся, втягивая слюни, и сказал:

— Завтра, и завтра, и завтра, сэр?

— Точно. Мы оба обрели верного друга, а значит, этот вечер не пропал впустую. — И я пошел по своей тридцатисантиметровой дощечке к выходу.

Меня удивило, что явно набравшийся до чертиков и размякший человек не стал для них лакомым кусочком. Возможно, они просто не могли откусить так много за один присест. Если они еще не заменили Ванжи — Тами, две остальные в данный момент могли быть попросту заняты. Могли обе уехать в круиз. Могли залечь поглубже на дно, чтобы предыдущие неприятности не накалили обстановку и не привлекли к ним нежелательного внимания. Или они могли прикармливать новых голубков, и это означает, что казнь Тами не заставила их группу принять решение о сворачивании операции. По крайней мере до тех пор, пока они не убедятся, что она не оставила им никаких неприятностей в качестве посмертных подарочков.

Некто Мак вел машину, остановившуюся на мосту прямо над рыбным омутом. Некто Терри сбросил ее вниз. И ее новое появление, когда бармен, или буфетчик, о котором она говорила, очевидно, обманул ее доверие, должно было стать для этих ребят настоящим шоком. Я понимал, что нет ни малейшей логики в моей абсолютной уверенности в том, что Ванжи не выдала им меня как своего спасителя, как бы они ее ни пытали. Должно быть, наплела им какую-нибудь правдоподобную историю о своем спасении. Какой-то рыбак под мостом. А ее возвращение за деньгами должно было послужить доказательством, что она не выдала всю шайку. Удалось ли им сломать ее настолько, чтобы она назвала им место, где спрятала деньги? Я понял, почему так сильно сомневаюсь в этом. В своем полете с моста, зная, что это конец, она смогла подавить инстинктивный вопль, чтобы устроить Терри сладкую жизнь. Полагая, что вторая попытка наверняка окончится для нее летально и она уже ничего не купит на те деньги, что когда-то припрятала, Ванжи отправилась за ними.

Мои размышления насчет следующего шага носили двоякий характер. Возможность разыскать друга-буфетчика представлялась мне маловероятной. Вполне зрелый верзила Грифф с лопатообразной челюстью будет страшно раздражен, еще раз на меня наткнувшись. Но меня страшно заинтриговали те пять минут, что Ванжи провела на кухне. Это была маленькая кухонька, и не потребуется много времени на то, чтобы выяснить, там ли еще деньги или старательные поиски Гриффа завершились успехом.

Проникнуть в 7Б во второй раз будет значительно труднее, но я мог быть уверен в одном. Что имею дело отнюдь не с ранними пташками. Из гостиной во внутренний дворик вели выдвижные стеклянные двери на алюминиевых полозьях. Они просто созданы для того, чтобы открывать их железным ободом.

Было пять минут третьего. Я снял трубку и попросил разбудить меня без пятнадцати пять.

На этот раз я прикрыл наружную дверь. Задвижка на стеклянных дверях открывалась медленнее некуда, потом слабо звякнула, и они разъехались. Пройдя по темной квартире, я захлопнул за собой кухонную дверь, спустил венецианские алюминиевые жалюзи, зажег свет и приступил к работе. То, что Ванжи потребовалось некоторое время, чтобы достать деньги, означало, что она выбрала какое-то труднодосягаемое место, надо было что-то отсоединить или переставить. Плита исключается. Холодильник исключается. Некоторые из этих штуковин для домашней работы были разобраны, демонстрируя тем самым, что кто-то уже побывал здесь первым, но не было никакого способа узнать, был ли в какой-нибудь из них клад. Я остановился и нагнулся над хозяйственным столом возле мойки. Проверил отсоединяющую часть. На это не нужно и пяти секунд, и к тому же там, внутри, места было явно недостаточно.

Около раковины стояла табуретка на встроенных роликах, которые втягиваются вверх, если поставить на нее ногу, так что табуретка встанет твердо. Она служила для того, чтобы дотянуться до верхних полок одного из кухонных шкафчиков, повешенных слишком высоко, чтобы доставать до них с пола. Ничего, наводящего на след, ни на одной из них.

Я посмотрел на светильники, укрепленные на потолке. Один из них, тот, что над раковиной, в виде двух флюоресцирующих колец, прикреплялся к потолку вращающимся винтом в центре основания. Я пододвинул табуретку к раковине, выключил свет и открыл жалюзи. Быстро светлело, и вскоре сюда начнут проникать горизонтальные оранжевые лучи солнца, встающего над Атлантикой. Без особого оптимизма я вывернул винт. Основание светильника опустилось и повисло на проводах сантиметрах в тридцати от кухонного потолка, недалеко от пустотелого кирпича, вставленного туда для улучшения акустики. Из распределительной коробки свешивались провода. Основание было круглым, сантиметров тридцати в диаметре. Дальше виднелось неправильной формы отверстие, грубо пробитое в пустотелом кирпиче. Я дотянулся до него, просунул руку сбоку от распределительной коробки. Первая вытащенная оттуда пачка имела сантиметров пять в толщину и была перетянута двумя красными резинками. Верхней лежала пятидесятидолларовая купюра, внизу — двадцатка. Вторая была тоньше, с сотней с одной стороны и десяткой с другой. Самой толстой была третья, с двадцатками на обеих сторонах. Последняя оказалась средней, с десятью и пятидесятью долларами вверху и снизу. Я запихал их под рубашку и снова застегнулся. Потом вернул основание на место, снова ввернул винт, слез и откатил табуретку подальше. Ванжи сделала весьма хитроумный выбор. Место и на виду и необычно.

Я ушел тем же путем, что и пришел сюда, с приятным горбиком и радующей душу тяжестью под рубашкой и железным ободом в руках. Но только я прикоснулся к шпингалету на воротах, как сзади раздался хруст скачков по коричневой гальке, и не успел я увернуться, как что-то быстрое и твердое ударилось в правое ухо. Цель этого удара была вовсе не в том, чтобы я свалился замертво. Все получилось так, как и было задумано. Я прислонился спиной к воротам, перед глазами плыли белые и красные круги. Железный обод звякнул о гальку. Такого рода удар вызывает в горле приступ тошноты, то поднимающейся, то отступающей, возвращающейся несколько раз все слабее и слабее по мере того, как проясняется зрение.

В рассветных лучах я увидел, что в темных очках верзила смотрится куда приятнее. У него были маленькие и воспаленные, должно быть от вечного сидения весь день на пляже, глазки, а ресницы оказались бледными, редкими и ломкими. И взгляд как у слона — тяжелый и первобытно дикий. Он профессионально держался на некотором расстоянии и, держа наготове один из самых надежных и смертоносных пистолетов, тяжелый «люгер», наводил его мне то на грудь, то на живот. Я понял, как аккуратно он меня изловил. Прятался за кустами справа от ворот, абсолютно уверенный в том, что меня дождется, потому что это единственный путь отсюда. Он зацепил железный обод большим пальцем ноги и отбросил далеко в сторону.

— Вечно тебе, приятель, не тот ключ достается.

— А ты за этой квартирой неплохо присматриваешь.

— Еще бы, у меня японское сигнальное устройство, провод через стену прямо к своей кровати провел и включил на полную громкость. Девятивольтовых батареек на неделю хватает. Так что тебя мне было слышно громко и четко. Я ждал кого-нибудь. Не тебя. Кого-то, кого знаю получше. Теперь медленно повернись. Поворачивайся, поворачивайся кругом. Прекрасно. Руки на ворота. И держи их там. Шаг ко мне сделай. Еще чуть-чуть. Еще капельку. Замечательно.

Даже теперь он действовал осторожно. Тянулся издалека. Ощупывал меня, быстро перебирая пальцами. К счастью, он наткнулся на горбик под рубашкой быстрее, чем обнаружил небольшое уплотнение в правом кармане брюк. Но даже поспешный полицейский обыск не сразу обнаружил бы столь необычное оружие в столь невероятном месте.

— Теперь продолжай держаться левой рукой за ворота, а правую опусти, расстегни рубашку и вытряхивай все оттуда, парень.

Четыре пачки упали вниз. Он ощупал рубашку на талии, чтобы убедиться, что больше там ничего нет. Потом велел отойти на несколько шагов в сторону, оставаясь все в той же позе. Краем глаза я заметил, что он нагнулся и собрал пачки, переложив при этом пистолет в левую руку. Положил деньги к себе за пазуху. Потом выпрямился.

— И где они были, черт побери?

— В потолке, под большим светильником над раковиной.

— Я там пятьдесят часов проторчал. Значит, тебе сука все рассказала?

— Или просто я не так туп, как ты, Грифф.

— Не думай, что я совершу такую ошибку и позволю вывести меня из равновесия. Я это очень спокойно воспринимаю, парень. И мне плевать, кто ты. Все, что мне нужно, — это не забывать об игре, пока она не закончится. Так, теперь ты очень медленно откроешь ворота, и давай-ка пошире. Потом медленно пойдешь вниз, к машине, а я за тобой. Обойдешь машину, сядешь на пассажирское сиденье и медленно передвинешься за руль. Пошли, тут дверь сломанная осталась и обод железный. Если что, так предупредительный выстрел дам — и пуля у тебя прямехонько в позвоночнике окажется. Мне ничего не стоит доказать в суде, что ты влез сюда, парень. Так что не забывай об этом. Я чист, как девочка-скаут.

Никогда не оттачивайте свое остроумие на людях опытных. Любитель с пистолетом в руках весьма опасен, но зато вам почти всегда гарантируется некоторая задержка, потому что им надо собраться с духом, чтобы выстрелить в живого человека. Опытные люди не колеблются и не медлят.

Когда я сел за руль, он закрыл дверь, привалился к ней и направил свой «люгер» мне в живот, уперев его в левое бедро и положив толстый палец на курок.

— Доставай, парень, ключи и заводи машину. Держись Тридцать пятой. Въедешь на автостраду — свернешь на юг.

Я человек понятливый. Мне вовсе не хотелось лишиться незаменимых, неповторимых и удивительных частей своего драгоценного тела.

— Далеко ехать-то? — спросил я.

— Поезжай.

Через пару километров я сказал:

— А во второй раз они тоже Терри это делать заставляли?

— Его не было. Заткнись.

— Может быть, ты совершаешь ошибку, Грифф?

— Тогда я немного порыдаю, когда узнаю об этом.

Показалась прибрежная полоса. Он велел мне ехать помедленнее, став в правый ряд, пока на дороге совсем не осталось и без того редких утренних машин. Потом я свернул направо, пересек автостраду, съехал в песчаную колею и притормозил перед огромным плакатом о том, что участок земли, сорок километров атлантического побережья, сто двадцать метров от автострады до линии прибоя, продается или сдается в аренду.

Оранжево-красное солнце поднималось из моря, все больше и больше отрываясь от сизо-голубой линии горизонта. Он не совершил ошибки, выведя меня из машины. Мы шли по песчаным холмикам мимо зарослей прибрежной травы. Наконец вышли в болотистую низину между коричневыми дюнами, показавшуюся ему подходящей.

— А теперь, парень, ты очень медленно ложишься на спину.

— Подожди минутку.

— Будешь тянуть — цены возрастут, ты это должен понимать. Маленькие шарики не в ту дырочку попадут. Давай ложись, мальчик. У тебя в руке «люгер» найдут. И после того, как всажу тебе пулю в голову, я еще разок выстрелю твоей рукой в сторону моря, на случай, если какой-нибудь козел парафиновый тест сделает. Историю этого «люгера» не проследишь, и отпечатков я на твоей машине не оставлял. Здесь нас никто не видит. Дюны загораживают. А при таком прибое кто услышит пару выстрелов? Я спал в плавках. Так что заверну сейчас добычу в одежду и пойду пешком вдоль берега. Кто знает, может, ракушка красивая попадется. Давай, парень, укладывайся.

— Сигаретку одну можно?

— Я не курю.

— У меня свои. Ну, так как?

— Хватит откладывать, давай… А, ладно, выкури одну. Будет выглядеть так, словно ты все обдумал и решил концы отдать.

Я хлопнул по нагрудному карману, сунул руку в правый карман брюк. Маленький страж мигом очутился в моей ладони, и я выстрелил, упал вправо и откатился в сторону, чувствуя, как натянуты нервы в ожидании пули. Я замер, прижавшись к земле, опираясь на локти, левой рукой сжимая пистолет сверху, чтобы он перестал дрожать. Он лежал. Я видел его правую руку на песчаном склоне, пальцы то разжимались, то сжимались в кулак. В полуметре от него дулом вниз застрял в мягком песке «люгер». Я подошел к нему и опустился на колени, держа под прицелом. Перегнувшись, подобрал его пистолет и отшвырнул шагов на двадцать назад. Справа по верхней части груди расплывалось красное пятно, просачиваясь сквозь желтую ткань спортивной рубашки. Он слабо покашливал, и из уголка рта на прибрежный песок стекала кровь. Воспаленные глазки смотрели довольно мутно.

— Ловкий ублюдок, — почти прошептал он. — Сообразить бы следовало, что ты слишком легко об этом болтаешь. Я тебя должен был обыскать получше. О Боже, внутри все рвется.

— Где Терри?

— Пошел на хер, парень.

— Грифф, ты еще не настолько тяжело ранен, как тебе кажется. Чем скорее ты ответишь, тем скорее я вызову «скорую».

Он повернул голову и покашлял, выпустив в песок еще большую струю крови.

— Анс Терри. Он и эта сука Уитни. «Моника Дей».

Внезапно глаза его распахнулись, он откинул голову назад и уставился в небо. Его тело выгибалось, падая с глухим звуком, потом он вбил каблуки в песок, дернулся и окончательно замер. Видимо, пуля задела одну из больших артерий в правом легком. А это оставляет мало времени. Я медленно встал, сунул пистолет обратно во встроенную кобуру. Огляделся. Сквозь рев прибоя изредка пробивался шум машин. Это всегда действует ошеломляюще, даже тогда, когда не перестаешь задавать себе вопрос, а был ли у тебя другой выбор. Кто-то ведь смотрел, как он подтягивается к прутьям колыбельки и встает, воркуя и пуская слюни, и думал при этом о том, что он чертовски очаровательный малыш. Вдали, на пляже, я заметил семейку ранних пташек, не спеша двигающихся в мою сторону. Две большие фигуры и две поменьше. Я быстро нагнулся, рванул желтую рубашку на талии и вытащил четыре пачки, сунув их к себе за пазуху. Я подумал было о том, чтобы вложить ему в руку «люгер» и пустить еще одну пулю в то же отверстие, но кто стреляется в правую сторону груди?

Я заметил в прибрежной траве доску, отколотый кусок сантиметров семьдесят длиной. Склонившись над самой глубокой частью низины, торопясь изо всех сил, используя эту щепку как лопату, я вырыл ему нору примерно той же ширины, как и он сам, и достаточно глубокую для такого толстяка. Заглянул к нему в карманы, ничего не нашел, посмотрел в сторону пляжа и заметил, насколько приблизилось ко мне семейство. Я положил тело параллельно вырытой канаве и перекатил его туда лицом вниз. Затем подсунул обломок доски под «люгер» и сбросил около его уха, вдавив его деревяшкой в песок. Я ползал вокруг, как бульдозер в ночном кошмаре, обеими руками толкая доску, словно щит бульдозера, покрывая песком мертвеца с головой, сгребая со всех сторон холма, чтобы заполнить полуметровую впадину над его толстой коричневой шеей, и, поймав себя на том, что временами издаю дурацкое похныкивание, крепче стиснул зубы. Потом встал, усталый и взмокший. Семья двигалась обратно, туда, откуда пришла, наверно, возвращаясь в мотель к завтраку. Песок был слишком сух, чтобы сохранить компрометирующие меня отпечатки. Он тут же засыпал ямки от шагов. Я присыпал песком кровь. От него не осталось ни следа. Может, ветер и отроет его через сутки. Или закопает на три метра вглубь. Я пошел к машине. Мне приходилось задумываться над обычными и естественными движениями ног при ходьбе: поднять стопу, согнуть колено, установить стопу и теперь то же самое другой ногой.

Отъехав задним ходом от плаката, я с замиранием сердца остановился, расслабился и выехал на шоссе, не встретив никого, кроме пары огромных грузовиков, едущих в разные стороны.

Отперев свою зеркальную комнату и войдя туда, я понял, что абсолютно ничего не помню о дороге назад. Поглядев в окно, подумал о том, что вчера, когда Грифф завтракал, обедал и ужинал, он и понятия не имел, что это его последний завтрак, обед и ужин. Интересно, как там та девушка с сонным голосом, лежащая в постели в квартире 7С отдыхая от объятий Гриффа, и свежа ли еще вмятина от его головы на соседней подушке.

Статистика показывает, что сорок тысяч человек в год исчезают в нашей стране бесследно. И большую часть из них так и не находят. Непохоже, чтобы это особенно печалило людей.

Я догадывался, что подумают остальные. Грифф работал на пару с Ванжи — Тами. Ее казнь подействовала на него плохо. Если ему удалось найти ее деньги и сбежать с ними, то разыскать его будет непросто. Я закрыл дверь на цепочку. Потом заперся в ванной, выложил ее деньги на полочку, достал из чемодана специальный набор и прочистил короткое дуло, потом вставил в барабан новые патроны и вложил пистолет обратно во встроенную кобуру.

Затем снял резинки, разложил деньги по стопкам одинаковых купюр и дважды пересчитал. Ее догадки были слишком оптимистичными. Двадцать восемь тысяч восемьсот шестьдесят. Восемьсот шестьдесят я вложил в бумажник, в основном купюрами по пятьдесят долларов. Сложив остальное твердым кирпичиком, завернул в грязную рубашку, положил в «бардачок» и запер.

Я долго-долго принимал душ. Потом растянулся на кровати. Так что, Макги, домой? А почему бы нет? Похоже, еще одна операция по спасению, только на этот раз пришлось оставить себе всю сумму. Девка мертва. И эти ребята работают грубо. Как раз сейчас солнце должно было выжигать твои широко открытые глаза в ожидании кого-нибудь, кто решит срезать угол, отправляясь на пляж, и заметит тело самоубийцы. Замешаны некто Ванжи и некто Грифф. Они вычеркнуты. Так что отправляйся домой. У тебя теперь хватит капусты на целый год после Рождества, и притом весьма роскошный год.

Кончено.

И прожить весь этот год, думая о том, что вот теперь они приканчивают очередного голубка, а теперь сворачивают операцию, неделю не поддерживая друг с другом связи.

«Моника Дей».

Что это, черт побери? И почему так знакомо звучит? Обе части названия. Анс Терри. Ансельм, Ансель. Известен как большой сукин сын, умеющий убивать людей голыми руками.

Как и Грифф, наверно.

Да и я тоже. И чувствуешь себя при этом ничуть не лучше, чем когда убиваешь из пистолета. Фактически даже немного хуже.

Глава 10

Вскоре после полудня я оказался на борту «Дутого флэша». Когда температура снаружи подскакивает за 35° (198°), я ставлю кондиционеры на режим циклической работы.

Дождавшись, пока температура несколько снизится, я пошел в трюм со своим кирпичом банкнот. Мой сейф представляет собой обычную алюминиевую коробку. Ее и ребенок открыл бы ключом от часовни. Но ребенок, которому удалось бы ее найти, здорово бы меня напугал.

Внизу, под ватерлинией, со стороны пристани у меня была секция, имитирующая часть корпуса. Открой отверстие — и море, бурля, хлынет внутрь и будет прибывать, потому что открыт кингстон, позволяющий набрать около двухсот сорока литров. На определенном уровне кингстон закрывается, уровень аккуратно выверен. Я закрываю кингстон. Потом вот так надавливаю на корпус. Тогда можно дотянуться до рычажка и открыть. Люк повиснет на бронзовых стержнях. Литров сто или около того устремятся в трюм, и автоматически включается помпа. Тогда нужно влезть внутрь двойной секции корпуса и извлечь коробку из поддерживающих ее скобок. Сверху у нее хорошая резиновая прокладка, плотно прилегающая к крышке. Я открываю коробку, кладу туда пачку банкнот и задвигаю до упора обратно в скобы. Потом ставлю на место тяжелый, изогнутый деревянный верх и открываю кингстон. Слышен булькающий шум воды, снова наполняющей заборный клапан. «Фальшивый корпус» расположен там, где всегда немного влажно. Набегает около чашки морской воды в день, что не имеет большого значения. У меня есть и второй сейф — крепко сбитая штуковина, довольно неплохо припрятанная. Я там держу несколько дорогих вещей. Не слишком много. Достаточно для того, чтобы не особо разозлиться от разочарования. Если человек найдет что-нибудь, то не будет искать дальше.

Итак, в пятницу я отправился из Бахья-Мар прямо в Порт-Эверглейдз, узнать что-нибудь о «Монике Дей». Точнее, о «Монике Д.», «Д» означало судовладельческую компанию «Де Дорио». «Дей» — это итальянское произношение буквы «Д». Штаб-квартира компании в Неаполе. С ноября по июнь они устраивают круизы на двух небольших однопалубных судах с каютами одного класса. На обратном пути я вспомнил, что мне напоминает это название. Второй корабль назывался «Вероника Д.».

Переехав через мост, я увидел три судна, стоявшие на якоре. Одним из них была «Вероника Д.». Вокруг нее полная тишина. Я въехал в порт и поставил взятую напрокат машину у большого таможенного навеса. Там было несколько человек, стояла влажная и бесцельная атмосфера активной деятельности. С грузовика сгружали ящики с провизией, ставили их на ленту конвейера, и они ехали в грузовое отделение в боковой части корпуса, где уже другие руки принимали и расставляли их по местам. Человек с планшетом проверял по списку поступающие грузы. Я нашел калитку в сетке и вошел, с деловым видом направляясь к сходням. Наверху стоял офицер в белой форме, только что ступивший на борт. Я продолжал подниматься по ступенькам. Юный морячок на боковой палубе внимательно посмотрел на меня и встал поперек пути по стойке «смирно» загородив дорогу.

