Раздвоение личности

— Секрет в часах, — повторила Регина, запнувшись. — Вы с ней когда-то спрятали в часы стеклянный кулон.

— Жука на цепочке, — добавила Лара, и Регина повторила.

Виталик, кажется, был потрясен.

— Виталик.

— Да, — он медленно кивнул. — Было такое. Откуда ты про это знаешь?

— Говорю же — мне приснилось.

Как-то заторможено он подошел к столу, над которым висели круглые часы, аккуратно снял их, принес и положил перед Региной.

Теперь видно было, что часы старые, а прямо по стеклу циферблата шла полустертая бронзовая надпись.

— Это деду подарили, когда он на пенсию уходил, — пояснил Виталик. — Я их забрал на помять. А секрет я тебе сейчас покажу.

Он легко снял заднюю крышку, и откуда-то из корпуса вынул безделушку — кулон в виде жука на желтой цепочке. Цепочка была старой, темной, а стеклянный жук блестел и переливался. Копеечная побрякушка.

— Вот наш с Лариской страшный секрет. Она где-то нашла, а я шутки ради уговорил ее спрятать и никому не говорить. Знал, что в этих часах корпус просторный, можно что-нибудь положить. Я это уже делал. Мне забавно было выяснить, насколько у нее хватит сил хранить тайну. Думал, и на пару дней не хватит. Ей так жук тогда понравился.

Регина потрогала пальцем гладкую жучью спинку.

Она знала Виталика Ведерникова много лет, и даже придумать не могла бы, что он сентиментально хранит в старых дедушкиных часах жука на цепочке, которого они когда-то в детстве спрятали вместе с сестренкой.

— Сколько же вам тогда было лет?

— Ей лет восемь, я мне значительно больше. Я тогда только что школу закончил. Да, вот именно. Взрослый балбес, отнял у ребенка игрушку.

— Ого! Значит, ей сейчас…

— Скоро будет тридцать два. Видишь, я подшутил, и сам потом забыл, а она устояла, больше двадцати лет молчала. Нет, вру, поначалу напоминала мне с таким хитрым видом — помнишь, дескать, наш секрет? Этим летом мы вспомнили, открыли часы и посмотрели. Посмеялись и положили обратно.

Хорошие часы, — заметила Регина. — Столько лет не ломались.

— Не, знаю, может и ломались… — он отодвинул в сторону часы и кулон, присел напротив Регины.

— Ринка. Ты правду мне сказала, что Лариска говорила с тобой во сне? Просила не выключать?

— Правду, конечно. Сам подумай — как я могла такое выдумать? Это было бы чересчур, Виталь.

Это ведь и была чистая правда, а уж откуда она взялась — дело десятое.

— Да. Ты не стала бы выдумывать… — он потер руками лицо.

— Ринка. Лариска уверяла меня, что никому не говорила про этот тайник. Я что, должен теперь верить в переселение душ?

— При чем тут переселение душ? Впрочем, “есть многое на свете, друг Горацио, что, тра-та-та, не снилось мудрецам!” Точнее не помню, но это Шекспир сказал…

И Шекспир пригодился. Последний раз Регина держала в руках “Гамлета”, когда Сережке назавтра предстояло писать классное сочинение по этому бессмертному творению и он отчаянно и безрезультатно пытался вникнуть, о чем там вообще речь. Она сыну помочь тогда не смогла, потому что быстро перелистать “Гамлета” и вникнуть — в принципе невозможно. Но ребенка следовало спасать, еще одна двойка была ему категорически ни к чему, а на дворе уже давно стоял темный зимний вечер. Она, помнится, съездила в центр, в книжный супермаркет, который работал до полуночи, и купила увесистый томик, в котором про Гамлета излагалось очень кратко и понятно. Так откуда же этот “друг Горацио”?

— Да, “есть многое на свете”… - повторил Виталик. — Расскажи мне, что именно Лариска тебе сказала в этом сне. Сказала, что выйдет из комы?

— Она не знает. Она очень хочет и надеется, но, видимо, пока не может. Вам надо не отнимать у нее шанс. Просто подождите еще.

— Так… — он опять потер лицо. — Ну, ладно, я понял. Я матери скажу, она, конечно, сразу тетке позвонит, Ларискиной матери. Спасибо, Ринка. Я все понял.

Она кивнула. Неизвестно, конечно, что он там понял. Но она сделала, что могла.

— Давай еще посидим, — предложила Лара, — на улице похолодало, и ветер. Попроси еще кофе.

Регина попросила, Виталик тут же молча поднялся с кресла и зарядил кофеварку.

Регина опять медленно пила вкусный кофе.

— Ты почему-то один зовешь ее Лариской, — заметила она. — Все остальные только Ларой.

— Она свое имя терпеть не могла, — объяснил Виталик, усмехнувшись. — Лариской звали крыску, которая жила у старухи Шапокляк, помнишь такую? А мне имя Лариска больше нравится. И потом, это я в отместку, потому что она меня тоже называла так, как мне не нравилось.

Виталик улыбался. Теперь он действительно улыбался, по настоящему, и Регина подумала, что впервые за последнее время видит его настоящую улыбку, а раньше он просто растягивал губы, вел себя так, как он привык, и выходило очень похоже, но все-таки не по настоящему. А теперь он обрадовался. Он поверил Регине, и обрадовался. И никогда он не узнает, что его сестра Лара в этот момент тоже сидела рядом и пила его кофе, и смотрела на него, и не хотела выходить на холодный ветер. А может, просто не хотела уходить. Для него знать это было бы чересчур, а Регине потом просто придется забыть.

— Ты знаешь, там были какие-то странные звонки, — сказал вдруг Виталик. — Я хочу сказать, туда звонки, в дом Герхарда. Последний раз определили, что из России. Ему вроде даже советовали в полицию заявить… Герхарду показалось, что с ним говорила Лариска. Один раз дочка трубку сняла, и тоже говорила, что слышала маму. Но она ладно, она не испугалась, потому что ей не говорили, что с матерью. Она просто еще ждала звонка. А вот Герхард волновался страшно. Хотя, он тоже потом ждал звонка.

— Не определили, откуда именно звонили? — сердце у Регины подпрыгнуло.

— Нет, наверное. Не знаю. Просто сказали, что из России. Знаешь, я вчера от Жени Хижанского опять по мылу письмо получил. Пишет, что его несправедливо оклеветали, но он не сдается, и, вообще, враги будут наказаны!

— Какие враги?

— Да кто его знает. Фигура речи. Я ему ответил. Про все по-новой написал, хотя писал уже, да мало ли что! И про мать тоже. Дескать, не знаю, какой глюк его посетил, и по какой причине, но лучше бы ему вернуться поскорее и браться за дело, и к матери в больницу сходить, и еще подумать, какие объяснения дать руководству. А то, хоть он и юный гений, производственную дисциплину никто не отменял пока.

Регина допила, наконец, кофе.

— Спасибо. Я пойду, Виталь.

Оказывается, она разделась здесь, а не в прихожей, ее плащ лежал на спинке дивана.

Виталик протянул ей плащ.

— Молодец, что приехала. Если тебе еще что-нибудь приснится, сразу дай знать!

— Договорились.

— Поцелуй его в щечку, — попросила Лара. — Тебе же нетрудно?

Регине было нетрудно.

— Удачи тебе, — сказала она. — Хорошо съездить, и новостей хороших…

Потом она приподнялась на цыпочки и поцеловала Виталика в щеку, слегка. Виталик улыбнулся и поцеловал ее в ответ.

— Спасибо тебе, Ринка.

— Позвони мне, оттуда. Расскажи, как дела.

— Я позвоню…

И сразу в уши ударил хохот, громкий, даже визгливый, и торжествующий.

Регина отшатнулась от Виталика. Оказывается, они стояли так близко. Неестественно близко.

Регина не сразу поняла, чей это смех. Не узнала. Подумала — домработница вернулась? И что с ней? Она не в себе?

Не было никакой домработницы. В дверях кабинета стояла Вероника. Это она смеялась.

Виталик поморщился.

— Ну, надо же! Наконец-то мне повезло! — прокричала Вероника. — Я ведь могла бы так никогда этого и не увидеть, да?

Она уже не смеялась, но оставалась истерично веселой.

— Я ведь знала, знала! Наконец-то я увидела собственными глазами! Сестре-енка! — протянула она очень неприятно последнее слово, и снова рассмеялась. — Как интересно. Так это он тебе телефон подарил, да? Как я сразу не догадалась? Я знала, что не супруг, но думала — ты все же другого мужика завела. Даже порадовалась за тебя, а тут вот оно что, оказывается!

Вдруг выражение ее лица изменилась, и она добавила уже без неестественной веселости, буравя сестру глазами:

— И как он тебе, а? Нравится? Поделись, мне интересно.

— Замолчи, дура! — опомнился Виталик. — Заткнись немедленно, кому я сказал?!

Это было каким-то фарсом. Кошмаром. Театром абсурда.

Регина стояла не шевелясь.

— Ай-ай! Ты бы мне такой же телефон из вежливости купил, мне было бы приятно, — сказала Вероника негромко, улыбаясь при этом странной, злой какой-то улыбкой. — А то крыске-Лариске подарил, этой… своей… тоже, а мне одной нет? Это же свинство, дорогой мой.

— Заткнись, — отрезал Виталик тихо, но так, что у Регины что-то дрогнуло внутри, и Вероника тут же замолчала.

— Нет, послушай меня, — Регина пришла в себя и чуть не бросилась к сестре, но Виталик вдруг схватил ее за плечи и задержал.

— Не надо. Все в порядке, не беспокойся. Пойдем, я тебя провожу.

Он быстро провел ее в прихожую, держась так, чтобы собой отгораживать от Вероники. У самых дверей опять сказал:

— Спасибо, что пришла. А об этом сразу забудь, — он мотнул головой назад, вглубь квартиры, где осталась его жена. — Я тебе оттуда позвоню. И ты мне звони, если что … приснится.

Он неловко улыбнулся, как будто ему странно было говорить об этом серьезно.

Его голос перебивался смехом Вероники, опять тем самым, едким, истеричным, еще она что-то кричала, но так невнятно, что нельзя было понять ни слова, а может, Регине так казалось.

Она постаралась быстрее сбежать. Было хуже некуда. И что теперь с этим делать? Как жить дальше?..

Виталик Ведерников, не торопясь, вернулся в комнату. Жена уже не смеялась и не кричала.

— Молодец, — похвалил он. — Только ради меня кривляться не стоит. И вообще, не переигрывай. Мы ведь знаем, что ты вполне адекватна?

— Ты, ты…

— Оскорблять меня тоже не стоит. Могу ведь и обидеться. Ты, вообще, зачем туда пришла? Я же предупреждал, чтобы в моем кабинете тебя не было. На худой конец, хотя бы постучала. Или позвонила предварительно.

Он говорил негромко и деловито, и даже с удовольствием, и звучало это, как изощренное оскорбление. Им и являлось.

Вероника гордо вскинула подбородок.

— Я давно про вас знаю. Вы мастера прикидываться. Но меня не проведешь! Что ты в ней нашел, а? Только то, что у нее муж идиот?

— Ванька совершенно не идиот. Но тебе этого не понять. А Ринка, — да я бы в ней много чего нашел, но я не искал. Ты, прелесть моя, действительно неправильно все поняла. И вот еще что. Если моя дочь когда-нибудь станет свидетельницей чего-то подобного, ты будешь жалеть об этом всю оставшуюся жизнь. А то что-то ты зачастила, матушка…

— Да?

— Естественно. Стационарно будешь проходить обследование, а потом и полечишься, если надо, но только на частную клинику я раскошеливаться больше не буду. Недешевое удовольствие.

— Да не беспокойся, — Вероника улыбнулась улыбкой мудрой двухсотлетней горгоны, которую уже ничем не удивишь, он эту ее улыбку ненавидел. — Этого не случится. Я же не враг своему ребенку. Только я тебе не верю.

— Это ладно. Я уже привык.

— Я хотела сказать, что опять уезжаю. На минутку зашла. Заберешь Соню из школы? Я не смогу.

— Тоже не смогу. На автобусе доедет, не маленькая. А почему ты не можешь?

— Не могу. Какая разница, почему?

Вероника, не спеша, застегнула пальто, натянула сапоги.

— Пока, — бросила она мужу, так, как будто они не ссорились только что. Как будто они просто поболтали о том, о сем.

— Счастливо, — ответил муж. — Кстати, позвони в Сонькину школу. Оттуда звонили, я обещал, что ты перезвонишь.

— Ладно.

Она вышла из квартиры, но не пошла к лифту, а медленно, не торопясь стала спускаться по лестнице.

На середине одного из пролетов она остановилась, прислонилась спиной к гладкой плиточной стене и затряслась от рыданий. Плакала она недолго, но всласть, то стискивала зубы, то разжимала их в немом крике. И стало намного легче. От этого всегда становилось легче.

Регина в это время отошла уже довольно далеко. Следовало бы, конечно, просто пересечь крошечный скверик и ловить маршрутку, но она шла и шла.

— Да брось ты волноваться, — заговорила, наконец, Лара. — Ничего. Рассосется.

— Как плохо вышло.

— Что-то я не почувствовала эротики между вами…

— Какая эротика?!

— А раз ее нет, не вздумай выращивать в себе чувство вины. Люди, знаешь ли, могут испытывать разные эмоции, и проявлять их. Необязательно за это потом себя казнить.

— Но ты представь, как все выглядело со стороны. Помнишь тот мамин звонок?

— А ты наплюй, подруга. Главное, являлось это чем-то, или не являлось.

— Ну, знаешь — так рассуждать…

— Ты хочешь что-то лучшее предложить? — рассердилась Лара. — Упасть сестрице в ножки и объясниться, поплакать вместе и простить друг дружку? Понимаешь, зная немного твою сестру, не сомневаюсь — все будет бесполезно.

— Я и не собираюсь.

— А что собираешься? Переживать еще пару дней? Или неделю? Лучше успокойся и посмотри на ситуацию со стороны. Ты не сделала ничего плохого. Если кто-то тебя об этом спросит, так и объяснишь. Если не спросит — проехали!

Лара замолчала, и Регина тоже молчала целый квартал. Потом она сказала Ларе:

— Я тебе прямо завидую. Мне бы твое умение так смотреть со стороны, и так здраво рассуждать.

— Не завидуй, — ответила Лара со смешком. — Нет у меня этого умения. Это я сейчас такая мудрая стала. А вернусь — буду тоже выдумывать себе проблемы, и из-за них страдать, а настоящих в упор не видеть, пока они не ударят по лбу.

— Ты о чем?

— Это так. Может, я и не права. Может, и поумнею тут, с тобой. Хорошо бы.

— Ничего ты не умрешь, — Регина улыбнулась. — Даже не собирайся!

— Вот как? И с чего ты это взяла?

