Разбойница

Сексуальное кочевье

Я уже почти совсем механически, автоматом, возила группы французов по нашему прекрасному городу... слова сыпались сами собой, без участия разума: «Университетская набережная... Музей архитектуры восемнадцатого века под открытым небом...». «Английская набережная... Музей архитектуры девятнадцатого века под открытым небом».

Хотя само небо становилось всё темнее — ноябрь. Хрустели лужи. Когда тьма однажды совсем накрыла город — это было как раз в полдень, около двенадцати, — шеф резко вызвал меня к себе и сурово приказал: «Заниматься только моим палаццо!»

Палаццо так палаццо!

Хотя там творились странные вещи. Дворец, благодаря связям дедульки, сдали в аренду нам, но незадолго до того дали право на аренду одной таинственной организации, представляющей как бы инвалидов последних войн. Один такой «инвалид» и жахнул в качестве намека мне по колену трубой, — видимо, ритуал посвящения в «Орден инвалидов», а теперь он же — или точно такой же — постоянно дежурил у входа в «палаццо», и в его маленьких глазках питекантропа горела ненависть.

Я проходила, поигрывая попкой, показывая, что ножка уже совсем не бо-бо. Он каменел!

Когда вывезли все медицинское, включая клеёнчатые кушетки, стеклянные шкафчики и кресла-распятия, я почувствовала наконец сам дворец!

Ого-го! Дедулькин прадед Аристарх оказался большим затейником — видно, он был слегка двинут на этой теме, как и его праправнук! Открылись такие живописные плафончики, что если бы венерики видели бы их, то тут же по излечении их снова бы потянуло в бой. Оказывается, и «групповики» тогда процветали: ведь не в этом же веке намалёваны все эти прелестные пажи и пышные маркизы!

Однако больше всего поразил меня «рабочий стол» графа, временно узурпированный А.А. Белостоцким, скрывавшим его прелести под толстой бархатной скатертью. Я стащила ее — и у меня мгновенно набухли соски и губы: резной стол со сплетенными торсами стоял как бы на четырех х...х, причем из каждого била струей мальвазия, растекшаяся в маленькую лужицу, и именно на них стол и опирался — всё это было искусно вырезано из грушевого дерева! Трудно было оторваться... Все это обязательно должно стать достоянием народа! Музей эротического искусства — вот что должно здесь быть!

В конце зала была маленькая приподнятая сценка, обрамлённая двумя мраморными нимфами, губами, грудями и всем естеством они тянулись друг к другу через разделяющее их пространство. В руки им была дана алюминиевая труба, по ней на кольцах скользил занавес: видимо, туда удалялся Белостоцкий для осмотра особо уважаемых приватных клиентов!

Теперь этот занавес должен быть распахнут и вся телесная красота должна раскрыться! Я села на сцене, на сравнительно скромный стульчик, изображавший всего лишь взбешённого кентавра... Думаю, всем понятно, что ног у стула было пять — и размечталась. Раскатала губу.

— Как всегда, сачкуем! — прохрипел шеф, появляясь по обыкновению внезапно, как он любил.

— Тут будет эротический театр!

Я бегло показала два номера, изобретённых мной в Гамбурге: зубами, без помощи рук, стянула колготки, потом зубами же, прикрыв в возбуждении глаза, начала стягивать, а потом рвать застрявшие на коленях трусики.

— Вообще, ты недооцениваешь мои ноги! Ими я ласкаю не хуже, чем руками. «Ласкаю ногами!» Уникальный номер. Если тебя что-то смущает, могу ими же чесаться, как мартышка, прикуривать, варить кофе, стрелять из ружья... Смотри!

Он стоял хмуро и неподвижно, в черной длинной офицерской плащ-палатке, и вода струями стекала на сексуальный паркет.

— У человека руки должны быть!

«Человек — это звучит гордо!» — еще должен был бы добавить он.

Приступы ханжеской злобы происходили с ним так же часто, как несварение желудка.

— Этот твой хахаль там стоит?

Конечно «мой»! Безусловно! Хранитель «ордена подвязки под коленом»!

— Думаю, что не стою такой охраны.

— На дом, что ли, опять залупаются?

— Видимо, — я пожала плечом. Потом закурила ногами, вставила сигарету в губы и сошла со сцены.

— Руками лучше работай! — обрезал он, видимо, твёрдо взяв курс на партийное оздоровление... Да, партийная убежденность — дело не классовое, а возрастное.

— Серьёзно пора настроиться. Ревизоры едут!

— ...Ревизор?

— Ревизоры!!

— Рябчук?

— Бери выше.

— Что же может быть выше?!

— Из Парижа едут!

— Из Парижа? — я оживилась.

