13

Теперь у меня появилось время для раздумий — я частенько использовал его на то, чтобы попытаться вычислить причины своего провала. Не верил я, что четвёрка военных бифлаев могла свалиться мне на голову, случайно оказавшись неподалёку. Напрашивался вывод — кто-то сдал.

Но вот кто?

Мысли упорно вертелись вокруг Каланчи с его неуёмней злобой.

Но что-то тут не вытанцовывалось.

Не тот характер был у Каланчи, чтобы бежать стучать полицейским. Зарезать меня ночью втихаря — это да, это он бы мог. Стучать — вряд ли.

И ещё — отстранённый Котом от дела, Каланча не знал наших планов отхода. А бифлаи явно были нацелены взять нас при отходе, и нацелены конкретно.

Выбирать из тех, кто знал?

Только ядро нашей группы. Кое-что, конечно, знал главарь, но — без подробностей: он принципиально не вникал в детали спланированных другими дел. И даже Лике я не рассказывал всего.

Из тех шести, что участвовали в разработке, не было ни одного, в кого я смог бы ткнуть пальцем.

Кто-то кому-то проговорился, пусть даже в своём кругу?

Маловероятно. Все знают, как скор на расправу в таких делах Кот.

Или все же Каланча? Кто-нибудь из своих рассказал ему по старой памяти?

Мысли делали круг, вновь спотыкались о шероховатости и опять бежали по проторённой дорожке.

Вспоминались лица, реплики, жесты и реакции; всплывали в памяти мельчайшие детали.

Без толку. Ни малейшего знака, который мог бы предварить будущий провал, я так и не вспомнил.

А ведь была ещё и та проваленная "встреча", за которую, в полном соответствии с исправно работающим законом подлости, расплачиваться пришлось опять-таки мне.

Раз за разом оказываясь в тупике, я пытался уговаривать себя, что это все же могло быть цепью случайностей, ещё одним вывертом того самого закона подлости. В конце концов, если полицейские знали наши пути отхода, что могло им помешать взять нас тёпленькими в коллекторе?

Могли — две вещи.

Во-первых, это уже было бы откровенным признанием факта стукачества. Если стукач оставался в банде, это несомненно становилось для него смертельно опасным.

Во-вторых, такое было неприемлемо, если сам стукач шёл с нами.

Вот так додумавшись до окончательного маразма, я запретил себе размышлять на эти темы. Хватит с меня и того следствия, что проводят надо мной. А то и впрямь свихнуться недолго: уже такая чушь полезла в голову. Если на то пошло, гораздо логичней предположить, что путей отхода полиция все же не знала, а вояки просто оперативно сработали. Все же бифлай есть бифлай. И тогда круг подозреваемых расширяется, а мои попытки ловить рыбку в мутной воде превращаются в праздную гимнастику для ума.

Иногда ночами я подолгу лежал без сна, бессмысленно пялясь в серую стену, снова и снова изучая до отвращения знакомые крошечные трещинки и пятнышки — и не мог заставить себя закрыть глаза, не мог сделать усилие, чтобы сдвинуть веки, под которыми словно был насыпан песок.

Странно.

Ещё совсем недавно мне казалось — только дайте мне возможность спать, и я не разомкну глаз долго-долго, ночи, а может и сутки напролёт я не буду размыкать их, отключаясь от этого мира, уходя в спасительную темноту…

Не вышло.

Появилась возможность — а вместе с ней пришли ночные кошмары, ради которых лучше не засыпать, и ночные раздумья, тягомотные, как пережевываемая без конца жвачка, и черные мысли, выползающие из черт знает каких пыльных кладовок сознания — такие, что днём о них и вспомнить-то дико.