— Да так, подумалось. Если бы тебе надо было умирать, ты бы отправилась, куда полагается, и все. Со здешними делами и без тебя бы разобрались. А поскольку тебе дали возможность, ну, как сказать…

— Наломать еще немножко дров, — подсказала Лара весело.

— Вот именно. Значит, ты не умрешь. Мне так кажется. Конечно, это просто мое мнение…

— Благодарю! Спасибо! — Лара расхохоталась. — Вот ты как рассуждать стала, подруга. Ну, хоть стой, хоть падай.

— Милая, — кто-то взял Регину за рукав, она оглянулась.

Пожилая женщина виновато покачала головой.

— Милая, все хорошо? Может, лучше посидишь, вон там, на лавочке?

— Спасибо, все хорошо. А что такое? — Регина удивилась.

— Смотрю — идешь, и говоришь, говоришь. Переволновалась, может? Так гляди, тут транспорт, под машину не попади.

— Ой, — Регина смутилась, чувствуя, что щеки погорячели. — Правда? Да, переволновалась. Спасибо вам.

И поторопилась уйти скорее от сердобольной бабушки, которая качала головой и что-то еще такое говорила. А Лара хохотала. Весело и громко.

В маршрутке Регине досталось место у окна, и она всю дорогу молчала, и смотрела в окно, и немного слушала Лару, которая теперь говорила без умолку что-то веселое. Регина иногда улыбалась, но тут же забывала, чему улыбается. Женщина смотрит в окно и улыбается — что такого? Пусть видят. Мало ли о чем она думает?

Похолодало. Недавно, еще вчера таяли остатки снега, текли ручьи, а сейчас опять все сковало морозцем, лужи блестели ото льда. Так даже лучше. Отдохнуть пару дней от грязи и сырости.

Потрясение, испытанное у Ведерниковых, наконец, отпустило Регину. Сейчас она чувствовала себя нормально. Спокойно. Даже слишком спокойно. Сейчас ей хотелось именно смотреть на все со стороны. Или даже сверху — лучше видно.

Как ни странно, ее привела в чувство та старушка, что остановила на улице и предложила посидеть на лавочке. После того, как красная от смущения Регина залезла в маршрутку и пробралась к дальнему месту у окошка, она и почувствовала вдруг, что все — ничего. Вполне. Можно жить.

Дома было пусто, и очень тихо. Последние дни Регина чаще, чем обычно, оставалась одна в своей пустой квартире, и всякий раз это доставляло удовольствие. Конечно, если Лара молчала. Если Лара общалась с ней, то Регина при всем желании не могла чувствовать себя в одиночестве.

А одиночество — это так приятно. Кажется, только сейчас Регина поняла, что у нее давно-давно не было никакого одиночества. Всю жизнь, наверное, не было.

Теперь она точно знала, какой желает отпуск. Сбежать куда-нибудь на две недели, обязательно одной, и чтобы совершенно не беспокоиться ни о каких домашних делах, а также о еде на завтрак, на обед и на ужин. Только две недели, больше не надо. Больше она сама не выдержит, наверное, соскучится по всему и по всем. А так… Она бы покупала книги, все, которые понравятся, и читала бы их без зазрения совести. Еще, может быть, стала бы вышивать крестиком. Она училась этому когда-то, и теперь была бы не против вышить маленький красивый пейзаж, что-нибудь вроде замка на горе, но ведь страшно подумать, сколько на это нужно времени.

Море. Вот именно, и чтобы еще было море! Чтобы можно было купаться. Или пойти и посмотреть на чаек. И никаких знакомств. Чтобы вообще вокруг не было ни одного знакомого лица. А незнакомых пусть будет все равно сколько.

Только две недели! За все те шестнадцать лет, что она замужем. Или — за все ее тридцать семь.

Только ведь не будет у нее этих недель. Ивану такое не объяснишь — не поймет. Одной? Куда? Зачем? Нет, пока эта мечта не для ее жизни.

Осталось три дня. Всего только три.

Так ли уж нужен Ларе этот Женя?

Не хотелось ей думать про Женю. Из головы не выходили почему-то Виталик с Вероникой.

— Знаешь, я как-то не ожидала… — сказала она, сооружая себе бутерброд. — Я ведь всегда была уверена, что у них прекрасные отношения.

— У Витальки с Никой? — охотно отозвалась Лара, которой, видно, тоже не очень-то думалось про Женю. — Хм. Ты ведь не слишком близка с сестрой, так я поняла?

— Да, наверное.

Лара помолчала немного, потом сказала:

— Странно, что вы с ней совсем не похожи. Не внешне, ни вообще. Вы же родные сестры?

— Надо же. Почему-то мне всю жизнь твердят об этом. Исключая последние годы, может быть.

— Виталька Нику очень любил, поначалу. Я помню.

— Да?..

— А что? — ершисто спросила Лара.

А Регина просто вспомнила тот давний случай, с попыткой самоубийства.

Она осторожно ответила:

— Я думала, что как раз поначалу было, ну, что-то такое… не очень хорошо, а потом наладилось.

— А, ты про то, как она себе вены резала? Так вот, Виталька объяснял мне, что он тогда не был ни в чем виноват. Получилось так, вот примерно как с тобой сегодня. Он переживал страшно. Это правда, поверь. Я точно знаю.

Регина промолчала, и Лара, помедлив, добавила:

— Потом — безусловно. Потом у них все стало по-другому. А поначалу он из кожи вон лез, чтобы все было хорошо.

— Верю, — согласилась Регина.

Оно тоже считала, что в семье сестры все хорошо именно благодаря Виталику, его стараниям.

— Не понимаю, откуда это вообще взялось — будто бы у нас с Виталиком может быть роман? Почему мне говорит об этом мама? Что все это, вообще, такое?

— Ну, на часть вопросов я ответить могу. Тетя Вика говорила, что у нее отличные отношения с младшей дочкой, она такая милая, открытая и ласковая. А старшая не такая, старшая скрытная и себе на уме, такой уж характер, хотя в душе она тоже милая и хорошая.

— Это мама тебе сама сказала?

— Ну, да. Ника милая и открытая! Вот тебе и ответ. Твоя мама так считает потому, что ей об этом сказала Ника. А вот насчет того, как давно? Сейчас подумаю. Как-то при мне Ника бросила Витальке фразу какую-то ехидную про него и тебя. Он велел ей не говорить глупостей. Это было, точно, еще тогда, когда я жила с Женей, и разводиться не собиралась…

— Вот как? Значит, она столько лет считает, что у меня роман с Виталиком?! Но это же полная чушь!

— Я не знаю, сколько лет она считает, но что я слышала, то слышала. А вот насчет главного вопроса — откуда это взялось? Не знаю. Может, ты знаешь?

— Нет. Это правда. Даже не представляю себе.

— У него, действительно, есть сейчас женщина, у Виталика, — сообщила Лара доверительно. — У него и ребенок есть, мальчик…

— Что? — Регина подумала, что ослышалась.

— У него есть сын, — повторила Лара безмятежно. — Классный пацан! Думаю, надо бы и мне пацана родить. В семье должны быть и мальчики, и девочки, а то словно чего-то не хватает.

— А как же Ника? И Соня?

— А они никуда не денутся. Он не собирается разводиться. Точно говорю, не собирается. Его почему-то это все устраивает.

— Невероятно, — вздохнула Регина. — И Ника — не знает? Как же долго можно скрывать от семьи собственного ребенка?

Лара только хмыкнула.

— А ты умеешь хранить секреты, — добавила Регина. — Твое проверенное качество, да?

— А, ты это про часы? — и Лара засмеялась, тихо и немного грустно. — Ну, может быть. Знаешь, на восемнадцать лет он подарил мне золотую цепочку с золотым жучком. Мне так жалко было того, который в часах! Нет, в восемнадцать — уже не жалко, а вот в десять! Я так хотела взять его себе. Но думала — что Виталька скажет? Будет смеяться.

В прихожей стукнула дверь. Послышался гулкий хлопок об пол — это полетела в угол сумка с учебниками. Регина поморщилась. Книги от этого бились и рвались, а она сама с детства книги любила и берегла. И учебники тоже. Но с сыном она ничего не могла поделать.

— Мама? Ты дома? А… почему?

Сережка был веселый, взъерошенный, с розовыми пятнами румянца на щеках.

— Обстоятельства переменились, — объяснила она. — А ты чего это так рано?

— Тоже обстоятельства переменились, мам! Математичка на какой-то семинар укатила. Я поиграю, мам?

— Будем по очереди! — закричала Лара.

Но Регина промолчала — ей было не до игры.

— Знаешь, мам, я тут, так, поспрашивал между делом — ни у кого из пацанов мамы на “компах” не играют. Ты у нас уникум.

— Я не поняла, ты рад, или наоборот?

— Рад-то, конечно, рад, — он смешно почесал затылок, — но и удивлен тоже. И еще, мам…

Он мялся, но, тем не менее, решился.

— Мам, эта куртка, — он тряхнул за полы свою куртку, которую еще не снял, — ты же ее ни на какой распродаже задешево не могла купить. К тому же сейчас на распродажах только зимнее продают, а для этого сейчас самый сезон, а в сезон никаких скидок не бывает. Это только папа может в такое поверить, — добавил он снисходительно.

— Что-что? — Регина очень удивилась. — Ты у нас такой знаток?

Вместо ответа Сережка сбросил куртку с плеч и показал ей нашивку под воротником.

Регина пожала плечами. Лично ей эта нашивка ничего не говорила.

— Да это турецкая подделка. Или китайская.

Сережка смотрел недоверчиво.

— И я не пойму, что тебя волнует? Не нравится?

— Мне очень нравится, мам. В том-то и дело. Только скажи мне, откуда у тебя вдруг разом взялось столько денег?

Ну, вот еще. Откуда не ждали…

Регина строго шевельнула бровями, дескать — что ты себе позволяешь? Но ничего не сказала. Она, действительно, очень удивилась.

— Я просто за тебя волнуюсь, мам, — добавил Сережка, и виновато шмыгнул носом.

— Фу ты ну ты, — пробормотала Лара.

— Не волнуйся, — улыбнулась Регина, соображая, что сказать. — Все в полном порядке. Я и не говорила, что куртка копейки стоит. Ведь хорошая вещь, несколько лет проносишь. Я просто премию получила, вот и решила наконец-то кое-что купить. Разве плохо?

— Хорошо! — охотно согласился Сережка, и задал еще один интересный вопрос: — А … с папой?

— Что — с папой? — не поняла Регина.

Сын выдавил:

— Тоже все … как обычно? Ну, вы ведь не разойдетесь, нет? Ничего такого?

— Что?.. — Регина запнулась. — А это ты с чего взял?

— Я же не слепой. И не глухой. И бабушка говорила…

— Бабушка? Тебе?..

— Нет. Дедушке. Я просто иногда слышу, у меня слух хороший. Дедушка не слышит, а я слышу. Она говорила, что ты неспроста изменилась, и у тебя наверняка кто-то есть…

Судя по глазам, Сережка уже понял, что угодил не туда, и смотрел на нее с отчаянием приговоренного.

Регина вздохнула поглубже. Так. Еще раз…

— Нет, — она улыбнулась, подошла и обняла сына. — Ни в коем случае. Честное слово. У меня только вы с папой, и все. Никого не слушай.

И опять удивилась — какой же он здоровый стал, их Сережка! Ходой, долговязый, жилистый…

Он легонько стиснул ее руками, и она почувствовала ту же сдержанную силу, что и в руках мужа.

— Ладно, мам. Это все хорошо. Ты извини, ага? Я поиграю пойду?

Регина ушла в спальню и растянулась на кровати, раскинув руки.

— Фу ты ну ты, — опять сказала Лара.

Регина кивнула. Именно оно, то самое.

— Нравится мне твой сын, — добавила Лара, хихикнув. — Прикольный парень, честное слово.

— Подожди. Твоя дочка тоже скоро вырастет.

-“Все без исключения родители недооценивают своих детей!” Это изречение моей бабушки. Еще она говорила: “Считать кого-то глупее себя — вредное заблуждение”.

— У тебя мудрая бабушка.

— Точно.

В спальне, оказывается, стояли лилии. Крупная ветка лилий, и еще какие-то мелкие цветы и зелень для компании, а вокруг всего этого — золотая фольга и завитые ленты. Очень приторно и торжественно.

— Ого, — удивилась Лара, — это что еще у нас такое?

Регина тоже сперва удивилась, но быстро поняла — Шурик. Через Ивана, значит, цветы передал. Что у них там получилось, с Юлей?

Она набрала Юлю, и кроме “привет, Юлечка!”, ничего не успела сказать.

— Знаешь, я замуж выхожу, — сообщила Юля с ходу. — За Александра.

Регина изумилась.

— Так быстро? Я хочу сказать…

— Да поняла я, что ты хочешь сказать! Да, вот так. Сидела, значит, смотрела на него, и вдруг поняла — хочу за него замуж. Хочу спокойной, предсказуемой, и счастливой семейной жизни. Вместе телевизор смотреть, и все такое.

— Бедняга…

— Кто, я? Почему?! — не поняла Юля.

— Да нет, Шурик…

— Что? Ты же нас свела! Чего же ты хочешь?

— Не торопись, — попросила Регина. — Вдруг это мимолетное желание? А человеку потом мучиться.

— Мне?..

— Нет, я опять про Шурика.

— Ничего он не будет мучиться. Он счастлив и доволен. И я не буду мучиться. А если станешь говорить мне гадости, не позову на свадьбу!

— Да что ты, какие гадости! Желаю тебе счастья.

— Нет, правда. Он симпатичный. Он хороший. Он надежный. Он любит меня. Он… Я хочу за него замуж.

И все равно Регине как-то не верилось.

— Это здорово. Правда, Юль, я очень рада. Он действительно хороший. Надо только, чтобы ты…

— Да, да, да! Вот именно. Я вот сижу и жду его звонка — так хочется, чтобы позвонил. Я ребенка хочу, Рин…

— Вот так, — сказала Регина Ларе, положив трубку. — Даже не знаю, что сказать.

— Ты недовольна, что ли?

— Почему недовольна? Может, все и получится. Будем надеяться.

— Ага. Будем, — согласилась Лара покладисто.

Телефонный звонок. Опять — Юля.

— Рин, — сказала Юля несмело. — Послушай, Рин. Это конечно, не мое дело, но ты подумай — стоит ли? Он у тебя, по-моему, ничего. Я, конечно, могу чего-то не понимать. Но ты все же подумай еще, стоит ли этим рисковать, а?

— Кто — он?

— Твой муж!

Последние слова Регина почти не услышала, потому что Лара начала хохотать. Регина даже захотелось хлопнуть себя по ушам, чтобы та замолчала.

— Спасибо, Юль. Я тебя поняла. Пока.

Она размотала букет, выбросила прочь фольгу с лентами. Вот, совсем другое дело. Теперь похоже на цветы.