— Эти... туроператоры из «Франстур»!

Отлично! Самой не удалось стать этой... туроператоршей, так хоть посмотрю!

— Сколько их?

— А сколько тебе надо?.. Хотят поставить все на широкую ногу... — глянул на мое израненное колено. — Тьфу!

Когда в гулком аэропорту звонкий неземной голос дикторши произносит названия городов «...Ландн!.. Марсель», жизнь ощущается сказкой, в которой возможно всё!

И вот уже потекли первые парижане... А вдруг!

Неужели это он? Синеглазый, в развевающемся белом плаще?..

— Добрый день! — проскрипело совсем с другой стороны.

— Вы... из Парижа? — с трудом выговорила я.

Нет. Он не из Парижа — это точно... Максимум — из парижского самолёта!

Разве можно от шефа, сексуального маньяка и к тому же ханжи, ждать чего-то приятного?

— Вы говорите по-русски? — разулыбалась я.

Да-а... Такие не прилетают нынче даже из Вологды — и оттуда летят вполне иностранные, крутые «мены»!

Наверное, только в такой дыре, как Париж, можно закатиться в какой-то угол и отстать от всего модного на двадцать лет, за которые переменилось буквально всё! И остаться таким сугубо русским, а точнее — советским, ну, или антисоветским — это близко.

А какой русский, живущий здесь, носит сейчас такую бороду а ля Добролюбофф?

Снова размечталась — и мордой об стену! И так и надо.

Давай работать!

— К сожалению, сам шеф не смог вас встретить, — щебетала я. — Совещание в Смольном (новый запой). Вы водите машину? Нет? Разве в Париже можно жить без машины?

— Можно, — мрачно сказал он.

— Во всяком случае, машина нас ждет.

Вот что успел прохрипеть мне шеф (теперь во время загулов скрывающийся у меня). Гость из Парижа вообще-то русский, даже петербуржец, но в смутные времена «не вписался», стал диссидентом и даже отсидел год в Лефортово, потом под давлением мировой общественности был освобожден, пригрет в Париже и даже сошёлся там (хоть пока ещё не женился) с наследницей крупнейшего во Франции туристического агентства... которая, впрочем, тоже увлекается в основном политикой, почему-то с обратным знаком, всячески добивается (теряя при этом состояние), чтобы по миру и особенно в Россию ездили простые люди, в первую очередь почему-то шахтёры... И всю эту кашу расхлёбывать, естественно, мне!

Да-а... в Париже он тоже явно «не вписался». Точней, использовал его как сундук с нафталином, где можно отсидеться (вот у нас уж не отсидишься, это точно!) и сохранить этот полувоенный френч (даже в международном аэропорту, где кого только ни было, на него поглядывали дико), плюс эти землемерские брюки и сандалеты. Да-а. При этом он весьма горделиво выкатывал грудь, строго поблёскивал пенсне... Материальное его не интересует! На самом деле — такой френч надо поискать и поискать, не говоря уже о сандалетах.

— Это Николь!

Подошла дылда в простенькой джинсе... именно про такую, наверно, родился афоризм: «Женщина любит ушами»! Это было у нее первое, что бросалось в глаза.

Впрочем, поздоровалась она гораздо более человечно, чем он. Он сохранял недовольную гримасу. Бедная девушка. Оказывается, даже и миллионершам бог знает чего приходится терпеть!

— Если нам придётся работать с вами, то я, наверное, представлюсь...

«Представлюсь»! Красиво сказано!

— Максим.

— Алёна.

«Максим максималист»... Он поднял с подвижной ленты рюкзак, с какими мы в студенческие годы ходили в походы, и с достоинством, медленно ставя на мрамор безобразные сандалеты, поплыл к выходу, не интересуясь такой мелочью — следуем ли за ним мы...

Много я получала в жизни плюх — но эта тоже неслабая!

Шеф, побритый и мумифицированный, неожиданно оказался на месте. Никто бы ничего бы не заметил, кроме глаз, утомлённых работой. Он галантно поцеловал руку гостье и мужественно пожал руку гостю.

— Ну, каковы ваши первые впечатления? — поинтересовался он (перед этим бросив мне: «Чаю!»).

Максим невозмутимо молчал, словно вопрос не относился к нему. Ясно, таким вот давлением на людей он и проложил свой путь, если это можно назвать «путём»!

Алекс крякнул, потянулся было к шкафчику, но отдёрнул руку.

Своим давящим молчанием гость как бы сообщал: не думайте, что вашими дежурными улыбочками, жидкими чаями, этими наспех переделанными партийными кабинетами и мордами в них вы сумеете меня провести! Я достаточно уже кушал всё это!

Но зачем тогда, спрашивается, приехал?

