Раздвоение личности

У Регины Дымовой не получалось свести баланс. Вот не получалось — и все тут. И вообще, день не задался — столько всего навалилось. И компьютер с утра сломался, и у калькулятора нижние клавиши западать стали — как прикажете работать? Вот именно.

Домой бы сейчас. Посидеть у телевизора и помолчать.

Вот раньше все получалось сразу. Она никогда ничего не упускала, и считала, как электронно-вычислительная машина, даже в те незапамятные времена, когда компьютера у них в помине не было!

Еще раньше трава была зеленее, дни — длиннее, шоколад вкуснее, и мороженое тоже, и мужчины вокруг были без животиков, и вообще, практически все — приятные и веселые молодые люди.

Сейчас все не так. Сейчас…

Еще, говорят — кризис. В ее возрасте у всех бывает кризис. Что это за зверь такой, никто толком не знает, но на него можно списать все. Когда сестра Вероника в прошлом году, проводив мужа в командировку, вдруг все бросила, поручила дочку маме и укатила на две недели в Сочи, причем в гордом одиночестве, это тоже был кризис. Вероника — сложная, тонкая, творческая личность. Ей надо было побыть одной. Разобраться в себе. Отдохнуть, наконец. Плохо ей, Веронике!

Конечно, где же еще побыть одной и разобраться в себе, как ни в Сочи в разгар сезона? Правда, сестра рассказывала, как убегала к морю рано утром, выбирала места самые глухие и безлюдные, любовалась морем и небом и фотографировала чаек. Регина попросила показать фотографии, интересно же. Вероника пообещала, но так и не показала.

Мама тогда даже заболела — давление поднялось. Беспокоилась, как ко всему отнесется Виталик, Вероникин муж, и что, вообще, у них случилось? И что-то будет? Регина, она просто недоумевала. Почему дорогой сестренке вечно всего не хватает? Дочка замечательная, муж — по настоящему классный мужик, и еще ей не надо сидеть на работе с восьми до пяти!

Получилось так: Виталик примчался к родителям с тортом и цветами и долго объяснял им, как он любит Веронику, как ценит ее как женщину и друга, и мать своей дочери, разумеется, и так далее, и так далее. Регина тоже там была и все слышала. И думала только — вот это да. Ничего себе. А если бы это она сбежала в Сочи?

Исключено. С ее Иваном такие номера выкидывать — потом не расхлебаешь.

Было, правда, кое-что, из-за чего Виталик сразу начинает переживать и мести хвостом. Было ужасно. Виталик всегда боялся расстраивать Веронику, потому что однажды она, испугавшись его нелюбви, перерезала себе вены. Вероника тогда была беременна дочкой Сонечкой, которой сейчас четырнадцать. Психиатр так и объяснил — психоз беременной. Гормональный удар. И бывает же такая галиматья на свете. Кажется, Виталик действительно был в чем-то виноват, то есть, причину Вероника не придумала, просто отнеслась ко всему чрезмерно — из-за гормонального удара.

Но, все равно — Виталик любит Веронику. Все позволяет. Все прощает. Ни в чем не отказывает.

Правда, а как все вышло бы, если бы она, Регина, сбежала в Сочи?

Захотелось плакать. А калькулятор показал число, которое опять никуда не годилось. Регина со злостью нажала “сброс” и шмыгнула носом.

Почему она должна считать на этом калькуляторе? Почему их паршивый компьютер ломается так не вовремя? И вообще, почему у них тут стоит это старинное барахло, которое все время ломается, когда на дворе уже двадцать первый век?

— Да потому что вас устраивает. Если не нравится, перестаньте так хорошо работать на морально устаревшей технике.

Регина удивленно посмотрела на компьютер в углу. А как на нем плохо работать? Там стоит программа, которой им, в принципе, достаточно, чтобы работать. То есть, получается — да, их устраивает. Когда не ломается.

Она вздохнула, и опять принялась считать.

Опять не то.

— Подруга, ты меня уже укачала. Третий раз прибавляешь там, где надо вычесть, — очень отчетливо сказал кто-то рядом с ней.

Рядом, очень близко. Голос прозвучал прямо-таки у нее в голове. Регина вздрогнула, и опять огляделась — никого, конечно. Все уже домой ушли.

А голос продолжил:

— Видишь число 2435? Вычти его два раза из итоговой суммы. Получается? Нет, нет, больше не проверяй, я этого уже не вынесу. Все зер гут. Утром начисто напишешь. Кидай эту муру в ящик, и пошли на воздух.

Регина послушно сложила в ящик стола бумаги и калькулятор, и принялась собирать сумочку.

“Все хорошо, прекрасная маркиза, все хорошо, все хорошо”.

На улице холодно, но — весна! Острый, пьянящий воздух освежал не только легкие, но и измученные за день мозги. Вот, уже с головой что-то творится. Она устала, устала она! Ей все на-до-е-ло!!

Ну и что? Некому же больше работать. Леночка на больничном. Она больная, несчастная и мать-одиночка, и еще она какая-то родственница начальника. Толку от нее — чуть. Аделаида Степановна на больничном, только что операцию перенесла. Да ей и на пенсию скоро. Елена Васильевна, начальница, в отпуске — внук родился. Вот Регина за всех и пашет, а у нее зато прибавка к зарплате — ого-го, какая большая!

— Ты же согласилась, моя хорошая. Не нравится — не соглашалась бы.

Регина кивнула — ну, да, согласилась.

“Зер гут”, кстати, что такое? Определенно, много раз слышала.

— Лахудра, — опять сказал кто-то, но как-то грустно, по-доброму даже. — Хоть бы причесалась перед выходом. Ты же, пока сидела и страдала, все прическу себе истрепала, у тебя на голове гнездо воронье.

Регина вздрогнула, посмотрелась в ближайшее стекло — это оказались огромные окна закрытой парикмахерской. Ничего, конечно, не увидела, лишь некий смутный силуэт. Но не может быть, чтобы лахудра, и чтобы гнездо воронье! К тому же она еще и в капюшоне, так что откуда гнездо?!

Позвольте. А кто это сказал?

Дома вкусно пахло жареной картошкой. Мужчины вполне могут быть самостоятельными, особенно когда кушать хотят, и по телевизору футбола нет. Регина громко хлопнула дверью и объявила:

— Я дома!

И насторожилась. В воздухе витали не только вкусные запахи, но и еще что-то. Напряжение какое-то. А ее семейство — муж Иван и сын Сережка — распределилось по разным углам комнаты. Если бы все было в порядке, они бы сейчас сидели на кухне и ели картошку.

— Ну, давайте, рассказывайте. Что случилось?

Сын скромно промолчал. И это было плохо, потому что он у них по натуре не молчун, и не слишком скромный.

— Да ничего, мать, страшного. Сходишь завтра в школу к своему оболтусу, и все дела, — заявил Иван.

У него был только “сынуля” и “молодчина”. “Оболтус” всегда доставался ей. Однозначно.

— Классная болеет, так что тебя Корнелия вызывает, — торопливо сообщил Сережка, который еще надеялся, что все кончится достаточно быстро и более или менее спокойно. Что все кончится совсем быстро и совсем тихо, он не рассчитывал.

Но зря он сказал про Корнелию, про завуча, то есть. Классная — это бы еще ладно…

— И что же на этот раз?

— Так, ерунда. Девицу одну к стулу приклеил, — хмыкнул муж.

Если судить по его виду, он не сердился, он скорее забавлялся, еще, может быть, недоумевал немножко.

Значит, им хаханьки, а ей завтра в школу тащиться, с завучем беседовать?..

— Так таки и приклеил? Взял клей и приклеил, да? — уточнила Регина, усаживаясь на диван, и потихоньку закипая.

Между прочим, проблем у нее хватало и без приклеенных девиц, а чтобы пойти в школу, придется отпрашиваться и ехать через весь город. А ей нужно в налоговую, к примеру, а их инспектор — тот еще тип, с язвой и мерзким характером — одно вытекало из другого. И вот, пожалуйста, еще Корнелия Ивановна.

— Ну, да, — подтвердил Иван. — И очень хорошо приклеилась, отодрать не могли. Ты чем хоть клеил, олух малолетний, просвети отца — так, для общего развития?

Он еще и насмешничает. Конечно, ему завтра в школу не идти.

— Какая разница? — не без гордости ответил Сережа.

— Идемте ужинать, — взмолилась Регина.

Это было самое разумное. Она голодная, и мечтает о жареной картошке. Она не готова выслушивать все это, и адекватно реагировать.

— Идемте-идемте, — с готовностью согласился муж, но тут же безжалостно продолжил:

— В чем, собственно, проблема… Платье погибло. За двести долларов, кажется. А может, и четыреста, я не понял. Не смогли его целиком от стула отклеить. Так что вот, мать, возместить придется.

— Двести долларов? Или четыреста?.. — медленно повторила она, осмысливая информацию. — Это что, теперь в таких платьях в школу ходят?

На Регину все еще влияли заблуждения собственной юности, насчет того, что девочкам следует одеваться скромно. Мальчикам тоже. В школу особенно.

— Было бы платье, почему не сходить? — заметил Иван.

— Да откуда же я знал, сколько оно стоит? Тряпка, она и есть тряпка! — пробубнил сын виновато.

Регина как раз отложила деньги на новый костюм и туфли. И вот теперь все летело к черту, потому что сыночку вздумалось пошалить, видите ли. Нет, она прекрасно понимала, что чисто из педагогических соображений надо не терять голову. Но не могла не терять. Была не в состоянии.

Все правильно. Кого сейчас удивишь платьем за шесть тысяч рублей, за двенадцать тысяч, или даже за все двадцать? С чего это она вздумала сомневаться? С того только, что она сама не ходит в таком на работу?

— У тебя совесть есть, скажи, есть? — в сердцах сказала она. — Подумай еще о девочке. Платье — это раз, а два — в какое положение ты ее поставил? Зачем? Ты головой думать когда-нибудь будешь?..

— Мам, ты послушай, я все объясню!

— Да что тут объяснять?! — она говорила куда громче, чем следовало.

Ей хотелось кричать на Сережку, что бы до него, наконец, дошло. Ей хотелось кричать долго и громко!

И она стала кричать, что-то. Какие-то правильные слова. А Сережка, пользуясь любой ее паузой, принимался, что-то ей объяснять, до нее не доходило, что именно.

Иван покачал головой и ушел на кухню. Хоть бы не уходил, хоть бы…

Она же устала! Не только сегодня — она от этой жизни устала давным-давно. Все надоело. А сын приклеивает платья к стульям — резвится, видишь ли. А муж — уходит, нет его!

Регина упала на стул.

— Мама, ты не понимаешь, — говорил Сережка. — Я же не хотел. Я не знал, что это клей! Мы поспорили, понимаешь? Ну, да, хотел я ее проучить. Ты знаешь, что она натворила, знаешь?..

— Да это все неважно. Ты же взрослый уже. Ты отвечаешь за себя, а что бы она там не натворила — это на ее совести, понял? И не твое дело ее воспитывать, тем более таким образом!

И все это было правильно, и под каждым словом она могла бы подписаться и поставить большую личную печать — если бы эта печать у нее была…

И вдруг она сказала:

— Да все я понимаю, глупенький. Только вещи зачем портить? Положил бы кнопочку на стул. Или веревочку к стулу привязал бы, а под ножки — подкладочки с вазелином. Она встала — ты подвинул. Сечешь?

Это она сказала?!

Опомнившись и зажав себе рот рукой, Регина бросилась в ванную. Но она успела заметить, как нижняя челюсть ее сына начала медленно опускаться. А из кухни как раз вышел Иван со стаканом воды в руке, и тоже смотрел…

И — смех. Да что там смех — хохот. Громкий, до рези в ушах, хохот!

Кто это смеется? Не она же сама, в конце концов?..

Оказавшись в спасительном одиночестве, она смогла лишь без сил присесть на край ванны. Предательски дрожали и руки, и ноги, и еще что-то там внутри, и дрожь эта никак не унималась.

— Извини. Так получилось, не сдержалась. Тоже от волнения, наверное. Я ведь пошутила, он понял, да? Как ты думаешь?

— Что?!

— Да успокойся ты, — продолжал тот самый голос, неизвестно чей. — Каждый должен совершить свой килограмм ошибок. Так говорила моя мама. Оно почему-то ошибки измеряла килограммами. Бывает.

— Что?..

— Кстати, он не так уж и виноват. Ты, что, не слышала? Он не хотел. А девочка — стервоза. Таких учить надо, а то дальше им еще тяжелее придется. И ничего страшного он не сделал. Подумаешь — платье.

— Ну, знаешь…

— Можешь считать, что его подставили. Такое и с большими дядями встречается сплошь и рядом. Так что, пусть лучше, пока малолетний, совершает свой килограмм ошибок. Учится пускай. А то, представь — он руководит банком, а его подставили. Представляешь?

— Конечно. Банком. Ему бы еще в институт поступить со своей тройкой по физике.

— Как будто все до одного банкиры не имели троек по физике! Некоторые физику вообще не знают, спорим? “Мы должны быть благодарны жизни за все уроки, которые она нам преподносит”. Кто это сказал, не знаешь? Я тоже не знаю. Но умно, по моему.

— Слушай, да кто ты? — всхлипнула Регина.

— Я друг. Тоже мне, нашла, из-за чего пугаться…

— Кто ты?..

— Да какая разница? — вздохнул голос-собеседник. — Я скоро уйду, и ты будешь жить, как жила. Я это точно знаю. Не обращай на меня внимания, и все.

Вот теперь, только теперь до Регины окончательно дошло, что этот Некто, по хозяйски расположившийся в самом ее сознании, к ней не имеет никакого отношения. Он — кто-то другой. Другая личность. Которая, тем не менее, может разговаривать вместо нее, и еще неизвестно, что она сможет при желании. Но это же — кошмарная вещь. Так не бывает. То есть, с нормальными людьми не бывает. А Регина еще сегодня утром была самой, что ни на есть, нормальной.

По мере того, как это соображение проявлялось четче и четче, ее охватывал ужас — противный, липкий такой, удушливый ужас.

— Говорю же, я тебе ничего плохого не сделаю, — добавил голос. — Наоборот, помогать буду, правда! Все будет хорошо.

— Убирайся прочь! Немедленно!

— Не могу. Правда, не могу. Не знаю, как. Я не по собственной воле здесь, понимаешь? Вот все сделаю, и уйду.

— Что сделаешь?

— К тебе это не имеет отношения. Но тебе придется мне помочь.

— Как это?..