— Кстати, а ты видела, какие у него глаза? — поинтересовалась Лара.

— У кого? У Шурика?

— У Сережи, конечно. У твоего сына! Нет, определенно, есть у него в глазах что-то, такое… Говорю тебе, он влюблен. Эти первые отношения так захватывают. Помнишь, как это бывает?

Регина, конечно, помнила.

— Давай про Сережку не будем, — попросила она. — Оставь его в покое. Может, он не влюблен. Ему, вообще, рано еще.

Хватит пока и того, что уже Юля призывает ее не рисковать семьей. Юля-то — из-за чего? Из-за липового больничного? Или из-за новых вещей?

— Ох уж эти матери, — не унималась Лара. — Только твердят, как заведенные: “Ты уроки сделал?”. Не хотят понимать, что дети — они взрослеют быстро!

— Ты, знаток детей, мне надоела.

— Еще бы!

Лара, похоже, веселилась от души.

Опять телефон. Опять Юля.

— Извини, Рин, — сказала она. — Ты мне так и не дала телефон мастера, у которого ты стриглась.

Лара с готовностью продиктовала номер Додика, Регина повторила, добавив от себя про расценки.

— Плевать! — заявила Юля. — Оно того стоит. У меня же свадьба! Кстати, я тебе сказала, что мы уже документы подали?

— Ничего себе. Я хочу сказать — здорово!

— Конечно, я знаю!

Вот-вот. Регина ведь не только переоделась и устроила себе отпуск, она еще подстриглась у Додика. И все, оказывается, выводы сделали!

Только муж ничего не заметил.

Она подошла к зеркалу, покрутила головой. А ведь привыкла уже! К своему новому облику. Каждый день в зеркало смотрит — и как будто так всегда и было.

— Я тебе говорила, что никогда не видела такого отличного зеркала? — спросила Лара. — Оно стройнит, и, вообще, какой-то необычный цвет.

— Оно очень старое, — объяснила Регина. — Нам его Локтев подарил, он друг Ивана, точнее, еще его отца друг… Он сказал — в каком-то дворце стояло. Рама была разбита, а стекло изумительное.

— Мне здесь все нравится, — добавила Лара. — Вся спальня. Вся мебель. Нигде такой не видела. Знаешь, такого качества мебель, из настоящего дерева — это, по-моему, дорого, если покупать.

— Иван сам сделал… — Регина огляделась.

Все было обыкновенно. Привычно. Впрочем, ей тоже нравилось.

Конечно, было бы странно, если бы Иван Дымов с его страстью делать все из дерева жил в комнате, обставленной типовой мебелью. Иван занимался спальней несколько лет, тратя на нее свое редкое свободное время. Несколько лет здесь были доски, стружки, и разгром. И эта его привычка педантично водиться с каждой мелочью, все шлифовать и подгонять — даже то, чего просто никогда не видно! Как ее достал процесс создания этого шедевра. Они даже сорились.

В конце концов, получилась необычная спальня. Никакой фанеры и всяких-разных плит, которые муж хоть и использовал при необходимости, но глубоко презирал, не могло быть в мебели, которую он делал с любовью и для себя. Шкафы до потолка не смотрелись громоздко, даже наоборот, хотя получились очень вместительными. Гладко отшлифованная, вощеная береза, доски пригнаны одна к другой идеально, и никакого пошлого лака!

Когда телефон зазвонил опять, трубку поторопился схватить Сережка, но тут же крикнул:

— Мам! Это бабушка! Тебя!

У Регины тут же неприятно засосало под ложечкой. Но она была готова. Сейчас, или никогда.

Мамин голос был трагический, надтреснутый.

— Риша. Риша, доченька, ну, скажи мне — как ты могла?! Я … я просто не верю…

— Это правильно, мам. Не верь.

— Риша!

— Папа дома? Позови папу, пожалуйста.

— Рина, ответь мне…

— Позови папу, — повторила она, и положила трубку.

Телефон зазвонил, и опять там был мамин голос.

— Пожалуйста, позови папу…

— Тебе не жаль его больное сердце?

Регина снова положила трубку.

Следующий звонок раздался не сразу, а чуть погодя. И это, наконец, был папа.

— Ришка? Что у вас там творится, дочка? — спросил папа деловито и без надрыва.

Регин так приятно было слышать его голос, что она чуть не всхлипнула от облегчения.

— Да ничего не творится, пап! Я поцеловала Виталика в щеку. Он из-за сестры переживает, вот и я разволновалась. И все. Пожалуйста, скажи маме, что я вовсе не раскаиваюсь, и еще скажи ей, чтобы она больше не пыталась со мной об этом разговаривать, я не буду ничего обсуждать, и оправдываться тоже не буду. Я хочу прожить с мужем долго и счастливо, и умереть в один день! И я не хочу больше слышать про чьи-то дурацкие выдумки.

— Ладно, Ришка, — просто сказал папа, — Я маме все передам. Ты успокойся.

Оказывается, она плакала. Слезы катились по щекам.

— Пока, пап, — сказала она. — Ты … извини меня.

— Да ничего, дочка. И не такое бывало. Все пройдет…

На душе было, в сущности, отвратительно. Никогда еще Регина не говорила маме: “Я не буду с тобой разговаривать!” И, тем не менее, это было правильно. Объяснять, оправдываться, выслушивать, душу рвать — на это у нее сил не было. Да и зачем? За что с ней так? Можно же просто — поговорить. Поверить. Понять. Любимые и близкие так и должны делать — верить и понимать…

Регина лежала на кровати и гладила ладонью шершавый ворс покрывала. Лара молчала, но находилась здесь, рядом, и Регина была ей благодарна — за соприсутствие и за молчание. Странно, она иногда забывала о необычности Лары, о том, что плоти Лариной здесь нет. Лара была просто кем-то рядом…

Намолчавшись вдоволь, Регина сказала:

— Знаешь, я вот подумала — может, она это специально? Вероника? Ну, выдумывает все? Чтобы меня наказать. Она так делала, когда была маленькая. Ну, в детстве это понятно…

— А теперь зачем? — тут же отозвалась Лара.

— Она сердится из-за Вани, — призналась Регина нехотя.

Это было что-то такое слишком личное, смутное и неуверенное, и темное — неохота вытаскивать наружу. Она сама в это верила и не верила. Точнее, не хотелось верить. Сама она, наверное, не стала бы шестнадцать лет сердиться на ерунду. И полгода — не стала бы.

Лара заинтересовалась.

— Из-за Вани? Как это?

— Он когда-то ухаживал за ней. Он вначале с ней познакомился…

— Гм. Ты, что, увела у сестры парня?

— Нет, конечно, нет. Они уже давно расстались к тому времени. Действительно, давно, почти два года прошло.

— Вот как? — Лара, кажется, заинтересовалась еще больше. — Это прикольно. Они, наверное, недолго встречались?

— По моему, да, недолго.

— А кто кого бросил? Почему расстались?

— Не знаю я. Хотя, Вероника, конечно. Может быть, у них было мало общего, все-таки разница в возрасте большая. Мама еще из-за этого волновалась очень.

— Ерунда. Разница в возрасте, говорю, ерунда. У нее и с Виталькой — разница!

Регина промолчала. Прекрасно она помнила, что твердила тогда сестренка насчет Ивана. Что он лопух, никчемный, карьеры не сделает, и ей, Веронике, такой не нужен. Она и потом это то и дело давала понять…

— Значит, она — его, — подытожила Лара. — Понятно. А, впрочем, не очень.

— Что — не очень?

— Погоди. Дай подумать.

Она подумала, немного. Регина было все равно, поэтому она не стала интересоваться, о чем Ларе тут думать?

— А ты, что, не спрашивала? — наконец выдала Лара. — Ну, как у них все случилось, и почему?

— У кого, у Вани? — Регина очень удивилась, даже привстала, опершись на локоть. — Конечно, нет. Я не стала бы.

— Да почему? Интересно же. Расспросить собственного мужа — почему нет?

— Ну, как — почему?! Нет, и все. Я так не могу!

Лара не понимает? Это — чужая личная жизнь, во-первых. Вот именно, хоть муж — ее, его жизнь до встречи с ней, до начала их любви — чужая. Она же сама ему ничего такого не рассказывала! И не собиралась, ни за что. Да и Иван — не из тех, кто стал бы болтать с ней о подобных вещах. Он — точно, не стал бы…

А во вторых…

Да боялась она, вот что во вторых. Или, скорее, было неприятно. Лишний раз ворошить, вспоминать, напоминать — зачем? Гораздо лучше было бы вовсе забыть, что когда-то Ваня мог любить не ее. А уж то, что любил он Веронику…

Впрочем, что там Веснин рассказывал ей про шахматы?..

Вероника могла ему просто нравиться. Она же всегда всем нравилась. А потом — не совпало что-то, и расстались. Правильно, и не могло совпасть. Потому что Иван — он ее, Регинин, а это значит, что с Вероникой у него не могло быть совпадений. Они очень разные, Регина и Вероника.

— А я тут подумала — вы же почти одновременно замуж вышли, Ника и ты, — сказала Лара. — Значит, на момент свадьбы Витальки и Ники Ваня в твоей жизни уже был, почему же на свадьбе его не было?

— А ты помнишь меня на их свадьбе? Ты же говорила, что не знала меня в лицо?

— Я тебя слегка помню. Неотчетливо. Помню, что платье у тебя было зеленое. И что ты была одна. Я сразу спросила — кто это? Мне сказали — старшая сестра невесты. Конечно, когда случилось, ну, это, я тебя не узнала.

— Правильно, платье было зеленое. Я тоже, кажется, помню тебя немножко. Девочка, с двумя косичками, полненькая такая. Это ты была?

— Я…

— Вани тогда не было, он уехал, — ответила, наконец, Регина. — Хотя, если честно, это было к лучшему. Вероника, когда узнала про него, такой скандал закатила!

— Да? Еще интереснее. Знаешь, я однажды одну вещь слышала, так вот что я думаю. Знаю, в кого она влюблена!

Регина приготовилась слушать, но Лара передумала.

— Впрочем, извини, нет. Это не то. Это совсем другое дело.

Регина пожала плечами. Нет, так нет.

— Да, вот так, — продолжала Лара. — Я теперь такая, все вспоминаю, все передумываю. Я только думаю и думаю, постоянно! Может, того, что я тут надумала, и близко не было никогда, сплошные фантазии! Если я что и скажу, не обращай внимания.

Регина усмехнулась.

— Ты так долго оправдываешься, хотя ничего не сказала. Пожалуй, я беспокоиться начну. Ты о чем-то догадалась, а мне говорить не хочешь. Это касается меня? Вани? Вероники? Мы же о нас говорили?

— Да нет же. Пошли на воздух, а? Смотри, там солнышко и морозец. Еще витамины купим, а то ты бледная что-то, и под глазами синяки. Весной, подруга, надо витамины кушать!

Регина с любопытством заглянула в зеркало. Бледная? Синяки?

— Знаешь, как я завидовала тебе на той свадьбе.

— Завидовала? Это еще почему?

— Я и сейчас тебе завидую. Ну, немножечко. А тогда ты и вовсе так мне понравилась! Ты была такая красивая, и твое платье тоже.

— Я? — не поверила Регина.

— Ты, конечно. Ты была невеселая какая-то. У тебя на цепочке спереди был завязан узелок. Помнишь? Я потом свою цепочку тоже завязала узелком.

— Она у меня просто порвалась, поэтому я так ее носила, завязанной, — Регина улыбнулась.

Да, невесело ей было на той свадьбе.

— Я еще слышала, как кто-то спросил у Витальки — кто та симпатичная девушка, и можно ли с ней познакомиться? Он ответил, что это сестра невесты, и у нее вроде бы есть жених. Конечно, я завидовала!

— Мне кажется, я красивой никогда не была. Я обыкновенная.

— Брось ты. Со мной можешь эту демагогию не разводить. Ты же не слепая?

— Я серьезно.

— Я тоже, — рассердилась Лара. — Ладно, твой муж, бревно стоеросовое, забыл тебе сказать, это понятно, так что, больше некому было?

— Знаешь, что?!

— Знаю. Не волнуйся, муж у тебя не во всех смыслах бревно, а только в некотором. Вот только если бы у меня были такие волосы, которыми восхищается Додик, такие глаза, такая кожа, такие ногти, наконец! Я бы на улицу не выходила без маникюра! А у тебя даже приличного лака нет!

Регина взглянула на свои ногти. Ногти, как обычно. Нормальные ногти. Ровненько подстриженные. Да, удлиненные, как миндалины, маникюр на таких хорошо смотрится. Когда она последний раз делала настоящий маникюр? Накануне Нового года, с Юлей вдвоем ходили в салон, была огромная очередь. А так — ну, какой маникюр? Что от него останется, если посуду надо каждый день мыть, и так далее?

Она — красивая? Да нет же. Ну, не уродина. А с Додиковой стрижкой — даже симпатичная. Но не красавица же! Обыкновенная внешность. А была девчонкой — вечно то одно не нравилось в своей физиономии, то другое, то прыщик вскочит совсем не вовремя, то еще что-нибудь!

Вот у Вероники, кажется, всегда все было прекрасно. Никаких прыщиков не вовремя.

И потом, какая разница, красивая она, или нет? Сейчас — какая разница?! Это в пятнадцать лет имело значение, а не сейчас! Красивая — та, которая себя такой чувствует. Которая имеет шарм. Вот Барбара Стрейзанд. Красавица? Нет. Зато столько шарма. То есть — красавица!

Просто надо продолжать стричься у Додика. И будет нормально. Бог с ними, с деньгами, не будет она экономить на Додике. Заслужила она хотя бы это? Хотя бы теперь?

— Это Вероника всегда была красивой, — упрямо добавила она зачем-то.

— Причем здесь Вероника? — Лара устало вздохнула. — Заладила. Вы просто совершенно разного типа. У меня когда-то кукла была, на нее похожая. За стеклом стояла, на полке. Ты одевайся, наконец, пойдем! Пока там солнышко!

Регина повредничала: заглянула к сыну и напомнила про посуду в раковине. Сережка охотно подтвердил, что вымоет, конечно же, вымоет! Хотя, может быть, он и не расслышал про посуду. Все равно, пустяк, а приятно.

Сережка больше не играл с ней “на посуду”, потому что выигрывать у Лары ему удавалось очень редко, а посуду мыть предстояло еще неделю, не меньше.

Вообще, Сережка удивлялся ненормальности ситуации. Обычно в компьютерные игры играют дети, а мамы ругаются, потому что это занятие совершенно бестолковое и пожирает уйму драгоценного времени. А тут мама, если не занята, то, как пришитая, сидит за компьютером, и, ладно бы, что путное делала, так нет же — она играет! Она у него выигрывает! А он посуду моет. Он искренне не понимал — что бы это, вдруг, значило?