— Как устроились? — пробормотал шеф.

Гость хладнокровно разглядывал его сквозь пенсне: хватит водить меня за нос, не на того напали! — говорил его взгляд.

— Мы хотели бы познакомиться... с предлагаемой вами программой! — пролепетала Николь, не дождавшись никакой поддержки от Максима, который заодно плющил и её: не отходить же от священных принципов ради какой-то бабёшки!

Шеф тоже стал заводиться: налил себе стакан коньяку и выпил — один!

Поздним вечером он ввалился ко мне.

— Водки и валидола! — прохрипел он, падая на ковёр. Это они сходили в театр, на оперу «Иоланта» — лучшее, что есть в нашем городе в этом роде!.. И вот, в середине второго акта, когда герой из последних сил выводил свои рулады, дотягивая их до пенсии, Максим вдруг невозмутимо поднялся и пошел к выходу, медленно кладя свои говнодавы на дорожку (переодеться и тем более переобуться он не счёл, разумеется, нужным). Хоть бы он вышел быстро! Но он выходил именно медленно, мучая всех. Тенор хрипел. Алекс тоже.

— Ты что же, раньше его не знал?

— К сожалению, знал!

— При каких же обстоятельствах?

— А! — он махнул рукой.

До этого всё тоже шло не лучшим образом — поначалу мы торжественно подъехали к палаццо. Дежурный амбал следовал вплотную за нами почти что до крыльца, видимо, медленно соображая: не жахнуть ли?

Разумеется, никакого сексуального шоу для готовящихся тут гала-вечеров наш Алекс, этот тупой партханжа — не разрешил!

«Цыганские песни»!

Но вместо обещанных эстрадой цыган мы застали в зале какую-то неряшливую, нудно переругивающуюся еврейскую пару, причём «парой» это тоже трудно было назвать: по возрасту это, скорее всего, были мать и сын. Наконец они заметили наше присутствие и, продолжая кидать друг на друга ненавидящие взгляды, взошли на сцену и что-то отрывистое прохрипели, при этом самое трудное было, чтобы его одежда летела по воздуху, а её юбка струилась волной: настроение было явно не то!

— Ну что ж... это неплохо, — с ангельским терпением сказала Николь. Потом пошли осматривать «палаццо».

— Только в мужской сортир ее не пускай! — в тёмном тесном коридоре припал ко мне шеф. — Вырубиться может — понимай сама!

Впрочем, и дамский сортир был не лучше — и в нём вполне можно было вырубиться!

Потом мы поехали на обед в ресторан «Баян», в котором, благодаря каким-то подлым примочкам шефа, нас кормили бесплатно.

Здесь по программе всех должна была «постепенно охватить русская удаль», но пока удаль выражалась лишь в том, что ни один официант не подходил, лениво разглядывая нас издаля.

Шеф хлестал стакан за стаканом так называемый «Русский квас», нацеженный в глухой кувшин, похоже, из какой-то ржавой трубы. Лишь с лютого похмелья, с наждаком во рту можно было пить такое... но ведь как раз так и было. Николь и Максим удалились, как они выразились, «помыть руки» (или коварно исследовать состояние горшков).

— Ах, им не нравится! — хрипел Саша. — Ничего! Всё сожрут!

Чувствовалось, что в нём желание сделать дело борется с лютым желанием его не делать.

— Если ты так их ненавидишь, зачем позвал?

— Сожрут! — как бы уже помирая от жажды, бился в судорогах он. Но тут наши гости приблизились, и он снова сделался светским львом.

— Разумеется, — галантно усаживая даму, пропел он. — Вся сантехника будет заменена!

Вроде бы не совсем аппетитно говорить за столом о сантехнике, но оказалось, что в самый раз: сначала хмурый небритый официант принес нам какие-то подметки, а потом уже другой официант — первый обессилел — подал нам напиток под названием «кофе», который французы называют более точно: «джюс де шаузеттс» — носочный сок.

— Ещё, мне кажется, должно быть русское кабаре! — стоически улыбаясь, произнесла Николь.

Максим лишь загадочно поблёскивал пенсне, не снисходя до подобных мелочей.

Но когда на сцену уже в русских нарядах вышла всё та же многострадальная еврейская пара, и Николь не выдержала, воскликнула:

— Мерд! (дерьмо!)

После этого я сказала, что не пойду в театр...

— Сожрут! — Алекс бился почти что в конвульсиях. — Не нравится им! А зачем тогда едут?

— А зачем ты их приглашаешь?

— Зачем?! Нет ответа.

— Ухо! Быстро водки мне в ухо! — вместо ответа заверещал он. — И ваты, ваты!