— Сэр, посадка еще не разрешена. Позже.

— Мне нужно поговорить с экономом.

— Он сейчас очень занят, сэр, приготовление к отправке. Отплытие в пять. Много работы.

Я достал пять долларов и сунул ему в карман куртки.

— А почему бы мне не подождать его тут, а вы сбегаете, найдете его и скажете, что это очень важно.

Немного поколебавшись, он убежал, однако вскоре вернулся вместе с мужчиной, напоминавшим епископа пятнадцатого века. Царственные манеры, белоснежная хрустящая рубашка.

— Чем могу быть полезен, сэр?

Я отвел его шагов на десять в сторону, подальше от охранника.

— Если вы не возражаете, я по вопросу об идентификации личности.

Я показал ему две маленькие фотографии Ванжи.

— Знаю ли я ее? О да, конечно. Это миссис Гриффин. Миссис Уолтер Гриффин. Она с нами плавала… пять раз, может, шесть. Два сезона подряд.

— Не могли бы вы описать ее мужа?

— О да, конечно, большой такой мужчина, загорелый, выглядит очень сильным. Большая челюсть, — маленький рот.

— Они вели себя как-то необычно?

— Я бы не сказал, вряд ли. Всегда лучшие каюты, номера с выходом на лоджию[11]. Тихие люди. Всегда сами по себе. Обязательно столик на двоих. Не участвуют в общем веселье, понимаете? Бедняжка не может загорать, так что я даже не понимаю, зачем она ездит в эти круизы. Он проводит много времени на солнце. Дают щедрые чаевые. Что-нибудь случилось? Может, она жена кого-нибудь другого? Поверьте, я не могу делать никаких заявлений о подобных вещах. Мы не можем оказаться замешанными в подобном. Это не наше дело.

— Я и не собираюсь просить вас о каких-либо заявлениях.

— Больше мне вам нечего сообщить. Надеюсь, я помог вам. Ах да, еще. Они всегда ездили в самые короткие круизы.

— А где сейчас «Моника Д.»?

— В последнем карибском круизе этого сезона. Мы уже свой последний провели. Сегодня отплываем в Италию проводить круизы по Средиземноморью, вернемся в конце ноября. «Моника Д.» присоединится к нам в Средиземном море.

Он вытащил толстый черный бумажник, перебрал несколько карточек и протянул одну мне.

— Сэр, вот расписание наших круизов на обоих судах в этом сезоне. Теперь не могли бы вы извинить меня…

Стоя в тени таможенного навеса, я нашел на карточке последний круиз «Моники Д.» в этом сезоне. Это было семидневное путешествие. В прошлый вторник она вышла из Порт-Эверглейдз в десять вечера. Прибывает сегодня, в пятницу, в Кингстон на Ямайке в семь утра и отправляется оттуда сегодня вечером в пять. Завтра утром она прибудет в Порт-о-Пренс в час дня и отплывет в девять вечера. В понедельник она приплывет в Нассау в час дня и отправится оттуда в пять вечера, всего через четыре часа. И в восемь утра в следующий вторник вернется обратно.

С Ансом Терри и Дел на борту. Тихие, милые люди, сторонящиеся всех, занимающие номер с выходом на палубу и раздающие щедрые чаевые.

Я решил, что было бы неплохо вылететь в воскресенье вечером или рано утром в понедельник в Нассау, а вернуться на «Монике Д.». В это время года у них должны быть свободные места.

Анс и Дел, наверное, немного скучают. Я смогу внести некоторое оживление и разнообразие в их путешествие. Но надо было решить еще одну проблему, и если «Вероника Д.» уходит в пять, то небольшое, но пристальное наблюдение за ней может кое-что дать. И как раз в этой ситуации я бы воспользовался мозгами Мейера.

Я застал Волосатого только что вернувшимся с пляжа с двумя перемазанными песком малютками четырех и пяти лет на буксире. Он объяснил, что это было маленькое одолжение их маме, давшее ей возможность навестить в больнице папу, который ухитрился установить А-образную конструкцию, чтобы поднять морской дизельный двигатель повыше, туда, где с ним легче будет работать, а затем уронил на свою правую ногу.

— Очень грустно узнавать, — сказал он, — как молодежь лишают ее культурного наследия. Эта парочка никогда в жизни не слыхала о Красной Шапочке.

— Он все перепутал, — важно объяснила маленькая девочка.

— Он монетку у меня в ухе нашел, — объявил маленький мальчик.

Мейер засунул их в койки на «Джон Мейнард Кинес» для обязательного тихого часа, и я услышал его невероятно серьезные объяснения о том, что он не станет жаловаться, если они не уснут. Но чтобы он не казался отвратительным лжецом, им следует выглядеть так, как выглядят спящие, то есть закрыть глаза, дышать поглубже и некоторое время не шевелиться. И пока им нечего делать, кроме как притворяться спящими, пусть придумают, как ему лучше закончить сказку о Красной Шапочке. Она заслужила лучшей участи, чем быть посланной в Иель.

Мы уселись на палубе в тени под навесом. Дул легкий морской бриз. Мы старались говорить тише.

Я словно не замечал его осторожного, внимательного и вопросительного взгляда. Наконец он сказал:

— Трэвис, у тебя вид человека, почувствовавшего стальное дыхание смерти в затылок. Сочетание комично независимого вида со взглядом ошеломленного зрителя.

— Все стало каким-то неопределенным. Слишком зыбким во всех отношениях. Человек, предоставивший тебе всего одну маленькую возможность, уже хорош, и ни для него, ни для меня рационально все до конца устроить абсолютно невозможно. Я его закопал ранним утром на побережье в мягкий песок, и меня все время беспокоит, что я его лицом вниз похоронил. Ему-то все равно. Но я все время вспоминаю, как выглядел его затылок. Некто Грифф. И я еще не готов говорить об этом. По крайней мере, пока. Может, Мейер, я тебе и расскажу как-нибудь потом, вечерком, когда настроение будет.

— Ты мне только одну вещь скажи. Никто тебя искать не явится?

— Нет. Он думал, что все будет совершенно по-другому. Поэтому позаботился, чтобы никто его не видел. Он все прекрасно обставил. Только роли поменялись. И никто больше из членов шайки меня не видел и не знает.

— Остается еще одна интересная приманка — деньги.

— Я привез их.

— Так, значит, это конец? — Улыбка на его массивном, безобразном лице была слишком понимающей.

— Именно в этом я и пытался себя убедить.

— Но тем не менее все продолжается, да?

— И принимает именно ту форму, что мы и предполагали. Мейер, я выяснил довольно много деталей. И догадываюсь, что, по достаточно обоснованным оценкам, они за два года убили где-то тридцать — сорок человек. А это могло и раньше начаться, до того, как завербовали Ванжи.

— Я знал, что цифры окажутся высокими.

Он меня удивил.

— Откуда ты это узнал?

— Мы оценили общую прибыль. Если бы каждое отдельное предприятие приносило огромное количество денег, то появились бы люди, старающиеся отыскать их по самым крохотным уликам. Предполагаемые наследники шестизначного состояния были бы неутомимы и имели бы возможность заплатить за квалифицированную помощь. Но пять, десять, двадцать тысяч долларов… будет меньше шума и шире список потенциальных жертв. Возникает, конечно, одна любопытная проблема. Ты же не настолько наивен, чтобы считать себя ангелом мщения и закапывать их всех по очереди в песок лицом вниз.

— Мне нужно расколоть одного из них. И расколоть настолько, чтобы отвезти к полицейскому, который так и засветится, увидав, что ему преподнесли, а я сделаю все таким образом, чтобы незаметно улизнуть. У меня есть два кандидата. И кое-какие соображения относительно каждого из них. Но разреши мне воспользоваться твоей помощью для решения одной проблемы, которая мне не по зубам.

— Только одной?

— На этот раз — только одной, Мейер.

Без двадцати пять мы приехали в порт в разгар подготовки к отплытию. Они, очевидно, стремились заполнить все места на корабле для трансатлантического путешествия. Судя по литературе, которую я полистал в бюро путешествий, их возможности составляли триста человек, не считая команды. Шла посадка. Было спущено три трапа. Только для пассажиров. Только для экипажа. Только для провожающих. Мы подошли к тому, что для провожающих. Проход на палубу был довольно узок. Каждому из нас выдали треугольную голубую карточку. Один член экипажа протягивал провожающим карточки и считал людей по-итальянски, а другой делал пометку на планшете. Мы не стали спускаться вниз. Мы провели эксперимент. Попытались уйти через кордон для провожающих, и нас вежливо развернули. Мейер спросил, нельзя ли ему на несколько минут уйти с корабля с голубой карточкой, а потом вернуться. Ах, нет, сэр. Это же так просто, всего-навсего дайте ее нам, мы потом дадим новую, да?

Приближалось время отплытия. Корабельный оркестр из шести музыкантов стоял на одной из нижних палуб, наигрывая сентиментальные итальянские песни о расставании и печали. Люди бросали бумажные кораблики. Те, что на берегу, махали им из-за ограждения, махали и махали. Было объявлено, что провожающих просят уйти. И еще раз. И в последний раз. И мы наблюдали суету сдачи голубых карточек, их клали в протянутую руку одного из членов экипажа. Он их подсчитывал, выкликал счет и сбрасывал в деревянный ящик, а его товарищ вел записи. Мейер сошел на берег. Я прислонился к перилам метрах в пяти от трапа. Моряки посовещались. Корабельный экипаж уже начинал строиться в шеренги. Один из них куда-то убежал.

Перекрывая музыку, раздался голос, усиленный микрофоном:

— Пожалуйста. Внимание! Один из гостей по-прежнему на борту корабля. Пожалуйста, пусть этот гость немедленно сойдет на берег.

Так что я сдал свою карточку и сошел на берег, и член экипажа взглянул на меня с явным неодобрением. Только я спустился, как они убрали сходни. Я отыскал Мейера за ограждением. Он оттащил меня в сторону и сказал:

— Как только сообразишь, все очень просто. Странно, что тебе столько времени понадобилось.

— Если ты попытаешься подсказать мне, старик…

— Двое провожающих идут на корабль. Один берет обе карточки. Ждет максимального наплыва уходящих гостей, когда контролер складывает их в стопку и только потом считает. Они же карточки подсчитывают, а не головы. Так что две сложенные карточки, выглядящие как одна, попадают в протянутую руку. Все карточки подсчитываются. Если кто-нибудь из гостей потерял свою карточку на борту или ее ветром снесло — ничего страшного. Просто говорит, что потерял, и они прибавят единичку к общему счету. По счету все сходится. Но они отплывут с одним лишним пассажиром. Если бы они отправлялись без точного подсчета, то пришлось бы вылавливать «зайцев». Итак, они везут лишнего пассажира, о котором им ничего не известно, но после первой же остановки арифметика должна выровняться. Этот «заяц», естественно, не может взойти на борт, как пассажир. Получится один лишний. А чтобы этого не произошло, нужно, чтобы кто-то свалился за борт.

Мы обернулись и увидели отплывающую от пристани «Веронику Д.».

— Я спокойно мог сунуть им обе карточки, — сказал Мейер, — и ты бы остался на борту.

Вечером на верхней палубе «Флэша» я рассказал ему все. Все, кроме той роли, которую играл Грифф. И рассказал о том, что собираюсь сделать. Он заметно скорректировал мой план.

В субботу утром, довольно неохотно, но все-таки согласившись на его более прямое участие в операции, я заказал билеты. Самолет рано утром в понедельник из Майами в Нассау компании «Багамские авиалинии». И обратные билеты из Нассау в Порт-Эверглейдз на «Монику Д.», каюта № 6 для меня, номер с выходом на лоджию. А для Мейера — наиболее уединенное место, какое только удалось отыскать на плане «Моники», внутреннюю комнату на палубе Б. На палубе Б было всего десять кают, сосредоточенных в кормовой части. Он получил номер 215, этакий кубик с кроватью, верхней полкой, как в пульмановском вагоне, душем и туалетом.

Потом мы отправились повидаться с одним моим другом по имени Джейк Карло. Никто не знал, сколько ему лет. Он был размером со взрослого сверчка. Передвигается исключительно прыгающим аллюром. Джейк всегда шел в ногу с изменчивым временем. Когда мы познакомились, он держал контору в древнем крысином домишке в одном из самых старых районов деловой части Майами. Он нанимал третьеклассные таланты для четырехклассных салонов: коров для стриптиза, молодых, громких и несмешных комедиантов, дающих петуха сопрано для свадебного ужина и дающих петуха басов для похорон, музыкантов, которым нужно еще год учиться, чтобы начать играть, и музыкантов, которые давным-давно разучились, криворуких жонглеров, дрессированных собак и захудалый хор.

Теперь у него офис таких размеров, обладающий такой элегантностью и убедительностью благосостояния хозяина, что временами его называют Юг Гудсона — Тодмана. Ему принадлежит немалая доля акций нескольких преуспевающих клубов и сети театров, одной телевизионной компании и все сто процентов как в фирме проката оборудования, так и большой коммерческой лаборатории по обработке цветной пленки. По мере того как развивался Майами, центр кино и телевидения, Джейк ухитрялся маневрировать таким образом, чтобы снабжать все необходимые производства оборудованием, нанимать всех необходимых технических работников, строить и сдавать в аренду помещения, подбирать актеров на главные роли и второстепенные за дополнительную плату, шить для них костюмы и осуществлять окончательную редакцию.

Несколько лет назад некоторые конферансье стали наступать ему на хвост, устроили веселенькую жизнь, а потом, обнаглев еще больше, попытались вообще выбросить его из дела, если он не отдаст им контрольный пакет. Кто-то порекомендовал обратиться ко мне. Мне пришлось заставить Джейка изобразить полное поражение, и, когда они ослабили охрану и бросились поздравлять друг друга, мы показали им собственный конферанс. Джейк этого не забыл.

Он выбежал навстречу по своим тысячам квадратных метров ковров. Я представил Мейера. Джейк встал на каблуки и уставился на меня снизу вверх, словно коротышка, восхищающийся небоскребом.

— Мистер Мейер, — сказал он, — ну как мне это чудовище жизнь спасло, можете мне поверить! Эти грабители с побережья в черных бабочках на шее, они все знали. Знали, как обчистить бедного старика Джейка Карло, словно банан. А какие проблемы могли у них возникнуть с таким типом, как Макги? С таким большим, массивным и честным, да его бы в вестерн на главную роль взяли, а эти актеришки из тех, кого люди на завтрак потребляют. Не удивлюсь, если они на грейнаундовском[12] автобусе уехали. Все, что мы им оставили, — это запонки да черные бабочки, а? Вот он, Макги, никогда не навестит старика просто так, по старой дружбе. Всегда какое-нибудь одолжение. Что на этот раз? Джейк Карло — правая рука? Все, что бы ты ни попросил, — твое.

— Мейер, — сказал я, — ты в жизни не поверишь, но у этого энергичного молодого человека уже двадцать один внук.

— Двадцать три. Следил бы уж, по крайней мере. Но ни одного с моей фамилией. У нас только девочки были. Кому фамилия достанется? Сыну моего брата. Тоже мне гений! Я его на семи работах испробовал, он даже вынося мусор умудрялся обходиться мне в тысячу долларов в час… Садитесь, господа. Я им там сказал — никаких звонков, никаких визитов.

Я рассказал ему о том, что мне было нужно, и он разложил перед собой фотографии Ванжи размером пять на семь. Уселся за свой огромный стол, посмотрел на них и причмокнул.

— Ну, только посмотри, — сказал он, — сразу скажешь, мила. Овальное лицо, утонченность, восточная кровь. И просто потрясающие глаза. В них все больше и больше видишь зверя. Словно предупреждение какое-то. Берегись. А каков рост, телосложение?

— Рост сто семьдесят четыре, вес около шестидесяти. Но знаешь, такое тело, что кажется полнее, чем положено при ее весе. Обычное физическое состояние танцовщицы.

Он кивнул:

— Знаю. Есть у меня одна девочка, рост сто пятьдесят пять и вес меньше сорока пяти, но что ей такой вид придает, так это талия — ну почти ничего. Тридцать сантиметров разница между бедрами и талией. Она у Шолайпера для гостей и спонсоров рыбкой плавает, в проекторской там, в баре. Так они уже все на этом обогатились, если бы не эта фигура, туда ни один спонсор бы не заглянул.

Заметив удивление на лице Мейера, я объяснил:

— Обнаженная девушка очень медленно танцует, делая такие движения, словно по воде плывет, в маленькой, ярко освещенной комнатке, внизу под баром. А в зеркалах она отражается так, словно в ней всего сантиметров десять, бар в аквариум с водой превращается, и она в нем плавает. Очень эффектное зрелище. Джейк, у тебя найдется кто-нибудь достаточно похожий?

— А с какого расстояния она должна работать? И при каком освещении?

— При дневном свете, но с большого расстояния. Метров эдак тридцать — тридцать пять.

— Значит, лицо очень важно, но что должно быть выверено, так это позы, движения, походка. — Он нажал кнопку на переговорном устройстве и сказал: — Лиз, принесите мне том по специализированным танцам, тот, что в зеленой обложке.

Через несколько минут появилась секретарша и положила перед своим важным боссом альбом, обтянутый зеленой кожей. Фотографии были глянцевые, двадцать на двадцать пять, и над каждым портретом была напечатана информация о девушке.

Он остановился на одной из них, изучил ее, приложил фотографию Ванжи, сравнил и сказал:

— То, что нужно.

Он перевернул альбом, мы взглянули на фотографию и увидели улыбающуюся, кареглазую, нордического типа блондинку с чистым личиком.

— Розыгрыш, что ли? — спросил я.

Он встал, перегнулся через стол и стал невероятно терпеливо показывать то на одну, то на другую черту лица, объясняя при этом:

— Овал лица. Высокие скулы. Рот того же типа. Того же типа глаза будут, после того как Кретоффский над ними поработает. Знаешь, сколько у нас париков? Тысячи две. Так что расслабься. Прочитай, что там про нее написано.

Мисс Мерримей Лейн. Двадцать три. Рост 174. Вес 59. Специализированный танец: пантомима, комедия, акробатика, чечетка, хор, экзотические танцы.

— Танцовщица — это лучше всего, — сказал Джейк. — Умеет управлять своим телом. Эта цыпка на побережье работала, потом они закрылись до следующего сезона. Пятнадцатого мая. Будем надеяться, что она свободна. — Он дал секретарше номер телефона.

Через несколько минут раздался мелодичный звоночек. Джейк снял трубку и заговорил медленнее и проникновеннее, чем обычно.

— Мерримей, милая! Ты свободна для одного дня съемок в дневное время? — Послушал, подмигнул мне и сказал: — Девочка, дорогая, неужели ты не знаешь, что дядя Джейк выжмет из клиента все до последнего песо? Нет, моя дорогая. Нет, танцевать не надо. Нет, озвучивания не будет. В общем, накинь на себя что-нибудь, золотко мое, залезай в такси и гони ко мне. Двадцать минут? Ты просто душечка, да-да, милая. — Он повесил трубку и через переговорное устройство велел секретарше вызвать Кретоффского.

Потом взглянул на меня и сказал:

— Цыпленок, ты можешь у меня руку забрать. Можешь ногу. Но если один из моих людей пострадает… Это конец.

— Ты считаешь, что должен мне это говорить, Джейк?

— Только для проформы.

— Она начнет работать в Лодердейле в восемь утра во вторник. Но мне хотелось бы встретиться с ней здесь завтра, чтобы немного порепетировать. Можно, чтобы она поехала со мной в Бровард-Бич во вторник или в среду. Но это все. Пятьсот долларов плюс издержки — это как, нормально звучит?

— В январе — феврале это не такие уж большие цифры. Но в июне — просто дар Божий.

Мерримей Лейн появилась весьма экстравагантно, в оранжевом платье без бретелек, с голой спиной, в белых перчатках и туфлях, с белой сумочкой, огромными накладными ресницами, в облаке пряных духов и маленькой забавной шляпке из оранжевой соломки, с трудом удерживающейся на пышных светлых волосах. Она без труда преодолела огромное пространство легкой походкой танцовщицы, радостно проверещала при виде Джейка, чмокнула его в щечку, помурлыкала и выжидательно посмотрела на нас.

— Вот этого гиганта, дорогая моя девочка, зовут мистер Трэвис Макги, он мой очень и очень близкий друг, которому я доверил всех своих шестерых дочерей вместе взятых, так что если ты решишь, что в его предложении есть нечто странное, то ни о чем не беспокойся. А это его помощник, мистер Мейер. Что я могу сказать определенно, так это то, что прекрасная юная девушка — необыкновенно надежный человек, о котором можно только мечтать. Не проявляет характера там, где не надо, и всё схватывает на лету. Надеюсь, душечка, ты будешь держать ротик на замке насчет того, что он от тебя хочет. Меня ждут на другом этаже, так что вы можете побеседовать здесь. Чувствуйте себя свободно. Не торопитесь. Когда придет Кретоффский, Лиз его отправит прямо сюда.

— Может, только после того, как закончим ту часть разговора, о которой ему знать не обязательно?

— Я скажу ей об этом по дороге.

Когда дверь за ним закрылась, Мерримей сказала:

— Ну, это действительно звучит страшно таинственно.

Я протянул ей фотографию Ванжи.

— Вас должны принять вот за эту девушку, издалека, с большого расстояния, при дневном свете.

Она посмотрела на снимок, повертела его так и эдак.

— Хм. Если бы моя мама в свое время вышла замуж за китайца или хотя бы наполовину китайца. Моего роста?

— Примерно.

— Я так полагаю, что главный вопрос — зачем?

До этого момента я пытался отложить решение, но почувствовал невольное уважение к уму, блеснувшему в ее глазах.