Регина посмотрела на свои руки, на пальцы, знакомые до мелочей, потому что они ее собственные. Ноготь сломанный на правом указательном — сегодня сломался…

Это же она. Она, такая, как всегда.

Какой-то сон. Дурной, кошмарный.

— Мать, с тобой все в порядке? — громко стукнув в дверь, спросил Иван.

— В порядке, — ответила Регина.

— Иди спать, — посоветовал голос. — И плюнь ты на это платье. Ну, что случилось, то случилось. Переживем.

Регинин аппетит действительно куда-то делся, и мысль об остывшей жареной картошке теперь вызывала отвращение. А платье… Пусть оно хоть все пятьсот стоит, долларов, это платье. Вот с кошмаром в голове как быть?

Спать. Именно так. Вот что ей нужно — спать, спать и спать. Лучшее средство от всех на свете глюков.

Она все же почистила зубы и умылась очень холодной водой. Дорога в спальню была свободной, Сережка с Иваном ужинали на кухне за прикрытой дверью и тихонько, вполне мирно переговаривались.

Ничего. Как-нибудь…

На следующий день Регина сдала отчет — легко и просто доделала, переписала и сдала. Потом, конечно, отпросилась, и ее отпустили. Чапаев, их начальник, побурчал немного для виду, но совсем немного, потому что мужик он все-таки был не вредный и умел входить в положение. У самого имелось дома двое мальчишек, не склонных к меланхолии. А фамилия его была, вообще-то, не Чапаев, а Чемзиков, но звали его Василий Иванович, так что, получается, на роду ему написано иметь это героическое прозвище. К тому же первая буква фамилии тоже подходила.

— Только, Дымова, уж пожалуйста, будь любезна, к часу на работе — как штык! — и он посмотрел выразительно, давая понять, что после часа без Дымовой важное общее дело рухнет и погребет под обломками весь их дружный коллектив.

Она пообещала. К часу, так к часу.

— Мне, что ли, тоже в школу отпроситься? — вздохнула секретарь Ирочка. — А то уже вторую неделю собираюсь в парикмахерскую сходить. Не поверите, девочки — совсем на выходных времени нет.

“Девочки” покивали — они верили и вполне разделяли. И Регина кивнула — дерзай, мол! Только у Ирочки дочка, второклассница и круглая отличница. Будет неправдоподобно.

И вообще, тоже, проблема — парикмахерская. А платье за сколько-то там сотен долларов, приклеенное к стулу, и это не считая прочего морального ущерба — не хотите?..

Итак, Регина поехала в школу. Беседовать с завучем Корнелией Ивановной. По дороге она сочиняла извинительную речь: что сказать Корнелии Ивановне, а что — матери пострадавшей. Выходило как-то не очень. И вообще, все это было так неприятно. И впечатления от предыдущей беседы с завучем, в прошлом учебном году, когда Сережка то ли разбил стекло в химкабинете, то ли это был не Сережка… Насчет стекла до сути так и не докопались, просто все участвующие стороны скинулись и купили новое. А впечатления сохранились. Поэтому настроение у Регины было плохое, и по мере приближения к школе оно только ухудшалось.

Корнелии Ивановны боялись все. По крайней мере, Регина не сомневалась, что ее все боятся. Бывают такие люди, которые сначала выглядят вполне нормально, и даже иногда умеют понравиться, а потом оказывается, что их боятся, и не хотят с ними разговаривать. “Беседовать” то есть. Разговаривать с ними еще можно, а “беседовать” нет…

Отвечая на Регинино приветствие, завуч строго посмотрела поверх очков и кивнула ей на кресло. Уже знакомое Регине потертое кожаное кресло. Та сбросила куртку, села, и вдруг успокоилась. И устроилась удобнее, облокотилась о мягкую спинку. И удивилась — какое кресло отличное! Почему же, интересно, раньше ей не сиделось в нем так удобно?

Ладно уж, была ни была!

Она даже слегка улыбнулась завучу. Зря, наверное.

Главный пункт программы — речь Корнелии Ивановны. Она любила говорить речи. Она говорила гладко и долго, постепенно сводя все к наследственности, экологии, и к “нашему непростому времени”.

Когда Регина первый раз услышала про наследственность, это задело ее больше всего. А теперь стало интересно, о чем скажет завуч. Упомянет наследственность и экологию? Пусть будет пари. Если эти темы прозвучат, то Регина по дороге на работу купит себе мороженое. Или, лучше, шоколадный батончик.

— Я должна вам заметить, Регина Арнольдовна, — сказала Корнелия, — что ваш сын — сложный, непредсказуемый мальчик. Видите ли, он… — и, невиданное дело, она замолчала на несколько секунд, задумавшись над формулировкой.

Регина тут же воспользовалась паузой:

— Знаете, а я очень ценю его сложность. Разве вам нравятся простые мальчики? Хотя в данном досадном происшествии повинен скорее юношеский максимализм и обостренная жажда справедливости.

“Ой!” — тут же в ужасе подумала она, — “Что это я говорю? “

Попроси ее повторить только что сказанное — не повторила бы!

Корнелия Ивановна в ответ несколько раз молча открыла рот, потом посмотрела на Регину с явным осуждением — дескать, яблоко от яблони… И почему-то решила не продолжать. Регина удивилась. А шоколадный батончик?

Тут, наконец, явилась “пострадавшая сторона” — элегантная дама в распахнутой норковой шубке белого цвета, мама “приклеенной девицы”. Регина ее не знала, наверное, девочка была из новеньких. Любезно поздоровавшись с завучем и очень небрежно кивнув Регине, “норковая мамаша” уселась в кресло напротив. Шубу она снимать не стала. И тут же приступила к делу.

— А почему нет мальчика? Разве он не должен, глядя мне в глаза…

— Не должен, — отрезала Регина, поглядев в глаза “норковой мамаше”, как ей того хотелось. — У него сейчас новая тема по алгебре.

И, добавив в голос немножко меда, продолжила:

— Пусть он вашей дочке посмотрит в глаза, и все скажет, хорошо? А мы, взрослые, и сами как-нибудь. Нам ведь есть, что обсудить, правда? Кстати, вашей девочки я тоже здесь не вижу. Как она?

— Она дома! — рявкнула “норковая мамаша”. — Она плохо себя чувствует, у нее стресс!

— Какой ужас, — согласилась Регина. — Как я вас понимаю. У меня тоже когда-то был стресс в школе.

И улыбнулась, всем своим видом показывая, что стресс — это ничего, выжить можно. А сама подумала, что здесь что-то не то. Она неправильно разговаривает. Надо срочно брать себя в руки, а то как бы не получилось еще хуже…

Норковая мамаша моргнула пару раз, сбавила тон:

— Как вы понимаете, мы возмущены. Девочка в шоке. И мы не намерены позволять… Мы не позволим оставить это безнаказанным. Платье для дочери муж привез из командировки, это подарок! Конечно, мы требуем возместить ущерб. Этот случай необходимо обсудить в коллективе. Короче, мы требуем удовлетворения!

— Разумеется, к вашим услугам, — тут же любезно согласилась Регина. — Шпаги или пистолеты?

— Регина Арнольдовна! — дернула бровью завуч, — ваш сарказм неуместен.

Сама Регина тоже так считала. Но дело в том, что она была совершенно ни при чем. Это все вчерашний кошмар. Оо вернулся.

— Не надо! Ты не имеешь права, уходи! — выдохнула Регина, обращаясь к этому неизвестно кому, тихонько, но с такой пронзительной мольбой, что завуч выронила очки, и посмотрела на Регину как-то очень странно. “Норковая мамаша” тоже удивилась, ее глаза распахнулись во всю ширь и стали круглыми, как блюдца. Тут Некто перехватил инициативу, и мягко-виновато улыбнулся Региниными губами:

— Извините, пожалуйста!

— Послушай, подруга, — заявил он уже только Регине, — сиди и не возникай. Все равно, как я понимаю, ты по этой теме ничего путного не скажешь. У моего мужа — магазины дамской одежды, и вообще, я портниха. Я разбираюсь.

А Регина и не могла бы “возникнуть”. Она вся изнутри просто сжалась в комочек, окоченела. От ужаса. Могла только безропотно наблюдать.

Она с улыбкой взяла у “мамаши” пакет с пострадавшим платьем. Вытряхнув из пакета несчастное “вещественное доказательство”, развернула его, встряхнула, и вдруг расхохоталась.

— Нет, ну это же надо! У меня нет слов, просто нет слов.

— У нас тоже, Регина Арнольдовна, — сухо заметила Корнелия.

— Ах, извините пожалуйста. Я просто очень удивилась, понимаете? Очень удивилось. У меня тоже было такое же платье. Очень миленькое, да? О, а вот здесь, с изнанки, утюгом подпалено! Это вы сами, или еще в магазине? — говорила якобы Регина, и голос у нее был замечательный — заинтересованный такой и доброжелательный. Сама Регина, наверное, так бы не сумела….

Она продолжала:

— Если в магазине, то оно продавалось со скидкой. Примерно, марок за тридцать-сорок. Но это неважно. Все равно, отличное платье. Мне очень нравится.

“Норковая мамаша” молчала, постепенно меняя цвет лица на радикально-красный.

— Насчет морального ущерба давайте договоримся сразу, — якобы Регина очаровательно улыбнулась. — Вы предложили “обсудить в коллективе”. Прекрасная мысль. Поговорим с ребятами, и станет ясно, кто кому должен возместить. Только так. Это будет справедливо?

— Это неслыханно, — сказала “норковая мамаша” уже без прежнего апломба. — Я не собираюсь травмировать своего ребенка.

— Конечно, — сразу согласилась Регина. — А я — своего.

Кажется, вопрос о моральном ущербе был снят.

— Итак, подведем итог. Материальный ущерб, разумеется, я готова возместить. Реальный ущерб, я имею в виду. Но мы сделаем проще: через два часа вы получите другое точно такое же платье. Только без следов утюга на изнанке, но если вы настаиваете, их тоже могу для вас изобразить. Согласны?

— Хотела бы я знать, где вы его добудете за два часа? — вскинула брови “норковая мамаша”. — Или вы мне свое хотите предложить? Не стоит. Ваш размер моей дочери даже приблизительно не подойдет!

— Размер тот, что нужно. Тютелька в тютельку. Платье будет новое, не сомневайтесь.

Корнелия Ивановна сидела за своим столом, сложив руки, и смотрела на них с интересом. Вот как будто к ней в кабинет явились артисты и представляют очередную в ее жизни комедию. Регина впервые подумала, что завуч — не вредная зануда, а ничего, вполне симпатичная старуха. С ее работой станешь вредной.

“Норковая мамаша” заявила:

— Я предпочла бы деньги!

— Пожалуйста, — Регина пожала плечами, состроив гримасу “как же вы мне все надоели”. — Проведем экспертизу, издержки — пополам. Согласны?

“Норковая мамаша” была женщина самоуверенная, но к Регининому нахальству она не была готова. Она готовилась к ореолу несправедливо обиженной, к пониманию школьного руководства и к Регининому покаянию. Поэтому теперь она молчала, чуть подрагивая ноздрями.

Регина улыбнулась:

— Значит, здесь через два часа!

— Только не пытайтесь всучить мне какое-нибудь барахло!

— Нет, конечно же, ни в коем случае! Повторяю, платье будет то же самое!

Когда Регина вышла из кабинета завуча и нагнулась, чтобы поправить молнию на сапоге, она услышала, как грозная Корнелия сказала “норковой мамаше”:

— Знаете, Любовь Васильевна, я хотела поговорить с вами о вашей Лене очень серьезно. Вы, конечно, не беспокойтесь…

— Вот видишь, — заявил Некто Регине. — Терпеть не могу, когда из себя что-то строят.

Регина не ответила. Кому отвечать?..

Сначала она долго ехала в маршрутке, сама не зная куда, потом вышла на незнакомой остановке, уверенно подошла к незнакомому дому, в лифте, не задумываясь, ткнула кнопочку с цифрой “пять”…

Потертая дермантиновая дверь долго не открывалась, хотя Регина уже несколько раз позвонила. Тут как раз ее собственное “я” несколько очнулось, встрепенулось, перехватило инициативу, и Регина чуть не побежала вниз по лестнице с мыслью: “Что я здесь делаю?!”

— Перестань, — одернул ее Некто даже как-то устало. — Тебе же нужно платье. Иначе я бы ни за какие коврижки сегодня сюда не совалась.

В этот момент открылась соседняя дверь, из нее вышла бойкая старушка и, с любопытством посмотрев на Регину, поковыляла вниз по лестнице.

— Здравствуйте, Людмила Иванна! — приветливо сказала Регина опять неожиданно для себя. — Вам от Лары привет! Она мне очень хвалила ваше яблочное варенье.

— Здравствуй-здравствуй, милая! — приветливо откликнулась старушка откуда-то снизу, и посоветовала:

— Ты стучи, стучи! Хозяйка дома, только звонок не работает!

— Ну, естественно, как это я не подумала, — желчно пробурчал Некто, пока Регинина рука барабанила в дверь. — Все в порядке, Женечка в своем репертуаре. У него никогда ничего не работало и работать не будет.

Дверь открыла женщина средних лет в выцветшем ситцевом халатике.

— Здравствуйте, Вера Михайловна, я от Лары, — быстро сказала якобы Регина, а Регине настоящей показалось, что ее Некто сейчас чувствует себя не так уверенно, как обычно.

Женщину такая рекомендация совсем не обрадовала, напротив, она нахмурилась.

— Я поняла. Вы за вещами. Подождите минуту, сейчас вынесу.

Дверь снова закрылась перед Регининым носом.

— Это же надо, даже в прихожую не пригласила, — возмутился Некто. — Любезностей я от нее и не ждала, но это уж чересчур.

Дверь открылась, и женщина выставила на лестничную площадку небольшой пластиковый чемодан, покрытый лохмотьями пыли.

— Вот, пожалуйста. Нам не нужны чужие вещи. И у нас не очень много места, чтобы хранить чужие чемоданы.

— Вера Михайловна, — сказала якобы Регина. — С Ларой такая беда случилась, а вы все злитесь. Неужели у вас нет ни капли жалости?

— Жалости? — женщина впервые взглянула на Регину внимательно. — Ну почему же. Я ей плохого не желаю. Но, видимо, есть Бог на свете, и он ее наказал, — она захлопнула бы дверь, если бы Регина не придержала ее коленом.

— Нет, постойте. Мне Женю повидать нужно. Когда он вернется?

