Разорванное небо

– Албания, граница, – догадался Иванов. – Сейчас проверят документы и двинемся дальше. Ты чего побледнел? Что-то не так? Хотя да, тут они все на одно лицо.

Но Казак побледнел вовсе не потому, что с патрулем было «что-то не так». Просто он вдруг принял решение не ехать до конечной станции, а сойти прямо здесь. В конце концов, какая разница! Разве что не придется прощаться с Еленой.

Демонстративно подняв руки, он встал и направился навстречу бойцу, а тот, в свою очередь, мгновенно вскинул автомат и передернул затвор. Используя свой небогатый словарный запас, Казак сумел сложить фразу «Хочу идти к командиру роты!» – и боец, оставив проверку своему напарнику, кивнул и вывел Казака на коротенький низкий перрон под присмотром троих военных с овчаркой, только теперь серой. Выходя из вагона, летчик оглянулся, и последнее, что он увидел, были глаза Елены, молча смотревшей ему вслед.

Побережье. Аэродром Колашин Командира роты, а вернее коменданта поста, не стали будить среди ночи ради непонятного человека, требующего личной беседы, ни на какие вопросы не отвечающего и без документов – сопроводительная на всех троих осталась у Иванова, и Казак искренне ему посочувствовал, представив, как тот будет объясняться сначала с властями, а потом со своим руководством. Летчика провели по ночным улицам в местную комендатуру, деликатно, но тщательно обыскали и заперли в подвал с решетками на окошках, где стояло несколько грубо сколоченных топчанов с обшитыми клеенкой поролоновыми матрасами. На одном из них кто-то спал, судя по запаху – смертельно пьяный. Казак выбрал себе место подальше от него и лег, уверенный в том, что не сможет заснуть, тем более что днем отдохнул. Действительно, некоторое время он лежал уставившись в темный потолок, однако незаметно сон все же подкрался, и когда Казака растолкал конвойный, летчик с удивлением увидел, что сквозь решетки в подвал пробивается веселый солнечный лучик.

– Ты хотел видеть командира – сейчас будет тебе командир, – что-то в этом роде буркнул солдат.

Казак напряг свои более чем скромные познания в сербском и попросился сначала в уборную. Конвоир – совсем молодой парнишка – тут же нахмурился, видя в такой просьбе классический предлог для побега, но потом сообразил, что его узнику бежать незачем – сам к ним пришел.

Комендатура оказалась двухэтажной, и комендант размещался на втором этаже. Солдат провел Казака по узкой лестнице, через маленький зал, где маялись трое гражданских, в приемную, в которой на месте секретарши сидел молодой сержант и тыкал карандашом в клавиши древней механической пишущей машинки.

Конвоир бесцеремонно толкнул дверь и ввел летчика в просторную комнату, где под вывешенной на стене картой Албании сидел солидный пожилой человек с морщинистым лицом и проседью в волосах. На погонах у него блестели три маленькие звездочки.

– Ну? – недовольно произнес он, и Казаку вдруг показалось, что комендант сейчас заговорит по-русски. Но по-русски он, конечно же, не заговорил, а просто вопросительно уставился на приведенного.

– Код триста двадцать семь.

Эту фразу Казак произнес раздельно и четко, после чего замолчал, не зная, что делать или говорить дальше. Несмотря на то что код этот был в свое время выдан ему как специальный вариант для Албании, он не очень-то на него рассчитывал. Албания, всегда считавшаяся задворками Европы, до сих пор ухитрялась сохранять нейтралитет в балканских делах. И вряд ли ради какого-то русского летчика ее руководство пойдет на то, чтобы этот нейтралитет нарушить.

Казак не знал, что Албания за последнее время оказалась в положении, напоминающем положение Швейцарии в годы Второй мировой войны. Территорию, удобную для переброски грузов, эвакуации раненых, обмена пленных, использовали все воюющие стороны. После хаоса весны девяносто седьмого года наследники коммунистов так и не вернулись к власти в Тиране. Фактически эта небольшая страна осталась без какого-то единого управления, а те люди, которые сумели прийти к власти на местах, оказались достаточно ловкими для того, чтобы ловить рыбку в этой мутной воде. Так что на самом деле нейтралитет Албании был скорее фигурой речи, нежели объективной реальностью.

И когда в помещении комендатуры прозвучал код, сработала система, которую задолго до вступления Трансбалкании в войну создавали здесь службы Вазника – создавали втайне, подозревая, что примерно тем же заняты в Албании люди Керимбеговича.

Комендант куда-то позвонил – видимо, получал инструкции – и, повернувшись к Казаку, произнес длинную фразу. Летчик понял не все, но главное уловил – за ним должны приехать и отвезти в какой-то Колашин.

«Что ж, значит, Колашин. Где это?» – Казак поднял глаза и довольно быстро нашел этот городок на карте. Почти рядом с Черногорией, практически граница. К тому же рядом с морем, курорт, небось… Вроде бы недалеко.

Машина оказалась потрепанным грузовичком – «юэцзинь», как назвал его водитель, которого комендант долго инструктировал тут же, под картой страны. Машина очень напоминала древний ГАЗ-51, хотя и сделана была, очевидно, в Китае. Водитель не был настроен на разговоры, и Казак от него услышал только то, что в Колашине есть авиабаза и дальше его повезут самолетом.

«Интересно, на каком?» – подумал Казак и решил пока не загадывать.

Аэродром Колашин, расположенный в неглубокой котловине, прекрасно просматривался с окружающих гор.

«Ни фига себе база! – удивился Казак. – Разве что через перископ подводной лодки за ней не понаблюдаешь. Вся как на ладони!» Широкая асфальтированная взлетная полоса при ближайшем рассмотрении оказалась вся в воронках, больших и маленьких, а вдобавок в двух местах поперек нее были прокопаны широкие канавы – видимо, для того, чтобы продемонстрировать непригодность аэродрома для полетов и не навлекать на округу новые беды. Припомнив телерепортажи времен «бунта обманутых вкладчиков», Казак не удивился такому состоянию аэродрома.

Машина коменданта проехала мимо заброшенных ангаров, мимо сиротливо стоявшего невдалеке АН-24 без обоих двигателей и направилась дальше, в сторону белых скал, красиво подсвеченных заходящим солнцем, – только сейчас Казак осознал, что день близится к концу, а в животе у него с утра ничего не было.

До скал добирались довольно долго, но уже издали были видны могучие ворота, не декорированные под камень, как на их аэродроме, а чуть ли не нарочно выставленные напоказ. Впрочем, к этим воротам вели и вполне наезженные автомобильные дороги; на покрытых потеками ржавчины створках масляной краской было выведено несколько раз одно непонятное слово с разными при нем цифрами, и Казак для себя решил, что это пронумерованные складские помещения. Около них лежали груды деревянных поддонов, а сбоку, возле свалки, стоял электрокар и еще один такой же притулился ко второму складу Человек в синем комбинезоне менял ему колесо.

Прямо к складам Казака не повезли, машина свернула, и он, все еще глядя в сторону изуродованной полосы, подумал: «Если истребители и вправду здесь, то хотел бы я посмотреть, как они отсюда взлетят. Впрочем, здесь, пожалуй, и не сядешь».

Сделав это заключение, Казак почему-то облегченно вздохнул, будто ему самому пришлось бы отсюда взлетать. Тем временем навстречу машине вышел офицер-албанец и подвел его к небольшому строению у ворот. В помещении, куда попал русский летчик, несмотря на то что на улице было еще вполне светло, горели несколько ламп, лучи которых оказались направлены на вошедшего.

Казак машинально заслонился от света рукой, а когда ее опустил, то буквально наткнулся на стволы нескольких автоматов. «Предали, суки! – промелькнуло у него в голове, и через секунду: – А может, нет?» Ему наверняка предстояла процедура идентификации, ничего хорошего от которой ждать не приходилось.

Казак постарался припомнить все кодовые фразы и отзывы, что летчиков его группы заставляли выучивать назубок под неусыпным контролем подпоручика Малошана, устраивавшего им чуть ли не экзамен перед каждым вылетом… Без особого, впрочем, успеха.

Но вышло все проще. Один из автоматчиков вдруг опустил свое оружие и, громко произнеся по-сербски «Да, это он», заключил Казака в крепкие объятия.

Тот опешил, но потом узнал в сербе пилота, знакомого еще по недолгому пребыванию в Любимце, он же пригонял резервный истребитель для Корсара. Казак даже вспомнил его странное имя – Момчило, которое в первый раз воспринял как «Мочила».

– Я понимаю твое удивление, – сказал Казаку капитан ВВС Республики Трансбалкания Момчило Германович, когда вел летчика по второму складу. Вместо штабелей упаковок товаров или материалов, которые ожидал увидеть летчик, под сводами склада в мертвенном свете ламп тускло поблескивала камуфляжная окраска самолетов – два СУ-27К стояли бок о бок с поднятыми вверх консолями крыла.

– Так и было задумано. Кому придет в голову, что здесь, в официально нейтральной стране, на всем известной базе, давным-давно превращенной в склад торговой фирмы, можно спрятать самолеты? Тем более что посадка здесь невозможна уже около двух лет – именно столько времени полосу не приводили в порядок. Правда, с месяц назад сюда все же наведалось звено «миражей», понаделали еще дырок.

– Но меня вроде собирались вывезти на самолете? Серб улыбнулся.

– Ты не знаешь Мэда Сью. Это особый разговор. Если бы я сам не видел, что он вытворяет, то и по сей день считал бы рассказы о нем легендой. Сам завтра убедишься. А истребители мы сюда переправили после того, как один из ваших летчиков – его, кажется, Дедом зовут – прочитал здесь лекцию на тему вьетнамской войны. Там, говорил он, практиковалась переброска истребителей транспортными вертолетами. Истребители с тех пор заметно потяжелели, но ведь и вертолеты теперь другие.

Казак быстро прикинул – пустой СУ-27 весит около шестнадцати тонн, а у МИ-26 грузоподъемность до двух десятков, но это если в грузовой кабине. А на подвеске? А ведь подвеску можно и доработать. Да, вполне реальная операция, и как это ему сразу в голову не пришло? Надо было повнимательнее слушать Деда, он ведь и раньше говорил о чем-то подобном.

– Взлет будет осуществляться со стартовыми ускорителями с прямого участка автодороги.

– Не хватит! – уверенно сказал Казак, вспомнив окрестности.

– Хватит. Придется только непосредственно перед вылетом взорвать там несколько строений, и полоса будет что надо. Кроме того, наши инженеры приспособили для этих самолетов ускорители от ваших реактивных бомбардировщиков. Даже половинный комплект даст тягу больше, чем штатные истребительные.

– Это от каких же бомбардировщиков?! И как вы их добыли? – удивился Казак.

Капитан виновато развел руками, давая понять, что отвечать на этот вопрос не собирается. Действительно, русскому летчику совершенно незачем знать, что ускорители для устаревших сверхзвуковых бомбардировщиков ТУ-22, принадлежавших Ливии, были попросту украдены со складов Каддафи и перевезены через море на рыбацкой шхуне.

Уже заканчивая разговор и направляясь к выходу, Германович сказал:

– Итак, ты улетишь завтра утром, и мы выйдем на задание тогда же. Рисково, конечно, но ты должен попасть в свое звено как можно скорее.

– Не понял?

– Вы действуете сейчас наиболее эффективно. По нашим данным, моментальная потеря «миражей» подорвала доверие зарубежных спонсоров к боснийским воякам, они отказали им в кредите на очередную партию самолетов.

– Здорово! – воскликнул Казак. Укоряя себя за эйфорию по поводу той победы, имевшую следствием потерю бдительности, он как-то не думал о других ее результатах.

– Здорово, – согласился серб. – Но не совсем. Теперь мусульман в большей степени будет поддерживать европейская, а главное – американская авиация. А с ними бороться сложнее, нежели с боснийскими и хорватскими летунами.

Пройдя до конца коридора, они вошли в другое помещение, меньших размеров, куда, как овцы в загон, были согнаны полтора десятка погрузчиков. Но внимание Казака привлекли не они, а стоявшие у стены на металлических подпорках четыре десятиметровые ракеты, вдоль длинных цилиндрических тел которых между маленькими крыльями и стабилизаторами шли к хвосту тонкие трубы каналов воздухозаборников прямоточного гиперзвукового двигателя.

«Ого! Это еще что такое? Если здесь стоят корабельные варианты „сушек“, то это может быть только „Москит“. Четырехтонная сверхзвуковая ракета, способная с одного удара утопить эсминец, а две такие могут с гарантией пустить на дно транспортник в двадцать тысяч тонн водоизмещением! Вот, значит, о каком задании идет речь…» Германович перехватил ошеломленный взгляд Казака и кивнул:

– Ты все правильно понял.

– Да, – коротко ответил Казак и после паузы тихо спросил: – А вы… надеетесь вернуться назад?

Момчило Германович усмехнулся и ответил просто, без рисовки:

– Надеемся. Но… как бы это сказать… не очень рассчитываем. Неужели ты думаешь, что мы идем в эту атаку только потому, что не представляем ее сложности? Все мы всё знаем, а дополковник наш, тот прямо так и сказал: заправки хватит в один конец.

Казак промолчал, пытаясь понять этого человека, который вот так спокойно говорил о предстоящем ему самоубийственном полете. Но капитан понял его молчание по-другому.

– Ты дополковника в мясники не записывай, он тоже летит с нами.

– Да нет, что ты. Просто… Просто не знаю, смог бы я так.

– Не думай об этом. Мы никогда не пошлем русов «в один конец». Нет доверия, что они смогут… Слишком любят жить.

Казак почувствовал себя неловко и не нашел слов для ответа.

На следующее утро, когда первые лучи солнца позолотили вершины гор, окружающих котловину. Казак стоял около ворот склада, где обычно останавливались большегрузные фуры.

Никакой маскировки не предусматривалось, да и зачем? Среагировать на вдруг откуда ни возьмись появившиеся самолеты враг вряд ли успеет, а второй раз использовать базу никто не собирался.