— К сожалению, имеются только тампоны «Тампакс»! — произнесла я холодно. Он затих.

— В Среднюю Азию хотят ехать! — он снова вскинулся.

— В Среднюю Азию?!!

— Как бы задумали уникальный маршрут «Загадки Востока». Знаю, какие загадки интересуют его на самом деле! Вынюхать всё хочет, да потом в газетке своей написать!

Я налила водки ему в ухо, заткнула «Тампаксом», и он успокоился. Потом (чего не хватало для полного счастья) дверь с медленным-медленным скрипом открылась, и в халате с обтрёпанными кистями и в бархатной камилавке вошёл Лев Львович Зеленский — наше милое домашнее привидение с дымящимся стаканом чая в руке. Он сидел у нас в ногах, улыбаясь воспоминаниям. Свою дверь он иногда путал, но воспоминания у него, судя по улыбке, были хорошие.

— ...С дымящимся! — ликуя, прошептал мне Саша.

— О! Извините! — Лев Львович наконец-то увидел нас и улыбнулся счастливой улыбкой...

Но самой главной загадкой в этой истории было то, что шеф почему-то ни за что не давал мне их паспорта!

Я хотела отвести их в гостиницу, и паспорта их были уже протянуты...

— Не суйся! Я сам! — вдруг проявил неожиданное рвение он.

И потом, когда я собиралась за билетами до Алма-Аты:

— Я сам!

Небо в далёкой сказочной Алма-Ате оказалось почему-то таким же низким и хмурым, как в Петербурге. Впрочем, раз Максим хочет, чтобы ему не нравилось... Желание — закон!

Во всё время полета — и до него — Александр вёл себя со мной с какой-то чопорной любезностью, словно он, престарелый граф, на что-то робко надеется, но никак не решится переступить границы официальных отношений... Что ещё задумал, лысый козёл?

Нас встретил его друг-сослуживец, которые, по-моему, у него всюду. Откуда, казалось бы, в Казахстане моряки? Толстый улыбающийся казах, судя по животу, — важная персона, впрочем, они все тут кажутся важными.

— Господи! — я оглядела снежные горы, растущие, кажется, прямо из асфальта. — Куда меня занесло?

Друг медленно-медленно провел нас в комнату — «Вери Импортант Персонс» — очень важных персон. Там мы посидели полчаса на жёсткой скамейке, после чего с нас содрали по двадцать долларов и предложили — после всех остальных пассажиров — идти получать свои вещи.

Начинается неплохо!

Мы подъехали на рафике к гостинице «Алматы».

— Давайте паспорта, — по гидовской привычке я протянула руку.

— Не беспокойтесь, я сделаю! — Александр с необычной для него предупредительностью собрал паспорта.

По его странной дрожи я поняла одно: даже близко к регистрации мне не следует подходить!

В номере, прямо на столе, торжественно встретил меня таракан, шевеля усами. Номер был одноместный — шеф почему-то продолжал разыгрывать робкую чопорность.

Я сняла тяжелую трубку, послушала гудок... Позвонить, спросить: «Скажите, пожалуйста, как зовут пассажиров, которые только что въехали?»

Но почему-то положила трубку на рычаг.

Друг его по имени Абиджамил оказался заместителем министра культуры! И сделал нам всё, что от него зависело.

Сначала, по этому случаю переодевшись в национальную одежду, он торжественно принял нас у себя. Чего никогда не было — и навряд ли когда будет в России, — сам замминистра встретил нас на улице. Министерство помещалось в деревянном, покрытом красивой резьбой доме, оставшемся здесь со времён казачьего поселения Верное.

Потом провёл по резной же лестнице к себе в кабинет.

Девушки в национальных одеждах стали подносить на стол угощение: сначала бешбармак — девушки поставили на стол огромное блюдо, где в густом бульоне плавал огромный кусок баранины и кусочки теста. Хозяин тут же разрезал мясо ножом и раздал всем по куску с костью. Потом внесли голову барана, которую Абиджамил торжественно вручил Александру. Тот, не дрогнув, отрезал уши, передал Максиму. Тот брезгливо взял уши и положил их на стол. Затем Алекс согнутым пальцем вырвал из бараньей пасти нёбо и протянул его Николь. Та слегка позеленела, но взяла нёбо в рот и стала вяло жевать. Абиджамил сиял: принял гостей как подобает!

Тут Максим скрипучим своим голосом произнёс: не думает ли Абиджамил, что этим угощением снял все проблемы и острые вопросы, которые существуют на его родине? Абиджамил, изумившись, сказал, что, конечно же, так не думает, хотя на самом деле именно так и думал.