Я запретил себе думать о будущем — разве что о совсем отдалённом, неопределённо обозначаемым выражением "когда-нибудь". Это раньше я мог самоуверенно планировать собственную жизнь по годам и пятилеткам. Но план дал сбой, и пришлось вспомнить мудрый принцип, сильно облегчающий существование: решай проблемы по мере поступления; не забивай голову теми, что только могут возникнуть. Если бы ещё своими мыслями всегда можно было управлять; днём-то это как-то удавалось, а вот ночью…

Я придумал себе ряд сцен и картинок, которые начинал представлять, когда в голову опять лезла всякая гадость. Иногда это бывал полет, но по обидной закономерности ассоциаций мысли норовили соскочить с него на заключительные эпизоды погони, задержание — и неумолимо шли дальше. Поэтому чаще это были картинки нейтральные: солнце, которого я не видел уже давно — масляно-жёлтое днём, рассветное — малиновое, пурпурное на закате, полное или стыдливо прикрывающееся облаками; облака в синем-синем небе — кучерявые, весёлые и задорные, или стремительно-возвышенные перистые, или задумчивые, беременные дождём тучи; трава, зелёная или жухло-рыжая, словно подёрнутая пеплом; деревья — украдкой шушукающиеся, как девчонки, липы, высокомерные башни тополей, царственно украшенные клёны, щедро-бесшабашные каштаны… Ивы вот только вспоминать было нельзя. Ещё нельзя было вспоминать дом и дорогих мне людей — маму, Романа, Лику; не могу объяснить — почему, но какой-то внутренний предохранитель щелкал чётко и категорично: нельзя, нельзя, табу. Сейчас — нельзя.

А дни тянулись своим чередом. Опять усилился прессинг на допросах — не до прежнего уровня, с долей тщательно скрываемой усталости, но активизировался заметно. Снова закрутился хоровод смены следователей, помещений, формулировок. Неожиданно мне помог мой адвокат: улучив момент, когда мы остались одни, он шепнул, что дело вышло на финишную прямую и готовится к представлению в суд. Я сказал ему за это "спасибо". По-моему, адвокат обалдел: он впервые услышал мой голос. Впрочем, надо признаться, я и сам уже почти забыл, как этот голос звучит.

Однажды меня вызвали на допрос вечером, довольно поздно. Когда дежурный конвоир, толстый дебелый дядька старше среднего возраста, дёрнул дверь указанной в сопроводиловке допросной — номер четыреста девять, на четвёртом этаже основного блока — она неожиданно оказалась заперта. Конвоир принялся мацать переговорное устройство. Судя по проявившемуся на лице после короткого разговора оторопелому выражению, с той стороны его коротко и ёмко послали. Не вовремя, видать, позвонил.

Дядька озадаченно покрутил головой и огляделся, словно пустой коридор мог подсказать ему решение загадки. Рискнул постучаться и подёргать двери соседних номеров; безрезультатно. Снова озирнулся, почесал в затылке — и решительно подпихнул меня к стулу, одному из ряда пластиковых уродцев, украшавших своим видом коридор.

— Сиди, жди здесь, — он был растерян, но старался говорить грозно. — Схожу разберусь. И только шевельнись мне!

Смешно. Куда я рыпнусь в лимонной пижаме и в наручниках в тюремном здании, отрезанном от мира, напичканном охраной и камерами наблюдения?

Но сидеть со скованными за спиной руками было неудобно, и я встал, лениво прошёлся по коридору, подпёр плечом стену. Пара минут иллюзии свободы…

Со стороны лестницы донёсся знакомый голос. Я насторожился, подошёл поближе, опять прислонился к стене.

Да, точно. Мой адвокат. Судя по паузам, говорит по мобильнику. Где-то наверху, этажом или даже двумя выше, но сквозной колодец лестницы легко разносит звук.

— Да… Да, удивительно, я с вами согласен… Ну, мне это… Да… Да, я понимаю, что говорю о нейродрайве… Можете проверить по своим каналам… Никак не объясняет… Нет, вообще молчит… Да… Ну, это вы… Это вы зря… Ну, знаете ли… Мы… Нет… Нет, знаем кое-что… Вроде бы, уже летал раньше… Да, тоже… Есть информация, что брат у него бывший, но это… Нет, не проверить… Да, именно… Да… Не знаю, нет… Вам это будет… Не знаю… Понимаю, конечно… Не знаю, я не…

Вернулся мой конвоир, грузно притопал по лестнице снизу. Увидев меня, сходу рыкнул:

— Ты чего здесь? Я тебе где сказал?