— Нескоро, — резко ответила Вера Михайловна. — И незачем вам его видеть, моя дорогая. Скажите вашей подруге, что ее для моего сына больше не существует. Пусть, наконец, оставит его в покое. Отпустите же дверь!

— Спасибо, вы так добры!

Регина сделала шаг назад, и дверь с треском захлопнулась.

— Нет, ты подумай! Ангел, а не женщина! — пробурчал Некто. — На человеке живого места не осталось, а она говорит — Бог наказал!

— Ты не думай, она иногда бывает ничего. Просто она на меня очень сердится, — со вздохом пояснил Некто, когда Регина спускалась по лестнице. Причем вздохнула, и глубоко, при этом Регина.

— А кто это? — поинтересовалась она машинально.

— Моя бывшая свекровь.

— Что?..

Это Регину поразило. Личность, имеющая вполне реальную свекровь, пусть даже бывшую, тоже должна быть как минимум из плоти и крови.

— Кто ты? Ты мне ответишь, или нет?

— Ты не поняла? Я — Лара.

— Очень приятно. А точнее?

— Тебе фамилию назвать? Тихо-тихо, только не кипятись. Давай покончим с этим платьем, и поговорим. Кстати, открой чемодан, давай посмотрим…

Это было то же самое платье, которое Регина видела в кабинете у Корнелии Ивановны, только определенно новое, даже этикетка болталась.

— Как оно тебе? Вполне ничего, правда? Я его даже не поносила, жалко.

Регина молчала. У нее вдруг задрожали руки. Это было уже чересчур.

— Ты почему не отвечаешь? Тебе нравится?

— Ничего.

— То-то. Муж подарил, а у него отличный вкус. Только оно, действительно, недорогое. И что ты думаешь, его сестричка в тот же день съездила в магазин и купила себе такое же. Чтобы меня позлить, наверное. Нет-нет, не тот муж, конечно, не Женя! Женя вообще никогда не понимал…

— Почему обязательно позлить? — зачем-то заметила Регина. — Может быть, ей просто понравилось.

— Да потому что это ни в какие ворота! — рассердилась Лара. — Как из инкубатора. Поэтому я и привезла его сюда, думала, здесь носить буду. И тоже не пришлось. Но, как видишь, все к лучшему. А погляди-ка на вот на это!

Лара вынула из чемодана еще одно платье. Такое темно-красное, мягкое, струящееся, с большой пряжкой у пояса, и с глубоким декольте на спине вдобавок. Это был тот самый шик, который Регина не носила никогда в жизни. Просто у нее в жизни случаев надеть такое платье было раз, два и обчелся. Не тратиться же ради этого! Потому что стоило платье, и это было видно сразу, столько, что для Регины такая стоимость однозначно выходила за пределы здравого смысла.

— Здорово? — вздохнула Лара. — Я шила, между прочим!

Собственно, вздохнула-то опять Регина. Ее это уже начинало раздражать — все время вздыхать вместо кого-то, говорить вместо кого-то, делать что-то вместо кого-то…

Регина скомкала платье и засунула его в чемодан, и защелкнула замочек.

— Нет, ты все же поаккуратнее, подруга! — возмутилась Лара. — Ну да ладно, давай скоренько побежали. Время поджимает.

На улице Регина первым делом зачерпнула снега в ладонь, и протерла чемодан. Не очень, конечно, чисто получилось, но лучше, чем было. Потом ей опять пришлось куда-то ехать на маршрутке и сойти на незнакомой остановке.

— Куда теперь? — поинтересовалась она обреченно.

— Сейчас будем платье ушивать.

— В каком … смысле?

— Ну, ты даешь. В каком смысле можно ушить платье? Убрать с обеих сторон сантиметра по полтора, и больше никакого смысла.

— Да кто тебе сказал, что я умею шить? Я только резинки в трусы умею вставлять, и больше ничего, поняла?

Регина преуменьшила свои способности. Еще она умела пришивать пуговицы, и низ у брюк могла подрубить худо-бедно. Но самостоятельно ушивать платья — это нет, увольте.

— Поняла, — отозвалась Лара. — Ничего, справимся. Ты только старайся не особенно мне мешать, и справимся. А сейчас поворот направо. Нам надо во-он в тот магазинчик.

— Зачем?

— Купим конфеты, коробочку, побольше и покрасивей. Вручим их одной девочке. За такие конфеты она нам не только оверлок даст, а вообще все, что хочешь. Конечно, если мы ей от меня привет передадим, и поболтаем немножко.

— Какой еще оверлок?..

— Ну, ты даешь. Это машинка такая, на ней можно шить, и швы обметывать. Ладно, помолчи пока. Дай мне собраться с мыслями.

Ателье приткнулось к нижнему этажу жилого пятиэтажного дома, и называлось оно “Мечта”, ни много ни мало. Еще вывеска сообщала, что здесь шьют женскую одежду, легкую и верхнюю. Когда Регина открыла дверь, над ее головой мелодично запел колокольчик. Оказалось, что за дверью две комнатки, маленькие, как коробочки, и еще какое-то помещеньице за занавеской — наверное, примерочная.

— Ты, главное, не беспокойся, и мне не мешай, — попросила Лара.

У раскройного стола возилась девушка, похожая на Дюймовочку — тоненькая и хрупкая. Она посмотрела на Регину, и дежурно улыбнулась.

— Привет! — сказала Регина. — А я от Лары Хижанской. Можно?

И протянула конфеты.

Девушка широко раскрыла огромные, чуть выпуклые глаза, всплеснула руками и заулыбалась по-настоящему, прямо засветилась вся.

— От Лары?! Ой, как здорово! Здравствуйте. Ну, какие конфеты, что вы, зачем? Спасибо большое. Я сейчас чайник поставлю, будем чай пить! Как там Лара?

Она убежала за занавеску ставить чайник, разрешив Регине пользоваться и оверлоком, и всем, чем ее душа пожелает.

“Лара Хижанская” — повторила про себя Регина. Вот, теперь она и фамилию знает. А толку?..

Втиснувшись в самый уголок, между двумя столами, она оказалась перед неизвестным швейным агрегатом, на котором торчали целых четыре катушки с нитками. Вид агрегата внушал опасения.

— А с чего ты вообще решила, что надо ушивать это платье? Давай оставим как есть. Надо — сами ушьют.

— Нет уж, сделаем все, чтобы комар носа не подточил. Не волнуйся, я все размеры определяю на глаз и совершенно точно. Ошибки не будет.

— Ну, давай эту девочку попросим, пусть она сделает!

— Да брось ты. Тут на пять минут работы, не больше. Нет, сюда руку не клади. И вообще, прошу тебя, расслабься и не мешай, работа тонкая. Спокойно, спокойно, вот сюда ткань, под иголочку. Так, где булавки? Ага, вот булавки. Ну, поехали.

— Может, наметаем сначала?

Лара возмутилась:

— Еще не хватало, возиться с такой ерундой! Повторяю, расслабься и не мешай!

Действительно, в пять минут уложились. Только Регина вся взмокла от напряжения. Думала — ну вот, сейчас вильнет в сторону эта иголка, вооруженная острейшим ножичком, и хана платью за сколько-то там долларов или марок, платью, которое послано ей как чудесное избавление.

— Все, — усмехнулась Лара. — И чего ты так переживаешь, спрашивается, вспотела даже? Правда, я тоже разочек заволновалась. Руки у тебя, подруга, как крюки.

— Какие есть, и они мои. Скажи спасибо и за такие.

— Спасибо, — тут же отозвалась Лара серьезно, и Регине опять захотелось мучительно глубоко, не за себя, вздохнуть, но она удержалась. — Действительно, спасибо. Ты не думай, я же понимаю, каково тебе. Ты только поверь, что мне не лучше. Мне, может быть, даже хуже, подруга. Ты только помоги мне немножко, а я буду помогать тебе, изо всех сил буду помогать, хорошо?

Регина сложила платье.

— Чай готов! — пропела Дюймовочка. — Сейчас будем пить. Может быть, вам помочь?

— Нет, Светик, спасибо, у меня уже все готово.

Значит, Дюймовочку зовут Светик.

И тут опять затренькал колокольчик, и в ателье ввалился молодой мужик, плотный и коротко стриженный. В руке он держал торт в картонной коробке, перевязанной бечевкой.

— Светка, встречай! — крикнул он довольно, и водрузил коробку на стол, но тут взгляд его споткнулся об Регину, и он доброжелательно кивнул:

— Занята? Да ничего, я подожду. Вы не спешите.

И, не дожидаясь приглашения, уселся в кресло и входа. Как свой человек.

Все нормально — к девушке пришел ее друг. И человек вполне симпатичный, и одет со вкусом, дорого к тому же — куртка из тонкой мягкой кожи, меховые ботинки в тон куртке, и перчатки меховые того же цвета. Однако Регина почувствовала, как в душе у нее заскребли кошки, и захотелось выдернуть этого симпатичного мужика из кресла и выгнать вон вместе с его тортом. Опять, что ли, Лара дает о себе знать?

Света объяснила:

— Это не клиентка! Это Регина, подруга Лары Хижанской. Она от нее привет привезла!

— А-а, вот оно что! — заинтересовался мужик. — Ну, и как ей там живется, в капиталистическом раю?

— Это нечестно! — Регина уселась в кресло напротив и внимательно посмотрела на мужика. — Меня вам представили, а вас мне — нет.

Это опять была Лара. Сама Регина вначале растерялась бы, а потом сказала бы, что не знает. И распрощалась бы поскорее.

— Извините! — он дурашливо поклонился. — Я Геннадий. Теперь вы все поняли?

— Очень приятно. А что я должна понять?

— Ну, я Гена. Гена Турка. Вы что, хотите сказать, что ничего обо мне не слышали?

— Ну, надо же, какая персона! Как можно было не услышать? — ехидно прокомментировала Лара в Регининых мыслях.

— Я никогда не слышала от Лары ни это имя, ни эту фамилию. Мне пора, извините, — это Регина, а скорее уж, Лара, сказала вслух.

Она встала и демонстративно повернулась к Гене Турке спиной, мило улыбнулась Свете.

Света кривила губы, как будто ей было очень смешно, а смеяться нельзя.

— Как же так, а чай? А конфеты с тортом? Мы и не поговорили совсем! Посидите хотя бы десять минут!

— Светик, спасибо большое, но никак не могу, — Регина покачала головой. — Мы еще увидимся, обязательно, тогда и поговорим!

— Обещаете?

— Конечно.

— И все же, мадам, как поживает фрейлейн Миллер? — не унимался Гена Турка.

— Сожалею, но я не знаю никакую Миллер.

— Это же девичья фамилия Лары. Вы не знаете? — удивилась Дюймовочка Света.

— Нет, я не знаю ее девичью фамилию. По-моему, она неплохо поживает. Мне сразу показалось, что они с Герхардом очень друг другу подходят.

— Подходят, значит? — Турка почему-то встал и положил руки в карманы.

— А вы, случайно, не портниха? — затараторила Света. — А мы как раз ищем мастера. Хозяйка все вспоминает Лару, говорит, что другой такой у нас не будет. Но если вы портниха, и скажете, что подруга Лары, она вас возьмет. У нас неплохая зарплата, правда, неплохая.

Было очевидно, что девочка мелет чушь — такой неуклюжий отвлекающий маневр.

— Нет, что вы, какая же я портниха?

— Да? А мне показалось, что вы … опытная…

При этом она плечом заслонила Турку от Регины. Хотя тот и не пытался надвигаться, он просто стоял с усмешкой на губах.

— Подходят, значит, да? — повторил он. — Посмотрел бы я на гуся германского, который ей подходит. Доходяга этот Женя Хижанский ей точно не подходил.

Лара, точнее, Регина, даже бровью не повела. Она улыбнулась.

— Это, знаете ли, дело вкуса! — сказала она. — Так значит, я могу передать Ларе привет от господина Турки?

Света опять прыснула и внесла поправку:

— От господина Турчинова! От Гены, в общем, она поймет! Понимаете, Турка — это его, э, прозвище!

Гена кивнул милостиво.

— Передайте. Только не от Гены. Так и скажите — привет от господина Турчинова. А Гена для нее был, да весь вышел. Все, мадам! — он дурашливо поклонился Регине и распахнул дверь, давая понять, что та может убираться восвояси.

— Ген, ну что ты, Ген, — расстроилась Света, у нее даже глаза налились слезами.

— Вот скотина невоспитанная! — весело прокомментировала Лара.

Именно так — без обиды, пожурила просто, и добавила:

— Но ты, подруга, на него не обижайся, он, в принципе, ничего.

Регина подумала про себя, что только этого не хватало, обижаться на разных Турок, до которых ей нет ровно никакого дела.

Лара скомандовала:

— А мы — быстро в школу! А то еще опоздаем, чего доброго! Не люблю опаздывать!

Все прошло гладко. “Норковая мамаша” тщательно осмотрела платье, чуть не понюхала его, и взяла. При этом она то и дело косилась на Регину, но это была всего лишь Регина. Лара, или как ее там, сидела тихо. А Регина вдруг поняла, что надо сделать. Есть ведь на свете районный психдиспансер. Они с Ваней даже заходили туда, в прошлом году, брать справку, что тот “на учете не состоит” — Ваня тогда переоформлял себе права. Так вот, в этом учреждении, наверное, не только на учет ставят, там и помочь могут.

Под кабинетом участкового психотерапевта сидело человек пять. Один из них, небритый мужик в драном пальто, монотонно раскачивался туда-сюда, как маятник. Регина присела на скамью в сторонке. Вот и все. Докатилась. Теперь ей не дадут справку, что она “не состоит”.

Хотя, кому нужна эта справка?! Всю жизнь не была нужна, и дальше, наверное, не понадобится. Пусть только помогут.

Регина сидела долго, и по мере того, как бежала стрелка по циферблату часиков, ей становилось все хуже и хуже.

— Совсем ты, видно, подруга, меня доконать решила, — грустно так сказала, наконец, Лара. — Я обещала тебе — поговорим, но не здесь же. Ну, что я тебе плохого сделала, а? Наоборот, из кожи лезу, помогаю. А ты, тоже мне, придумала… Во-он на того типа посмотри. Классная компания, правда?

— Ну и ладно, — ответила Регина. — Я всю жизнь была нормальной, и дальше хочу… Мне сына воспитывать надо.

— Надо, — согласилась Лара. — А ты приходишь с работы совершенно чокнутая, и кричишь на него. А у мальчика, между прочим, переходный возраст. Муж тебя только мамашей и зовет…

— Ничего подобного, не только. И это все тебя не касается.

