Разбойник и Мишка

БЕРЛИНСКИЙ СЛОН

Африканского слона-великана, по кличке Гросс Ганс, я увидел в Берлинском зоопарке в дни нашей великой Победы над врагом. Там только что прогремели ожесточённые бои, и многие животные, в том числе и слон, пострадали…

Навели меня на этого слона немецкие ребятишки, с которыми я познакомился около наших полевых кухонь, где их, изголодавшихся и напуганных страшными громами войны, кормили супом. А я угостил их шоколадом. Как офицеру некурящему, вместо папирос мне выдавали ломаный шоколад.

Узнав, что я ветеринарный врач, мальчишки наперебой стали мне рассказывать о том, что в зоопарке много раненых зверей.

Не мешкая, я посадил в грузовую машину ребят — проводников по городу и отправился в зоопарк. Поехали со мной два ветфельдшера и несколько ветсанитаров, вооружённых походными брезентовыми сумками с укладкой: в них были бинты, вата, хирургический инструмент и ходовые лекарства.

Печальное зрелище предстало перед нами: многие железные клетки и вольеры были исковерканы, повсюду зияли воронки от взрывов снарядов, деревья сломаны и расщеплены… Убитые животные были уже убраны, а из всех концов огромного парка неслись разные голоса зверей и птиц: рёв, стон, клёкот, писк, повизгивание… Звери и птицы страдали не только от ран, но и от голода.

Высокий белокурый сержант с забинтованной шеей и несколько солдат раздавали хищникам, львам и тиграм, мясо убитых лошадей.

Сержант представился мне:

— Иван Сорокин, — и указал на большую железную клетку, в которой стоял громадный слон: — Товарищ ветврач, помогите этому гиганту в первую очередь. Только будьте осторожны. Он никого к себе не подпускает. Уж больно рассердился на людей…

Подняв окровавленную правую переднюю ногу, слон издавал жалобный, тоненький звук: «Пик-пик-пик».

Я знал, что слоны очень любят ароматические сладости, и решил расположить его к себе шоколадом. Положив на ладонь кусочек лакомства, я протянул руку между железными прутьями и произнёс его кличку мягким тоном: «Гросс Ганс, Гросс Ганс…» Слон легонько подцепил кусочек шоколада кончиком хобота, на котором торчал мягкий отросток-«пальчик», и отправил лакомство в рот. А потом вытянул хобот в мою сторону и глухо заурчал, словно просил: «Дай ещё».

Я угостил слона несколькими кусочками шоколада и только после этого решился войти в его клетку со словами: «Гросс Ганс, спокойно, спокойно». А ребятишки, стоя около клетки, успокаивали его на своём языке: «Руих, руих» (спокойно).

Как только я вошёл в клетку, слон поднял раненую ногу и жалобно пикнул: «Пик-пик-пик…» Будто бы хотел сказать: «Больно мне. Помоги».

Я осторожно снял ватой кровяные сгустки с ноги и увидел пулевую ранку. Пуля засела неглубоко, и я её извлёк из ранки пинцетом. Слон вздрогнул, но меня не тронул. Только тихо застонал.

Смазав ранку йодом, я забинтовал его «ножку», похожую на толстый столбик, тремя бинтами.

Почувствовав облегчение, Гросс Ганс подул мне в лицо горячим воздухом — знак доброго расположения и… полез в правый карман брюк, откуда я доставал ему шоколад.

— Ишь ты, сластёна… — промолвил я и на прощание ещё раз угостил его.

Слон размахивал хоботом и глухо урчал, словно благодарил меня.

Мы обошли все клетки, где были раненые животные, и оказали им помощь. Ребятишки сопровождали нас и «уговаривали» зверей по-своему. Животные смирялись и притихали.

Кто-то из наших бойцов привёз в зоопарк тюкованного сена и стал раздавать его животным. Слон с жадностью набросился на этот корм. Видно, изголодался.

Только к вечеру мы управились со своей лечебной работой, а сержант Сорокин — с кормёжкой зверей.

Мы сели с ним около больших серых камней, сложенных неровной пирамидой. Между ними темнели входы в пещерки — обиталища обезьян.

