Разорванная паутина

IV. Эпоха «великих географических…»

Географические открытия, о которых пойдет дальнейший рассказ, совершались не с помощью каравелл Колумба и Васко да Гама. Герои нового времени не искали пути в Индию, не обнаруживали новых материков и океанов. И все же открытия путешественников, стирающие белые пятна на гельминтогеографической карте Советского Союза, можно с полным правом назвать великими. Ученики и сподвижники академика Скрябина предприняли за 45 лет 327 экспедиций!

В одном из кабинетов Ветеринарной академии мне показали карту их маршрутов. От Москвы во все стороны густо протянулись красные нити. Прибалтика и Донбасс, Дальний Восток и Кольский полуостров. Ученые обследовали на всем протяжении сибирские реки Обь, Иртыш, Енисей, побывали в Армении, в Средней Азии, Якутии, на Урале… Кажется, на территории нашей страны попросту не осталось сколько-нибудь значительного участка, где не разбивали бы свои лагеря эти настойчивые путешественники. Что ищут они в песках Азии и в Ямальской тундре, ради чего плывут по неспокойным рекам Сибири и карабкаются на кручи Кавказа?

Передо мной старая любительская фотография: в голой пустыне на железнодорожных путях стоят три «спальных» вагона, какие ходили по железным дорогам России лет пятьдесят назад. Стекол в окнах нет, краска облупилась. Зато на стенке одного вагона лихо выведена надпись: «Гельминтологическая экспедиция». На подножках и прямо на насыпи столпились весьма скромно одетые, хотя, судя по снимку, довольно жизнерадостно настроенные, улыбающиеся люди. Среди них и веселое лицо с неизменной бородкой и усами — начальник экспедиции. Показывая мне снимок, Константин Иванович вспоминает:

— Это была наша пятая экспедиция. Целый месяц добирались мы из Москвы в Среднюю Азию. А когда прибыли на станцию Казалинск, в вагон вошел худой, с ввалившимися глазами человек — врач из приемного покоя. «Вы из Москвы? — опросил он мрачно. — Зачем вы сюда приехали? Тут сыпняк и брюшняк косят людей через одного. Тут голод такой, что трупы умерших от истощения не хоронят, а просто складывают штабелями. И вы собираетесь в этой обстановке заниматься наукой? Сумасшедшие!»

Медик из Казалинска так и не понял, для чего эти приезжие отправились в голод и разруху через всю страну искать… каких-то червей. А профессор Скрябин, наоборот, не мог понять тех ученых, которые из-за трудностей послереволюционных лет забросили научную работу. Едва свершилась революция, он понял, что пришла власть, которая принесет расцвет его науке, делу его жизни. И он целиком отдал себя на службу этой власти.

В начале двадцатых годов Скрябина как ученого занимали две задачи: во-первых, следовало скорее подготовить кадры специалистов-гельминтологов, которых не было в старой России; во-вторых, предстояло всерьез заняться изучением гельминтов на всех географических широтах и долготах страны. Нельзя бороться с врагом, не зная, где он находится, каков состав его армии, каковы его возможности. Перебравшись в 1920 году из Новочеркасска в Москву, ученый принялся активно осуществлять этот свой замысел. Едва в ветеринарном институте возникла кафедра паразитологии, он начал учить гельминтологии ветеринаров. А когда при Тропическом институте (опять же по его инициативе) были организованы первые курсы для врачей, Скрябин стал обучать гельминтологии и медиков. Темпераментный лектор, прочитав свою первую лекцию, с радостью увидел, с какой жадностью слушали курсанты основы новой для них науки, превращаясь прямо на глазах из махровых «фобов» в ярых «филов».

Третий по счету курс гельминтологии Скрябин начал читать студентам-биологам Московского университета. И благодаря своему лекторскому мастерству — тоже успешно. Он совсем не случайно обратился одновременно к ветеринарам, биологам и врачам. Изучение, а затем и штурм гельминтов могли стать успешными только в том случае, если предпринять их со стороны всех этих трех профессий. И в состав экспедиций Скрябин начал подбирать людей с таким расчетом, чтобы среди искателей паразитических червей оказывались представители всех трех специальностей. (Несколько лет спустя это трио пополнилось еще и гельминтологами-агрономами). Так с самого зарождения гельминтологии первый профессор предугадал, насколько тесными станут в будущем связи его науки с самыми различными областями человеческой деятельности. Догадка эта оказалась плодотворной. Через несколько лет без помощи гельминтологов стала невозможна работа лесоводов и сотрудников зоологических садов, кладовщиков и рыбоводов, огородников и детских врачей. Но прежде чем это произошло, сама гельминтология должна была накопить огромный материал для обобщения. А для этого поборникам молодой науки пришлось двинуться в далекие подчас путешествия.