— Я просто искренне не понимаю, как можно звать женщину мамашей, и иметь с ней при этом несыновние, так сказать, отношения. Слушай, а ведь он у тебя ничего мужик! На вид, по крайней мере, вполне.

— Повторяю, заткнись.

Мимо прошла санитарочка со шваброй и сочувственно взглянула на прилично одетую женщину, которая сидела в обнимку с грязным пластиковым чемоданом и что-то эмоционально бурчала себе под нос.

— Ну, хорошо, — терпеливо сказала Лара. — Успокойся. Давай рассуждать логически. Здесь кого лечат? Больных. Которые, так скажем, принимают за реальность собственные иллюзии. Но ты ведь поняла уже, что я — не иллюзия. Я только что ради тебя пожертвовала своим вполне реальным платьем, которое мне подарил мой вполне реальный муж. Поэтому никакой врач не поможет тебе от меня избавиться. Я скоро сама уйду. Ты меня слушаешь?

— А что мне остается? — съязвила Регина.

А эта Лара, кто бы она ни была, пожалуй, права. Не надо было сюда приезжать. Может, не так уж все и страшно.

— Пойдем отсюда, — попросила Лара. — Пожалуйста.

Регина посмотрела еще раз на “маятникового” пациента, который продолжал раскачиваться, и, подхватив чемодан, поспешила к выходу.

— Ну вот, наконец-то! Умница! — обрадовалась Лара. — Пойдем домой, а?

На улице темнело, на часиках — уже почти пять. А ведь к часу Регина должна была вернуться на работу. Но она забыла. Подумать только, про то, что надо идти на работу — забыла. И, что интересно, совесть ее не мучила, и на тот факт, что Василий Иваныч озадачен и, наверное, рассержен, ей совершенно наплевать. Не до того совсем.

Регина шла очень медленно. Шла и думала — что же делать-то? А делать что-то было нужно. Ведь эта Лара, которая расположилась в ее сознании — это ненормально, грешно, и опасно, наконец! Мало ли что захочет выкинуть эта Лара, а Регина не сумеет помешать? И откуда это взялось? И, главное, зачем? Она говорит — ей надо помочь. В чем помочь?

Регине вспомнились вдруг читанные в газетах страшные истории про то, как голоса приказывали убить, и приходилось убивать. Это, кажется, называлось одержимость. Она — одержимая?!

Регина любила публикации в прессе о вещах таинственных и непонятных, и уголовную хронику она тоже читала. Если попадалось что-то страшное и непонятное, Иван сердился и отнимал газету, говорил, что нечего забивать себе голову всякой ерундой. Вот, пожалуйста, ерунда! Что делать?..

Днем, при солнечном свете, было проще, а сейчас, в темноте, стало совсем страшно. Люди, толпы людей сновали мимо, заскакивали в автобусы и маршрутные такси, выбирались оттуда, иногда Регину задевали — она мешала, потому что шла медленно. И еще этот чемодан. Выбросить, что ли, чемодан? Может быть, она его выбросит, и все наладится? Но она крепче сжимала шершавую ручку, и шла дальше.

Сколько же все-таки людей! И никому нет дела до Регины. И хорошо, наверное, что нет. Потому что, если бы было дело, и кто-нибудь, к примеру, вон тот симпатичный мужчина с такими добрыми и умными глазами, остановится и спросит, чем помочь. И Регина расскажет ему все-все про Лару. Что он сделает? Только один вид помощи может прийти в голову нормальному человеку — взять Регину да руку и отвести ее туда, откуда она только что ушла. Или, еще лучше — неотложку психиатрическую вызвать. Других вариантов нет.

Рассказать Веронике? Она, пожалуй, легко поможет ей найти хорошего частного психотерапевта. И даже денег одолжит, чтобы ему заплатить. Тогда ее, хотя бы, на учет не поставят. Но…

Да когда она рассказывала что-нибудь Веронике?!

Тогда уж лучше — Виталику. Скорее он, не Вероника, может организовать ей хорошего врача. Но…

Как же не хочется говорить об этом с Виталиком!

Родителям и подавно нельзя говорить. У мамы сначала разыграется мигрень, потом она примется советоваться со старыми подругами, добрая половина который разбирается во всем, и даже больше, а у второй половины есть полезные знакомые или знакомые их знакомых. В результате проблема разрастется, как снежный ком, и справляться с ней придется опять же Регине. И это останется в памяти знакомых и знакомых их знакомых на долгие годы. Нет, спасибо, не надо.

Ване рассказать? Его первую реакцию она вообще не могла себе представить. Конечно, он не поверит. Он попробует отшутиться. Но они поговорят, и она ему объяснит, в конце концов, и он поверит и будет потрясен. Он и испугается, и пожалеет ее, это точно, и тоже, в конце концов, захочет повести к врачу.

В общем, нет на свете людей, которым можно поплакаться в жилетку без ненужных последствий. Придется самой разбираться.

Где-то монахи есть, которые лечат одержимых, Регина про них тоже читала. И там еще написано, что дело это трудное — одержимых лечить, не все могут. Так что здесь тоже профилактика — на первом месте. Да только чем же это она, Регина Дымова, так провинилась? Ничем, вроде. Живет, как все люди.

Кстати, она — одержимая, или все-таки нет? Как вот это все хоть называется?

Впереди, между домами, как раз показались подсвеченные снизу купола церкви. Зайти? А дальше что?

— Куда мы идем? — спросила Лара. — Мы уже два автобуса пропустили. Может, такси?

Регина остановилась, замерла посреди улицы.

Лара удивилась:

— Ну, чего ты, в самом деле? Слушай, а купи чего-нибудь сладенького, пожевать. Давай шоколадку с орешками, а?

То есть, Лара не знает, о чем сейчас думает Регина?

Регина спросила:

— Ты знаешь, о чем я думаю?

Помолчав, Лара спросила нетерпеливо:

— И о чем же?

— Ты разве не догадываешься?

— Нет, представь себе. Я только чувствую, что у тебя настроение — ниже уровня моря. Может быть, хватит уже хандрить, а? — тут Регине почудились какие-то жалобные нотки. — Перестань. Вот увидишь, как все будет здорово.

Дольше Регина действовала по наитию. Она ступила на дорогу, а машина как раз вывернула из-за угла. Вместо того, чтобы машину пропустить, Регина побежала ей навстречу, всего несколько шагов, а потом резко отступила в сторону, так, что машина промчалась мимо и остановилась, завизжав тормозами. Водитель высунулся в дверь и обругал ее длинно и непечатно.

— Извините! — крикнула ему Регина.

Он еще что-то добавил, хлопнул дверью и медленно поехал дальше. Регине его было жаль, и в то же время она ощутила жгучую радость. Да, она была рада, просто счастлива! Потому что где-то в глубине ее свился тугой кубок ужаса, но это был не ее ужас. Сама она, напротив, была спокойна. То, что хотелось выяснить, было важнее какого-то там страха.

Это Лара испугалась. В этом-то и было все дело — Лара испугалась! Но она ничего не сделала, чтобы Регину остановить. Она беспомощна, Лара, она ничего не может, если Регина не позволит. Это сейчас было самое главное.

Регина перешла дорогу и направилась к церкви.

— Это что за фокусы, подруга? — подала голос Лара. — Тебе что, жить надоело?

Наоборот, жить еще как хотелось.

— Испугалась? — усмехнулась она. — А почему не помешала?

— Не помешала что, под машину кидаться? А каким образом? Я не могу управлять твоим телом! И я не хочу … еще раз… поняла?!

— Поняла, — отозвалась Регина. — Извини. Ты что, уже попадала под машину?

— Да!

— Прости.

— Нет, точнее, я за рулем сидела, и в столб врезалась, понятно? Но это почти так же хреново, можешь мне поверить.

— А почему ты не знаешь, о чем я думаю?

— Ничего себе вопрос. А почему я должна это знать? Пойми, наконец — я не читаю твоих мыслей, ты не читаешь моих, но мы можем разговаривать — я с тобой, ты со мной.

— Когда разговариваешь ты, это слышу я одна. Я же, чтобы ты слышала, должна говорить вслух. Почему?

— Не знаю. Я, если хочешь знать, в этой механике разбираюсь не больше твоего.

— Ты можешь делать что-то против моей воли? — решилась спросить Регина.

— Нет! — выкрикнула Лара в ее мыслях так громко, что Регина поежилась. — Я пробовала. Это правда, не могу. Абсолютно ничего. Только с твоего разрешения. Ты в этом хотела убедиться, ненормальная? Что, не могла просто спросить?

Регина хмыкнула в ответ. Она тем временем поднималась по широкой лестнице к церковным дверям. У входа, как положено, перекрестилась, немного неуверенно, потому что нечасто ей приходилось делать это на улице, у всех на виду.

Внутри церкви было людно — шла вечерняя служба. Пел хор. Никто при появлении Регины не стал икать и кашлять. Что ж, уже это радует. Хотя, кто его знает, может, и на сей счет книжки врут?

Она купила свечку у бабули в белом платочке, которая продавала в углу свечи и иконы, попросила:

— Подскажите, пожалуйста, где поставить свечку…

Как спросить? Она растерялась и брякнула первое, что в голову пришло:

— …за здравие? Вон там, в углу — можно?

— Всюду, дочка, можно! — кивнула бабуля. — Господь не в том углу, и не в этом, он всюду! Куда хочешь, ставь! Только за упокой — во-он туда, а за здравие — куда хочешь!

Регина поблагодарила и поспешно отошла, остановилась у сурового лика богородицы со скорбными глазами. Злосчастный чемодан мешал, и Регина пристроила его в ногах.

Лара? Лара молчала, но была здесь, рядом, как будто дышала в затылок. Регина зажгла свечу. Молиться она не умела.

— Помоги мне, пожалуйста! — прошептала она, глядя на икону. — Пожалуйста, не оставляй меня, помоги!

Своими словами, наверное, тоже можно. Главное — как…

И на мгновение ей показалось, что скорбные глаза смягчились.

— Да, и мне тоже, пожалуйста, — вдруг, всхлипнув, повторила за ней Лара.

Ничего себе.

Помолчав немного, прислушиваясь к пению хора и одновременно пытаясь ощутить в себе Лару — чего-то еще от нее ждать, — Регина спросила еле слышно:

— Послушай, может за тебя… туда свечку поставить? — она показала на распятие, к подножию которого ставили свечки “за упокой”.

Сказала, и испугалась.

— Что? А … Нет, — буркнула Лара. — Я еще жива.

— Вот как? — Регину это почему-то очень обрадовало.

И она спросила, по-прежнему шепча еле слышно:

— Послушай, а чего тебе от меня надо? В чем тебе нужно помочь, чтобы ты ушла?

Лара тут же ответила:

— Просто поговорить. Ты поговоришь с одним человеком от моего имени. Вот и все. Могу сказать точнее — поговорить надо с Женей, моим бывшим мужем. Он спокойный, интеллигентный, и вообще, хороший, так что тебе не будет трудно.

— Когда?

— Как только удастся, так сразу. У меня мало времени, подруга.

Это тоже было чрезвычайно приятное сообщение.

— Еще вот что, — сказала Регина. — Обещай мне прямо здесь и сейчас, что ты не заставишь меня делать ничего … такого…

Она хоть и успокоилась немного, но все же до конца Ларе не поверила — читанные страшные истории крепко сидели в памяти.

— Такого — чего? — удивилась Лара, и неуверенно засмеялась.

— Поняла. Страшного, ужасного, грешного. Ну, конечно. Обещаю. Как это сказать? Клянусь, подруга, что не подтолкну тебя ни к чему, что уведет тебя с пути истинного, а тем паче погубит твою бессмертную душу. Аминь. Так хорошо?

— Вполне, — согласилась Регина.

— А вообще-то, тут все просто, — сказала Лара. — Ты Библию читала когда-нибудь? Хотя бы что такое грех, знаешь?

Регина не читала, и знала смутно. Мама всю жизнь была уверена, что нельзя работать по церковным праздникам, это у них в доме грехом и считалось, а Регину всегда несказанно удивляло. Действительно, стирать или шить — грех, телевизор смотреть — можно. Ну не бессмыслица ли?

Да и откуда бы и Регине и маме “читать и знать”, если у обоих были сначала советский детский сад, потом октябрятское и пионерское детство, далее комсомольская юность, а папа Регины, как и оба ее дедушки, состояли в партии. Ну, нельзя было иметь какую-то должность и при этом не состоять! Зато и маму, как позднее Регину с Вероникой, крестили, тайком так, потихоньку, а по праздникам они не стирали и не шили. Вот.

— Ты почему молчишь?

— Я тебя слушаю, продолжай, пожалуйста.

— Библию ты не читала, а это, между прочим, инструкция к созданию под названием человек! Там все есть! Вот, например, заповеди такие — не убий, не прелюбодействуй, возлюби ближнего, как самого себя, и далее по списку. Что это значит? Если я не темная сущность, я никогда не попрошу тебя никого убить, к примеру, даже во имя великой цели вселенского масштаба! Потому что человек ни ради чего убивать не должен, жизнь и смерть — это не его юрисдикция. Это, если нужно, будет сделано без него, понимаешь? Если бы я тебя о таком попросила, это верный признак, что меня надо не слушаться, а уничтожать. Изгнать как-нибудь!

— Юрисдикция?.. — Регина слабо усмехнулась.

— Ты будешь к словам придираться?

— Нет, извини. Суть я уловила.

— Подруга, я просто прошу помочь. Только прошу. Мне надо исправить мои ошибки. Если ты откажешься — это твое право, наверное, только тогда я не знаю, как мне быть, и что со мной будет, и когда я смогу уйти. Правда, не знаю.

— Ну, хорошо, — вздохнула Регина. — Пошли отсюда.

Потому что болтать с Ларой, глядя на лик богоматери, ей показалось, как бы, непочтительно по отношению к богоматери. Она уже немного успокоилась, пока этого хватит.

Она еще раз перекрестилась, посмотрела на икону, и вышла из церкви. Стоя на крыльце, с удовольствием вздохнула — теперь дышалось легче. Вроде бы ничего. Кажется, она справится.

— Откуда ты все это знаешь? У тебя семья верующая, да? — спросила она у Лары.

— Ничуть, — охотно ответила та. — Такая же, как у тебя. Кое-что муж объяснял. Вот его всему учили. Его мамаша заставляла в кирху ходить, даже когда он был буйным подростком, — тут в ее голосе послышалась, помимо легкой усмешки, некоторая грусть, сожаление, и еще гордость, может быть — за этого неизвестного мужа.