На кухонном столе, в стеклянной тарелке возвышалась горка яблок, тех, что принес Веснин. Регина от одного откусила, другое бросила в карман. На полу валялся сложенный листик бумаги, она подняла и развернула. Рецепт яблочного варенья, который ей дала соседка Хижанских. Регина сунула рецепт в свою кулинарную записную книжку — может, и пригодится.

— Я все поняла, — медленно сказала Лара. — Живем, подруга! Как все просто. Я теперь точно знаю, где Женя! Яблоки! Твой Веснин мне помог!

— Давай подробнее?

— Помнишь, что Людмила Иванна говорила? Ей моя свекровь яблоки из сада приносила, на то самое варенье!

— И что в этом такого?

— А то! Нет у них сада! Они его продали, как только я уехала. Понимаешь, она, Вера Михайловна, его знакомой своей продала, и больше туда не ездила. А этим летом мне рассказали, что знакомая по Интернету с мужиком познакомилась и к нему отбыла, а квартиру, сад — все оставила, ничего не продавала. Может, думала — вдруг не сложится, так зачем от недвижимости избавляться? Так кого она попросила за садом приглядывать? Веру Михайловну, кого же еще? Потому у нее и яблоки! Поняла, к чему я веду?

— К тому, что твой Женя сидит сейчас на этой даче?

— Он не мой Женя.

— Да какая разница? Мне кажется, он уже мой. В любом случае… Это больше не их дача. Ее только знающий человек свяжет с Женей. Действительно, может быть! Где это?

— Под Поляковкой.

— Постой, в Поляковке у Виталика дом.

— Вот именно. Ведь твоя мама и познакомилась с Верой Михайловной именно там.

— Да? Я не знала… Итак, ты предлагаешь…

— Конечно. Милая моя, дорогая, это же быстро и просто. Съездим в Поляковку — и все дела. Ура! Я знала, что все получится!

— Это просто еще одна версия, — напомнила Регина. — Может, и не получится.

— Иван Константинович, там вас эта… э… родственница спрашивает, — сообщил паренек, просунув в дверь веснушчатый нос.

— Спасибо, Саша, я сейчас выйду, — отозвался Иван без особого удовольствия.

Он сразу понял, что за родственница. У этой родственницы дар появляться некстати. Когда он собирается вымыться в душе, например. Футболка от пота насквозь промокла, а тут — родственница…

Можно скинуть футболку и надеть чистую, прямо на потное тело, но это не дело, потому что в душ он непременно пойдет, и футболка ему после душа нужна свежая. Он надел спортивную куртку, застегнул молнию до самого верха. Так тоже сойдет.

Ника стояла у турникета, такая красивая, легкая и чуть небрежная — как картинка. Она всегда, с первого дня их знакомства, казалась ему картинкой из журнала, хотя в былые времена одевалась совсем не так шикарно. Немой восторг, а не женщина.

Он вышел к ней за турникет, и, взяв за предплечье, отвел немного в сторону.

— Привет. Ты уже вернулась? Ринка говорила — ты уехала.

— Уже вернулась. Рад?

Улыбка у Ники была белоснежная и яркая, как у голливудской звезды.

— Ага, за Витальку. Он жаловался, что ему одиноко.

— Когда он успел тебе нажаловаться? — Вероника нахмурила гладкий лоб.

— По телефону, — объяснил Иван. — Мы разговаривали, он и пожаловался, что вы на пару с домработницей его бросили на произвол судьбы.

— А-а… — протянула Ника разочарованно.

А что она хотела услышать, интересно?

— Ника, я же запретил тебе сюда приезжать. Забыла? Если что-то нужно, приезжай вечером ко мне домой. Когда Ринка с работы придет, — он сказал это, и улыбнулся.

Как будто это возможно — чтобы она приехала вечером к нему домой, с сестрой чайку попить! И он знает, что это ерунда, и она тоже это знает.

— А кому можно сюда приезжать? — улыбнулась Ника.

Когда она задает идиотские вопросы, всегда улыбается.

Он ответил спокойно.

— Ринке можно. Она моя жена, так что ее появление не повредит моему честному имени.

Ника прыснула — оценила шутку. И заметила:

— Ванечка, мужчине об этом беспокоиться просто неприлично.

— Ника, я же тебе объяснял — я нудный и консервативный сухарь. Я не хочу, чтобы говорили, будто меня на работе бабы навещают…

— Ты серьезно?

— Конечно.

Он давно перестал от нее бегать, хотя одно время пытался. Ее нельзя было прогнать — себе выйдет дороже. Он обращался с ней, как обращается с бомбой опытный сапер, который знает, как можно эту бомбу тронуть, а как — лучше не надо. Он боялся ее, чего там, конечно, боялся — как ту же бомбу. Боялся и привык беречь — как бы чего не вышло.

— Помоги мне, — попросила она жалобно, — пожалуйста. Мне срочно надо принять факс. Здесь — можно?

Вот так раз, подумал Иван. Такого еще не было.

Обычно она заходила, потому что оказалась поблизости, а он может подвезти, так зачем ей ловить машину? Очень резонно. Хотя и странно — дама сама водит машину, а именно здесь то и дело оказывается пешком. В этом районе вообще было неважно с транспортом, поэтому Иван и ездил сюда на машине. На работу он добирался на автобусе, и Ринка тоже, он никогда ее не подвозил, а она об этом и не просила, что характерно. Автобус и маршрутка были в том случае дешевле и проще.

— Здесь, в клубе, принять факс? Зачем? — он очень удивился. — Почему бы тебе к Витальке не обратиться? У него, думаю, найдется факс.

— Не могу, — она решительно сжала губы. — Это мое дело, понимаешь? Это по работе. Пожалуйста, Ваня. Я из дома не могу позвонить, у нас факсаппарата нет, а его компьютер я не могу включить! А на Сонькин компьютер невозможно принять факс, — принялась оправдываться она, и глаза ее заблестели — вот-вот заплачет. — А мне нужно срочно. Здесь же есть?..

— Ника, факс есть, кажется, в кабинете директора, но директора уже не будет сегодня, а кабинет заперт. Кажется, можно принять факс на почте? Или на телеграфе?

Ника решительно затрясла головой.

— А еще где-нибудь? Не знаешь?

— Погоди… — он капельку подумал. — Ладно. К знакомому моему съездим, позвонишь, тебе все сбросят, что нужно.

— Нормально. Так и сделаем, — тут же согласилась Ника. — Спасибо тебе!

У нее как будто гора с плеч свалилась, так она посмотрела.

И почему он опять взялся ей помогать? Да потому что! Потому что сделать для Ники то, что она просит, намного легче, чем ее прогнать. И безвреднее. Когда Ника на него обижается, то и теща становится какая-то неадекватная, и Ринке достается за что-то.

Может, и правда, стоило уехать тогда куда-нибудь… подальше?

— Пойдем в бар, подождешь меня, — вздохнул Иван. — Пропустите, — попросил он вахтера.

— Ох, ну, хотя бы сказал, что рад меня видеть, — Ника медленно качнула мохнатыми от туши ресницами. — Из вежливости, а?

Началось…

— Всегда рад тебя видеть, — не стал спорить Иван.

— Правда? — заулыбалась она.

— Шучу, конечно.

Это была игра, их обычная словесная игра, с которой он согласился когда-то, и которая продолжалась и продолжалась. На самом деле он хотел не видеть ее, а в душ.

— Пойдем лучше к тебе, у тебя кофе есть, а в этом идиотском баре только овощные соки и чай из веника!

— Ко мне нельзя, Ника. Жди здесь.

Просто его парни еще в зале, и нечего там мелькать Веронике. Сашка в прошлый раз, поворачивая голову ей вслед, едва не свернул себе шею, а потом вся эта честная компания, вываливая из раздевалки, поглядывала на него, тренера, этак многозначительно…

Ника давно уже не бесила его слишком. Она усвоила, где ее место. Она прерывала игру из слов, что называется, вовремя.

В сущности, она в чем-то была забавная и даже милая, сестричка его жены. Родственница.

— Только подожди меня, минут десять-пятнадцать, — попросил он. — Ты же не очень торопишься?

— Идет, жду тебя минут десять-пятнадцать.

— Закажи себе что-нибудь. Я угощаю.

— Конечно, конечно, — она повернулась к бармену Игорьку, и улыбнулась ему чарующе.

Иван поспешно ретировался.

Тугие горячие струи поначалу привели его в хорошее настроение. Закончив мыться, он до отказа вывернул холодный кран — и в кожу вонзилось множество ледяных колючек. Регина когда-то подарила ему эту отличную, итальянскую, что ли, насадку для душа, душ-массаж, на какой-то день рождения или двадцать третье февраля. Раньше здесь была обычная насадка, пластмассовая. А эта всем нравится, многие мужики купили потом себе такие же, домой. Еще спрашивают, почему Иван Константинович свою здесь прикрутил, а не дома? А ежели что? А упрет кто-нибудь? Дорогая ведь вещь. Он на это только посмеялся. У него обычно вещи не пропадали. Нигде. Почему-то.

Что интересно — жена всегда дарила то, что нравилось, и не дарила ничего ненужного. Туалетную воду, например, не дарила — он терпеть не мог, когда от мужика несет парфюмерией. От мужика должно пахнуть … ничем. Для этого надо регулярно мыться. Все. Женщины — они другое дело.

Вот именно, женщины — дело другое. У жены, например, новые духи. Иван вдруг ясно вспомнил их свежий, острый, чуть пряный запах. Сегодня утром он полез к ней в тумбочку, чтобы взять маникюрные щипчики — кусочек кожи около ногтя отодрался и мешал. Он сразу обнаружил незнакомую сумочку с разными тюбиками и коробочками, но это ерунда — он никогда не запоминал всю дамскую дребедень, что обитала у жены по шкафам и ящикам. Это могла быть и старая сумочка, просто Регина переложила ее на видное место. Но там же лежал и высокий белый флакон, он не мог быть старым. Иван взял его, повертел в руках, даже брызнул на ладонь и понюхал — тот самый запах. И вот еще что — даже ему, профану в таких вещах, стало ясно, что это — дорого.

Ворох новой одежды, купленной с какими-то грандиозными скидками, он готов был принять без вопросов. Наверное, и правда было выгодно, раз его экономистка-Регина так раскошелилась, и им действительно, должно быть, нужна одежда. Ему — нет, его и старая куртка устраивала пока что, но Сережке и Ринке, наверное, все это нужно. У сына возраст такой, а Ринка, как женщина, вообще на этом должна быть повернута. А когда он последний раз видел ее в чем-нибудь новом? До позавчерашнего дня?

Но духи — это другое. Во-первых — какой-то совсем новый запах. Во-вторых — дорого…

Слишком на нее не похоже. Это значит… Это слишком много может значить! А может — ничего…

Когда он одевался, настроение уже было испорчено. Всего лишь воспоминанием о том запахе, свежем и приятном. Да, вот именно, ему понравился запах, если бы Регина попросила, или намекнула хотя бы, он непременно купил бы ей такие духи, с радостью, сколько бы они не стоили — придумать жене подарок всегда гора с плеч. Да у всех мужиков есть эта проблема — придумать, что подарить жене. На восьмое марта, например.

Нет, если она купила их сама — он не против. Он даже за. Конечно, она купила их сама, почему нет? Может быть, флакон только выглядит дорого? Это такой способ морочить голову покупателям?

Ника сидела в его кресле нога на ногу, и пила кофе из граненого стакана. Термос стоял рядом, Ника не закрыла его как следует, и кофе остывал. Он чертыхнулся про себя, но почти не удивился. Подошел, и плотно прикрыл термос.

— Извини, — она виновато улыбнулась. — Я заглянула, тут не было никого. Говорю же, не люблю чай из веника.

Красивая Ника отлично смотрелась в их фитобаре, очень к месту. Здесь, в тренерской, в потертом кресле, с граненым стаканом в руке, она казалась слишком … своей, как будто имела право. Право пить его кофе, ждать его после тренировки в этом кресле, и еще…

Но это было не так.

Регина — да, та имела такие права, но приходила сюда редко. Гораздо реже Ники, между прочим. Ей нечего здесь делать, к тому же она на работе в это время. Нике тоже нечего здесь делать.

Это не объяснить. Ника должна бы понимать сама. Женщины прекрасно чувствуют такие вещи, кажется, даже лучше мужчин. А Ника — нет?

Он налил себе кофе в кружку.

— Сейчас я высушу голову, и пойдем.

Она протянула руку, потрогала его волосы.

— Почти сухие.

— Да, почти, — он перехватил руку, которая продолжала тянуться к нему, потряс головой.

Это не по правилам. Ей нельзя его трогать. Она, впрочем, обычно и не трогала…

Ника быстро убрала руку.

— Я быстро, — сказал он. — Сполосни потом посуду, если тебе не трудно.

— Не беспокойся.

Все в порядке. Они просто сидят и разговаривают. У людей могут быть самые разные дела, о которых можно поговорить.

Иван вывел машину с маленькой стоянки в углу двора, подъехал к калитке, где ждала Ника, открыл ей переднюю дверь. Сразу запахло сладким, цветочным. Странно, в помещении клуба он почти не чувствовал запаха Никиных духов, сейчас от нее прямо-таки разит. Или она еще побрызгалась, когда он ушел за машиной?

Должно быть, он посмотрел как-то не так, насмешливо, может — Ника поежилась и отвернулась к окну. Ну, бесит его душный запах духов в машине, что же тут поделаешь!

Когда мимо мелькнул огромный дом с лепниной, внизу — сплошная длинная витрина, Иван невольно притормозил. Магазин из разряда “Милая, купи что хочешь, только побыстрее, и пошли отсюда!” Жена никогда не устраивает ему пыток магазинами, спасибо ей. Ходит туда сама, и покупает, что хочет…

Духи в этом магазине, скорее всего, продают.

Увидев, что от тротуара, густо облепленного машинами, отваливает синий “Вольво”, он притормозил, и через полминуты ловко втиснулся в освободившийся пятачок.

— Как у тебя со временем? Я имею в виду, мы можем зайти в магазин?

— Можем, — уверенно кивнула Ника, — Ты ведь недолго? А что тебе там нужно?

— Здесь духи есть?

— Есть. Здесь есть дорогой отдел, где все французское, и есть такой, что попроще. Тебе какой?

— Пойдешь со мной, или посидишь здесь?

— С тобой, конечно! — Ника распахнула дверь, и первая выскочила на тротуар.

Если бы не удалось поставить машину, он бы спокойно проехал мимо. Почти спокойно. А теперь он зайдет и посмотрит.

Огромный стеклянный шкаф был уставлен флаконами и флакончиками, разных форм, размеров и цветов. Рядом был еще шкаф, точно такой же, а подальше — еще один. Зачем столько?..