Сам он был весь такой важный, шумный, отдувающийся и пыхтящий — отдалённый голос на лестнице потерялся на этом фоне.

Мы прошли длинным коридором в соседнее крыло, в допросную под другим номером; признаюсь, по пути у меня кружилась голова и подрагивали поджилки.

Неужели все зря?

Псу под хвост?

Напрасно?

Это каким же невезучим надо быть, чтобы именно теперь, после всего пережитого, меня нашла та клятая ориентировка?

В том, что это так, я уже не сомневался.

Иначе — откуда им знать?

Брат. Нейродрайв. Летал раньше.

Речь шла обо мне, безусловно; таких совпадений в природе не бывает.

Нет, о нейродрайве они услышать могли — хотя бы от гонявшихся за мной пилотов; доказать — уже вряд ли, чьи-то расплывчатые ощущения к делу не подошьёшь, да и без надобности им это, только дело усложнять. Броневичок везде фигурировал как флайкар, вот и все.

Но — брат?

Но — летал раньше?

Мозги лихорадочно искали другое, любое другое приемлемое объяснение.

Не объяснишь, хоть расплющись.

Пусть фразу про "летал раньше" я неправильно понял.

Но — брат?

Стена.

Допрос начался с того, что следователь поинтересовался, нормально ли я себя чувствую.

Неспроста?

Сердце глухо ухало где-то в пятках.

Стандартный протокольный момент: мне зачитывают анкетную часть.

Имя фигурирует то же, вымышленное. Все данные — те единственные, что я назвал в самом начале.

Непонятно.

Или их бюрократия так требует?

Сижу, как на иголках.

Адвоката пока нет.

Что может быть? Опознание?

Да, вероятно, опознание. Тогда понятно, почему имя пока то же. "Переименование" нужно оформить и зафиксировать документально.

Мать примчалась бы сразу, как только узнала. Вот — понятен и поздний допрос. Ох, мама, мама.

Жду.

Начинается обычная тягомотина вопросов.

Это что — чтобы заполнить паузу?

Жду. Привычно молчу.

Вопросы набирают обороты. Один из следователей втолковывает мне что-то, старается. Зачем он старается?

****

Через час допроса я уже вообще ничего не понимал.

Пришёл адвокат, извинился за опоздание, вежливо осведомился о здоровье и претензиях, уселся в уголке.

Никаких изменений в поведении, никакого обещания предстоящего сюрприза. А ведь мой адвокат — не уникум самообладания.

Всё как всегда.

И следователь выкладывается от души, и второй уже подключился — работают ребята, всерьёз работают.

А мне размывает душу предательское ощущение нереальности происходящего.

Может, я вообще что-то не то услышал? Сам себе придумал, сам себя напугал?

Допрос стандартно длился и стандартно закончился; к этому времени я уже немного — нет, не успокоился, конечно, но как-то… стабилизировался, что ли. Я решил реализовать наконец своё право и поговорить с адвокатом. Наедине.

Надо было видеть, как поотвисали челюсти у следователей, когда я заявил о своём желании.

Они покинули помещение так торопливо, словно малейшая заминка могла спугнуть переменчивую птицу удачи.

Наконец, мы с адвокатом остались вдвоём. Он довольно потёр руки.

Улыбнулся.

Ободряюще кивнул.

И спросил:

— Итак?

Я смотрел на его лицо, озарившееся радостным предвкушением.

А ведь у парнишки дело-то, наверное, первое — мелькнуло в голове. Вон как переживает, бедняга. Энтузиаст. А хватки-то нет, профессионализма не видать пока. Нет, никак не похоже, чтобы он мог что-то знать — и придержать при себе, не выложить сразу. Да и зачем бы ему?

— Вы хотели со мной поговорить, — напомнил адвокат уже слегка нетерпеливо и чуть ли не просительно. — О чём?

Я откашлялся. Совсем отвык говорить, черт возьми.