— Я никогда раньше не была в таких церквах, как эта, — сказала Лара. — Я же лютеранка. Была с мамой в кирхе несколько раз, — ее голос дрогнул.

Вот оно как, значит…

— Ну что, мать, в школу хорошо сходила? — поинтересовался Ваня, впустив ее в квартиру и весело переглядываясь с Сережкой.

Не похоже, чтобы оба они о чем-то переживали.

— Нормально, — буркнула Регина.

— А платье? — спросил Сережка.

— И платье нормально. Все, забыли про платье. Только попробуй еще кого-нибудь приклей!

— Я понял, мам, — Сережка расплылся в довольной улыбке.

А Регина упала на стул и банально разревелась, размазывая слезы по лицу. Потому что — накопилось.

Она справится, да, конечно. Решила же — справится. Но просто поплакать хочется!

Иван несказанно удивился, и тоже разволновался. Он вытолкал за дверь упиравшегося Сережку, и принялся бестолково утешать Регину, гладить по голове и плечам, плеснул воды в чашку, но она не хотела ее пить. Давясь, выпила — он почти заставил. От воды действительно стало лучше.

Муж сел напротив и заглянул ей в глаза.

— Ринка! Ты что?

— Я ничего, Вань. Ты извини, пожалуйста. Я, правда, ничего.

Ладонь у него была твердая и чуть шершавая. У него всегда были такие ладони, и ей это нравилось. Раньше нравилось. Она так давно не думала о том, какие у него ладони, и нравятся они ей, или нет! Еще у него были жесткие и курчавые волосы, как только они чуть отрастали после стрижки, он становился лохматым. Вот и сейчас он был лохматым.

Ну, как ему объяснить?

Вообще, она могла бы сказать: так много всего хочется, и так мало получается. Раньше казалось, что все еще впереди. А теперь — ей скоро сорок, через каких-нибудь несколько лет, и ясно, что дальше тоже ничего не будет. А жить так хочется, прямо сейчас…

Это она могла бы сказать ему, например, позавчера. А сегодня все уже неважно. Потому что сегодня у нее напасть куда серьезней — Лара, будь она неладна!

Он присел на корточки и обхватил широкой ладонью ее ступню, ласково погладил пальцами, так, что где-то внутри у нее стало тепло.

— Нам премию обещают на будущей неделе. Вот и потрать ее, порадуйся жизни.

— Тогда купим мне мобильник. Неудобно без телефона. Я уже выбрала, он простенький, но симпатичный.

Свой старый мобильник она не так давно разбила, уронила нечаянно, и теперь, действительно, было неудобно. Он тут же согласился:

— Как хочешь… — и добавил, хитро улыбаясь щекотно водя пальцем по ее пятке, — Ринка, я все удивляюсь, какие у тебя ножки маленькие. Как, имея такие ножки, можно удержать равновесие?

У ее ножек был верный тридцать шестой размер — против его сорок четвертого.

— Ну, что ты глупости говоришь? — хмыкнула она, запуская пальцы в его шевелюру, последний раз шмыгнула носом и улыбнулась.

— Ты голодная? — обрадовано спросил Иван, вставая. — У нас есть жареная картошка.

— Хочу очень!

И пусть кто-нибудь сейчас докажет, что этот злосчастный поход в школу с Ларой, ее платьем и прочей дребеденью ей, Регине, не приснился. Такое и может только присниться. Вот и ладно.

— Вкусно как. Нет, погоди, я есть хочу! — возмутилась она, когда Ваня нашел губами ямочку на ее затылке.

— Мешаю?

— Конечно!

— А давай я тебе помешаю немножко? Я ухожу скоро…

Она бросила вилку.

— Опять? Ты же только после ночной!

— Корсаков попросил поменяться. Да это и хорошо, — прошептал он, трогая губами ее ухо. — Работы там нет никакой, я а одну штучку делать начал! Потом тебе покажу!

— Какую штучку? Нет, Вань, погоди, Сережа ведь дома!

— Да нету его дома! Пошел в Вовке на второй этаж физику делать. Не слышала, как дверь хлопнула?..

— Физику делать?..

— Ну, это так называется…

— Они на компьютере будут играть до ночи!

— Ну, пусть поиграют…

И Регина перестала сопротивляться. Очень быстро они добрались до спальни, сдернули покрывало с кровати. Она еще вывернулась на секунду из его рук и погасила свет, и решительно замотала головой, когда он попытался включить его обратно. И он согласился, не стал включать.

Его знакомый запах, знакомые губы, руки — все знакомое и родное. Ей даже все равно было, что именно он делает, лишь бы прижиматься к нему всем телом, согреваться его теплом, и вдыхать его запах — это было так хорошо. Это было даже слишком хорошо. Это успокаивало.

Потом она быстро завернула ему бутерброды — перекусить, а он тем временем выпил кружку кофе. Утром они бы пили кофе вместе, но по вечерам Регина кофе не пила, иначе могла не уснуть. Приятно было двигаться по кухне, так, чтобы прикасаться к нему между делом, потереться об него щекой, Иван, немного удивленный, тоже ловил ее то за плечи, то за талию, обжигался кофе, который был слишком горячий и крепкий, и все вместе это было здорово.

Уже в прихожей, обув сапоги и натянув куртку, и даже открыв дверь, Иван вдруг вспомнил:

— Слышь, мать, если Михалыч вдруг позвонит…

— Что? — словно опомнившись, Регина подняла голову.

Это что такое? А где же “Ринка”? Пора, что ли, возвращаться на грешную землю?

— Вот я и говорю тебе, что, — буркнул он чуть раздраженно, потому что посмотрел на часы и заторопился. — Слушай внимательно и запоминай…

Регина не слушала внимательно. Она вообще не слушала. Она нашарила за спиной телефонный справочник, взяла его обеими руками…

Раньше она просто проглотила бы свое неудовольствие. Всегда так делала. Никогда раньше она не совершала ничего такого грубого, импульсивного, о чем потом бы жалела. Ну, характер такой, что поделаешь!

Иван не стал продолжать, он удивленно следил за ее действиями — что же она собирается делать со справочником?

Ну, что с этой не в меру толстой, и тем не менее, страшно бестолковой книженцией можно было сделать? Конечно, она, книженция, полетела, приблизительно туда, где была Иванова голова. Только приблизительно — точность броска у Регины была совсем некудышняя.

Он поймал книгу одной рукой, аккуратно положил на тумбочку, посмотрел на Регину, и молча вышел. Уже за дверью — ненадолго застыл в недоумении. Просто его жена еще никогда не кидалась телефонными справочниками. Особенно после того, как только что чуть не мурлыкала, как довольная кошка…

Это что?..

Он достал из кармана пачку сигарет, выудил одну и закурил ее прямо тут, на лестнице, посмотрел на свою дверь, и поспешил вниз.

Он, вообще-то, бросал курить, постепенно, ежедневно сокращая количество выкуриваемых сигарет, и теперь ему требовалось не более пары штук в день. Да, собственно, он уже и одной мог обходиться — после завтрака, или вообще мог не курить. Просто тянул, потому что эти одна или две сигареты в теперь доставляли большее удовольствие, чем когда-то две пачки в день. Бросить курить решительно, одним махом, Иван когда-то тоже пытался, но не смог. И дело было не в силе воли, силы воли у него как раз хватило. Воспротивился сам Иванов организм. Спустя сутки с небольшим после полного воздержания от сигарет с ним случился самый настоящий сердечный приступ, да еще с обмороком, ознобом и дрожанием в конечностях, и все это на глазах у Регины и Сережки, потому что день был выходной. Конечно, перепуганная Регина вызвала “скорую”.

— Слышь, мужик, с тобой что такое? Ну, что с тобой приключилось, а? — проникновенно спросил усталый и терпеливый врач после короткого осмотра и дежурных вопросов, на которые торопливо ответила Регина.

— Он курить бросил, — догадался объяснить Сережка.

Сам Иван как раз не догадался объяснить.

— Да? И сколько не курит, второй день? Вот мученик, — доктор усмехнулся. — Так закури. На! Это тебе такая медицинская помощь! — он достал из кармана и протянул ему свою пачку, и даже зажигалку поднес.

— Вы, пожалуйста, форточку откройте только! — попросил он Регину.

Полегчало Ивану почти моментально.

— Постепенно надо! — объяснил доктор, усмехаясь, на прощанье. — Начинал же, небось, постепенно, не сразу пачку в день смолить начал? Вот и отучайся тоже постепенно!

В тот же день Иван сказал Сережке:

— Узнаю, что начал курить — шею сверну! Всем скажу, что так и было.

Регина называла это дурацким юмором.

— Хорошо, пап! — жизнерадостно согласился сын. — Ты не узнаешь, честное слово. Я приму меры.

Шутки шутками, но, похоже, Сережка курить пока не собирался. Хоть отрицательный отцовский опыт не пропадал зря. А сам Иван только через год решился “отучаться постепенно”, и вот, дошел безо всяких проблем до двух штук в сутки. Зато теперь курить хотелось неимоверно. Вот, только что курил, а все равно хотелось.

Поджидая автобус, Иван, не торопясь, выкурил вторую сигарету, потом выудил из кармана смятую пачку, в которой еще что-то болталось и шелестело, и бросил ее в урну, не глядя.

Бомж, который сидел на лавочке, пристроив в ногах авоську с пустыми пивными бутылками, неторопливо встал, не выпуская авоськи, пошаркал к урне, достал пачку и положил в карман. Еще он укоризненно покачал головой, поглядев прямо в глаза Ивану. Тот засмеялся и отвернулся.

И как старикан понял, что пачка не пустая? Нутром почуял?

А когда его собственная, привычная такая, любимая жена иногда сходит с ума, бесится из-за ерунды и даже швыряется книгами — это что такое? Это куда?..

Телефон в кармане затрясся, Иван достал его, поднес к уху. Это Локтев звонил, старый приятель отца.

— Иван Константиныч? Ты заходи, будет время. Я тебе чертежи принес, какие обещал…

Он звал его по отчеству — смешно! Когда Иван пацаном был, это было шуткой, да так и осталось. Отца Иван не помнил, не было у него никогда отца, а Локтев вот был. Когда-то еще в школе пришел к ним на урок сухонький мужичок и интересно рассказывал про клады, который находят на затонувших кораблях. Даже фильм им показал, про клады. Классная представила его как историка и интересного человека. А потом интересный человек подошел к Ивану и сказал:

— Так ты, значит, сын Кости Дымова? Похож. Ну, здравствуй…

Локтев, и правда, был историком, и интересным человеком, разумеется, а работал он в антикварном магазине. Иван частенько к нему наведывался. Локтев был для Ивана особым человеком, потому что вернул ему отца. Он, как мог, объяснил ему все. Раньше Ивану никто этого не объяснял.

Локтев ему сказал:

— Понимаешь, твой отец был неправ, и с твоей мамой, и вообще. Ты его прости, пожалуйста, и все. Даже очень хорошие люди ошибаются, и просто поступают плохо, а потом раскаиваются в этом. Бывает, нужно время, и чтобы что-то понять и исправить. Костя знал, что неправ, он жалел об этом. Просто он не успел, потому что умер…

У мамы не было ни одной отцовской фотографии — яркий признак того, что отец был неправ. Фотографию отца Иван получил от Локтева. Он прятал ее от мамы.

А Регина медленно подошла к двери, потрогала зачем-то замок, потом взяла справочник, подержала в руках. Она ощущала запоздалое раскаяние, но не очень сильное. Куда сильнее был откуда-то взявшийся праведный гнев и даже мрачноватое моральное удовлетворение. Эта самая Лара права! Права, права…

Слезы опять покатились по щекам, Регина принялась вытирать их ладонями. Что же с ней творится, скажите на милость?

Ваня стал называть ее мамой, когда родился Сережка. Многие мужья так делают. Да почти все. Почему-то раньше это не раздражало. Но Лара все-таки права. Свое имя слышать куда приятнее.

Регина погладила корешок книги, положила ее на место. И тут она услышала, Лару. Легка на помине.

— Ну, что ты, подруга, в самом деле, а? Это нерезультативно! — Сказала Лара укоризненно

— Как?

— Результат, говорю, нулевой! Так ведь с мужиками нельзя! Ну, что это было? Голый выброс эмоций, не содержащий абсолютно никакой полезной информации! Он ведь и за сто лет не догадается, что именно тебе было нужно! Об этом надо было просто сказать! Причем обязательно конкретно, в доступной форме! А ты — ну, смешная, честное слово!

— А ты такая грамотная! — вскипела Регина. — Слушай, а пошла ты!..

— Да брось, успокойся!

— Это ты успокойся! Ты — мой глюк, вот и сиди тихо! Я от тебя устала! Я тебя не помню, не знаю, и не хочу слышать!

И Лара тут же замолчала. Регина походила по кухне, прислушиваясь — все тихо. В ней бродили только ее собственные эмоции, и ее, опять же собственные, мысли. Впереди еще практически весь вечер, значит, надо занять себя каким-нибудь делом, а потом свалиться от усталости и сразу уснуть.

Регина выволокла из кладовки корзину с неглаженным бельем, раскрыла доску, воткнула в розетку утюг. И телевизор включила, конечно. Вот теперь порядок. Теперь она, по крайней мере, белье погладит.

Какая замечательная вещь — неглаженое белье! Его всегда полно!

Их было две сестры — Регина и Вероника. Регина — старшая, Вероника — младше на три года. Они были очень разные, такое бывает — сестры, и разные. Нет, какое-то сходство между ними находили, хотя сама Регина в зеркале его как раз не видела. Во-первых, она была самая обыкновенная, а вот Вероника — красавица. Вероника всегда была красавицей, еще когда она сидела в коляске, все говорили маме — какой очаровательный ребенок! Надо же! Потом то же самое было в детском садике, потом в школе. И постоянно неподалеку от Вероники имелся кто-то, отчаянно в нее влюбленный — вначале товарищ по песочнице, потом мальчик из детсадовской группы, потом мальчик из параллельного класса. В старших классах таких мальчиков было несколько, не говоря уже про институт, в который Вероника поступила с первой же попытки. Регина, когда поступала, срезалась на истории, на бесконечных съездах партии, и пошла в техникум.

Еще Вероника была талантливой. Она прекрасно рисовала и играла на пианино, причем с удовольствием, заставлять не требовалось. Ну, почти не требовалось. А Регина хорошо рисовать никогда не умела, и способностей к музыке у нее не было никаких. Точнее, музыкальный слух у нее тоже вроде имелся, но вот желание мучиться за фортепьяно отсутствовало напрочь. Она просто убегала, а однажды даже порезала себе палец, специально.