Оглядываясь из наших шестидесятых годов на сорок лет назад, я с удивлением задумываюсь над тем, как все-таки удавалось Скрябину организовывать свои экспедиции. Ведь он начинал их, когда на фронтах еще шла гражданская война, а обнищавшая, разоренная страна лежала буквально в развалинах. И тем не менее ученый добивался пайков, транспорта, снаряжения. По-своему прав был и врач из Казалинска: рискованно было отправляться на далекие окраины, где свирепствовали не только голод и тифы, но и отряды басмачей. И все-таки Скрябин ехал…

В значительной степени успех ученого можно объяснить его поразительной энергией. Много лет спустя Константин Иванович так описывал свое душевное состояние в двадцатых годах, когда он только что приехал в столицу: «Колесо московской жизни завертелось, темпы усиливались, нагрузка возрастала. В то время силы были богатырские, настроение блестящее, вера в свое дело непоколебимая, любовь к своей специальности безграничная. Да иначе и быть не могло: 7 декабря 1920 года мне стукнуло всего лишь сорок два года».

Все это так. Но удачи молодого профессора имеют под собой и другую почву. Новая власть с самого начала очень благосклонно отнеслась к «великим географическим открытиям», которые замыслил Скрябин.

Молодая Советская страна чутко откликалась на каждую живую инициативу, идущую от людей науки. В том же 1921 году селекционер Писарев предпринял большую экспедицию в Монголию, чтобы разыскать ценные сорта сельскохозяйственных растений. Геолог Губкин, при горячей поддержке Ленина, принялся изучать Курскую магнитную аномалию. Но особенно живо интересовало советские учреждения всякое творческое усилие, направленное на укрепление народного здоровья. Советское здравоохранение с первых дней пошло по пути профилактики — предупреждения болезней. В двадцатых годах в стране возникли многочисленные диспансеры: туберкулезные, венерические. Это были медицинские учреждения, призванные прежде всего предупреждать болезнь. На заводах и фабриках появились лаборатории, где медики и инженеры принялись изучать, какие продукты производства вредят рабочим, искали, как облегчить труд, улучшить условия в шахте, цехе, на стройке. Идеи Скрябина, который вместо «глистогонной практики» вурмдокторов прошлого предлагал изучать гельминтов в природе, чтобы копить силы для удара по всем гельминтным болезням, были духовно сродни главной задаче здравоохранения социалистического государства. Вот почему, урывая от своих скудных запасов строго нормированное пшено, муку и селедку, Москва 1921 года находила возможным снабжать отъезжающих в дальний и нелегкий путь ученых.

Как некий заброшенный в глубину невод, каждый рейс приносил на поверхность открытия. Иногда большие, иногда малые, но всегда небезразличные для здоровья людей, для тех, кто разводит скот, бьет в лесу зверя или ловит рыбу.

В низовьях Оби семидесятая экспедиция наткнулась на массовое человеческое заболевание: описторхоз. Болезнь, которая, по мнению врачей, встречается обычно в единичных случаях, в поселках коми и остяков свила гигантский очаг. Из десяти жителей — рыбаков и охотников Нижней Оби — описторхоз поражал восьмерых. Еще до революции сибирские медики иногда обнаруживали при вскрытии трупов местных жителей небольших, в сантиметр длиной, гельминтов — описторхисов, населяющих печень. Заражение паразитом сопровождалось болями, тошнотой, потерей аппетита. Но в общем заболевание считалось редким, и всерьез его никто не принимал. Экспедиция Скрябина показала, что эти ничтожные паразиты — подлинные губители малых народов, населяющих берега Оби и ее притоков.

Откуда взялась эта напасть? Помощница Скрябина, профессор Подъяпольская, предприняла с группой сотрудников глубокое расследование. Где на самоходных баржах, где на длинных тяжелых лодках, на которых приходилось часами грести против сильного течения, гельминтологи плыли по неспокойной реке от деревни к деревне. Останавливались в избах остяков, интересовались их бытом, пищей. Вскрывали домашних животных, рыб, трупы умерших. И постепенно раскрывался сложный, отлично разработанный природой механизм заражения.