— Некоторые люди попытались убить ее. Это была прекрасная попытка. Они думали, что им это удалось. Таинственным образом она избежала смерти. Так что когда они встретились вновь, это было весьма неприятное потрясение. Во второй раз они сделали свое дело наверняка. Так что если один из них увидит ее снова… мы сможем извлечь некоторую пользу из его реакции.

Она посмотрела на меня, сглотнула, провела пальцем по горлу.

— А не получится так, что для меня это тоже станет весьма неприятным потрясением?

— У него не будет возможности пробиться к вам близко. Это абсолютно гарантируется. Когда мы ознакомим вас с местом действия, вы в этом убедитесь. И если из-за этого момента вы откажетесь, то все равно получите пятьсот долларов.

Она снова посмотрела на фотографию:

— Она очень интересно выглядит. Только поза дешевая. А вы знаете, как она держалась, как ходила и тому подобное?

— Мы с мистером Мейером провели с ней два дня.

— Ей было около двадцати пяти?

— Двадцать шесть.

— Чем она занималась?

— Двенадцать лет была проституткой.

Карие глаза Мерримей широко распахнулись.

— Ну и ну, так рано начала, правда?

— Одно время она была пятисотдолларовой девушкой по вызову в Нью-Йорке.

Она недоверчиво спросила:

— Они так много получают?

— Некоторые из них, очень немногие.

Она пожала плечами:

— Ладно, тогда договорились, но при условии, что я могу отказаться, если придется делать то, чего я не захочу. Я не хочу ничего больше знать о ней, пока Кретоффский меня не загримирует.

— Солнце ее подпортило, — сказал Мейер. — Та была довольно бледной.

— Вижу. Но это не проблема. А как насчет одежды?

— Я думаю, — сказал Мейер, — что как в тот раз, когда они совершили первую попытку. — Он посмотрел на меня, и я кивнул. — Мисс Лейн, она была в шерстяной юбке с запахом и светлой блузке без рукавов из натурального шелка. Спереди воротник напоминает китайский, сзади сильно опущен, полукруглой формы.

Она нахмурилась.

— Наверно, в гардеробной есть. Сколько у нас времени?

— Это будет рано утром во вторник.

— А, тогда, если они ничего не подберут, я сама что-нибудь похожее разыщу. Расходы оплатите?

— Разумеется.

В субботу к четверти пятого мы были готовы продемонстрировать Джейку Карло окончательный результат.

Мерримей захотела освежить грим, так что мы отправились в офис к Джейку. Мейер сказал:

— Мистер Карло, у вас встречаются просто фантастические таланты. Возможно, эта девушка даже лучше, чем вы предполагали. Я вымотался. Она вытягивала из нас каждую каплю информации. Каждый привычный жест, какой мы только могли вспомнить. Она даже над голосом поработала, сказав, что хотя она и знает, что это не понадобится, но будет лучше ощущать себя той, другой девушкой. Трэвис, она заслуживает премиальных.

— Согласен.

Она постучалась и вошла в кабинет. Одежда была скопирована почти точно, даже подобранные ею туфли выглядели точно так, как если бы их выбирала сама Ванжи. Кретоффский прекрасно поколдовал над ее глазами. Только цвет был не тот, слишком глубокий и мягкий карий.

Это была походка Ванжи. Те же тщательно контролируемые покачивания, подрагивания и поворот бедра, носки чуть вовнутрь. Это была бледность Ванжи и то, как она смотрела на вас, слегка опустив голову, выжидательно и с вызовом. Поворотом головы она откидывала с лица темную прядку и, понижая голос, добивалась той же глубины и полноты звучания.

Остановившись у стола, она подбоченилась:

— Они там сказали, вы, мальчики, сюда меня хотели. Я Ванжи, уменьшительное от Еванжелины, Беллемер. Ей-богу, такая тоска будет весь этот чертов день там проболтаться. То есть я хочу сказать, я привыкла действовать поактивнее. — Она развернулась, сделала неопределенное танцевальное па, повернулась и рухнула в кресло, сердито глядя на нас.

— Трэв, солнышко, самое меньшее, что ты можешь сделать, — это плеснуть немного хорошего бурбона для Ванжи, то есть я хочу сказать, уже то время дня наступило, правда? — Она провела кончиком языка по верхней губке. Я раз сорок видел, как это делала Ванжи, вот так же медленно.

Конечно, это не было точной копией. Она не была Ванжи, но настолько к ней приблизилась, что у меня внутри все опустилось и озноб пробегал по коже.

Джейк вырвал лист из блокнота, сложил пополам и поднял вверх.

— Душечка, я на этой бумажке написал одно слово. Оно имеет огромное значение. Я это слово уважал всю жизнь. Я дурак. Это слово было передо мной, а я не мог его прочесть. В понедельник оно будет добавлено к твоим данным, красавица. А в конце недели мы тебя заново сфотографируем. — Он подбежал к ней. — Я отдаю этот лист тебе. Джейк Карло никогда не напишет ничего глупого о чем-нибудь столь прекрасном, великом и восхитительном.

Она развернула лист. Потом поглядела на него с притворной усмешкой Ванжи.

— Актриса! Солнышко, где ты раньше была, тебя что, взаперти держат? Слушай, если ты опять захочешь провернуть дельце на пятьсот долларов, и чтобы этот пентюх снова к тебе обратился, когда в следующий раз в городе объявится, тут уже тебе придется актрисой быть. Точно?

Сияя, Джейк обернулся и всплеснул руками:

— Видали? Видали?

— Джейк, милый, — сказала она. — Пожалуйста, не надо. Ты меня до слез растрогаешь, грим потечет. Я и так… весь день вот-вот расплачусь. Наверно, из-за Ванжи. Ей-богу, не пойми меня так. Бедная, печальная простая сучка. Джейк, ты меня просто счастливой сделал. Черт, черт, черт. Я сейчас разревусь. — Она вскочила и выбежала из комнаты.

— Ее можно использовать на значительно меньшем расстоянии, чем я предполагал, — сказал Мейер.

— Только не слишком близко, — ответил Джейк. — Не слишком близко к несчастью. — Он стукнул по столу своим крохотным кулачком. — Человек так занят бывает, что на своих собственных людей хорошенько посмотреть не может. Такая милая девочка внезапно становится стопроцентной проституткой. И сказочно фотогенична. Если она не будет скованной, если глаза от прожекторов не заслезятся, я смогу здорово подать и продать эту конфетку. Самодисциплина, вот что в ней есть. Что я сделаю, так это пробную ленту сниму, где она, скажем, танцует, убегает со сцены, аплодисменты бешеные. Она счастлива. И тут парень ее ждет и говорит нечто, что разбивает ей сердце. До нее очень медленно доходит. Она не может поверить. Потом, скажем, думает, что это шутка, и пытается смеяться. Потом финал. Скажем, ей все удалось. Действительно грандиозно. И тут приходят анализы. Лейкемия. — Он снова ударил по столу. — Если так пойдет, то я ее Максу продам на семилетний контракт с правом утверждения сценария, на хорошие роли. Скажу, что ей двадцать один. Мерримей Лейн. Хорошо звучит. Уже сейчас видно, что на звезду тянет.

И хотя он проводил нас до лифта и попрощался, у меня было такое чувство, что нам перепадает не более десяти процентов его внимания.

Когда мы ехали вниз, я спросил Мейера:

— Она что, действительно была настолько хороша?

— Поверь мне, цыпленок, потрясающая женщина.

Глава 11

В понедельник, в половине одиннадцатого, жарким и ветреным утром мы ехали на черном такси сперва по Нассау-стрит, а потом по Бей-стрит, чтобы выбраться на Роусон-сквер. Взглянув на Бей-стрит, я с первого взгляда определил, что в порт города не зашло ни одного крупного судна. В жаркие месяцы, когда ни одно из них не причаливает к пристани Принс Джордж и не бросает якорь в гавани за маяком, жизнь на Бей-стрит замедляется. Гуляют и болтают между собой хорошенькие продавщицы. Шоферы сидят в машинах. Толстые негритянки, торгующие товарами для туристов, зевают и сплетничают на толкучке. Движение замирает.

Это время отдыха для огромной машины Бей-стрит. Ее компоненты — магазины, переполненные самыми лучшими товарами со всего света. «Копи царя Соломона», «Трейд Виндз», «Джон Бул», «Вина Иларз», «Магазин на острове», английский «Китайский домик», «У Келли», «Лайтбориз», «Лорди», «Мадемуазель», «Нассау шоп», «Парфюмерная шкатулка», «Робертсон и Симоне», «Сью Найз», «Ярмарка тщеславия».

Время спокойствия, когда местные жители могут лениво и задумчиво, расслабившись, походить по магазинам, а многочисленные бары — и «У Дерти Дика», и «Джунану», и «Таверна у Черной Бороды» — совсем пусты.

Мы прошли мимо толкучки и мимо проката лодок на пристань.

— В жизни бы не поверил, что ты возьмешь меня в круиз, — сказал Мейер.

— Как же это тебе так повезло?

Я нашел официально выглядевшего усача, и он сообщил, что «Моника Д.» причалит около часа дня, а датское судно ожидают ближе к вечеру. Мы оставили свой скромный багаж в «Принс Джордж отеле» и, помня об Ансе Терри и его даме, пошли по магазинам. Мейер сомневался, что нам удастся отыскать что-нибудь действительно символическое. Я сказал, что купим что попадется и потом, встретив этого господина, решим, сможем ли мы извлечь пользу из его реакции. Если нам удастся вывести его из равновесия сегодня утром, то смертельнее будет эффект от завтрашней встречи с Ванжи.

Именно Мейер заметил стенд с куклами в витрине «Копей царя Соломона», поманил меня и указал на одну из них. Куклы всех национальностей. И японочка, чем-то напоминающая Ванжи. Около пятнадцати сантиметров в длину, прекрасно сделанная. Продавец вынул ее для нас из витрины. Черные волосы приклеены, кимоно зашито. Мы ее купили. А в хозяйственном магазине «У Келли» приобрели моток тонкого провода, кусок мягкого камня для скульпторов и нож для резьбы.

Потом устроились в приятном полутемном баре в «Карлтоне» на Ист-стрит. Когда бармен смешал каждому по великолепному плантаторскому пуншу и удалился, Мейер сказал:

— Я страшно нервничаю, Трэвис. Это слишком далеко от экономической теории. Я уверен, что совершу какую-нибудь ужасную ошибку.

Я понял, что он не может действовать в пустоте, на ощупь, таким людям нужно личное задание, свое место в игре. Я сказал:

— Макги и Мейер, оба из Лодердейла. Приехали отдельно друг от друга. Мейер поговорил с людьми из Совета развития Нассау о последовательности внесения изменений в общую налоговую систему или еще о какой-нибудь чертовщине, типа твоих обычных суточных и издержек. Макги приехал вместе с большой группой, собиравшейся на большой праздник в «Парадиз-Бич», и теперь, когда веселье подошло к концу, возвращается домой. Мы встретились на Бей-стрит. Мы просто случайные знакомые. Мы возвращаемся на одном и том же корабле, но ты мне порядком поднадоел. Я бы с большим удовольствием подцепил какую-нибудь симпатичную куколку. Может, ты мне еще потребуешься, чтобы подержать Анса Терри за пуговицу, пока я буду выводить из игры его милашку. Или можно это сделать по-другому. Легендарный шарм Мейера прекрасно подействует на куколку, пока я заманю Анса вниз, в твое убогое жилище, где стукну его по голове и привяжу к твоей койке. Во всяком случае, мы создадим центр передачи сообщений и вручим им то, что задумали, пусть им станет жутко при мысли о том, что в мире происходит что-то неладное, вторгающееся в действительность, какой-то обман, не поддающийся осмыслению. Они хладнокровны, Мейер. Бессердечны и способны на убийство. Но любой дикий зверь начинает нервничать, столкнувшись с чем-то загадочным. Просто устроим им карнавал с парочкой гоблинов, пусть поломают голову.

— Главное, что меня радует, Макги, — так это то, что у тебя нет причин преследовать некоего Мейера. Ладно, мне стало полегче. Вперед!

Мы стояли в тени пыльного навеса, наблюдая за тем, как «Монику Д.» с привычной небрежностью подтягивают к пристани. Она была разукрашена и обвешана таким количеством флажков и гирлянд, словно три бензоколонки в день открытия. Экипаж в белой форме и яркая, шумная толпа пассажиров на палубе Б, у правого борта, там, где спустят трап. Это был последний порт с романтическим названием, и я себе хорошо представляю, как главный организатор круиза уже сделал несколько сдержанных комментариев по поводу магазинов на Бей-стрит. Обычная процедура. Главные организаторы круизов не устают нахваливать товары в тех портах, где получают от магазинов гонорары за свое красноречие. Но им не светит получить гонорар с Бей-стрит, потому что она слишком шикарна, имеет слишком прочную репутацию, слишком известна во всем мире, чтобы имело смысл особо вопить, завлекая покупателей. Эта огромная машина перемалывает людей, принося фантастические прибыли.

Четыре часа на берегу в распоряжении этой махины. Пять больших такси уже ждали у пристани. Показатель того, что на пароходе есть желающие участвовать в экскурсии по острову.

Сбросили цепь, и пассажиры, по мере того как их проверяли беспокойные и надоедливые служащие, устремлялись вниз по сходням. Во главе неслось усиленное подразделение грузных и решительных женщин, из тех, кто во время распродажи врывается в складские помещения, если не запереть двери. Мощные телеса выпирали из колоссальных шорт.

— Пожалуйста, внимание! Пожалуйста, внимание! Сошедших на берег пассажиров, записавшихся на экскурсию, просим занять места в машинах слева от трапа. Спасибо.

Последний круиз этого корабля в сезоне, самый короткий, по минимальным расценкам. И все равно, как мне сообщили в агентстве, заполнено чуть больше половины мест. В разгар сезона, в первые три месяца года, когда эти маленькие пароходики для круизов, бороздящие Карибское море, заполнены до отказа, две трети пассажиров относятся к тому разряду, который один мой друг, проработавший сезон на таком кораблике, назвал «материнским». Объясняя, что это означает, он широко улыбался и говорил:

«Я всегда обещал матери, что когда-нибудь устрою ей круиз. И вот, сэр, когда дети завели свои семьи, а магазин уже был продан, я ей сказал: «Мама, собирай вещи, потому что мы отправляемся в круиз»

И они заполняют эти суденышки, едят острую, специфическую круизную пищу, загорают и страдают от морской болезни. Днем они берут уроки танцев в неаполитанском классе, участвуют в массовых играх, устроенных на палубе, бултыхаются в небольшом бассейне, играют в бридж, балуются и хихикают, одеваются к ужину и оценивают платья других женщин, попадают в неловкое положение, путая, где какой порт, берут отрывочные уроки языка, яростно аплодируют посредственным талантам корабельной самодеятельности, ездят на все экскурсии, пишут и отправляют кипы открыток, соревнуются за право получить приз на карнавале и каждый день загорают положенное количество часов на шезлонге, взятом напрокат.

В рекламных брошюрах, разумеется, были изображены красивые люди, грациозно танцующие при романтическом лунном свете и огоньках японских фонариков на палубе прекрасного нового корабля, и те же милые люди, улыбающиеся под теплым солнцем, так что золотое свечение вокруг голов эффектно смотрится на фоне яркой голубизны огромного корабельного бассейна.

Но в действительности все не так. Это маленькие, многократно перекрашенные суденышки с переутомленным экипажем, жестким расписанием и несогласованными объявлениями по громкоговорителю, из-за чего все стадо бросается то в одну, то в другую сторону.

И совсем не похоже на то, как они все себе представляли. Но ни на что увиденное раньше также не похоже. Может быть, в каком-то ином, печальном и грустном смысле, они и есть красивые люди, потому что это их исполнившаяся мечта, и они крепко за нее ухватились, переводя ее с языка реальности. И там внизу, в треске маленьких, неудобных кают, в отдающем нефтью ветерке от корабельных кондиционеров, в приглушенном ворчании двигателей и вибрирующем покачивании судна, пересекающего тропические воды, загорелая плоть снова соединится страстью, словно много лет тому назад, и утром за завтраком они интимно улыбнутся друг другу, связанные общей тайной.

Это был самый конец сезона, и кого только не было на борту. Стайки бездельничающих малышей. Отяжелевшие мужчины средних лет, с понимающим видом сопровождающие своих юных, пухленьких блондинок в магазины Бей-стрит. Компания розовощеких, словно только отмытых, школьников под присмотром нервно суетящейся пары, напоминающей мужской и женский вариант Вудро Вильсона. Группа первокурсников, уже без всякого сопровождения. Девочки, словно тропические пташки, с ярким оперением. Мальчики, просто одержимые сумасшедшей идеей к импровизированным розыгрышам. И еще тридцать — сорок пар «материнской» категории.

Отбыл караван экскурсионных лимузинов. Остальные рассеялись по Бей-стрит. Машина заработала вновь. Она была готова перемолоть всю толпу пассажиров четырех люксовых кораблей для круизов, в два раза больше маленькой «Моники Д.» каждый. В барах включили музыку. Женщины на толкучке загалдели, принялись торговаться и грубо комментировать ямайские панамы некоторых участников круиза. Полторы сотни человек были лишь крохотным кусочком для этой мясорубки. Но, при наличии нужного давления, классификации, распределения уровней, валов и шлюзов, из этой разношерстной компании можно было выкачать не менее восьми тысяч долларов, да и в любом случае что еще было делать в июньский понедельник.

Мистика этого действа состояла в том, что покупательница приобретет нечто такое, что ей вовсе и не нужно, или то, что она не может себе позволить, но обнаружит, что дома это стоит на тридцать долларов дороже.

Наши мишени в общей толпе отсутствовали, и я уже предложил подняться на борт, как она вдруг стала медленно спускаться по сходням. Несомненно, это была она. Театральная дива, изволившая появиться не раньше, чем всю эту чернь уберут с дороги.

Белые твидовые брюки невероятно плотно облегали стройную фигуру. Они едва доходили до колен, слегка поблескивали, с внутренней стороны ноги — небольшой разрез. Широкий пояс туго стягивал тонкую талию, над ним сантиметров пятнадцать голого и гибкого тела, а сверху укороченная блузочка с рукавом до локтя в красную и белую полоску, с таким количеством накрахмаленных оборочек, что она выглядела как витрина рождественских сладостей. На завитых и уложенных светлых волосах возвышалась изящная широкополая шляпка из белой соломки, с каймой из белых шариков, качающихся вдоль всего края. В руках она держала красную сумочку в форме корзиночки. На ногах босоножки на невысоком каблуке, с белыми ремешками и толстыми пробковыми подошвами. Очень широкая оправа темных очков разрисована в красную и белую клетку.

Она медленно спускалась с трапа на пристань, усиливая наклон толстыми подошвами босоножек, отчего бедра ее раскачивались еще сильнее, чем если бы она шла по земле. Все члены экипажа, кто мог подойти к перилам с правого борта, бросили работу и смотрели на нее. Подчеркнутые узкими штанами ляжки, слишком длинные и тяжеловатые, притягивали взгляды. Она слегка загорела, ровно настолько, чтобы разделить пояс и блузку контрастной полоской. Я уловил еле слышный вздох сожаления, когда она спустилась на бетонную пристань, Она двигалась так, словно совершенно не замечала, что за ней наблюдают, шла прямо вперед, не глядя по сторонам. Это был триумф торговли, идеальный образец, демонстрирующий технические возможности, такой же эффектный и впечатляющий, как работающие модели двигателей на автовыставке, представляющие продукцию фирмы. Она обернулась и посмотрела на палубу. Появился верзила в облегающих бедра джинсах, спускавшийся следом за ней. Он двигался быстро, большими шагами. Мускулы тяжело бугрились под синей трикотажной рубашкой. Бледные руки были преувеличенно мясисты, как у героев мультфильмов, а походка и манера держаться напоминала о беспокойстве, рожденном синдромом «Мистер Америка». Его невыразительное лицо казалось значительно старше тела, длинное, обветренное и желтоватое, с бесцветными бровями и ресницами. Было нечто необычное в его бледных волосах, я даже подумал о парике. Тонкая длинная сигара торчала в углу рта под прямым углом. Девушка продолжала идти вперед, но, когда он догнал ее, остановилась. Она откинула голову назад, чтобы смотреть на него снизу вверх из-под полей шляпы. Увидев их рядом, я понял, что он достаточно высок, одного роста со мной.

Она достала из сумочки листок бумаги. Они вместе его посмотрели. Потом он пожал плечами, стряхнул пепел с сигары, и они двинулись по направлению к Бей-стрит.

Я забрал свои вещи из отеля и первым прибыл на корабль. Когда я предъявил билет, меня должным образом поприветствовали.

— Несколько минут назад я тут заметил одну пару. Оба в белых штанах.

— Ах, мистер и миссис Терри. Да-да, конечно. Они и раньше с нами путешествовали. Вы их знаете?

— Да нет, имя как-то не так звучит. Наверно, я ошибся.

— У вас еще будет возможность рассмотреть их поближе. Вы почти соседи. Они тоже с левой стороны, каюта с выходом на лоджию, номер четырнадцать. Через несколько комнат после вашей, сэр.

На посту стюарда никого не было, горничная не показывалась. Я нашел шкафчик с ключами, открыл стеклянную дверку и снял с крючка ключ от шестого номера. Каюта была солнечной и приятной. Я отыскал четырнадцатый номер, а потом, как и было запланировано, отправился на лоджию. Белый потолок был достаточно высок, чтобы мне не приходилось сгибаться. Но было очень просто оставить свой скальп на одном из мягеньких круглых светильничков, свешивающихся вниз. Временами попадались расставленные то тут, то там диваны и кресла с голубой, желтой, пурпурной или розовой обивкой вокруг круглых черных столиков с приподнятыми хромированными краями. Пол был выдержан в темной гамме. Я выбрал себе кресло с желтой обивкой и велел официанту принести пиво. Время от времени мимо пробегал кто-нибудь из пассажиров, всегда энергично, сосредоточенно и нахмурившись, с фотоаппаратом на шее.