Иван бессильно водил глазами по стеклянному великолепию. Как тут что-то найти? Если бы он запомнил название, спросил бы сейчас у продавщицы. Она уже сделала стойку, и предложила помочь, и вся лучилась доброжелательностью. Интересно, но факт — когда цена товара из четырех цифр и выше, продавщицы — сплошное очарование и предупредительность. Такое бы очарование — да тетке в хлебном отделе.

К счастью, Ника за ним не пошла. Она прощебетала: “Я сейчас, на секундочку!”, и завернула в отдел белья. Иван, шагая мимо этих кружевных витрин, всегда рефлекторно убыстрял шаг, как будто его могли уличить в чем-то неприличном.

Это хорошо, что здесь нет Ники, хорошо, что она пошла в отдел белья и застряла там. Делась бы она вообще куда-нибудь!

Казалось, что он ищет там, где нужно, потому что Регинин флакон выглядел … так же. Чем-то был похож. Он, если можно так выразиться, казался родственником шикарным пузырькам, загромождавшим именно эти шкафы, а не тем, в противоположном конце магазина, где продавались духи с ценниками из двух или трех цифр.

— Вам все-таки помочь? — опять предложила продавщица. — Ищете что-то конкретное?

— Я не помню название, — признался он. — Как выглядят, помню, а название нет.

— А какой запах? Цветочный, терпкий, фантазийный, восточный, свежий?

Он беспомощно посмотрел на девушку. Спросила бы что-нибудь полегче. Впрочем, кажется, свежий запах. Ведь свежий?

— Свежий, — предположил он. — Ну, и цветочный, наверное. И терпкий…

Девушка понимающе улыбнулась, задумалась на мгновение, и выставила перед ним один за другим три флакона.

Он решительно покачал головой.

— Это не то. Спасибо вам.

— Мне очень жаль, — продавщица развела руками. — Уточните название. Может быть, подберем что-нибудь похожее? У нас много всего есть.

Он уже почти ушел, и тут увидел этот злосчастный флакон, в крайнем из шкафов, прямо на уровне его глаз. А внизу стоял ценник, который, собственно, и интересовал Ивана. Он посмотрел, потом еще раз, чтобы уж точно не ошибиться, и на душе его стало совсем паршиво. Духи стоили без малого четыре тысячи. Точнее, три тысячи восемьсот пятьдесят.

А ведь он пришел сюда убедиться, что это не так! Его жена не стала бы покупать такие духи. Зимние сапоги она еще купила бы за такие деньги, а духи — точно нет.

А если подумать? Ринка могла получить нежданную премию, и потратить ее на духи. Могла и не получать премию. Он ведь отдает ей деньги, и никогда не интересуется, на что она их тратит!

Скорее, так — духи ей кто-то подарил? Единственное вразумительное объяснение. И подарить такие духи мог только мужчина. Своей любовнице? Или пока еще не любовнице?

Если “пока еще” — она бы их не взяла! Регина — точно не взяла бы!

А может быть, она сама не знает, сколько они стоят? А вдруг она считает, что принять такой подарок — ничего особенного? Он ведь не знает, как она к этому относится, у него, кажется, ни разу не было возможности это узнать. За шестнадцать лет — ни разу! Он только полагает, что…

Чепуха. Он знает о ней все. Он, как облупленную, ее знает.

Еще ей могли сделать подарок, в благодарность, например. На работе. Могли или нет? За что ее, бухгалтера, благодарить?

Как раз бухгалтера иногда есть за что поблагодарить! Хорошо бы она еще не вляпалась в какой-нибудь криминал. И хорошо, если бы она действительно не знала, сколько стоит этот ее пузырек.

Чтобы женщина не знала, какие у нее духи? Так не бывает. И в своем деле Регина, кажется, разбирается. Она наверняка знала, что делала.

Но тогда она, наверное, сказала бы? Хоть что-нибудь? Или нет? Она могла бы рассказать, что ей подарили духи, ну, за помощь, к примеру, быстро оформила документы, или в нерабочее время — да не знает он, что она могла бы еще сделать, не понимает он в ее делах! Она могла бы что-нибудь соврать. Но если бы она объяснила, все, что угодно, он бы поверил сразу, ему в голову бы не пришло подозревать. Он верил ей всегда!

Вот именно, он всегда ей верил. А себе сейчас он не хотел верить. Все равно, приятнее думать, что подарок ей сделали в благодарность, даже за нечто противозаконное, чем согласиться, что это дар мужчины…

Чушь! За это ей дали бы деньги! А может, и дали?..

Последнее время Регина изменилась, вот в чем дело. Или он просто раньше не замечал?.. Мужья же обо всем узнают последними, так? Просто он думал, что это не про него, что у них с Ринкой все по-особенному, не как у всех. Ему, действительно, так казалось.

Но она изменилась. Она, можно сказать, его избегает. А когда не избегает — совсем другая. А ведь ему это понравилось, даже заводило — то, что она стала другая…

И телефон еще. Да, вот именно, телефон! Новенький телефон за шестнадцать тысяч рублей, который ей дали попользоваться. Какая подруга, или не подруга, могла взять и оставить ей такую вещь? Этот телефон он видел в салоне пару месяцев назад, еще остановился у витрины, посмотрел внимательно. Красивая штучка, но чересчур дорого. Цена имиджа. Игрушка. Он мог бы поклясться, что у Ринки в конторе нет дамочек с такими телефонами. Или есть? Он настолько отстал от жизни, что даже сын принялся ему объяснять, в чем он неправ…

Он ведь толком и не знает, что у Ринки там есть, в ее конторе, а чего нет. Она не рассказывает о своих делах. Он ей, бывает, рассказывает, а она — никогда.

— Ну, что? У тебя все?

Он вздрогнул, не сразу сообразив, откуда здесь взялась Ника. Конечно, Ника. Он сам ее сюда привез, и она застряла в отделе белья, и теперь держала в руках маленький разноцветный пакетик — что-то купила.

— Да, у меня все. Пойдем.

В киоске у выхода Иван прикупил пару бутылок пива — презент за факс. Потом им пришлось сделать небольшой крюк.

— Куда ты меня завез? — поразилась Ника.

Это был, собственно, бывший кинотеатр, Иван когда-то в детстве ходил сюда на индийские фильмы. Девчонки ходили на эти фильмы, чтобы посмотреть на любовь с песнями и плясками, пацаны — оценить, как злодеи и защитники справедливости мутузят друг друга. Кроме драк там совершенно нечего было смотреть, а уж пока дождешься, когда перестанут плясать и петь, можно помереть с тоски. А вот начнут стрелять или драться — хоть и не натурально, зато так весело!

Теперь кинотеатр превратили в мебельный магазин. И главный здесь был Вовчик, хотя это не его магазин, а каких-то родственников. И у Вовчика был факс.

Иван кивнул парнишке-продавцу, который хвостом ходил за пожилой дамочкой, разглядывающей книжные полки, и прошел в подсобку. Там было зверски холодно, ободрано и серо. Контора называется! Ника недовольно бурчала что-то, но не отставала.

Еще на приличном расстоянии от кабинета Вовчика они услышали голоса — казалось, там находилась уйма народу, причем эта уйма обсуждала отнюдь не вопросы реализации мебели. Собственно, и рабочий день уже закончился, можно сказать.

Ника нервно облизала губы.

— Знаешь, у меня разговор будет… конфиденциальный. Они не уйдут, если их попросить, как ты думаешь?

Иван лишь пожал плечами. Да кто же его знает, что за компания завалила к Вовчику так не вовремя, и как с ней обращаться?

— Если что, заберем факс. Он даст. У тебя все в порядке, Ника?

Она закивала.

— Конечно, в порядке, говорю же, это по работе.

— Послала свои фотки в заграничный журнал?

Ника опять кивнула, и улыбнулась.

— Только не говори никому. Пусть сначала напечатают.

— Хорошо, — охотно пообещал он, и толкнул дверь кабинета.

На диване и стульях разместились мужики и девушки. Два мужика и три девушки, не считая самого Вовчика. Если приглядеться, возрастной разброс — большой.

Вовчик сразу неловко полез из-за стола — жать Ивану руку.

— Дай факс до завтра, — попросил Иван. — Завтра верну.

— Бери, — вяло согласился Вовчик. — Если до завтра.

— А это тебе, — Иван душевно улыбнулся, выставляя пиво на стол. — Чтобы не скучал без факса.

Тут Вовчик разглядел позади Ивана Веронику и вытаращил глаза, и вообще, как-то заметно приободрился.

— Да вы погодите, — протянул он, — вы присаживайтесь!

— Нет уж, — отрезал Иван, — мы торопимся, а у тебя гости.

— И вы будете гости. Сейчас кофе пить будем!

— Мы в другой раз.

Одна из дам на диване засмеялась, как будто Иван сказал что-то остроумное, а вторая, постарше, посмотрела на него с откровенным интересом.

Вовчик не сводил глаз с Вероники, а она очаровательно улыбалась. Это у женщин что, рефлекс?..

— Дело в том, что мы спешим, — объяснил Иван. — Кофе в другой раз. Послушай, у тебя найдется кусок полиэтилена, или хотя бы газет несколько? Аппарат завернуть? Нет?

— Как — нет? Сейчас принесу. Да вы садитесь, в самом деле. Сейчас будет вам и кофе, и что хотите! — этот крик души в основном адресовался Веронике.

По крайней мере, Ивану Вовчик еще не предлагал кофе, а уж “что хотите” и подавно. Обычно Иван его чем-нибудь кормил или поил.

Коммерсант недоделанный…

Вероника улыбнулась и села на скрипучий стул.

— А ты нас не познакомишь, да? Мне самому даме представиться? — обнаглел Вовчик.

— Ох, извини. Это Вероника, сестра моей жены. Вероника, а это Волькин Владимир Григорьевич, гениальный коммерсант и прекрасной души человек.

Гениальный коммерсант преобразился и расцвел.

— Ах, сестра? Это хорошо.

— Конечно. Сестра — чего ж лучше… — Иван тем временем споро заворачивал факс в кусок полиэтиленовой пленки.

— Послушай-ка, Иван Константиныч, а если я приглашу вас с женой в ресторан? Мы же, э… партнеры! Вероника, вас я тоже обязательно приглашаю!

Иван чуть не поперхнулся, коварно уточнил:

— С мужем. Вероника давно замужем, Вовчик. Муж ее, вообще-то, человек занятой, но, может быть, найдет время.

Почему-то Вовчик не сообразил сразу, что, приглашая в ресторан Веронику, не обязательно тащить туда же Ивана с женой.

— Ну, да, конечно! — подтвердил Вовчик, немножко смешавшись, но блеск в его глазах не угас.

Вероника сидела, покачивая ногой, и наслаждалась ситуацией.

— Мы примем твое приглашение, только потом, — пообещал Иван. — И вообще, Владимир Григорьевич, извини, нам пора. Спасибо тебе большое.

— Надо было тебе в машине остаться, — бросил он потом Нике. — Быстрее бы управились.

— Он смешной, — заявила Ника.

Кажется, от общения с Вовчиком у нее повысилось настроение.

— Владимир Григорьевич на самом деле не такой, каким кажется, — Иван мягко улыбнулся. — То есть, он не дурак, и вообще…

— А почему он сказал, что вы партнеры? Что это значит?

— Да ничего не значит. Он зарапортовался малость. Мы партнеры… немного. Мы в этой жизни все партнеры.

— Философия, да? — засмеялась Ника, запрокидывая голову, отчего ее красивые волосы рассыпались по плечам. — Не хочешь — не говори.

Заверещал мобильник, Иван достал его левой рукой, поднес к уху. Это был Вовчик.

— Иван Константинович, будь человеком! — возопила трубка. — Я непременно должен еще как-нибудь встретиться с этой прекрасной женщиной!

Слышно было очень хорошо, Иван даже вздрогнул и отвел трубку. Ника, конечно, тоже слышала, губы ее задрожали от улыбки.

Откуда он, интересно, говорит? Не из кабинета же, где гости. Из туалета? Или на улицу вышел?

— Обойдешься, — ответил Иван ласково. — Я тебе перезвоню.

Вовчик — он умный. Кое в чем. Даже очень. А кое в чем… Бывает же такое!

И не такое бывает.

Иван вез Нику к себе домой, где не было ни Ринки, ни Сережки. Не очень хорошо. Он, когда решил сделать так, думал только о факсе, а не о том, что поедет сейчас с Никой к себе домой. А куда еще, не к соседям же?!

У факса был неправильный, слишком короткий шнур — и какие жизненные коллизии так его укоротили? И почему у Вовчика рук нет приделать нормальный? Самому, что ли, приделать? Неудобно ведь. Сначала Иван хотел включить факс на кухне, но удлинителя на месте не оказалось. Это Сережка, наверное, к приятелю его утащил, они недавно вместе возились с какой-то там светомузыкой. Подходящие розетки, и электрическая и телефонная, чтобы удобно поставить и включить факс, имелись только в спальне. Ну и пусть в спальне, елки зеленые! Что, в самом деле, за детский сад! Иван быстро все включил, проверил, как работает — не раз уже это делал.

— Действуй, — предложил он Нике. — Звони, куда тебе надо, и получай свой факс.

— Спасибо. Я подожду минут пятнадцать?

— Да хоть дважды по пятнадцать.

— Слушай, я прилягу пока? На краешек? Голова кружится. Устала я сегодня.

— Пожалуйста. Сколько угодно. Я пойду, не буду мешать.

Пожалуй, он все-таки смешался, говоря “пожалуйста”, и ее глаза насмешливо блеснули. Конечно, заметила.

Он ушел на кухню.

Ничего. Регина вернется через час, а то и через полтора. Сын тоже где-то бродит.

Ага, хлеб! Хлеба нет. Еду он в холодильнике нашел, а хлеба нет.

— Ника! — крикнул он, — Я спущусь, хлеба куплю!

— Да, конечно, — бодро согласилась Ника.

— У тебя получается?

— Нет еще!

Услышав, как хлопнула дверь, Ника вздохнула и довольно рассмеялась, перекатилась с одного края кровати на другой, потом обратно, побила ногами по упругому матрасу, поколотила кулаками по подушке в цветной, сине-красной наволочке. Сестра любила яркое, цветное белье из бязи, сама Ника такое не признавала, считала вульгарным. Ее постельное белье — белое, из натурального льна, украшенное кружевами и бледными, пастельными ткаными узорами. Это по-настоящему красиво.

Сестра всегда была плебейкой без лишних запросов. Такой и осталась.

Ника схватила подушку и швырнула ее в потолок, потом поймала. Безобразничать на сестриной кровати было необыкновенно приятно.

Муж у нее такой же. Плебей. Без вкуса. Они друг друга стоят.

Ругать Ивана Дымова тоже было приятно. Это ей всегда нравилось.

Он смотрит на нее с насмешливым таким равнодушием. Или с участием, иногда. Или просто спокойно, как бы сквозь. Он к ней как будто добр. Как будто!