Ночью сербские пилоты, идущие в бой, совершили ритуал принесения клятвы. Казак знал об этом, но сербы вежливо, но настойчиво попросили русского летчика при сем не присутствовать. Он лишь проводил их до того места, где вырубленная в скале лестница уходила к залитой серебристо-призрачным светом луны старой часовне на перевале. Четыре безмолвные фигуры, поднимающиеся вверх…

Он не видел трепетного пламени свечей перед скорбными ликами икон и не слышал торжественных слов клятвы:

«Я, солдат Великой Сербии и Господа Бога, клянусь перед святым престолом своего Создателя на животворящем кресте его, что мести не отложу, спасения своему телу искать не стану, с курса не сверну и кабины своей не покину, пока с Божьей помощью не покараю врага моего народа. Свидетели мне – Бог мой, народ мой, мои павшие товарищи, Святой Савва Сербский и Святой Никола. С Богом, Сербия или смерть!» Казак постарался запомнить все имена пилотов: командир звена – дополковник Светозар Дошло, капитан Момчило Германович, поручик Перице Дражич и подпоручик Мирослав Йованович, совсем еще молодой, даже моложе самого Казака, невысокий и щуплый парень. И этот мальчишка тоже летит сегодня в бой, и он тоже поклялся не возвращаться, не выполнив задания, и значит, у него уже нет возраста в житейском понимании этого слова.

Несмотря на бессонную ночь. Казак не ощущал ни сонливости, ни усталости, словно сам готовился к подвигу. Он понимал, что шансов вернуться ни у кого из них практически нет, но от всего сердца желал, чтобы это чудо произошло. И почему-то больше всего ему хотелось, чтобы вернулся Мирослав – ну, ради какой-то высшей справедливости!

Первый СУ-27К с подвешенным «Москитом» уже вырулил на стартовую прямую. Казак вспомнил, как, возвращаясь на базу, в предрассветной полутьме увидел на дороге, которой предстояло стать взлетной полосой, безмолвно предвигающиеся тени жителей окрестных сел, мужчин, женщин и даже детей. Они медленно шли по маршруту будущего взлета и убирали с обочин крупные и мелкие камни. Сзади них ехала запряженная парой ослов небольшая битумоварка, и еще несколько человек заливали клейкой черной массой россыпи щебенки там, где убрать ее было совсем невозможно. И даже ослы шли удивительно тихо и послушно. Дым битумоварки смешивался с утренним туманом, и вся картина казалась до содрогания нереальной.

Зато теперь можно было не опасаться того, что мощные двигатели взлетающих самолетов засосут в воздухозаборники каменный мусор, способный повредить лопатки турбин. Конечно, с каждым очередным стартом покрытие будет разрушаться, и обломки все же появятся. Но с этим ничего уже было не поделать.

Окрестности вдруг заполнились грохотом, который даже привычному уху летчика показался нестерпимым. Там, где только что стоял СУ дополковника Дошло, взметнулось вверх облако черной пыли, из которого через секунду вырвался стремительный силуэт машины с длинным хвостом яркого красно-желтого пламени. Казак вспомнил, как кто-то сравнил картину взлетающего на ускорителях самолета с изгнанием из ада провинившегося демона – действительно, более точное сравнение придумать трудно.

Адриатическое море. Удар «москитов» Соединение кораблей шестого флота США, уже долгое время находящееся в Адриатическом море, было многочисленным. Кроме авианосцев «Теодор Рузвельт» и «Кирсардж» в группу входил универсальный десантный корабль «Оушн», крейсер «Банкер Хилл», семь фрегатов и несколько судов обеспечения. Полагающейся авианосному соединению по штату атомной подводной лодки не было – командование сочло возможным сэкономить на этой боевой единице по той причине, что вероятность угрозы соединению с моря была весьма мала. Военно-морские силы Трансбалкании были почти полностью уничтожены еще в первые сутки войны, когда с безумной отвагой попытались защитить свои родные берега, атаковав десантную армаду США. Правда, в надежных скальных укрытиях, которые никак не могли обнаружить прочесывающие побережье морские пехотинцы, несколько сербских сверхмалых субмарин еще скрывались в расчете на чудесный шанс для своих торпед, но и их уничтожение для морской авиации и кораблей ПЛО было делом ближайших дней.

Что касается воздушного нападения… Да, адмирал Макриди допускал – неуловимые сербские СУ могут начать атаку на корабли соединения. Начать, но не завершить! Средства противовоздушной обороны крейсера и фрегатов были достаточно сильны, чтобы с гарантией уничтожить и вражеские самолеты, и запущенные ими ракеты еще на дальних подступах к ядру эскадры – авианосцу и десантным кораблям. Но с возможностью такого нападения приходилось считаться, и, по согласованию с командованием флота, в соединении уже давно была запланирована тренировка расчетов средств ПВО с участием самолетов авианосца.

Однако командование соединения не слишком торопилось исполнять приказы штаба и под различными предлогами тянуло с проведением этой тренировки, чем вконец разозлило Макриди. Он подал наверх предложение устроить эту тренировку ранним утром, для большей приближенности к боевым условиям, и совместить ее с учениями кораблей. Получив одобрение своей инициативы, Макриди не без удовольствия заставил подняться среди ночи сначала весь командный состав кораблей соединения, а затем и офицеров среднего звена, младших офицеров, летчиков четверки машин, которым выпало изображать нападающие самолеты, и дальше вниз по служебной лестнице, вплоть до желтокожего трюмного механика, которого тоже разбудили вместе со всеми и заставили занять положенное ему место при стойке с огнетушителями.

Трюмный механик, нью-йоркский китаец Чин Ло, который попал во флот чисто случайно и плавал уже пятый год на крейсере «Банкер Хилл» все в одной и той же скромной должности, был единственным, кто в эту ночь не посылал куда подальше начальство с его играми. Невозмутимость «китаезы» когда-то раздражала его товарищей, но постепенно матросы перестали подначивать Чин Ло и даже, можно сказать, его полюбили – как любят диковинный кактус в горшочке.

Вот и сейчас, спокойно стоя рядом с прикрепленными к стене пузатыми ярко-красными пластиковыми баллонами, он безучастно взирал на обозленные лица матросов, бегущих занимать боевые посты. Через положенное время суета улеглась, и потянулось ожидание.

Спустя несколько минут мимо механика по коридору неторопливо прошел, весело насвистывая, молодой лейтенант, которому крупно повезло – его пересменка пришлась как раз на время объявления тревоги, и получилось, что не относящийся ни к бодрствующей, ни к отдыхающей смене офицеров лейтенант мог спокойно топать в свою каюту.

– Привет, Чин! Небось хихикаешь про себя, глядя, как мы тут мечемся? Окажись сейчас на моем месте мой дед, он бы, увидев тебя, схватился за пистолет – решил бы, что корабль захватили. Он у меня воевал на Тихом океане… Не обижаешься?

– Нет, сэр. Но я не японец, я китаец.

– Да ладно, какая разница. А хоть бы ты был и японец – «джапсы» тоже тогда наших надрали неслабо, особенно поначалу. Как-то привел я деда на эту нашу посудину, когда еще кадетом был. Встретили его как героя-ветерана, чуть ли не с оркестром, разрешили по отсекам полазить, показали все. Он, как полагается, поблагодарил, восхитился… А потом, уже на берегу, сказал мне так: «Знаешь, парень, если бы мне пришлось тогда идти к Окинаве на этом корабле, я бы позаботился написать подробное завещание». Я удивился – ведь ему показали всю эту чертову автоматику, ракетные комплексы, радары, лазеры, – и он пояснил: «Когда на тебя валится сразу сорок самолетов, то не спасет никакой лазер. Одна торпеда, одна бомба – и ваша алюминиевая банка из-под „кока-колы“ выгорит и пойдет ко дну быстрее, чем любой паршивый миноносец времен Второй мировой войны». Я рассказал об этом нашему командиру курса, и он назвал деда старым дураком – не за то, что он посчитал дерьмом нашу коробку, а за то, что сказал об этом мне. Кадету полагается считать, что он попал на лучший в мире корабль, и тонуть в случае чего тоже с этой мыслью. Так что, Чин, будь спокоен – если нам все же вмажут, то закончится все весело и быстро.

– Спасибо, сэр. Я всегда спокоен.

– Ха! Я и забыл. Ну давай, стой дальше! – и, взмахнув рукой, лейтенант отправился своей дорогой.

Чин Ло еще раз вежливо улыбнулся вслед уходящему молодому офицеру, и вновь его лицо приняло бесстрастное выражение. В его семье свято соблюдались национальные традиции, и привычка скрывать свои эмоции за внешней невозмутимостью была одной из них. Поэтому мысли, которые вызвала у него короткая лекция лейтенанта, тоже никак не отразились на его плоском желтом лице.

Парни, сидевшие на боевых постах, были куда менее сдержанны. Оператор блока шестиствольных скорострельных установок «Вулкан», здоровенный рыжий ирландец, громогласно ругался, оглушая своего напарника:

– Эти дерьмовые «хорнеты» сейчас будут делать новый заход, теперь на бреющем. Ох, я бы полполучки не пожалел тому, кто подложил бы каждому из них под задницу морского ежа.

– Брось, Чарли, – меланхолично ответил напарник, ритмично двигая челюстью. -Думаешь, тем парням за штурвалами охота подниматься среди ночи? Вот адмиралу я бы и сам запустил пару этих шершней[13] под лампасы.

– Эти не влезут… Да выплюнь ты свою жвачку, Смит! Второй час жуешь!

– Отстань. Смотри лучше на экран, сейчас пойдут ракеты.

Действительно, «ИДЖИС» – интрегрированная система боевой информации крейсера – оценила режим работы самолетных радаров и предупредила экипаж о пуске противокорабельных ракет. Смит перевел взгляд на индикатор состояния подопечных систем, а Чарли быстро проконтролировал работу своей части комплекса.

– Ерунда, все в порядке! – бросил он. – Два раза отстрелялись, и на третий тоже все будет о'кей, проткни его насквозь!

И действительно все прошло о'кей. На истребители были наведены ракеты, и по анализу параметров наведения расчетам зенитно-ракетных установок была засчитана девяностопроцентная победа – само собой, реального пуска не проводилось, а полет ракет просчитал вычислительный комплекс. А вот «Вулканам» пришлось пострелять по реальной цели – с «хорнетов» в последнем заходе были выпущены два имитатора, которые, изображая из себя грозные противокорабельные ракеты, неслись на высоте двух десятков метров над морем со скоростью почти равной скорости звука. Несмотря на то что стоимость имитаторов была довольно высока, адмирал Макриди настоял, чтобы оборонительное оружие ближнего действия было проверено по реальной цели.

Злые, не выспавшиеся американские моряки продемонстрировали, что и в таком состоянии они способны выполнять свою работу. «Ракеты», нацеленные в «Хилла» (на авианосец их наводить все же не рискнули – мало ли какие возможны случайности), на подлете к крейсеру были встречены шквалом огня, который обрушили на них автоматически наводящиеся по данным радара «Вулканы». Оба имитатора мгновенно превратились в мелкие обломки, рассыпавшиеся в полукилометре от крейсера. Грохот выстрелов тут же затих, и лишь еще несколько секунд шуршали и позвякивали скатывавшиеся по желобкам в море гильзы.

– Господин адмирал, третий заход выполнен. Самолеты условно поражены, ракеты-цели сбиты реальным огнем.

Макриди, стоявший на палубе «Оушна», коротко кивнул. Честно говоря, он ожидал худшего результата и был готов учинить разнос подчиненным. Поэтому теперь ощущал некоторую неловкость за устроенную не ко времени проверку. Понятно, в этом он мог признаться только самому себе. Размышления адмирала прервал подбежавший к нему офицер.

– Сэр! «Хокай» засек со стороны берега четыре самолета. Идут курсом на нас.

– Тревога?

– Да, сэр, уже объявлена.

– Что ж, пойдем посмотрим. Интересно, кто это? – сказал адмирал, направляясь к центральному посту управления. Несмотря на свое морское звание, он, координатор наземной операции, был совершенно лишним там, где осуществлялось управление кораблями, но ему хотелось удовлетворить свой интерес, даже если морякам это не понравится. В конце концов, они подчинены здесь именно ему.

Чарли и Смит уже шли подлинному коридору, ведущему к жилым помещениям, когда динамики корабельной трансляции вновь ожили.

– Что за проклятье! – заорал Чарли, перекрывая сигнал тревоги и, развернувшись, бросился обратно в сторону боевого поста.

Оказавшись вновь перед панелью управления, он обрушился на чуть запоздавшего Смита:

– Какого черта они опять устраивают тревогу?! Или этому сухопутному ублюдку в адмиральских погонах все мало?! Да выплюни, наконец, жвачку, я тебе сказал!

– Это новая, – успокоил напарника Смит. – А что до адмирала – на него и ори, я-то при чем? Смотри лучше!

Чарли привычным движением включил режим боевого ожидания и, пока на экране системы ничего не появилось, быстро прогнал тест. Пушечные установки в своих полусферических башнях на палубе с легким жужжанием резко поводили стволами вправо-влево и сверху вниз, крутанулись вхолостую блоки стволов, дернулась вперед и назад многозвенчатая снарядная лента. В соответствии с этим на маленьком экране у Чарли загоралось: «Привод надводки – ОК.[14] Стволы – ОК. Подача снарядов – ОК. Прохождение сигнала – ОК» и немного погодя: «Полная готовность – ОК».

– Ну, и что теперь? – раздраженно произнес Чарли. – Эй вы там! Давайте свою дерьмовую атаку, а то я спать хочу!

Четверка СУ-27 приближалась к кораблям авианосной группы. Для того чтобы разогнать самолет с подвешенной под него ракетой диаметром без малого полтора метра до скорости, хотя бы ненамного превышающей скорость звука, летчикам пришлось включить форсажный режим двигателей. Конечно, длительное применение форсажа ведет к уменьшению ресурса, а то и вовсе к отказам, но сейчас летчики меньше всего думали о будущем. Главной их целью были корабли, несшие в своих плавучих погребах по сотне смертей на каждого воюющего серба.