Появился Мейер и, тяжело вздохнув, уселся рядом.

— Я похоронен там внизу, в призрачном мигании крохотных лампочек. — Он указал на корму. — Я нашел, где оставить нашу посылку. Первый лестничный пролет вон от той двери, на полпути вниз, у поворота стоит ящик с пожарным рукавом. Крышка слегка задвинута в нишу. Так что, когда поднимаешься по лестнице, правый верхний угол находится как раз на уровне твоего лица.

— Очень хорошо.

— Мне пришло в голову, что можно использовать систему оповещения в своих интересах. Я слышал, они нумеруют пассажиров.

— Это тоже очень хорошо, в зависимости от ситуации. Я выбываю. У нее был список. Значит, это на случай, если они потеряются. Иди играй со своей куклой.

Около половины третьего я заметил ее, одну, как раз заходившую в «Нассау шоп» с пакетом, содержащим, судя по размеру, коробку из магазина одежды. Я вошел за ней. Она убрала темные очки в сумочку. Медленно побрела через весь магазин и остановилась у круглого стеллажа с рубашками фирмы «Дакс». Я стоял метрах в трех, когда к ней подошел продавец.

Она заговорила, и я понял, что у нее детский голосок, тоненький, милый, девичий голосок.

— Вот эту, в зеленых тонах, это чистый лен, да? Никаких других добавок, чтобы она не мялась?

— Чистый лен, мисс.

— То есть вы ее надеваете, и через час она выглядит так, словно вы в ней спали. Нет уж, спасибо.

— Может, красивую шерсть, мисс? Очень нежный серый цвет.

— Не думаю. Но все равно, спасибо.

Я покружил вокруг и столкнулся с ней у прилавка лицом к лицу, глаза в глаза, вместо того чтобы обойти, и почувствовал в ее глазах легкий щелчок: меня оценили и отвергли, словно там, внутри, была установлена старая камера, из тех, какие использовали в прошлом пляжные фотографы для вышедших из моды снимков.

Ее личико выглядывало из-под шляпы и копны волос. Брови выгибались вопросительными знаками, уже не задающими никаких вопросов. Ротик маленький, ненакрашенные губы сильно выпирали вперед, такие полные и пухлые, словно она собиралась свистнуть. Остренький носик и остренький подбородочек, плоские щеки. Но что объединяло остальные черты в единое целое, так это глаза, очень-очень большие, широко расставленные, поразительно яркие, сверкающие, зеленые. Эротическая невинность и невинный эротизм. Она прошла мимо, зная, что я обернусь поглазеть на нее, что замечу это высокомерие, ленивую медлительность, шикарную разницу между длинными белыми ляжками и мягкой, гибкой и задорной попкой. Она напоминала мне куклу Барби.

Я не знал, что предпринять и каким образом. Я не мог понять, насколько крепкие у нее нервы и насколько она умна. И в какой степени ею завладел Терри. Если, благодаря счастливой случайности, мне удастся выточить клин нужным образом и вбить его в нужное место и с нужной силой, то, может быть, кристалл раскроется. Но скорее моя попытка окончится плачевно, вызовет подозрение, заставит броситься туда, где ее ждет Терри, с немедленным описанием моей внешности. Но если бы удалось моментально убедить ее в том, что она тоже предназначена стать жертвой казни… Если бы я только знал, как много ей известно о том, что случилось с Тами. Тогда я нашел бы такой способ, чтобы он сработал наверняка.

Она перешла к прилавку, где под стеклом были выставлены элегантно поблескивающие швейцарские часы. Помогавший ей продавец отошел достать что-то из шкафчика. Я быстро подошел, встал сзади и тихо сказал:

— Если вы Дел Витни, то мне нужно с вами поговорить. Передать кое-что от Тами.

— Должно быть, вы меня с кем-то перепутали. Извините.

— Перед тем как ее убили, Тами просила передать вам одно сообщение и рассказала о том, как вас найти.

Уголком глаза я заметил, как она обернулась и уставилась на меня из-под широких полей шляпы. Я медленно повернул голову, взглянул на нее и увидел, что она просто окаменела, глаза стали еще шире от шока.

— Уб-б-били! — прошептала она.

У меня было такое чувство, какое бывает в покере, когда долго колеблешься, как сыграть, и внезапно ситуация меняется так, что ты вдруг знаешь наверняка, какую повести игру.

— Вы хотели вот это, мисс? — спросил продавец.

— Что? Нет. Нет, спасибо. — Она отошла от прилавка, остановилась в десяти шагах и снова уставилась на меня. Я почувствовал, что она начинает подозревать, что ее сейчас обведут вокруг пальца, и поэтому грубо ответила:

— Не думаю, что будет здорово, если Терри увидит нас вместе.

Я вытащил бумажник, нащупал отделение за фотографиями и вытащил сложенную газетную вырезку об установлении личности по отпечаткам пальцев.

— Если вам не пришлось узнать ее под таким именем, Дел, то это не имеет большого значения.

Она развернула лист. Внезапно у нее против ее воли задрожали руки. Коробка с одеждой выпала из рук на ковер.

— Ох, Боже! О Боже мой! Господи Иисусе! — В голосе появился свистящий отзвук.

Я поднял ее пакет.

— Соберитесь! Если вы хотите остаться в живых, то успокойтесь, черт побери. Где Терри?

— Ж-ж-ждет меня в этом, в «Черной бороде».

— Вам лучше выпить.

Я отвел ее в «Карлтон». — После перенесенного шока она шла странно прямо, на негнущихся ногах, словно на ходулях. Я усадил ее в темный задний угол террасы бара, в этот час абсолютно пустой. Принес двойное виски со льдом. Она выпила залпом, а потом заплакала, нащупывая в красной сумочке тонкий носовой платочек. Наконец она вытерла глаза, высморкалась и выпрямилась, слегка дрожа.

— Я просто не понимаю. Кто вы? Что происходит?

— Они пытались убить ее. Промахнулись. Она пришла ко мне. Я всего-навсего старый друг, которому она могла доверять. Я живу в Лодердейле. Она не могла пойти на такой риск, как связаться с вами и Ди-Ди, поэтому заставила меня пообещать, что я попробую это сделать. Ди-Ди исчезла. Если хотите услышать мою догадку на этот счет, то ее стукнули по голове и где-нибудь закопали.

— Боже мой! Что вы хотите со мной сделать?

— Тише. Я пытаюсь передать вам послание Тами. Она пыталась во всем этом разобраться. Вы видите, в самую суть она не проникла. Попыталась пробраться к себе домой, чтобы забрать спрятанные там деньги, и, видимо, наткнулась на Гриффа, кто бы он ни был. Она очень боялась на него наткнуться и просила передать, чтобы вы бежали. Они внезапно обнаружили, что закон слишком близко подбирается, и решили свернуть операцию. И поскольку через вас могут выйти на остальных, да к тому же все и так на убийстве повязаны, они приняли стратегическое решение убрать вас троих. И похоже, вы одна остались, Дел.

— Но они не сделают этого!

— Прочитайте еще раз вырезку. Детка, они так сильно ударили ее этой машиной, когда убивали, что она расплющилась о стену на уровне второго этажа каменного дома. — Заметив, что ей дурно, я продолжил начатое, взял ее за руку и произнес: — У нее половина лица смазана начисто, до самого носа. А ниже талии она просто мешок рубленого мяса.

Она поперхнулась, проглотила и сказала:

— Но я все узнаю об этом, когда…

— Когда вернетесь? Кто даст вам возможность прочитать газеты за последнюю неделю? Они вас уберут еще до того, как вы распакуете чемоданы.

— Я должна сказать Ансу! Нам пора удирать отсюда!

Я смотрел вниз, на ее тонкую талию, — до тех пор, пока боль не исказила ее губы.

— Поумнейте-ка быстрее, а то я не смогу помочь вам, деточка. В прошлый понедельник, вечером, как раз накануне вашего отплытия, добрый старина Анс привязал к коленкам Тами бетонный блок и сбросил с автомобильного моста ниже Маратона. Она была в полном сознании. О чем они не знали, так это о рыбаках под мостом. Те ее вовремя вытащили. Она приехала ко мне в Лодердейл. И вот я здесь по-дурацки рискую вляпаться в это вонючее дело, а вы не хотите пошевелить мозгами. Они считали, что она умрет. И беседовали прямо при ней. Анс с Гриффом заключили между собой эдакий сентиментальный договор. Анс топит Тами, а за это Грифф отдает вас в его распоряжение. Тами сказала: «Пожалуйста, предупреди Дел, чтобы Анс ничего не узнал». Я не мог ей отказать. Она была просто потрясена. Оказаться на восьмиметровой глубине, в черной воде, с бетонным блоком, прикрученным к ногам проводом. И вот я полетел сюда и заказал обратный билет на «Монику Д.». Я не знал, удастся ли узнать вас на берегу по описанию Тами. Может, вы и после моего предупреждения не воспользуетесь последней возможностью. Но я должен был попытаться. Дурите дальше, и вскоре вам крышка, потому что, солнышко, вы участвовали в деле, откуда на пенсию выходят лишь таким образом.

Это ее пробрало. Она смотрела широко раскрытыми глазами прямо перед собой, толстенькие губки приоткрылись, обнажив блестящие крохотные зубки.

— Он так странно себя вел, — прошептала она. — Все время наскакивал. В любой момент готов вспылить. И ни в одном другом круизе столько не пил. И такой был злой по отношению ко мне. Отвратительный, гнусный. Такую трепку мне устроил! А с чего все началось? Я просто спросила его, когда все закончится. Сначала это должно было быть три-четыре раза. Потом поднялось по десяти. А это уже в четырнадцатый раз, и я ему сказала, что, как бы все гладко ни проходило, если продолжать этим заниматься, то удачу разгонишь. Я сказала ему, что устала от постоянного напряжения и насколько все было лучше, когда мы просто были вдвоем в маленькой квартирке в Корал-Гейблз и я на побережье работала. Но у него не было никаких оснований задавать мне такую трепку. У него гораздо больше причин совсем для другого. Я с ним уже семь лет. Это, конечно, большие деньги, но… иногда, когда бессонница мучает, никак не могу отделаться от мысли об этих бедных ребятах. Я просто не могу поверить, что Анс… разрешит им это сделать со мной.

— Нет, конечно нет. Он очень сентиментальный парень. Он хочет оставить вас в живых, чтобы фараоны смогли вас взять, и определить личности уймы людей, и сначала отдать вас под суд за умышленное убийство, а потом позволить заключить с ними сделку и помочь прижать всех остальных. Пораскинь мозгами, детка. Они знали, что Ди-Ди заключит эту сделку. Ванжи заключит сделку. Так почему же они должны верить в то, что третья будет держать рот на замке?

Она сгибала и разгибала пальцы на ноге.

— Во вторник утром он домой долго не приходил, часов до трех. Потом пить уселся и в постель идти не хотел. Знаете… мне кажется, он действительно переживал, что пришлось это сделать с Тами. Наверно, ему это тяжело далось.

— А Грифф так просто горькими слезами зарыдает, когда ему придется засунуть вас в какое-нибудь болото.

Она задрожала.

— Пожалуйста, перестаньте, а? Мне надо подумать. Бог ты мой, я понятия не имею, что мне делать. Сами понимаете, как много мне Анс бабок оставляет. У меня и сотни долларов не наберется. У меня их в жизни-то своих никогда и не было. Я же с шестнадцати лет с Ансом. С тех пор, как была третьей на конкурсе «Мисс Океанское побережье», а он — третьим на конкурсе «Мистер Атлет». Ему тогда двадцать семь было. Мы стали одной командой выступать, чтобы вроде как помогать друг другу. Миллиарды миль на этом старом драндулете отмахали, в основном на титулах своих зарабатывая, целый год. А потом он так тяжело заболел там, в Чикаго, в то время как я официанткой работала, ну и рассказала о своих несчастьях одной подруге, и как он попал в палату для бедных, и какие лекарства дорогие, и как у меня ноги болят от этих чертовых кафельных полов. Ну, моя подруга официантка и взяла меня на то парное свидание, и потом мне парень пятьдесят зеленых сунул под столом в сумочку.

Она медленно покачала головой, нахмурилась.

— Когда он узнал о свиданиях, для него это просто пытка была. Он плакал и плакал. Потом ему стало лучше, и мы попытались нормально выкарабкаться. Он бензин накачивал, но у него аллергия, и так руки опухали, что он работать не мог. И я опять к этому вернулась, и его это уже не так огорчало, а потом и вовсе не волновало.

Потом снова нахмурилась и сказала:

— Он слабый. И всего боится. Он мог это с Тами сделать, если испугался. И его гложет внутри, что меня тоже убить надо. Потому-то он такой злой и так на меня бросается и все такое… — Тоненький детский голосок совсем затих.

Она сидела, опустив голову, в тишине пустой террасы, поля шляпы закрывали лицо. Ее рука, неподвижно застывшая у пепельницы, была маленькой, пухленькой, с короткими пальцами и толстой ладошкой, ногти обкусаны почти до подушечек, так что кончики пальцев казались деформированными. Она носила дешевое обручальное колечко с крохотными бриллиантиками и золотые часики в форме сердечка на черном плетеном ремешке. Они съехали со своего обычного места, и на легком загаре кожи заметно выделялось белое сердечко.

Женское запястье и маленькие аккуратные локотки всегда казались мне нежными и трогательными, а чувственная артикуляция, не изменившаяся с тех пор, как ей было десять — двенадцать лет, была единственным, что не затронуло в ней взросление.

Матовый свет отбрасывал золотисто-оранжевый блик на панель стены у нас над головой. Она повернула голову, посмотрела на меня из-под полей белой соломенной шляпы, оставлявшей глаза в тени.

— Он знает, что я не хотела в это впутываться. Но он, понимаете, он слишком много этого наслушался. А они сказали ему, что теперь мы столько знаем, что рискнем здоровьем, если не войдем в дело. Боюсь, им-то мы сейчас и рискуем. Все рискуем. Готова поспорить, он тоже знает, что его ждет. Может, оттого и пьет столько. Он всегда слишком гордился своим телом, чтобы столько пить. Сколько Анс и Франки Лойал протянут, если они решили прикрыть лавочку?

— Франки она не упоминала.

— Он с Ди-Ди работает. Работал с Ди-Ди. Он скорее Анса напоминает, того же типа. Издерганный, нервничает, как все пройдет. Грифф — тот другой. Он ближе к Маку или Ногсу. Грифф скорее помогает дело закрутить, и мне кажется, он от всех трех команд процент получает. Что в Гриффе есть, так это то, что он ни о чем не переживает. Для него человек — словно жучок какой-то, и если под ноги попадется — только хруст раздается. По крайней мере, если я ему попадусь, он все сделает безболезненно, как только сможет. Я это знаю. Я ему всегда нравилась. Он намекал пару раз, что не худо бы нам перетасовать команды.

— А что это за имя такое — Ногс?

— Я не знаю, как его на самом деле зовут. Давным-давно была какая-то шутка насчет гоголя-моголя под Рождество, оттуда и пошло — «Ногс». А полностью — Ногс Берга. Я слышала, Мак говорил, что у Ногса в куче дел доля есть, и в легальных всяких там крокодильих питомниках. И нашу операцию Мак для него проворачивает и получает от него сведения о том, сколько денег на счету у тех мужиков, которых мы ловим, и указания, на какой корабль билеты брать, и еще он устраивает так, что из дальних мест от этих мужиков открытки приходят, чтобы не получилось так, будто в одном месте слишком много народу пропадает, а то больно жарко станет. Что я буду делать? Как вы думаете, что мне делать?

— Вы можете держаться так, чтобы Анс ничего не заподозрил?

Она бросила на меня быстрый взгляд, некрасиво передернув толстыми губками.

— Дружок, у меня всегда была уйма вещей, о которых он не должен был ничего заподозрить.

— Но если это произойдет и он все из вас вытянет, то и я могу в ящик сыграть, Дел.

Она пожала плечами:

— Я ему скажу, что зашла в одно местечко, где по радио новости Майами передавали, и услышала про Тами и Ди-Ди, и все вычислила по тому, как он себя вел. Во всяком случае, если вам так этого не хочется, зачем плыть на этом корабле? Вы меня нашли. Сделали мне большое одолжение. А я даже имени вашего не знаю. Летите обратно самолетом.

— Мое имя Трэвис Макги, и я плыву в каюте номер шесть по прогулочной палубе. Я могу подать вам идею насчет того, что делать дальше. Он выпьет столько, сколько ему это нужно, чтобы отрубиться?

— Он всю поездку только это и делает, а пока мы тут беседуем, уже наверняка приступил к делу.

— Оставьте ему записку. Скажите, что слышали новости из Майами и все вычислили. И тогда решили утопиться. Это послужит вам прикрытием на тот случай, если Грифф получил указание встретить корабль и убрать вас прямо оттуда.

— И что потом?

— Потом я хорошенько уплачу стюарду, а он уж найдет способ устроить так, чтобы вам не пришлось сходить с корабля вместе со всеми. Придумаем какую-нибудь причину, которая его устроит. Что-нибудь типа мужа, поджидающего вас с пистолетом у выхода из-под таможенного навеса. Анс Терри никому вашу записку не покажет. При подсчете сходящих пассажиров двоих не хватит. Вас и меня. Но наш стюард может использовать дольку от своей доли так, чтобы никто не поднимал шума. Анс пронесет через таможню ваш багаж, а у меня есть на борту знакомый, который захватит мои вещи. После того как вся суета уляжется и все уберутся, мы сойдем.

Она сняла шляпу и положила рядом, пригладила волосы, посмотрела, прищурившись, на свой бокал и побарабанила пальцами по черной столешнице.

— Конечно. Он им покажет записку. Я с корабля не сойду. И они поверят, что я спрыгнула в море. Это даст мне возможность скрыться.

— Я дам вам денег для начала. Пару кусков.

Все еще прищурившись, она сказала:

— Почему?

— В качестве одолжения Ванжи. Я обещал ей это сделать. И предпочитаю доводить дело до конца.

— Она никогда ничего не говорила ни о каком Макги из Лодердейла.

Я достал из бумажника подписанную фотографию. Она ее рассмотрела.

— Ух ты, даже так? А откуда она вас знает?

— Давние знакомые.

Она вернула фотографию.

— А чем вы на хлеб зарабатываете?

— Я бы назвал себя коммерческим партнером. Но временами клиент возражает против того, чтобы его семья и друзья узнали, насколько он туп, и тогда они называют это вымогательством или жульничеством.

— Забавная у вас манера излагать такие вещи. Из вас бы, наверно, классный конферансье получился, вы больше на гонщика похожи, или на тех, кто дороги строит или мяч гоняет, или что-нибудь подобное. А у вас есть какие-то причины оставаться в Лодердейле?

— А что?

— Может, вы могли бы меня как-нибудь использовать в качестве наживки. Одному Богу известно, какой у меня опыт, я целую пьесу для этих мужиков разыгрываю.

— Четырнадцать пьес.

Она приподняла плечи:

— Такого рода конец меня никогда не привлекал, больше не хочу.

— Давайте так скажем, Дел. Я в грязные дела не впутываюсь. Если вы грубо работаете, то рискуете упасть слишком больно, когда запахнет жареным. И любая моя операция подразумевает сотрудничество. Конечно, я мог бы вас использовать. Мы могли бы неплохо прошвырнуться вместе. Хороший сезон для того, чтобы отправиться поработать на побережье Джерси. Но что, если эти люди тут обнаружат, что вам удалось сбежать? Кто-нибудь отправится следом. Вдруг я буду переходить улицу вместе с вами, когда они вас переедут? Зачем мне так рисковать? И полиция, кстати, не поверит, что вы за борт бросились. Если они весь клубок размотают, вы одной из первых в списке окажетесь, а меня в глубокую яму кинут за сокрытие убийцы.

— Я никого не убивала! Я не могла!

— Вы всего-навсего заманивали их в такую ситуацию, в которой это мог сделать Анс. Четырнадцать раз. Вас на электрический стул не посадят. Такую милую молодую женщину. Почти никогда не сажают. Но вам там сроки просуммируют. А когда вы в конце концов из тюрьмы выйдете, то лишь в ящике через задние ворота. А я могу получить пять или десять лет за укрывание преступника. Детка, я свободен как птица, потому что никогда не рискую по-черному.

Она повернулась ко мне лицом к лицу, обхватила мое запястье своими коротенькими пальчиками и принялась обрабатывать этими своими зелеными глазищами. Это был вовсе не неподвижный взгляд. Она водила им туда-сюда, вверх и вниз и наискосок, каждый раз останавливаясь на глазах. Чистый серебряный голосок зазвучал чуть приглушенно:

— Я ловила мужиков с тех пор, как мне шестнадцать исполнилось. Милый, я так устроена, что просто должна принадлежать кому-нибудь. Анс был слабым, именно потому ничего великого и не получилось. Макги, ты так быстро на меня все обрушил. И я знаю, мы хорошо друг на друга реагируем. Это то чувство, которое ни с чем не спутаешь. Так что у меня нет иного выбора, кроме тебя, милый. Я должна доверять тебе. Я должна предоставить тебе командовать и вытащить меня из этой дряни. Вот так между нами все складывается и, может, еще лучше сложится, чем мы предполагали. Когда у кого-то есть, я могу все время на уровне держаться. Я тебе буду помогать во всем, что ты захочешь, а мне только еда нужна, одежда и крыша над головой. И я Христом-Богом клянусь, что если меня кто найдет, я их сумею убедить, что ты и знать ничего не знал. Я могу хорошо помогать. Я могу кем угодно быть, хоть студенткой, хоть домохозяйкой, хоть моделью, или там юной вдовой, или еще кем. А когда ты скажешь: уходи — я уйду. Ни слез, ни истерик. Ну, давай попробуем, а?