Тогда у мамы было много хлопот с маленькой Вероникой, и от Регины быстро отстали, к ее огромному удовольствию. Зато за Веронику позднее взялись основательно. Как же? В доме стоит прекрасное старое пианино, еще дореволюционное, еще бабушкино! Историю этого пианино — откуда взялось, как сохранилось во время войны — всегда рассказывали гостям. Больших денег стоит, если продать. Но мама ни за что не стала бы продавать пианино, потому что бабушкино, с историей, и на нем непременно должны были играть ее дочери — культурная преемственность поколений.

Мама тогда по какой-то сложной рекомендации пригласила преподавателя, старенького музыканта Валентина Петровича. Тот был просто в восторге от пианино. После занятий с Вероникой он всегда немножко играл. Регине слушать его игру очень нравилось, эта музыка была как живая, а еще он иногда объяснял, про что играет, и было весело и интересно.

Валентин Петрович заметил интерес старшей девочки, удивился, почему с ней не занимаются, и даже сделал попытку усадить ее за инструмент. Но Регина еще помнила, что это такое — учиться музыке. Вместо того, чтобы бегать и играть, приходится извлекать неприятную какофонию из черно-белых клавиш, и учительница все время недовольна. И она отказалась наотрез, опять убежала. И мать махнула рукой — ах, оставьте! Мы уже столько раз пробовали! Потом, через много лет, Регина жалела. Может быть, с Валентином Петровичем все было бы по-другому. Ах, если бы такие мудрые мысли кому-нибудь приходили в голову вовремя!

Валентин Петрович научил играть только Веронику, а Регине он всегда очень по-доброму улыбался, и она радовалась, когда он приходил на занятия, и всегда была поблизости, чтобы слушать. Но слушала она только Валентина Петровича. Когда играла Вероника, она убегала.

Вообще, у Вероники было много талантов, которые открывались один за другим, постепенно. Она писала рассказы в толстых тетрадках, эти тетрадки до сих пор хранятся где-то у мамы. Потом, в старших классах, увлеклась фотографией, и фотографировала все, что можно, в холле школы даже устроили выставку. “Эта девочка — наша гордость!” — говорила директор школы. Регина к этому времени закончила эту же школу с двумя тройками, и техникум тоже уже заканчивала. И нигде она не была никакой гордостью. “Надо же, сестры, а такие разные!” — это тоже говорила директор. Ну и ладно. Разные, так разные.

Кстати, Иван тоже какое-то время ухаживал за Вероникой. Правда, совсем недолго. Вероника занималась в фотостудии, которая работала почему-то при ближайшем дворце спорта, Иван там вел секцию дзюдо.

Вероника тогда гордо показала им, то есть ей и маме, его фотографию — сама снимала.

— Симпатичный! — мельком оценила Регина.

А мама заволновалась.

— Какой взрослый! И чего в нем симпатичного? Дочка, сколько же ему лет? Он у вас тоже … занимается? Или что?..

— Он тренер, мама. Дзюдоист.

— Кто, говоришь? Тренер? Но сколько же ему лет?!

— Не так уж много, — пожала плечами сестра. — Только что в армии отслужил. Да это фотография такая, мам. Не такой уж он и взрослый. Знаете, он так в меня влюблен!

— Тебе шестнадцать лет! — мама схватилась за сердце.

— Четыре или пять лет разницы — что в этом такого?

— Не в твоем возрасте!

— Не волнуйся, мам, он подождет, — заверила Вероника. — Он на все готов, он так и сказал. И потом, я еще не решила, нужен он мне, или нет. Так что, не бойтесь.

Регина и не боялась — сестренке палец в рот не клади. А вот мама переволновалась, как же — ее маленькая девочка, и дядя под два метра и после армии! Это все-таки не одноклассник, и подавно не мальчик из песочницы. И потом — тренер, спортсмен, после армии… Знаем мы этих спортсменов после армии! Что-то будет? Но все разрешилось к ее удовольствию.

— А ну его! — заявила Вероника некоторое время спустя. — Совсем не мой кадр. Так, пустое место.

— Это как? — усмехнулась Регина. — Смотри, ошибешься — будешь локти кусать. Говорила же — будет ждать, так в тебя влюблен. Такое на дороге не валяется!

Не потому она это сказала, что захотелось, к примеру, заступиться за Ивана — тогда она его совершенно никак не выделяла. И какое там “локти кусать”, сестре было только шестнадцать, еще гулять и гулять. И “кадров” этих вокруг нее бродило столько — хоть сачком отлавливай. Нет, Регина просто хотела ее поддразнить.

— Это он будет кусать! — взвилась сестра, и объяснила: — Понимаешь, я хочу жить хорошо. Мне эта нищета — во где, — она выразительно повела рукой вокруг себя, а потом похлопала ею по горлу.

— Да? И что же ты собираешься делать?

— Я собираюсь выбрать себе мужа, тщательно взвесив все “за” и “против”.

— Флаг тебе в руки! — развеселилась Регина.

Потому что — шестнадцать лет! Соплячка еще, а туда же.

— А ты-то о чем думаешь? — поинтересовалась Вероника ехидно. — Я еще ладно, а тебе-то уже давно пора подбирать себе серьезного жениха. Двадцатый год уже как-никак!

— Ты мне еще будешь морали читать, — Регина погрозила ей кулаком. — Мне мамы хватает.

Потому что мама что-то стала интересоваться, выспрашивать, как там, у старшей дочки, на личном фронте. Регине эти расспросы были — “хуже керосину”, как говорит в одном мультике актер Евгений Леонов. Потому что — ну, какое маме дело? Вроде бы раньше не интересовалась, а теперь беспокоиться начала, как бы дочка в девках не засиделась? А тут ведь, между прочим, вопрос важный, какая может быть спешка?

А вообще, никак у нее было на личном фронте. Ничего серьезного. Регине хотелось большой любви, и чтобы жить долго и счастливо, и умереть в один день. Подходить к замужеству с практической точки зрения — нет, этого она не понимала. И как могла сестра в свои шестнадцать всерьез так рассуждать, она не понимала тоже. Просто, наверное, не влюблялась еще Вероника по настоящему, вот влюбится, и весь практицизм у нее разом из головы вылетит. Так тогда снисходительно подумала старшая сестра Регина.

Вероника собралась замуж в восемнадцать лет. А примерно за три месяца до этого события Регина встретила Ивана, случайно, на улице. Он толкнул ее, торопливо извинился, и вдруг воскликнул с неподдельной радостью:

— Регина, это вы? Привет!

Регина удивленно уставилась на него — не узнала. Ни с первого взгляда, ни со второго. Она никогда не стремилась запоминать сестриных ухажеров, тем более таких мимолетных. Но парень, высокий и крепкий — ей такие нравились — смотрел на нее синими глазами в окружении длиннющих ресниц, и смотрел так, будто встретил лучшего друга, которого давно не видел. Вдруг он озабоченно спросил:

— Послушайте, а у вас мелочи не найдется? Очень позвонить надо.

Регина усмехнулась и выхватила монетки из кармана куртки, высыпала ему в ладонь. И пошла своей дорогой. Шла и думала — а ведь, определенно, это кто-то знакомый. Где она его раньше видела?

Он догнал ее через пару минут.

— Рина! Вы не торопитесь? Послушайте, а что если…

Определенно, он смущался! Ну, надо же!

— Действительно, я хочу сказать… пойдемте кофе выпьем, — выдал он наконец. — Это рядом, вон там, за углом.

— А пойдемте, — согласилась Регина. — Только недолго, а то я, в общем, тороплюсь.

Никуда она не торопилась тогда. С одной, стороны, ей было неудобно идти пить кофе непонятно с кем, а с другой, было любопытно — да кто же это, собственно?

И только устроившись за столиком в дальнем углу теплой полутемной кофейни и отпив густой ароматной жидкости из маленькой чашечки, она сообразила, наконец — Ваня Дымов. Тренер-дзюдоист, который после армии. Бесперспективный жених. Сразу стало легко, и даже смешно. Ну, хорошо, а ее-то он зачем в кафе позвал? А вообще, надо допивать кофе и линять отсюда…

Но кофе казался таким вкусным, и маленькие хрустящие пирожные — тоже, и место было приятным, и так хорошо пахло, и не хотелось выходить на мороз и ветер, тем более что это было и незачем. И, если уж на то пошло, ей нравилось сидеть рядом с Ваней Дымовым, потому что…

Да потому что нравилось, и все.

И не слушая ее возражений, Ваня сходил и принес еще по чашке кофе, и целую гору пирожных — штук десять или двенадцать.

— Да вы что?! — Регина протестующе рассмеялась.

— Не вкусно?

— Вкусно.

— Тогда справимся.

Потом он еще спросил ее:

— Так вы тогда не вышли замуж? Извините. Но я смотрю — кольца нет.

— Нет, не вышла, — подтвердила Регина, и не стала объяснять ему, что она, в общем-то, и не собиралась.

— Вот и хорошо, — обрадовался он.

Это было забавно и непонятно.

— А с чего ты взял, что я выхожу замуж? — спросила она позже, когда они, как-то незаметно перешли на “ты”.

Он ответил:

— От сестренки твоей узнал, откуда же еще?

Он так и сказал, “от твоей сестренки”, Регине это понравилось.

— И зачем, интересно, ей вздумалось тебе об этом сообщать?

— Ну, так, это… — он улыбнулся, крутя в пальцах кофейную чашечку.

Регина еще подумала, что такими пальцами можно запросто раздавить этот хрупкий предмет, и даже усилий не потребуется. Раздавит, и не заметит. Еще эти пальцы были с грубой темной кожей, и даже поцарапанные местами. Такие руки бывают у людей, которые пользуются на работе не канцелярскими принадлежностями, а совсем другими инструментами.

Ваня сказал:

— Я, понимаешь, просил ее нас познакомить.

— Познакомить? — поторопилась удивиться Регина. — А зачем?..

Ваня глянул на нее как-то странно и закончил:

— Она мне и сообщила, что ты вот-вот замуж выходишь.

— Понятно, — усмехнулась Регина, и поспешно допила кофе из чашечки. — Так она у меня вместо секретаря, оказывается, моя… Вероника, в общем…

— А ты сходила бы со мной тогда… куда-нибудь? — спросил Ваня.

Регина ответила честно:

— Не знаю. Нет, наверное.

Потому что сестрины воздыхатели у нее никаких эмоций не вызывали, даже такие, которые не были зелеными юнцами и на ее взгляд тоже — вот как Иван, например. Может быть, сама их “принадлежность” Веронике Регину отвращала.

Ваня кивнул:

— Понятно. А сейчас?

— А сейчас ты меня уже пригласил.

В тот день они гуляли допоздна и разговаривали, так, ни о чем, потом он проводил ее до дома. Тогда на Ваню словно что-то нашло, и он говорил, говорил, не переставая, а она слушала. Потом, за всю их жизнь, он, наверное, никогда не сказал ей столько всего сразу. Он вообще мало разговаривал. Прощаясь с ним тогда у подъезда, весело, со смешком, никаких нежных взглядов, она удивилась — так быстро прошло время. И, еще удивительнее — впервые с ней рядом был человек, с которым совсем не хотелось расставаться. Она до сих пор помнила ту, почти семнадцатилетней давности, минуту их первого расставания, и свои чувства в тот момент, и как не хотелось идти домой, и свой небрежный взгляд, и небрежный смех, такие неискренние. Она так была воспитана — разве можно демонстрировать мужчине свои чувства, да еще на первом же свидании?! Потому что именно свидание, и именно первое, у них и получилось тогда — что же еще, иначе, это было…

Они стали встречаться. Не часто, нет, Ваня тогда работал и учился. Работал на заводе в столярном цехе, учился в университете на вечернем отделении, и опять вел спортивную секцию, где-то далеко, на окраине города. Невероятно, как можно было столько всего успевать. Регина скучала. Она скучала по нему все время — на работе, дома, идя по улице…

А у Вероники все шло к свадьбе. Мама давно была в курсе. Она показательно охала — все-таки дочке только восемнадцать! Неделю назад исполнилось. Но в душе мама была рада, и жених ей нравился. К тому же Виталик Ведерников успел побыть некоторое время освобожденным комсомольским работником — кажется, это давало надежду на благополучную карьеру, также он заканчивал юридический — отличная специальность, и имел родственников, готовых поддержать по многим направлениям, только выбирай. А в Веронику он был просто влюблен. Так красиво ухаживал — хоть кино снимай! И еще Виталик оказался приятным и легким в общении человеком, способным обаять кого угодно. Регине он нравился. Короче, сестре досталось редкое совершенство, и упускать его потому, что невесте рановато замуж, никому даже в голову не приходило.

Итак, готовилась свадьба, а это оказалось делом нелегким. Это теперь, если есть деньги, нужно только ходить и выбирать. А тогда как раз подходила к концу эпоха российского социализма, первый раз повысили цены, и в воздухе витало смутное ожидание того, что их вот-вот повысят опять. Казалось, еще недавно можно было хоть что-то купить, об изобилии речи не было в те полузабытые времена, но все же продавались платья и туфли для новобрачных, по талонам в магазинах “Для новобрачных”, и удавалось купить что-то, те же туфли или платье, не только в этих самых салонах. Еще можно было раскошелиться на недорогое золотое колечко в ювелирном, за две Регинины стипендии можно было такое колечко купить, не говоря уж о всяких “предметах роскоши” вроде мельхиоровых в позолоте ложек рублей по двадцать-тридцать за набор и прочих красивых штучек. И одежда с обувью в магазинах, какая-никакая, все-таки была. И вот, как корова языком слизала!

Люди торопились вложить стремительно дешевеющие деньги хоть во что-нибудь. Первым делом из магазинов исчезло все золото и “предметы роскоши”. Какие там ложки! Говорили, что в ювелирные магазины очередь занимали с ночи, на бриллиантовые гарнитуры записывались заранее, и их не давали больше двух в одни руки. Даже странно, откуда вдруг у людей оказалось столько денег! Их семьи это не касалось, денег, которые можно было вложить в бриллианты, у них не было. Но, помимо золота, с прилавков сметали одежду, ткани, постельное белье, посуду — все…

Когда Вероника с Виталиком подали заявление в ЗАГС, им выдали кучу талонов в магазин “Для новобрачных” — на туфли и платье для невесты, на туфли и костюм для жениха, и еще отдельные — на парфюмерию и мелочи вроде колготок, на постельное белье, то есть на сколько-то простыней, наволочек и пододеяльников. Действительно, не спать же новобрачным на голом матрасе, в самом деле! Да, смешно…

Вероника веселилась, когда рассказывала, что, придя в салон, обнаружила там только наволочки с пододеяльниками и турецкий одеколон в граненых литровых бутылках. Ей посоветовали подойти через неделю — что-то должны были завезти. Так, если регулярно наведываться, за положенный месяц можно было отоварить все талоны. Или почти все.