На радарах «сухих» появились американские истребители, но почему-то, вместо того чтобы ринуться наперерез врагу, они развернулись и направились в сторону авианосца.

Откуда было знать сербским летчикам, что эти самолеты, только что изображавшие воздушную атаку, поднялись в воздух без вооружения и керосина в их баках осталось лишь на то, чтобы приземлиться обратно на свой плавучий аэродром. А поскольку взаимное расположение катапультной взлетной и посадочной полос авианосца исключало одновременный выпуск в воздух и принятие самолетов, то в ближайшие несколько минут новые истребители не могли подняться в небо.

Четверка видела только одно: в воздухе сейчас у них врагов нет, но они есть впереди, в каких-то полутора сотнях километров.

Через десять секунд после того, как самолет радиолокационного дозора «хокай» захватил четыре воздушные цели, они были им идентифицированы как «чужие», и координаты целей начали передаваться непосредственно в корабельные системы ПВО.

На крейсере «Банкер Хилл» вновь взвыла сирена, и металлический голос в динамиках несколько раз повторил: «Внимание, это НЕ учебная тревога, внимание, это НЕ учебная тревога».

«ИДЖИС», обработав информацию о воздушных целях, изготовила к стрельбе восемь ракет «Стандарт» в вертикальных пусковых контейнерах, и двадцать секунд спустя прошла команда на старт, но ракеты остались неподвижными – в суматохе новой тревоги кто-то из операторов забыл переключить комплекс в боевой режим, и теперь вместо реального выстрела система начала просчитывать вероятность условного поражения условной цели.

Конечно, эта ошибка была сразу замечена и исправлена, но в течение потребовавшихся на это нескольких секунд дистанция между крейсером и атакующими самолетами продолжала сокращаться.

Вновь занявший свое место Чин Ло ощутил, как вздрогнул корпус корабля, и услышал приглушенный грохот стартовавших ракет. Про себя он отметил, что раз начались реальные пуски, значит, тревога действительно не учебная. Он вспомнил разговор с лейтенантом и с тем же невозмутимым выражением лица сделал несколько шагов вперед, быстро оглянулся – вокруг пусто, все на местах – и отдраил водонепроницаемую заслонку на технической шахте, ведущей, как он знал, почти к самому подножию мачты. Внутри шахты были скобы, и китаец быстро проверил, сможет ли он лезть по этой шахте в спасательном жилете. Для рослого янки такое было бы затруднительно, но щуплому Чину места хватало вполне. Уверившись в этом, он вернулся к огнетушителям и замер в ожидании.

Сообщение о том, что в их сторону запущены ракеты с крейсера, сербские пилоты получили несколько позже, чем рассчитывали, изучив систему ПВО соединения. Таким образом, сейчас в их сторону шли только четыре ракеты с фрегата, стоявшего в передовом охранении. И еще несколько секунд выигрыша им подарили «хорнеты»: пока принимали приказ произвести посадку на «Рузвельте», а не на «Кирсардже» и пока с «Кирсарджа» готовились подняться перехватчики «томкэты», сербским пилотам удалось выиграть около десяти километров дистанции. Дополковник Светозар Дошло выкрикнул в эфир условную фразу, и два самолета отделились от группы, уходя в сторону, а два продолжали лететь к крейсеру. Головки самонаведения «Москитов» всех четырех уже захватили цели, и можно было производить запуск.

Капитан Момчило Германович на мгновение отключился от реальности. «Господи, помоги!» – прошептал он и отправил ракету в полет первым. Но в этот момент прямо перед его самолетом что-то вспыхнуло, и это было последнее, что он успел различить в пылающем мире… Один из «Стандартов», запущенных с фрегата, попал в цель.

Дополковник, сумевший уклониться от ракеты, видел, как на месте только что летевшего рядом с ним самолета и едва отделившегося от него «Москита» возникло огненное облако. «Ракета!.. – лихорадочно соображал он, – цела ли ракета?..» О своем заместителе командир уже не думал. Не потому, что был черствым человеком – просто он слишком хорошо знал, что это – конец! Разваливаясь на куски, самолет капитана Германовича рухнул вниз; дальше вперед продолжали по инерции лететь лишь горящие обломки; характерного следа стартовавшей ракеты не было. Светозар Дошло выкрикнул проклятье и нажал на кнопку пуска. Выдержав паузу в двадцать секунд, следом за ним то же самое сделали и остальные двое летчиков.

Тяга твердотопливных ускорителей буквально вырвала «Москиты» из-под «сухих», а когда ускоритель выгорел, в дело вступили прямоточные воздушно-реактивные двигатели, разогнавшие ракеты до скорости в две с половиной тысячи километров в час. Система управления вывела каждую на высоту в три метра над поверхностью воды и стала подавать на рули команды, как бы бессистемно изменявшие направление полета «Москитов» – так настоящий москит уворачивается от ударов человека.

Когда прошло сообщение, что нападение – реальное, а не очередная выдумка начальства, рыжий Чарли сразу посерьезнел, а Смит, которому он уже сколько раз велел выплюнуть жвачку, теперь его послушался.

На дальности в пятьдесят километров система наведения захватила приближающиеся ракеты и…

– Что-то быстро они идут… Но захват есть… – рассуждал вслух Чарли.

Ракетам осталось лететь меньше минуты. Чарли, не выдержав нервного напряжения, переключил режим – теперь пушки откроют огонь еще до того, как цель окажется в зоне огня. Вот она все ближе, ближе…

Корпус легонько завибрировал, и по его металлу на пост передался грохот выстрелов. Но резко изменявшая направление полета цель не исчезала с экрана, словно заговоренная.

– Не успеем! – крикнул Смит, и в ту же секунду страшной силы взрыв потряс «Банкер Хилл» до основания.

Система «Вулкан» предназначена сметать в море все, что приближается к кораблю, как это было сделано с имитаторами четверть часа назад. Но за «Москитом» «Вулканы» уследить не смогли…

Эта пушечная установка создавалась довольно давно, и приводы наводки, те самые, которые Чарли посчитал «ОК», не успевали перемещать стволы вслед за быстро маневрирующей целью. То, что антенны с фазированной решеткой системы «ИДЖИС» выдавали данные о ее положении с точностью до сантиметра, оказалось бесполезным. Реагировать было уже некогда.

«Москит» ударил крейсер чуть выше ватерлинии, точно под главной надстройкой. Пробив за счет своей кинетической энергии тонкую обшивку борта и еще несколько переборок, боевая часть ракеты взорвалась практически в святая святых корабля – на центральном боевом посту, уничтожив всех, кто на нем находился, и разорвав ударной волной часть силовой конструкции корабля. Второй взрыв прогремел в десяти метрах от первой пробоины, разрушив еще несколько квадратных метров борта. Листы обшивки разошлись, и внутрь корабля хлынула вода. Автоматические водонепроницаемые переборки изолировали и нос, и корму, но это лишь ненадолго продлило агонию крейсера. Дед американского лейтенанта оказался прав: разорванный набор не выдержал резко потяжелевшего центра корабля, а алюминиевые конструкции надстройки не смогли обеспечить дополнительную жесткость корпусу. Через считанные минуты «Банкер Хилл» разломился пополам, и обе его половины пошли на дно, оставив на поверхности обломки, пятна масла и мазута. Несколько самонадувающихся спасательных плотов постепенно заполнялись теми немногими моряками, что успели прыгнуть за борт или были сброшены туда взрывом. К одному из плотов неторопливо греб Чин Ло в своем оранжевом спасательном жилете, и лицо его было по-прежнему бесстрастно.

Пара СУ-27 широким виражом обошла фрегат и продолжила полет в сторону главного ядра группы. Последняя ракета, только что шедшая курсом на уже пораженный крейсер, резко изменила направление полета. На специальных экранах «Оушна» был ясно виден этот маневр, и так же ясно понятен был замысел атакующей группы – после поражения «Хилла» в системе обороны авианосца образовалась брешь, в которую и собирались пройти оставшиеся два самолета, а вернее три – уцелевший СУ из первой двойки не повернул назад, как ожидалось, а прибавил скорость и через несколько секунд возглавил идущее на прорыв звено.

Наконец-то взлетевшие с «Кирсарджа» перехватчики «томкэты», еще не успев набрать высоту, запустили по атакующим самолетам сразу восемь ракет средней дальности, надеясь, что в сочетании с новым залпом «Стандартов» их разрывы создадут для врагов непроходимую стену огня. Однако пилоты «сухих» одновременно отстрелили серию ловушек, а сами снизились до предельно малой высоты. «Стандарты», у которых нижняя граница высотности перехватываемых целей равна пятнадцати метрам, потеряли захваченные было цели, а навстречу AMRAAMам с крыльевых пилонов СУ сошли ракеты ближнего боя Р-73.

На командном посту «Оушна» царило спокойное, деловое напряжение. Короткие команды, доклады, тихие звуки сигнализации у операторов – все было почти точно так же, как на совсем еще недавно проходивших учениях. Только на учениях у офицеров не стекали из-под фуражек струйки пота… И во время учений на посту не могло раздаться потрясенное «О Господи!», когда пришло сообщение о гибели «Банкер Хилла»!

Макриди огромным усилием воли запретил себе вмешиваться в слаженную работу команды. Моряки и сами справлялись неплохо – на авианосце наконец-то подняли последний «томкэт» и теперь спешно готовили к вылету дежурное звено второй очереди, через минуту оно будет в воздухе, а пока что к трем самолетам уже тянулись следы нескольких ракет, и, по всей видимости, сербским самолетам при всем их старании сбить столько ракет, конечно же, не удастся.

Но что это? Адмирал даже склонился вперед, не заметив, что навалился на плечо оператора: передний самолет, судя по всему, отключил генераторы помех и прекратил маневры, перейдя в прямолинейный полет. Выждав несколько секунд, серб начал плавно сворачивать с курса и…

– Черт, да выдайте им цель вручную! – не удержался адмирал, но было уже поздно. За ясно обозначившим себя в радиолокационном поле самолетом ушло чуть ли не две трети выпущенных ракет, и то, что самолет этот был обречен, не облегчало положения американцев, потому что оставшиеся два продолжали свой полет на предельно малой высоте. С «Оушна» стартовало еще четыре ракеты, запрограммированные так, чтобы их траектории пересеклись с направлением полета двух «сухих».

«Ну, эти-то их точно завалят», – подумал Макриди, но вскоре понял, что ошибся, потому как два самолета резко изменили курс и теперь шли прямо на вертолетоносец. Их целью был его собственный корабль, на котором размещался штаб операции.

«Оушн» снова вздрогнул – командир ПВО корабля отдал приказ выпустить последние восемь ракет.

После того как самолет дополковника Дошло увел за собой целую стаю ракет ПВО и растворился в небе огненным смерчем, поручик Перице Дражич остался в воздухе старшим. Он ясно видел главную цель на экране радара. Его ведомый, молодой подпоручик Мирослав Йованович, шел сзади с небольшим уступом, и две их РЛС своей синхронной работой позволяли отфильтровывать ложные сигналы, которыми в изобилии заполнила эфир система радиоэлектронной борьбы корабля. Кроме того, над водой рядом с ними появились несколько фантомных целей – выстреленные с корабля ловушки создали в воздухе облака металлостеклопластиковых волокон, отражающих радиоволны почти так же, как сам корабль, но точное положение реальной цели уже был передано в систему управления ракеты.

Дражич перестал обращать внимание на неумолкающий сигнализатор атаки, машинально бросая самолет из стороны в сторону. В принципе, последний «Москит» уже вышел на новую цель, но даже его совершенная система самонаведения в любую секунду могла сбиться, направив ракету в сторону ловушки: американская техника – достойный противник любому средству нападения. Поэтому Дражич не стал уходить с курса, а, включив РЛС в режим подсветки цели, продолжал полет, поднявшись до высоты в сотню метров.

Те же самые операции проделал и подпоручик Йованович, в обязанности которого входило всегда быть готовым заменить своего ведущего в любой момент, и момент этот наступил очень скоро. Прямо по курсу двух самолетов взорвались «Сайдуиндеры», выпущенные с F-14, подошедших на расстояние пуска ракет ближнего боя, а сзади полыхнули несколько «Стандартов».

Эффективность наведения на встречных курсах оказалась не слишком высокой, и потому ни тот ни другой самолет не развалился в воздухе. СУ поручика Перице Дражича с двумя заглохшими двигателями сохранил скорость, достаточную, чтобы продержаться в воздухе еще несколько секунд. Этих секунд хватило бы, чтобы катапультироваться, но поручик даже не пошевелил рукой, не дотронулся до спасительной ручки. Ведь он дал клятву, а теперь лишь по своей самонадеянности лишил себя возможности ее исполнить. Что ж, сам виноват. Отлого падая к морю, истребитель поручика перевернулся через крыло. В разбитом триплексе кабины совсем близко блеснула вода…

Если его СУ не взорвется, а разломится при падении, у него еще будет шанс… Ничтожно маленький, один на тысячу, на миллион!.. Судорожно содрав гермошлем, Дражич с надеждой запрокинул голову вверх. В лазурном небе над Адриатикой еще находился один сербский самолет! Это был самолет подпоручика Йовановича. Он летел вперед, оставляя за собой широкий дымный след.

– Разворот ракеты в сторону корабля! – напряженный голос словно током пронзил всех на командном посту. Макриди вздрогнул и почувствовал, что задыхается в этом помещении. На него никто не обращал внимания, и он потратил почти минуту на то, чтобы выбраться на воздух, к стальной панели мостика второго уровня – через ее узкую щель виднелось яркое и спокойное утреннее море, над которым расплывались в воздухе дымные следы запущенных недавно ракет. Минута… Ракета пролетает примерно сто километров за две с половиной минуты. И хотя адмирал понимал, что подвергает себя опасности, он все-таки не уходил, надеясь увидеть, как эта ракета разлетится на куски под выстрелами автоматических пушек.

– Господин адмирал… Господин адмирал… Немедленно спуститесь вниз!