Но я не мог выбросить из головы этих мужчин, четырнадцать человек, выбитых, как бильярдные шары, из своего бизнеса этими прекрасными глазами и милым голоском, мужчин, присасывающихся к этим толстым губкам, зажатых в длинных и теплых тисках ляжек, мужчин, благословлявших удачу, которая в их годы послала им пылкость и преданность такой видной девушки, отправлявшихся с ней в круиз и не переживших своей первой ночи на борту, уступая место стареющему «Мистеру Атлету».

— Может быть, — сказал я. — Я подумаю. Может, у меня появятся кое-какие мысли о том, как обеспечить себе определенную страховку. Уже начало пятого. Когда ты от него отделаешься?

На мгновение она позабыла о моем вопросе. Покачала головой.

— Как подумаешь об этом, просто мистика какая-то. Боже мой, чтобы он отдал меня в лапы Гриффу точно так, как я ему этих клиентов отдавала! Все, что ты говоришь, сходится. Нам, девицам, следовало сообразить. Только дело жареным запахнет, так нас первыми и уберут. Знаешь, а я буду скучать по этим девчонкам. Нам так весело бывало.

— Так во сколько?

— Ох, судя по его обычным достижениям в этой поездке, я думаю, он отрубится еще до одиннадцати. Может, даже до десяти.

— Шестая каюта, — сказал я. Потом постучал костяшками по столу. Два быстрых удара, пауза, и опять два быстрых. — Постучишь вот так.

Чисто теоретически интересно то, что по дороге от столика к входной двери она ухитрилась трижды настойчиво потереться о меня туго обтянутым тканью бедром, хотя ее вовсе не качало и не было никаких проблем с тем, чтобы удержать равновесие. С обычной своей практичностью она сменила хозяина.

И теперь дело лишь за тем, чтобы окончательно закрепить, зацементировать новые отношения единственным известным ей способом.

Глава 12

Вернувшись на борт в половине пятого, я проверил условленное место для почты и нашел там записку: «Дома».

Потом пошел на корму и спустился к Мейеру в каюту. Он открыл на мой стук.

— Добро пожаловать в каюту четвертого класса, — сказал он. Потом указал на туалетный столик. Я увидел куклу. Подошел и взял в руки. Он вырезал довольно неплохой цементный блок, который болтался на серебряном проводе сантиметра на три ниже коленок.

Кукла была обнажена. Любая другая просто казалось бы раздетой и голой. Но сделавший ее японский мастер, даже зная о том, что она будет зашита и заклеена в кимоно, отнесся с невероятным вниманием к каждой детали, изготовив скорее статуэтку, чем куклу. Даже пупок был типично азиатским, маленький пенек с вдавленной загогулиной.

— Ничего не мог с чертовыми волосами поделать, — объяснил Мейер. — Пришлось все срезать, подержать в горячей воде, распрямить, снова приклеить — я на берег за клеем сходил — и подровнять маникюрными ножницами.

— Прекрасная работа, Мейер. Просто безукоризненная.

— И после того, как я подвел ей брови черными чернилами, сходство заметно увеличилось.

— Она еще заставит нашего паренька изрядно подергаться.

— А как ты все провернул?

Он сел на койку. Я оседлал металлический стул, привинченный к полу перед столиком. Он был чудесным слушателем, издававшим восклицания от потрясения, удивления, страха, сожаления и одобрения, а также вздохи, ворчание и мычание всюду, где это было нужно.

— И вот я стою под портиком и вижу, как она шагает к Бей-стрит, зная, что она во всем чуть перебарщивает, один лишний поворот — и круг так завертится, что не удержишься. Регулировщик на своем помосте под зонтиком всех птиц с дерева свистком своим посдувал и весь транспорт в центре остановил, чтобы дать ей Ист-стрит перейти, а какой-то парнишка в панаме на старушку с горой пакетов налетел. На нее через плечо засмотрелся.

— Боже мой, Трэвис, ну просто фантастический расклад!

— Это лишь начало. Вот потом пошел расклад. Я с этого момента играл по тому, как она себя вела. Я и понятия не имел, сколько она проглотить может и что это для нее звучит правдоподобно. Когда не срабатывало, я опять створки раковины закрывал. Она из тех, кого дрянными штучками называют. Похлестче нашей Ванжи. И обманывает себя еще больше, чем это делала Ванжи. Она просто рвется поверить в то, что Терри ее кинет, потому что ее самое можно уговорить кинуть его. Чуть поубеждать — и она двоих за одну поездку пришила бы. Сначала помогла бы Терри сбросить очередного голубка за борт, а потом на блюдечке преподнесла бы его самого Гриффу.

— А как насчет того, чтобы держать ее на борту и искать возможность увезти ее с собой? Я на одном из этих поворотов споткнусь.

— Я тебе прямо сейчас дам инструкции, с помощью которых ты тут же влезешь обратно.

Он слушал сосредоточенно и, когда я закончил, безошибочно повторил всю последовательность действий. С таким работать — одно удовольствие.

— Но удастся ли тебе заставить ее это сделать? — спросил он.

— Ей этот выбор покажется вполне удачным.

Мы увидели ее за ужином. Торжественный вечер. Она вышла поздно, в одиночестве села за столик на двоих. На ней был темно-синий корсаж с поблескивающей металлической нитью, голубой кушак и белая юбка до колен, красиво колыхавшаяся при ходьбе. Я заметил, что, сделав заказ, она ищет меня глазами. Потом ее взгляд упал на меня, остановился, потом снова. Она смотрела так лишь мгновение, абсолютно невыразительно, потом чуть заметно кивнула.

Чуть позже я поднял голову и заметил толстого туриста, нагнувшегося над ее столиком, склонившегося к ней и что-то говорившего. Огни столовой вспыхивали яркими бликами на его потной и лысой голове. Она не обращала на него ни малейшего внимания. Он слегка покачивался и с пьяным видом продолжал настаивать. В конце концов она подняла голову, словно только что заметила его. Поманила его поближе. Положила руку на шею, пригнула к себе и что-то пошептала на ухо. Шептала она секунд десять. Он так и отшатнулся. Она спокойно наблюдала за ним. Он, пятясь, налетел на официанта, развернулся и пошел обратно к своему столу. Протопал совсем близко от нас. Побледневший, с открытым ртом. И в глазах у него было такое выражение, словно он только что на мгновение заглянул в ад и тут же обратился в веру.

Он сел, поковырялся в тарелке, а потом ушел.

Когда я в следующий раз поднял голову, ее уже не было.

Ровно в половине одиннадцатого она постучала в дверь, выходящую в коридор. Быстро вошла, бросила большую белую сумку и голубой пакет на кровать и бросилась ко мне в объятия, крепко обхватив руками за талию. Она дрожала — мне кажется, наполовину наигранно, наполовину всерьез. Она тесно прижималась и шептала:

— Милый, милый, милый. Теперь я спасена.

Я мягко разжал ее руки и отступил:

— Тебе не следовало забирать ничего из вещей.

— Но я знаю это. Я и не забирала! Не злись на свою Делли. Я теперь твоя, милый. Я просто купила кое-что из мелочей, всякую ерунду, только самое необходимое, милый, и еще этот пакет, чтобы сложить то, что не влезет в сумку. Она тоже новая. Он весь мой гардероб знает. Он такой. Он там все найдет, и сумочку мою, и документы, и все деньги, какие у меня остались. Он обнаружит, что единственное, что исчезнет, — это моя ночная рубашечка, и заметит, что она была для сна приготовлена. Она в голубом пакете, милый. Он увидит, что я даже то любимое платье не взяла, что с витрины купила, и поймет, как я была расстроена. Я даже свои милые часики сердечком на тумбочке оставила. И постель разворошила, словно заснуть пыталась. А записку я к подушке приколола. Написала, как ты велел, милый, что услышала по радио про Ди-Ди, и Тами и поняла, почему он так странно себя ведет. Дверь надо ключом закрывать, так что мне ее пришлось незапертой оставить. В общем, я сложила записку и приколола вот так. И написала, что не могу больше жить с сознанием того, что мы наделали. Ох, да у него никаких сомнений не возникнет! Так что вот я, здесь, вся твоя, без гроша, лишь с этой одежкой, в которой меня так не поймают. Я ее специально купила, чтобы самой на себя не походить. Видишь? Короткая зеленая юбочка, эта закрытая блузка, и чулочки совсем детские. Давай я тебе все вместе покажу. — Она бросилась к своей новой сумке, вытащила расческу и уселась перед зеркалом. Вытащила шпильки, распустила волосы и, кусая губы, расчесала густую светлую шевелюру. Потом сделала «конский хвост» чуть набок, так что он спускался на правое плечо. Обвела губы розовой помадой. Надела новые темные очки в шикарной оправе, встала и повернулась ко мне, улыбаясь в ожидании оценки.

— Вот так и сойду с и-итальянского ко-орабля.

— Тебя выдает походка.

Она прошлась до двери и обратно, чуть расставляя носки, сутулясь и слишком свободно размахивая руками.

— А так?

— Хорошо. Тебе восемнадцать. Снова восемнадцать.

Она сняла очки, остановилась и взглянула на меня снизу, задрав голову.

— Ты решил «да». Я вижу.

— При одном условии.

— При любом.

Я положил на стекло туалетного столика фирменный корабельный блокнот и свою ручку.

— Садись тут и пиши то, что я тебе скажу. — Когда она села и взяла ручку, я велел поставить вчерашнее число. — «В полицейское управление Бровард-Бич, штат Флорида. Господа…»

— Эй! Ты что…

— Пиши. Можешь потом порвать, если захочешь, если сама не понимаешь, для чего это нужно сделать. Можешь порвать и выметаться после этого из моей каюты.

Она склонилась над бумагой, как школьница, и принялась писать. Я диктовал:

— «Я решила покончить жизнь самоубийством, выбросившись в море до того, как этот корабль доберется до Флориды. Я отдам кому-нибудь это письмо и попрошу переслать вам».

— Только чуть-чуть помедленнее, пожалуйста!

— «Я предпочитаю расстаться с жизнью по своей воле… чем ждать и позволить им… убить меня так же, как и Еванжелину Беллемер. Точка. Я считаю, что все, кто с этим связан, должны заплатить за свои преступления. Точка. Вот потому сейчас я и… делаю полное признание. Я сообщу вам… где вы сможете всех их обнаружить… и чем мы занимались… на протяжении двух последних лет».

Я подождал. Она дописала последнюю фразу, повернулась и посмотрела на меня:

— Ты, я вижу, чертовски прочную страховку получить захотел.

— Ты головой своей подумай, женщина. Это же и для тебя страховка. Она Анса Терри за пять минут расколет, и он подтвердит, что ты за борт выпрыгнула. Фараоны возьмут всех, кто в этом участвовал, и не останется никого, кто бы стал тебя преследовать, даже если нападут на след. Никто тебя искать не будет, с обеих сторон — никто.

— Мне… мне кажется, ты прав. Но я просто ненавижу все записывать. Может, мы это потом сделаем? Можешь мне доверять, милый, я все напишу, как только мы в безопасности окажемся.

— Вот когда ты все напишешь и подпишешься и я получу это, и положу в конверт, и адрес напишу, и марку наклею, и отошлю, тогда и поговорим, насколько я могу доверять тебе, Дел.

— Бог ты мой, ну и крутой же ты, а?

— И свободен как птица, причем собираюсь и впредь таким оставаться. Если тебе это не подходит, можешь попытать счастья с Терри, с Гриффом.

Она быстро развернулась и схватила ручку.

— Хорошо, хорошо, будь ты проклят. Что дальше?

— «Мисс Беллемер проживала… по адресу: 8000, Кав-Лейн, квартира 7Б Квендон-Бич… под именем Тами Вестерн. Точка». Как зовут Гриффа?

— Уолтер Грифф.

— «Уолтер Грифф проживает там же в квартире 7С. Скорее всего, именно он организовал ее убийство путем наезда машиной, сделав это по приказу…» Как зовут Мака?

— Вебстер Маклин.

Когда Мейер трижды твердо стукнул в дверь каюты, она вскочила как ужаленная. Мы с Мейером заранее выработали шифр, основанный на тех обычных фразах, которые произносят, если кто-нибудь постучится.

— Да? — отозвался я. Это давало ему понять, что она упростила ситуацию, оставив четырнадцатый номер незапертым, так что можно без опаски доставить Ансу наш маленький подарок.

— Извините. Ошибся номером, — громко сказал он.

Я продолжал диктовку. Она то и дело принималась упираться, например тогда, когда я потребовал изложить подробности самого последнего убийства. Он был пятидесятичетырехлетним химиком из Янгстауна, штат Огайо, проводившим отпуск в одиночестве. Они взошли на борт по отдельным билетам под именем мистера и миссис Терри, и у него было двадцать шесть тысяч наличными в поясе зашито, результат от продажи каких-то облигаций и наличных выплат по страховому полису. Теперь этот пояс носит Анс Терри, а мистер Поуэлл Дэниелс торчит из илистого дна где-то к юго-западу от Майами, и на нем теперь совсем другой пояс, из тех, что надевают при подводной охоте, каждое отделение которого запечатано особенной печатью, не позволяющей подняться вверх.

Она объяснила мне так:

— Я просто просила его пойти присмотреть за багажом, чтобы его доставили в нужную каюту. Мы поднимались сюда отдельно друг от друга на случай, если кто-то из экипажа меня узнает. Он входил в каюту, и я предлагала ему выпить, чтобы отпраздновать. Это зелье их совсем с ног валило. Потом я впускала Анса. Приходилось ждать четыре-пять часов, прежде чем удавалось их выкинуть, полусонных. Мы еще с предыдущих поездок знали, где на каком корабле самое подходящее место. Это на прогулочной палубе, примерно в девяти метрах от ее конца. А кончается она у дверей столовой. Примерно на середине корабля. Это место ниоткуда сверху не разглядеть. Нет никаких перил, никакой боковой палубы, как на лоджии, а на верхней палубе стоит по шлюпке с каждой стороны. Делали это обычно часа в три ночи. Они толком не просыпаются. Но ногами перебирают, если с двух сторон поддерживать. Мы поем, спрашиваем, не стало ли ему лучше, если люди встречаются. Потом я иду и караулю у ближайшей лестницы и, если никого нет, щелкаю языком, а Анс поднимает их, как сонных детишек, переносит через перильца и отпускает.

Я продиктовал ей ее же рассказ. Мейер идеально вычислил систему прохода на корабль по гостевой карточке.

Я поинтересовался, как такие, в общем, неглупые люди столь легко позволяли себя одурачить.

— Ой, ну всегда можно отличить, с каким можно попробовать, а уж из этих выбирать тех, кто действительно тобой заинтересовался. Женатых отбрасываешь. А также тех, кто слишком хорошо все вокруг знает. Работаешь над тем, чтобы выяснить имя, домашний и местный адрес, и если ему скоро уезжать, то такой тоже не подходит. Иногда по десять дней ищешь и никого стоящего найти не можешь, такого, чтобы Маку имело смысл наводить справки. И потом, он, когда все разузнает, часто говорит «нет». Если, скажем, это слишком важная шишка и у него слишком много денег, и это будет не так просто, как если бы у него только минимальные двадцать тысяч оказались. Когда получаешь разрешение, начинаешь его дразнить, а иногда позволяешь и поближе подойти. Мы все делали примерно одно и то же. Много плачешь. Говоришь, что не можешь себе позволить с ним встречаться, что это слишком опасно. Встречаешься с ним тайно, скрываешься. Потом говоришь, что твой бывший муж — псих и непременно убьет тебя. Говоришь парню, что этот бывший про него проведал, и заставляешь переехать на другую квартиру, причем под другим именем. Потом начинаешь ублажать их и вешать лапшу на уши, что вроде бы с ума от них сходишь и в жизни ничего подобного не чувствовала. Они верят любой глупости, которую ты им говоришь, и делают черт-те что, о чем бы ты ни попросила. Потом попытку самоубийства разыгрываешь и говоришь, что единственный способ отсюда выбраться — это взять билеты на чужое имя, сесть на корабль и побольше денег с собой взять, а в Кингстоне, или Сент-Томасе, или еще где-нибудь, куда судно заходит, у тебя старая подруга живет, и она вроде бы разрешит вам пожить в ее старом коттедже под другими именами. А его друзья и родственники и деловые партнеры получат потом открытки из Толедо или из Альбукерка, и оттуда уже поиски и начинают, когда он исчезает. Мы всегда все работали примерно одинаково, только Ди-Ди с парнем немного иначе держалась, чем мы с Тами, а у меня чуть другой по сравнению с Тами подход. Дело в том, что как он поймет, что ему предстоит провести с тобой некоторое время на корабле, так у него уже и глаза ни на что другое не смотрят. И гораздо безопаснее заставить его поверить, что ты не решаешься появляться с ним вместе в общественных местах. У меня всегда, помимо своего багажа, был еще и чемодан с вещами Анса. А уж как быстро удается все устроить с круизом, это по-разному. Один как-то раз за день до отплытия со мной смотался. Они над этим еще долго прохаживались, и Ди-Ди и Тами. Мне кажется, что если в общем смотреть, то лучше и быстрее всех их Ди-Ди к рукам прибирала, но если ты в самом начале дашь им подумать, будто тебя легко заполучить, пиши пропало. Одинокие мужики после сорока пяти, все до одного, фантастически помешаны на молодых женщинах, на это-то и следует нажимать.

Потребовалось немало времени, чтобы все это изложить. Она сопротивлялась, хотела сама сухой остаться, а я требовал список четырнадцати убитых. Она вспомнила лишь девятерых и к тому же не была уверена, что точно помнит и первые и вторые имена. Их общий с Терри доход она оценила примерно в восемьсот тысяч долларов.

Было уже начало третьего, когда она сказала, что устала.

— Солнышко, у меня уже рука не двигается, честное слово. Просто судорогой сводит.

— Отдохни, пока я все прочту.

Там было пятнадцать страниц, заполненных ее плохим почерком, все строчки правым концом уезжали вверх. Любому следователю хватило бы с лихвой. Вряд ли имело смысл вытягивать из нее еще какие-нибудь детали. Она была утомлена и эмоционально и физически.

— Хорошо, Дел. Еще совсем чуть-чуть, чтобы закончить. Готова? С новой строки: «Я не собираюсь ставить Анса в известность об этом письме. Я оставлю ему записку… о том, что покончила жизнь самоубийством. Точка. Я ее приколю к своей подушке… после того как он уйдет в бар… завтра вечером. Точка. Я рада, что написала… это письмо. Точка. Боже, помилуй мою душу. Точка». Подписывайся, Дел.

Я следил через ее плечо, как она выводит свое имя — Адель Витни. Потом поколебалась.

— Это было мое настоящее имя, когда я регистрировалась пару раз, как в Чикаго.

— Напиши и второе тоже.

Она написала: Джейн Адель Стассланд.

Потом выронила ручку, посадив на лист кляксу прямо под подписью. Встала, повернулась и бросилась ко мне в объятия. Глубоко зевнув, задрожала и прижалась лбом к моему подбородку.

— Я получу золотую звездочку, учитель?

— Из чистого золота, Джейн.

Она отвела голову.

— Пожалуйста, не называй меня так.

— Хорошо.

Она снова зевнула.

— Я выдохлась жутко, милый. Хочешь меня раздеть?

— Я думаю, нам обоим лучше отдохнуть. Завтра может быть трудный день.

В ее взгляде появилось холодное любопытство.

— Меня лишь в одном случае отвергали, приятель. Ты голубой или еще что-нибудь?

Я медленно сложил ее полное признание и засунул в конверт. Вдруг «Моника Д.» резко накренилась, словно провалившись вниз, и мы оба, потеряв равновесие, невольно сделали шаг навстречу друг другу, словно в начале импровизированного танца. Каюта затрещала, и я понял, что мы вышли в пролив, где попали в непогоду.

— Завтра я спрячу тебя в надежном месте в Лодердейле. И пройдет четыре-пять дней, пока страсти улягутся и я смогу поднять паруса. Так что у нас будет уйма времени познакомиться с тобой поближе, Дел.

Огромные зеленые глаза сузились, она склонила голову набок. Потом спокойно сказала:

— Конечно, — взяла сумочку и пакет, прошла в ванную и заперла за собой дверь.

Когда она снова ее открыла, я уже погасил свет в каюте. Сложил брюки, рубашку и ботинки на полу под кроватью, с обратной стороны от второй кровати; толстый, сложенный пополам конверт был засунут в задний карман, а ключ от каюты — в боковой. Я лежал в постели в одних трусах. Сквозь ресницы увидел ее, появившуюся на пороге. Длинные пышные волосы распущены, как у Алисы в Стране Чудес. На ней была та штука, которую она называла ночной рубашкой, — свободная, с кружевами на подоле, вороте и коротких рукавчиках, длиной чуть выше колен. Костюм утопленницы.

Щелкнул выключатель. В темноте все звуки «Моники Д.» казались громче: и плеск воды о покачивающийся борт, и почти незаметное ровное ворчание двигателя, и подрагивание входящей в резонанс переборки.

Что-то опустилось на угол моей постели, натягивая одеяло у ног. Маленькая рука нащупала мое колено и сжала.

Монотонные жалобы тонкого детского голосочка были слаще карамели. Массируя мне колено толстенькими пальчиками, она говорила:

— Это то же самое, что бросить меня одну. Это выглядит так, словно все это ложь и уловки, чтобы выманить у меня признание. Слова ничего не значат. Что я, по-твоему, чувствую? Боже мой, Трэвис! Я что, такая свинья безобразная, что ты ко мне прикоснуться не можешь? Они же меня убить собирались. Я совсем не чувствую себя в безопасности. Пожалуйста, милый, обними меня. Позанимайся со мной любовью. Тогда я буду на самом деле принадлежать тебе и нам обоим будет хорошо. Ну, пожалуйста!

