Разбойник и Мишка

БОЕВОЕ КРЕЩЕНИЕ МИШИ И ВОРОНКА

Выгрузившись на железнодорожном разъезде Коробец, наша часть заняла оборону восточнее Смоленска, под Ельней. Враг стремился прорваться к столице, но артиллерия громила его так, что он голову не смел высунуть из своих земляных укрытий. Зато их авиация не давала нам покоя: «мессершмитты» гонялись даже за отдельными всадниками и пешеходами.

Однажды, по моему поручению, ветфельдшер Владимиров поехал в сапёрный батальон, чтобы эвакуировать оттуда раненых лошадей. Уехал он на Воронке ранним утром, а к вечеру должен был вернуться.

Близился вечер. Вышел я из землянки и на небо посмотрел. Солнце горело на закате — большое, красное. В стороне с гулом и рёвом летела стая «юнкерсов» и где-то высоко-высоко в сизой дымке звенели моторами «мессершмитты». Ухали, гудели наши пушки.

Приложив руку козырьком ко лбу, я посмотрел на запад и заметил скачущего по дороге коня — пыль за ним клубится. Подбегает ближе — Воронок! Повод мотается двумя обрывками. Конь весь в пыли, из белого стал серым, мокрый от пота, а на груди — кровь. Храпит, и глаза у него испуганные. А где же Владимиров?.. Я крикнул санитару: «Квитко! Сделай Воронку перевязку!» — а сам быстро заседлал Сокола и помчался по дороге к передовой. Скачу и посматриваю по сторонам — не лежит ли где-нибудь Миша…

В роще на огневых позициях стояла наша батарея. Доскакал я до артиллеристов и спрашиваю, не видали ли они всадника на белом коне.

— Как не видали! — отвечает мне командир батареи Дуванов и, показывая рукой на картофельное поле, говорит: — Видите, вон два самолёта догорают? «Мессер» и наш «ястребок». Вашего помощника и лётчика мы отправили в медсанбат.

— Как они?

— Да вроде ничего… А там уж дело врачей…

— Что тут случилось?

Вместо ответа Дуванов воскликнул:

— Ну и молодец у вас Миша! Спас лётчика, а сам чуть не погиб.

И Дуванов рассказал мне о том, что произошло на глазах у артиллеристов.

— Всадника на белом коне мы заметили ещё издали, — начал свой рассказ Дуванов. — Ехал он по дороге лёгкой рысцой и временами, как и мы, посматривал на небо: шёл воздушный бой. Два «мессера» напали на одного «ястребка». Наш самолёт увёртывался от них, ввинчивался в небо, делал петли и стремился зайти в хвост врагу. Один стервятник задымил и пошёл штопором вниз — за ним потянулся чёрный хвост дыма. Ребята закричали: «Так его, мерзавца!» И даже захлопали в ладоши.

«Ястребок» ринулся на другого врага прямо в лоб, но тот скользнул вниз и ушёл в сторону, а в это время из-за облаков вынырнул третий «мессершмитт» и длинной пулемётной очередью ударил в хвост «яку». Самолёт задымил и пошёл на снижение. Он летел к земле так круто и с такой большой скоростью, что, казалось, уже не спланирует и врежется в землю. «Но что же лётчик не выбрасывается с парашютом?.. — беспокоились мы. — Может, убит…» Нет, вот самолёт выравнивается, планирует… Наверно, думаем, сядет в рожь. А рожь-то сухая, спелая. Загорится. Смотрим, шасси почти задевают за колосья, но самолёт минует ниву и садится на картофельное поле: подпрыгивает, качается из стороны в сторону и бороздит землю. Ох, как бы не перевернулся! Я тут же крикнул двум автоматчикам: «А ну, бегом к самолёту!»

Но нас опередил всадник на белом коне: он проезжал недалеко от места приземления самолёта. Смотрю в бинокль: Владимиров спрыгнул с коня — и к самолёту, от которого валил чёрный дым; появились язычки пламени. Владимиров вскочил на крыло и, ухватив лётчика под мышки, вытащил его из самолёта. В это время «мессершмитт» снизился и, сделав над «ястребком» круг, дал пулемётную очередь. В бинокль я заметил, как пули пробежали по картофельному полю и подняли лёгкую пыль. Видно, фашист бил из крупнокалиберного. Владимиров схватил лётчика в охапку и потащил его в сторону, к большой яме, из которой местные жители добывали песок. В горящем самолёте стали рваться боеприпасы. Как бы, думаю, не сразило ребят осколками. Потеряв из виду своих бойцов, я нервничал: где они там пропали?.. А Владимиров вот-вот уже у ямы… Ещё бы один шаг — и он в укрытии. «Мессер» делает круг и бьёт пулемётной очередью. Владимиров с лётчиком повалились в яму…

«Эх, — думаю, — не успели мои ребята!..»

После этого вражеский лётчик решил расправиться и с белым конём, который ожидал своего хозяина у кустика. Сделав над ним круг, лётчик дал очередь из пулемёта. Лётчик не заметил во ржи двух наших автоматчиков. Они ударили по «мессеру» бронебойно-зажигательными, он врезался в землю и взорвался. А ваш белый конь помчался по дороге…

Дуванов помолчал, а потом добавил:

— Вот и вся история…

Я поехал в медсанбат. В саду под яблонями стояли длинные палатки с целлулоидными окошками.

Около палатки я встретился с командиром медсанбата врачом Александровым.

— Наверно, за своим помощником приехали? — спросил он.

— Да. Ну как он?

— Герой. Лётчика спас и первую помощь ему оказал. Но сам ранен.

Мы зашли в палатку. В ней рядами лежали на носилках раненые после операции. В углу, слева, мы увидели смуглого молодого лётчика с забинтованной головой. Около него сидел Миша Владимиров. У него была забинтована шея. Как только мы вошли, Владимиров встал и, будто в чём-то винясь передо мной, доложил:

— Товарищ начальник, ваше задание выполнил. А тут такой случай… Задержался… И Воронок куда-то убежал…

— Ничего, Миша, всё в порядке. Воронок дома. Ну а ты как?

— Спасибо. Не беспокойтесь — я скоро выпишусь.

Лётчик спал. Лицо у него было бледное. Дыхание глубокое, ровное.

— Пусть поспит, успокоится, — тихо сказал врач Александров, — ранен в голову, но кость цела. Жить будет. И ещё полетает…

В ту же ночь раненого лётчика эвакуировали в полевой госпиталь. Миша провожал его. Лётчик, пожимая ему руку, тихо сказал:

— Спасибо, браток. Запомни — Сафонов. Я к тебе в село приеду после войны…

Миша молчал. Пережитые опасности роднят людей.

— До свидания… — промолвил он глухо.

Через две недели Миша Владимиров выздоровел и вернулся ко мне. А раненого Воронка мы вылечили и передали в дивизионный ветлазарет. При этом я сказал начальнику лазарета ветврачу Махову:

— Воронок — дорогой конь, донор. Берегите его. Его ценной кровью вы спасёте немало тяжелораненых лошадей.