Описторхис, или, как его иначе называют, сибирская двуустка, живет в желчных ходах печени собак и кошек. Один из участников экспедиции, вскрывая трупы, обнаружил в каждом теле человека от 500 до 1500 двуусток, а в одном трупе даже более 25 тысяч паразитов. Однако в организме человека обитают только взрослые особи. Яйца описторхисов могут развиваться лишь в том случае, если их проглотит пресноводная улитка. Зародыш проходит в улитке несколько стадий и в виде свободной личинки начинает плавать в реке или пруду. Вслед за тем личинка внедряется в тело проплывающей мимо рыбы и поселяется в ее мышцах. Чтобы окончательно завершился «круг волшебных превращений», надо только, чтобы человек или какое-нибудь домашнее животное съело недостаточно прожаренную или проваренную рыбу. Тогда личинки проберутся в печень, заселят желчные протоки и снова начнут свой жизненный цикл. Гельминтологи разгадали и главную причину массового заражения двуусткой населения Нижней Оби. Излюбленное блюдо рыбаков «строганина» — сырая, мелко нарубленная рыба, которую предварительно замораживают, — нередко содержит личинки описторхиса. Строганина — отличный мост между человеком и незрелой формой паразитического червя.

Изложенное в нескольких строках открытие ученых представляется не столь уж сложным. Но понадобилась многолетняя работа целого коллектива, чтобы разыскать всех действительных виновников заражения человека: улитку определенного вида, которая только одна способна переносить в себе личинку, породы рыб, служащие для личинок «домом» и «транспортом» (такими рыбами оказались карп, язь и плотва). Ученые детальнейшим образом исследовали, какая нужна температура, чтобы убить личинку в мышцах рыбы, как долго живет паразит в рыбе засоленной, копченой, мороженой. Снова и снова возвращались на Обь специалисты-гельминтологи. Искали, испытывали методы лечения, пути предупреждения и профилактики болезни. Они не оставляли злополучный район, пока не постигли всех тонкостей биологии паразитов и не разработали верные методы борьбы с ними.

Открытие в устье Оби — лишь один небольшой эпизод в потоке предпринятых Скрябиным «великих географических». В 1923 году гельминтологи обнаружили, что рабочие чайных плантаций в Грузии заражены червем-кровососом анкилостомой. Через несколько лет ученые спустились в шахты Донбасса и там обнаружили того же самого паразита. Ветеринарные гельминтологи, обследовавшие Подмосковье, наткнулись в зверосовхозе на заражение соболей, норок и куниц. Гельминты обитали у зверей в лобных пазухах и паразитировали в легких. А на противоположном конце страны скрябинские экспедиции разыскали неизвестных прежде гельминтов, очевидно, попавших на нашу землю из Китая и Кореи. На пустынной поначалу гельминтогеографической карте Советского Союза мало-помалу начали проступать все более четкие контуры тех районов, где, тысячелетиями оставаясь незнаемыми, таились злейшие враги человека. «Олень на Севере, верблюд на Юге, сухопутная и водоплавающая птица, пушные промысловые звери, речные и морские рыбы и, прежде всего, человек и сельскохозяйственные животные на всех широтах и долготах Советского Союза — вот диапазон наших гельминтофаунистических исканий», — писал Скрябин.

Экспедиции напрочь отбросили старое представление о том, что мир гельминтов однообразен и беден видами. До революции самые осведомленные врачи и зоологи насчитывали не более пятнадцати видов гельминтов, паразитирующих в теле человека. К 1959 году профессор Варвара Петровна Подъяпольская, один из первых учеников академика Скрябина, участница многих экспедиций, насчитала на территории страны пятьдесят два червя-паразита. А число вновь выявленных гельминтов скота, птиц и рыб перевалило за тысячу.

Вдумайтесь: человечество столетиями накапливало знания о животном мире планеты. А тут горстка энтузиастов за считанные десятки лет открыла вдруг сотни новых видов и родов. По масштабам поисков экспедиции Скрябина не имели себе равных во всей истории зоологии. Самая большая в мире коллекция гельминтов (ныне собранная в Москве в специальном музее) была создана в результате вскрытия более чем 300 тысяч экземпляров животных разных географических зон! Сам руководитель и вдохновитель этого грандиозного поиска описал более 200 новых видов и 100 новых родов гельминтов.