Тут подали рыбу хе и мясо хе, но Максим демонстративно отодвинул глубокие пиалы и вынул блокнот. Сначала он спросил о главном: что министр думает о наступлении исламизма и национальной розни? Абиджамил ответил, что ничего этого нет — и горькая, уже привычная складка определилась в углу рта Максима. Мы осторожно, стараясь не издать звука, сосали и грызли мясо и рыбу... Неужели Максим думает, что именно сейчас и именно вот таким образом он защищает права людей! А мы кто? Мусор? А министр кто?

Максим, уже устало, скептически спросил о культуре: хотя это и был вопрос, который касался нашего хозяина. Тот долго говорил о театрах, институтах и техникумах, а Максим с усталой, всё той же скептической усмешкой смотрел на синий татуированный якорек на запястье министра — мол, разве бывают министры культуры с якорьком?.. Представьте себе — бывают!

Мы бесшумно выпили чаю с лепешками и стали откланиваться — праздник испорчен. Только Максим горделиво поблёскивал стекляшками: он приехал сюда не обжираться, он приехал докопаться до истины, как бы глубоко она ни была. А разве истина — глубоко?

Расстроенный хозяин, не зная, что придумать ещё, предложил нам посетить музей казахских национальных инструментов.

— Да вы заняты, наверное? — застеснялась я.

— Нет, нет! — радостно вскричал Абиджамил.

Мы переходили широкую современную улицу. Наверное, Максим мог бы гордиться ею, если бы вырос в степи, а не приехал из Парижа. Но он, увы, приехал.

Было по-прежнему холодно и туманно, и лишь ярко-голубой казахский флаг над министерством веселил глаз.

В музее пахло воском и еще чем-то, было сумрачно и пусто. Только в ярко освещённых стеклянных шкафах весёлые куклы-казахи справляли национальные праздники. В плоских стеклянных витринах висели инструменты: хобыз-домбра, адырна (на адырне играли только девушки), труба-керней, трубящая тревогу: выдолбленный ствол вставлялся в высушенную верблюжью гортань. Абиджамил подходил к витрине, важно нажимал кнопку — и тут же на все помещение раздавался записанный на пленку щиплющий или воющий звук именно этого инструмента.

— В прошлом году сделали! — гордо сказал Абиджамил.

Вообще, как я заметила, это было колоссальной сенсацией, что сам замминистра вёл экскурсию как простой экскурсовод — это сопровождалось восхищенными перешептываниями сбежавшегося персонала, скромным сиянием личности самого Абиджамила... Но, вообще-то, надо отметить, это всё скорее было сенсацией местного значения — мы достойным образом не могли оценить этого, а Максим вообще демонстративно покинул группу и следил своими говнодавами отдельно от всех. Единственное, что вдруг вызвало его интерес, — дверца в стене с надписью «Газ». Очки его засверкали, он подтащил к дверце женщину-директора музея и стал спрашивать: «Что это?» Женщина коротко ответила, что время от времени для дезинфекции инструментов всё помещение заполняется газом. «Вы удовлетворены?» После этого она вернулась к обожаемому заместителю министра и больше не спускала с него восхищённых глаз.

Александр тоже с восхищением следил за объяснениями своего друга:

— ...Ардак жатыген — семь струн, купол обвешан колокольцами. Асатаяк, бакса. Вот казахская гармошка — сырнай. А вот портрет — знаменитый Мырзатай — поэт, композитор и акробат. Во время народных праздников на полном скаку въезжал в селение, стоя в седле на голове и играя на сырнае!

Веселый старик!

— Орёл! — воскликнул Алекс.

Максим горько усмехнулся: мол, представляю, что можно сыграть, стоя на голове!

Александр вдруг больно схватил меня сзади за руку, прося: останься, и, когда мы остались перед сырнаем и Мыразатаем наедине, сжал мне руку ещё больней и с отчаянием воскликнул:

— Неужели вообще уже ничего не нравится ему?!!

— Почём я знаю? — грубо вырвав локоть (наверняка останется синяк), я пошла в следующий зал и присоединилась к экскурсии.

Максим слушал заунывный звук народного инструмента со скучающей физиономией... газ, что ли, запустить в помещение, чтобы его развеселить?

В заключение Абиджамил подарил всем по бубну с колокольцами, не подарив лишь Максиму, что тот отметил скорбной, но гордой миной: вот они, здешние права человека!

После этого Абиджамил, сияя, сообщил, что сейчас шофёр Федя отвезет дорогих гостей на дачу Министерства в предгорьях Тянь-Шаня, где и он, Абиджамил, временно живёт.