Закурив, Сорокин вдруг улыбнулся:

— Умора с этими обезьянами! Фрицев подрали… — и начал мне рассказывать о своём последнем бое в зоопарке: — Здорово фашисты цеплялись за своё каменное логово, но мы в Сталинграде академию прошли… Научились выковыривать их из домов и подвалов. Автоматы и гранаты — наши друзья и браты.

В отделении осталось пять человек со мной. Остальные выбыли из строя. Преследовали мы группу гитлеровцев, но офицер и два автоматчика улизнули от нас в зоопарк.

Четыре вражеских автоматчика в обезьянью пещеру шмыгнули, а офицер заковылял (ранили мы его в ногу) и забежал в дом к слону.

Забежав к нему в клетку, спрятался за его толстыми ногами, как за столбами, и давай строчить из автомата. Залегли мы за камнями и стрелять перестали. Как же стрелять, когда там слон. Убьём ведь его. Жалко.

Приказал я двум солдатам блокировать обезьянью пещерку, куда фашисты скрылись, а другой паре автоматчиков в обход скомандовал. Поползли они, а сам я на месте остался.

Нашёл под камнями щёлочку и наблюдаю за противником, а он-то меня не видит. Смотрю, долбит слона по боку автоматом. «Наверно, — думаю, — выгнать из клетки хочет. Но зачем?» А слон не идёт. Топчется на месте, глухо, сердито урчит и бьёт по земле хоботом, как плетью.

Но вот слон закачался из стороны в сторону и пошёл из клетки. Вышел наружу и зашагал к бассейну, в котором жил бегемот. А впереди слона, у самых ног, идёт, прихрамывая, офицер, тычет автоматом снизу в голову слона и озирается по сторонам. «А-а, — думаю, — хитрый, гадюка. Прикрылся живой бронёй и думает спастись… Заметил, что мы слона жалеем… Но как бы, в самом деле, не удрал…»

Подал я сигнал, вскочили мы все трое с земли, нацелили на офицера с трёх сторон автоматы и крикнули: «Хальт! Хенде хох!»[3] А он уткнул приклад автомата себе в живот и, повернувшись, сыпанул длинной очередью. Упали мы на землю. Хоть и без прицела стрелял, но мог зацепить. А слон вдруг взревел грозно, затопал ногами и хлыстнул хоботом по земле. Потом затрубил и засвистел, как пароход. Хобот будто резиновый — то сожмёт, то вытянет. Смотрим, обвил он длинного немца хоботом, как удав, и взметнул его выше своей головы.

Вскрикнул фриц и затих, — наверно, дыханье перехватило… Разъярённый слонище, прихрамывая и покачиваясь, подошёл к бассейну да ка-ак плюхнет туда своего обидчика!.. Даже вода через край плеснулась и бегемот шарахнулся в сторону…

Подбежали мы к бассейну и вытащили его. Это был обер-лейтенант; эсэсовец: на рукаве френча белел глазастый череп с двумя костями крест-накрест. Думали устрашить нас этими картинками, да не на тех напали…

Обер-лейтенант был ещё живой, но не мог даже выговорить слово «капут».

После этого бросились мы к обезьяньей пещере, где скрылись два немецких солдата и где наши автоматчики лежали за камнями у пещеры, подкарауливая врагов…

Но нам не пришлось выбивать фашистских вояк из пещеры. Они сами вылезли. Слышим, какая-то возня в пещере, крики и писк обезьяний, а потом смотрим — ползут из пещеры фашисты на карачках. Подняли белые платочки и разборчиво по-русски выговаривают: «Плен… плен…» У обоих лица поцарапаны. Оказывается, на них обезьяны напали.

А слона офицер, наверно, ранил, когда стрелял в нас. Потому он и взъярился. На этого богатыря жалко было смотреть. Из ноги текла кровь. Он шумно пыхтел и пронзительно вскрикивал.

Глядя на слона, я сказал своим товарищам: «В нашем народе считают, что кто сильный, тот и добродушный. Это правильно. Но горе тому, кто заденет этого добродушного…»

После этого я несколько раз заходил в зоопарк и проведывал своего друга — Доброго Ганса. Он узнавал меня издали и приветствовал урчанием и нежным свистом.