«Господи, это еще кто? А, тот парень, который так жалел жителей Зворника…»

– Что такое, лейтенант?

– Здесь опасно, немедленно спуститесь!

– Ладно, иду. – И в эту минуту словно взбесившиеся отбойные молотки загрохотали пушки. Замерев, адмирал и лейтенант увидели, как метнулись трассы снарядов, как длинная узкая тень неуловимо мелькнула над водой, и оба почувствовали, как содрогнулась под ногами палуба и корабль ощутимо накренился от удара. Адмирал внутренне сжался, удивляясь, как это он успевает еще думать и реагировать за невообразимо короткое время между попаданием и подрывом ракеты, но внезапно понял, что взрыва не было! И наверное, уже не будет – видимо, снаряды пушек или еще раньше осколки «Стандартов» и AMRAAMов, повредили-таки боевую часть ракеты. Вместо взрыва на корабле раздался сигнал пожарной тревоги, и лейтенант, выглянув, испуганно произнес:

– Кормовой ангар! А это что?!

Адмирал проследил за направлением взгляда лейтенанта и увидел силуэт двухкилевого самолета, летевшего прямо на них.

Подпоручик Йованович даже не смотрел на аварийное табло. Несмотря на то что летал он не так уж и давно, он и без подсказок чувствовал, что его самолет подбит и держится в воздухе последние минуты. Ему было страшно. Здесь и сейчас никто его не видел, и Мирослав мог больше не скрывать своего страха смерти. Страх этот был ему ненавистен, но всю войну неотступно следовал за ним вторым «я», и все сложнее было загонять его вовнутрь… Боже, как медленно ползет время! Почему последние секунды стали вдруг часами? Мирко про себя знал, что он никогда не был храбрецом, как сотни тысяч его соотечественников, вовлеченных в страшную битву за жизнь… Его сверстники еще в школе дрались по малейшему поводу и вовсе без повода, бравировали небрежением к боли и опасности, становились героями ночных улиц, наказанием для родителей и постоянными клиентами полиции… Мирко не был на них похож, он рос тихим и робким пареньком, всецело поглощенным единственной безудержной страстью – авиационной техникой. Он мечтал создавать самолеты, из него вышел бы, наверное, знаменитый авиаконструктор… Но когда враги смыкают кольцо, нужны летчики-истребители, а не инженеры! Он не хотел лететь на это опасное задание, хотя никогда никому об этом не рассказывал. Он не годится в герои, его должны были сбить первым! Героем мог стать, например, самый храбрый из них Момчило Германович или самый опытный Светозар Дошло… Но теперь, когда последний самолет группы исчез под водой, он понял, что остался один. Их священная клятва должна быть исполнена им или не исполнена вообще. «Что ж, тогда вперед, Мирко Йованович! Никто и никогда не узнает, что именно ты направил свой самолет следом за своей же ракетой в ту самую заклятую цель! И никто никогда не узнает, что тебе было страшно умирать…» Мирко, не обращая внимания на тревожную сигнализацию, вывел двигатели на чрезвычайный режим, в котором они разгоняли поврежденный самолет до скорости, немыслимой на такой высоте.

Впереди виднелся силуэт длинного корабля с громоздкой надстройкой, от которого к «сухому» тянулись трассы скорострельных пушек. Когда одна из этих трасс пересекла кабину, подпоручик обмяк в кресле, а на приборную панель легла россыпь ярко-красных брызг. Ничто уже не могло изменить курса, на котором чудовищно разбухал в размерах «Оушн», и в ожидании страшного удара подпоручик Мирослав Йованович закрыл глаза, смирившись с неизбежным.

Молодому офицеру, глядевшему на приближающийся самолет, вдруг показалось, что он смотрит замедленные кадры черно-белой кинохроники, – в критические минуты бывает, что сознание начинает воспринимать мгновенные события неторопливо и обстоятельно, именно это и произошло с лейтенантом. Он видел, как все вырастает и вырастает силуэт самолета, как почти в упор бьют по нему автоматические пушки, срывая дымящиеся куски дюраля с крыльев, как медленно открывает рот адмирал, наверное, чтобы отдать какой-то очень важный приказ…

Но в этот момент то, что еще недавно было самолетом СУ-27, стало теперь мощным тараном, начиненным зажигательной смесью и ударило в надстройку корабля всеми своими двадцатью тоннами, помноженными на семьсот метров в секунду.

От этого удара корабль вновь накренился, гораздо сильнее, чем раньше, и люди, гасившие разгоравшийся пожар в ангаре, повалились друг на друга, роняя огнетушители и брандспойты, а два горящих десантных катера на воздушной подушке отшвырнуло на соседние, и локализованный было пожар сразу же распространился вширь.

Но в настоящий ад превратилась надстройка корабля – теперь это была искореженная и смятая мешанина из стали, алюминия, огня и человеческих тел. В небо вздымались языки пламени, из рваных трубопроводов извергались пар и вода, короткие замыкания в электрических кабелях били фонтанами искр, и обезглавленный труп около одного из них бессмысленно и страшно дергался.

Уцелевшие матросы и морские пехотинцы оцепенели от ужаса, не зная, за что хвататься и что предпринимать, как вдруг из-за висящей на одной петле дверцы появился человек в некогда белой офицерской рубашке, которую сплошь покрывали пятна копоти, сажи и крови. Он тащил под мышки изуродованный труп и, когда матросы бросились к офицеру, облегченно перевалил им свою ношу и без всякой надобности сообщил:

– Адмирал Макриди. Положите его как-нибудь отдельно. Для отправки в Штаты, – и лейтенант, не обращая больше ни на что внимания, сел на палубу и обхватил голову руками.

Аэродром Колашин. Коммерческий рейс Когда грохот взлетевших истребителей затих и уши Казака восстановили способность слышать, он обратил внимание на тарахтящий звук, который живо напомнил ему училище и самый первый его самолет – учебный ЯК-52. Прошло несколько минут, и через край котловины перемахнул и стал спускаться самолет, очертания которого были Казаку знакомы, и не только по фотографиям и рисункам в книгах. Поняв, что не ошибается, русский летчик удивленно присвистнул – неужели такие самолеты все еще летают! Ведь к изуродованной полосе аэродрома приближался настоящий «Дуглас DC-3», он же С-47 «Дакота», он же ЛИ-2 – легендарный транспортный самолет, созданный в 1939 году и на десятилетие ставший в мире основным перевозчиком людей и грузов. «Дугласы» и их советский вариантЛИ-2 были самыми распространенными транспортниками во время Второй мировой войны, да и после нее продолжали летать до начала семидесятых, но теперь встретить в воздухе такой самолет было едва ли проще, чем летающую тарелку.

Тем не менее этот «Дуглас» был вполне реальным. Его пилот, словно не видя того, что полоса непригодна для посадки, снижался. Казак с ужасом смотрел, как этот сумасшедший с ходу притирает свою машину прямо к воронке, и лишь секунду спустя осознал, что колеса самолета коснулись асфальта буквально в метре за ней.

«Кажется, этого летчика зовут Мэд[15] Сью? Похоже, не зря!» – мельком подумал Казак, глядя, как «дуглас», замедляясь, катит вперед, к очередной яме. В последний момент Сью резко прибавил газ одному из двигателей и одновременно прижал тормоз. Самолет занесло хвостом влево, вторая воронка осталась позади, но навстречу надвигалась канава. Пилот теперь дал газ обоим двигателям и рванул штурвал на себя. «Дуглас» взмыл на полметра вверх, но потерял на этом остатки скорости и вновь тяжело рухнул на три точки…

Но уже после канавы. Оставшиеся метры полосы самолет катился с выключенными двигателями, устало поскрипывая, и в этих звуках Казаку явственно слышался вздох облегчения старого трудяги, вынужденного вытворять такие финты. Тормоза скрипнули в последний раз, и «Дуглас» остановился.

При ближайшем рассмотрении стало ясно, что самолет этот собран из деталей, принадлежавших по крайней мере трем таким же далеко не новым аппаратам. Хозяин «Дугласа» не позаботился перекрасить в одинаковый цвет новые листы обшивки, поставленные в качестве заплат, поэтому самолет получился как бы камуфлированным, только пятна разных оттенков зеленого имели правильную прямоугольную форму. А вот капот левого мотора оказался вовсе некрашеным и сиял природным желто-салатовым цветом нового дюраля. Крыло сзади этого мотора совершенно не было закопченным. Зато на правом крыле сажа из выхлопных газов отложилась таким мощным слоем, что создавалось впечатление, будто экипаж живет по принципу «до двух вершков не грязь, а дальше само отвалится». Единственным признаком того, что самолет не совсем уж бесхозный, были аккуратно выведенные чуть ниже сдвижной форточки пилотской кабины символы в виде миниатюрных опознавательных знаков авиации разных стран. Казак насчитал два таких американских, один французский, три красные звезды, а остальные четыре разных знака были ему незнакомы. Брякнула откидная дверца, и из нее вниз спустилась лесенка. Потом из дверцы появилась нога в стоптанном американском солдатском ботинке времен чуть ли не Второй мировой войны, нога пощупала воздух, пытаясь найти ступеньку, но не успела – тот, кому она принадлежала, потерял равновесие и вывалился из самолета.

– Хэллоу, Сью! Как ты, о'кей? – обратился к пилоту спутник Казака, и русский летчик понял, что это и есть пилот, который повезет его дальше. Мэд Сью, возрастом сравнимый разве что с Дедом, производил впечатление безнадежно состарившегося не то хиппи, не то ветерана вьетнамской войны. Длинные седые волосы, собранные в неаккуратный хвост, росли лишь на узкой полосе от ушей к затылку, остальная же часть головы была лысой и блестящей. Костюм его заслуживал особого описания и представлял собой нечто совершенно необычное даже для Балкан, где этим вообще трудно было кого-нибудь удивить. Состоял он прежде всего из выцветшей до белизны куртки армии США с оторванными рукавами, но не камуфлированной, а однотонной и невероятно архаичного покроя. Сей предмет военного антиквариата без всякой системы покрывали всевозможные шевроны и нашивки разной степени поношенности. И хотя значение некоторых из них теперь мог объяснить разве что сам хозяин, было видно, что все они символизируют важные этапы его жизненного пути. На спине куртки разноцветными нитками был весьма профессионально вышит, видимо совсем недавно, «личный герб» владельца, представлявший собой сведенную с распространенного плаката фигуру знаменитой мисс мира болгарки Анны Ликовой, почему-то черного цвета. Буйное воображение художника пририсовало ей сзади два демонических алых крыла.

«Ангел ада – теперь на Балканах!» – гласила готическая надпись, золотом обрамлявшая голову красавицы. Кроме экзотической куртки, на Мэде Сью болтались протертые на коленях до дыр джинсы и майка красного цвета с гордым профилем комманданте Че Гевары и еще девизом: «Кто пьет лучшее пиво „Товарищ Че“ – тот один против всех!» Когда Сью поднялся, выяснилось, что лицо у него красное, щеки покрыты жесткой на вид седой щетиной, а на руке красуются массивные золотые часы. Отряхнувшись – больше машинально, чем желая избавиться от грязи, – Сью энергично шагнул к Андрею, пожал ему руку, а потом потянул носом и хрипло сказал по-русски:

– Ну все, мы приехать. Больше сюда не летать. Три раза так посадка, четыре – не повезти.

«Он садился здесь три раза… О Господи! – подумал Казак и вдруг сообразил, что этот бодрый старикан говорит по-русски. – С чего бы это? И откуда он обо мне знает?» Однако вскоре все быстро прояснил сам Сью:

– Я тебя везти к славный парни, русский батальон, твои братья, они так и сказали! – «так» и «и» у Сью совершенно неожиданно слились в одесское «таки». – Они там тебя отметить, а пока тебя отметить я! – Сью достал из кармана плоскую фляжку, сделал пару хороших глотков и передал ее Казаку. Тот послушно глотнул и чуть не закашлялся – содержимое фляжки оказалось похожим на паршивый самогон, который они с ребятами покупали, когда не хватало денег на нормальную водку Сью по-своему истолковал выражение лица Казака и забрал фляжку обратно.

– Один русский понял кайф на виски! А парни с батальон говорят, дерьмо.

Казак тоже с удовольствием обозвал бы это виски дерьмом, но сдержался и, попрощавшись с албанцем, полез в самолет.

Кто-то сидящий в кабине запустил двигатели, и Сью, забравшись в «Дуглас» вслед за Казаком, втянул лесенку, захлопнул дверь и направился к пилотским местам. Русский летчик осмотрелся и попробовал найти какое-нибудь место поспокойней, где бы от вибрации не так дребезжали болтающиеся детали.

Сделать это Казак не успел – двигателям дали полный газ, самолет развернулся, и…

Что было потом, русский летчик не смог бы вспомнить, даже если б захотел, – престарелый самолет запрыгал по полосе как лягушка, с размаху ударяясь колесами и хвостовым костылем о выщербленный бетон полосы; в иллюминаторах, большей частью лишенных стекол, мелькали то скалы, то небо, и когда «Дуглас» окончательно оторвался от земли, Казак поблагодарил небеса за свое спасение.

Полет вскоре вроде бы наладился. Время от времени Сью с явным удовольствием кидал «Дуглас» в воздушные ямы и так же с удовольствием его из них вытягивал, а по ребристому полу со звоном катались какие-то железяки. Присмотревшись, Казак понял, что это гильзы от крупнокалиберного пулемета, а подняв взгляд, увидел и сам пулемет, установленный в плексигласовом куполе на потолке. Купол был явно самодельный, но сделанный умело, и можно сказать, с любовью. Еще один пулемет крепился рядом с дверью, а перегородка, некогда отделявшая от пассажирского салона туалет, была сломана, и в унитазе стволом вниз торчала универсальная кассета для автоматического отстрела инфракрасных ловушек. Однако на автоматику здесь, похоже, не шибко надеялись – из кабины к кассете была протянута длинная веревка, привязанная к рычагу принудительного сброса.

Хлопнула дверка пилотской кабины, и Казак увидел второго члена экипажа «Дугласа» – сухощавого и низкорослого азиата.