Вероника могла позволить себе веселье. Платье ей сшили в ателье “Люкс” — будущая свекровь устроила, умопомрачительные белые туфли, югославские, где-то купил жених, белье и прочие мелочи тоже приобрели у каких-то спекулянтов. Еще мама, оказывается, загодя, “при социализме”, приобрела дочкам “приданое”, так что дома на антресолях уже лежали стопки постельного белья, скатертей, полотенец, посуда и наборы кастрюль, и даже мельхиоровые ложки с позолотой. Но все равно, пришлось побегать, покупая в последний момент втридорога всякую всячину, да и свадьба готовилась немаленькая. Деньги пришлось занимать у родственников и знакомых — не хотелось ударить в грязь лицом перед новой родней.

За несколько дней до свадьбы Регина сообщила, что пригласит Ваню Дымова. Что было! Вероника вначале растерялась, потом пожала плечами и заявила:

— Этот нахал на все готов, чтобы попасть ко мне на свадьбу? Даже за тобой таскаться? Я же ему понятно объяснила — пусть катится на все четыре стороны!

Вот тогда Регина чуть ли не впервые в жизни на Веронику обиделась. Ни на шутку. Действительно, всю жизнь не обижалась, слишком привыкла, что та маленькая, глупенькая еще, ей надо помогать, ее надо опекать, а обижаться на нее незачем — она же маленькая. Мама не могла нарадоваться — ее девочки растут такими дружными! Ни ссор, ни драк, боже упаси. О том, что они, ее дочки, не дружили никогда, мама, наверное, до сих пор не поняла.

Итак, слово за слово, они договорились до того, что ноги Регины не будет на сестрицыной свадьбе, и вообще, сама Вероника может катиться в любую из этих самых четырех сторон. Мама, между прочим, была на стороне сестры. Приглашать на свадьбу Вероники человека, с которым та когда-то встречалась и теперь не хочет видеть? Но это же нехорошо! Не приходить Регине на свадьбу? Это тоже нехорошо! Ни в какие ворота! Регина — единственная сестра!

А Регина никак не могла взять в толк, почему — нехорошо? Почему на этом сборище, на девять десятых состоящем из незнакомых людей, она должна быть одна? Потому что родители в данном случае не в счет, и дядьки-тетки тоже. Она будет одна. С какой стати вообще кто-то считает, что Ваня желает попасть на эту свадьбу из-за Вероники? Глупость какая-то. И обидно, между прочим. Почему бы ни предположить на минутку, что Ваня давным-давно забыл думать про Веронику, а вот Регина для него что-то значит?

Ах, Вероника не забыла? Но это — ее проблемы! И потом, что же он такого натворил тогда, что она бесится даже спустя два года? Вероника не отвечала.

Ах, Регина должна деликатно обращаться с сестрой в такой важный для нее день, щадить ее чувства? В принципе, конечно! Но почему бы сестре ни начать, наконец, деликатно обращаться с ней, с Региной? Она выходит замуж, вот и пусть смотрит на своего жениха, а не на чужих. Да, да, вот именно! Регина выйдет за Ваню замуж!

— Ну и дура! — крикнула Вероника из соседней комнаты, — Он же дубина! Лопух! Он никогда карьеру не сделает! Вот Виталик — сделает. Потому что он Ведерников, понимаешь?! Будешь у меня всю жизнь деньги занимать?!

Мама взмолилась — девочки, не надо, что вы, девочки! И все твердила, что это — нехорошо. Вот нехорошо, и все! А что нехорошо, собственно?

— Он в меня тогда втрескался по уши, понимаешь? — кричала Вероника. — Ты для него — моя сестра, и все! Заместительница! У тебя есть гордость?!

Гордость у Регины была. Все волновались, кричали, и никто никого не хотел понимать. Наконец Регина заявила, что ни на какой свадьбе ее, конечно, не будет, и вообще, она свою сестру знать не желает, и ушла, хлопнув дверью. Впервые в жизни.

Закончилось все, как ни странно, мирно. Ваню, которому Регина ничего про эти волнения не сказала, срочно послали в какую-то командировку почти на месяц. А Регина на свадьбу пошла, потому что, конечно, иначе — нехорошо. Все родственники, даже дальние, в кои веки собрались, и устраивать показательные ссоры было ни к чему, да и платье новое, опять же, уже сшили. Но отношения с сестрой тогда у нее разладились надолго. Навсегда, можно сказать.

Замуж за Ваню Регина вышла через пару месяцев. Свадьбы у них не было, просто расписались в ЗАГСе, поехали туда вчетвером — они, и двое свидетелей. Мало того, родственники об их браке узнали “постфактум”. Мама тогда тоже качала головой и твердила, что это же нехорошо, и она такого от дочки никак не ожидала. Сплошные “нехорошо”!

Тем не менее, так было лучше всего. Кажется, даже мама с этим соглашалась, не признавалась только. Это до Вероникиной свадьбы она беспокоилась, когда же Регина начнет устраивать свою жизнь, а после замолчала на эту тему. Не потому, наверное, замолчала, что перестала беспокоиться, а просто эта свадьба съела семейные ресурсы на несколько лет вперед, теперь нужно было долги отдавать. Еще одно подобное действо, даже уменьшенное в несколько раз, было на тот момент попросту невозможно.

И не нужно. Регине уж точно. Влезать в долги, чтобы устроить большое застолье? Да хоть бы и маленькое. Отсидев сестрину свадьбу и под конец отчаянно заскучав, Регина тогда и решила — ей такого не нужно.

Нет, не совсем так, в глубине души ей хотелось платье свадебное — длинное, до пола, и фату тоже. Фата ей понравилась одна, прозрачная, усыпанная крошечными цветочками. Регина ее примерила и посмотрелась в зеркало. Это когда они с Ваней тоже пришли в салон для новобрачных. Ваня удовлетворенно кивнул:

— Ничего занавеска, тебе идет!

Резина засмеялась и повесила фату на место. Нет уж, не нужны ей ни платья, ни занавески, ни свадьбы! Вот если бы как в кино — вначале венчание, ладно уж, в подвенечном платье, а потом в машину — и в свадебное путешествие, а кто хочет, пусть празднует!

Что же касается того, чтобы вначале получить благословение семьи, а потом идти в ЗАГС…

Ну, не хотелось, и все тут! Это значило бы только лишние треволнения в доме. Во-первых, предсвадебный скандал с Вероникой был еще свеж в памяти. Во вторых — люди что скажут? Одной дочке такую свадьбу отгрохали, а другой — ничего? А так никто заранее ни о чем переживать не станет, потом же можно свалить все на молодых — такие, дескать, они нынче, не знаешь просто, чего от них и ждать…

Короче говоря — совсем неплохо все получилось.

К счастью, у Вани была квартира, двухкомнатная, от родителей осталась, там они и поселились. Туда, в эту квартиру, через неделю после свадьбы явились Виталик и Вероника, с букетом цветов и огромным тортом — знакомиться.

Это была целиком инициатива Виталика. Одного взгляда на Веронику хватило бы, чтобы понять — по своей воле она не появилась бы здесь ближайшие сто лет. Мужчины вот, как ни странно, сразу друг другу понравились и нашли общий язык — странно потому, что очень они разные. И с тех пор, все эти годы, они в прекрасных отношениях. Они даже на рыбалку только вместе ездят. Сестры же ели торт и держались друг с дружкой подчеркнуто прохладно, но все равно, лед был растоплен. Дальше все пошло нормально. Без дружбы, без какой-никакой теплоты, но нормально.

Вероника тогда оказалась права — Виталик карьеру сделал. Даже во время того проклятого кризиса, когда половина страны не жила, а выживала, сестра с мужем именно жили, и неплохо — Виталик “с группой товарищей” организовал фирму, которая покупала и продавала. Правда, потом у него что-то не заладилось, и он потерял фирму. Шутил потом, что, видимо, у него на роду написано быть наемной рабочей силой. Уже через неделю он работал юристом в хорошей фирме, со сказочной, с точки зрения Регины, зарплатой. Про зарплату Виталика ей мама на ушко сказала, и покачала головой — каково! Как повезло ее девочке!

Никто никогда не считал, что Регине повезло. Того, что зарабатывали они с Ваней, просто хватало на жизнь — обыкновенную, не голодную жизнь. Образно говоря, на стиральный порошок хватало с избытком, хоть засыпься, а вот купить “стиралку”-автомат они лет пять не могли, все собирались и откладывали. Зато купили — какое это было счастье. Машина, которая сама делает все!

Они жили в той же родительской квартире, машину, подержанную, хотя практически новую “семерку”, Ваня перекупил у приятеля по сходной цене. Сережка никогда не посещал, в отличие от Вероникиной Сонечки, ни элитный садик, ни английскую спецшколу, и ни о какой гувернантке для него, понятное дело, речь тоже не шла. И, наконец, Регина просто работала, чаще без охоты, за зарплату, потому что ей была необходима эта зарплата. А Веронике никогда не нужна была ее собственная зарплата, она “искала себя”. В настоящее время она опять фотографировала, сотрудничала с какими-то столичными журналами, причем почему-то почти бесплатно, и была “творческой натурой”, которой необходимо… О, которой многое необходимо, чтобы оставаться творческой! Короче говоря, Вероника получила то, на что и рассчитывала, еще когда ей было шестнадцать.

Вот ведь как — они были такие разные! И при этом — родственники. Близкие люди. Не отдалялись друг от друга, просто старательно делали вид, что их “разность” не имеет ну совершенно никакого значения. Веронике, правда, ужасно хотелось, чтобы сестра ей завидовала. Регина об этом знала, и старалась не доставлять такое удовольствие. На все новые вещички, которые сестра старательно демонстрировала, она реагировала спокойно. Могла и восхититься, и похвалить, но не так, не так, как Веронике хотелось бы! Это чувствовалось.

А на самом деле, завидовала она? Ну, в общем… Она бы искренне хотела считать, что никому не завидует. Да, ей хотелось иметь больше денег, да и еще много чего хотелось бы, но она готова была просто любить то, что имеет, и больше ничего не хотеть. Мало ли, действительно, на свете богатых? И какой смысл им завидовать?

Но их с сестрой сравнивали. Всю жизнь! Это раздражало. Мама вздыхала, тетки поджимали губы и качали головами. Вероника — ах, какая умница, как ей повезло. И недаром, недаром! Регина — без комментариев. Про Ивана — хорошо, что хоть не пьет! Зарабатывает не так уж много, не умеет шутить к месту, рассыпаться мелким бесом и быть душой компании? Не покупает жене шубы и не возит ее за границу летом? Что ж, хорошо, что хоть не пьет! Он был незаменим, когда требовалось отремонтировать, подогнать установить и передвинуть. Рядом с Виталиком он автоматически попадал во второй сорт, как и Регина — рядом с Вероникой. И Регине было перед ним совестно — во что она его втянула? В жизнь “во втором сорте”?

Впрочем, незаметно было, что Ваню что-то не устраивает — он смотрел на жизнь просто. И вообще, у них все было хорошо, иногда даже здорово — если не сравнивать с Вероникой. Но ведь это же и нельзя сравнивать. Как сравнить счастье? Первые годы своей жизни с Ваней Регине казалось, что она по-настоящему, ни на шутку счастлива. Это уже потом, много позже, стало ни хорошо, ни плохо — никак, в общем…

И еще — Регина никогда не занимала у Вероники денег. Бывали времена, когда их не хватало или вовсе не было, тогда она занимала у подруг — до следующей пятницы, до получки, до конца месяца. А у Вероники — никогда, хотя та, бывало, сама предлагала…

Вдруг подумалось — а может, это у них что-то такое, генетическое? Наследственное? У нее и у сестры? Потому что у сестры был психоз беременной. Попытка суицида. У Регины, правда, в аналогичный период не было ничего похожего, подташнивало только первые два месяца, а вообще, хотелось жить, жить и жить.

Если бы в их семье были сумасшедшие, наверное, это было бы известно. Насчет родителей Регина была уверена, насчет бабушек-дедушек — в принципе, тоже. А раньше? Кто его знает. Никто ни о чем таком никогда не говорил.

Так наследственность, или нет?

Лара пыталась убедить ее, что она реальная личность, которая жила когда-то в этом городе, и о которой Регина ни сном ни духом ничего не знала. Если бы знала, тогда другое дело, тогда ее взбунтовавшийся мозг мог бы создать эту историю, синтезировать ее, основываясь на реальной информации. А так?

Она общалась с Ларой как с отдельной от нее сущностью.

Наследственность?..

Когда с Вероникой случилось несчастье, Регине было ее жаль. Как нужно чувствовать себя, чтобы хотеть смерти? Тем более, когда знаешь о беременности, знаешь, что губишь не только себя? Это же — страшно просто!

Сама Регина тогда только что родила Сережку. Именно — только что, дня два или три, как выписалась из роддома. И она была до слез чувствительна ко всему, что касалось детей, рожденных и нерожденных, и любви, и вообще, осваивалась в новой роли и переживала ее необыкновенно остро. Она жалела Веронику и готова была все ей простить, дружить с ней, любить ее, как лучшую из сестер. Действительно, ну, из-за чего они там ссорились? Из-за ерунды. Теперь у обеих давно новая жизнь…

От психиатрической больницы, положенной всем несостоявшимся самоубийцам, Веронику отмазали. Назначили курс психотерапии на дому. У кого-то, может быть, такой номер и не прошел бы, но Ведерниковы могли все.

— Риша, ты не ходи пока к Нике! — попросила мама по телефону.

А Регина собиралась. Просто надо было оставить с кем-то Сережку, чтобы не тащить с собой. Она хотела маму попросить побыть пару часов с внуком.

— Хорошо, — легко согласилась она.

Потому что понятно, иногда человеку хочется побыть одному. Особенно после такого потрясения. Регине, наверное, хотелось бы.

— Ничего не случилось? — спросила она на всякий случай. — Когда можно будет к ней зайти? Она как сейчас, ничего? А может, вы ко мне? Или нельзя?..

Потому что она знала — Вероника дома и в хорошей физической форме, взаперти ее, в общем, не держат, хотя одну никуда не пускают. Может, ей даже полезно не сидеть в одиночестве, а сестру навестить, к примеру?