Эго было похоже на Ванжи во всех смыслах, но она не обладала стальными нервами. Эту мне захотелось обнять. Наверно, любой когда-нибудь, рано или поздно, чувствует сильное влечение к чему-то столь сладкому и отвратительному, что гарантирует полную деградацию. Мне хотелось повалить ее и попасться в эту горячую и опытную ловушку, стоившую жизни четырнадцати мужчинам. И к тому же есть прекрасное рациональное объяснение. Это способ заставить ее доверять тебе, парень. Давай, вперед, убаюкай крошку. Это сократит твою жизнь лишь на девять минут. Ты уже взрослый. Женщина есть женщина есть женщина[13], и кто заметит разницу?

Ты заметишь, Макги. И запомнишь ее надолго.

Но ей требовался какой-нибудь жест. Ей нужно было как-то убедиться. Так что я сел, придвинулся к ней, обнял и прижал лицом к шее.

— Все будет хорошо, детка.

Она тяжело дышала и вздрагивала. Она вылезла из ночной рубашки, кожа американской модистки была нежной, как шепот, и необыкновенно горячей. Она крепко прижалась ко мне и сказала:

— Спеши, милый. Ах, Джи, я уже почти готова, я сейчас кончу.

— Нет, солнышко. Давай подождем и сделаем все как следует. У меня есть некоторые представления о том, что все должно быть в свое время и на своем месте, так будет гораздо лучше. Куда нам спешить? Вот сойдем с этого корабля, где одни нервы, спокойно скроемся и будем проводить целые дни в постели.

— Но ведь можно и то и это.

Я знал самый быстрый способ остудить мой пыл. Маленькие толстые губы вызывали у меня брезгливое отвращение. Так что я поцеловал ее достаточно долго и крепко, чтобы размазать их по зубам и чуть не сломать ей шею и ребра. Она запыхтела, словно маленькая топка, когда я ее отпустил, поднял с кровати, развернул и шлепнул сзади, изображая пистолетный выстрел.

— Эй! Ой!

— Иди к себе в кроватку, детка.

Она поворчала, но, оказавшись в своей постели, хихикнула:

— По крайней мере, я доказала, что ты не голубой, солнышко.

— Постарайся заснуть.

Я знал, что утомление от пережитого страха возьмет свое. И, дав ей достаточно, как мне казалось, времени, встал, быстро и молча оделся. Наклонившись над ней, я услышал медленное и глубокое посапывание, тихое, доносившееся из глубин сна. Я запер за собой дверь и ушел.

Мейер, потягиваясь, открыл мне дверь. В своей полосатой зелено-черно-оранжевой пижаме он напоминал циркового медведя. Зевая и вздыхая, он уселся к свету и прочел признание Дел. Он был так поглощен этим, что, казалось, не замечал моего присутствия. Закончив, он снова сложил его, сунул в конверт и положил во внутренний карман пиджака, висевшего в шкафу костюма.

Повернувшись ко мне, он нахмурился и сказал:

— Слишком абсурдно, Трэвис, упрощать ее действия, пытаясь выразить их в терминах морали. Злость. Бессердечие.

— Мейер, ради Бога!

— Можно найти гораздо более точный ответ в одной книге, написанной женщиной, имя которой я, к сожалению, в данный момент позабыл. А называется она, насколько я помню, «Я и не-Я». Это расширенная интерпретация одного из положений теории Юнга[14].

— В это время суток?

— Она развивает концепцию о том, что пугающее ее огромное число людей мало задумывается о том, что другие человеческие существа живут реально. То есть полное отсутствие проникновения в их действия. Сами, конечно, они считают себя реально существующими, но им не хватает воображения, чтобы понять, что и другие люди реальны, точно так же и в том же смысле, что и они. Таким образом, хотя они и проходят через все необходимые социальные формальности и межличностные отношения, но другие люди скорее выступают для них в роли объектов, нежели реальных личностей. Все прочие люди — объекты, следовательно, отношение к ним как к объектам не связано ни с какой психической травмой. Эта парочка уничтожила четырнадцать объектов, а не четырнадцать братьев. Они чувствуют себя неловко не вследствие жалости или от сочувствия к мертвым объектам, а всего лишь из понимания, что общество плохо смотрит на подобные действия.

— Мейер, я прошу тебя!

— В определенном смысле им можно позавидовать, Трэвис, потому что, в отличие от тебя и меня, они не могут разглядеть, не могут представить. Мы можем и потому так страдаем от сочувствия. Мы сочувствуем такой дрянной женщине, как мисс Беллемер. Ты не можешь никак забыть, как выглядела шея этого Гриффа. Эта же парочка плывет по жизни безо всякого неудобства, причиненного столь тягостным багажом. Интересно, не правда ли, связать эту концепцию сознания с индивидуальными целями?

— Ты завершил?

— Устное изложение всегда помогает мне развивать подобные отношения.

— Мейер, как это прошло?

— А, мой маленький визит. Я туда проскользнул как истинный дух — провозвестник смерти. Через несколько минут я понял, что с тем же успехом мог и промаршировать туда в сопровождении духового оркестра и отряда барабанщиков. Тут мое сердце перестало стучать в диафрагму и встало на то место, где ему и следовало быть. Я выбрал более эффектное место для нашей куколки. Затычка в раковине, похоже, хорошо держится. Я ее оставил под водой, а раковина там, к счастью, очень глубокая. Она обладает неплохой плавучестью. Пористый камень впитал достаточно воды, чтобы удержать ее внизу. Она покачивается в такт движению корабля. Эффект жуткий. В рассветные часы пьяным часто приходится совершать небольшое путешествие в ванную. Я для парня даже свет в ванной оставил. Когда начинаешь приходить в себя с похмелья, мир кажется немного иллюзорным. Ему потребуется время, чтобы различить, где реальное, а где нереальное.

— Напоминай мне впредь не будить тебя в это время суток. Ты столь велеречив, что у меня уже голова раскалывается. Я хочу обратить твое внимание на то, где сейчас находятся деньги Поуэлла Дэниелса.

— На поясе у Терри. Ну и что?

— Если мы не хотим, чтобы он с их помощью успешно смылся, сниму-ка я лучше крылышки с его сандалий.

Он взглянул на часы.

— Уже начало пятого. Действие алкоголя снижается. У него было, по-видимому, часов семь. Не думаю, чтобы этот риск был оправдан, Трэвис. Он исключительно груб и силен. Почему бы его просто не оставить в одиночестве?

— Я хочу попытаться.

Умные глаза смотрели на меня изучающе.

— Я нахожу, что принуждение излишне. Твой обычный настрой подкисает и портится. Уж не потребовала ли, по своему обыкновению, маленькая хрюшка, чтобы ей заткнули дырочку?

— Отвяжись, Мейер.

— А, значит, охота за поясом выполняет роль епитимьи, нового подтверждения настоящей сущности Макги, символического соскребания пятна позора.

— Неужели ты действительно мог подумать, что я отхвачу себе кусочек этого?

— Мой милый мальчик, если бы я так думал, то не стал бы так нудно шутить на эту тему.

— Тогда знай, что я к этому вполне приблизился.

У него глаза округлились.

— Действительно?

— Похоже, я не так уж и разборчив, как считал раньше. Так что, в конце концов, может быть, и есть смысл в соскребании пятна.

— Желание — еще не поступок, если сделать исключение для защитников. Ты ему не последовал. А если и последовал, то она молода, воздушна, похотлива и, несомненно, весьма опытна. К тому же любые родители тебе скажут, что стоит только одеть ребенка во все лучшее и отправить играть, как он разыщет самую глубокую, грязную и вонючую лужу в городе и вываляется в ней, совершенно не задумываясь над взбучкой, ожидающей его дома. Есть что-то гипнотически сладостное в этой грязи.

Я усмехнулся:

— Сир, мне следует чаще беседовать с вами. Ладно. Что касается остальных твоих обязанностей, все в порядке?

— Абсолютно. И будь очень осторожен с этим типом.

Я влез по веревочной лестнице с кормы на лоджию и постоял у перил. Мы двигались навстречу северо-западному ветру. Корабль ворчал и пыхтел, прокладывая себе путь по черному и густому морю, оставляя вспененный зеленовато-белый флюоресцирующий след.

Я раздумывал, не пойти ли в каюту и не утяжелить ли немного карман спасительным стражем. Но тогда я рисковал разбудить ее. И к тому же не хотелось признавать, что существует хотя бы один-единственный шанс, что я не смогу справиться с сонным пьяницей, сколько бы слоев мускулов ни таскал он на себе под кожей.

Глава 13

Я неслышно прикрыл дверь каюты № 14 и долго стоял, выжидая, пока мои глаза привыкнут к слабому желтому мерцанию щели под дверью ванной.

В конце концов я стал различать очертания его длинной неподвижной фигуры на дальней кровати, смутные сгустки мебели, даже продолговатую записку, приколотую к подушке на пустой постели. Я приблизился к иллюминатору и раздвинул шторы, чтобы палубные фонари усилили внутреннее освещение. Оттуда я мог посмотреть на него сверху вниз, различая медленное, хриплое дыхание. Он лежал на левом боку, почти перевалившись на спину, обхватив руками подушку, согнутая правая нога упиралась коленом в живот.

Я подошел к нему сзади. Простыня укрывала его чуть выше талии. Я протянул правую руку за тело, двумя руками осторожно взялся за простыню и стал медленно снимать, пока не сложил пополам, сгиб пришелся ниже талии. Он спал в пижамной куртке. Я дотронулся до ее края и аккуратно закатал вверх. Вокруг тонкой талии «Мистера Атлета» темнела полоска пояса, сантиметра три толщиной. Было так темно, что не видно, как он застегивается. Судя по всему, обычная конструкция из плотной ткани с двумя ремешками и пряжками спереди, друг под другом.

Я осторожно пробежал пальцами вокруг, легонько прикасаясь к поясу. Спереди, на животе, я нащупал края маленьких металлических пряжек и продернутые через них ремешки. Его живот то поднимался, то опускался в такт дыханию, и, закрыв глаза, чтобы сосредоточить все внимание на осязании, я убедился в том, что знаю, как их расстегнуть.

Я по одному вытащил ремешки из кожаных петель. Следующий шаг был сложнее, предстояло протащить ремешки сквозь первые части пряжек. С нижней стороны каждый из них был немного ослаблен и чуть выступал вверх, я мягко тянул всякий раз, как он выдыхал, выигрывая полсантиметра. Потребовалось десять — пятнадцать выдохов, чтобы ослабить каждый из ремешков. Его дыхание воняло выпивкой. Пояс держался лишь на маленьких металлических штырьках, вставленных в дырки ремешков. Я тянул за ремешок тыльной стороной руки. Каждый раз, когда он выдыхал, я рисковал и чуть усиливал давление. Потом почувствовал пальцами небольшой толчок, и пряжка высвободилась. Я знал, что делать дальше. Расстегнуть вторую, потом осторожно разложить ремень на кровати так, чтобы он прижимал его сверху. После этого кража будет сопряжена с большим риском. Я должен буду крепко ухватить за ремень, резко выдернуть из-под него и выскочить за дверь прежде, чем он успеет продрать глаза, надеясь не столкнуться в коридоре ни с кем из членов экипажа.

Возможно, я гораздо дольше размышлял над последним шагом, чем над последней пряжкой. Или пришлось сильнее тянуть. Он заворчал, перекатился в мою сторону и быстро опустил руку, так быстро, что задел мои пальцы, которые я не успел отдернуть.

Я услышал, как его рука ощупывает пряжки. Он мгновенно сел.

— Сука! — сказал он. — Ты сука чертова! Какого черта ты тут делаешь?

Заметив, что он тянется к выключателю, я сцепил руки и со всей силой ударил туда, где должно было находиться горло. Но в темноте я ударил не слишком далеко назад, и мои кисти наткнулись на толстый резиновый бугор трапецеидального мускула, а он расстроил мои планы, с невероятной скоростью соскочив с кровати, двинул плечом в грудь, обхватив огромными ручищами и повалив на пустую кровать. Я почувствовал, как трещат ребра, а он повернулся лицом в сторону так, что я не мог попасть ему в глаза. Он замычал от напряжения, и я почувствовал, как темнеет в глазах. Я двинул ему кулаком в шею, но у меня не хватило сил на хороший удар, я нащупал ухо, смял его и попытался оторвать, но боль только увеличивала его силу. Тогда, понимая, что остался последний шанс, я надавил большим пальцем на угол челюсти, впиваясь остальными в бычью шею, изо всех сил стараясь вогнать большой палец как можно глубже. Он захрипел, и давление ослабло настолько, что я смог вздохнуть, разгоняя темноту, застилавшую глаза. Внезапно он отпустил меня, отвел руки назад и, попытавшись изобразить прямой удар в лицо и не рассчитав расстояния, попал мне прямо в горло. Боль прокатилась по телу, сотрясая его спазмами и превращая в единый вихрь, перенесший нас обоих с постели на пол между кроватями. Казалось, мое горло наполнилось битым гравием. Он был внизу. Я приподнял его голову за уши и дважды со всей силой стукнул о пол. Тогда он вывернулся вбок и, опираясь на плечи, наискось ударил меня босыми, твердыми, как мрамор, ногами по грудной клетке, и будь у него еще хоть полсекунды, он довершил бы дело. Но я ухитрился ухватить его за яйца. Он издал вопль с присвистом, метнулся и забился, словно рыба на песке, добрался до моих пальцев, ослабил хватку, подтянулся быстрее, чем это удалось мне, сильно и твердо ударил меня, поднимающегося с пола, по подбородку тяжелой подушечкой правой ступни. Я опрокинулся на спину в полном сознании, но абсолютно не в состоянии пошевельнуть ни рукой, ни ногой, даже моргнуть или передвинуть язык за другую щеку.

Я лежал и с поразительным спокойствием думал, что, вероятнее всего, наша драка закончится тем, что он, высоко подняв босую ногу, припечатает ею мое горло. А перила были всего с обратной стороны соседней двери, всего-то в трех метрах по темной и ветреной палубе. «Ты для него всего лишь предмет», — лекторским тоном произнес Мейер.

Моя голова моталась из стороны в сторону, как у мертвеца. Когда она перекатилась к нему, я его увидел. Он сидел на краю кровати, уткнувшись головой в колени, издавая тихое, монотонное мычание.

Потом встал и, превозмогая боль, прошел в миллиметре от меня, согнувшись пополам, и открыл дверь ванной. Я пошевелил пальцем, потом всей рукой. Потер правое колено. С трудом перевернулся на живот, уперся руками в пол, поднял восемь тонн веса на четвереньки, дотянулся до спинки кровати и, цепляясь за нее, встал на макаронообразные ноги. Повернулся и заглянул в ванную. Он стоял, склонившись над раковиной. Обхватив себя одной рукой, он держал в другой сочащуюся водой куклу с болтающимся внизу блоком.

Его рот то открывался, то закрывался, но до меня не доносилось ни звука. Жизнь опять возвращалась в мускулы. Казалось, он так и окаменел там, не замечая меня, не замечая ничего вокруг. Я встал на пороге. В метре от меня на уровне груди выступала полочка. Я снял с вешалки полотенце, плотно обмотал правый кулак и, ввинчивая каблуки в пол, принялся раскачивать свой торс из стороны в сторону, кулак двигался в двадцати сантиметрах, потом все дальше и дальше от точки будущего удара, а потом я ринулся вперед, едва не проехав коленями по полу. Он сделал шаг в сторону и беспомощно упал, ударившись лбом о кафель…

Я нашел пояс под кроватью. Второй ремешок оборвался. Уже собираясь уходить, напоследок огляделся. Я засунул его в постель в той же позе, что и застал. Дыхание звучало так же ровно. Единственный ремешок плотно и надежно удерживал пояс у меня на талии. Под рубашкой. В руках я держал обе части куклы. Темноволосая головка закатилась в угол, но когда я принялся искать ее, корабль тряхнуло, и она выскочила оттуда мне навстречу. Я выпустил воду из раковины. Он никогда не узнает, что из случившегося произошло в действительности.

После ранних утренних склянок и звонков, криков в коридорах, торопливых стуков в двери кают и объявлений о том, чтобы багаж вынесли в коридор как можно скорее, я быстро оделся. Она и бровью не повела, лежала, разметавшись в облаке светлых волос, приоткрыв толстые губки, с истомой в глазах.

Согласно маленькому плакатику, нашего стюарда звали Артуро Талиапелолеони.

Я отвел его в заднюю часть маленькой конторки и сказал:

— Я хотел попросить вашей помощи в одном очень важном деле, сделайте мне одолжение, пор фаворе. — Удар в горло придал моему голосу несомненно конспиративный оттенок. Это заставило его оценить ситуацию. Он сказал:

— А?

— Я из нумер сей. — Это в подтверждение большой важности дела.

Он взял бумажку небрежно, приняв ее за десятку. Потом разглядел второй нуль, побледнел и снова порозовел.

— Если я могу что-нибудь сделать для вас, синьор… — Купюра исчезла.

— Я плыл в каюте один. Но теперь там появилась дама. Она из номера сверху. И крайне важно, чтобы нам с ней удалось остаться на борту на все утро.

— Честное слово, это невозможно.

— Но ведь многое можно устроить. И нужно устроить. А не то может случиться так, что когда она выйдет из здания таможни, то муж застрелит ее тут же, на глазах у всех ваших пассажиров. Он человек неуправляемый. Могут пострадать и другие люди. Вряд ли это пойдет на пользу вашей компании.

У него даже губы побелели.

— Это будет очень плохо. Но ведь встает еще вопрос проверки багажа, нет?

— Ее багаж кто-нибудь вынесет. Мой багаж вынесет другой человек, мой друг. Вещи пройдут таможню, и их увезут.

— Но если недосчитаются двух пассажиров?

— Тому, кто их считает, придется объяснить всю необходимость этих мер. — Я достал из кармана еще две бумажки, пятьдесят и двадцать. Пятьдесят отдал ему. — За это можно купить определенное сотрудничество при подсчете?

— Это вполне возможно.

Я отдал ему двадцать.

— А это, естественно, для вас и для горничной.

— Но идет уборка и проветривание от каюты к каюте.

— Неужели человек, занимающий ваше положение, не может вывесить какой-нибудь знак на обоих дверях нумеро сей, чтобы его не трогали до тех пор, пока не закончат с остальными? В конце концов, как я понял, вы не отплываете домой до пятницы.

— Это очень трудно, но…

— Часто ли мужчине представляется возможность спасти жизнь красивой женщине?

Он выпрямился, поднял подбородок:

— Я это сделаю.

— Вы прекрасно все понимаете.

Когда я вернулся в каюту, она лежала по-прежнему. Я отобрал минимальное количество вещей, которые могли ей понадобиться. Они смогут уместиться в белую сумочку. Положил бело-желтую ночную рубашку в пакет и сложил его достаточно плоско для того, чтобы засунуть в свою сумку, и, снова заперев за собой дверь, спустился в землянку Мейера.

— Ты что, простудился? — спросил он.

Я бросил сумку у дверей. Там же уже стояла и его собственная. Обе застегнуты. Обе окажутся на столе таможенника. Потом захлопнул дверь, стянул рубашку и расстегнул пояс.

Он надел его на себя, и я помог закрепить его двумя концами проволоки, протянутыми от концов ремешков к пряжкам.

— Просто на случай, если что-то не получится с вывозом большой суммы. На случай, если кто-нибудь подумает, что это уловки контрабандиста.

Он поправил рубашку и погладил себя по животу.

— Самый дурацкий для экономиста способ держать деньги.

— Слушай, пока мы стоим здесь, помни, что это могло быть просто, как двадцать два цента заработать. Дальше ты должен себя вести как наглая дама в супермаркете.

— Я не в первый раз схожу с корабля, Макги, и окажусь на сходнях в первой тройке.

— Я выбросил твой шедевр за борт. Извини.

— А как она парню, понравилась?

— Нет. Он, наверно, спрашивает себя, что из всего этого ему приснилось. Он моего лица не видел. Но он знает, что это была не Дел. Он посмотрел на куколку. Это его привело в состояние шока. Я этот шок лишь слегка усилил да засунул, уходя, его в кроватку. Стюард подкуплен. Хрюшка храпит с присвистом, и мы — парочка отъявленных и непревзойденных сукиных детей.

— Отъявленных?

— Неважно, с какой точки зрения на это смотреть. — Я открыл дверь. — Удачи тебе.

Когда я вернулся, к обеим дверям были приклеены записки с оранжевыми итальянскими надписями. Я вошел и оглядел комнату. Ее постель пуста, дверь ванной чуть приоткрыта, слышен шум льющейся воды.

Я постучал.

— Милый?

— Все устроено.

— Заходи, милый.

Я зашел. Две маленькие лампочки тускло освещали маленькую ванную комнату. Она сидела в глубокой и узкой маленькой ванной и, пользуясь длинным шлангом, принимала душ. Собранные и сколотые вместе волосы свешивались на спину. Лицо было чисто вымыто, полоска пены высыхала на подбородке. Она улыбнулась, в огромных зеленых глазах засветилась нежность.

— Доброе утро, любимый.

— Ты слышала, я сказал, что…

— Конечно. Я знала, что ты все устроишь. — Она намылила мочалку, протянула мне и сказала: — Потрешь мне спинку, а? — Она убрала волосы, подняла их повыше, на затылок, и, удерживая там, наклонилась вперед, упираясь лбом в круглые мокрые колени.

— Тут есть женщины на борту, так, Боже правый, они шириной в метр. Я-то в эту дурацкую ванну с трудом влезаю. Готова поспорить, им вечно приходится таскать с собой целую толпу итальяшек, чтоб те их оттуда вытаскивали. Джи, я все время слышала этот шум и то просыпалась, то опять засыпала. Все, милый? Спасибо. Слушай, возьми шланг, смой со спины пену. А потом вытри сухо-сухо, чтобы я могла волосы опустить. Честно, у меня такие тяжелые и густые волосы, что, когда намокнут, часами не высушишь.