— Хотел разузнать о тактике, — голос все равно звучал хрипловато. — О тактике защиты, которую вы запланировали. Вы… ведь планируете что-нибудь?

Адвокат покраснел, ей-богу. Краснеющий юрист — да, это было что-то.

— О тактике! — воскликнул он, широко, театрально разводя руками. — Вы хотите услышать от меня о тактике! Вы не дали мне ни зацепочки, ни крошечного факта, который я мог бы использовать, не сказали ни словечка — а теперь хотите знать о тактике!

Никакого плана у него не было и в помине, это отчётливо читалось под его преувеличенным возмущением. Да, адвокат мне попался — тот ещё подарочек.

— Но ещё не поздно, впрочем, — заговорил он торопливо, придвигаясь ко мне. — Я очень рад, что вы одумались, правда. Только поймите и другое, молодой человек. Доверие, только доверие может быть основой наших взаимоотношений. Составим, непременно составим мы с вами планчик. Не сразу, конечно. Мне нужна информация, понимаете ли. Вам нет смысла скрывать что-то от меня; я не использую её вам во вред, поверьте. Вы расскажете мне сейчас всё подробненько, по порядочку. И мы разработаем тактику. Мы ещё им всем покажем!

Я смотрел на него пристально, не отрываясь. Показной энтузиазм, натянутая мина при плохой игре. Нет, нету у него никакой заначки в рукаве. Весь он тут, вот, как на ладони.

Но что же тогда мог означать тот разговор?

Кому-то мой "защитник" сливал информацию. И для меня сейчас даже не важно — кому. Гораздо важнее, откуда он эту информацию взял. Если своих источников и своих планов у него нет — значит, он болтал о том, что узнал от следователей.

Я всё же ещё спросил:

— Так у вас нет никаких наметок? Может, что-нибудь неожиданное? Какой-нибудь, ммм… эффектный ход?

— Вы имеете в виду что-то конкретное? — оживился адвокат.

Я покачал головой.

Защитник мой вздохнул печально.

— Я не чудотворец, простите. Единственным по-настоящему эффектным ходом могло бы стать возвращение денег. Или хотя бы арест ваших сообщников — тогда бы мы поработали над тем, чтобы вам досталась не ведущая роль в этом деле. Но это возможно только с вашей помощью, а вы не хотите меня слушать. Может, обсудим изменение вашей линии поведения? Пока не поздно, э?

— Спасибо, — сказал я. — Я выяснил всё, что хотел.

Я, конечно, устроил себе-таки проблемы. На радостях, что я открыл рот, следаки тут же закатили мне ещё один допрос — круче прежнего; и долго-долго не могли смириться со своим очередным поражением.

Однако их ждало разочарование.

Я молчал.

И отправился в камеру с чётким ощущением, что сегодня со мной случилась слуховая галлюцинация.

В камере я рухнул на койку и тут же уснул — будто провалился в бездонную, наполненную вязкой, тягучей жижей яму.

***

Посреди ночи я проснулся, как от толчка, весь в испарине.

Слова и фразы подслушанного разговора плавали перед глазами, будто написанные огненными письменами.

Брат. Нейродрайв. Летал раньше… тоже.

"Есть информация, что брат", — вот как он сказал.

У адвоката — моего адвоката — своей информации нет и быть не может по определению. Ему известно то, что известно следствию.

"Кое-что. Вроде бы, уже летал раньше. Тоже. Есть информация, что брат у него бывший… не проверить… именно."

Нет, это не галлюцинации.

Но откуда?

Предположение о том, что меня догнала "психическая" ориентировка, я уже отверг. Не пляшет. Пусть даже следствию невыгодно признать меня психом — допустим. Не такая уж проблема для суда; в конце концов, в документах уже есть отметка психиатра. Но за любые сведения обо мне полиция ухватилась бы, как за манну небесную. У них же дело голое, как столб в чистом поле. Нет, не знают они обо мне ничего; точно — не знают. Какие-то урывки на уровне сплетен.

Так откуда?

Допустим, меня нашла мать. Та же схема. Мимо — по тем же причинам.