На этой скромной даче, состоящей из большого зала, кухни и комнат на втором этаже, мы засиделись дотемна. Какие-то люди (как объяснил Абиджамил, исключительно его родственники) вносили дымящееся мясо в тазах. Бутылок было не счесть. Как объяснил Абиджамил, взмахнув короткопалой рукой: «За счёт Министерства культуры. Не часто министерство посещают такие гости!»

С каждым вносимым блюдом Максим горько усмехался: неужели они думают, что этим показным изобилием они заткнут ему рот? Впрочем, в поднявшемся гвалте его уже никто не замечал.

— А помнишь, как я играл в дубле ВМФ, а ты за Кайрат? Разгромили вас!

— Мы разгромили!

— Ну! И помню, приезжаем в аэропорт, наш тренер Михаил Аркадьевич Цветков идёт к директору аэровокзала, возвращается: с местами плохо, в Ташкент летит только первый состав, дубль остается. А нам же лучше — набрали винограда, дынь, коньяка — тогда это вообще ничего не стоило, выпили и пригрелись тут же, у взлётной полосы. Спим, и вдруг тень. Наезжает прямо на нас самолет. Вернулся! И прямо с трапа к нам спускается Михаил Аркадьевич Цветков! Указывает на тренера дубля, Трофима Ворошилова, по кличке Клим, мирно спящего в пыли: «И это — советский педагог!»

Абиджамил и Саша радостно загоготали — им, видимо, немало предстояло вспомнить.

— Знаю, знаю! — заговорил Абиджамил. — В этот день как раз Хруща скинули и всем самолётам приказано было вернуться в аэропорт вылета!

Довольные, друзья откинулись, разглядывая друг друга.

— И всё-таки, — проскрипел вдруг Максим, — хотелось бы что-нибудь узнать о реальных обстоятельствах жизни в данный момент.

Наступила тяжелая пауза. Абиджамил обиженно оглядел стол, уставленный яствами; уж если это не реальные обстоятельства!!!

— Федя! — обратился Саша к шофёру, вперившемуся в телевизор. — Ты не можешь сейчас этого на Медео, что ли, отвезти?

— Да темнеет уже маленько, — Федя с сомнением глянул в окошко. — Ну ладно, свезу... Только сразу! — обратился он к Максиму.

Максим с видом мученика двинулся к рафику — он понимает, что это издевательство, когда под видом реальных обстоятельств подсовывают это Медео, показушный олимпийский высокогорный каток для так тут и не состоявшихся Олимпийских игр... «Реальные обстоятельства»!.. Ну что же, он терпелив!

— А ты чего расселась? — вдруг злобно накинулся на меня шеф. — С ним!

— Ты едешь? — спокойно повернулась я к Николь.

— Мгм! — бодро, как это принято у иностранцев, проговорила Николь и, схватив аппарат с огромным окуляром, пошла со мной.

Федя гнал по серпантину на страшной скорости, но, когда мы взлетели на высшую точку, осматривать в сущности, было нечего: абсолютная, непроницаемая тьма! Единственное, что можно было разглядеть в свете фар, — белый пушистый снег. Да, стоило ехать. Соскучились по снегу! Лепил нам глаза в Питере, когда мы шли к самолёту, и тут теперь тоже удалось добыть снегу!

Мы вышли из автобуса, подошли к еле видимым в темноте перилам, старательно перегибаясь, вглядывались: ни пятнышка, ни силуэта — чёрная бескрайняя тьма. И холод — зубы заляцкали.

— Ну... тут очень шикарный вид, — Федя махнул рукой вправо, — высочайшие снежные склоны гор, освещённые солнцем, — он неуверенно кашлянул, — а на них — огромные сосны... Да-а... А тут, значит, этот знаменитый каток Медео... — он повел рукой ещё более неуверенно.

Единственное, что нам удалось высмотреть, — это маленький-маленький лучик фар, ползущий в страшной глубине внизу: ещё один какой-то безумец поднимался сюда!

Мы с Николь лихо повалились в снег, Федя озарил все мёртвенной вспышкой. Но навряд ли что получится — уж больно темно.

— Ну что?.. Можно, наверное, ехать? — с гулким эхом проговорил Федя.

Когда мы, абсолютно продрогшие, ввалились в дом, Александр бросил страстный взгляд на Максима, потом — такой же — на меня.

— Ну что? Понравилось? — требовательно проговорил он.

Я молча отвернулась. Видимо я, как солнце, должна была рассеять тьму и озарить всё вокруг!

Ранним утром мы мерзли у гостиницы, ожидая Федю на рафике, но его всё не было: прошло уже полчаса после срока!

— Разве можно о чём-то договариваться с местными властями? — проскрипел Максим.

— Но других здесь как бы и нет! — не выдержала я. И тут из-за угла вывернул рафик, в котором торчали целых две головы: сам замминистра культуры, несмотря на сверхранний час, приехал нас проводить!