Нет сомнения, все эти исследования обогатили зоологию. И все же когда во Всесоюзном институте гельминтологии мне показывали гигантскую коллекцию паразитических червей и видный специалист, немало поездивший по скрябинским маршрутам, объяснял мне, что ученым удалось четко систематизировать все это разнообразие живых существ и что теперь науке доподлинно известны все родственные и генеалогические связи, в которых состоят между собой эти твари, я подумал: а для чего, собственно, нужна такая систематика? Не слишком ли гельминтологи увлеклись коллекционированием и раскладыванием своих трофеев по полочкам? При встрече с Константином Ивановичем я напрямик задал ему этот вопрос. Ученый не удивился. Наверное, ему не впервые приходилось говорить на эту тему.

— Я мог бы ответить вам словами Гёте. «Чтобы не потеряться в бесконечном, — утверждал великий естествоиспытатель и поэт, — ты должен вначале различать, а затем уже обобщать». Но лучше обратиться к личному вашему опыту. Если бы в Институте растениеводства вам показали мировую коллекцию семян, вам, наверное, в голову не пришло бы отрицать ее ценность. И только оттого, что какие-то из сотен тысяч собранных семян смогут в дальнейшем породить полезные растения. Но ведь ботаники собирают и сорняки, растения вредные. Очевидно, они нужны для того, чтобы агрономы хорошо знали, с кем, когда и каким образом они должны бороться. А разве мы, гельминтологи, не следуем тому же примеру? Вас смущает строго разработанная систематика. А разве Менделеевская таблица — не систематика химических элементов? Как может врач или ветеринар поставить диагноз гельминтной болезни, если он не знает, кто эту болезнь вызвал? Едва мы установили положение вновь открытого червя-паразита в зоологической системе, как можем представить и его биологию. Это очень важно, ибо черви-родственники, как правило, имеют и схожие циклы развития. Систематика, таким образом, подсказывает одновременно, как организовать эффективные меры профилактики и борьбы с паразитами.

Кажущаяся теоретичность скрябинских экспедиций не меня одного вводила в заблуждение. Не зная биологии гельминтов, не ведая о страшной опасности зачервления, рядовые медики и солидные ученые долгие годы продолжали утверждать, что поиски паразитических червей, составление «червяковой карты» — забава, не представляющая практического интереса.

В 1923 году в Саратове, после доклада Скрябина на съезде врачей, председательствующий небрежно резюмировал: «Молодой профессор наговорил тут таких чудес, в которые ни один здравомыслящий врач никогда не поверит». А спустя год-другой доктор медицины — терапевт — публично заявил в Одессе, что изучать приемы борьбы с человеческими гельминтами «значит способствовать регрессу медицины».

Гельминтофаунистическая карта, которая так забавляла правоверных медиков двадцатых да и тридцатых годов, пока еще не создана окончательно. Не один десяток экспедиций выедет в дальнюю дорогу, прежде чем мы безошибочно будем знать все о распространении и образе жизни червей-паразитов на каждом клочке нашей земли. Как недостроенное, но величественное здание, карта эта уже сегодня являет будущие свои формы, ибо на ней нанесены целые районы, детально обследованные специалистами, с ее помощью ориентируют свои мероприятия органы здравоохранения.

Карта не просто констатирует. Она учит, призывает, борется. Вот, например, одна лишь деталь. Разглядывая экземпляр гельминтогеографической карты СССР, я обратил внимание, что некоторые краски, обозначающие присутствие в данном районе определенного вида гельминтов, как бы сливаются, наезжают друг на друга. Это должно, видимо, означать, что в данном районе обитают сразу два или несколько видов паразитических червей. Но для специалиста такое объяснение звучит не просто справкой, но и серьезным предупреждением. Скрябин еще в магистерской диссертации своей обратил внимание на то, что гельминты каждого района страны живут своеобразными видовыми сообществами. Вред от каждого отдельного вида не столь уж велик. Но когда в теле животного или человека начинают сожительствовать несколько различных видов — жди серьезной беды. Взять, к примеру, власоглава и аскариду. Первый живет в толстом кишечнике, а его соседка — в тонком. Власоглав разрушает стенки своего жилища и ими питается. Аскарида потребляет только пищу самого хозяина. Но чтобы усвоить ее, она выделяет ферменты, разлагающие белки и жиры. При этом возникают ядовитые для хозяина полупродукты, особенно губительные из-за поражения стенок кишечника. Такая парочка может погубить какое угодно животное и нанести непоправимый вред человеку. А ведь случается, что в организме хозяина действуют одновременно несколько разных видов паразитических червей. У овец обнаруживают до тридцати разных видов. Изучение гельминтных сообществ — важнейшая задача экспедиций Скрябина. И несравненно нагляднее и убедительнее, чем в журнальных статьях, открытия этих экспедиций отражаются на гельминтнофаунистической карте. «Внимание! — предупреждает она тех, кто лечит людей и заботится о благосостоянии стад. — В вашем районе собралась особенно опасная компания. Будьте бдительны!»