"Есть информация, что брат, но это…"

Но это — что? Не подтверждено? Закрытые сведения?

"Есть информация".

Если не по моей линии — то только из банды, от стукача.

Это выглядело бы реально — стукач постарался бы дать такие подробности, хотя бы ради того, чтобы к его информации отнеслись серьёзно. И оговорка "не проверить" тут в тему. Рассказал, что знал.

Но.

Для этого он должен был такие подробности знать.

И ещё один момент. При том количестве усилий, которые положили следователи, чтобы раскрутить меня на дачу показаний, этой информацией они не воспользовались ни разу.

Неправдоподобно.

Если только…

Если только не оберегали столь трепетно своего стукача.

Или им велели оберегать.

Меня пробрал озноб.

Два человека во всем мире знали и о моем брате, и о полете с симбионтом.

Моя мать… и Кот.

Коту я рассказал сам. Наедине. И в банде об этом никому не стало известно — Кот промолчал; я помню, как был благодарен ему за такую неожиданную деликатность.

Мне представился таинственный "крот", хорошо законспирированный, обвешавший все принадлежащие банде помещения "жучками", ночами втихаря прослушивающий тонны записей через скрытый наушник, прячущий все это хозяйство в интимных местах своего тела…

М-да.

А если без маразма?

Информация о брате, о нейродрайве всё-таки откуда-то взялась.

И стукач был, несомненно.

А парней с деньгами из казино, тем не менее, по его наводке упустили.

Конечно, приятней думать, что это моя заслуга, но…

Бифлаи с тепловизорной оптикой. То есть с системой слежения, не входящей в стандартную комплектацию, поскольку рассчитана на "ведение" именно человека, а не другой леталки. Подготовка — по высшему разряду.

И такая вопиющая халатность.

В городе, внутри путаницы улиц и домов тепловизор почти бесполезен — это правда. Но что им стоило повести меня сверху с самого начала?

Оно бывает, конечно. Самонадеянность — распространённое свойство; возможен в жизни и такой счастливый случай.

Только обычно не со мной.

Невольно я стал размышлять о Коте.

Что я знал о нём — сам, а не со слов кого-либо?

Я видел, как он убивал людей?

Да, видел. Тех бандитов-"северян". И ещё он присутствовал при казни. И планировал убийство Дракулы.

Так, что мы имеем? Все убитые — бандиты.

А как же полицейские на "встрече"?

А я не видел попаданий! Я только слышал вопли.

Несмотря на густую стрельбу, на нашей стороне никого не убили. Дикое, невероятное везение. Или это не везение вовсе?

Имитационная стрельба?

Однако у "северных" люди погибли, это я тоже знаю.

А почему я уверен, что Кот целил в легавых? Только потому, что он меня прикрывал, а основная опасность исходила от полиции? В той кутерьме я не мог разобраться определённо, и вряд ли кто-то мог.

Но я ведь помню, как трещал и вонял гарью подпалённый клок волос на моей голове.

Да, но там стреляли ещё и "северные". А если уж пойти совсем далеко по пути фантазии, то ведь и Кот мог решить, что если при моей пробежке меня даже не подпалят, будет выглядеть совсем уж неестественно. При его точности поджечь мне клок волос, да почти в упор, ничего не стоило бы.

Кто предупредил полицейских?

Нет, это неправильный вопрос. Спросим иначе: почему полицейские вообще туда явились? Зачем?

Допустим, они узнали о бандитской разборке.

Ну и что? Что им на ней делать — подставляться под лучемёты?

Бандиты в Норе мочат друг друга — что, казалось бы, может быть лучше?

А если поставить вопрос так: "Что явилось прямым следствием появления полицейских на встрече?"

Ответ один — убийство Дракулы. План, полностью принадлежащий Коту.

Кот — агент с "лицензией на убийство"?

Боже, у меня заворот мозгов. Это же комикс какой-то.

Так, пойдём от обратного. Зачем это могло бы быть нужно?