Когда я сделал все, о чем меня попросили, она стряхнула волосы назад, прополоскала мочалку, отжала, намылила снова и, протянув мне, сказала:

— У тебя так хорошо сзади получилось, что ты и спереди меня вымыть должен.

— Поторопись, детка. Играть сейчас некогда.

— Ну почему ты злишься? Ты простудился? У тебя такой голос хриплый. Может, посидишь здесь и поговоришь со мной?

— Я не злюсь, но порядком нервничаю. Если то, что я устроил, не сработает, то я предпочел бы, чтобы ты была на ногах и одета на случай, если кто-нибудь из экипажа или таможенник в дверь постучит.

— Хорошо, милый, — сказала она неожиданно послушно и безропотно.

Было уже четверть восьмого, и, выйдя взглянуть на залив, я прикинул, что мы причалим через полчаса. Я встретил Артуро Талиапелолеони, дал ему указание насчет завтрака, и новая банкнота исчезла у него в кармане. Десять минут спустя он принес еду. Я закрыл ее в ванной и принял у него поднос в дверях, а он все старался тайком от меня оглядеть каюту. Потом, скорчив гримасу великого конспиратора, удалился.

Она радостно заверещала при виде подноса с завтраком, особенно заказанного к кофе бренди. Усевшись и отпив первый глоток сока, она посмотрела в окно и сказала:

— Эй, похоже, мы сбавляем ход.

— Как раз волнорез проходим.

— А когда мы сойдем, милый?

— Я думаю, в одиннадцать. Хочу через несколько минут подняться наверх и убедиться, что Терри сойдет, не поднимая шума.

— Как кролик смоется, поверь мне на слово. Что о нем беспокоиться?

— Заодно хочу взглянуть, нет ли там фараонов, поджидающих вас обоих. Если они у вас на хвосте, то им может быть известно больше, чем ты думаешь. Я понаблюдаю, встретит ли его кто-нибудь на берегу. Это может изменить всю картину.

Она перестала жевать и через сладкую вафельную трубочку спросила:

— А как она изменится, если…

— Если они спросят о тебе корабельных офицеров, то стюард сложит все, что знает, в единое целое и немедленно струсит.

Она опять стала медленно жевать.

— А, они не могли за это время так глубоко все раскопать. Нет. — Она подмигнула. — Но уж точно раскопают, как только признание получат. Эй, а что ты с ним сделал?

— Напечатал адрес, наклеил марку и отдал своему приятелю, чтобы он отправил, когда сойдет на берег.

— Солнышко, мне кажется, мы должны сами его отправить. А вдруг ему станет любопытно? Мне бы стало ужасно любопытно, что за письмо адресовано в полицию.

— Решения принимаю я. А что делаешь ты?

— Я… я-то делаю, что ты скажешь. Хорошо, милый. Значит, так и будет. Значит, я тоже хочу, чтобы это было так. Босс у нас ты.

Я залпом выпил полчашки кофе, предупредил ее, чтобы не отвечала на стук, и запер дверь снаружи. Потом спустился на прогулочную палубу. Корабль причаливал правым бортом к большой пристани. Там было около ста человек; в яркой одежде, загорелые, они стояли за доходящим до уровня груди ограждением, ожидая пассажиров и экипаж, прибывающих из последнего в этом сезоне круиза «Моники Д.». Они махали руками. До меня доносились приветственные возгласы. Фары машин освещали площадку для парковки. С корабля бросили стальные тросы, и чьи-то руки на берегу накинули петли на чугунные тумбы. Заревела палубная лебедка и стала распрямляться, медленно уменьшая расстояние до пристани. Смолкло низкое гудение главных двигателей, оставив лишь резкий звук генератора, снабжающего береговые корабельные службы. Были подняты и закреплены два трапа, и когда капитан и два корабельных офицера сошли по сходням в белоснежной форме с дипломатами и маленькими чемоданчиками в руках, по громкоговорителю объявили, что все сходящие на берег пассажиры должны собраться на прогулочной палубе у среднего трапа, готовые покинуть корабль, как только спустят багаж.

Я перешел на корму, откуда был виден пассажирский трап, и заметил Мейера, налегающего животом на перила первым в очереди. Он меня не видел. Выглядел он решительно и непоколебимо. Внизу в грузовом отсеке открыли отверстие для багажа и установили конвейер. Багаж поехал вниз, и рабочие принялись наполнять им первую грузовую тележку. Потом откатили ее под навес и стали наполнять следующую, пока другие работники порта разносили багаж из первой по нужным секциям в соответствии с именем пассажира на ярлыке. Каждое третье багажное место оказывалось, похоже, плетеной корзиной с бутылью. Пассажиры выстроились в очередь, достали таможенные декларации и справки о прививках, стоявшие с краю перегибались через перила, пытаясь разглядеть свой багаж. Береговая радиоустановка начала передавать марши так громко, что звенело в ушах и нельзя было разобрать ни слова. Объявили имена нескольких привилегированных пассажиров и попросили их перейти вперед, к другому трапу. Это были мелкие политические фигуры. Им пришлось пройти по широкому кормовому коридору, между проволочными заграждениями и бортом, мимо других пассажиров, чье нетерпеливое ожидание высадки лишь подстегивалось столь явной демонстрацией привилегий. Одноклассный корабль превратился в последние минуты круиза в двухклассный, и десяток особо привилегированных персон, немного гордясь своей значимостью, болтали между собой с излишним воодушевлением. Они окажутся первыми в очереди на таможенный досмотр.

Внезапно я заметил среди них Мейера. Его имени не называли. Он шел, как царь всех медведей, подняв голову и высматривая меня. Заметил и легко махнул рукой, эдакий принц крови, посылающий флорин бедному крестьянину. И я хорошо представил себе, как он будет держаться, если там, под навесом, проявят излишнее любопытство. С огромной помпой и холодным взглядом профессионала, исключающими всякую возможность предоставить герру доктору профессору Мейеру какое-либо другое обслуживание, кроме привилегированного.

Потом я заметил, как он высматривает кого-то за ограждением. Так же как и я, он искал Мерримей Лейн, нашу лже-Ванжи, стоящую в слишком плотном окружении толпы, и, вытянув ее оттуда, повел за собой. Они шли по разные стороны проволочной ограды, пока она не вышла на открытое место. Он приостановился, сказал ей еще несколько слов и поспешил следом за остальными привилегированными пассажирами, широко маршируя в такт «Звездам и полосам навек».

Мне не удалось высмотреть Терри, и передо мной уже вставали тревожные видения Анса, лежащего в постели в той же позе, в какой я его оставил, с кровяным шариком в мозгу, медленно останавливающим функционирование сердца и легких. Он здорово ударился головой. И даже с полотенцем на руке я мог оставить костяшками четыре приличные вмятины. Ушибы мозга распространяются внутри черепа и мозговой оболочки, иногда вызывая разрывы тканей. Гораздо меньшие повреждения заставляют иногда клиента пролежать в коматозном состоянии семь часов, семь недель, а то и семь лет.

Мои опасения нарастали, и я поспешил обратно на лоджию. Двери четырнадцатого номера были распахнуты, две горничные перестилали постели, весело переговариваясь по-итальянски. Это была явно счастливая команда. Последняя партия загорающих развезена по островам, последние чаевые надежно приколоты изнутри к трусикам, и в пятницу они отплывут домой, конец путешествиям, две недели с семьей, пока будут обновлять «Монику Д.» в одном из неаполитанских доков компании, готовя к средиземноморскому круизу с первого июля.

Перед тем как снова спуститься вниз, я подошел к перилам, перегнулся, посмотрел наверх и примерно в шести метрах впереди увидел Анса Терри, прислонившегося к перилам верхней палубы по правому борту.

Там были и другие люди, парочки, расположившиеся вдоль перил на большом расстоянии друг от друга. Это были отдыхающие, не видящие проку в том, чтобы толкаться на нижней палубе. Когда толпа схлынет, они сойдут вниз и спокойно спустятся на пристань. Это те же люди, которые остаются сидеть в самолетах, когда все стадо устремляется в проход в ожидании того момента, когда откроют двери. Когда проход освобождается, они встают, собирают вещи и сплошь и рядом ухитряются получить багаж первыми и сесть в первое такси.

Я прошел наверх. Встал в трех метрах от Терри. Его длинное, желтоватое и морщинистое лицо казалось пустым. Тело было неестественно неподвижно. Я разглядел на лбу ярко-красную шишку величиной с виноградину. Стараясь представить себе, что происходит у него в мозгу, я вдруг живо вспомнил, как совсем ребенком отправился в зоопарк и был зачарован непрерывным и бесцельным хождением белого медведя взад-вперед по клетке. Шесть шагов вдоль каждой стороны, меняя направление всякий раз, дойдя до поворота. Это очень напоминало то, что делал сейчас мозг Анса Терри. Он не мог знать о том, что Ванжи избежала того, чтобы быть похороненной в своей подводной могиле. Только он и Маклин знали, где она утоплена и с каким грузом. Но ведь он сам держал в руках куклу, похожую на Ванжи. Теперь Дел написала прощальную записку, не имеющую особого значения, и бросилась с борта. Кто-то приходил ночью и отобрал деньги. Его мысль блуждала туда-сюда, шесть шагов, по замкнутому кругу, пытаясь обнаружить какую-либо связь между этими событиями.

Вниз он не смотрел. Он вглядывался в даль безо всякой цели. Я посмотрел вниз и заметил Мерримей, стоящую на открытом месте у ограды, держась одной рукой за трубку, идущую вдоль верха заборчика на высоте груди. Закинув голову, она глядела на меня. Слегка отвернувшись от Анса Терри, я трижды махнул заслонявшей глаза правой рукой в его сторону. Она кивнула. На ней были темные очки.

Марш кончился. Сквозь электрические помехи в перерыве между записями она прокричала нам:

— Анс! Эй, Анс!

Весь напрягаясь, он посмотрел вниз. Заиграли новый марш. Я видел, как он нашел ее и уставился вниз. Она помахала, сняла очки, стоя подбоченясь, как это делала Ванжи, и глядя прямо на него с ее обычной широкой и издевательской усмешкой.

Он уставился вниз, на нее, наклонившись вперед, схватившись огромными желтоватыми руками за перила и открыв рот. Я взглянул на нее. Она поцеловала ладонь и сдула поцелуй. Он не то задохнулся, не то закашлялся, и, посмотрев на него снова, я заметил на подбородке влажно болтающуюся тонкую и блестящую нить слюны.

Внезапно он взвился и бросился к лестнице. Как раз в это время одна из пар отошла от перил, оба средних лет, довольно шикарно одетые. Терри не менял ни направления, ни дороги. Чуть опустив плечо, он прорвался через менее чем полуметровое пространство между ними. Мужчина метнулся в сторону, врезался в перила и схватился за них, чтобы не упасть. Маленькая женщина отлетела под углом вперед, раскинув руки, чтобы удержать равновесие, и я побежал как можно быстрее, чтобы попытаться ее поймать. Это было как в замедленном кино. Она упала головой вперед на стопку сложенных шезлонгов, рассыпав их вокруг, невольно перевернулась на спину и вяло съехала вниз, из-под многочисленных кружевных оборок потекла кровь. Бросив на нее беглый взгляд, я устремился за Терри, услышав позади крики ее мужа; дрогнувшим от страха, злобы и гнева голосом он вопил:

— Помогите! Помогите!

Военная музыка смазывала и заглушала его призывы. Добравшись до нижней палубы, я увидел Терри, бегущего по трапу на главную палубу. У него за спиной на палубе сидел толстый тип, орущий от возмущения. И как раз когда я попытался проскочить мимо, он с неожиданным проворством вытянул ногу, чтобы я налетел на нее коленом. Я успел выставить руки вперед, оперся о палубу, перекатился через плечо, вскочил, сделал три шага назад и тяжело сел напротив него. Потом мы одновременно встали, словно зеркальные отражения друг друга.

— Прекратите эту чертову беготню! — завопил он. — Целую пачку сигар рассыпали.

— Я пытался удержать его от этой беготни.

— С меня и одного из вас хватит, приятель. Слезете каждый в свое время. Всем нужно сойти. И так слишком много беготни.

Услышав нарастающие крики, я бросился к перилам, посмотрел вниз и увидел Анса Терри, спускающегося по грузовому конвейеру и сидящего на нем задом наперед, молотящего кулаком по протянутой с палубы руке, попытавшейся задержать его, ухватив за колено. Такое обращение сбило мужчину с ног, а Терри ухватился за боковые стационарные перила, предохраняющие багаж от падения в воду, перемахнул ногой через конвейер, повис, легко спрыгнул на пристань, развернулся и устремился прямо к тому месту, где стояла за проволокой Мерримей. Мой верный страж твердо прыгнул в руку. Уперев его в левую руку, лежащую на перилах, я взял Терри под прицел. Совершенно не думая об уменьшающейся вероятности такого попадания из короткого дула при увеличении расстояния, помня о том, что он возьмет чуть выше, будучи опущен под углом вниз, и что если я прицелюсь в точку на спине Терри, то область попадания будет намного больше и при удачном выстреле его собьет с ног. Это слепое, яростное, звериное стремление поймать мертвую Ванжи можно было объяснить лишь одним — необходимостью снова с этим покончить независимо от последствий.

Проворный, жилистый работник порта появился откуда-то сбоку и бросился на Терри сзади, схватив руками за горло. Тот согнулся под дополнительным весом, замедляя ход. Береговой охранник, не давая ему покоя, перехватился и нанес мощный удар по животу резиновой дубинкой — прием, моментально понижающий свирепость 99 из 100 мужчин до уровня восточного евнуха. Она глухо стукнулась о тройной слой мускулов, натренированных до твердости дубленой козлиной кожи. Терри схватил дубинку, остановился и, вдавливая каблуки в пристань, замахнулся ею, словно молотком. Кто-то выключил музыку. Я услышал хруст костей, и охранник покатился по бетону. Остановившись, Терри, по-видимому, решил сбросить со спины мешающий ему вес. Он разорвал кольцо рук, сжимавшее его горло, и, наклонившись, с силой дернул охранника за запястья, так что маленький храбрец пролетел вперед, врезался в сетку в пяти метрах от Анса и отскочил от нее рикошетом. К моему глубокому и полному удивлению, Мерримей продолжала по-прежнему стоять, все так же понимающе улыбаясь.

Когда я стал прицеливаться, тот парень, что получил пинок, пытаясь не пустить Терри на конвейер, съехал на нем вниз, подбежал к Ансу, положил руку на мощное плечо, развернул лицом к себе и с огромным энтузиазмом ударил по губам. Люди на борту и на берегу странно притихли. Я слышал, как заплакали дети. Мужчины с различной степенью осторожности и спешки сосредотачивались вокруг места действия. Терри схватил оптимиста поперек живота и запустил туда же, навстречу медленно надвигающейся гибели. Охранник опустил дубинку на светлый парик на макушке. Двое носильщиков одновременно ударили снизу и сверху. Две руки, словно соревнуясь, били его по лицу. А потом подошли и самые осторожные. Кто-то отошел, качаясь, как на резиновых ногах. Один, упав, делал безуспешные попытки встать. Они повалили Терри, но он привстал, и тут же один мужчина закричал и, переваливаясь, побрел в сторону, обхватив живот руками. Еще какое-то мгновение Терри продержался сидя, и кто-то сорвал с него парик. Блеснул голый череп, и я услышал стук опускающейся на него резиновой дубинки. Он скрылся из виду, упав вниз, и суматоха кончилась. Они стали покидать его, расходиться в разные стороны, потирая лицо и осматривая руки, нет ли на них крови. Береговой охранник склонился над Терри, заломил обессиленные руки за спину и защелкнул на них наручники. Сверху на палубе все тот же надтреснутый голос вопил:

— Доктора! Скорее! Приведите доктора!

Около меня стоял толстяк. Он смотрел вниз, на вздернутое дуло тридцать восьмого калибра, все еще остававшееся у меня в руках. Я сунул его в кобуру, и пистолет щелкнул, входя в гнездо. Толстяк сказал:

— Я ничего ни о чем не знаю, и у меня ужасное зрение.

Он удалился, стараясь уйти попроворнее.

На борту и на берегу вдруг разом зашумели. И конечно, каждый все видел по-своему. Последние из зевак встали, некоторые — держась за друзей. Терри стал кататься из стороны в сторону, и его поставили на ноги, всего в крови от свежих ран на безволосой голове. Он шел послушно, поддерживаемый с двух сторон. Шагов через десять он вдруг запрыгал, задергался, принялся лягаться и страшно затрясся всей спиной, завопил, широко открывая пасть:

— Ха-о-о! Ха-а-о! Ха-а-о-о-о!

Его рев перекрывал шум толпы. Он вырвался из рук одного из конвоиров. Другой вцепился ему в руку, и его забросало из стороны в сторону. Подбежал третий, остановил это дикое вращение и снова ударил по черепу. Терри рухнул на колени. Они подняли его и повели прочь к какому-то зданию позади таможенного навеса. Его качало, голова упала на грудь и моталась то влево, то вправо. Вновь усилился шум толпы. Охранник подошел к светлому парику, наклонился и уставился на него с явным любопытством. Потом потянулся было поднять, убрал руку, вытер о бедро. Затем приподнял его дубинкой, неся на вытянутой руке и удерживая на кончике. Это вызвало смех и аплодисменты. Охранник отвесил поклон в сторону корабля, повернулся к ограде и замаршировал туда, в то время как по радио, после временного затишья вследствие инцидента, заиграли «Колониальный марш».

Я взглянул на Мерримей. Она посмотрела на меня, сдвинув на лоб очки, вопросительно развела ладони. Я нарисовал в воздухе кружок и проткнул его пальцем, она кивнула, повернулась и пошла туда, где, как было оговорено, ее встретит Мейер, как только пройдет через таможню. Последний багаж перевезли под навес. У трапа опустили цепочку, и толпа в панамах и с соленым морским загаром ринулась вниз. Я быстро вернулся в каюту № 6. Было девять часов утра.

Когда я вошел, она посмотрела вопросительно.

— Не волнуйся, — сказал я. — Он сошел нормально. Никаких комитетов по приему.

— Так я и думала. Любимый, а что там за шум был?

— Какой-то пьяный сходил. Пьяница, роняющий свертки: поднимает два — роняет еще три, настоящая комедия.

Кофе в большом кофейнике почти не остыл. Артуро принес неплохой флакончик бренди, и она уже опустила уровень сантиметра на три. У меня все дрожало внутри при мысли о том, как близко подобрался Терри к Мерримей и она едва не попала ему в лапы, так что я тоже выпил.

Время от времени до нас доносился громкий и радостный итальянский говор проходивших по коридору и палубе. Уборка подходила к концу. Она вытерла с губ всю розовую краску.

Потом повернула к себе мое запястье и посмотрела на часы.

— Мне так не хватает моих часиков в виде сердечка. Все время смотрю на пустое запястье. Они прекрасно шли. Я их тогда по сниженным ценам купила. Девяносто долларов. А было сто семьдесят пять. — Она погладила меня по руке, глядя широко открытыми зелеными глазами. — Джи, ну и повесил же ты на себя дельце, а? Я в этой дурацкой одежде, без гроша в кармане, даже в сумочке ни монетки на счастье. Бедный Макги! А ведь у меня были полные ящики и вешалки самой лучшей одежды и, по крайней мере, сорок пар обуви — это мое любимое занятие обувь покупать, и духов больше, чем в магазине, а я теперь к ним даже близко подойти не могу. Наверно, Анс все продаст. Или попытается нанять девушку моих размеров. Ой, я и забыла. Ты сказал, они, возможно, и его пристукнут, и Франки Лойала. — Она закрыла глаза и покачала головой, постучала по виску согнутым пальцем. — Я, должно быть, совсем из ума выжила. Когда полицейские получат это письмо, то ни у кого не будет времени уйти. Знаешь, это как-то сверхъестественно — думать о том, что я одна спасусь. Благодаря твоей потрясающей смекалке, Т… Т… Милый, ты меня простишь? Это обижает, я знаю, но ты вчера назвал мне имя, я помню, оно с «Т» начинается, но никак не могу вспомнить дальше.

— Трэвис. Трэв.

— Хорошо, я его теперь никогда не забуду. Трэвис, как «travel», путешествовать. Потому что мы собираемся путешествовать, малыш. Далеко и широко. Ты знаешь, какой я с тобой милой могу быть? Ты еще и половины этого не знаешь. А где ты меня спрячешь в Лодердейле? Наверное, что-нибудь остроумное. Мне даже все равно, если это окажется чулан, или погреб, или еще что-то такое. Знаешь что, солнышко? Я чувствую себя как ребенок перед началом каникул. Мне надо имя сменить. Только надо, чтобы оно тебе понравилось, я не то не возьму. Я уже об этом тут подумала. Посмотрим, понравится ли тебе. Я решила, что в первом имени должны быть звуки, к которым я привыкла. Ты понял, так что я скажу. Я придумала. Нел. Не так уж и много Нел вокруг, и оно довольно необычное. Что касается фамилии, то я тут подумала об этом магазине на Бей-стрит, потому что мы там встретились. И как насчет такой, с черточкой в середине? Меня эта черточка всегда в восторг приводила. Так что скажи, как тебе такое понравится. Мисс Нел Коул-Томпсон.

— Просто замечательно, — сказал я. Потом разлил пополам остатки кофе. Она захотела лишь капельку бренди, так что я взял остальное.

Она обошла меня кругом и уперлась пальчиками в мускулы на затылке.

— Трэв, милый, ты весь прямо узлом закручен. Это от напряжения, все время кажется, будто ты злишься. Расслабься, опусти головушку. Дыши поглубже, а там увидим.

Она принялась старательно постукивать, потирать, надавливать и поглаживать.

— Бесполезно, — заключила она. Потом снова обошла меня, уселась на колени, обвила шею руками. Поцеловала меня в ухо, легко дунув туда теплым ветерком. — Что мы будем делать, у нас уйма времени. Дел… то есть Нел хочет, чтобы ты расслабился по ее методу. Все, что тебе нужно, — это лечь и закрыть глазки.