Сегодня карта гельминтозов стала признанным фактом науки, но Константин Иванович и его помощники помнят и иные времена. Один из первых случаев, когда гельминтологическая теория сыграла злую шутку с не верующими в нее врачами, произошел в конце двадцатых годов во Владивостоке. Отправляясь в экспедицию на Восток, Константин Иванович, как обычно, перечитал всю литературу о гельминтах этого района. В работах зарубежных авторов наткнулся он, между прочим, на сообщение о парагонимусах — червях, вызывающих у жителей Японии и Кореи болезнь легких. Но где искать этих паразитов? Скрябину пришла забавная мысль: во Владивостоке он отправился в туберкулезный диспансер и заявил врачам, что изрядная часть их больных не страдает чахоткой. Медики подняли его на смех. Черви — возбудители болезни легких? Чепуха какая-то! (Как и большинство людей, в те годы владивостокские врачи были убеждены, что единственное обиталище гельминтов — кишечник, а о легочных гельминтах никто из них не слыхал). Пусть этот чудак сколько угодно рассматривает под микроскопом мокроту больных — кроме коховских палочек, он ничего там не найдет.

Через день Скрябин пригласил сотрудников диспансера навестить помещение, где работала экспедиция. Гостей посадили за микроскопы, и фтизиатры с изумлением увидели в мокроте двоих из двадцати пяти своих пациентов самые настоящие яйца гельминтов. Недоразумение? Ошибка? Да, ошибка. Только ошибались на этот раз фтизиатры. Откуда им было знать, что виновники псевдотуберкулезного заболевания… крабы? Местное китайское население как излюбленный деликатес потребляет сок, который специальным прессом выжимают из только что выловленных речных крабов. Вместе с соком люди заглатывают и личинок гельминта парагонимуса, обитающего в теле крабов. Больных парагонимозом, много лет состоявших на туберкулезном учете, пришлось лечить на этот раз не фтизиатрам, а гельминтологам.

…Когда я начал работать над этой главой, я попросил одного из сотрудников академика Скрябина описать, как живут и работают гельминтологи в экспедициях.

— Теперь или в поездках двадцатых-тридцатых годов? — спросил он.

Да, нынешние экспедиции, отлично снаряженные, располагающие необходимым транспортом, мало походят на те ежегодные «караваны», которые лет тридцать-сорок назад закладывали основы гельминтологической науки. Наиболее крупными экспедициями Константин Иванович руководил сам. Он отправлялся в поездки по сибирским рекам, в Донбасс, на Дальний Восток, в район Сухоны или Северной Двины, вне зависимости от трудностей экспедиции. Этот неутомимый ученый мог бы с полным правом повторить слова знаменитого селекционера Бербанка: «Я никогда не видел, чтобы чего-либо добился человек, который привык комфортабельно сидеть, откинувшись в своем кресле… и ждать, что дело пойдет само собой».

«Комфортабельно сидеть» Скрябин не позволял не только себе, но и сотрудникам. Один из снимков тех времен изображает палубу парохода, на котором ученые едут к месту очередных исследований. За бортом проплывают живописные пейзажи Верхней Оби, но никто из ученых не любуется красотами природы. Исследователи вытащили на палубу стол, микроскопы, принадлежности для вскрытия животных и прямо в пути занимаются своим обычным делом: ищут гельминтов в теле подстреленных птиц и выловленной рыбы. А когда нет ни того ни другого, обследуют здоровье пароходной команды.