"Северная" банда стала слишком сильной. Мы это знали, когда воевали с ней. Она уже много лет потихоньку подгребала под себя все новые и новые территории. Опять же, её главарь — Дракула — личность амбициозная, непредсказуемая и трудноуправляемая. И он мощный лидер.

Уберём Дракулу, придавим "северных". Что получается?

Получается, что следующая по силе банда — наша. А в ней — Кот, агент влияния и в перспективе — несомненно, лидер.

Мне стало совсем нехорошо.

Может, я зарвался? Ведь тогда я сам обострил ситуацию — своей дурацкой выходкой, этой пробежкой. За что потом и расплачивался.

Допустим, не было пробежки. И что?

А ведь всё то же. Обвинили бы всё равно нас. Доказать бы мы ничего не смогли. Вот только не в кого было б конкретно ткнуть пальцем.

Всю группу Груздь отдать не мог. Не жребием же "стукача" выбирать?

И вот тогда точно остался бы один выход — убить Дракулу. Только это была бы уже совсем другая операция, хорошо спланированная, надёжная. Как все разработки Кота.

Бр-р-р.

Я совсем замёрз, только никак не мог понять, стало ли холодно в камере или я мёрзну от собственных мыслей.

Неужели человек может не по случаю, не от безысходности, а сознательно так распорядиться своей собственной, единственной жизнью?

Предположим, правительство действительно не способно справиться с Норой обычными средствами. В стране экономический кризис, денег нет, а ведь при любых радикальных мерах придётся ещё решать что-то со всеми обосновавшимися в Норе людьми. Куда их девать?

А вот если не трогать, но как-то контролировать…

А единственный рычаг контроля в Норе — банды.

Рычаг власти.

Бр-р-р.

Есть "но". Серьёзное. Кот воровал для банды деньги.

С другой стороны, ну и что?

Дела-то, в общем — то, были мелкими, плёвыми. Зато авторитета добавляли. И ставили Кота вне любых мало-мальских подозрений, буде такие и возникли бы.

Опять же, деньги брал не у государства.

И укреплял свои позиции.

Так?

Нельзя достоверно притворяться бандитом и при этом не быть им.

И между прочим, финансовая подпитка, пусть скромная, но регулярная, для Норы немаловажна. А что, собственно, может требоваться властям от такой дыры?

Чтобы ситуация не стала социально взрывоопасной.

И подпитка-то внебюджетная, опять же.

Ну, голова, Данил. Вот это додумался. Точно в дурдом пора.

Ладно. Пофантазируем дальше.

Я стал проявлять ненужную инициативу. Он смог взять больше с моей помощью, намного больше, а это уже опасно. Совсем другой масштаб.

И на первом же деле меня, именно меня повязали.

Вот это да!

Вот это доразмышлялся.

А откуда взялись бифлаи?

М-да. Но результат-то налицо.

На крыше никто не погиб — это я знал. Теперь знал, а прежде мне с этим нервы помотали здорово. Как-то прочувствовали легавые, что тут — одно из моих больных мест.

Ну, это я пережил; ладно.

Когда узнал — судьбе благодарен был за подарок, мне ведь казалось, что это случайность.

Однако, такие "случайности" довольно легко планируются.

Лучемёт-то был только у Кота.

Газ выключил охранников очень качественно. Никого ведь не пришлось даже по голове садануть для надёжности. Захлебнуться в пене? Да физически не успели бы — вся наша операция заняла сколько-то секунд.

А Кот, при всей его меткости, ни в кого не попал.

И ещё интересный момент. "Дело"-то, по сути, выгорело. Куш ребята взяли, и немалый. Значит, разбирательств в банде по типу "кто виноват" не будет. И вопросом о леталках никто особо не задастся, и на прочие щекотливые моменты внимания не обратит.

С другой стороны, о бифлаях Кот может и сам заговорить. Пусть наглость, но он все равно вне подозрений, его позиция непробиваема. И на меня тут уже не кивнёшь: меня-то как раз повязали, причём я своё дело сделал, отвлёк погоню, а они ушли с деньгами. Так что если Коту кто-то мешает в группе… Например, Каланча, который в последнее время стал трудноуправляем, и который имел видимый мотив… Я ведь сам сначала на него грешил…

Буйное у меня, однако, воображение.