Попроси его — он, наверное, многое мог бы для нее сделать. Случись что, поплачься она ему в жилетку — и он сделает вообще все! Просто потому, что считает своим долгом защищать сирых и убогих. Ведь считает же, конечно? Рыцарь на белом коне, мать его!

И получается, что это ничего не будет значить. Ей такое не нужно — из чувства долга, или из жалости, или еще как-нибудь.

Что ему стоило ее полюбить? Или хотя бы захотеть. Это уже много. Ей бы и этого было достаточно, на первое время уж точно! Сколько мужчин ее хотели! Обрати она на них внимание — да они пищали бы от восторга. А он — нет. Ему все равно.

Это он из вредности. Из упрямства. Ника не могла не нравиться. Она такой создана, ее нельзя не хотеть. Это против природы. Чтобы сестра ему нравилась, а она, Ника — нет? Конечно, это противоестественно. Да, это именно то слово — противоестественно. Это все его упрямство!

Если бы они встретились позже! Все было по-другому. Он с самого начала отнесся к ней несерьезно, как к ребенку, хотя она, конечно, уже не была ребенком. Ей следовало по-другому себя вести, чтобы он сразу понял — она не ребенок.

Да, ей было всего шестнадцать. И она не могла ждать, потому что рядом с Иваном то и дело возникали какие-то девушки, и одна из них просто-напросто опередила бы ее. Поэтому Ника не стала ждать. И все испортила. Как же она потом казнила себя за это!

Ничего бы не было потеряно. Это раньше она, глупенькая, думала, что если человек женился — все. И ничего не поделаешь. Теперь она точно знала, что это не так. Если бы он узнал ее взрослой — не устоял бы. Ушел бы и от жены, и от кого угодно! А так — она навсегда осталась маленькой сестренкой, с которой ничего нельзя. Ринка сколько угодно может утверждать, что они встретились случайно. Они потому и встретились случайно, что она тогда, раньше, свела их, показала друг другу!

Он упертый. Упрямый. Он не желает понимать, что все давным-давно изменилось. Просто потому не желает, что однажды он решил так, и не иначе. Дурацкое самолюбие не позволяет ему думать иначе, глупое, тупое, ослиное мужское самолюбие!

И что же прикажете с этим делать?

Ника привстала на четвереньки и подпрыгнула, потом еще раз. Кровать не заскрипела. Совершенно. Кровать была соблазнительно упругой и не скрипучей. Спать на такой, наверное, здорово. От этой мысли она помрачнела. Им, наверное, очень удобно здесь спать, вдвоем, на этих дурацких разноцветных простынях!

Если бы — не сестра. Другая женщина — пусть. Но — сестра? Сестра каждый день кормит его ужином, а потом ложится с ним в эту постель. Она ведь, сестра, занимает чужое место, ее место, и считает, что так и надо!

Набежали слезы, и Ника вытерла их ладонью.

Тут взгляд ее упал на часы. Уже пора. Она едва не упустила время!

Она заработает много денег! Вот тогда они все попляшут. Они ведь к ней, как к убогой, относятся, дескать, ничего она не может и не умеет, только у мужа на шее сидеть. А она на голову выше их всех, лучше их всех, умнее, тоньше. Она и может, и умеет все.

Ника набрала номер, и когда ответили, заговорила в трубку по-немецки.

Когда вернулся Иван со своим хлебом, все было сделано. Ника собрала бумажки, которые выплюнул факс — бумажек получилось много, потому что связь несколько раз обрывалась, — скатала их и спрятала в сумку. Постель она тоже аккуратно заправила.

— У тебя все? — Иван заглянул в спальню. — Отлично. Сейчас я быстро съем что-нибудь и отвезу тебя. Ты будешь есть? Сардельки с капустой, еще картошка с грибами.

Она медленно покачала головой.

— Я бы чаю выпила. У тебя есть?

— Только заварил. Наливай, как тебе нравится, — он подвинул Нике пустую чашку.

Та налила себе чай, взяла печенье из вазочки, но не села за стол, а отошла к окну, повернувшись к Ивану спиной. Пила чай, откусывала печенье крошечными кусочками и смотрела на улицу.

По правде говоря, ей очень хотелось есть, аж живот сводило от голода. Сардельки были толстые, аппетитные, с полосками поджаристой корочки по бокам, и вместе с капустой они пахли так, что голова кружилась, и тушеная с грибами картошка в широком обливном казанке тоже была аппетитной, а она, Ника, ничего не ела практически с утра. И как было бы хорошо махнуть на все рукой, сесть напротив Ивана за стол, и нагрузить себе на тарелку щедрую порцию и того, и другого!

Она не смогла бы есть при нем. Сидеть и жевать сардельку? Нет, конечно.

У нее фигурка — как у статуэтки, тонкая, девичья. И все — ради него, между прочим. Ника боялась измениться, потому что тогда она перестанет нравиться. А она ведь ему нравится. Просто он — осел упрямый.

Регина после родов поправилась почти на двадцать килограммов. А Ника — нет. Совершенно. Два, три килограмма — не в счет, этого даже не видно. Она решила тогда, что уж теперь-то Иван поймет, что к чему, и все встанет на свои места. Он ведь нормальный мужчина? У него есть глаза?!

Женщина, которая жует сардельку, нравиться не может. Прихлебывать чай — это еще ладно. Теребить вилкой кусочек торта, изображая отсутствие аппетита — тоже куда ни шло. Это же старая истина. Этому еще Скарлетт ОХара учила чернокожая нянька!

Тогда, раньше, Ника все наблюдала за Региной — похудеет та или нет? Заговаривая с мамой, сокрушалась, как же теперь сестра будет такой толстой? Куда она смотрит, разве можно?! Мама тоже начала вздыхать и сокрушаться, переписывать для Регины диеты, даже врача ей нашла, который лечил иглоукалыванием. На диеты сестра садиться не стала, к врачу не пошла, зато почти совсем перестала бывать у родителей. Только Иван заходил иногда, по выходным, к отцу, какие-то были у них дела, и почти всегда он заставал там Нику. Теща кормила его чем-нибудь вкусным, что Ника приготовила — она специально выискивала рецепты, чтобы приготовить новое, интересное. Мама восхищалась — ну, какая же молодец дочка! Иван просто ел и говорил спасибо. Еще мама спрашивала — как там Риша, совсем не похудела? Или, все-таки, хоть чуть-чуть?.. Иван пожимал плечами. Ника ликовала. Ей казалось, что получить свое — дело какого-то года, может, двух. Совсем недолго.

Рина похудела через несколько нет, как-то постепенно, незаметно, и ни разу не поплакалась на свою фигуру, и не рассказывала про способ, который ей помог. Вроде бы — так как-то, само собой. Когда Ника впервые увидела ее стройную, в джинсах, играющую с Виталиком в волейбол на траве — они впервые за долгое время вместе выехали на природу — так вот, Ника села и заплакала…

— Может, поешь все-таки? — поинтересовался Иван, прикончив свою порцию.

— Нет, спасибо. Я сегодня хорошо пообедала. До сих пор не хочется.

— Тогда пошли?

Хотя бы из вежливости не торопился выставить ее за дверь! Набил наскоро брюхо, и заявляет — пожалуйста, на выход.

Она первая прошла в прихожую, сдернула свою шубку с вешалки и торопливо надела. Прислонилась к двери, ожидая, пока он оденется. Сумку с полученным факсом она прижала к груди.

Пусть он такой осел. По крайней мере, он ей помог. Она теперь будет если и не богатой, то, хотя бы, свободной. У нее будут собственные деньги — это и значит быть свободной! И счастливой.

У него новая куртка, она заметила. И выглядит хорошо. Такая вещь может быть у мужчины, который понимает толк в жизни. Если бы он был с ней, у него были бы только такие вещи.

Она сказала:

— Красивая куртка. Тебе идет.

— У твоей сестры хороший вкус.

— Неужели?! Это она купила, да? — Ника рассмеялась, и Ивану это не понравилось. Должно последовать продолжение.

И точно.

— Тогда ладно, — Ника милостиво улыбнулась. — А то ведь я, правда, решила, что она себе кого-нибудь завела. Телефон такой у нее, штучки разные, смотреть даже стала по-другому. Видно, я ошиблась. Мужчины не покупают обновки мужьям своих женщин. Или покупают?..

Сгрести ее и выкинуть за дверь, вот что нужно сделать…

Он посмотрел так, что Ника испугалась. Конечно, не следовало так говорить.

Ее просто понесло. Она развлекается так, разве не ясно? Шутит. Ничего страшного. Может она позволить себе хотя бы пошутить, если больше ничего нельзя?

Он вспомнил про духи и подумал, что запросто может выйти из себя, если она не прекратит сейчас же.

— Ринка растранжирила премию, — объяснил он ровным голосом. — Так иногда поступают даже самые благоразумные из вас.

Стоило побороться за то, чтобы сохранить хрупкое равновесие между ними. Без ссор, без этой душераздирающей музыки нервов. Это дорого обходится. Потому что они родственники.

Словно не слыша, Ника весело продолжала:

— Имей в виду, когда у женщины меняется взгляд — это серьезно. Думаю — ну, наконец-то. Пора бы уж. А ты, конечно, никогда в жизни бы не догадался!

Она уже не могла остановиться. Точнее, могла, конечно, могла. Но зачем? Что ей за это будет?! А так — хоть какое-то развлечение. Пусть злится, только не будет таким… Таким серьезным и насмешливым, таким равнодушным. Помогает ей, благодетель!

Он ее неприкрытой наглости он даже растерялся. Ника смотрела в упор, улыбалась и ждала, что он ответит.

— Что б ты понимала в колбасных обрезках, — бросил Иван со злостью.

Просто он не нашелся, что более подходящее сказать, и это тоже злило.

Мысли о том, что сказать, приходили к нему уже потом. Постфактум. Вовремя — почти никогда.

Он ведь уже успокоился. Она по-хорошему — значит, и он по-хорошему. А теперь ей, что же, снова башку снесло?

Ника перестала улыбаться.

— Если она тебя бросит, приходи ко мне. Я серьезно предлагаю. Тебе понравится, вот увидишь. А с Виталькой мы договоримся. Он не очень расстроится, ты же понимаешь! Если даже не бросит — все равно приходи. Я тоже напою тебя чаем, там, или кофе!

— Перестань пороть чушь, если хочешь…

— Это не чушь. Это чувство, проверенное временем. Кстати, я их застукала. Наши половины целовались и мило ворковали, и им было хорошо.

— Прекрати.

— А почему, собственно? Ты не веришь мне?

— Однажды мы договорились, а слово надо держать.

— Нам надо быть вместе. Может быть, разочароваться друг в друге, наконец. Нам это нужно…

— Только не мне, — перебил он. — Если ты хочешь, чтобы я тебя отвез…

— Да не хочу я, — она отпрянула от его руки, расхохоталась, а глаза ее были блестящие и мокрые. — Ты и так мне страшно помог, спасибо тебе большое! Я на углу такси поймаю, тут их прорва, пустых. Ты совсем глупый, да? Когда останешься у разбитого корыта — вспомни, что у тебя есть я. Все, счастливо оставаться.

Она выскочила за дверь, захлопнув ее с треском.

Иван тихо, сквозь зубы, выругался, ткнул кулаком в стену.

Она как будто знала, куда ему насыпать соли. И так вовремя!

А может, и знала. Она же все про него знает. Она все время рядом, и никуда от нее не денешься. Родственница, твою мать!

С Региной что-то происходит? Да, наверное. Конечно — да, происходит. Но что с этим делать? Поговорить начистоту?

Конечно, он поговорит. Не прямо сейчас. Чуть погодя. Надо только успокоиться и не пороть горячку. Может быть, он сам поймет, что происходит.

Сгоряча — можно разбить. Кажется, то, что есть между ним и женой, что-то живое и хрупкое, от неумелого обращения может разбиться, и тогда будет больно. Ему будет, во всяком случае. И всегда казалось, что ей тоже будет больно, и непросто вдруг начать думать, что ей — больно не будет, что ей все равно. По крайней мере, он пока не станет думать так.

Она изменилась? Новая одежда и новые духи. Для женщины это не перемена, это ерунда. А больше он ничего не знает наверняка.

Она по-другому ведет себя в постели. Она горячая и страстная, но другая. Это тоже о чем-то говорит? Конечно, говорит.

Он опять ткнул стену кулаком.

За такое хочется … убить. Он никогда не понимал, как это. Хотя ее он, конечно, и пальцем не тронет. Это в нем что-то сгорит, умрет. Поэтому лучше пока не торопиться, лучше — потом.

Быстрый негромкий разговор, две склоненные друг к другу головы, испуганный Регинин взгляд, когда он вошел…

Почему-то ему не полагалось слышать, что его жена говорила Сереге Веснину. А почему, собственно?

Регина изменилась … недавно. Серега приехал тоже недавно.

“Хочешь, я возьму тебя в Африку?” — и насмешливый взгляд в его сторону.

Это было бы слишком плохо. Вообще хуже некуда. Потому что — Серега. Потому что…

Об этом он тоже не хотел думать. Но ведь придется же!

Задребезжал мобильный, он взял его не глядя.

— Ты извини! — мягко, ласково сказала трубка голосом Ники. — Я пошутила просто. Правда, правда. Ну, мне захотелось посмотреть, как ты отреагируешь. Вот, не дождалась первого апреля. Не сердись.

Она засмеялась. Нежно так, мелодично. И добавила:

— Слушай совет, по дружбе: если уж у тебя завелись деревянные, прикупи себе новый мобильник, а? Твой же — такое старье. Была бы я твоя жена — давно бы выкинула. Честное слово.

Иван, не отвечая, нажал отбой.

Дался им всем его мобильник. Да не станет он покупать другой. Вот не станет, и все тут. А если и купит, так только когда самому захочется.

Когда-то ему в голову пришло такое раздумье — почему он с удовольствием выбирает для себя то, что не нравится Нике? Может быть, неспроста? Немного подумал, а потом запретил себе сушить мозги. Просто он такой, а Ника — она вот такая! Другая. И это прекрасно. Это просто здорово.

Что ему там наговорила Ника? Не про Регину, нет, про себя. Про них.

“Чувство, проверенное временем!”

Он расслабился. Он поверил, что все в прошлом, и научился сосуществовать с Никой. С родственницей…

“Я пошутила! Не сердись!”

Факс ей, видишь ли, принять. Помоги, больше некому. Купился, как дурень!

И Регина, опять же!

Регина…

Он сбросил куртку и пошел в спальню заметать следы. А ведь не собирался. Действительно, он поначалу и в мыслях не держал скрывать от Регины, что здесь была Ника — ведь та может сама об этом сказать, с нее станется. Теперь говорить с Региной о Нике было почти как наступить на больную мозоль. На свою больную мозоль.