«Китаец, наверное? Да нет, китайцы более улыбчивы. Или японец? Да какая разница!» – думал он, пока азиат осторожно обходил его, направляясь к двери.

– Эй, чувак! – раздался голос за спиной Казака. Он обернулся и увидел, что Сью тоже вышел в «салон». Дверь осталась открытой, и, поняв, что в кабине никого нет, русский летчик удивился – оказывается, при всей раздолбанности этого летательного аппарата, здесь имеется автопилот! – Садись место там! – Сью ткнул рукой туда, где под прозрачным колпаком виднелось что-то вроде велосипедного сиденья с педалями внизу.

– Чанг стрелять, и ты стрелять. Чанг не стрелять, и ты не стрелять. О'кей?

– Да, о'кей. А в кого стрелять? – поинтересовался Казак, на что Сью тут же щегольнул своими познаниями в русских ругательствах и пояснил:

– Все равно не попадать, прицел согнутый.

Казак собрался было спросить что-то еще, но в это время «Дуглас» качнуло порывом ветра, и он, скользнув на крыло, устремился к земле. Сью заковыристо выматерился, шустро бросился в кабину и так резко выровнял самолет, что ни Казак, ни китаец-японец Чанг не удержались на ногах и скатились в хвост.

«Да какой тут к черту автопилот! – в панике подумал Казак. – Этот псих просто бросил штурвал! Отче наш…» Кое-как взобравшись на сиденье у пулемета, он прочитал про себя молитву всю до конца, искренне надеясь, что она поможет. Потому что кроме как на Бога, который, как известно, хранит сумасшедших, надеяться в этом полете, похоже, было не на что.

Видимо, персональный ангел-хранитель Мэда Сью за время своей работы с таким подопечным приобрел немалый опыт и сноровку, потому что в ситуации, сложившейся через полчаса, ангел-хранитель обычной квалификации, скорее всего, умыл бы руки.

Щелей в прозрачном куполе было на удивление мало, и, согретый солнечными лучами, превращающими блистер в маленькую теплицу, Казак начал уже клевать носом, пристроившись щекой к прикладу, когда «Дуглас» швырнуло в сторону и внизу, прямо под ногами Казака, отчетливо бухнула отстрелившаяся ловушка. Казак вскинул голову, больно ударился об плексиглас и силился разобраться в причине переполоха. Ею оказался небольшой двухместный реактивный самолет «галеб» югославского производства.

Чужак проскочил сбоку от «Дугласа», отошел на небольшую дистанцию, начал разворачиваться, и к нему протянулись дымные трассы от пулемета, установленного у двери. Казак совершенно не представлял себе, над чьей территорией они сейчас летят – внизу вновь были горы, – но твердо помнил команду: «Чанг стрелять, и ты стрелять». Он снял пулемет с предохранителя, покрутил педали, разворачивая башню, и выпустил для пробы очередь в сторону «галеба». Вражеская машина прошла несколько выше, и Казак отчетливо различил два пушечных контейнера под крыльями и подвесной бак под брюхом.

Сью бросил «Дуглас» в крутое пикирование, на что транспортный самолет не был рассчитан, и вывел его настолько близко от земли, что, казалось, еще чуть-чуть, и верхушки сосен царапнут по брюху. Летчик «галеба» не решился проделать такой же маневр и ушел вверх, потеряв возможность выпустить прицельную очередь. Теперь Мэд Сью вел свою машину, как бы обтекая склоны гор, а чужой пилот пытался пристроиться ему в хвост, но не успевал за маневрами цели, да к тому же то Чанг, то Казак при каждом удобном случае выпускали в его сторону очереди крупнокалиберных пуль. С «галеба» тоже было сделано несколько выстрелов, но пока что ни одного попадания не было.

Однако маневры маневрами, но более легкий и скоростной реактивный штурмовик каждый раз имел возможность вслед за очередным финтом Сью вновь занять выгодное положение для следующей атаки. И даже когда после удачной очереди Чанга под фюзеляжем «галеба» появилось быстро разгорающееся пламя, обрадоваться этому Казак не успел – ком огня отделился от брюха самолета и полетел вниз, а легкий штурмовик как ни в чем не бывало вновь пристроился «дугласу» в хвост.

Сью снизился еще и перестал прижимать свою машину к крутым склонам гор, поведя ее бреющим полетом над широкой извилистой речкой. Пилот «галеба», обрадованный этим, тоже снизился и шел сзади, повторяя маневры «Дугласа». Казак выпустил в него короткую очередь и, вновь надавив на спусковой крючок, ощутил тихое и бесполезное клацание. Если у Чанга и остались патроны, то он все равно не мог вести огонь назад. Казак понял, что самолет теперь беззащитен.

«Вот, пожалуй, и все… С одной очереди он нас не завалит, а с двух вполне. Высота небольшая, шасси у „Дугласа“ даже в убранном положении наполовину выступают из ниш… Может, и не разобьемся!» Он глянул вперед и поверх фюзеляжа увидел, как навстречу «дугласу» со скоростью в две с половиной сотни километров в час надвигается бетонный мост, по обеим сторонам которого возвышаются бетонные осветительные мачты. Их было немного, но они стояли в ряд как частокол.

– Да что ж он делает!!! – заорал Казак, видя, что Мэд Сью и не думает брать штурвал на себя. Больше ничего сказать и даже подумать Казак не успел – перед самыми мачтами Сью резко накренил самолет, и так, под углом в девяносто градусов, «Дуглас» пролетел между осветительными мачтами, до смерти напугав подъезжающего к мосту велосипедиста. Еще через секунду того же велосипедиста швырнуло на обочину тугой волной горячего воздуха: пилот «галеба» не сообразил повторить маневр Сью или не сумел этого сделать, и реактивный самолет врезался крылом в один из столбов и исчез в облаке взрыва, из которого во все стороны разлетались дымящиеся обломки. А «Дуглас» с торжествующим рокотом набирал высоту, уходя все дальше и дальше в небо.

Только тогда Казак заметил, что лоб его покрылся крупными каплями холодного пота, да и тело под тканью костюма стало мокрым. Он смахнул испарину рукавом и полез вниз, решив, что раз патроны кончились, то и делать в блистере больше нечего. В фюзеляже все так же катались по полу гильзы, правда их теперь было заметно больше, а маленький Чанг сидел на корточках напротив открытой двери и меланхолично затягивался спрятанной в кулак папиросой, смолистый запах от которой был весьма ощутим, несмотря на гуляющие по фюзеляжу сквозняки. Казак пожал плечами и пошел в кабину. Чего бы еще ни предстояло ему испытать в этом полете, он хотел встретить это испытание в пилотском кресле.

Мэд Сью держался одной рукой за штурвал, а другой размахивал в такт победной песне на языке, про который можно было с уверенностью сказать лишь то, что это был не английский. Увидев вошедшего пассажира, он прекратил орать и спросил на смешной смеси русского и английского:

– Эй, парень! Ты видеть знак на тот фак'н плэйн?

Казак покачал головой.

– Ах, и ты не видеть. А как я теперь будет его рисовать? Я любить америкэн плэйнс, я видеть их знак сразу Казак осторожно сел в кресло рядом со Сью, взял в руки штурвал и немного им пошевелил – самолет отозвался легким покачиванием.

– Давай-давай! – обрадовался хозяин «дугласа» и, бросив свою «полбаранку», полез за пазуху вытаскивать флягу. Казак пить наотрез отказался, и Сью зарядил себе в глотку двойную дозу, и за себя и за пассажира, а потом с удовольствием откинулся на спину, не проявляя намерения снова взять управление. Увидев недоумение в глазах Казака, он пояснил:

– Я тебе показать куда. Этот самолет управлять очень просто. Не мешай ему лететь, а остальное он сделать сам.

Сью вытянул ноги, задев одной из них педаль руля поворота. «Дуглас» ощутимо качнуло, но Казак удержал равновесие. Пилот все еще делился тонкостями управления престарелым транспортником, потом пустился в воспоминания, и из его рассказа Казаку постепенно стало ясно, что Бог действительно хранит сумасшедших.

RB-29, разведывательный вариант «сверхкрепости», на которой лейтенант ВВС США Сьюлл Даунбридж летал вторым пилотом, в 1958 году был сбит над Охотским морем, примерно там, где десятилетия спустя истребители ПВО СССР сопровождали злополучный «Боинг-747». Выловленный из воды сторожевиком, Сьюлл около года провел в различных тюрьмах, где за право его «разрабатывать» боролись между собой МВД, КГБ и военная контрразведка. В конце концов, во время очередной передачи «материала» из рук в руки начальник какого-то конвоя потерял документы, а поскольку этот начальник был чекистом старой закалки, то предпочел не исправлять ошибку, а сразу же застрелиться. Сьюлл оказался в обычной уголовной пересылке. Мужика, называющего себя американцем и бормочущего на непонятном языке, совершенно непохожем на их школьный английский, вертухаи сочли «косящим под дурачка» и переправили в хабаровскую психушку тюремного режима.

Прогрессивные методы советской медицины уже тогда позволяли быстро сделать буйного шизофреника из любого нормального человека. В случае со Сьюллом этот процесс до последней стадии не дошел – начало шестидесятых, борьба с антипартийной группой, новые разоблачения преступлений культа личности, и в чью-то дурную начальственную голову пришла идея выпустить пациентов клиники как осужденных по ложным обвинениям.

Уже успевший несколько подвинуться рассудком и сам это прекрасно сознававший, Сью оказался на свободе и не придумал ничего лучшего, как направиться пешком через ближайшую границу – ею оказалась китайская. Во время одной из заварушек, когда одетые в шапки-ушанки хунвейбины с цитатниками в руках в очередной раз демонстрировали решимость умереть в борьбе с ревизионизмом, Сью перешел границу. Прежде чем хунвейбины забили бы его палками как «черного бандита и врага председателя Мао», он, двигаясь как в тумане, наткнулся на приграничный аэродром, где стоял готовый к полету ЛИ-2.

Сработали инстинкты летчика, и Сью поднял самолет в воздух, где немного пришел в себя и, ориентируясь по звездам и наитию, перелетел в Южную Корею, причем, преследуя его, столкнулись два китайских ЛА-9 – пилоты наперебой стремились занять позицию для стрельбы по легкой мишени.

В Корее он не стал обращаться в американское посольство. В Союзе, через пару месяцев после того, как его самолет исчез в советских территориальных водах, один из следователей доходчиво ему объяснил, показав соответствующие документы, что США официально отказались признать самолет своим и обменять уцелевших летчиков на одного из засыпавшихся в Америке русских агентов. Поэтому Сью, выдав себя за исполнителя специальной операции против коммунистов, заставил корейцев залить в угнанный самолет полные баки, наскоро закрасил красные звезды и перебрался в Гонконг.

С этого началась карьера Мэда Сью, свободного летчика по найму, бравшегося за любые задания и в любой обстановке. А если заданий не было, он их выдумывал себе сам, не слишком терзаясь выбором, к кому и где примкнуть. Сью возил вьетконговцев в тыл сайгонским войскам, а потом вывозил сайгонских деятелей буквально из-под гусениц северовьетнамских Т-54. В перерывах между боями Сью летал с грузом опия из Бирмы в Камбоджу и из Камбоджи в Лаос. Во время кровопролитных боев в Анголе он доставлял головорезам УНИТА патроны, а в обратные рейсы прихватывал диверсионные группы кубинцев, воюющих на стороне режима Агостинью Нето. В конце концов Ангола ему надоела, и Сью перебрался в Аргентину, где был страшно оскорблен, когда ему не дали возможности поучаствовать в Фолклендской эпопее.

Ставшего живой легендой Сью пытались завербовать кокаиновые картели, транспортирующие воздухом наркотики из Мексики в Штаты, но узнав, что после трех рейсов придется утопить ЛИ-2 в заливе, Сью послал мафиози в задницу. Предательства Сью наркодельцы не боялись, и убирать летчика необходимости не было, но за оскорбление его нежно любимый самолет сожгли прямо на аэродроме. Уж лучше бы они убили его самого – Сью угнал картелевский же «дуглас» вместе с пилотом-вьетнамцем, в свое время вывезенным им из Сайгона и бесконечно преданным спасителю. В течение месяца Мэд Сью гонялся над Мексиканским заливом за «цесснами» и «пайперами» картеля, безжалостно утопив несколько партий груза ценой в десятки миллионов долларов. Следствием этого явилась кровавая разборка, прокатившаяся по всей Флориде, в результате которой группа, обидевшаяся на Мэда Сью и ставшая теперь финансово несостоятельной, была вытесенена из бизнеса другой, с Сью не ссорившейся и претензий к нему не имевшей.

Впрочем, немного поостыв, он понял, что переборщил, и почел за лучшее перебазироваться куда-нибудь подальше от Америки, в тихое и спокойное место. Выбор пал на Ливан, где начинался очередной этап арабо-израильской войны.

Так, постепенно, кочуя из одной страны в другую, Мэд Сью добрался до бывшей Югославии, где ошивался последние два года, летая там, где не летает никто, появляясь там, где его ждут меньше всего. И теперь некий сербский чин подрядил Сью доставить Казака на «точку восемь».

– А что за точка восемь? – поинтересовался Казак.

– Это место, где сейчас русский батальон, оттуда тебя повезут на точка пять, секретная немецкая база в горах. Там три русских самолета, и еще один недавно сбили, это горы Шар-Планина, близко к Призрену.

Казак неожиданно заметил, что сидит с открытым ртом. Вот так запросто этот длинноволосый старикан в обтрепанных шмотках рассказывал ему, первому встречному, о самых охраняемых секретах! Взяв себя в руки, русский летчик как можно спокойнее осведомился:

– Неужели правда?

– А что ты так удивляться? Или сам не знаешь, откуда твоя эскадрилья летал?

– Ты и про меня знаешь?! Что же сразу не сказал?

– Я думать, тебе это не будет приятно.