Нет, я-таки зарвался. Это невозможно, потому что даже ради далеко идущих целей никто бы не позволил Коту спереть миллион.

Стоп.

Во-первых. Почему речь идёт о миллионе? Мне ведь так и не сказали точно, сколько там было денег. "В особо крупном размере" — формулировочка обтекаемая. Размер-то, он у каждого свой.

Во-вторых. Сколько бы их ни было, взяли всего лишь часть суточной выручки частного казино. Которое от этого особо не обеднеет. Опять же, кто во власти "крышует" это казино, мне неизвестно; возможно, там ещё и какие-нибудь политические интересы замешались.

В-третьих. Такое дело — тот самый рычаг, который сможет продвинуть банду на новый уровень влияния, а Кота — поближе к командирскому креслу, пожалуй, даже сразу в мастера.

И в-четвертых. Преступник-то пойман. Для общественности козел отпущения имеется: вот он я.

Возникла злая мысль — если всё так, как я думаю, значит, полиция знает все в деталях и подробностях, зачем же они тогда меня прессинговали? Просто из любви к искусству?

Или как раз чтобы я даже подумать не смог, что они что-то знают?

Для этого надо было так усердствовать?

Они ведь чуть не сломали меня — теперь я уже был способен себе в этом признаться.

Данил, не страдай манией величия. Это для себя ты — "Я" с большой буквы. Для них ты — рядовой бандит, и это твоё "Я" ничего не стоит, даже сожалений мимоходом. Может быть, бандиту с их точки зрения лучше никакого "Я" не иметь. Может, они вообще не задавались этим вопросом. Может, посчитали, что в конспирации лучше перебдеть, чем недобдеть, а может, у них просто было плохое настроение.

И все равно я мучился глупой детской обидой, пока не утешил себя тем, что легавые вряд ли знали много. Наверняка такое внедрение — если это всё же не мой горячечный бред — проводит не полиция, а спецура покруче. Легавым, конечно, дали какие-то наводки и кое-что обо мне, как о главном действующем лице — но и только. Ведь даже поймали меня вояки, не полиция. Тогда получается, что полицию тоже кинули. Указали — знай своё место. Есть от чего легавым взбелениться.

И это вояки, не полиция упустили парней с деньгами, хотя легко могли взять.

У каждой службы — свои интересы.

Досадно только, что меня опять подарили, как утешительный приз.

Холодно-то как. Наверное, и впрямь снова регулятор вывернули.

Холодно.

***

Когда легавые пугали меня тюрьмой, они грозили среди прочего ещё и тем, что хозяева казино этого дела так просто не оставят, что в Тихушке им до меня добраться трудно, а вот в тюрягу засыл сделать — проще простого, так что там уж меня раскрутят по полной программе. Этим страшилкам сбыться оказалось не суждено — потому, что мне присудили рудники на Сомме.

Прокурор просил для меня пятнадцать лет. Адвокат неубедительно врал что-то про тяжёлое детство и неблагополучные социальные условия. Сошлись на десяти годах строгого режима, а потом сочли целесообразным заменить их пятью годами рудников.

Кое-что о Соммийских рудниках я слыхал. Даже официально год там (стандартный год, не местный) приравнивается к двум строгого режима на нормальной планете, а правосудие наше подарки просто так не раздаёт.

И все же пять лет — это не десять. Это всего лишь пять лет.

Так я себе сказал.

Следователь, правда, сказал иначе. Тот самый, высокий с лошадиным лицом, запомнившийся мне больнее остальных; он подошёл уже после оглашения приговора, окинул меня взглядом сверху донизу, а отворачиваясь, напоследок уронил искривившимся уголком рта: "Оттуда тебе не вернуться, парень". И удалился, всем своим видом выражая сознание исполненного долга.

Ну, это мы посмотрим.

На суде я узнал, что общая сумма похищенного составила восемьсот с чем-то там тысяч кредов, из них триста с небольшим тысяч удалось вернуть благодаря оперативным действиям полиции при задержании (надо полагать, собрать среди обломков сбитого флайкара).

Значит, ребята упёрли примерно пол-лимона. Неплохо. Не так феерически, как казалось, но очень неплохо. Моей доли мне бы на всё хватило — и на надёжные документы, и на билет на межзвёздник. Осталось бы ещё и маме отослать.

Ладно, что уж теперь считать.

Ожидать прибытия тюремного транспорта я должен был в Тихушке; мне сообщили, что он появится на нашей орбите примерно через три недели. В течение десяти дней после суда я имел право подать апелляцию, однако чтобы её приняли к рассмотрению, нужно было найти какие-то веские новые основания… Я не стал слишком вникать в эти юридические закавыки.

Я даже улыбнулся при мысли, что отправлюсь на Сомму, в другую систему. Правда, это была грустная улыбка.

Вот, значит, как я окажусь впервые в жизни на межзвёзднике.

Ночь после суда я спал, как убитый. Даже такая определённость оказалась лучше, чем выматывающее душу ожидание.

***

А на следующий день я вдруг снова стал Данилом Джалисом.

Произошло это без всяких опознаний и прочей дребедени, просто и буднично. Вскоре после обеда меня выдернули из камеры — ничего не объясняя — привели в кабинет, где находились мой адвокат, парочка следователей и какой-то судейский чиновник, а на столе были разложены мои собственные документы: паспорт, аттестат, метрика…

— Приятно познакомиться, Данил Джалис, — буркнул один из следователей и кивнул адвокату:

— Объясните ему.

Адвокат явно чувствовал себя неловко.

— Видите ли, Данил, — начал он многозначительно, но поперхнулся, закашлялся, приложил к губам платок.

Так и не отнимая платка, начал снова:

— Видите ли, идентификация личности после суда безусловно является основанием для апелляции.

Платок исчез в нагрудном кармане, голос адвоката обрёл наконец толику уверенности.

— Все, что нам с вами нужно сейчас решить — будет ли это для вас выгодно. Моя защита, если вы помните, строилась на том факте, что вы — выходец из неблагополучной социальной среды, так сказать, жертва изъянов самого общества…

Вот это завернул.

— Теперь представьте, что на новом слушании дела прозвучит, что вы выросли во вполне обеспеченной и благоустроенной семье, сын служащей высокого ранга, окончили школу, имели все возможности достойно продолжить свой жизненный путь…

Однако, на суде он не был так красноречив.

— Рассудите сами, как все это будет выглядеть, Данил. Пойдёт ли вам на пользу такая апелляция? Допустим даже, ваша мать сможет позволить себе платного адвоката…

А, так вот чего они испугались.

— …Подумайте, чем он сможет вам помочь? Вы совершили тяжкое преступление, отказались сотрудничать со следствием, что могло бы хоть как-то облегчить вашу долю вины; как юрист я вам заявляю со всей ответственностью — улучшить своё положение вам вряд ли удастся, а вот ухудшить…

Ага. Как меня здесь, оказывается, любят — так стараются, чтобы я не дай бог своё положение не ухудшил.

— Чего вы хотите? — спросил я, перебивая плавное течение его речи.

Адвокат снова закашлялся. Простыл он, что ли?

— Подпиши бумаги, — без лишних заморочек брякнул следователь. — Отказ от апелляции, и мы тут же оформляем идентификацию личности, а через десять минут сможешь увидеть мать. Она здесь, ждёт свидания. А иначе вы у меня ещё полгода только доказывать будете, что ты — Джалис, а не хрен из Норы.

Адвокат продолжал натужно кашлять, аж весь покраснел, бедняга. Видимо, кашель помешал ему услышать слова следователя.

— Покажите бумаги, — сказал я.

Документ был составлен в простой и категоричной форме: отказ от права на апелляцию, без объяснения причин, без каких-либо оговорок.

Я подписал — настоящей подписью.

Следователь почти сумел сохранить непроницаемый вид.

Загрузка...