Отключая факс, он нажал нечаянно какую-то кнопку, и аппарат выплюнул кусочек бумаги, который тут же ускользнул куда-то под тумбочку. Иван просунул ладонь под тумбочку и выгреб не один, а два листка, один чистый, на другом — изображение. Эскиз, нарисованный от руки, и размеры проставлены, а сбоку от чертежа написано, и не по-русски к тому же.

Иван смял оба листка, но тут же развернул и рассмотрел рисунок. Что это такое, он понял еще до того, как смял. Чертеж шкатулки, или коробки с крышкой. Через его руки таких прошло много. На изображении крышки было еще с десяток кружочков, зачем — неясно. Дырки, что ли? Он посмотрел на “шапку” факса, туда, где в самом верху меленько писалось, откуда факс пришел. Не из России, действительно, а точнее — надо справочник смотреть.

Аппарат Иван запаковал в полиэтилен, потом — в сумку, и оставил в прихожей, а листок с чертежом отнес в свой чулан-мастерскую, пришлепнул магнитом к металлической панели, изготовленной им когда-то из дверки старого холодильника — на ней вечно болталось множество разных бумажек. Почему просто не выбросил? Почему-то не выбросил…

“Я на тебе, как на войне” — вылезло из памяти. ” А на войне, как на тебе!” Так, что ли?

Чушь собачья. Точно.

Точнее — не то. Не “на тебе”, а просто на войне. На партизанской. И нет ей конца, войне этой, длится и длится, и жизни ему из-за этого тоже как будто никакой нет!

Тогда, лет четырнадцать назад, к нему приходил врач, нанятый перепуганными Ведерниковыми. Приходил побеседовать, как он выразился. Ника ему, оказывается, много чего рассказала. Иван поразился — зачем? Она что, с ума сошла? Не понимает, чем рискует? Врач ведь, нанятый, Витальке, или кому еще там, расскажет непременно. Не хотел бы Иван быть на месте Витальки…

Впрочем, ему-то какое дело! Правда, может узнать его Регина. И с какой стати ему расхлебывать это все, чем он так уж провинился?! Тогда еще у него не было чувства, что он — увяз. Тогда еще казалось, что он ни при чем!

Побеседовали. Врач расспрашивал его, долго и дотошливо, в конце концов Иван вспыхнул, и объяснил прямо:

— Я никогда ее не любил, не ухаживал, не добивался, и никогда не…

Тогда, под горячую голову, он все не мог подобрать слова, лезли на ум больше неприличные. Это сейчас молодежь грамотная пошла, а он никогда толком не умел разговаривать об этом!

— … не имел… Не спал с ней!

И почувствовал, как краснеет.

И это — мужик, которому существенно за двадцать. Идиот…

Одно дело потрепаться с парнями, когда все знатоки дальше некуда, и все сказанное надо делить на четыре. Да он и не трепался, он вообще об этом ни с кем не говорил, слушал, разве что. Свое он всегда берег. Но совсем, абсолютно другое дело — объясняться с доктором, который лечит от помрачения якобы влюбленную в него женщину, чуть не совершившую суицид!

Ловко она всех разыграла. Жить ей надоело, как же. Ей — ни в коем случае. Нет уж, умирать Ника не собиралась, он голову за это готов положить. Она издевалась над всеми, дрянь. Не желала сдаваться.

Была же прекрасная версия, в которую поверили все — Вероника расстроилась потому, что ее молодой муж сходил налево. Тем более что тот и не отрицал, объяснял только, что было случайно, несерьезно, и вообще, ничего и не было. Иван, кстати, сам охотнее поверил бы в такую версию, чем в то, что это из-за него. Точнее, так — она хотела досадить и ему, и Витальке. Двух собак одним выстрелом. Ради него одного она не стала бы стараться.

Этого он доктору объяснять не стал. Но про них с Никой — объяснил. Рассказал все, подробно, на все вопросы ответил. Под конец добавил, опять распаляясь:

— Вы уж внушите ей как-нибудь, своими методами, что если она еще что-нибудь такое выкинет, и если, к примеру, моя жена узнает, я ее возьму за шкирку и с лестницы брошу, как драную кошку!

Это он, конечно, зря сказал. Психолог до того, хоть и слушал безучастно, но прекрасно его понял и поверил, кажется. А тут заинтересовался:

— Вы когда-нибудь бросали кошек с лестницы?

Они сами нормальные, эти психо-доктора?!

— Никогда, — отрезал Иван. — В данном случае кошка — фигура речи, понимаете? Я просто хотел сказать, что не позволю никому портить жизнь мне и моей жене, это ясно?

Ясно было доктору или нет, он так и не понял. Зато под конец доктор вот что ему сказал:

— Думаю, что могу предупредить вас кое о чем, и вы поймете правильно. Ника уверена, что ваша жена нравится ее мужу. И, соответственно, наоборот — ее муж неравнодушен к вашей жене. Что скажете?

— Ничего, — только и мог ответить Иван.

Добавил, подумав:

— Не замечал. Она, что, это выдумала?

Врач мягко улыбнулся.

— Возможно. Это эффект известный, таким образом больной как бы переносит ответственность, возлагает вину за свое неправильное поведение на другого, и начинает искренне в это верить. Мы, думаю, справимся с этой проблемой. Просто я вас предупредил — имейте в виду.

— Спасибо, — Иван поморщился.

Такое было чувство, что его накормили гадостью.

— Так она действительно больна? — спросил он врача напоследок.

Тот ответил дипломатично:

— Знаете, все мы больны… в той или иной степени.

Почему-то Иван сочувствовал больше Витальке. Подумал — ну, и влип же мужик!

Врач намеревался еще поговорить с Региной, но этого Иван ему не позволил. Ни за что. Доктор сдался и прекрасно обошелся без Регины. Он неплохо поработал, Ника стала вполне нормальной и больше к нему не приставала. А Виталька вел себя так, будто ничего не знает. Видимо, им повезло, тот врач не разглашал “тайны исповеди”.

Самое лучшеее было бы никогда не встречаться с Никой. Не приближаться. Забыть о ее существовании. А он женился на Регине.

— Ты комикадзе, дорогой! — сказал ему тогда Веснин. — Ты думаешь, эта киса успокоится?

Но не мог же он отказаться от Ринки потому, что Ника ее сестра. Так вопрос и не стоял. Это было бы в высшей степени нелепо. Он любил Ринку!

— Бери семью, и дергай куда подальше, — советовал Веснин. — Будете в отпуск приезжать, на пару недель. И будет все путем. А так…

— На Крайний Север? — острил Иван.

— Зачем? А, впрочем, можно и на север. И чем севернее, тем лучше. Спокойнее.

Да, тогда Веснин сказал: “Ты — комикадзе!” Понятно, конечно, почему так. И еще Веснин никогда не скрывал он него своего отношения к Регине. И после их свадьбы — тоже не скрывал. Нет, излишне к ней не приближался. Он был сама корректность. Приводил к ним в гости разных женщин, и у Регины с ними иногда складывались вполне приятельские отношения. Веснин всегда говорил о себе, что перекати-поле, и женитьба ему не нужна, даже противопоказана. Однако, все равно, его отношение к Регине было особенным, нравилось это Ивану или нет. А Регина никогда и не догадывалась, что однажды Иван крупно поссорился с Весниным, и казалось, навсегда — из-за нее…

Мобильник опять затрещал, и на этот раз Иван, прежде чем ответить, посмотрел, кто звонит. Звонил Сережка Веснин. Легок на помине.

— Я здесь рядом, — сообщил Веснин, — зайду к тебе, можно?

— Давай.

— Да, голос у тебя… — хмыкнул Веснин. — Тут твоя подруга только что из подъезда вылетела. Она в такси села. Все в порядке, дорогой?

Значит, Веснин действительно рядом. Сидит в машине около их дома.

— Давай, — повторил Иван. — Поднимайся, я жду.

И тут же затрезвонил другой телефон, домашний, и уже не посмотришь, кто на проводе. Оказалось, это старик Локтев.

— Иван Константинович? У меня к тебе разговор интересный. Ты не занят сегодня? Подъедешь?

— Об … этом, дядя Игорь?

— Об этом, об этом. Давай, сынок, не будем откладывать, а то чем черт не шутит?

Конечно, какой там откладывать?

— Я приеду. Через час, так пойдет?

— Ничего, Ваня. Через час, через два — я буду ждать.

Веснин уже звонил в дверь. Его не было видно из-за огромного пластикового пакета, который он держал двумя руками. Иван быстро перехватил пакет.

— Ручки, гады, порвались сразу — объяснил Сергей. — Это Ринке. Сестра почему-то их не ест, все равно испортятся, выбросят. А их надо сейчас есть, они сейчас в самом соку, в январе еще твердые были, а сейчас как раз.

Пакет был доверху наполнен крупными желто-розовыми яблоками.

— Что, киса опять выкидывает коленца?

— Да нет, ничего.

— Видел бы ты, друг, свою рожу. Ясно, что выкидывает, а ты вроде даже недоволен. Или я совсем ничего не понимаю.

В кухне Сергей выложил из кармана на стол плоскую бутылку коньяка и пару лимонов, потом сел на табурет и посмотрел на Ивана внимательно снизу вверх.

— Дорогой мой. Это галиматья длится, дай Бог памяти, восемнадцать лет почти. Я не понимаю.

Иван присел на соседний табурет.

— И что делать?

— Хороший вопрос. Коньяка давай хряпнем. Я тоже — пару капель…

— Мне за руль сейчас. На работу вызывают, — зачем-то соврал Иван.

Между прочим, Сереге врать до сих пор было не нужно. Однако ж, вот, само получилось.

— Ну, тогда ладно.

Серега прекрасно знал — Иван перед тем, как за руль сесть, даже не нюхает. И тут не только в убеждениях дело. Сам Веснин, например, стойкость к алкоголю имел удивительную, после стакана как будто вовсе не пьянел, хотя — не дорожному инспектору это объяснять. На Ивана же алкоголь действовал и в малых дозах. Когда-то, в юности еще, убедился, и хватило. Ну, а раз нет, так и не надо. Особенности организма.

— Так, — Сергей булькнул себе коньяка из бутылки прямо в чайную чашку, махнул рукой, останавливая Ивана, который потянулся было достать стопку. — А что случилось-то с кисой? Какой такой катаклизм?

— Да ничего не было.

— Эх, вы. Гляжу, и умиляюсь. Ну, как дети, что тут скажешь, — Сергей завинтил коньяк, отодвинул от себя. — Потом без меня допьешь. И не смотри на меня так, я же — только рот прополоскал. Хочется вот! А так, сказал — не употребляю.

Иван насыпал кофе, залил кипятком, размешал, глотнул, обжегся.

— Кофе будешь? — спросил. — Или тебе лучше чаю?

— Буду кофе. А чего на работе-то?..

— Ерунда всякая. Рейку несортовую в мою смену привезли, а я не проверил.

Рейку, и правда, привезли несортовую, но это можно и завтра разрулить. Не горит.

— Сейчас едешь? — Веснин недовольно помотал головой. — Я думал, перекантуюсь у тебя часик. Между двумя свиданиями! — он рассмеялся. — От сеструхи еду. К женщине!

— Кантуйся. Телевизор смотри. Потом дверь запрешь, я ключи оставлю.

Он так решил — к Локтеву надо прямо сейчас. Загорелось, захотелось.

— Нет уж, с тобой уйду, — решил Веснин. — Придумал: заеду, цветы куплю. Всегда нелишне! Пошатаюсь где-нибудь.

— Ну, гляди…

Он не спеша отхлебывал кофе, Веснин свой лишь попробовал и отставил чашку, нашел пульт от телевизора и принялся переключать программы. Остановился на какой-то, и спросил, так, невзначай:

— Дорогой, ты что имеешь мне сказать? Говори, слушаю.

Иван удивился:

— Тебе? Тебе ничего.

— Врешь. Хочешь.

— Хорошо. Скажи, то, что случилось с этим парнем, ну, с Хижанским — это же все ты?

Не собирался Иван об этом говорить. Точнее, не исключал, что придется, но не теперь. А получилось — теперь. И правильно, наверное.

Веснин усмехнулся. Его лучший друг Серега Веснин…

Они всегда слишком хорошо друг друга понимали. Даже противно.

— Я тебе все объясню. Чуток погодя, ладно? Так даже лучше, чтобы ты знал все, как оно есть, и не выдумывал лишнего. А то кто его знает, куда тебя заведет. Только скажи, как догадался?

— Не поверишь, я знаю, как ты смотришь, когда именно ты что-нибудь замутил. У тебя при этом взгляд бывает такой, своеобразный. С первого класса.

— Серьезно? — Веснин неподдельно удивился. — Если бы я так легко мог себя выдать, мой дорогой…

— Ты спросил, я ответил.

Про взгляд Иван чистую правду сказал — было такое. А не сказал он про то свое воспоминание, когда после дождя они шли из кино…

— Ладно. Принято, — Веснин кивнул, улыбнулся криво. — Что, старею, что ли?

— Да нет. Говорят, талант даже не пропьешь. Просто мы никогда раньше…

— Я понял. Никогда мы еще не пересекались, ну, в этом смысле. Нам не стоит быть по разные стороны, да? Конечно. Кто же спорит. Я так только на тебя смотрю, интересно?

Иван встал.

— Пойду, оденусь.

— Молодец, Ванька, — добавил ему вслед Веснин. — Правда, всегда считал — тугодум ты. Соображаешь хорошо, но медленно. Ан нет. Довольно быстро можешь.

Когда Иван вернулся в кухню, Веснин сидел на том же месте и щелкал пультом. Он сказал очень мягко:

— Ты муж, Вань, этим все сказано. Иногда у постороннего человека легче найти понимание. Я знаю, я привык быть … посторонним. Так вот, говорю, как твой друг — ты не дергайся…

Так. Значит, и в этом вопросе Серега состояние Ивана тоже просек и оценил.

— Вот и объясни мне, как друг, что такого ты знаешь, а я никак не въеду? — Иван опять начал заводиться. — Поскольку я муж?!

— А не могу, Вань, я же ей тоже друг, так? Но повторяю — беспокоиться не о чем. Честно. А забеспокоился ведь, да? — теперь Веснин улыбался во весь рот.

— Да что, черт возьми, происходит, а? — вспылил Иван. — Знаешь прекрасно, не могу я так!

— Ты — тихо! — поморщился Веснин.

Он встал, аккуратно положил пульт около телевизора.

— Потерпи еще. Чуть-чуть. У меня скоро свидание с чудесной женщиной, тебе надо производственные вопросы решать. Не будем портить настрой ни тебе, ни мне. Скажи вот лучше — на проспекте у Стадиона цветочный павильон есть?

Иван чувствовал только раздражение, и больше ничего. Он резко повернулся и ушел в прихожую — одеваться.

Веснин не унимался:

— А ты вот, к примеру, когда последний раз цветы покупал, помнишь?

— Год назад теще на юбилей.