— Слишком велика вероятность того, что Артуро не удастся принимать меры так долго.

Она пожала плечами, вздохнула и встала.

— Хорошо. Но когда мы доберемся туда, куда едем, мы устроим себе, как говорится, большую постель, можешь мне поверить. Ты так расслабишься, что забудешь, кто ты есть. И я тоже.

Она побродила, снова посмотрела на мои часы, затем свернулась клубочком на кровати, потерлась о подушки и стала бесконечно трепаться о своем детстве в Миннесоте.

Слушая ее, я никак не мог удержаться от того, чтобы не связывать ее поведение с теорией, изложенной ночью Мейером. Она легко смирилась с исчезновением Анса Терри из ее жизни, даже после целых семи лет, проведенных вместе, потому что она была «я», а Анс Терри «не-я», то есть просто объект, а когда объект перестает быть полезным для «я», от него избавляются, не удостоив прощальным взглядом. Он утратил свою полезность как объект наслаждения, и пустое место должен заполнить я. О четырнадцати жертвах она забыла в тот же миг, как поняла, что избежит наказания. Ее слезы по поводу смерти Ванжи также ничего не значили, просто традиционный траурный ритуал по подруге, потому что Ванжи тоже была объектом, предметом, прислоненным к стенке в одной из комнат ее жизни, и приведи ее жизнь обратно в эту комнату, ей будет недоставать Ванжи, как недостает зеркала, всегда висевшего на определенном месте. Когда привыкаешь к объекту, исчезновение которого может вызвать боль, то стараешься принять простые меры предосторожности, задабривая этот объект.

Возможно, она считала, что относится ко мне особенно хорошо, посвящая в подробности своего детства, девичества и жизни с Ансом Терри. Все, что она вспоминала, было тривиальным и пустым. Поверхностный ум придавал ей фальшивый аромат невинности.

Она совсем не участвовала в управлении своей жизнью. Она плыла по течению, находя свое удовольствие в одежде, фигуре, восхищении ею и ублажении ее мужчинами, в наслаждении сексом и смене причесок.

Ей было двадцать три. И чем бы она ни занималась в жизни, из всего выходила неизменной в своей сущности, с теми же интересами и внутренней пустотой.

В конце концов я сказал ей, что пора уходить. Она снова подкрасила розовым рот, надела темные очки, захлопнула сумочку и сказала:

— Ух, и сыта же я этими круизами по горло!

Я оставил ее в каюте, выглянул и убедился, что на палубе никого нет. Потом вернулся за ней, и мы пошли вниз по сходням. Ворота в проволочном ограждении были оставлены открытыми. Мы прошли сквозь них, и она постояла в тени навеса, пока я вызывал такси. Пришлось пять минут подождать.

Когда мы шли по солнечной улице к открытым дверям такси, она одаряла меня ободряющими улыбочками и томным покачиванием налитых бедер.

Следуя моим указаниям, шофер вывез нас из порта на Первое шоссе и свернул налево. Через четыре квартала я сказал:

— Водитель, мне нужно сделать несколько телефонных звонков. Пожалуйста, подождите на стоянке у торгового центра с правой стороны, постарайтесь встать поближе к аптеке.

Он нашел место в самом конце расчерченного асфальта, ближайшая стоянка к аптеке. В такси работал кондиционер.

Я погладил ее по ноге и сказал:

— Просто посиди немного, солнышко. Мне нужно кое о чем позаботиться, кое-что организовать. Для нас с тобой. Это займет не более пяти минут.

— Хорошо, сладенький, — ответила она.

Я похлопал водителя по плечу и вложил в лапу пятерку.

— На тот случай, если начнете волноваться, — сказал я.

— Под дождем, в час «пик», когда платят за то, чтобы в аэропорт за четыре минуты добраться — вот тогда я начинаю волноваться. А больше — никогда.

Я прошептал Дел на ухо:

— Постарайся не вызвать подозрений. Просто на всякий случай.

— Я сделаю все, что скажешь.

Торговый центр расширили, открыв позади него новую часть, на боковой улице. Некоторые магазины просто удвоили свою площадь и повесили новую вывеску с другой стороны. В том числе и аптека. Мейер и Мерримей сидели в последней кабинке напротив прилавка. Она снова была блондинкой, сняла парик, убрала накладной грим из-под глаз, так что они вернулись к своему обычному размеру. Губы были заново подкрашены в соответствии с ее собственным вкусом. И еще она успела где-то переодеться в полосатую блузку и красную юбку с разрезом. Оба выглядели и вели себя весьма раздраженно.

— Он близко остановился? — спросил Мейер.

— Прямо в дверь уперся.

— Отлично!

Она встала и показала нам монетку на вытянутой руке.

— Лучше тем же девичьим голоском, что и раньше, как вы думаете?

— Да, конечно, — сказал Мейер. Она поспешила в телефонную кабину. — Она очень умная девочка. Придумала отличный способ, как доставить им признание. Оставаясь в костюме Ванжи и в ее парике, остановила паренька посреди квартала и дала ему доллар, чтобы он отнес конверт в отдел расследования самоубийств.

— А когда она позвонила снова?

— В половине одиннадцатого. Потребовала сразу высшее начальство. Они тут же признали, что это очень интересный документ и что следует отправить копию в Бровард-Бич. Потом она их спросила, не хотят ли они поймать ту девушку, что его написала. Она передумала кончать жизнь самоубийством. Она пытается уехать из этого района. Говорит, что слышала, как они там ржали. Попытались засечь, откуда она говорит. Но она велела им поставить полицейскую патрульную машину в шести кварталах к северу отсюда, на стоянке Ховарда Джонсона, и повесила трубку.

Вернулась Мерримей и сказала:

— Нам лучше ехать, как вы думаете?

Мы вышли в новую часть торгового центра. У нее была своя маленькая белая машина с закрытым верхом. Она протянула мне ключи. Мейер втиснулся на заднее сиденье. Выезжая со стоянки, я сказал:

— Патологическим любопытством никто не страдает?

— Я бы посмотрел конец, — сообщил Мейер.

Я обогнул квартал, въехал на стоянку на противоположной стороне, проехал по проходу между двумя рядами машин и встал на свободное место. Сквозь поднятое стекло такси виднелось ее бледное лицо.

Бесшумно и быстро подкатила патрульная машина и остановилась, слегка взвизгнув тормозами, прямо за такси, заблокировав выезд. Свет мигалки отражался от всех гладких поверхностей и казался ярким даже на солнце. Вылезли двое ребят в бледно-голубой форме, с пистолетами в руках. Покупатели остановились и вытаращили глаза.

Дверь такси распахнулась, Дел выскочила оттуда и бросилась бежать от нас, наискось, между машинами. Короткая зеленая юбка не стесняла движений, и она быстро неслась на своих длинных ногах. Крикнув ей, чтобы она остановилась, полицейские ринулись следом. Один побежал между машинами, другой рванул по проходу, обходя сбоку и отрезая ей дорогу. Мы наблюдали за ними, пока они не скрылись из виду, а потом увидели, что они ее поймали на открытом месте. Дел пыталась отбиваться сумочкой, и один из них вырвал сумочку у нее из рук. Она лягалась и брыкалась, но полицейский обошел ее сзади, обхватил обеими руками за талию, заломив руки, и приподнял. Другой застегнул одну половинку наручников на ее правом, а вторую — на своем левом запястье. Тогда она покорно замерла, опустив голову. Начала собираться толпа. Полицейский потащил ее вперед, и она поплелась за ним мимо окруживших их людей. Она не поднимала глаз. Шофер так и стоял, уперев руки в боки. Подъехала еще одна патрульная машина. Я даже не заметил, как она появилась. Другие полицейские поговорили с водителем, и я видел, как он указал на аптеку. Двое из них отправились туда вместе с ним, надеясь, что, несомненно, обнаружат меня в телефонной будке.

Ее посадили на заднее сиденье первой патрульной машины. Я сказал исключительно безобразное слово с исключительно безобразной интонацией, откинулся на спинку кресла и поехал к шоссе, где свернул на север, в сторону широкой, обсаженной деревьями улице, что приведет нас к Бахья-Мар.

Проехав квартал молча, я сказал Мерримей, сидевшей на соседнем сиденье:

— Извините меня за мои слова.

— Я думаю, что мы могли это сказать одновременно с вами, Трэвис.

— Все трое, — подтвердил Мейер.

— Мерримей, — спросил я, — как получилось, что вы остались стоять там, когда Терри бросился на вас?

— Я решила, что народ достает кинокамеры, а когда в кадре столько звезд, то статисты в кадр не попадут. К тому же мне казалось, что для меня все это как-то нереально. Я была Ванжи, и он раньше пытался убить меня, и в случае, если он доберется до ограды, я ему ногтями пол-лица раздеру. — Она приподняла одно колено и поменяла их местами, снова положив ногу на ногу. — Мне кажется, он был… не в себе.

— Вышел за пределы, — сказал я. — Перешел в ту область, где его разум уже не работал.

— Тогда мое перевоплощение совершило именно то, что вы хотели?

— Свыше любых ожиданий, мисс Мерримей. Все, что мне было нужно, — это вывести его из себя, чтобы он начал совершать ошибки. Я и не надеялся на такой обоснованный арест. Теперь он у них в руках, и они добьются весьма интересной реакции, когда дадут ему прочитать то, что написала девушка. А я в это время предлагаю вам выпить что-нибудь на борту «Дутого флэша».

— С удовольствием, — сказала она. — Надеюсь, что и следующая моя роль вызовет столь же сильную реакцию.

Усевшись в салоне «Флэша», и Включив кондиционеры, чтобы понизить температуру вокруг, и взяв бокалы, мы перешли с обсуждения машины Мерримей Лейн на наши почтенные суда.

Мейер сказал:

— Меня вот что удивляет. Предположим, что месяц, другой, шесть, семь, восемь все спокойно. Потом вдруг эта ядовитая потаскушка начинает упоминать твое имя при каждом удобном случае. Ты абсолютно неизвестен местному гестапо. И как же ты собираешься остаться в стороне от всего этого?

— От чего? Никто ее в моей каюте не видел. Вы думаете, хоть кто-нибудь на этом корабле признается, что их можно подкупить, чтобы они разрешили людям оставаться на борту до тех пор, пока таможня не свернет свой навес и не уйдет домой? Мисс Мерримей Лейн, клиентка нашего хорошего друга, встретила нас обоих после прохождения таможенного досмотра. Мы приехали сюда. Кто была та темноволосая девушка, которая отправила признания и звонила в полицию? Я понятия не имею. Ах, как эта блондинка узнала мое имя? Ха, ребята, так я с ней вчера на Бей-стрит познакомился и дружески выпить пригласил. А вы бы этого не сделали? Мы представились друг другу. Миссис Дел Терри. Но я не стал продолжать это знакомство на борту, после того как хорошенько разглядел, какие плечи у этого верзилы. Ребята, поверьте, я в жизни не слыхал ни о какой Тами Вестерн или какой-то там Ванжи. Может, я и похож на того парня, что встретил ее на пристани и уехал оттуда, и она его прикрывает, называя вам мое имя. Вы что, из ума выжили?

Мерримей поставила свой бокал и встала.

— Милые, не хочу сказать, что это не было интересно. Но у меня сегодня днем свидание в Майами с одним старым и потным акробатом. Мне понравились ваши замечательные денежки и потрясающая маленькая премия. И говорят, для гланд полезно иногда пугаться. Но больше всего я люблю удачу. Мне нравится, что вы появились и заставили дядю Джейка взглянуть на меня получше. И если потребуется, чтобы я солгала ради вас, то у меня будут самые большие и невинные карие глаза, какие вам только встречались. — Она погладила Мейера и поцеловала в лоб. Я вывел ее на заднюю палубу, к маленькому трапу, ведущему на пирс.

Она легко положила руку мне на плечо и изучающе посмотрела внимательными карими глазами.

— И вы, Макги. Если моя удача вдруг повернется ко мне не тем боком, у вас найдутся свежие запасы?

— В любое время.

Она быстро прижалась ртом к моим губам. Ее губы были нежными и оставляли ощущение прохлады.

— Может, я и загляну как-нибудь.

Я смотрел, как она быстро идет к своей машине, красная юбка колыхалась вокруг хорошеньких ног. Она не оглянулась.

Мейер выложил на стол пояс. Я переложил двадцать шесть тысяч в свой подводный сейф. Позднее в газетах я нашел ту информацию, которой мне так недоставало, — адрес разведенной жены Поуэлла Дэниелса и их пятнадцатилетних сыновей-близнецов. Я завернул деньги в бумагу. У меня есть правило всегда печатать адрес на машинке. Ни один эксперт в мире не определит, где напечатаны эти исключительно заглавные буквы. Я отправил их заказной бандеролью с почтамта Майами.

И к тому времени, естественно, их уже всех схватили — Терри, Лойала, Берга, Макми, Бантри и Стассланд, и еще долго прочесывали все от Гудзонского залива до Акапулько в поисках Уолтера Гриффа. Маклин сказал, что это Грифф толкнул Ванжи под колеса украденной машины, что она была так напугана, что находилась в полубессознательном состоянии. Маклин вел машину. Ногс отдал приказ.

Какой-то репортер обозвал их «Топители, Инкорпорейтед», несмотря на все фантастические усилия индустрии туризма в Бровард-Бич подать дело с той же интонацией, что и штраф за неположенную стоянку. И все это, как вы помните, вышло на первую полосу, назойливо напоминая о себе изо дня в день огромными передовыми — о жадности, бессердечности и разрушении столпов морали.

Еще до того, как суд присяжных в положенный срок рассмотрел обвинения, меня вызвали в женское отделение тюрьмы Бровард-Бич для очной ставки с женщиной по фамилии Стассланд. Хотя они и держали ее всего десять дней, но ее четкий загар побледнел до цвета теста, жизнь ушла из светлых волос, и они повисли серыми прядями. На ней было мешковатое серое платье без пояса и картонные тапочки для душа. Под глазами темнели фиолетовые синяки.

Только сладкий детский голосок остался прежним.

— Почему ты это сделал со мной? Почему?

— Сделал что? Угостил в баре в Нассау?

У нас была большая и внимательная аудитория.

— Солнышко, пожалуйста. Ты подстроил все так, чтобы я написала это признание. Расскажи им! Боже мой, милый, расскажи им, как это было! Ты же обещал! Ты же собирался увезти меня в Джерси.

— Девушка, я бы рад вам помочь. Но я не знаю, что вы от меня хотите. Да это и не имеет значения. У меня нет брата-близнеца, и в последний раз я видел вас, не считая сегодняшней встречи, в столовой на корабле. Я не понимаю, чем может вам помочь, если вы приплетете меня к этому. Либо вы делали то, о чем написали, либо нет.

— Значит, это так выходит, ублюдок?

— Это выходит так, как выходит, вот и все.

Вначале она пыталась совершить весьма неплохую попытку выцарапать мне глаза ногтями, но надзирательницы поймали ее и призвали к порядку. Когда ее уводили, толстые губки раскрылись, словно круглый вход в пещеру ужаса. Своим сладостно-нежным голоском сна произносила такие слова и фразы, что, похоже, они клубились, как дым, в тюремном воздухе, издавая ясно ощущаемый запах дряни. Последние из них выкрикнула уже через плечо, когда ее выволакивали, и после того, как шум стих, некоторые высокопрофессиональные служители закона вытащили платки и принялись вытирать лица.

Четвертого июля я заставил Мейера взять десять тысяч из тех денег, что нашел в потолке квартиры Ванжи. Вначале он не желал в этом участвовать, но потом, хмуро поглядев полминуты куда-то в пространство, неожиданно согласился.

На следующий день он показал мне нечто, отпечатанное на машинке и озаглавленное «Манифест Мейера». Там была масса рассуждений на тему, где и зачем это будет устроено, и, разобравшись наконец в сути дела, я понял, что десять тысяч кладутся в банк под четыре с половиной процента годовых и что каждый год он будет снимать четыреста пятьдесят долларов и использовать их для проведения Фестиваля Мейера, начиная с четвертого июля и в последующие дни, сроки не ограничиваются. Приглашения будут рассылаться веселым и общительным людям, как из постоянной, так и временных групп, и все это будет проводиться в прибрежной зоне, заново определяемой каждый год в соответствии с единственным требованием о том, чтобы это был пустынный пляж, куда можно добраться только морем. Главной темой фестиваля станут Бабы, Бутылки Пива, Бах, Блюзы и Ритмы, Братство, Блажь и Беседы о психологии поведения.

Я думаю, он заметил, что я сфальшивил, изобразив приличествующее одобрение. Все казалось плоским, печальным и скисшим.

Огромные деньги все время напоминали о «Топителях». Наиболее приятным было то, что суд штата уготовил Терри и Лойалу электрический стул и что Джейн Адель Стассланд и Делила Делберта Бантри получили пожизненное, так же как и Маклин. А Эмил «Ногс» Берга загремел на двадцатку.

Почему-то мне не удавалось справиться с хандрой. Я продолжал соскальзывать в нее все глубже и глубже. Когда такое случается, то нет никакой самоотверженности, никаких частых похвал… только время от времени маленькая, неприятная вспышка в памяти, от которой поспешно отворачиваешься, потому что не любишь яркого света.

То и дело я замечал, как рука сама наливает полный, с верхом, бокал «Плимута» со льдом, втягивал его в себя, проливая немного, и, вытирая подбородок, чувствовал, что давно не брился.

А как-то утром я отправился погулять по набережной часа в три ночи и поднял голову как раз вовремя, чтобы успеть заметить падающую звезду. Она так и скользнула на землю, быстрая, горячая и яркая. Я был просто восхищен. Старый обломок металла, прокрутившись полмиллиарда лет вокруг нас, разгорелся и, делая по восемь миль в секунду, осветил рассудок мрачного пигмея на ночной набережной.

Внезапно я почувствовал отвращение к самому себе, Какого черта брать отпуск по частям, когда я мог позволить себе его целиком, если слоняться вокруг, ныть и тыкать пальцами в печальные струны своей бессмертной души? В противоположность психу неврастеник знает, что дважды два четыре, но не может этого вынести. Я восхитился терпению своих друзей, общавшихся со мной в течение нескольких последних недель. Виджи меня слегка расстроила, а Ванжи свалилась с моста, закрутив весь процесс, а потом я действительно стал задраивать люки, подтолкнув эту тупую и пустоголовую потаскушку к пожизненному приговору.

Что огорчаться, если на какое-то время ты остался без женщин? Если есть какой-то смысл в усреднении, то дела должны пойти на поправку. Но, естественно, ничто не наладится само собой, если я буду продолжать шататься вокруг, словно привидение раненого скрипача. Мир прекрасен и это была чертовски хорошая звезда!

В десять утра того же дня, развлекаясь игрой, смысл которой заключался в том, чтобы вспомнить как можно больше любимых песенок той любовницы, что, засунув голову под мышку, одновременно красила палубу, я случайно взглянул вниз и увидел Мейера, уставившегося на меня снизу вверх с нескрываемым удивлением.

— Иногда звучит немного фальшиво, — сказал я, — зато уж действительно громко.

— Да. Это так. Действительно.

— Залезай сюда, выпьем.

Мы пили, пока в глазах не закачалась палуба.

Мейер сказал:

— Еще несколько лет попрактикуешься, малыш, и сможешь доработаться до настоящей маниакальной депрессии. Никогда не знал, когда ты собираешься допрыгаться до того, чтобы окончательно опуститься. Или почему.

— Решил, что я порчу себе весь отпуск к чертям собачьим.

— Ты и мой не улучшаешь.

— Мейер, давай наберем полную яхту добродушных клоунов, веселых девок и старых дружков-пьяниц и поплывем над подводной страной на этом винном бочонке, заглянем в старые хижины, попугаем морских птиц, изобретем несколько игр и позлим береговых простофиль. А заодно подправим наше здоровье и наш чистый, юношеский, американский внешний вид.

— Макги, когда я в последний раз вернулся из такого плавания домой, то на неделю улегся в постель.

— Давай попробуем, хоть на десять дней.

Я услышал, как где-то вдали зазвенел телефон, обругал его, но в конце концов решил ответить.

Тоненький, печальный голосок, который я совсем не узнавал, сказал:

— Трэвис?

— Да, милая.

— Так я насчет удачи. Как у тебя с запасами?

Голосок был такой неуверенный и нетипичный, что я лишь теперь догадался, кто это.

— Мерримей, если я сейчас же не избавлюсь от части этих запасов, то они потопят всю яхту. Что случилось?

— Оx, я должна была далеко пойти, ты знаешь. И дядюшка Джейк устроил мне пробы. И я их провалила. Вышла как домашний окорок. Как старая калоша. Актриса! Ха! Я не хочу больше видеть никого из этих вербовщиков, с которыми я встречалась, чтобы меня гладили по головке и говорили, что зато я все-таки неплохая танцовщица. Трэвис, если бы ты мог… оказать первую помощь!.. И еще пожелал мне немного удачи… Толстый бифштекс и… красное вино… Но, может, ты по горло занят?

— И принести его к тебе в половине шестого?

— Или в пять. Хотя вряд ли я буду выглядеть эдакой кучей хорошего настроения. — Она вздохнула. — Карандаш взял? Записывай адрес.

Когда я снова вылез на верхнюю палубу, Мейер сказал:

— Я составил примерный список пассажиров для твоего эпохального вояжа. Давай посмотрим вместе.

— Конечно, Мейер.

После шести имен он наклонился и ткнул пальцем мне в лицо:

— У меня такое странное чувство, что ты не слушаешь.

— Прекрасные имена. Замечательно, Мейер. Кого ты там называл?

— Пьерс, Феннер, Смит, Киддер, Бьюн и Гудбоди, — с отвращением сказал он и ушел домой.

Мне кажется, я просидел там долго.

Просто улыбаясь.