— Через Курультайский перевал поедете! — бодро сообщил он. — Курултай сейчас в декабре — ого! Мотор на полную мощность работает — машина не двигается! Ветерок! — он, довольный, захохотал и стал пожимать всем руки. — А ты, — сказал он Максиму, — весной к нам приезжай: выборы в местные органы власти будут. Тебя выберем! Хочешь? Нет?

Максим чопорно поклонился и направился в салон.

Уже шестой час мы ехали по пыльной степи, и почти ничего не менялось. Вот маленький базар у дороги, в телегах дёргаются связанные бараны, в тазах на прилавках свёрнутые сухие белые кишки, серые складчатые легкие... и снова степь, ничего — единственные красивые строения — города мёртвых, а люди живут в саманных домиках, попадающихся время от времени. Вот в стороне от дома горит огонь в очаге, там сидит на корточках старуха с седыми патлами, маленький широколицый рахитичный мальчик, волоча попку почти в пыли, поднес к машине задумчивое, в струпьях и зеленке лицо.

— Стоп! — вдруг рявкнул Алекс.

Федя от испуга остановился как вкопанный.

— Выходи! — повернулся Алекс к Максиму. — Реальные проблемы!

Тот застыл, неподвижно откинув голову в пенсне, словно не слыша.

— Поехали! — скомандовал Алекс.

— Тут всё равно как стол! Можно чёрт знает куда заехать! Темно! — сказал Федя.

— Ладно. Ночуем здесь.

Я проснулась от низкого солнца. За ночь среди трех рядов сидений произошли интересные перемены: Николь почему-то спала на плече у Саши. Так вот почему он был так благороден со мной! Мы стояли уже среди холмов, плавно поднимающихся к горизонту. Тень от лошади, почти невидимой на холме у горизонта, дотягивалась до нас. Засохшие высокие растения играли светом, тенью и полусветом, как маленькие китайские башни.

Максим неторопливо, размеренно прохаживался вдоль машины, аккуратно ставя ступни в пыльных сандалиях и глядя только на них.

— Неужели ничто его не радует! — с болью воскликнул Саша и снова яростно глянул на меня.

Опять я!

Мы проезжали какой-то пыльный поселок. Весь базар поворачивал голову куда-то вбок, потом все с криками куда-то бежали.

— Давай туда! — скомандовал Алекс.

Федя, тоже что-то понявший, быстро зарулил по узким улочкам среди глухих глиняных стен.

На широкой площади стояла пыль. Оттуда неслись стоны и мат. Было видно, что наши солдаты в светлой форме добивают наших же солдат в темной. Мелькали бляхи, штыки. Несколько ребят лежало, на крови кучерявилась пыль.

— Стой! Они убьют тебя! — трепетная Николь пыталась ухватить Сашу за руку, он увернулся и с ходу врезался в месиво.

— Сми-и-ир-р-рня-а!

Они вдруг застыли — кто с закинутой бляхой, кто с поднятым штыком. Было всего мгновение неподвижности и тишины — и тут же из-за ближайшего домика выскочил патруль, он, конечно же, давно был здесь, только боялся. Матерясь, расталкивая солдат, они врезались в гущу.

— Взять этого, этого и этого! — скомандовал Алекс и, прерывисто дыша, вернулся в машину.

— Смелый мальчик! — Николь погладила его по голове.

Страшный перевал Курультай мы одолели почти незаметно. Потом проехали через раскинувшуюся светло-зелёными водоворотами реку Чу. Киргизия встретила нас луком. Всюду продавали его связки.

Судя по карте, мы въезжали в Бишкек, но всё тянулись и тянулись убогие мазанки.

— Правильно ли едем? — беспокоился Максим.

И вдруг мы выехали на огромное заасфальтированное пространство, среди которого поднимались почти в небо прямоугольные мраморные дворцы.

— Правильно! — усмехнулся Саша.

Среди этих марсианских зданий мы отыскали Министерство иностранных дел, Александр с трудом расчесал оставшиеся пыльные локоны и ушёл внутрь.

Вскоре он вернулся с аккуратно причёсанным мальчиком в отличном костюме. Только что были пыльные дехкане — и вот!

— Референт министра иностранных дел Джемал Садыков.

— Что вас интересует? — безошибочно обратился тот к Максиму.

— Что меня интересует? — Максим протёр пыльные очки, поднял пыльные веки. — Во всяком случае не то, что вы мне будете здесь показывать! Где бы я ни был, меня интересует лишь андерграунд!

Референт удивлённо поднял бровь.

— Андерграунд, именно! То, что повсюду противостоит официозу — как в политике, так и в искусстве! — Максим гордо откинулся на пыльное сиденье.