– А как ты обо всем этом…

– О, это есть сложный вопрос. Ты же видеть: я совсем это… как… дурка… дурак, во! А дурак по-иначе видит вокруг, понимает по-иначе. Что-то видел, что-то слышал, что-то придумал. А потом получается – придумал, а есть настоящее. Что Мэд Сью скажет кому – не думай. Я и про вас и про них много понимаю, но кому сказать не буду, это не есть интересно. О, вон и аэродром, твои друзья. Давай дальше я лететь…

Сью взялся за штурвал, нежно и бережно, будто плечо девушки погладил вытертые до алюминиевого блеска «рога» и плавно перевел «Дуглас» в снижение. Синева моря, окаймленная по ближнему краю зубцами скал, наклонилась, и самолет начал заходить на посадку.

«Точка восемь». Батальон Нора Расположение русского батальона с воздуха выглядело весьма солидно. Два вертолета МИ-24, несколько самоходных орудий, прикрытых маскировочными сетями, пяток БМП-3, и отдельно, на пригорке, «Тунгуска» – зенитная самоходная установка, способная вести огонь по цели и из пушек, и ракетами. Рядом с техникой выстроились палатки, и от них примерно в ту же сторону, куда летел «Дуглас», пылила небольшая машина.

Аэродром, на который вряд ли когда садилось что-нибудь крупнее АН-2, представлял собой просто ровное поле, на окраине которого возвышался шест с мотающейся полосатой «колбасой» ветроуказателя.

– Хей, парень, двинь вон там… как это по-русски… хреновину! – Казак послушно перекинул рычаг, послышалось шипение воздуха, и на приборной доске загорелась только одна зеленая лампочка, вторая почему-то осталась темной.

Сью стукнул кулаком по доске, но действия это не возымело.

– Перегорел, своличь, – откомментировал он ситуацию и решительно направил «Дуглас» вниз. Самолет послушно снизился, и лишь когда удар колес о землю оказался не двойным, а одинарным, летчик вновь дал газ двигателям, удерживая машину на одном колесе, пока она снова не набрала скорость и не оторвалась от земли курсом прямо на шест…

Раздался громкий треск, самолет дернуло, но вторая лампочка зажглась, и Сью повторил посадку, теперь без приключений. Когда Казак вылез из «Дугласа», он глянул на шасси – с сочленения одной из ног свисала полосатая тряпка.

Тем временем автомобиль, который был виден еще с воздуха, приближался к аэродрому и вскоре лихо затормозил перед самолетом. Это был открытый «уазик», из тех, что официально называют «командирскими», а в просторечии «козлами». «Уазик» был оснащен колесами, снятыми с какого-то большого джипа. Из машины выпрыгнул здоровенный белобрысый парень, внешность которого вполне соответствовала балканской моде последних сезонов: камуфляжная куртка с закатанными рукавами, черный берет набекрень и автомат Калашникова. Однако облик его не был лишен и своеобразия – на тыльной стороне руки, которой он придерживал оружие, красовалась странная татуировка в виде двуглавого орла с пятиконечной звездой вместо короны. Ниже орла было выведено «НОРА», и Казаку это сразу же напомнило Ростов и приблатненных мальчиков с разнообразными причудливыми наколками. Однако такой Казак не знал.

Верзила, радостно улыбаясь, хлопнул Казака по плечу, как раз по свежему синяку.

– Ну, парень, будем знакомы. Меня Андрюхой зовут, а ты, значит, секретный-безымянный? Ничего, ты на моего друга Димона похож, вот и будешь Димоном. Щас со мной поедем! – и Андрюха вместе с рукопожатием дернул Казака за руку в сторону машины, сорвав его с места легко, словно семилетнего ребенка.

Сью энергично шагнул к Андрею и тоже поприветствовал его рукопожатием, а потом выразительно потянул носом и хрипло сказал:

– О. Разве нет водка, что вы пьете это разведенное дерьмо?

– Кончилась водка, еще с неделю назад, – сокрушенно покачал головой Андрей. – А тут ты русского везешь. Как не отметить?

– Отметить? О ее, сейчас отметить! – и Сью с ловкостью иллюзиониста вытащил из-за пазухи свою флягу и сделал хороший глоток. – Теперь ты, давай-давай! – обратился он к своему пассажиру.

Казак, еще не пришедший в себя после посадки, машинально взял флягу, однако Андрей пришел ему на выручку:

– Да бросал бы ты свое виски, Сью! Вот уж точно – дерьмо. Ну-ка, Димон, давай-ка нашей «массандрочки»! – и Андрей, как бы соперничая в ловкости со Сью, извлек откуда-то бутылку с этикеткой «VERA» и прозрачным содержимым. Казак тихо усмехнулся – если он что-то смыслит в жизни, то вряд ли там минеральная вода.

Андрей хлебнул и с демонстративным удовольствием занюхал рукавом, одновременно передав бутылку Казаку. Тот не заставил себя долго уговаривать.

Пойло оказалось не менее жгучим, чем виски Сью, но по крайней мере не вызывало ассоциаций с самогоном.

– Знаешь, что такое «Массандра»? Противообледенительный спирт из вертолетов. У нас тут обледенений не бывает, так что пользуем помаленьку! – пояснил Андрей и спрятал бутылку обратно.

Не дожидаясь, пока «Дуглас» улетит, Андрей усадил Казака в машину.

– За тобой должны сегодня человечка прислать, а пока не прислали, ты наш!

Он завел двигатель и практически одновременно рванул машину с места. «Уазик» запрыгал по разбитой асфальтовой дороге, вскоре оставив аэродром в стороне.

По сравнению с привычными Казаку югославскими пейзажами эта местность была гораздо ровнее – то есть, конечно, не совершенно плоской, но и не гористой. Дорога вела через невысокий лесок, потом по насыпи над спущенным водохранилищем, и наконец впереди замаячило уже виденное с воздуха скопище палаток. Около «Тунгуски» теперь стоял транспортно-заряжающий КамАЗ, суетились люди.

Когда «суперуазик» проезжал мимо, до Казака донеслись срывающиеся на крики голоса – люди извлекали из контейнера заклинившую ракету, – и только тогда он понял, что действительно попал к соотечественникам. Андрей не замедлил подтвердить его выводы:

– Отдельный иностранный батальон Народно-Освободительной Русской Армии. НОРА – слышал о такой? Тут мы и стоим, запомни на всякий случай – коли шпион, пригодится! – И он захохотал над своей шуткой, хотя Казаку она смешной совсем не показалась.

– Недолго нам тут осталось, скоро опять в бой, чтоб не забыли, зачем приехали. Я прав, нет?

Летчик кивнул, и водитель радостно продолжал:

– Мы тут другарям здорово подмогли, теперь вот отдыхаем, да сколько ж можно, отдыхать-то? Тем более что у сербов дела совсем табак.

Андрей с такой силой нажал на тормоз, что машина едва не перекувырнулась через капот, а Казак не вылетел на дорогу только потому, что уже давно держался за металлические дуги, установленные на месте снятой крыши. Может, огромные колеса и прибавили «козлику» проходимости, но плавности движения от него теперь ждать не приходилось и свое прозвище поездки машина оправдала сполна.

– Секундочку, – сказал Андрей, выпрыгнув на землю, и скрылся среди одинаковых брезентовых палаток. Казак же получил возможность немного осмотреться.

Вокруг текла обычная жизнь полевого лагеря, но около самих палаток людей было немного, зато технику солдаты прямо-таки облепили. От лагеря уходили разбитые гусеницами дороги, виднелось несколько воронок, и чуть подальше, блестя на солнце алюминием, валялось несколько «чемоданов» – контейнеров для кассетных бомб.

«Так-так, – подумал Казак. – Похоже, что „Тунгуска“ не зря тут стоит!» – и принялся рассматривать лагерь. На дверях палаток были выписаны цифры, а к матерчатым стенам скотчем приклеены плакаты. Набор плакатов показался летчику странным – тут были и «Родина-мать зовет», и «Николай II – последний русский святой», и фигура могучего арийца в черной рубашке с мечом в руках и стилизованной свастикой на нагрудном кармане.

– Что, нравится? – Казак и не заметил, как вновь подошел Андрей и вместе с ним – средних лет офицер в казачьей форме и с целым набором орденов. Казак присмотрелся к ним и нахмурился: некоторые из этих наград были явно самодельными, и по крайней мере один крест вообще не имел никаких исторических прототипов. К тому же сочетание формы и погон этого человека было совершенно произвольным – уж кто-кто, а Казак в этом разбирался. Однако теперь он решил оставить свои догадки при себе: в чужой монастырь со своим уставом не ходят, а кроме того, этот «недоесаул», как окрестил его сразу про себя летчик, был ничем не хуже тех, оставшихся дома опереточных казаков, заседающих в Государственной Думе и не стесняющихся выступать по телевидению.

Офицер широким жестом пригласил Казака следовать за ним, и они прошли почти через весь лагерь к самому дальнему шатру, стоявшему рядом с вертолетами. Под полотняной крышей оказался стол, на столе стояла большая алюминиевая кастрюля, как потом оказалось, с квашеной капустой и три двухлитровые пластиковые бутыли с прозрачным содержимым и разноцветными этикетками – наверняка все та же «массандра». Вслед за ними вошло еще несколько человек, кто в столь же нелепой казачьей форме, а кто в камуфляже и без знаков различия, но все как на подбор – высокие и широкоплечие. Стало шумно, но голос другаря Андрея по-прежнему перекрывал все остальные разговоры.

– Вот и взводные собрались, орлы наши! Давай, Димон, садись, выпьем и закусим! – громогласно предложил Андрей. – Литра по два, конечно, закатим, но как свиньи нажираться сегодня не будем, ха-ха-ха! Господин штабс-хорунжий не даст.

«О Господи…» – вздохнул про себя Казак, услышав этот чин.

– Ну-ка, вздрогнули…

До сих пор Казаку удавалось говорить очень мало, но теперь у него в руке оказался стакан с разведенной жидкостью, от которой несло какой-то химией. Он вздохнул и сказал то, что показалось ему наиболее подходящим к случаю:

– За славу российского оружия!

Над столом вдруг повисло неловкое молчание, и в этом молчании «недоесаул» внушительно подправил:

– Русского оружия! – и тотчас стаканы с «массандрой» синхронно взлетели вверх, и их содержимое исчезло в глотках собравшихся. Почти сразу же прошло еще несколько тостов – за гостя, за всех присутствующих, за тех, кто в окопах, за великое дело, и Казак почувствовал, что хотя до обещанных двух литров еще не дошло, но сам он уже вполне хорош. Компания, впрочем, тоже заметно потеплела, и сидевший рядом с ним Андрей сбивчиво объяснял, почему так нехорошо получилось с первым тостом.

– Ты ж пойми, Димон, Русь и Россия разные вещи. Русь, она наша, русская, всегда такой была и будет, а в России кого только нет. Фамилии-то, бывает, не выговоришь! Русских совсем затерли. Пора с этим разобраться.

Он налил себе еще полстакана, залпом выпил и задышал прямо в лицо Казаку:

– Думаешь, мы здесь просто так воюем? Не-е-е, не просто так. Наши ребята – все как на подбор, крови не боятся, через огонь прошли и еще пройдут. Это тебе не хлюпики с дискотек, которым затылки бреют и ставят в строй. У них только полы в казармах мыть хорошо получается, да и то пинать надо. А наши ребята – профессионалы, каждый десяти твоих «российцев» стоит. Наведем здесь порядок. Да и на Руси у нас хорошо бы зажить как при великом князе Владимире, без всяких там президентов и парламентов. А что? У каждого князя своя дружина! Чуть что не так – к ногтю. Не хочешь жить по-нашему – не живи вовсе. А уж инородцев-то наладим восвояси за милую душу. Из меня, между прочим, хороший князь получится! Пить будешь? А чего так? Ну смотри. На Руси без этого, известное дело, не веселье. Ты сам-то как, русский человек? По роже видно, наш! И раз в этих драных краях оказался, тоже, значит, наш. Ты, Димон, молодец. За деньгами приехал или как?

– Да уж скорее «или как», – заплетающимся языком признался Казак и чуть было не пустился в подробные рассказы о том, кто он и что он, но вдруг перед его уже порядком помутневшим взором встали два лица: небритый, невыспавшийся Тамашаивич и Елена, смотрящая ему вслед в почти игрушечном вагоне узкоколейного поезда. И он понял, что если сейчас нарушит свой обет молчания – пусть даже этот мечтающий о своем удельном княжестве парень сохранит тайну – все равно это будет равносильно предательству. И Казак, стараясь говорить как можно ровнее, произнес:

– Код – триста двадцать семь, а больше, друг, не могу, извини. Извини, пожалуйста…

– Нет, это ты меня извини, что я спрашивал… Я же тебя сразу понял, ты хороший человек, лишнего не скажешь. Ну-ка вот, еще водочки… Во, орел-парень, уважаешь! Люблю таких…

Выпили, и «другарь Андрей» достал сигареты – в палатке уже многие курили, в дыму можно было подвесить если не топор, то штык-нож точно. Казак попытался прислушаться к другим разговорам, но это было невозможно: вновь в уши лез затянувшийся монолог собутыльника. Андрей перечислял ошибки властей начиная с Горбачева и особенно напирал на то, что слишком мягко и нерешительно использовались войска в многочисленных горячих точках, даже тогда, когда эти горячие точки создавались искусственно.

Казак слушал его, и им постепенно овладевало странное чувство – многое из того, о чем сейчас говорил этот здоровенный парень, приходило в голову и ему самому. Более того, не раз и не два он спорил с товарищами по полку, отстаивая право России быть сильной и могучей державой со своей особой, независимой внутренней политикой. Но сейчас его почему-то не вдохновляли с увлечением расписываемые Андреем картины триумфального шествия молодцев из НОРА по городам и весям бывшей великой советской державы. Не хотел бы он оказаться «несогласным» после победы Русского Дела…

И несмотря на то что «Массандра» уже вовсю шумела в голове, Казак чувствовал себя как-то странно – ему нравились эти смелые, боевые ребята, он с удовольствием бы примкнул к ним, и чем черт не шутит – после освобождения Руси тоже мог бы стать… Да хоть бы и князем в Морозовской! И в то же время он понимал всю бредовость рассуждении собутыльника, отдающих жаждой крови, но разве кровь – такая уж редкость в этом мире? В словах Андрея ощущалось преклонение перед силой и желание приобщиться к этой силе, лишенной всяких сдерживающих моментов, всякой морали, всякого уважения к человеческой жизни. Эта сила притягивала как магнит, и Казак представил себя переустраивающим в рядах НОРА жизнь в России. Они, наиболее агрессивные и жестокие, окажутся у власти и смогут этой властью пользоваться по своему усмотрению. Но вдруг в его затуманенном мозгу словно кто-то другой, более мудрый, произнес: «Не по-христиански это. Не по-божески» – и ему стало стыдно.