Так работали «на отдыхе». А на месте, когда начиналось обследование животных, людей, водоемов, гельминтологи трудились от рассвета до захода солнца, а подчас и позже. Ни сам руководитель экспедиции, ни его жена и неизменный спутник, Елизавета Михайловна, исполнявшая обязанности препаратора, не пользовались никакими привилегиями. И нередко случалось, что профессор незаметно, чтобы не отвлекать сотрудников от напряженной работы, выносил ведро с отбросами или брался помогать повару. «Без энтузиазма нет ученого», — любит повторять Константин Иванович. Экспедиции были подлинной школой научного энтузиазма.

— Когда меня, студента-третьекурсника, впервые пригласили участвовать в экспедиции, — рассказывает один из видных ныне гельминтологов, — то профессор Скрябин сказал мне буквально следующее: «Вы ничего не заработаете в этой поездке, но зато вы увидите страну, узнаете, как делается наша наука. Впрочем, если вы не собираетесь в будущем стать гельминтологом, не езжайте, не теряйте времени. Найдутся другие, кто будет предан делу, кто станет потом работать с нами всю жизнь».

Таких действительно находилось много. И хотя ветеринарный врач получал всего лишь около 50 рублей в месяц, а о суточных и квартирных в те годы говорить не приходилось, каждую весну профессору предлагали свои услуги десятки специалистов. Их влекла романтика молодой науки, поездки в далекие края, та обстановка сердечности и дружбы, которая связывала всех, кто ездил со Скрябиным.

Жили в экспедициях более чем скромно. Экспедиционные группы останавливались в помещениях сельских школ или сельских Советов. Обед готовили сообща, на паях: так выходило дешевле. За стол тоже садились вместе, без учета табеля о рангах. Шутка и смех во время этих трапез не смолкали ни на минуту. Только однажды за многие годы сотрудники увидели своего руководителя рассерженным. Да и то лишь на минуту. Это произошло за импровизированным обедом, где-то под Великим Устюгом. Из-за нехватки средств ученые в те годы нередко отправляли в общий котел объекты недавних вскрытий: выпотрошенную и досконально исследованную рыбу, птицу и некоторые охотничьи трофеи. Когда очередной дежурный повар приготовился разделать стерлядь, только утром выловленную в Сухоне, Скрябин поинтересовался, какого возраста рыба. Измерить длину рыбы и таким образом установить ее возраст — прямая обязанность гельминтолога-ихтиолога. Но специалист допустил оплошность — рыба измерена не была. Скрябин нахмурился (ничто так не раздражает его, как недобросовестность в научной работе), но через минуту уже хохотал вместе со всеми, когда провинившийся сотрудник побежал за сантиметром, чтобы измерить жареную рыбу прямо на тарелке.

Нелегко давалось ученым право поставить лишний штрих на своей карте. Что только не пришлось пережить этим подлинным землепроходцам на всех широтах и долготах страны! Переворачивались на беспокойной Нижней Тунгуске экспедиционные лодки, тундровая мошка и гнус доводили до вступления тех, кто проводил обследование людей и оленей в районе Югорского шара. На острове Лангр у берегов Сахалина гельминтологам, пожелавшим обследовать и лечить обитателей острова, пришлось вступить в борьбу с шаманом, подлинным властителем маленького народа. Все это было давно, в первые годы революции, но и позже творцам гельминтологической карты приходилось нелегко. Вот лишь несколько строк из отчета 35-й экспедиции, предпринятой летом 1926 года в Туркмению:

«Чтобы объективно представить себе поистине кошмарные условия труда лаборантов, — писал Скрябин, — надо знать, что работа их протекала в небольшом купе вагона, превращенного в копрологическую лабораторию, где на столах и полках было расставлено множество баночек с фекалиями человека… и все это при 60-градусной туркменской жаре. Надо наблюдать подобную обстановку непосредственно, чтобы оценить трудовой героизм этих незаменимых работников».

Но как ни тяжел труд гельминтологов, как ни тягостны порой бывали обязанности членов экспедиций, маленькая армия Скрябина почти не знала дезертиров. Оценивая дела этого блестящего коллектива, американский биолог М. Холл писал в 1931 году, что русские гельминтологи по объему своих исследований вышли на первое место в мире. За полтора десятка лет они успели значительно больше, чем их американские коллеги за 45 лет. Год спустя в Германии вышел большой справочник Ольпа «Выдающиеся тропические врачи мира». Среди портретов мужественных борцов с малярией, холерой, чумой и оспой составитель поместил фотографию и жизнеописание советского ученого профессора К. И. Скрябина. «Великие географические открытия» молодой отечественной гельминтологии получили официальное мировое признание.