— Андерграунда у нас нет! — твёрдо ответил референт.

В холле отеля (как всегда, сам уладив все дела с администрацией) Александр закинул свою сумку на плечо, взял чемоданы Николь и уверенно пошёл с ней. К некоторому неудобству для него мой номер оказался соседним. Александр нежно пропустил Николь внутрь, а сам чуть замешкался с багажом.

— Вот так! — твёрдо выдержав мой взгляд, проговорил он. — Простая рабочая девушка из Парижа полюбила меня. Всей душой. Есть вопросы?

— Вопросов нет.

— Тогда иди к этому. Разберись же в конце концов! И если он будет продолжать вякать!.. — он в сердцах захлопнул дверь.

Я постучалась к Максиму. Он стоял посреди комнаты в своем френче и сандалетах и задумчиво смотрел вверх. В наклонном потолке номера слепило глаз огромное солнечное окно.

— Тут должны быть такие... горизонтальные шторы! — он соединил ладони вместе, потом медленно их развёл.

— Наверное, тут нет горизонтальных штор, — терпеливо проговорила я. — Позвони в администрацию.

— Я уже звонил, — медленно произнёс он. — Их нет.

— И... что?

— Попытаюсь купить их в городе.

— Но мы тут всего на день!

— Попытаюсь купить их в городе.

— Но... тут их, наверное, нет.

— В любом цивилизованном городе должны быть горизонтальные шторы! «Горизонтал кетнз»! — уже язвительно добавил он. — Если у тебя нет ко мне дела... — он бесцеремонно указал рукой на дверь.

Потом я стояла у себя на балконе и страстно смотрела, как он с достоинством удаляется по пыльной улице, исчезает и снова мерным шагом поднимается на холмы, он подходил к сидящим на корточках крестьянам, сводил вместе ладони, разводил. Люди с интересом смотрели на него, верблюды тоже.

Я почувствовала какое-то напряжение сбоку. Я повернулась. На соседнем балконе стоял Алекс и так же страстно смотрел вслед Максиму.

И тут меня осенило.

Я быстро сбежала вниз.

— Дайте, пожалуйста, на минутку наши паспорта — я спишу их номера для Аэрофлота.

Всё! Так и есть! Меня качнуло. Паншин А.Д... Паншин М.А! Сын!

Тут я почувствовала тяжёлый взгляд.

— Ну... всё теперь уяснила? И то, что этот... борец может нам порушить всё дело? Так вот. Весь оставшийся путь... кроме трясущихся над ним твоих сисек, он не должен видеть ничего!.. Понятно?

— Понятно.

Вот на этот раз мы заблудились во тьме вполне капитально!

Федя заруливал туда, сюда — дороги не было. Мы с шефом почему-то оказались на заднем сиденье.

— Скажи, — после долго демонстративного молчания не выдержала я, — а вот ту Надюшку... пышную! Секретаршу Рябчука... которая тебя на себе из политики в аморалку вынесла... уволили, наверное?

— Разумеется! — усмехнулся он.

Голова Феди с торчащими ушами в свете наших фар была окружена лучащимся нимбом.

— О! Юрта вроде! — после долгой неподвижности он повернулся назад.

На нас надвигался тёмный шатер.

Радушный хозяин, пожилой огромный казах, отогнал собак, с поклонами провел нас в шатер. Там были три недавно родившихся, еще дрожащих ягненка с овцою и множество молчаливых женщин, где-то от шестидесяти до шестнадцати.

— Все мои... родственницы! — улыбнулся хозяин. Мы съели душистый мясной кауырдак, попили чаю с салом и рухнули, кто где сидел.

Проснулась я от какой-то тряски и равномерных постанываний... Так-ак. После небольшой паузы постанывания возобновились, но стонала уже другая женщина... после паузы — третья! Тяжкий труд хозяина-многоженца!

Я вдруг почувствовала на груди Сашину руку.

— Так, — еле слышно прошептал Александр, — по-моему, он так скоро за наших примется. Занимаем позиции!

Он уполз. Я тоже стала бесшумно шарить в темноте... Та-ак... это женщина. Ждущая своей очереди. Или уже. Наверное, ещё никогда меня так не колотило от возбуждения. Стоны приближались за метром метр. Ага... вот она, колючая вскинутая бородка Максима, беспощадного борца... за что не помню. Он дёрнулся, я прижала слегка ему горло: тс-с-с. Подёргав бороду, пошла ниже. Расстегнула первую пуговицу кителя... вторую... последнюю. Перешла на брюки. Все это я делала правой рукой, а левую на всякий случай закусила зубами, чтобы не было слышно вражеским ушам, как я люблю эту работу.