Тут мама поджала губы — это Регина поняла даже по телефону.

— Риша, вам лучше не встречаться пока. Она, понимаешь, на тебя очень обижена. Ей нельзя сейчас переживать.

Регина ничего не поняла. То есть, совершенно.

— Обижена? Мам, но что произошло?..

— Милая, наверное, тебе лучше знать?

— А может, лучше мне объяснить, раз я такая тупая?

Они ведь с сестрой не виделись уже давно. Слышала, что у Вероники все здорово, весело, и вообще, прекрасно, то они с Виталиком были там-то, то съездили на неделю туда-то! А у Регины были последние месяцы беременности, а потом роддом.

“Риша, ты старшая, ты должна проявлять дипломатичность. Ты должна думать за вас двоих, потому что Ника еще маленькая”.

Мама говорила это, когда сестре было три года, пять лет, и позже тоже. Но — все, она больше не маленькая. И Регина уже перестала проявлять эту самую дипломатичность, снова не стоит и начинать!

Сережка тогда захныкал, и Регина бросила трубку, вместо того, чтобы вежливо послушать, не скажет ли мама еще что-нибудь.

С сестрой они увиделись уже после рождения Сонечки. Как-то вечером ввалился Виталик, пьяный и счастливый, с радостным известием и с бутылкой под мышкой. Еще через несколько дней Виталик заехал, и они все вместе отправились забирать из роддома Веронику. И Регине было совестно. Она подумала — Вероника же больна, так чего ради на нее обижаться?

Так. Вероника была больна? Это наследственность, или все же нет?

У Ивана был только один друг. Приятелей — тоже не так уж много. Он не очень сходился с людьми. Просто знакомых, с которыми хорошие отношения — вот их было полно. Да у него со всеми практически были хорошие отношения. Людей, которые чем-то не нравились, он просто тихо избегал. Ни в чем их не убеждал, не поправлял и не доказывал им ничего. Игнорировал, вот это слово. Не давал им себе мешать, именно тем, что игнорировал. Просто однажды он решил, что надо поступать так и не иначе, и это его никогда не подводило. Поэтому со всеми, с кем у Ивана были отношения, у него были хорошие и очень хорошие отношения.

А друг был только Серега Веснин. Давний друг, еще со школы. С начальной. Впрочем, в начальной они дрались, регулярно и как бы без причины, в средней — тоже бывало, изредка, а вот в старших классах они были уже не разлей вода. “На борьбу” во Дворец спорта Иван пошел в третьем классе, потому что туда записался Веснин, и кандидатами в мастера спорта они стали тоже вместе, в восьмом классе. Потом Веснин сломал ногу и долго не тренировался, и Иван не пошел на соревнования, после которых должен был получить мастера. Тренер ругался, и потом надолго отказался с ним разговаривать. Точнее, он просто потом махнул на него рукой.

— Для спорта ты человек негодный, Аверьянов, — объяснил тренер. — Желание побеждать должно быть, понимаешь? Злость спортивная и желание побеждать, несмотря ни на что! У мужиков это в природе. Это нормально. А твоя гнилая солидарность никому не нужна!

Тогда он был Аверьянов. По отчиму.

Не было у него такого желания — побеждать несмотря ни на что. Просто побеждать — было. И интерес был научиться, как же это — побеждать. И он неплохо научился. До сих пор борьбу не бросил, хотя большинство тех, с кем он должен был ехать на те соревнования, бросили все давно. Но со спортивной злостью у него, действительно, проблемы. Нет спортивной злости, практически совсем. Интерес есть — он меня, или я его? И этого, кажется, хватало. Для жизни.

Правда, мастером спорта по дзюдо он стал, уже после школы. Веснин, тот даже не пытался, а Иван стал. Еще они на биатлон ходили, тоже вдвоем, и тоже довольно успешно, на областных соревнованиях выступили. Иван еще в настольный теннис играл, и тоже доигрался до городских соревнований. Веснин с теннисом так плотно связываться не стал, хотя по мячику попадать он тоже научился.

Учились они оба — ну, как сказать… Они спортом занимались, а не учились. Маму учительница математики вызывала в школу и внушала, что Ваня мальчик способный, вот, уроки не учит, а с лету все понимает, ему надо учиться и учиться, чтобы потом в университет поступать!

Математику и физику, а еще химию Иван действительно понимал с лету, всегда мог сообразить и ответить, хотя в учебники почти не заглядывал. Ему казалось — это же чепуха, игрушки. Чего тут можно не понять? Вот с предметами гуманитарными было хуже, хотя смутное представление он тоже имел — приходилось ведь на уроке что-то слышать. В гуманитарных науках не было логики, невозможно было понять, что откуда вытекает, и почему. То, что невозможно было домыслить методом логических построений, он не понимал. Как можно понять историю, к примеру? Можно только выучить, чтобы потом забыть. Ему внушали, что в истории тоже есть логика. Он считал, что нет. А литература? “Луч света в темном царстве…” Мрак, одним словом.

Смутного представления всегда не хватало, но тогда Веснин подсказывал, не давал пропасть — тому приходилось учиться куда больше, потому что дома родители спуску не давали. А Ивану? Матери было все равно, она занята была все время. Отчиму еще больше было все равно. Однажды до отчима вдруг дошло, что в доме растет шалопай, на которого учителя жалуются, и которого надо бы наставить на путь истинный. Способ наставлять на этот самый путь он знал один, и вроде бы достаточно надежный, на его взгляд. Но вдруг оказалось, что шалопай — парень одного с ним роста, но шире в плечах, и к тому же кандидат в мастера по борьбе. Применить способ оказалось совершенно невозможно.

После школы Веснин поступил в институт, а Иван пошел работать на завод, в столярку. Та же учительница математики всерьез расстраивалась, и убеждала его тоже поступать, хотя бы попробовать. Она почему-то считала, что Иван — будущий гений, нешлифованный алмаз. А ему просто хотелось денег. Учиться — это при желании и потом можно. Существовать на зарплату матери и пенсию отчима — тот к этому времени как раз заработал себе инвалидность — удовольствие ниже среднего. Да какая там пенсия! Отчиму ее хватало лишь выпивать, и похмеляться потом. И то не хватало, у матери деньги таскал. Нет, нельзя сказать, что он не просыхал вообще. Но, начав, не останавливался, и натуру имел широкую, сам пил и угощал еще толпу прихлебателей, и при этом умудрялся притащить матери букет цветов, каялся, в любви признавался! Это Иван, наверное, всю жизнь будет помнить — мать плачет, отчим в обоссаных штанах пускает слюни и объясняется в любви, на столе валяется какой-то несчастный веник, а его, Ивана, переполняет дикая злость, и столько ее, злости — вот сейчас выплеснется! И забыть бы это уже, ан нет, он помнит…

Незадолго до своего выпускного Иван набил отчиму морду, когда выяснилось, что тот прогулял слишком много. Мать забыла деньги в сумочке, а он вытащил и напился, и дружков угостил, и веник очередной приволок, и неясно было, как дожить до следующей получки. Мать опять плакала, а Иван набил ему морду. Не сразу, а когда тот протрезвел.

Так она расстроилась, мать! Куда больше расстроилась, чем когда узнала, что жить не на что. Для нее это было крушение основ — то, что сын поднял руку на супруга. Она ведь его, блин, любила, получается. Она ведь его понимала, даже оправдывала! Иван никак не мог понять, что тут можно понимать, и тем паче любить…

Он уже решил для себя — никогда.

Ни при каких обстоятельствах.

Не превратиться в такое же ничтожество.

Перед отчимом он тогда не извинялся, хоть мать требовала. У него давно пропало чувство, что этот человек — отец, или хотя бы вместо него. Зато уже был Локтев, с рассказами о настоящем отце, и та фотография.

Тогда он не извинился, а теперь жалел. Надо было себя пересилить. Ради матери.

Как-то так получилось, что Иван почти сразу стал неплохо зарабатывать, но матери деньги не отдавал, только по мелочи, разве что. Мать вручала ему список, и он сам покупал все, что нужно, и наконец в доме появились нормальная еда и вещи, которые раньше у них и не ночевали. А когда мать пыталась отчима лечить, и у врачей, и у шарлатанов разных, Иван и за это платил. Только — бесполезно. Чтобы вылечиться, да чтобы любое дело сделать, человек должен этого захотеть. Иначе ничего не выйдет. Отчим не хотел. Даже оскорблялся, что его лечат!

Мать совсем не могла противиться мужу, тот всегда находил сотню способов убедить ее, разжалобить, обвести вокруг пальца, и опустошить ее кошелек. Наверное, не только кошелек, было что-то и важнее денег — сама ее жизнь, то главное, что ее составляло. Тогда Иван понимал только про деньги, про остальное подумал уже потом, много позже. Он, пацан еще, не умел справиться со взрослым мужиком, он мог только ему накостылять, запросто, но этого как раз было нельзя!

В одном Иван не сомневался — мать не умерла бы такой молодой, если бы не этот козел…

Веснин проучился год, и бросил. Решил — не то. В армию они попали служить вместе. Понятно, почему — призвались одновременно, и много общего. Спортсмены. Борьба, биатлон. Оказалось, что оба они годятся как раз для полковой разведки. Потом…

Потом они демобилизовались. Иван с — радостью. А Веснин в конце концов вернулся обратно. Нет, просто армия его не привлекала, он закончил соответствующий ВУЗ, и служил в совсем особых войсках.

Оказалось, ему это нужно. Адреналин. Такая жизнь. А Ивану — нет, тому это было совсем не нужно.

— Работать, по ночам с женой спать, и детей парочку-троечку, — так сформулировал он Веснину свое жизненное кредо.

Тот хохотал.

— Ну, даешь! Это все хорошо. После сорока! А до тех пор?

Ивану надо было не после сорока, а прямо тогда, и побыстрее. Своя семья. Своя маленькая территория в этом мире. Но по настоящему это получилось лишь, когда у него появилась Регина.

Институт он таки закончил. По специальности “деревообработка”. Он всегда любил дерево, его мягкость и податливость, острый запах стружки. С тех самых пор любил, как мальчишкой еще, в школьной мастерской, попробовал, и у него получилось.

Это сейчас они с Весниным — “после сорока”. У Ивана есть дом, семья, и не “парочка-троечка” детей, а один Серега. А у Сереги-старшего до сих пор ничего этого нет. Зато, наверное, адреналина ему хватало. Иван, между прочим, за эти годы не раз подавлял в себе смутную тоску. Как там говорил тренер?

“У мужиков это в природе! Это нормально!” То есть, его природа все-таки нормальна. Просто — не до этого. Надо работать и зарабатывать. Изо дня в день. Жизнь затягивает. А дзюдо? Это так. Для тонуса, для настроения. Может, и для адреналина тоже, конечно. Хотя, в его случае это не спорт, а так, физкультура. Просто нравится. Ни денег особенно не приносит, ни аплодисментов, и спасибо Ринке, что она понимает.

Вначале они с Весниным друг другу писали. Нечасто, несколько раз в год. Потом стали только перезваниваться, тоже нечасто. На дни рождения и на новый год. День рождения Ринки или Сережки Веснин не пропустил еще ни разу. Не виделись они уже лет десять. Да нет, больше… Быстро прошло время. Когда растешь, взрослеешь, в школе учишься, десять лет — они бесконечные, вечность просто. Для взрослых десять лет — это оглянуться не успел — раз, и пробежали. День за днем, похожие друг на дружку…

Сережка вот только вырос. Они вроде бы не изменились, а Сережка вырос. Когда уехал Веснин, Сережка был малыш, до пояса не доставал, теперь он — выше матери на полголовы, а обувь у него одного размера с отцом. Ростом отца пока не догнал, но видно, что за ним не заржавеет.

Веснин позвонил месяц назад, нежданно-негаданно, потому что дней рождения не ожидалось, а новый год давно наступил. Позвонил он не домой, а на мобильный, и номер в окошечке телефона появился незнакомый, так что Иван не сразу и понял, что это Веснин. И голос узнал не сразу, но, конечно, узнал…

— Привет, — сказал Серега, так, как будто они расстались самое большее вчера вечером. — А я тут у себя в гараже. Подъедешь?

Иван от неожиданности дар речи потерял. Обрадовался, конечно. Но все же не понял сначала, решил — ослышался.

— Ты приехал, что ли? — крикнул он в трубку. — Ты где?

— На звезде. Говорю же — в гараже. Рыбку копчу. Подъехать можешь?

— Ты приехал…

— Ну, приехал, приехал, — Веснин смеялся. — Так я жду тебя?

— Жди.

Он с закрытыми глазами нашел бы тот гараж — сколько они просидели там с Весниным в былые времена. С уроков иногда сматывались и шли туда. Десять лет, правда, он здесь не был, но что такое десять лет?

Ничего там не изменилось, как ни странно. Старый гаражный кооператив. Много дверей, выкрашенных коричневой краской, номера, написанные белой. У веснинского гаража вился дымок. Когда Иван подъехал, Серега показался в дверях, вытирая ветошью руки.

Иван его не сразу узнал. Этот тяжелый, грузный мужик — Сережка Веснин? Да не может быть…

Веснин всегда был худой. “Не в коня корм!” — говорил дядя Витя, его отец. Серега был сильный и жилистый, но сложен так, что почему-то его худоба бросалась в глаза, ключицы торчали, выпирали скулы на узком лице, его всем хотелось накормить, в лагере ему без слов давали дополнительное второе, кусковой сахар и пирожки, которыми он потом щедро делился. Откуда могли взяться такие телеса?

— Что, удивился? — Веснин засмеялся. — Да плевать. На диету вот сяду…

Они обнялись. Это точно был Веснин. Его смех. Его речь. Его взгляд.

— Как ты? — спросил он. — По старому? Ты откуда сейчас?

— Тренировка вот закончилась.

— А! Все тренерствуешь? Все за двумя зайцами?..

— Нравится мне за двумя! Ты-то как?..

— Я лучше всех! Вот, побуду пока тут. Да, ты правильно понял, в отставку я вышел. Свободен, как сопля в полете!

— Вот так, взял и вышел? Совсем? — удивился Иван.

— А у меня причина уважительная, Ванек.

Они посидели, коньяка выпили. Иван закурил сигарету, свою вторую в день, Серега не стал. Улыбнулся:

— А я бросил. Совсем. Я теперь здоровую жизнь веду. Витамины и антиоксиданты, еще дребедень разная, никакого табака, и самый минимум алкоголя. Но ты кури. Немного мне даже приятно.

— Так ты в отставку по здоровью попал? — догадался Иван.

Как-то легко было догадаться.