Казак вдруг спохватился, что чуть было не повторил это вслух. Вот уж чего делать явно не следовало, так это устраивать с этими ребятами диспуты… Он искоса глянул в раскрасневшееся лицо Андрея и решил дальше не думать на эту тему – и так понятно, чем тут кончаются споры. К счастью для Казака, сидевший чуть поодаль «недоесаул» отвлек на себя внимание каким-то длинным и запутанным анекдотом, который был, похоже, неким знаком компании – и все как по команде разразилась громким хохотом еще до того, как рассказчик добрался до конца. Воспользовавшись моментом, Казак обратился к Андрею:

– Послушай… Выйдем на воздух, а то я, знаешь, двое суток не жрамши толком… Нехорошо мне.

В глазах «другаря» последовательно мелькнули понимание, сочувствие к ослабевшему товарищу и одновременно с этим – плохо скрываемая гордость, что сам он способен выпить да хоть еще столько же. Подхватив Казака под локоть, он вывел его за палатку и ни с того ни с сего подпрыгнул, ухватился за трубу турника, крутанул подъем переворотом и сверху крикнул:

– Только ты это… Здесь харча метать не вздумай, вон дальше яма! – и соскочил, неизвестно чему смеясь и раскрасневшись еще больше.

Казак действительно был близок к тому, чтобы «метнуть харча», но все-таки удержался и просто постарался продышаться.

Вернуться обратно в палатку Казак не успел – со стороны технического парка взвыла сирена, и хорошо видимая «Тунгуска», от которой только отъехала транспортно-заряжающая машина, развернула башню. Несмотря на то что выпито было немало, собравшиеся в палатке уже через несколько секунд начали, матерясь, разбегаться по своим взводам, и вскоре рядом с Казаком остался лишь Андрей.

Сирена выть прекратила, и несколько минут прошло в томительном ожидании.

– Отбой тревоги! – раздался вдруг металлический голос – оказывается, кроме сирены тут были еще и громкоговорители. – Для дебилов повторяю:

проезду не препятствовать. Не дай Бог кто выстрелит, ублюдки! Сотник Васильев с подопечным – до штаба.

Андрей медленно кивнул:

– Так, наш батяня у микрофона. А нам с тобой до штаба – транспорт, значит, пришел. Потопали, Димон. Ага, вона, ползет колымага! Эх, братан, не завидую я тебе, могли бы что получше прислать!

Действительно, колымагой оказался хорошо знакомый ЗИЛ, с которого сняли пусковой агрегат.

За рулем ЗИЛа восседал старый знакомый, Лужице, а разговаривать с «батяней» ходил не кто иной, как Малошан. Вернувшись из штаба, обычно сдержанный подпоручик радостно обнял Казака, а потом, немного отстранившись, заметил:

– Встреча по-русски? Может, ехать не сейчас, подождем, а?

– Да нет, что ты! Я же летчик! Меня хоть так, хоть вверх ногами переверни! – запротестовал Казак, но вдруг смешался, увидев пристальный взгляд подпоручика.

– Да нет… это я только тут сейчас… ну, про летчика.

Малошан ничего не ответил, и Казак, собрав остатки здравого смысла, умолк. Машина тронулась, и хотя трясло грузовик порядочно, прохладный свежий воздух сделал свое дело, и вскоре летчик почувствовал себя почти трезвым и смог более или менее нормально поддерживать разговор.

– А эти русские, они тут давно воюют? – обратился он к Малошану.

– Воюют-то давно, – подпоручик уже снова стал самим собой, и странно было даже вспомнить, что этот корректный и сдержанный человек мог кинуться на кого-то с объятиями. – Правда, в основном, с водкой и нашими женщинами. На фронте от них редко бывает толк. Войти с флагом в уже отбитый другими частями город, особенно на глазах у корреспондентов, – вот это у них получается гораздо лучше. Они много говорят о каких-то идеях, но на самом деле твои русские друзья – скорее громилы, чем воины. Когда они стояли в Босне, местные жители говорили, что лучше бы их село заняли босняки, чем терпеть оборону русских! Харжич еще до возобновления боевых действий пытался разоружить их отряд. Они не дались, ушли в Македонию, якобы воевать с греками. Ваши гнали туда много оружия и боевого снаряжения, вот они и разрослись там до батальона. А когда и македонцев они достали, их перекупил Вазник, наверное, чтобы иметь дополнительные части для борьбы с внутренними беспорядками. Так что теперь и у Трансбалкании появилась «русская проблема»!

– Чего? – переспросил ошеломленный Казак, которому парни из НОРА показались все сплошь героями.

– Того, – вступил в разговор Лужице. – Я в Босне эта часть знал, рядом был. У них тот год потери было пятьдесят процент на бою и пятьдесят по расстрел на преступление.

Казак не нашел что сказать и замолчал. «Не по-христиански это. Не по-божески», – вспомнил он недавние свои размышления.

США. «Спланируйте операцию…» Срочное совещание, созванное в Белом доме через два часа после атаки на корабли шестого флота, пришлось на полночь по вашингтонскому времени. Собравшиеся уже получили информацию о событиях в Адриатическом море и были готовы к мрачному настроению президента. Но таких слов и выражений, какими он охарактеризовал сложившуюся ситуацию и ответственных за это лиц, от него еще не слышал никто – в ход пошли даже несколько испанских ругательств, что наверняка подняло бы шансы президента на следующих выборах у избирателей-латинос, если бы они могли об этом узнать. Однако сейчас главу государства волновали вовсе не грядущие выборы, а самые что ни на есть близкие неприятности.

– Ублюдки! Угробить крейсер и превратить десантный корабль в плавучий склад металлолома! За такое конгресс может назначить расследование, а в ходе его найдутся десятка два крикунов, которые потребуют импичмента. И вполне могут его протащить! Наши сердобольные американцы очень не любят, когда гибнут люди!

– Но, сэр, – осмелился заметить один из военных. – Это все-таки боевая операция…

– Ну да, я не знал. Спасибо за напоминание, сэр! Да, это боевая операция. Но стоит об этом заикнуться, как мне сразу напомнят о «Буре в пустыне» – дескать, тоже боевая операция. Может быть, вы посоветуете мне признать, что данные о наших потерях в Ираке занижены? Свалить все на славянский фанатизм? Или на то, что у меня в команде сплошные идиоты? Иногда мне хочется на все тут плюнуть и уйти в помощники к тому же Вазнику. Сожалею, но я пока еще здесь. Итак, что вы можете предложить, господа?

– Сэр, если вы дадите санкцию на зажим прессы в Штатах, наше ведомство сможет обеспечить блокирование информации о катастрофе в мировых масс-медиа, – произнес заместитель директора ЦРУ.

– Насколько эффективно? – недоверчиво поинтересовался президент.

– Примерно на девяносто процентов. Однако воздействие оставшихся десяти тоже можно снизить. Мероприятия подобного рода недавно отрабатывались и показали высокую эффективность.

– А возможно приглушить шум в Штатах?

– Возможно, – подсказал помощник президента по вопросам внутренней информационной политики. – У нас сейчас сильные позиции почти по всем информационным каналам, а тем, кто сравнительно независим, можно подсунуть дезу. Мы, конечно, не ЦРУ, но последний скандал с сенатором Мортоном показал, что мы способны на многое.

– Хм-м-м… Что ж. Так на какой срок вы сможете зажать шум?

И помощник, и заместитель директора замялись. Известная еще со времен войны с Гитлером фраза о том, что можно морочить голову все время немногим и некоторое время всем, но всем и все время – невозможно, не потеряла актуальности и в наши дни.

– Максимум на две недели, сэр. Потом придется признать несчастный случай в море во время учений или что-нибудь подобное. Разработку версии мы уже ведем.

– Допустим. А что собираетесь предпринять с самой операцией? Учтите, срок, который я вам отпустил, подходит к концу, и на меня уже начинают давить. А вы все не можете справиться с этими балканскими парнями! Кто меня уверял, что превосходство в воздухе будет за нами? А теперь эти боснийские свиньи боятся голову поднять, потому что русские прямо при них походя свалили шесть «миражей»!

– Признаю, с этими русскими самолетами мы допустили оплошность, – впервые за весь вечер заговорил директор ЦРУ. – Я уже докладывал, что их поставки проведены через криминализированную коммерческую структуру, наблюдение за которой затруднено, и российское правительство сумело остаться здесь с чистыми руками. Однако сейчас мы готовим новый шаг по ликвидации фактора «СУ».

– И какой же? Вы нашли их укрытие?

– Укрытие скоро будет локализовано. Но я не об этом. Два дня назад в руки наших людей попала кредитная карточка, из тех, что выдаются русским наемникам. Используя наши связи и влияние в финансовых кругах, мы через нее вышли на фонд, из которого ведется оплата волонтеров, и имеем возможность эту оплату прекратить. Короче, подготовка к акции завершена, и это будет выполнено завтра… Вернее, уже сегодня.

– Ну и вместо русских будут летать сербы! – бросил президент.

– У сербов летать уже некому. Долгие военные действия выбили у них практически всех мало-мальски квалифицированных военных летчиков. А любителей вряд ли стоит опасаться.

– Хорошо! – тон президента изменился, и теперь перед собравшимися был уже не вышедший из себя пожилой человек, изнуренный заботами о стране, а холодный, расчетливый политик. – Значит, ваши действия: администрация блокирует внутреннюю информацию по Адриатике, то же самое ЦРУ делает с зарубежной прессой. Военным всеми силами необходимо отыскать и уничтожить русские самолеты, независимо от того, прекратится оплата наемников или нет. Я разрешаю привлекать для этого любые силы, и больше полагайтесь на себя, а не на туземцев. Но – слушайте меня внимательно! Мы и так уже вышли по срокам из графика. Если через две недели Трансбалкания не будет полностью под нашим контролем, я отменю операцию и вам самим придется все расхлебывать перед конгрессом, а я пальцем не пошевельну, чтобы вытащить вас из дерьма! Надеюсь, я выразился ясно? Да, и, кстати, спланируйте акцию возмездия. Что-нибудь эффектное и в то же время гуманное… или выглядящее гуманным.

Никто не ответил – видимо, всем все было ясно. То, что президент способен свалить неудачи на исполнителей и выйти сухим из воды, было известно всем собравшимся – этот талант он продемонстрировал еще будучи сенатором, когда попался на закулисных махинациях перед выборами. И теперь каждый из высокопоставленных чинов не сомневался, что их шеф уже готовит почву к тому, чтобы в случае провала операции их сдать, причем сдать так, чтобы не запачкаться самому. Оставалось одно – с еще большим рвением взяться за дело и довести «Горца» до победного конца в заданный срок.

Вена. Банк теряет вкладчика Реклама, призывающая потенциальных клиентов пользоваться той или иной системой кредитных карточек, весьма разнообразна – и на пятиметровых плакатах с грудастыми девицами, и в солидных журналах демонстрируются и расписываются их удобство, защищенность от потери или хищения, налоговые льготы, системы скидок, и все это правда. Но никакая статья, никакая реклама не укажет на еще одно свойство пластиковых денег – все уходы и приходы на счет отслеживаются с точностью до цента по суммам и до минуты по времени.

И поэтому, когда в ловкие и нечистые руки попадает чья-то кредитная карточка, то всегда, располагая временем, техникой и деньгами, можно установить, кто, когда, за что и кому платил. У людей, к которым попала «юникард» Казака через господина Паповича, всего этого было в достатке, а кроме того, за их спиной была самая могучая в мире разведывательная организация. Когда пути, коими на безымянный счет предъявителя карточки попадали доллары, были отслежены, в действие включились агенты в сфере банковского дела.

Эти агенты не прятали глаз под темными очками, не носили длинных плащей, скрывающих автоматы, и в случае чего вряд ли хоть один из них смог бы устоять против пьяного хулигана на темной улице. Но, сидя за мониторами компьютеров, они превращались в безжалостных взломщиков охранных систем, в информационных воров и электронных шантажистов. И только после них к делу подключались обычные с виду парни, под просторной курткой которых вполне мог поместиться небольшой гранатомет, а в кармане вместо плейера лежала миниатюрная рация.

День, накануне которого шеф ЦРУ обещал президенту перекрыть каналы финансирования наемников, в Вене ничем особенным не отличался от остальных. Трагедия в Адриатическом море почему-то не заинтересовала ни одно европейское агентство новостей, и никаких сенсаций газеты и утренние телевыпуски не содержали.

Благополучный европейский город жил своей размеренной жизнью. В десять утра открылись отделения банков, в час дня некоторые из них закрылись на обед и в два открылись снова. Служащим центральных офисов финансовых компаний было труднее – обеденный перерыв наступал для каждого из них по отдельному графику, соблюдение которого считалось обязательным. Управляющий сектором нестрахуемых вкладов «Альпийского универсального банка», несмотря на свой достаточно высокий чин, тоже считал своим долгом выполнять общий распорядок и, покинув здание банка в 12.45, возвратился на рабочее место в 13.30, выкроив таким образом пятнадцать минут на то, чтобы спокойно посидеть и обдумать намеченные на остаток дня дела. В 13.42 он выглянул в окно и увидел медленно заруливший на стоянку («Клиентам банка – бесплатно!») дорогой, но не бросающийся в глаза особой роскошью автомобиль модели «Лексус», или, как с иронией называл такие машины председатель правления, – «мерседес» от «Тойоты».