— Эх, ты. Смотрю я на вас, женатиков — тоска серая так жить. Когда женщине покупаешь цветы, ты посмотри на нее — это уже как будто совсем не та женщина!

Усмешка, быстрая, как молния, и такая знакомая, блеснула на губах Сереги. Она, усмешка эта, не очень шла к новому лицу Веснина — пополневшему и отекшему. Она принадлежала ему прежнему.

— Ты во мне не сомневайся, слышишь? — сказал он. — Просто у меня сейчас дела.

— Договорились.

Вот так, все в лучших традициях. Неторопливая беседа. Короткий взгляд на прощание. Этот взгляд, он тоже кое-что сказал. Иван ведь даже подумал было, что Веснин и его Ринка…

Так, это проехали. Этого нет. Этого не было в глазах Веснина, скажем так. И доказательств обратного тоже ведь нет.

Сегодня он непременно выяснит, на чье имя зарегистрирован Ринкин мобильник. Сказка про “взяла на время” не впечатляла с самого начала. “Симку” Регина так и не поменяла, как будто уверена была, что прежнему владельцу не будут звонить. Почему так?

И еще Веснин!

Иван был зол и сбит с толку. Отвратительное чувство. Он не понимал ситуацию, зато понимал, что ему объяснят, что к чему, когда-нибудь потом! И то — в лучшем случае. Все — жена, друг, еще кто-то, возможно, занимаются какими-то своими делами, старательно держа его в неведении. Зачем?

У него было совершенно отчетливое ощущение, что это все — скорее, его дело, чем Ринки, к примеру! Это ощущение было таким осязаемым, реальным, лежало внутри него, как кирпич…

На капот машины нанесло тонкий слой снега, Иван сгреб его и прижал ко лбу, медленно растер. Сейчас надо ехать к Локтеву. Остальное потом.

Тогда, давно, по дороге из кино, Серега сказал:

— Вот идиотизм. Куча трупов и бочка крови — для чего, простите? И главный герой, такой умный весь — ему только пострелять и показать, как он красиво прыгает. Все можно было сделать тихо и незаметно.

— Это как же? — хихикнула одна из девчонок, уже не вспомнишь, которая.

— Подумать, подготовиться, и обмануть. Для начала — выкрасть документы из сейфа. Потом получить в свое распоряжение замок — придумать предлог, чтобы выслать куда-нибудь хозяев. Обмануть можно кого угодно, если приложить усилия. И получилось бы великолепное преступление безо всякой крови. А от того, что нам показали, меня тошнит…

Фильм назывался что-то вроде “Происшествие в старом замке”, на него билетов было не достать, красивый, душещипательный и не слишком умный импортный фильм…

Локтев жил в старой панельной многоэтажке, правда, квартира у него была большая — две, перестроенные в одну. Летом здесь бегала толпа внуков, теперь было тихо.

В комнате старика шкафы с книгами подпирали потолок, на столе мигал включенный компьютер. Дверь сюда всегда плотно прикрывалась, и никто здесь не бегал.

— Ты ведь сначала не сказал фамилию, — улыбнулся Локтев виновато. — Сказал только — подруга тещи. Жаль, что я так небрежно к этому отнесся. Я ее не узнал, потому что видел когда-то мельком, и все. Почти тридцать лет назад. Не вспомнил. Я ведь в основном с мужем дело имел. Но фамилию помню очень хорошо.

Локтев потянулся к клавиатуре компьютера.

— Вот, смотри, Иван Константиныч.

На экране появилась картинка. Портрет молодого человека в затейливой, украшенной какими-то чересчур крупными камнями раме.

— Увеличенное изображение? — догадался Иван.

— Конечно, — кивнул Локтев. — Это что-то вроде кулона. Миниатюра в оправе. Вот, смотри дальше.

Появилась следующая картинка, потом следующая. Молодая девушка, ребенок, женский портрет, снова ребенок, разные рамки и разные камни.

— Тут их больше пятидесяти. Сплошь раритеты, с четырнадцатого по девятнадцатый век. Впрочем, к девятнадцатому мода на такие вещички почти прошла. Видишь, у всех — ушки, чтобы носить, на ленте. Это собрание хранится во Франции, частная собственность. Его цена? Полтора миллиона евро, приблизительно. Может, уже и больше. Теперь вот на это взгляни! — Локтев подвинул к нему что-то, завернутое в бумажку.

Иван осторожно развернул. Маленький, с пятирублевую монету, портрет в оправе, усыпанной множеством мелких камешков, зеленых и красных. Только смотрелось это не так роскошно, как на экране. Живописное изображение казалось тусклым, местами облупилось, камни не сверкали и не украшали, сама оправа, золотая…

Золотая? Он потер ее пальцем. Да ничего подобного.

— Можно лупу?

Локтев тут же вытащил из ящика увеличительное стекло в складном футляре, подвинул.

— На. Это первое, что сделал и я тоже. Схватил лупу. Впрочем, ты уже верно все понял. Камни там стекло, живопись никакая, золото самоварное. Я проверял. Впрочем, сплав такой — почистишь, и будет красиво, будет блестеть, как старое золото. Но быстро окисляется, темнеет. Ваня, ты слышал про коллекцию грека Каламбики?

— Нет. Откуда?

— Понятно. Это тебе не яйца Фаберже. Так вот, Ваня, все эти фотографии — часть коллекции Каламбики, вывезенная из России в семнадцатом году. И нынешний владелец, разумеется, пополнил собрание…

— А это что такое? — Иван вертел в пальцах поделку из “самоварного золота”. — И, главное, Хижанские тут при чем?

— А вот об этом я тебе сейчас и расскажу. Слушай. Это случилось около тридцати лет тому назад. Ты же помнишь, я в том маленьком комиссионном работал, на площади, где обувной сейчас? И на меня люди выходили через друзей и знакомых, притаскивали разные бабушкины ложки, и все такое — дескать, нельзя ли продать не через магазин, а подороже? — Локтев засмеялся. — Так вот. Однажды, вот так же, пришел мужчина, по фамилии Хижанский, и принес эту самую вещичку показать. Объяснил — сын разбил крышку от старой шкатулки, и они там были, в крышке, двенадцать штук, каждая завернута в пергамент, и еще они залиты были чем-то, похожим на мыло. Они решили было, что это какие-то ценности великие. Ну, я сразу объяснил, что нет, не ценности. Он не поверил, понес к ювелиру, тот ему то же сказал, он опять ко мне вернулся. Все не мог поверить, что это дешевка, никому не нужная. Как же, так спрятано было! Я попросил одну штуку мне оставить, потому что самому стало интересно, что это может быть. Двенадцать подвесок, все разные. Поспрашивал кое-кого, но ничего не узнал. Так мы и расстались. А безделушку он мне подарил. Уже позже я узнал про коллекцию Каламбики, и понял, что это — оттуда. Точнее, грубая подделка вещи из коллекции. А диск мне подарили лет пять назад, привезли из Парижа. Я заинтересовался такими вещами с тех пор…

— Она здесь есть, эта вещь? — Иван показал на монитор, с которого продолжала смотреть некая девушка в голубом, окруженная змейкой с голубыми сапфировыми глазками.

— Нет, — покачал головой Локтев. — Она — в списке вещей, которые утеряны. В конце есть такой список, там каждая вещь описана очень подробно, что изображено, вес, какие камни. Там двенадцать пунктов.

— Так, — Иван потер лоб. — Подделки потерянных драгоценностей? Если все двенадцать — подделки, зачем их прятать так, словно они настоящие?

Локтев рассмеялся.

— Вот это самое интересное. Мы можем только предполагать. Например, тот, кто прятал, заблуждался. Или кого-то хотели обмануть. Повторяю, все, что угодно.

Он встал, походил по комнате взад-вперед. Иван молча ждал.

— Вот я и подумал, Иван Константинович, может, нынешние неприятности Хижанских как-то связаны с тем, что когда-то у них в доме обнаружились поддельные драгоценности, спрятанные так, будто они настоящие?

— Откуда, вообще, это могло у них оказаться?

— Ну, как же. Именно Хижанские и вывезли за границу коллекцию в семнадцатом. Нет, не эти Хижанские, другие, их родственники, — Локтев улыбнулся, и довольно посмотрел на Ивана.

— Тот Хижанский, который приходил ко мне, довольно смутно представлял себе, откуда шкатулка. Сказал — от его отца осталась. Во время войны чуть не потерялась, во время переездов, однако добрые люди сохранили вещи… Я сейчас больше него знаю. Всю информацию, кстати, я тоже собрал недавно — сейчас это проще, раньше у меня не было возможностей. Это все история, конечно. История коллекции Каламбики, и история Хижанских…

— Я слушаю, дядя Игорь.

— Так, значит. Каламбики — это было богатое греческое семейство, промышленники и судовладельцы, и меценаты, между прочим. Глава семейства собирал коллекцию драгоценных миниатюр, и вообще, произведениями ювелирного искусства очень интересовался. Хижанские — тоже богатые промышленники были, несколько обувных фабрик имели, и еще модные магазины. В семье было два сына, Стефан и Виктор. Как в сказке, старший — умный, радовал родителей, а вот младший увлекся идеями революции, тогда это было популярно, ты в школе историю учил, должен помнить. Так вот, о деталях, повторяю, можем только догадываться, но доподлинно известно, что часть коллекции миниатюр, и а именно двадцать три предмета, была передана Каламбики Хижанскому в счет уплаты карточного долга, на это была составлена расписка с очень подробным перечнем переданных драгоценностей.

— Двадцать три, а не двенадцать? — уточнил Иван.

— Да, двадцать три. На тот момент большая часть коллекции. Расписка датирована январем семнадцатого года, то есть до февральской революции оставалось чуть больше месяца, а до октябрьской — примерно восемь месяцев. В марте семнадцатого Стефан Хижанский с семьей уехал в Швейцарию, потом во Францию. Одиннадцать предметов коллекции он увез с собой. Они были выкуплены нынешним владельцем у потомков Стефана. Двенадцать предметов, возможно, остались в России. Имеет ли к этому отношение Виктор Хижанский? Мы видим, что да. Какое-то — точно имеет. Это логично, чтобы ему, как законному наследнику, досталась часть семейных средств. Но тут, видно, все сложнее…

— Как я понял, наши Хижанские — это потомки Виктора, который не уехал из России?

— Совершенно верно, Ваня. Я тогда расспросил немного Хижанского о его предках. Получается, что его прадед, действительно Виктор Хижанский, погиб во время войны. Перед войной он занимал приличную должность, не в столице, а где-то ближе к Уралу. В тридцать седьмом его даже арестовали, но повезло, быстро выпустили. На войну он ушел почему-то комиссаром санитарного поезда, и в сорок третьем был убит. Его семья несколько раз переезжала, и после войны осела тут. Вот все, что я узнал из нашей с ним беседы.

Иван невесело рассмеялся.

— Да уж. Кино прямо. А у нас — сплошные вопросы. Где настоящие драгоценности?

Локтев пожал плечами.

— Получается, Виктор о драгоценностях знал, считал их настоящими и хранил? — продолжал Иван. — Его обманули?

Локтев улыбнулся.

— Это ведь, Ваня, не темный мужик, который никогда в жизни золота в руках не держал. Братья Хижанские выросли в состоятельной семье, окончили гимназии и университеты, они прекрасно знали, как выглядят золото и драгоценные камни, а также произведения искусства. Попади в руки Виктору такая поделка, он, думаю, сразу бы понял, что это такое, кроме дневного света, ему ничего не потребовалось бы. Что это значит?

— Это значит, он не знал, что лежит в шкатулке. И это понятно. Знал бы — вытащил…

— Тогда вопрос, кто их туда спрятал? И еще — тот, кто спрятал, Виктора обманывал, или сам заблуждался?

Иван опять взял в руки поддельную подвеску, повертел ее так-сяк. Вопросов можно придумать сколько угодно, где брать ответы?

— Вот так, Ваня, — Локтев развел руками. — А если чуть пофантазировать? Кто-то, скажем, предполагает, что в доме Хижанских можно найти ценности. Вещей, которые сохранились с тех времен, должно быть очень мало. Та шкатулка, например, которую мы благословили продать. И что за история про бабушку из Германии? Родственники Хижанских живут во Франции.

Иван вспомнил скромную темноватую квартиру со старой мебелью.

Он заметил:

— Это может быть опасно. Могли бы не только ударить по голове. Вере Михайловне еще повезло.

— Надо думать. Но, не забывай, мы пока только фантазируем.

— Предположим, тот, кто ищет, не знает, что уже был обнаружен тайник с поддельными подвесками? Хотя, вы ведь и тридцать лет назад это в тайне не держали?

— Нет, — пожал плечами Локтев. — Но и не откровенничал особенно. Я показывал кое-кому подвеску, но в детали не посвящал. Я ведь тебе не сказал самое главное, Ваня. Именно потому, что мой интерес к коллекции Каламбики известен, мне намекнули, так, в порядке сплетни, что в городе объявились вещи из коллекции, и они вот-вот будут проданы. Но тот факт, что у нас в городе заговорили про коллекцию Каламбики, сразу наталкивает на мысль о Хижанских. Меня, по крайней мере, натолкнуло. А совсем недавно, несколько дней назад, прошла другая информация, вот об этом, и еще так подробно! — Локтев покрутил на столе поддельную подвеску. — О том, что здесь проживают потомки Хижанских, о том, что найдены подделки, когда именно. Но дело в том, Ваня, что информация эта могла бы исходить или от меня, или от кого-то из Хижанских. Я это не афишировал ни тридцать лет назад, ни позже, Хижанские, мне казалось, тоже. В общем, это похоже на настойчивую рекомендацию отстать от Хижанских, потому что взять с них нечего. Что ввиду последних событий весьма актуально.

— Кто-то о них заботится, так, что ли? Фантастика просто.

— Я же только предполагаю.

— Дядя Игорь, — помолчав, сказал Иван. — Я пока только одно понял — возможно, в квартиру Хижанских забрались, чтобы найти мифические драгоценности. А потом выяснилось, что драгоценностей нет. Жаль, что не раньше. А откуда слухи, что подвески нашли, и их можно купить?

— Понятия не имею, Ваня. Ты вот скажи мне, что думаешь о шкатулке для германской бабушки?

— Считаете, тут те же песни?

— А почему нет?.. — Локтев улыбнулся.

Иван подвинулся к компьютеру и принялся рассматривать коллекцию Каламбики, листая картинки одну за другой. Фотографии подвесок закончились, после них шли страницы иностранного текста, какие-то фотографии уже не коллекции, а домов, интерьеров, аллей в парке, и даже пароходов, и ничего не понятно, потому что подписи к фотографиям тоже на иностранном, не прочитать. В самом конце были фотографии людей, снимки начала прошлого века — женщины с пышными прическами и в длинных платьях, мужчины в костюмах и шляпах, с усами и в пенсне, а также некоторые только в костюмах, но без шляп, усов и пенсне.