«Ему легко иронизировать, сам-то ведь ездит исключительно на „бентли“, – подумал, глядя на „лексус“, управляющий сектором. – Но ничего. Скоро и мои дела пойдут на лад. Пусть тогда надо мной поиронизирует. Я буду не против».

Основания для подобных планов у управляющего были вполне серьезные. За последние полгода его сектор провел несколько очень крупных и выгодных для банка операций, в основном благодаря тому, что сын управляющего познакомился на лыжном курорте в Инсбруке с некоей девушкой из России, которая оказалась не более и не менее, как дочерью хозяина «Слава-Банка». Отправляясь погостить в Москву, сын сумел выговорить приглашение и для отца, и, хотя у молодых людей ничего серьезного не вышло (девушке подвернулся модный эстрадный певец), старшее поколение семей познакомилось достаточно близко, и через некоторое время «Слава-Банк» провел через сектор нестрахуемых вкладов суммы, сравнимые с оборотом всех остальных подразделений «Альпийского универсального». Кроме того, с помощью русских же отдел заполучил еще одного клиента, уже в течение двух месяцев переводившего не настолько крупные, но все же заметные суммы. Правда, этот клиент, к сожалению, никогда не вызывал симпатии у управляющего – и внешне, и по повадкам он слишком напоминал террориста из кинобоевика, но какой банк откажет клиенту на таком основании?

Поводом для беспокойства мог бы стать разве что очень специфичный, хотя и в рамках закона характер операций. Создавалось впечатление, что больше всего клиента заботит не прибыль от помещенных средств, которую он почти всю великодушно оставлял банку, а всевозможные уловки, позволяющие засекретить источник и место назначения денег. Кроме того, несколько пунктов в договоре практически исключали участие в управлении вкладом третьих лиц, даже законных наследников. И именно этот клиент ездил на «лексусе», и именно его черная шевелюра сейчас мелькнула около машины.

«В конце концов, по закону мы обязаны предоставить властям информацию по их запросу, но не обязаны им сообщать о каждом необычном клиенте. Финансовая сфера очень деликатна, конкуренция сильна, и мы должны держаться за вкладчиков. К тому же благодаря ему к концу года я, пожалуй, смогу себе позволить такую же машину.» Клиент степенно шел к подъезду банка, но вдруг без всякой видимой причины прыгнул за ближайший автомобиль и распластался на асфальте, а по тому месту, где он только что прошел, стеганула очередь, и еще одна прошлась по затемненным стеклам автомобиля, который скрыл от стрелка цель. Клиент тем временем уже бежал через улицу к другой машине, синему «опелю», который всегда приезжал за десять минут до него и уезжал то через час, то одновременно с «лексусом». Из «опеля» навстречу клиенту выскочили двое с автоматами и открыли огонь куда-то в сторону банковской стоянки. Управляющий сектором сообразил, что шальная пуля может долететь и до его окна, – а в отличие от окон первых трех этажей банка, его стекла пуленепробиваемыми не были.

Он спешно отступил в глубь комнаты и, неудобно скорчившись, лег на пол. С улицы донеслось еще несколько очередей, потом грохнул взрыв, и снова все стихло, лишь где-то за углом завывали сирены спешащей к месту происшествия полиции. Управляющий встал и подошел к окну.

Около пылающего «опеля» лежали тела двух автоматчиков, а в нескольких метрах от них распростерся в темной луже крови и сам клиент. Управляющий прищурился – может, он еще жив? Но крови было очень много, и управляющий понял, что председателю правления вряд ли еще придется над ним шутить по поводу «мерседеса» от «Тойоты».

Массив Шар-Планина. Изменения в составе На базе Казака встретили радостно, но сам он был в каком-то странном состоянии, что не укрылось от его товарищей, и Дед вполголоса заметил Корсару:

– Парень-то все отмалчивается. Сам не свой.

– Ну, я его понять могу. Давай-ка не будем его пока теребить, – сказал Корсар.

На том и порешили. Задуманное празднество с участием сербских офицеров тихо отменили, с расспросами о приключениях после вынужденной посадки не приставали, сам же Казак больше рассказывал о налете, о том, как его сбили, как удалось посадить теряющий управление истребитель. Говорил он об этом очень подробно, надеясь с помощью товарищей понять, что он сделал не так, дабы избежать подобных ошибок в дальнейшем.

Обсуждение затянулось, но, когда Казак после ужина спросил, не намечены ли на сегодняшний день другие дела. Корсар ответил:

– А какие дела? Мы истратили весь боезапас, который привезли, последний раз летали опять с дерьмом – НУРСы да бомбы эти ископаемые. Правда, и цель была не из шибко колючих, только это и спасло. Вчера Шелангер приходил, говорил, нашу группу будут на ПВО привлекать, так Хомяк, знаешь, куда его послал?

Казак оглянулся на безмятежно развалившегося в кресле Хомяка. Тот поднялся и подошел к столу.

– Кстати, Малошан еще не вернулся? – поинтересовался он.

– Да вроде нет. Как меня привез, так сразу опять умотал, а что? – вопросом на вопрос ответил Казак.

– Он вчера обещал, что деньги привезет за прошлую неделю. Вместе с премией за сбитые!

– Неплохо! – согласился до сих пор молчавший Дед.

– А ты что, решил наличными получать?

– Ну А то ведь надуют… Не наши, конечно, другари, хотя, между нами, комендант тот еще жучара. Найдется кто-нибудь в цепочке, липовую бумажку подкинет, а на большой земле – бац, и у разбитого корыта. У нас один майор вот так задарма полетал в какой-то черномазии. Полгода отработал, вернулся, а в банке ему – большие глаза. Так что я получаю на руки живые полосатые баксы, и тем доволен.

– А не боишься, что сопрут?

– У меня-то? Пускай попробуют! – ощетинился Хомяк и, глянув на его лицо, Казак подумал, что лично он попробовать бы не рискнул.

До следующего вечера не случилось никаких событий. Хотя дождя не было, но погода стояла пасмурная и уже не такая теплая – осень все увереннее вступала в свои права. Чтобы как-то занять летчиков, Корсар распорядился устроить «профилактику материальной части». Она началась с визуального осмотра самолетов – искали повреждения, которые могли остаться незамеченными. Конечно, местные техники работали добросовестно, но «свой глазок – смотрок», как выразился Дед, и даже Хомяк не стал против этого возражать. Вечером приехал подпоручик Малошан, и его обычно невозмутимое лицо выглядело на этот раз обеспокоенным до крайности.

Попросив бригаду собраться в «красном уголке», он вскоре пришел туда в сопровождении Шелангера, который тоже за считанные полчаса, прошедшие с приезда подпоручика, утратил свой беззаботно-франтоватый вид. Взглянув на сербских офицеров, Корсар тихо шепнул Деду:

– Похоже, у них на фронте неприятности. И серьезные, судя по тому, что даже этот щеголь имеет бледный вид.

Но Малошан расслышал эту фразу и заговорил, как бы отвечая на нее:

– Да, товарищи, у нас действительно неприятности. Причем не только на фронте, но и прямо здесь.

Малошан замолчал, а Шелангер набрал воздуха и произнес фразу, которая была, судя по всему, заранее им отрепетирована, но от этого приятней не казалась.

– По объективным причинам мы не имеем возможности выплачивать вам оговоренное в контракте вознаграждение. Такое состояние дел продлится не менее двух недель.

– С чего это так вдруг? – поинтересовался Дед. – Или какой-то умник подсчитал, сколько дней мы сидели без дела, и решил ударить рублем за то, что в три дня не выиграли войну?

– Нет, – ровно ответил Малошан, и по его лицу было видно, чего ему стоит спокойствие. – Просто в результате… в результате некоторых акций наши средства заблокированы. Люди, которые занимались финансами, не предусмотрели такого поворота событий, – слово «событий» Малошан произнес с неподдельной горечью. – И теперь для восстановления финансирования придется выполнить довольно сложную последовательность операций. А, черт! – вдруг выругался подпоручик и оставил официальный тон, заговорив горячо и зло: – На самом деле, если честно, на наши деньги в банках Европы начато наступление. И очень серьезное, а у нас нет ни опыта, ни средств этому противостоять. И я даже не знаю, сумеем ли мы их отстоять! Им мало бомб и снарядов, они хотят задушить нас еще и долларовой петлей!

– Ну вот, а я только сегодня об этом говорил. Оказывается, не зря! – заметил Хомяк с нехорошей улыбкой.

Малошан, устыдившись своей вспышки, вновь перешел на официальный тон, как бы не заметив реплики Хомяка:

– Естественно, что в подобной ситуации командование не имеет права настаивать на дальнейшем выполнении контракта. Суммы, причитающиеся вам за уже выполненную работу, в настоящее время изыскиваются. О своем решении убедительно прошу сообщить в комендатуру капитану Шелангеру через час.

Оба офицера резко повернулись и вышли, оставив притихших летчиков.

– Ну что? – нарушил тягостное молчание Корсар. – Какие будут предложения?

– Хм… «А ответ ужасно прост. И ответ – единственный!» – отозвался Хомяк строчкой из песни Высоцкого. – Манатки в обе руки – и вон отсюда. Мне этот бардак во как! – он чиркнул сжатыми пальцами под подбородком.

– Для твоих манаток двух рук не хватит, – заметил Дед почти добродушно.

– Это уже мои проблемы… А что ты на меня так смотришь?

– Да так, на прощание. Чтоб вспоминать потом – был такой хороший мужик Хомяк, хозяйственный, работящий.

– А-а-а. Теперь понятно, откуда ветер дует. Героический летчик остается поддерживать братьев-славян, а подлый трус и стяжатель пакует вещи. Очень поучительная сцена, прямо для кино.

Дед все еще казался добродушным, но Корсар, который общался с ним больше других, почувствовал, что этот степенный человек вот-вот сорвется, и, быстро вскочив, встал между спорящими, заорав так, как на него в свое время орали сержанты:

– А ну ша! Рты позакрывали оба, ну! – и воспользовавшись секундным замешательством, продолжил как ни в чем не бывало: – Ну вот, уже лучше. Значит, так: каждый свое решение принимает лично. Я, хоть и командир группы, силком никого ни гнать, ни держать не стану! Я остаюсь, сами знаете почему! – он демонстративно поправил повязку. – Но кто что решит – его дело. Обойдемся без разбирательств, кто герой, кто нет. Всем понятно?

– Понятно… – неохотно пробурчал Дед и опустился на стул. – Но я тоже останусь.

– И я… – голос Казака дрогнул. Летчику вдруг захотелось рассказать о том парнишке, Мирославе Йовановиче, о разрушенном Зворнике и о многом увиденном за эти дни… Но все слова куда-то пропали, да и не смог бы он объяснить все словами.

– Так, стало быть, трусом быть мне, – медленно проговорил Хомяк.

– Никто вас трусом не назовет, товарищ… майор? – Корсар решил плюнуть на все порядки, чтобы человек почувствовал – здесь уважают его звание.

– Подполковник я, – так же в нарушение инструкций ответил Хомяк.

– В боевых операциях вы были лучшим из нас. И то, что вы решили в этой ситуации отказаться от дальнейших полетов, дело исключительно ваше. А сейчас – спасибо. – Корсар с настоящей благодарностью, без всякой фальши пожал Хомяку руку, и то же самое, хотя с менее горячим чувством, сделал Казак. Дед буркнул «извиняюсь», но руки уезжающему не подал и сразу же ушел в свою комнату, сославшись на головную боль.

Хомяк улетел на следующее утро вместе с «чебурашкой-ниндзя». Что и как обсуждали в экипаже АН-71 украинские летчики, осталось неизвестным, и лишь потом Шелангер по секрету сказал, что они сами не хотели улетать, но из Киева пришел приказ прекратить участие в боевых действиях, причем этот приказ никак не был связан с прекращением оплаты, а, скорее всего, кто-то где-то нажал на соответствующую кнопку.

Прощание было кратким, а, вернее, его вовсе не было. Просто самолет вытащили на полосу, и через несколько минут его силуэт растворился в низких облаках. Судя по тому, как угрюмо аэродромная обслуга выполняла подготовку «Чебурашки» к вылету, для них не было секретом, что эта машина покидает базу навсегда. И тем более теплым было их отношение к оставшимся, и когда из деревни доставили завтрак, то вместе с завтраком им привезли роскошный букет полевых цветов, который был немедленно водружен в вазу на столе.

Шелангеру, заглянувшему к летчикам после завтрака, Корсар не дал заговорить – судя по выражению лица офицера тактики, он собирался произнести благодарственную речь, выслушивать которую командиру группы сейчас хотелось меньше всего, да и остальным летчикам, пожалуй, тоже – и с ходу обратился к нему сам:

– Как хорошо, что вы пришли. У меня к вам вопрос, все тот же, насчет снабжения боеприпасами. Мы все, конечно, тут герои-удальцы и все такое, но летать без нормальных ракет не будем.

Как Корсар и ожидал, Шелангер смутился и что-то замямлил насчет того, что ничего не знает, но пострается выяснить, и вскоре удалился.

– Вот и славно, – оценил маневр Корсара Дед, – а то сейчас начал бы расшаркиваться – ни к чему все это. А пока делать нечего, командир, скомандуй Казаку – пусть потихоньку осваивает бывший хомяковский самолет.

Корсар согласился, и Казак отправился в ангар, не очень-то понимая, зачем это поднадобилось. Свои особенности есть, конечно, у каждого самолета, но ведь на земле их не выявишь! В воздухе – да, там может быть всякое.

Более прозаическое объяснение этого приказа заключалось в том, что Дед просто хотел остаться с Корсаром наедине. Казаку это в голову не пришло, но именно так и было. Не то чтобы Дед не доверял Казаку, просто указания Льва Сергеевича следовало выполнять буквально – пренебрегавшие данным правилом редко от этого что-то выигрывали, зато неприятностей всегда получали «по самые не балуйся». Когда наконец дверь за Казаком захлопнулась, Дед наклонился к Корсару и тихо произнес: