Развилки

Глава 1. Ноябрь — лучший месяц

На календаре первое ноября, из небесной черноты падает мокрый снег, москвичи пребывают в ожидании скрежета лопат дворников, а мы с вами заглянем в малогабаритную однокомнатную квартиру в Ростокино, где наш герой по имени Никита раскладывает кусочки селедки на огромную тарелку, украшенную по краям замысловатым орнаментом. Сверху он кладет кольца репчатого лука и останавливается в задумчивости: надо ли капнуть подсолнечного масла, или и так будет вкусно? На кухонном столе уже стоит корзинка с нарезанным черным хлебом, миска с солеными помидорами, в кастрюле на плите варится картошка, а в холодильнике, который из-за малости кухни стоит в коридоре, охлаждается бутылка водки.

Никита поджидал своего друга Макса. Уже не первый год первого ноября Макс приходил в гости, чтобы отпраздновать начало своего любимого месяца. Над привычной всем ноябрьской депрессией Макс смеялся и говорил Никите:

— Что бы ты понимал! Ноябрь — лучший месяц для начала нового проекта. До Нового года есть время понять его целесообразность, и, если что-то пойдет не так, остается время переключиться на что-то другое.

У Макса есть теория, что Новый год обязательно надо встречать с чем-то незаконченным и важным. Тогда Всемирный разум в лице Деда Мороза обязательно даст возможность закончить начатое и прожить наступающий год без особых потрясений.

— У меня это работало, работает и будет работать, — добавлял он, помогая накрыть на стол.

Никита возражал. И не из-за природной склонности к спорам (такое за ним не водилось), а пытаясь оправдать нелюбовь нормальных людей к ноябрьским вечерам, когда с неба сыплется то снег с дождем, то дождь со снегом.

— Выйдешь в магазин, — говорил Никита, — а на улице только всепогодные собачники да странные личности в капюшонах, а что ожидать от этих личностей, какие у них мысли под капюшонами — этого никто не знает, так что лучше держаться от них подальше.

Макс работал в банке, занимался переговорами с клиентами, которых надо убедить принять решение, выгодное банку. Переспорить его невозможно, искусство переговоров он освоил и всегда следовал правилу, что во всем надо сначала соглашаться, а потом использовать слова собеседника в свою пользу.

— Ты абсолютно прав! — говорил Макс. — Добавь еще промокшие ноги, сломанный ветром зонтик, забрызганные брюки и, как следствие, правильное нежелание выходить из дома. И это главное. Выключаешь телевизор, садишься за стол и начинаешь думать. Ноябрь — идеальный месяц для философских размышлений. Зимой праздники, лыжи, каток, весной — авитаминоз и томление духа, летом — жара или радости, которые нельзя отложить на другое время, золотая осень — время легкой меланхолии и любования красотой. Так что остается только ноябрь, и его надо провести с пользой.

Макс — философ и оптимист, умеющий радоваться жизни. К тому же он еще и писатель. Хотя, сейчас, в век соцсетей и самиздата, почти все мы писатели. «Графоманю понемногу», — говорил он, — когда его спрашивали, как он проводит свободное время. Писал он короткие рассказы, точнее, истории из жизни. Если зайти на его страницу в сети, то можно поразиться. Прошлого Макса хватило бы на десяток нормальных людей: путешествия, приключения в горах, на воде и под водой. А сколько стран он объездил!

— Ты и в Монако был? — спрашивал Никита.

— Фотографии видел? — отвечал Макс вопросом на вопрос.

Фотографии на его страницах в соцсетях Никита видел. Они подозрительно напоминали фотографии улиц сервиса Google Street View, но ведь Никита мог и ошибаться. В сети Макс не был самим собой. Там он представлялся Чайльдом Гарольдом, уставшим от перемены мест, пресыщенным впечатлениями, язвительным наблюдателем неправильного течения жизни. Гораздо интереснее был его дневник, записи в котором были полны переживаний за мир, который катится в пропасть, но все это скрашивалось юмором, который немного затушевывал трагизм нашего существования. В дневнике Макс был настоящим, каким его знали и любили друзья.

Никита знал Макса уже несколько лет — жил Макс в соседнем подъезде, а познакомились они на собрании жильцов, где обсуждалось — нужно ли им написать коллективное письмо какому-то начальству, чтобы выдворить «Отель на час» из помещения бывшего молочного магазина на первом этаже. «Это не разврат, а культурный досуг», — парировали сторонники отеля. «Дети смотрят», — говорили противники такого досуга и добавляли, что дети смотрят на все это с большим интересом. Сторонники смеялись — дети в телефонах и не такое видели, а во дворе, как-никак, двадцать первый век, негоже отставать от современности, и что отель лучше, чем магазин, от которого с раннего утра был шум, а вечером мусор. Макс был за отель, так как вырос в малогабаритной квартире с родителями и понимал необходимость подобного досуга. Никита тоже поддержал отель, вспомнив, что с его появлением во всем доме исчезли тараканы.

Макс любил философствовать, но про себя рассказывал мало. Мои герои всегда встречались в квартире Никиты, пили пиво, ругали чиновников и объясняли друг другу, как нужно управлять государством — неисчерпаемая тема мужских разговоров. Когда пива было много, Макс расспрашивал, как Никита провел прошедший день, год и последние десять лет. Слушал внимательно, как будто и правда его это интересовало. «А она что? — перебивал он вопросами. — А он что?» Все Никитины действия Макс одобрял, и когда Никита описывал свои промахи, Макс говорил, что это жизнь такая, и ему ничего не оставалось, как сделать то, что он сделал. В общем, Макс был идеальным слушателем, и когда по неведомой причине он долго не появлялся, то Никита начинал скучать. В том году Макс пришел отпраздновать начало ноября не с пивом, а с огромным тортом, украшенным красными розочками из какого-то подозрительного крема.

— Сегодня нам нужны ясные головы, — сказал он. — Хочу кое-что обсудить. Алкоголь помогает приукрашивать действительность, размывает ее, но мешает нужному нам просветлению.

Никита кивнул, убрал со стола селедку и пошел ставить чайник. Откровенно говоря, он удивился — Макс за столом часто философствовал, и пиво ему ничуть не мешало. Год назад он развил теорию, что ноябрь — это месяц чудес или их ожидания.

— Ожидание чуда, — говорил Макс, — у многих является смыслом жизни. А в ноябре чуда ожидают все, даже неверующие и чрезмерно образованные. А коллективное ожидание, как всем известно, материально, и, если это вовремя не пресечь, то чудеса начинают случаться. То солнце пригреет вопреки прогнозам, то снег выпадет необычно пушистым, каким он даже в январе не бывает. А случается, что по телевизору такое пообещают, что всем сразу станет светло и радостно.

На этот раз все было серьезнее. Макс собрался обсудить теорию принятия решений: в чем ошибались великие мыслители, когда пытались понять, какой черт заставляет нас жениться на косоглазой распутнице, когда есть серьезные девушки, более подходящие для семейной жизни. Серьезные девушки умеют печь шарлотку, не любят кокетничать, поддерживают разговор о постимпрессионизме и к тому же почти наизусть знают древнеиндийский трактат Камасутру. А нам все равно нужна косоглазая неумеха-распутница.

Пока закипал чайник, Макс обругал Аристотеля и Декарта, а когда мои герои сели за стол и разрезали торт, он спросил, имеет ли Никита представление о философии Лейбница. Никита вспомнил, что Лейбниц независимо от Ньютона, открыл дифференциальное исчисление.

— Я о другом, — сказал Макс. — Ты мне голову высочайшей математикой не забивай, в данный момент я гуманитарий и смотрю на мир другими глазами. Чтобы понять гармонию мира, алгебра не нужна. Это только в банке она полезна — оцениваешь отношение риск/прибыль и выбираешь вариант, где это отношение меньше.

Никита посмотрел на Макса с уважением. Так изыскано он выражался редко. Никита узнал, что Лейбниц, как Сартр и Милль, тоже были неправы, и все ждал, что нового Макс хочет поведать миру. Он и без Макса знал: все теории ни к черту не годятся, что мы принимаем решения не с помощью вдумчивого анализа последствий, а вопреки ему, по принципу «была не была!» Лично у него все происходило именно так. Играет он, например, в шахматы, рассчитывает комбинации: если я так пойду, а противник так, тогда я вот так… Считает, считает, потом вспышка в голове, и он двигает коня просто потому, что ему так понравилось. Без всяких расчетов, просто захотелось двинуть именно коня.

— Это называется интуитивным методом принятия решения, — сказал Макс, когда Никита рассказал про коня. — Сработало подсознание, которое ты не можешь контролировать.

Герои съели уже половину торта, а Макс все рассказывал о работе подсознания, приводил примеры, когда водители нажимают тормоз за мгновение до того, как на дороге сложится аварийная ситуация. Потом началось нечто совсем занудное. Макс говорил, что, по его мнению, у нас нет никакой свободы воли, что все решения принимаются вне нашего сознания.

— Мы живем под действием внешнего окружения и происходящих вокруг нас событий, — сказал Макс. — Именно подсознание, а не логика с теорией вероятностей в конечном итоге определяет нашу жизнь. Так что на развилках надо идти туда, куда глядят глаза. Они всегда смотрят в правильном направлении.

Никита понял, что ноябрь Макс проведет плодотворно и его надежды, что они будут ругать коммунальщиков за неубранный снег, не оправдались. После чая Никита достал бутылку коньяка, чтобы рассказать ему о дневном разговоре с шефом. Он не знал, как сработало подсознание шефа, куда глядели его глаза, но он предложил Никите стать начальником группы. Макс от коньяка отказался, сказал, что ему предстоит непростая ночь и что алкоголь, конечно, стимулирует полет мысли, но мешает эти мысли четко сформулировать. С этими словами он подошел к окну, скрестил руки на груди и долго стоял, разглядывая заоконную темноту.

— Мир изменится в лучшую сторону, если мы научимся управлять подсознанием, — сказал он и вернулся к столу.

Потом Макс развил эту мысль: если все будет так, как он задумал, то все будут жить долго и так счастливо, что и представить невозможно. На этом он простился. Никита закрыл за ним дверь, послушал, как загудел лифт, и пошел убирать со стола.

Только не подумайте, что сейчас я буду рассказывать о философских теориях, которыми Макс напичкал Никиту в тот вечер. Они оба мне рассказывали про этот вечер. Я мало что запомнил, кроме, пожалуй, теории Милля: на развилках надо идти по пути, где увеличивается счастье всего человечества. Никита даже захотел применить эту теорию на практике и предложил торт доесть, а не прятать его остатки в холодильник. «Мы ведь тоже часть человечества», — сказал он, но Макс мгновенно перешел на идеи других мыслителей, и затея сорвалась. Вообще я подозреваю, что Макс не так уж много понял у перечисленных философов. Тогда он просто пересказывал их мысли без обычной для него критики, как будто читал лекцию сонным студентам. Вообще к философам у меня некое предубеждение. Была у меня знакомая, окончившая философский факультет. Вот с ней практически невозможно было разговаривать. Спросишь, как дела, а она потребует уточнить определение слова «дела», вспомнит про древних греков, объяснит, что дела могут быть разными, потом начнет выпытывать, что именно я имел в виду и как я буду реагировать, если у нее все дела замечательные и она готова рассказать о каждом из них. Но это я отвлекся, простите. А то получится как у Швейка, у которого был готов рассказ из своей жизни на любую обсуждаемую тему.

Разговор с Максом Никиту задел. Он даже пожалел, что Макс ушел так быстро. На кухне Никита сел у окна, стал смотреть на падающий снег и думать о своей жизни, которая ему все больше не нравилась. Позади престижный институт, где его обучили физико-математическим премудростям, а работал он верстальщиком в издательстве, выпускающем научные книги. Взяли его туда потому, что он не пугался формул и графиков и мог расставлять их в тексте не абы как, а с пониманием. Авторы были довольны, что не скажешь о владельце издательства. Тот считал, что можно работать быстрее, и что он платит Никите зарплату из жалости и еще из уважения к его диплому. Зарплата была невелика, но однокурсники Никиты получали в научных институтах еще меньше. Это и удерживало его желание красиво хлопнуть дверью и уйти в свободный поиск. Сегодняшнее предложение шефа проблем Никиты не решало — обязанностей становилось больше, чего не скажешь о зарплате.

Личная жизнь… вот об этом Никите думать совсем не хотелось. Управлять подсознанием он не умел, а оно (как приятно свалить свои ошибки на что-то неподвластное контролю) наворотило столько, что в итоге он оказался в пятиметровой кухне с закопченным потолком, потрескавшимся линолеумом и замызганными шкафчиками из советских времен. Можно, конечно, начать ремонт и купить новую кухонную мебель, но на это не было ни денег, ни желания. Скорее, не было желания.

Макс любил пофилософствовать о необходимости ремонта кухни Никиты. Он рассказывал о художнике Тернере, сначала богатом и успешном. Однако в последние годы своей одинокой жизни он запустил свое жилище. Капает с потолка во время дождя — ну и ладно. Дождь ведь не все время идет. Что говорить, у всех есть пожилые знакомые, которым было все равно: на потолке пятна, а окна не мыты уже много лет.

— Рановато тебе стало все равно, — говорил Никите Макс. — Хочешь одолжу денег на ремонт?

Никита благодарил, говорил, что деньги на ремонт у него есть, и переводил разговор на другую тему. Он вообще не любил разговоры о деньгах и смысле жизни. Календарь безжалостно сообщал, что ему за сорок, а это, как говорит безжалостная статистика, уже половина жизни. И за эту половину Никита ничего не достиг: никого не сделал счастливым, да и сам перестал чему-либо радоваться. Просто ходил на работу, по вечерам пил пиво и не огорчался, что молчит телефон. Он, что самое неприятное, даже перестал завидовать энергии Макса.

— Кризис среднего возраста — страшная штука, — говорил Макс.

Он любил рассуждать на эту тему и несколько раз повторял заезженную шутку: средний возраст, когда тебя перестали любить женщины, которые тебе нравятся, и начинают любить те, которые еще не нравятся.

— В этом возрасте обязательно надо хранить заветную папку с начатой работой, которая должна потрясти мир, — рассуждал Макс. — Возможно, ты никогда не откроешь эту папку, но она обязательно должна быть, согревать душу. Вот сядешь ты на кухне, выпьешь пива и поймешь, что большая часть жизни прожита, а ничего не сделано. И тут вспомнишь об этой папке, достанешь, смахнешь пыль, откроешь и поймешь свое предназначение.

— Какая еще папка? — спрашивал Никита, хотя прекрасно понимал, о чем идет речь.

— Папка — это условно. Это может быть набор красок, старая книга на древнем языке, твоя дипломная работа или карта необитаемого острова с сокровищами капитана Флинта.

Такой «папки» у Никиты не было. Разве что в шкафу лежала тетрадь с формулами и графиками, но о ней он старался не вспоминать. И старая шутка про женщин Никите не нравилась, потому что правды в ней было больше, чем юмора.

И тут в дверь позвонили.

Это был Колян. Вообще-то он Николай Петрович, но Никите представился Коляном. Пару месяцев назад с женой и сыном-раздолбаем он въехал в соседнюю квартиру и стал иногда захаживать. Обычно Колян просил шурупы или дюбеля, что удивляло — Никита ни разу не слышал у соседей каких-либо звуков, напоминающих о ремонте. Был Колян крупным и плотным, о таких говорят «настоящий мужик», однако его озабоченный взгляд и наморщенный лоб свидетельствовали о постоянном ожидании, что окружающий мир хочет Коляна обмануть или по меньшей мере обидеть. Никита так и не выяснил, где он работает, но свою работу Колян любил. «Главное, — говорил он, — сутки отпахал, потом два дня моих. Что хочу, то и делаю». Что он хотел делать в эти два свободных дня, было непонятно. Казалось, что мечта Коляна — вообще ничего не делать.

Я рассказываю об этом визите не случайно. Понимаю, что новые действующие лица затрудняют чтение текста, но мы еще встретим Коляна. Его практическая сметка и критическое восприятие действительности поможет нам объяснить некоторые загадочные происшествия.

В это раз Коляну не были нужны ни шурупы, ни дюбеля. Он протиснулся в прихожую, задом прикрыл дверь и почти шепотом произнес:

— Ты видел, что камеру слежения во дворе поставили?

Камеру прилепили на угол дома, она смотрела на шлагбаум, преграждавший въезд чужим машинам.

— Теперь все! — Колян сделал театральную паузу. — Конец личной жизни, мы под колпаком.

— Тебе-то что скрывать? — спросил Никита. — У тебя даже машины нет.

— Ничего ты не понимаешь, — сказал Колян. — Вот так начинается дорога в цифровой концлагерь. Мы каждый день мимо камеры ходим, а кто-то это фиксирует.

— И рассчитывает, когда киллеру надо залезть на крышу и расчехлить винтовку, — развил Никита его мысль.

— В том числе, — кивнул Колян. — А тебе что, по барабану?

— По нему, — сказал Никита. — Как должно быть и тебе. Я сейчас в таком возрасте, что этот барабан стучит все чаще. А ты чего не спишь?

— Услышал, что Макс ушел, решил зайти, посоветоваться.

— Откуда про Макса узнал? — удивился Никита, хотя, зная Коляна уже не первый день, он должен был привыкнуть к его бдительности.

— Я всегда в глазок смотрю, когда лифт на нашем этаже останавливается. Мало ли что.

Колян был серьезен. Впрочем, он всегда был серьезен. Постоянное ожидания подвохов и неприятностей не способствует легкомысленной радости от бытия.

— Молодец, с тобой нам никакой фашист не страшен. А чего узнать хотел?

— Тебе по телефону никогда не предлагали купить элитную квартиру? — спросил Колян.

— Предлагали. Я им обещал, когда за картошкой пойду, то заодно и квартиру прикуплю.

Колян задумался, пытаясь понять — шутит Никита или издевается. Он наморщил лоб и внимательно посмотрел на светильник над зеркалом, светильник мигнул. Колян моргнул в ответ, и, отгоняя последние сомнения, сказал:

— Тогда ладно, а то я подумал, что они хотели узнать, сколько у меня денег.

— Слушай, — Никите уже надоел этот разговор, — все нормально, я спать собрался, поздно уже.

— Ладно, — Колян открыл дверь, но на секунду задержался. — А насчет камеры ты подумай. Не нравится мне все это. Может на собрании вопрос поставить, пусть снимут?

— Можно и поставить, — Никита закрыл дверь и снова пошел на кухню.

А все-таки хорошо, что Колян прервал поток горестных мыслей Никиты. От таких мыслей никакой пользы, они только вызывают потерю аппетита и увеличивают риск неудержимого потребления алкоголя. От них трудно перейти к продуктивным решениям, как, например, начать делать утреннюю гимнастику и уменьшить потребление жиров, углеводов и кофе.

Из дневника Макса

В этой книге я буду приводить записи из дневника Макса. Это немного оживит повествование и поможет лучше понять мотивы поступков моих героев. Записи Макс вел нерегулярно, но в тот вечер он не поленился и написал следующее:

Никита с каждой нашей встречей становится ниже. Вот, нашел я подходящее слово — именно ниже! Низкие видят только то, что рядом. И другие люди перестают их интересовать — ведь чтобы посмотреть на кого-то, им приходится задирать голову, а кто хочет напрягаться? И зачем я перед ним распинался? Ему, похоже, уже ничего не интересно. Аристотель, Лейбниц — они уже слишком высоки для него. Тут как ни задирай голову — ничего не увидишь.

***

Возможно ли управлять подсознанием? Для этого надо уметь его чистить, избавляться от лишнего, мешающего жить. Возвращать подсознание к «заводским настройкам». На столе у меня куча книг о том, как лучше запоминать. И ничего, как можно забывать.

***

Забывать сложно, но можно окружить вредные мысли защитной стеной. Мощной такой, высокой, чтоб даже не возникло желания через нее заглянуть. Например, мысли о курении защищены стеной из мыслей о раке легких, дряблой коже, желтых зубах и запахе из рта.

***

Одна беда — защитная стена от неприятностей защищает еще и от радостей. На то она и стена.

***

Вот так и можно управлять подсознанием. Но как понять, что из увиденного тебе повредит, что поможет, а что будет просто занимать место в голове? Где строить стену, а где открыть все двери?

***

Вот и ноябрь наступил! Главная ноябрьская ошибка — нетерпеливое ожидание прихода зимы. Впрочем, любое ожидание является ошибкой. Надеюсь, что Никита сегодня это понял.

Глава 2. Пропавший

Перенесемся не две недели вперед.

Все оказалось просто. Не подсознание у шефа Никиты сработало, а новость, что издательство получило заказ на издание учебных пособий для технических университетов и возникла необходимость взять на работу еще двух верстальщиков. Вернее, верстальщиц: Татьяну и еще Татьяну. Обе Татьяны были дочками каких-то знакомых шефа, и Никите, как начальнику группы, предстояло их научить искусству верстки текстов с формулами и таблицами. Здесь надо отметить, что обе они были стройны, красивы и выглядели умницами.

— Мы заодно и математику с физикой подучим, — бодро сказала первая Татьяна, высокая брюнетка с кошачьим взглядом — долгим и неподвижным.

Вторая Татьяна, похожая на испуганную мышку, ничего не сказала, вынула из рюкзачка огромный блокнот и приготовилась записывать.

И тут позвонил Колян.

— Слушай, тут такое, — он замолчал. Никита слышал сопение, что означало, Колян явно подыскивал слова, чтобы красочнее описать случившуюся катастрофу.

— Что случилось? — спросил Никита, подняв брови и округлив глаза. Это был знак Татьянам, что разговор предстоит важный и неотлагательный.

— Вы же друзья с Максом, — наконец сказал Колян.

— Не тяни, — Никита начал беспокоиться. — Что с Максом?

— Нет больше Макса, — сказал Колян. — Его полиция ищет, две машины во дворе. Сестра Макса здесь. Хотя нет, полиция на одной машине, вторая — сестры. Ты бы приехал, тут всех опрашивают.

— А на работу ему звонили? Может командировка или в отпуск уехал.

— Сестра сказала, что на работе его и хватились. Уже две недели, как он пропал. Телефон не отвечает, машины во дворе нет, сестра плачет, никто ничего не знает.

Никита посмотрел на часы. До обеденного перерыва полчаса, за полтора часа успеет обернуться.

— Хорошо, — сказал он, — выезжаю.

Сунул Татьянам листки с инструкцией, сказал, чтобы они сделали копии, подготовили список вопросов, надел куртку и отправился домой. По дороге он попытался позвонить Максу, услышал, что абонент недоступен, и тут до него дошло — с Максом и в самом деле что-то случилось. Последняя запись в его блоге была сделана вечером первого ноября, сразу после его ухода. Макс написал о «дорогах, которые мы выбираем», извинился за использование чужих слов и развил мысль, что дороги выбираем не мы. Никита пробежал пост до конца, узнал, что все это замечательно, иначе мы бы знали свое будущее, что привело бы к массовой депрессии, а также к научно-техническому и культурному регрессу.

Полицейской машины во дворе не было, но у подъезда, где жил Макс, стоял зеленый «фордик» сестры Макса — о ней он пару раз рассказывал, хвалил ее аналитический ум, который, правда, мешал ей выйти замуж и жить счастливо, как положено жить молодой и красивой женщине.

Сестра Макса оказалась блондинкой с круглым лицом, голубыми внимательными глазами и небольшим, чуть вздернутым носиком. Она кивнула, когда Никита представился, сказала, что ее зовут Варя, и пригласила войти.

— Меня попросили посмотреть его бумаги и документы. Сами уехали проверять камеры слежения, но сказали, что в ту ночь была непогода и шансов проследить машину почти нет. Наша камера показала, что кто-то выехал на машине Макса в пять утра, но кто был за рулем понять невозможно. Я не нашла его паспортов — ни российского, ни заграна. Водительских прав и кредиток тоже нет.

— А одежда?

— Нет теплой куртки и осенних ботинок. Такое впечатление, что он оделся, взял документы и куда-то уехал. Я смотрю бумаги — ничего не понятно. Нашла блокнот — там выписки из статей древних философов… Вот еще: нет планшета, телефона и ноутбука.

— Вряд ли воры. Зачем им паспорта?

— Да, вряд ли. Когда полицейские узнали, что нет паспортов, а все вещи на месте, сразу уехали, сказали, что не видят состава преступления.

Никита огляделся. Двухкомнатная квартира, комнаты проходные. Мебель из ИКЕА, но диван дорогой, явно сделан на заказ — уж очень он хорошо вписался между шкафом и журнальным столиком. Книжные полки, два кресла, на журнальном столике книги: Ницше, Сартр, Платон…

— Странно, что ничего не сказал на работе, — Никита рассматривал книги на полках. Три из них были заняты книгами по финансам и рынку акций.

— Он играл на бирже, свою систему разработал. Говорил, что решил финансовые проблемы на много лет вперед, — сказала Варя, следя за его взглядом.

— То есть, он мог бросить работу в любой момент?

— Да, но ему было в банке интересно, — кивнула Варя. — Он там изучал характеры и стиль жизни клерков. Ни с кем особо не сближался, но и врагов у него не было. Но со своим начальником они дружили, часто вместе ездили во всякие экзотические места.

— И начальник ничего не знает?

— Он и поднял панику. Без его звонка полиция бы не стала этим так усердно заниматься.

Тут у нее зазвонил телефон. Варя кого-то внимательно выслушала, сказала спасибо, положила телефон на стол.

— Сказали, что похожая машина ехала на север по Ярославскому шоссе. Это камера у МКАДа. У нас на Ярославке нет ни знакомых, ни родственников.

— Может женщина? С ней что-то случилось, и он уехал.

— И не позвонил на работу? И не позвонил мне? И отключил телефон?

— Да, не сходится, — согласился Никита.

— Нет у него сейчас женщины. После развода он ни с кем серьезно не общался. И друзей у него толком нет. Макс вообще тяжело с людьми сходится. Мне он только про тебя и про своего начальника рассказывал.

Они обменялись телефонами, и Никита вышел на улицу. У подъезда стоял Колян. На ногах растянутые спортивные штаны, стоптанные тапочки, куртка расстегнута.

— Заметил тебя в окно, но не успел выскочить, — сказал он. — Что там, рассказывай.

Никита рассказал.

— Точно баба, — сказал Колян. — Попала в аварию, он к ней рванул и про все забыл.

— А зачем телефон выключил?

— Телефон в машине оставил, и он разрядился, — Колян был очень горд, что разрешил загадку.

— А почему в пять утра?

— Из больницы позвонили, пусть его входящие проверят, — Колян говорил уверенно, убежденный в своей правоте.

— Тебе бы в полиции работать, — похвалил его Никита.

— А то! — Колян довольно ухмыльнулся. — Я бы там…

Что именно сделал бы Колян в полиции Никита не узнал. Хлопнул его по плечу и побежал к метро. Татьян он застал в тех же позах.

— Есть вопросы? — спросил Никита.

— Есть, — сказала Татьяна с блокнотом. — Вот тут.

Она показала на первую строчку инструкции.

— И дальше по всем строчкам, — добавила другая Татьяна.

Никита вздохнул и включил компьютер.

Варя позвонила через два дня.

— Макс прислал на работу фото заявления, что по личным обстоятельствам он просит его уволить по собственному желанию.

— Ура, живой! — Никита вздохнул с облегчением.

— Ну да, живой. Непредсказуемость в его стиле. Непонятно, почему он телефон отключил, но это мелочи. От него всего можно ожидать. Вернется — расскажет. Мне он тоже написал: «Все в порядке, странствую, обнимаю».

— Надо бы в полицию позвонить.

— Уже! Они посмеялись, обозвали меня паникершей, пригласили заходить, если что.

— И где он может быть? — спросил Никита.

— Где угодно. Я знала маршрут, когда он с Панкратом, его начальником, отправлялся на яхте или в горы. Знала от Панкрата. А так он сам не знает, куда его занесет.

— Мне он ничего не говорил, — сказал Никита.

Варя засмеялась.

— А ведь ты сейчас его лучший друг. Если хочешь, я тебе про него расскажу. Приезжай сегодня вечером. Я на Воронцовской живу, это около Таганки. У меня плов есть. Он из кулинарии, но вкусный. Прихвати по дороге бутылку красного сухого. Отметим находку нашего пропащего.

Никита мне рассказал о встрече с Варей. Я опущу несущественные детали: как он наткнулся на неработающий домофон, как Варя долго не подходила к телефону, как он уговорил женщину с коляской, что он не квартирный вор, а идет в гости, что плов был практически несъедобным… Он пересказал главное: рассказ Вари о Максе.

— Ты только учти, — сказал Никита, — она выпила, была счастлива от новостей и главное — она любит брата и никогда не скажет о нем ничего плохого. Вот, что сказала Варя. Это практически был ее монолог.

…ты только не перебивай. Работаю я из дома, знакомых мало, скоро вообще разучусь нормально говорить, так что ты попался, буду вспоминать устную речь. Сегодня чудесный день, хорошие новости, да я еще и выпила. Так что держись.

Макс — он чудесный. Мы рано потеряли родителей, жили с бабушкой, Макс старше, он заменял мне отца, был лучшим другом. За ним я была, как за каменной стеной, уж прости за изъезженный штамп. Разъехались, когда он женился. Встречались редко, но между нами словно натянута ниточка понимания и поддержки. Перезванивались тоже редко, но знаешь… есть люди, которые всегда рядом, даже, когда они далеко. А Макс часто был далеко. Особенно после развода. Понимаю его жену — долго выдержать Макса может только любящий его человек. С ним главное — не залезать в его внутренний мир, в его личное пространство. Что творится в голове Макса — постороннему понять невозможно. Да и сам Макс не смог бы сформулировать, о чем он думает в данный момент.

Когда он уезжал, а уезжал он часто, никогда сам не знал, куда его занесет. Полетит, например, в Марсель, но пробудет там два часа и унесется в какой-нибудь городок, чтобы побеседовать с великими. Непонятно? Вот пример. Он мог приехать в прованский город Салон, где жил и работал Нострадамус, и там несколько дней бродить по улицам, споря с Нострадамусом о смысле его катренов. А потом разругается с великим предсказателем и унесется в городок Воклюз, чтобы бродить там по горным тропам и обсуждать с Петраркой — он там жил — перипетии виртуальной любви к несуществующему человеку. Представь картину: ходит мой любимый братик по улицам или тропам и бормочет что-то себе под нос. Так что спрашивать у него, куда он поехал — это занятие бесполезное, сам он только знает, до какого города купил билет перед началом путешествия.

Знаешь, было спокойнее, когда он на яхте отправлялся в путешествие со своим начальником. Панкрат человек приземленный, все по четкому плану — куда плыть, где закупать продукты, где заливать воду и горючее, где нырять с аквалангом. Я почему-то смеялась, когда он рассказывал о Панкрате, спрашивала, как его звали в детстве: Пан, Паня?

Работал Макс постоянно. Позвонишь ему — ответ стандартный: думаю, пишу, не мешай, а то мысль собьешь. Над чем работал? Над всем. Писал эссе. Одна неделя — одно эссе. Не публиковал, только в блоге у себя что-то кратко формулировал. Складывал эссе у себя на сайте под замком. Ключ я знаю, Макс сказал, что если с ним что-то случится, то я могу все это опубликовать. О чем эссе? Обо всем. Философия, политика, литература, искусство. Эссе злые, он всех критиковал, прямо новый Базаров. Готов был всех сбросить с парохода современности. Как Маяковский. Но у него было четкое правило: критикуешь — предлагай что-то взамен. Так что мыслей у него было много. Для тебя открыть этот сайт не могу — нужно его разрешение.

Меня он тоже пытался привлечь. Помню, пришла я поздравить его с днем рождения. С его согласия, конечно. Встретил, улыбнулся, поставил торт в холодильник, усадил в кресло, сел рядом и сказал, что он будет Гегелем.

— Это как? — спросила я.

— А ты будешь Максом, — на мой вопрос он не отреагировал.

Это означало, что Макс будет зудеть мне в уши про гегелевский тезис-антитезис-синтез, а я должна опровергать устои диалектики примерами из личной и семейной жизни. Я стоически все прослушала и сказала, что лично у меня тезис простой — мне надо платить по кредиту за машину. А антитезис грустный — платить нечем. И такой из этого получается хреновый синтез, что ни один диалектик не поможет. Макс засмеялся, сказал, что общаюсь не с теми диалектиками, тут же по телефону перевел сто тысяч, поцеловал, сказал, что я лучшая сестра из всех его сестер (для справки — у него одна сестра), вытолкал за дверь, сказав, что я подала ему гениальную идею и он будет работать.

К деньгам у Макса отношение простое: не надо экономить — надо зарабатывать. Деньги у него были, я говорила про биржу. Критерий успешности у него был простой: постоянная возможность купить то, что необходимо. Ничего лишнего, ничего для престижа. Для работы у него один костюм. Для остальных случаев — джинсы. Хорошие туфли, кроссовки и туристические ботинки — больше ничего не нужно. Питается скромно, любит простую пищу. Исключение — торты. Сладкое любит, организм требует. Много гуляет. Нескучный сад, Воробьевы горы — там он даже бегает по склонам. Ты, наверное, заметил тренажер у него в спальне. «Нет здоровья — нет успеха», — это я слышала постоянно. Читает много, очень много. В институте освоил скорочтение, тратит на страницу несколько секунд. Но останавливается, если ловит свежую мысль, записывает ее в блокнот.

Ну, пожалуй, все. Общую картину обрисовала. Ты, наверное, понял, что я не беспокоюсь, куда он уехал. Жаль, только, что я не знаю первый пункт его путешествия. Ярославка — это что-то новое. Никогда не слышала, что там для него было что-то интересное. Ярославль он исходил вдоль и поперек, да и окрестные городки облазил. По второму разу никуда не ездил. Ладно, вернется, все узнаем. Вот только…

Вот только два вопроса, которые меня мучают. Почему такая спешка — уехал в пять утра, долго молчал, бросил работу. Второй вопрос, связанный с первым — почему не предупредил? Он всегда звонил, когда собирался уезжать. Шутил, спрашивал, помню ли пароль от его сайта. И тебе ничего не сказал. Макс много о тебе рассказывал, говорил, что ты единственный, кто его понимает, с тобой ему было интересно. А тут такое странное и, судя по всему, важное решение. Почему он с тобой не посоветовался? Молчишь? И еще вопрос… Ирина Владимировна Мордвинцева — это имя тебе ничего не говорит?

Вот и все. Никита многое знал, но слушал внимательно. Вопросов не задавал — Варя и правда умница, говорила четко, по делу, не отвлекаясь на ненужные подробности. Как продолжился их разговор мы узнаем позже, а сейчас я опять приведу отрывок из старого дневника Макса, где он немного рассказывает о своем начальнике Панкрате..

Из дневника Макса

Какие мы с Панкратом разные! Помню наше путешествие на его яхте по Ладоге. Он все распланировал: два дня стоим в шхере, в первый день моем яхту, второй день — банно-прачечный. Вне зависимости от дождей, гроз и ледяного ветра. Я молчу, киваю. С ним научился молчать, не возражать.

***

Волна больше метра. Яхту мотает из стороны в сторону, меня укачало. Ладога такая, с сюрпризами. Панкрат поет: «Будет буря, мы поспорим». Спрашиваю, чьи слова? Ответ мгновенный: «Николай Языков, 1829-й год». У него абсолютная память. Я без телефона и блокнота мекаю и бекаю.

***

Лучше запоминаю, когда проговорю. Мне нужен слушатель. Панкрат не вариант — он все знает, чужие мнения его не интересуют.

***

Панкрат живет по плану: учиться, жениться, работать, сделать карьеру, вырастить детей, путешествовать, выйти на пенсию, написать мемуары. Точка! А я не знаю, куда черт понесет меня завтра.

***

Панкрат поставил меня на руль, сам пошел по рации узнавать прогноз. Свищет ветер, в лицо хлещет дождь. Романтика! Сразу прошла тошнота.

Глава 3. Отпуск

Давайте отмотаем ленту событий на несколько лет назад, когда началась наша история. На календаре март 2011-го года. Может вы помните, что тому марту предшествовала снежная зима с ледяными дождями. Ветки деревьев тогда покрылись прозрачным льдом, сверкающим, когда солнце показывалось в разрывах туч. Помню, когда я гулял в то время по лесу, то казалось, что брожу по райскому саду среди деревьев, увешанных драгоценными камнями. Я почему-то убежден, что в райском саду обязательно есть такой уголок. Надеюсь, что когда вы попадете в рай и увидите деревья с драгоценностями, то убедитесь в правильности моей гипотезы.

Март того года был обычным, не запоминающимся. Серый снег, грязные лужи, черные ветки, с которых давно стаял сверкающий лед. Ничего, абсолютно ничего не напоминало рай. Но времена тогда были славными! Если посмотреть ленты социальных сетей того времени, то мы не увидим жарких споров о политике, эпидемиях и войнах. Кто-то рассказывал о путешествиях, другие клеймили бездуховность общества потребления, ругали попсу, обсуждали личную жизнь медийных персон и ставили фотографии котиков.

Утром в конце марта того замечательного года Никита проснулся в доме на окраине поселка недалеко от Калужского шоссе. Можно написать захватывающую историю, как Никита с женой Ириной отвоевывали этот кусок земли около оврага. Тут на большой куче мусора росли лопухи и лебеда, но как только зашел разговор о постройке дома, оказалось, что это место самое востребованное в районе. Им сказали, что из окна они будут видеть красивое поле, а за полем синеть опушка леса, где растут сыроежки и подберезовики. И до Калужского шоссе всего двадцать минут по дороге, по которой в хорошую погоду могут проехать даже «жигули».

Все было так, но только один год. Полюбовались Никита с Ириной полем и синей опушкой леса, один раз набрали там корзину подберезовиков, а потом поле продали застройщикам. Они настроили там коттеджей, обнесли забором, а в рекламе написали, что жители новых коттеджей будут любоваться синей опушкой и далее по списку. Здесь, справедливости ради, надо заметить, что ко времени начала нашей истории Никите и Ирине стало совершенно безразлично, какой вид открывается из окон.

В то утро Никита проснулся и понял, что хочет завтракать один. Он закрыл глаза, пытаясь уснуть еще хоть на пятнадцать минут. Сон не шел. Шаги на первом этаже, шум воды в кране, гудение микроволновки — все знакомо, так каждое утро. Вот она включила телевизор, села на диван, размешивает сахар в кружке с кофе…

За окном серые тучи, настроение такое же. На работу Никита не спешил, но не любил валяться в кровати по утрам. Чтобы встать, надо выключить мозги и попытаться все делать на автомате. Просто произнести дежурное «доброе утро, как спала, выглядишь хорошо…» и идти в ванную, чистить зубы, принимать душ, затем кухня, сок, сыр, кофе.

Потом можно сесть за стол, двумя руками взять кружку и смотреть в окно. Серые грязные сугробы, зеленый забор, черные ветки клена, низкое небо. Кофе остыл. О чем он будет думать? Ни о чем. Нет, можно думать о дочке. Жаль, что она уехала, этот дом слишком большой для двоих. Пустующая комната Маши, как упрек. Впрочем, почему упрек? Нормально. Что ей делать на окраине подмосковной деревни? В большом городе суета и кипение, тут только вороны на ветках и тишина.

А что Ирина? Поднялась в свою спальню, открыла шкаф, одевается. Да, надо вставать. «Ты поехала? Осторожно, на дороге скользко. Поработаю дома, приеду после обеда, с итальянцами сама переговори, пригрози им, что французы согласны. Французы пока молчат? Все равно пригрози. Вечером буду поздно, заеду в институт. И ты поздно? Хорошо, целую…»

Никита спустился вниз, когда Ирина надевала сапоги.

— Ты нормально?

— Я в порядке. Ты как?

— Бодр и готов к подвигам. Сегодня поработаю из дома.

— Не волнуйся, я все знаю. Работай спокойно.

Тщательно закрыла дверь, осторожно спускается по ступенькам — там снег. Как бы не поскользнулась в своих сапогах. Нет, координация у нее отличная, спустилась, идет к гаражу. Обернется? Обернулась, помахала рукой. Пока, пока! Выехала, еще раз махнула рукой, открылись ворота, на снегу остались черные следы от колес.

Никита прошел на кухню, сполоснул стоявшую в раковине джезву, насыпал кофе, залил водой, поставил на плиту. Что дальше? Он прошел к шкафчику, достал бутылку «кампари», налил полстакана. Горький вкус — это то, что надо. Где лед? Нет льда, что-то сломалось! Ну и ладно, чинит он не будет. Многое теперь безразлично. Он сел за стол, сделал глоток и задумался.

Бывают моменты, когда думать не надо. Проще и лучше — сидеть и смотреть, например, на узор оконных занавесок. Где-то в подсознании что-то шевелится, но это глубоко, не портит настроения. Главное, не пропускать эти шевеления наружу. Тогда они не беспокоят, можно расслабиться и ждать, когда откуда-то из глубины придет что-нибудь хорошее, что поднимет настроение. Тогда и кофе будет вкуснее, и стакан с «кампари» останется недопитым.

Но это в теории. На практике никуда не деться от грустных мыслей. Никита сделал второй глоток. Куда все ушло? Сколько было радости, когда сделали первый прибор, когда бегали по рынкам, пугая продавцов, что они могут мгновенно определить содержание нитратов в огурцах, когда нашли фирму в Италии, которая стала делать для них электроды. Надо про это забыть, слишком больно вспоминать. Сколько рож, неудавшихся венцов творения сразу промелькнуло перед глазами — надо договориться, решить проблему полюбовно, мы все понимаем, но и ты нас пойми… Все! — наплевать и забыть. Такие воспоминания лет на десять колонии потянут. Сейчас покупка мебели в квартиру Маши — это на первом месте, это приятнее. Что-то он расквасился. А с виду такой деловой, энергичный. Но мягкий, всегда войдет в положение. А как иначе? Это ценится, это работает, тут ничего менять нельзя.

А с Иркой надо что-то решать. Тишина в доме — это ад. Каждый в своем углу, они боятся пересечься. Ведь он любит ее. Понял окончательно, когда закрутил с… Черт, даже имя ее забыл. Тогда сравнил и ужаснулся. Куда его понесло? Рядом потрясающая женщина: красивая, сексуальная, умная. Он вытащил счастливый лотерейный билет, когда пошел пить кофе в Ленинке. Хорошо, что она тоже любила разбивать чтение чашечкой кофе. Другой такой ему не найти. С виду она суховата и рассудочна, но это на людях. А когда они вдвоем, да еще после первого бокала…

Надо что-то делать. Невозможно больше переносить ее взгляд — изучающий, вопросительный. Она молчит, знает, что на любое ее предложение у него сразу найдется сто пятьдесят предлогов, что пока не время, что надо поговорить об этом через месяц и тому подобное. Причем, это не он будет говорить, а какой-то черт противоречия. Раньше молчал, а сейчас проснулся. Не смог он заткнуть этого черта. И злится он про себя, насуплено молчит. Посмотрел бы в тот момент в зеркало — убил бы гада не задумываясь. Святая она женщина, что все это терпит.

Надо все бросить и начать сначала. Так коучеры советуют — кирпич им в глотку. Балаболы, сами в проблемах, как дед Матвей в дерьме, когда он на огороде в сортир провалился. У них с Иркой прекрасное «сначала», его уже не повторить. Их «сначала» — это кофейня в библиотеке, скамейка на аллее ВДНХ, диван в квартире, когда родители уехали на дачу, белая ночь в питерском Катькином садике.

— Ты правда меня любишь? — спросила она тогда. — Не мое тело, а именно меня?

— Правда, — сказал он. — Вот отрежут тебе ногу, а я все равно буду тебя любить.

— Странные у тебя мысли, — засмеялась она. — Но сказал ты хорошо.

Надо не сначала, надо понять друг друга. Ирка, дорогая, давай проснемся! Черт с ней с фирмой, проживет она без них пару недель. Они уже лет пять никуда не ездили вдвоем. Когда они ходили, держа друг друга за руку? Теперь несолидно? К черту солидность. Надо уехать в глушь, где их никто не знает. Подальше. В Бразилию, например. Нет, туда нельзя, она терпеть не можешь длинные перелеты. Надо поближе, но где тепло. На море? Там толпы, они оба это ненавидят. А куда? Ее подруга Наташка летала в Тоскану — полный восторг. Причем одна летала, без мужика, что поразительно. Тоскана… слово некрасивое, но мысль интересная. Где ноутбук?

Отели отпадают — там люди, они не будут одни. Надо искать дом с пансионом, чтобы самим не готовить. Ага, что-то есть. Обещают холмы до горизонта с кипарисами и маками на склонах. Комнаты в старом доме, пристройка в стиле модерн — это не то. А вот это интересно! — отдельный дом на территории старинной усадьбы, завтрак, коллекция вин, хозяин фотограф-дизайнер, вокруг красота, закаты, восходы, рядом старые городки. Хозяева Андреа и Алена. Стоп, почему Алена? Русская? Отлично, меньше проблем. Он ей напишет по-русски — нужен дом на две недели в сезон цветения маков. Так, отослал.

Ирка будет удивлена. А что — может он еще удивить! Еще глоток «кампари». Кофе сбежал, ну и ладно. Ого, уже пришел ответ! Алена пишет по-русски. Надо приезжать в начале мая. На две недели она зарезервирует дом и будет рада гостям из России. Предложила бесплатную экскурсию по окрестностям. Цены за жилье смешные, бизнес у них не очень, конечно. Есть фото — уютно, две спальни, свой столик на улице, бассейн, завтраки все хвалят. Могут кормить хоть три раза в день. Отлично, надо резервировать! Никита набрал номер Ирины.

В самолете Никита сидел около окна и смотрел на проплывающие под ними облака. Начал смотреть фильм, бросил. Неинтересно. Да еще по-английски. Звук ужасный, слова не разберешь. Вынул из ушей наушники, посмотрел картинки, дошел до любовной сцены, выключил. Ирина читала что-то в планшете и изредка поглядывала в его сторону.

— Что-то не так? — спросил он.

Ирина замялась.

— Удивляет, что ты не напился, как обычно, когда летишь со мной.

— Через два часа придется вести машину.

— Когда это тебя останавливало? Машину могу вести я.

— Хочешь, чтобы я напился? Тебе так привычнее?

— Нет, что ты…

Ирина положила ладонь на его руку, слегка сжала пальцы.

— Я очень рада, что мы опять вместе. И что ты сам это придумал!

Он не любил римский аэропорт. Много зданий, соединенных сложными переходами, тут он всегда терялся и даже записал в телефоне подсказку, как найти любимый ресторан и пункт проката автомашин. Ирина от ресторана отказалась, они покатили чемоданы по коридорам и воздушным переходам. В офисе проката народу было немного, Ирина быстро выбрала небольшой «мерседес». Никита нахмурился.

— Что не так? — Ирина улыбнулась. — По цене почти так же, как «форд».

— Дело не в цене, — Никита выглядел раздраженным. — В Провансе почти нет богатых, зачем выделяться?

— Умные богатые носят дорогие трусы и ездят на дешевых машинах, — смеясь сказала Ирина. — И наоборот. Так что нас будут принимать за сезонных сборщиков оливок.

— Странная теория, нас могут принять за богатых дураков.

— Не примут, у тебя очень умный вид.

Он огорчился, что не смог сдержаться. Не любил спорить, тем более по таким пустякам.

— Прости, — сказал он, положил ей руку на плечо, поцеловал в щеку и стал примериваться, как залезть на водительское сиденье, не задев соседнюю машину. Ирина жестом остановила его, пригнулась и нашла множество царапин. Она заставила клерка все это записать и решительно села за руль.

— Ты какой-то задумчивый, сегодня водителем буду я. А ты говори, куда нужно поворачивать.

Выход на магистраль А1, ведущую к Флоренции, Никита знал хорошо — ездил туда по делам фирмы. Подсказав пару поворотов, он закрыл глаза и сделал вид, что спит. Разговаривать не хотелось, вернее, было не о чем. Завтра им тоже будет не о чем разговаривать. И послезавтра. И так все две недели? Опять он сделал что-то неправильно?

Ирина, сжав губы, внимательно смотрела на дорогу и о чем-то сосредоточенно думала. В машине стало напряженно — чертовски знакомое состояние. Оно возникло у них сразу после отъезда Маши. Нет, не надо об этом думать. Никита положил ладонь на ее руку. Ирина повернула голову.

— У тебя все в порядке?

Никита кивнул. У него все в порядке, он здоров, даже не очень устал.

— Хочешь я сменю тебя?

— Пока не надо, еще долго до выезда с магистрали?

— Минут десять.

— Тогда и решим.

Ну вот и поворот на местную дорогу. Никита переключил навигатор с итальянского на английский, ввел адрес усадьбы, стал дублировать его подсказки на русском языке. Ирина покачала головой, сказала, чтобы он замолчал — английский она знает, не надо ей мешать. Он отвернулся и стал смотреть в окно на склоны, где распускались красные маки. Вечерело, от холмов протянулись длинные тени, все стало загадочным и таинственным. По грунтовым дорогам между холмами сновали грузовички фермеров. Подъезды домам были обсажены кипарисами и цветами. Кое-где уже зажглись огни, небо стало темно-бирюзовым.

— Красиво! — сказал Никита самому себе.

— Да, — кивнула Ирина. — Я не ожидала такой идиллии. Здесь можно забыть о всех проблемах.

Наконец они въехали в город Пиенза, сделали пару поворотов по улицам, снова очутились среди холмов, дорога запетляла, и навигатор показал, что скоро они прибудут на место.

— Не гони, мы уже у цели! — сказал Никита, рассматривая карту на экране.

И тут, посреди огромного поля во впадине между холмами, навигатор сообщил, что они приехали, и то, что они ищут, находится справа от них. Ирина остановила машину, они вышли и закурили. Справа был огромный луг со полевыми цветами. Луг кончался у кустов, за которыми начинался крутой подъем на очередной холм. Никаких признаков цивилизации вокруг не было. Небо совсем потемнело, над ними замерцали звезды. Ирина подошла, ткнулась головой Никите в грудь и протянула ключи от машины.

— Никитушка, я больше на могу. Я устала вести машину, устала принимать решения, устала нервничать. Хочу сесть на пассажирское сиденье, закрыть глаза и открыть их, когда мы приедем туда, где нас ждут. Я знаю, что сама вызвалась сидеть за рулем, но я больше не могу.

Она открыла дверь с пассажирской стороны, села, накинула ремень, захлопнула дверь и прислонила голову к стеклу. Такой Ирину Никита никогда не видел. Обычно она скрывала свои чувства, усталость и эмоции. И уж совсем необычно, что она не захотела контролировать текущие события.

Он сел за руль, завел машину и медленно поехал, поглядывая по сторонам. Через пару километров справа обозначилась грунтовка, ведущая к каким-то строениям. Там он заметил огоньки и решил подъехать, чтобы уточнить путь. Машину подбрасывало на кочках, колеса разбрызгивали грязь из многочисленных луж. Никита снизил скорость до минимума, чтобы не беспокоить Ирину, сидевшую с закрытыми глазами. Вот показались открытые ворота, они проехали мимо небольшой парковки, мимо кустов с бутонами роз, раскрашенных скамеек и подъехали к большому каменному дому, увитому плющом. У входной двери горел фонарь, освещая куст синих цветов и свернутый зеленый шланг для полива.

Открылась дверь, и на пороге показалась стройная миловидная женщина лет тридцати пяти, с длинными темными волосами и челкой. Одета она была в джинсы и белую футболку. Женщина улыбнулась, подошла к машине, заглянула внутрь и спросила на русском языке:

— Вы Никита и Ирина? Здравствуйте! Меня зовут Алена. Проходите в дом, я вам налью хорошего вина. Это вас ободрит, и вы не будете такими усталыми.

Они вошли в небольшую комнату, похожую на прихожую. Широкая лестница вела на второй этаж, через две приоткрытые двери были видны длинные коридоры, уходящие вглубь дома. У стены стоял высокий стеллаж с бутылками вина. Алена выбрала одну из них и протянула ее Никите.

— Штопор и бокалы на столике у дивана. Если вам нужен сыр и хлеб, то я принесу.

Никита с Ириной синхронно помотали головами, и Никита открыл бутылку. Вино было удивительно мягким, без терпкости, оно в самом деле прибавляло сил. Алена сидела за стойкой и вносила в компьютер данные из их паспортов. Никита не выдержал и подошел к ней.

— Все в порядке?

— Абсолютно! Вот ваши паспорта, рассчитываться можете перед выездом. Я буду включать в счет все покупки: вино, фотографии, сыр, сигареты…

Никита оглянулся на их бутылку.

— Это вино наш подарок, его включать не буду, — сказала Алена. — А стоимость вашего домика в день…

Она назвала сумму, которая Никите показалась странной.

— Да, но на вашем сайте цена была в два раза меньше.

— Это цена для одного гостя. А вас ведь двое.

Никита услышал смех Ирины.

— Узнаю своего мужа-бизнесмена!

Алена потерла нос.

— Но я вам могу сделать двадцатипроцентную скидку. Ведь вы приехали на две недели.

Никита с торжеством посмотрел на Ирину.

— Попроси ключи, — сказала она. — И сыра с хлебом. Я больше никуда не хочу сегодня ехать.

Их домик оказался в двух шагах от дома хозяев. Около входа была небольшая терраска со столиком и двумя деревянными креслами. Над входной дверью горела старинная лампа, около нее кружились ночные мотыльки. Алена открыла дверь и терпеливо ждала, пока Никита перетащит в дом чемоданы и сумки.

— Тут две спальни и столовая с кухней, — начала рассказывать Алена. — Одна спальня большая, там стоит письменный стол. До вас тут жил писатель, он никуда не ездил. Утром он с нами завтракал, а потом целый день пил кофе и вино.

— И какую книгу он писал? — поинтересовался Никита.

— О любви! Он мне сказал, что главная героиня похожа на меня, а герой на него. И вот он приехал отдыхать, а я в него влюбилась.

— История реальная? — спросила Ирина.

— Нет, я люблю своего мужа и писатели меня не интересуют.

— Мало зарабатывают? — продолжала допытываться Ирина.

— Это не важно. Главное, что им постоянно нужны новые впечатления, а я домашняя, у меня хозяйство, я быстро надоем любому писателю.

Алена показала, как пользоваться плитой, и ушла, оставив пакет с сыром и хлебом на столе рядом с бутылкой вина.

— Я не претендую на роль писателя, маленькая спальня меня устроит, — сказала Ирина и скрылась за дверью.

Никита стоял посреди столовой и не мог придумать, чем заняться.

— Я переоденусь и приду пить вино с сыром! — раздалось из комнаты Ирины.

Никита обследовал кухонную шкафчики, нашел там банку растворимого кофе, поставил на плиту чайник (еще остались такие!), сел за стол, нарезал хлеб, сыр, разлил вино по бокалам, выпил свой и задумался.

Что тут делать две недели? Рядом какие-то городки, но, наверное, они похожи друг на друга. Он представил маленькую площадь, небольшой ресторан со столиками на улице, узкие улочки, двери, окруженные цветочными горшками, обязательный храм, здание городской управы, остатки крепостной стены… Хватит одного дня, чтобы все это надоело и встал вопрос о зря потерянном времени. Ни он, ни Ирина не интересовались итальянской историей и искусством. Они оба не любили рестораны за долгие ожидания, за необходимость вести пустые разговоры, прихлебывая терпкое вино и поглядывая на часы. Ирина любила теплое море и длинные песчаные пляжи, где можно часами бродить по берегу, собирая ракушки и цветные камешки. До моря отсюда далеко, и, вообще, зачем надо было забиваться в сельскую глушь, если хочется проводить время на пляже? Хотя, стоп, на пляжах толпы, он что, забыл? На карте Никита нашел город Пиенза, который они проезжали час назад, и стал смотреть на ближайшие городки. Их названия ему ничего не говорили, он достал путеводитель по Тоскане и погрузился в чтение.

— Ну и что ты нашел?

Ирина успела принять душ, замотать голову полотенцем, надеть длинный шелковый халатик и намазать лицо каким-то белым кремом.

— Тут куча мест, куда еще не ступали наши ноги! — сказал Никита, не отрываясь от книги.

— А они заслуживают того, чтобы наши ноги туда ступили?

Ирина взяла бокал с вином и почти залпом выпила его. Никита услышал, как закипела вода, и встал, чтобы заварить кофе в больших синих чашках с золотыми ободками по краям. Размешав сахар, он взял чашки и вернулся к столу.

— У меня созрел план на завтра, — сказал он. — Тут неподалеку находится городок, где Тарковский снимал фильм «Ностальгия».

— Банья Виньоне? — спросила Ирина.

От изумления он чуть не поперхнулся.

— Откуда ты знаешь?

— У меня было немного свободного времени перед отъездом, и я прочитала о местах, куда мы приехали. Так что экскурсия с милой Аленой нам не нужна. У меня хорошая память, и я могу устроить тебе экскурсию по окрестностям не хуже ее.

— Чем она так тебя задела?

— Пока ничем. Но она из категории женщин, к кому уходят мужья, уставшие от однообразия семейной жизни.

— К таким хозяйственным и домашним?

— Я наблюдала за ней. Она не очень хозяйственная и совсем не домашняя. И ей тут здорово все надоело.

— С чего это ты взяла?

— Если женщине нравится место, где она живет, то она поневоле любуется им и хочет, чтобы и другим это понравилось. При этом она старается показать все с лучшей стороны и спрятать мелкие недостатки. Я пролила немного вина на столик, Алена заметила это, но и не подумала, дать мне салфетку, чтобы убрать пятно. Ей было все равно, что столик может испортиться. И потом ты заметил, как неаккуратно лежали подушки на кроватях? Алена была совсем рядом с этими подушками и не сделала даже малейшей попытки поправить беспорядок. В общем, я думаю, она готова сбежать отсюда при первом удобном случае. Кстати, как ты думаешь, сколько ей лет?

— Ну… тридцать пять… что-то около…

— Ей за сорок. Она просто мало работает, много спит, гуляет и поэтому хорошо выглядит.

— Почему за сорок?

— У нее взрослый сын. Его фотография висела над диваном, где мы пили вино.

Никита с изумлением смотрел на Ирину. Фотографию он видел, но ему и в голову не пришло связать этого симпатичного парня с Аленой.

— Что ты так на меня смотришь? Разрез глаз, форма носа — это ее сын.

— Да я не против, пусть сын, это не наше дело.

— Это мое дело. Я не хочу, чтобы эта девица увела у меня мужа.

— Я тебе еще нужен?

— Да, и я тебе тоже нужна. Ты прекрасно знаешь, что если с тобой что-то случится, то единственный человек, который реально будет тебе помогать, — это я. И я знаю, что если мне вдруг придется лечь в больницу, то ты будешь приходить ко мне чаще, чем наша дочка.

Никита молчал, не зная, что сказать. Ирина допила кофе, съела кусок сыра, встала, поцеловала его и ушла к себе в комнату. Никита взял сигареты и вышел на улицу.

Над холмом поднималась огромная красная луна. У дома ее заслоняли кусты, и он пошел к бассейну, сел в шезлонг и стал любоваться: две луны — одна в небе, другая на поверхности воды. И тут он услышал шелест шагов; сначала далеко, тихо, потом громче — зашуршал гравий на дорожке. Он оглянулся, к нему приближалась Алена. Ночная пижамка, на ногах «кроксы».

— Никита, это вы? Я не спала, услышала шаги у бассейна, подумала, что кто-то чужой.

Ни тени смущения, на лице улыбка.

— Не волнуйтесь, все свои. Я вышел покурить.

Алена хотела сесть в соседний шезлонг, подвинула его, но остановилась, взялась за его спинку, посмотрела на луну.

— Красиво, правда?

Никита согласился, что красиво.

— А вам не кажется, что кипарисы сейчас выглядят зловеще?

Силуэты кипарисов напоминали безобидные пирамидальные тополя. Он не стал спорить и опять согласился.

— Когда мне ночью грустно, я боюсь темных кипарисов, — продолжила Алена, не отпуская спинку шезлонга. — Они тогда похожи на каких-то чудовищ. А когда мне хорошо, то они кажутся солдатами, которые пришли меня охранять.

Она явно не хотела уходить. Никита оглянулся на темные окна дома, там все было спокойно.

— Вам сегодня грустно? — он спросил это из вежливости, ему хотелось быстрее докурить и уйди к себе.

— Какое-то беспокойство, что-то не спится. Это пройдет. А вы знаете, в Пиензе есть «пасседжиата», это тропа вдоль вершины холма. Там все гуляют, оттуда прекрасный вид на долину. Вечером и ранним утром там очень красиво. Особенно, когда туман. Вам с Ирой надо обязательно там побывать.

— Мы побываем, спасибо.

Алена вдохнула, как будто собиралась еще что-то сказать, но промолчала, потом тихо сказала:

— Спокойной вам ночи. Сегодня даже ветра нет. Будете спать спокойно.

Ушла. На повороте тропинки она обернулась и помахала рукой. Он тоже ей помахал. В своей тоненькой пижамке она выглядела такой тоненькой, хрупкой, а в свете луны еще и беззащитной. Никита встал, хотел ее вернуть, но она вдруг исчезла, как и не было ее.

Рассказ Ирины

Ушел курить. Пойти с ним? Нет, устала. Как здесь тихо. И запахи цветов из окна. Какие-то голоса? Или показалось? Вот, вернулся, щелкнул выключателем, читает, наверное. Она читать не будет. И снотворное пить не будет.

Ирина включила лампу — так проще прогнать ночные мысли. Надо просто полежать, рассматривая фотографии на стене. На одной вьется грунтовая дорога, взбираясь на холм — фотограф был уверен, что тут есть мысль, но лучше его об этом не спрашивать. Начнется словоблудие. Пониже на фото старый колодец на площади — чувствуется жаркий день, колодец давно высох. Сразу захотелось пить, а кроме вина ничего нет, надо купить воды в бутылках. Есть вода в чайнике, но, наверное, теплая. Хочется холодной, с газом. Потерпит. А тут на фото велосипед у колонны — бумажку на мостовой фотограф не убрал, или это так задумано? Пусть мучаются перфекционисты! А вот это ожидаемо: Алена среди маков, голубое небо, яркие краски. Неплохо, неплохо, она тоже хочет такую фотографию. А здесь Алена на вершине холма — вскинула руки, изображает радость. Ирина встала, подошла поближе. Так она и думала, радости на лице Алены не было. Застывшая улыбка уставшей женщины. Андреа явно измучил ее при съемке: повернись налево, выше руки, улыбайся, убери волосы с лица…

А кровать тут хорошая, матрац не жесткий и не мягкий. Такой, как она любит. И белье чудесное — хлопок, приятно пахнет свежестью. А все равно не спится. Интересно, сколько времени могут вместе прожить два чужих друг другу человека? И куда уходит любовь? Наташка как-то сказала, что любовь, не умирает, она уходит к другому. Но ее любовь не ушла, это бесчувственный болван, храпящий за стенкой, не понимает, что она его любит. Это чувство ему уже не нужно, и она ничего не может с этим поделать. Он перестал слышать ее. Ему везде мерещатся поучения и советы. Дурачок! Да, был период, когда она пыталась казаться полезной и лезла, куда не просили. Но ведь это прошло! Он все делает сам, она просто помогает и незаметно исправляет его ошибки.

Надо выключить свет — так она никогда не уснет. И две Алены на стене смотрят почти в упор. Была бы женщина, тогда все понятно. Тут, или глаза ей выцарапать, или самой уйти. Уйти легче. Но это сначала легче, а потом что делать? Жить как Наташка? Бассейн, массаж, косметолог, отдых у моря? Какие-то мужчины, которые через час включают телефон и поглядывают на будильник. И которые через неделю говорят, что сейчас заняты и позвонят через пару дней. И редко называют по имени, чтобы случайно не оговориться. Да, приятно побыть «ласточкой» или «солнышком», но только одной, а не в стае или в созвездии. Такое можно вытерпеть, если комок в горле от жалости к себе, или слезы по ночам от чувства, что жизнь проходит, и лучше так, чем никак.

Надо выпить снотворное. Возраст, что ли? Раньше после самолета засыпала мгновенно. И ведь устала, еле из машины вышла. Ирина встала, пошла на кухню, налила в чашку теплой воды из чайника, вернулась, поставила чашку на тумбочку. Пить не стала — важна возможность, вдруг бессонница испугается таких приготовлений и уйдет?

Начать с кем-нибудь новую жизнь? С кем? Застарелые холостяки — упаси Боже! Они уже неспособны любить других, только себя. Есть еще «освободившиеся». Но они на свободе как с цепи срываются и стараются наверстать то, что упустили. Они запросто могут влюбиться. На неделю, или на пару месяцев… но потом, как охотничья собака, им надо снова идти по следу и добиваться новых побед. Она их не осуждает. Бесполезно обижаться на то, что после молнии бывает гром. Просто понимать, что это заложено природой, и тут можно только терпеть или закрыть плотнее дверь после их ухода и стереть из телефона пару номеров.

Нет, надо выпить таблетки. Ирина протянула руку, ощупью нашла пузырек со снотворным. Вот теперь легче. Сон, где ты? Очень ты мне нужен, надо прекратить думать.

Есть ли исключения? Ей казалось, что это Никита. Впрочем, он точно исключение. Когда он стал охладевать, то она от отчаяния пошла к частным детективам и попросила проследить за ним две недели. Зря выбросила деньги. Никита ходил в клубы, сидел за столом, болтал с приятелями и пил. Не было соперницы. Никита отдалялся по непонятной причине. Он просто устал. И не так, чтобы отдых у моря или рыбалка могли помочь. Он перестал понимать, зачем вообще живет. У женщин такое редко случается, у мужчин — сплошь и рядом. У женщин дети. Маленькие и большие, которые по ночам сопят, уткнув нос в подушку. И мы хотим, чтобы у них все было спокойно и правильно. И хотим ответного тепла, когда нам тяжело и грустно.

А мужчины хотят чего-то, чего не знают сами. Деньги? Вот он заработал и хочет еще. Зачем? Говорит, что для нее, а ей важнее, чтобы он улыбался по утрам, а вечером хотел обнять и погладить, а потом пропускать волосы между пальцами и говорить всякие глупости. А она бы уткнулась носом ему в грудь и слушала, слушала… Нет, Никите не нужны деньги. Он даже не знает, сколько у него их, и как они тратятся. Она пыталась в конце месяца давать ему отчет, но он махал рукой и смотрел в окно на ворон. Эти проклятые вороны… Они ему важнее, чем разговор со ней!

Кажется подействовало. Ну, давай, волшебница фармакохимия, поднажми! Есть ли у него какие-нибудь цели? Он намекал, что не остановится и будет работать, как раньше. Что вернется в лабораторию и закончит то, что он бросил, когда придумал этот прибор. Она не против, пусть вернется в лабораторию, пусть сидит там да полуночи, пусть приходит и засыпает за столом, но это будет прежний Никита, который любил ее, и которого любила она.

Никто не знает главную тайну Никиты — он романтик. Мягкий, когда надо улыбчивый, романтик. Ох, как таким сложно в наше время! Но с другой стороны, они многого добились именно благодаря его необычности, непохожести на мордоворотов в дорогих кабинетах. Они не верили, что такой мягкий, с виду податливый человек может кому-то перейти дорогу, не побояться рискнуть. Через пять минут беседы у них появлялось желание потрепать его по плечу, рассказать, что их дети похожи на него, и от внезапно нахлынувших отеческих чувств подписать нужную бумагу. Может она ошибается, но по-другому многого объяснить нельзя.

А когда она сама была счастлива в последний раз? Да, конечно в тот день. Она была на встрече с их главным оптовым покупателем, и тут позвонил Никита. Он даже не спросил, может ли она говорить. Просто сказал, что хочет поехать со ней в Италию. И не на море, и не в Рим или Венецию. Он хочет в глушь, там, где холмы, маки, туманы по утрам и синие горы на горизонте. Она просто потеряла дар речи. Покупатель понял, что случилось нечто сверхъестественное. Например, на лужайку около их дома сел корабль с инопланетянами. Или ее пригласили в Голливуд сниматься в роли женщины Джеймса Бонда. Или ее зубной врач оказался свободным не через месяц, а прямо сейчас. И ей надо все бросить и ехать к нему в офис на Кутузовский.

— Никита, — сказала она после двух глубоких вдохов и выдохов. — Я согласна!

Вот бы заснуть с этим воспоминанием, и пусть этот день повторится во сне.

Они вылетали в Рим через месяц. Уже через две недели Ирина знала наизусть названия всех городков в Тоскане, картины всех художников, которые хранились в местных храмах, историю всех войн, имена правителей и римских пап, которые постоянно хотели наложить лапу на эти чудесные зеленые холмы с почти игрушечными городками на вершинах. Она забила в планшет кучу путеводителей, карт и книг, где хоть как-то упоминалась Тоскана. По ночам она теперь не ворочалась в раздумьях: пить или не пить снотворное — учила итальянский язык. База у нее была из музыкальной школы. «Форте» и «пьяно» — эти слова были знакомы, к ним добавлялись новые слова и фразы.

Две недели вместе! Вдвоем, без его друзей и их скучных жен. Утром, днем и вечером. Она сможет наблюдать за Никитой и понять, что он хочет. Он сам вряд ли поймет. Она должна сделать так, чтобы его отпустили эти проклятые мысли, и чтобы беседы со ней стали интереснее, чем вороны за окном.

В самолете он молчал. Она тоже молчала, понимая бессмысленность какого-либо разговора, и делала вид, что читает женский роман. Никита смотрел в окно и отказывался от алкоголя, который постоянно разносили стюардессы. Это было тоже новое. Она даже спросила его об этом, но зря. Он, как водится, полез в бутылку и изъявил желание напиться. Если честно, то она была бы не против. Пьяным он становил сентиментальным и виноватым.

Потом они долго ехали в дом, который он нашел в сети. Она тщательно изучила историю этого дома и поняла, что едут в проблемную семью. Русская жена, Алена, — специалист по итальянской истории и искусству. И еще у нее журналистское образование. Муж, Андреа, — невостребованный дизайнер и фотограф неудачник. Видела его фотографии. Хорошие фотографы ищут необычное среди обычного, а он себя этим не утруждал, просто брал фотографии, обрезал до неузнаваемости и считал, что нашел суть простых образов. Как же она не любит такой язык! Сочетания слов, в которых нет ни мыслей, ни новых идей. Вот он сфотографировал дом, вырезал кусок крыши с белым облачком наверху и развел философию на тему парения мысли над серостью бытия.

Ладно, она не специалист в фотографии. Но отсутствие популярности и то, что Андреа вынужден сдавать туристам комнаты в пристройках его усадьбы, — это показатель. Усадьба досталась ему от отца. Отец за бесценок купил развалины, заросшие сорняками, и десятки лет восстанавливал камешек за камешком. Но работы там осталось много. Алена забыла про свою специальность и колготилась с утра до вечера, обслуживая туристов. Во всяком случае, Ирина не нашла в интернете ни одной ее статьи по итальянской истории. Вообще, после замужества имя Алены почти нигде не упоминалось. У нее был заброшенный блог, куда она поставила пару рецептов итальянской кухни и описала свою старую поездку на Сицилию, где она была счастлива и любима.

Когда они добрались до усадьбы, Ирина была такая усталая, что не сдержалась и когда увидела, что Алена поглядывает на Никиту, наговорила лишнего. Бедный Никита даже растерялся. Ну и она хороша! Ругать или ворчать на кого-либо — это привлекать внимание к этой персоне. Алена почувствовала ее неприязнь, и теперь она постарается казаться лучше, чем она есть на самом деле.

Ладно, впереди две недели, все легко исправить, а сейчас все! Спать, спать, спать…

Рассказ Алены

Теперь переходим к самому сложному, к Алене. У нее тонкие черты лица — так пишут, когда не знают, как описать отсутствие на лице каких-либо пухлостей, когда нос не картофелиной, а четко очерчен, когда не надутые, но красивые губы, когда главное в лице — это глаза. Глаза Алены темные, блестящие, взгляд которых трудно долго выдержать. Не озорные, не серьезные — где-то посредине. Вроде смотрит она вскользь, не сверлит взглядом, пытаясь узнать скрываемую правду, но если поймаешь ее взгляд, то сразу выдашь все тайны, даже те, которых у тебя нет. Ее рассказ очень лирический — откровение женщины, которой не повезло в жизни. Что у нее больше: поэтичности, романтики или расчета? Заботы о близких или любви к себе? Впрочем, решайте сами. Вот ее рассказ от первого лица.

Почему тогда так забилось сердце? Ведь я часто получала письма от друзей на русском языке. И «Скайп» помогал, без него тут можно было просто повеситься! Но это письмо… вернее, три строчки. Кому-то нужен дом на территории усадьбы в период цветения маков. Два человека, муж и жена. Мужа зовут Никита. Он же автор письма. В сети я его нашла. Он владелец какой-то фирмы, Ирина — его жена и заместитель.

Странно, мужчина думает о цветущих маках. Обычно спрашивали о размере комнат, какая посуда на кухне, какого размера холодильник. А тут — маки. И две недели я буду говорить по-русски. Милые вы мои! Да я буду бесплатным экскурсоводом, если захотите! Я тут каждый уголок знаю. Каждый кипарис, каждый холм, каждый городок.

Прошло немало времени, как я получила это письмо, а не могла ни о чем другом думать. Надо спокойнее, твердила я себе. Андреа увидит красные щеки и опять придумает, что меня надо ревновать. У него только три состояния: страстная любовь, ни на чем не основанная ревность и фотографирование. Ах да, еще послеобеденная сиеста. Два часа глубокого сна. И это не мешает восьмичасовому ночному сну. А утром он тащит меня на фотосъемки. Я у него бесплатная модель. Вот я иду по дороге, вот поднялась на вершину холма, вот я в раздумьях сижу на скамейке, вот я после ванны, вот до ванны.

А вечерами он сидит за компьютером и замазывает мои морщинки. Получается нечто размытое, на меня непохожее, но это у него называется выделение главного. Главное — у меня глаза. Темные, чуть подведенные. И еще реснички… Это моя гордость. Я их крашу в Пиензе у Джулии. Джулия ровняет мне челку и говорит комплименты. Она всем говорит комплименты, иначе бы к ней не ходили. Другие слушают, улыбаются и отвечают «грациа». А я, как дура, краснею и жалуюсь на круги под глазами. Они всегда появляются после бессонной ночи. Джулия замазывает черноту, говорит, что я стала неотразимой, и провожает до двери. На улице она говорит, что у меня фигура двадцатилетней девушки и улыбается. Джулия очень хорошо улыбается, она правда меня любит. Она и других любит, но мне кажется, что меня она любит больше всех. Мы обнимаемся, целуемся и я бреду к своему «фиатику». Мне еще надо заехать в «кооп» за продуктами. Там я набираю полную коляску, на выходе набиваю рот вареной колбасой. Я обожаю здешнюю вареную колбасу и помидоры. В других местах помидоры безвкусные, а тут сладкие, с небольшой кислинкой.

Я складываю покупки в багажник и думаю о Джулии. Я считаю ее своей подругой. Реально, она тут моя единственная подруга. Мы иногда ходим с ней в кафе и болтаем о женских пустяках. Впрочем, какие мы подруги. Я ее клиентка.

Дома я буду готовить мясо. Андреа все равно, что есть. Он может обходиться колбасой с кофе. Но я готовлю вкусные блюда. Он их съедает, говорит по-русски «спасибо» и уходит к компьютеру. А я сижу и плачу. Я возилась на кухне два часа, и мне хочется, чтобы меня хвалили больше. Чтобы рассказывали, как вкусно я готовлю. Что соус сегодня был особенный, что мясо было сочным, но без крови. И тушеные овощи были сегодня необычные. И реснички у меня накрашены по-другому.

Ладно, это сопли, которые тут не приветствуются. Все отлично! Огромный дом, бассейн, кипарисы, вид на тосканские холмы. Я беру кота, и мы идем поливать цветы. Он любит гулять со мной. Я хожу с лейкой, а он сидит на теплых камнях дорожки и умывается.

А потом мы с ним идем к бассейну. Его начинал строить отец Андреа, но я потратила почти все свои деньги и добилась того, что теперь тут голубая вода, красивая плитка, удобные шезлонги и вид. Какой восторг, когда плывешь и видишь бесконечную череду зеленых холмов. Хочется кричать и плакать от счастья. Когда нет гостей, то я плаваю без купальника. Появляется ощущение, что сливаешься с теплой водой, с бездонным небом, с облаками. А ночью, когда вода еще не остыла, я ложусь на спину и смотрю на первые звезды. Воображение уносит за миллионы миллионов километров от земли, я плыву среди звезд, они далекие и холодные, но внутри меня тепло, у меня много тепла, я смотрю на звезды и улыбаюсь.

Я всегда зову Андреа поплавать со мной. Иногда он приходит, ворчит, что вода уже остыла, шумно фыркает и быстро плавает от стенки до стенки. Потом он начинает приставать ко мне, звезды гаснут, и я спускаюсь на землю.

Вечером пишу рассказы и сказки. Вернее, сижу и думаю, что могу написать. Я умею писать только о том, что видела, что пережила, о чем передумала. Меня никто не тревожит. Андреа важно только то, чтобы я не пользовалась социальными сетями и не переписывалась с мужчинами. На рассказы он внимания не обращает. Я пишу по-русски, и он ни разу не попросил перевести ему хоть что-нибудь.

Все эти рассказы идут в стол, вернее в укромный уголок жесткого диска. В них слишком много боли и сожалений. Это только для меня. Для других я живу в маленьком раю, у меня все хорошо. Вот куплю новую разделочную доску, и будет совсем отлично!

Я пишу о своем прошлом. О России, о детстве, когда я так мечтала вырасти и начать новую жизнь с любимым человеком. Учебу я не вспоминаю. Там все как в тумане. Ранний брак, тяжелая беременность, пеленки, которые я стирала руками, непонятная нелюбовь родителей мужа. Я была слишком хорошей и слишком покладистой. Таких легко ругать, учить и унижать. Я плакала, что на моей стороне никого нет. Кому это было интересно? А так хотелось, чтобы кто-то обнял меня и взял себе хоть кусочек моей боли, обиды, бесконечной усталости.

Потом я осталась одна с сыном, и стало страшно. Окружающий мир был жестокий, хотелось, чтобы рядом был человек, который бы заслонил от холода, равнодушия и несправедливости. И тут появился Андреа. Он походил на героя из сказки. Красивый, сильный, добрый, улыбчивый. Казалось, что он решит все мои проблемы. Вернее, с ним просто не будет никаких проблем. Можно будет сидеть рядом, держать его руку и ни о чем не думать.

Это была сумасшедшая любовь. Одна неделя, пока делегация молодых итальянских дизайнеров была в Москве. И я с ними, как переводчица и гид. Потом они уехали, и я осталась в вакууме. Нечем стало дышать, и я попросилась к нему. Он предложил поехать на Сицилию. Да куда угодно, лишь бы не сидеть дождливыми вечерами у окна, размазывая слезы по щекам.

Сицилия… я там сходила с ума от счастья. Я носилась по улицам городков, по пляжам, по паркам, залезала на деревья и кричала, что я счастлива! Андреа смеялся, целовал меня и говорил, что нам надо жить вместе. И я верила, что такое счастье будет всегда. Стали безразлична моя карьера, мое прошлое, я жила счастливым настоящим и безумно желанным будущим.

И я уехала к нему. Андреа жил в старинной усадьбе, которую купил и перестроил его отец. К нему иногда приезжала его бывшая жена, но после моего появления ее визиты прекратились, и мы стали жить вдвоем. У меня была энергия, как у турбины ГЭС. Я летала по усадьбе, переделывала все, что мне разрешали, выкидывала старье, красила, шпаклевала, прибивала… Андреа ходил рядом, восхищался, потом заявлял, что устал смотреть на то, как я мелькаю у него перед глазами, и уходил отдыхать.

В домиках, которые были построены для приезжающих родственников, мы устроили что-то вроде гостиницы. И снова я красила, чистила, крутила отверткой. Андреа однажды попытался сменить перегоревшую лампочку, он вывернул ее вместе с патроном, растерялся, протянул его мне и сказал, что восхищается моими руками. Я посмеялась, заменила лампочку, но задумалась.

Мне вдруг показалось, что я стою на кочке посреди тихого болота. Вокруг яркая зелень, вода заросла ряской, торчат камыши, все замерло, тишина. Ничего тут нельзя тревожить. Все мои усилия напрасны. Я только всколыхну немного трясину, добавлю цветов, но потом скоро все зарастет и снова будет тишина. И для кого я все делаю? Андреа ничего не надо. Ему главное, чтобы его не тормошили.

Андреа вообще живет какой-то параллельной жизнью. Такое чувство, что он вспоминает обо мне только, когда меня видит. У него есть друзья, с которыми он пьет вино в баре у крепостной стены Пиензы, ходит на какие-то собрания дизайнеров и фотографов, уезжает в Рим на выставки и презентации. Я никуда не езжу, на мне дом, хозяйство, да мне и не хочется толкаться у фотографий и выслушивать длинные рассуждения о неожиданном ракурсе, философии композиции, контровом свете и притягивающей диагонали.

Ладно, решила я, надо будет осмотреться, а уж потом что-то решать. Сын остался в Москве под присмотром мамы. Я писала ему про свою жизнь, про какие-то милые для меня мелочи, звала в гости. Он иногда приезжал, мы с ним носились по моем «фиатике» по холмам, монастырям, паркам и городкам. Иногда он приезжал с девушкой, и я снова возила их по окрестностям, не уставая рассказывать про историю этого края, стараясь не повторяться, чтобы сыну не стало скучно.

Мелочи… я вдруг поняла, что из них и только из них состоит теперь моя жизнь. Исчезли большие цели, планы, остались эти самые мелочи, которые пожирали мое время. Я была не против, иногда я сама придумывала новые дела, чтобы занять время, которого вдруг стало очень много. Найти работу было невозможно. Знание итальянского и умение классно водить машину никому не были нужны. Итальянский тут знали все и машины водили не хуже меня. Мое умение писать статьи и репортажи тоже никому не было нужно. Тут хватало таких умельцев. Я рассылала резюме по всей стране, но никто не отвечал.

Андреа и не пытался что-то искать. Ни для меня, ни для себя. Я привезла немного денег, а у него были какие-то сбережения, оставшиеся после отца, и мы первое время жили на проценты. Этого хватало на продукты и на мелочи. Андреа мечтал выиграть в лотерею и начать путешествовать по всему свету.

— А что ты будешь делать в этих путешествиях? — спросила я.

— А там надо что-то делать? — удивился он.

И я перестала говорить с ним на эту тему.

Я пыталась написать большую статью про историю крепостей окрестных городков, хотела привлечь к этому Андреа, но он пообещал только сделать пару снимков для иллюстрации, и на этом все закончилось Весь мой порыв ушел в песок, в трясину нашего болота.

Потом мы начали принимать туристов. Появились деньги, но они почти все уходили на ремонт дома и на покупку необходимых вещей. Я стала поваром, прачкой, официанткой, клерком, бухгалтером и уборщицей. Андреа придумал продавать свои фотографии туристам, и я стала еще продавщицей.

Нет, я не жалуюсь. Я могла все это предвидеть и сидеть в Москве. Я даже пыталась уехать в Москву, но Андреа звонил каждый день, обещал новую жизнь и говорил о любви. А он умел говорить о любви красиво. Я слушала, покупала билет и снова летела в Италию. И все продолжалось так, как было раньше.

Как-то утром мы лежали в постели, и я плакала. Просто так. Почему появились эти слезы, я даже не помню. Андреа увидел это и спросил, в чем дело.

— Тебе не кажется, что когда любишь и тебя любят, то надо что-то делать для любимых? — спросила я.

— Да? — удивился он. — А почему нельзя просто жить и любить?

У него все было просто! Жить и любить. Как цветок. Кто-то будет его поливать, удобрять, отгонять вредных гусениц, укутывать на зиму. А он будет жить и любить окружающий мир. Ведь ему совсем немного надо.

Мне тоже надо немного. Я тоже могу обходиться колбасой и кофе. Но мне хочется двигаться вперед. Путь даже не вперед, просто куда-то двигаться и на что-то надеяться. Я больше не могу расти на грядке и ждать, когда ветер и дождь сломают меня.

Да — прямо плач Ярославны. А ведь я оптимист, и силенок у меня много. Любой сразу скажет: а не уехать ли тебе красавица в Москву? И правда, там осталась квартира, там я смогу найти работу. Но это не просто. Я не представляю, как я смогу бросить Андреа. Любовь? Наверное, уже нет. Просто привязанность к нему и к дому, в который вложено столько моего труда. Сложно все это.

Я помню вечер, когда к нам приехали русские. Милые, красивые, родные. Я изучала расписание самолетов из Москвы в Рим, оценивала сколько километров им надо проехать. Ошиблась со временем их приезда всего на полчаса. Я даже угадала марку машины, которую они взяли напрокат. Их маленький черный «мерседес» подъехал очень медленно, остановился у двери, и из машины долго никто не выходил. Я сама подошла к ним и увидела, что они оба смертельно устали. Никита оказался среднего роста, седеющий брюнет с грустными глазами. Его жена, Ирина, даже усталой выглядела прекрасно. Она чуть старше меня, взгляд умный, холодный.

Чтобы скрыть свою радость, я им предложила бутылку вина. Это у нас не принято, но мне хотелось, чтобы они расслабились и может даже пригласили бы меня распить эту бутылку вместе. Но вскоре я почувствовала, что Ирина напряженно следит за мной, она зачем-то специально пролила вино на наш старый столик и ждала, что я буду делать. Я растерялась и сделала вид, что ничего не произошло.

Из дневника Макса

Да уж… Не я выбрал дорогу, а она меня. Дорога к дурацкой цели, которая никому не нужна, кроме меня. А есть ли цель? Опыт подсказывает, что у меня всегда все пойдет не так, как задумано.

***

Почему на заправках всегда дерьмовый кофе? Думают, что по второму разу никто к ним не заедет и можно варить такое пойло? Впрочем, этот кофе еще ничего. Самый дерьмовый кофе я пил в парижском саду Тюильри. Парижане туда не ходят, а туристы бывают один раз.

***

Такой «одноразовый» кофе, как попутчик в поезде. Одноразовый знакомый, кому можно излить все проблемы, зная, что никогда его больше не встретишь, никогда не устыдишься.

***

В непогоду острее ощущаешь одиночество. Кто под зонтиком, кто под капюшоном, кто в машине. Каждый в своем коконе, до тебя никому нет дела.

***

Перебрал в памяти своих женщин. Ни с одной не смог бы долго ехать в машине. А с кем бы смог? Варя, Никита, Панкрат… Пожалуй, все. Найду женщину, которая дополнит этот список, — женюсь, не задумываясь.

Глава 4. Холмы Тосканы

Рассказ Никиты

Завтрак проходил на большой террасе, откуда открывался вид на бесконечную череду холмов, покрытых изумрудной зеленью и красными коврами маков — понимаю, что с маками в тексте уже перебор, но как без них, если они в Тоскане на каждом холме? Алена встречала гостей, предлагала сделать омлет с разнообразной начинкой и показывала на столы, где на тарелках лежала ветчина, сыр, масло, фрукты и булочки. Никите с Ириной достался столик, откуда была видна дорога, идущая к усадьбе. Лужи на ней высохли, и она казалась уже не такой разбитой.

— Капучино, эспрессо? — к ним подошла Алена. — Как вы спали на новом месте?

На ней опять были темные джинсы, кроссовки и белая футболка. Наряд дополнял небольшой светлый фартук, с вышитыми цветами. Никита присмотрелся, пытаясь определить ее возраст: ни морщин, ни складок около рта. Алена выглядела очень молодо, и никто не дал бы ей больше тридцати пяти.

— Спасибо, нам обоим двойной эспрессо! — сказала Ирина. — А ночь прошла хорошо. У вас очень хорошие матрасы и абсолютная тишина. Даже собаки не лаяли.

— У нас нет собаки, только кот, он тихий — ответила Алена. — Сейчас я принесу омлет и кофе.

Никите очень хотелось посмотреть на уходящую Алену, но он заметил, что Ирина наблюдает за ним, и не стал этого делать. За соседним столиком сидела ухоженная американка лет шестидесяти. Она улыбнулась, громко заговорила с Ириной, и все узнали, что ее зовут Сьюзен, что она приезжает сюда уже пятый год подряд, и что синоптики обещали чудесную погоду на ближайшие дни. За другим столиком сидел молчаливый мужчина лет пятидесяти. Он не спеша пил кофе и читал книжку в мягкой яркой обложке. Увидев взгляд Никиты, мужчина улыбнулся, привстал, сказал, что его зовут Фернандо, он художник из Мадрида, и сейчас хочет написать серию картин с видами Тосканы. Ирина рассказала кто они, соседи поулыбались и продолжили завтрак.

Сделав первый глоток, Ирина подняла брови, что у нее означало высшую степень похвалы предложенному кофе. Она достала сигареты, зажигалку и растерянно оглянулась. Никто не курил, хотя терраса была открыта и продувалась свежим утренним ветерком. К ней тут же подошла Алена и поставила перед ней пепельницу.

— Ира, — сказала она, — после завтрака я помою посуду и у меня есть три свободных часа. Я могу показать вам самые красивые места в нашем районе.

Ирина поблагодарила за пепельницу и добавила:

— Алена, дорогая, я тут с мужем и такие вещи решает он.

Никита не услышал никакой поддевки в ее интонации. Иринин голос изображал покорность и готовность идти за мужем хоть на тосканские холмы, хоть прямиком в ад. Женщины смотрели на него в ожидании его решения.

— Алена, — сказал Никита, — мне право жалко ваше время. Вы бы могли…

— А мне не жалко, — перебила его Алена. — Будем считать, что вежливость вы соблюли, а я по глазам вижу, что побыть в обществе сразу двух красивых женщин вы не прочь!

Ирина засмеялась.

— Давай, Никита, покажи нам обеим, какой ты галантный кавалер! А тебе, Аленушка, спасибо. Мы будем ждать тебя около нашего домика.

Разбалансировка! Откуда у Никиты вылезло это слово, любимое его механиком Николаем? Если что дрожит, говорил он, то это разбалансировка. Или шины надо менять. Никита не знал, что нужно менять в «фиате» Алены, но это нужно было менять и менять срочно. Машина дрожала вся. Дрожали ручки дверей, дрожал пол, особенно сильно дрожал руль. Никита сидел сзади и смотрел на руки Алены — они дрожали вместе с браслетиком на правой руке. Ирина сидела рядом с Аленой и слушала ее рассказ о холмах с кипарисами, о местах, где собираются фотографы, о снеге, который выпадает ночью и надо спешить все сфотографировать, потому что к обеду он растает. На дрожащий руль Алена внимания не обращала. Она даже на дорогу не обращала внимания. Они неслись по проселку, машина прыгала на кочках, проваливалась в ямы, «фиатик» поскрипывал, внутри него что-то стучало, но это не мешало Алене рассказывать о летней жаре, осенних дождях, о звездном небе, какого нигде больше не увидишь.

— А вот и ваш Банья Виньоне, — сказала она и, лихо повернув, остановилась у каменной ограды.

Они вышли из машины, прошли по улице, состоящей из двух домов, и вышли к огромному бассейну посреди главной, как они поняли, площади.

— Тут горячие серные источники, в бассейне всегда плюс тридцать восемь градусов, а когда холодно, то над бассейном стоит туман, — рассказывала Алена. — Вот такой туман и снимал Тарковский. Красиво, когда ветер — он раздирает туман в клочья, очень мистическая картина. В кино купаются, но сейчас это запрещено.

— Раньше тут был курорт? — спросила Ирина.

— Не знаю точно, но думаю, что да. Недалеко горячий ручей, туда приезжают лечить суставы. Садятся на берег, окунают ноги в воду и сидят по часу.

Ирина наклонилась, потерла колено.

— Хочу к этому ручью, — сказала она.

Ручей шумел среди желтого известняка, затихал в заводях и обрывался водопадом в глубокое ущелье, на другой стороне которого, на горе возвышался то ли замок, то ли собор с пристройками. Вокруг горы зеленели холмы, плавно переходящие в долину.

— Это для меня место силы, — сказала Алена. — Суставы у меня не болят, но я тоже могу тут сидеть, греть ноги в ручейке и смотреть на собор. Это городок Кастиглионе де Орчиа, — добавила она, уловив вопросительный взгляд Никиты. — Там в соборе есть фреска Пьетро Лоренцетти. Мадонна с младенцем, четырнадцатый век.

— Без охраны? — спросила Ирина.

— И без реставрации, — сказала Алена. — Хотите посмотреть?

Ирина посмотрела на Никиту, пожала плечами.

— Я, пожалуй, посижу в этом месте силы, — сказала она. — Заодно полечу суставы.

Она без тени смущения сняла джинсы, села на теплый желтый камень, окунула ноги в ручей.

— Какое блаженство! — заулыбалась она. — Вы поезжайте, посмотрите, я потом на фотографиях все разгляжу.

В городке никого не было. Вообще никого! Пустые улицы, пустое кафе на площади. Между камнями мостовых росла трава. Стены домов излучали тепло. Алена взяла Никиту за локоть.

— Нравится тут? — спросила она.

— Очень нравится, мы с тобой в затерянном мире. Даже не верится, что где-то жизнь, проблемы, заботы.

— Да, ты все правильно сказал. Так во всей Тоскане. Живешь и не живешь одновременно.

Зашли в собор. Фреска Лоренцетти находилась в алтарной части, отгороженной железной фигурной решеткой.

— Ну хоть как-то заботятся, — сказал Никита, подойдя к решетке.

— Представляешь, сколько ей лет! — Алена подошла, прижалась. Никита обернулся, их взгляды встретились.

— Ты красивая, — сказал он.

— Спасибо, мне давно так никто не говорил, — Алена смотрела на него и как будто чего-то ждала. Он поцеловал ее. Нежно и быстро. Ее губы ответили, именно этого они и ждали. Он обнял ее, положил руку на грудь.

— Не надо, — сказала она. — Не надо в храме.

Рассказ Ирины

Бессонница, что с ней делать? Ирина пыталась обмануть ее. Пару ночей она почти совсем не спала в надежде, что организм одумается, и она сможет выспаться без таблеток. Ага, не так все просто. Она просыпалась каждые три часа, читала, смотрела кино, выходила курить. Какие там звезды! Какая тишина! Под Москвой тоже тишина, но тишина тревожная. Если прислушаться, то можно услышать шум шоссе или лай собаки. А тут тишина комфортная, беззаботная, что ли. Никита храпит у себя в спальне — вот и все звуки. Его храп Ирину не раздражал, он какой-то уютный, домашний. Если в соседней комнате, конечно.

Утром она была совершенно разбитая. Как ни странно, перед сном иногда помогал растворимый кофе. Действовал он странно. Сначала вроде как бодрил, а через час глаза закрывались.

Рабочую почту она проверяла каждый день. Ничего срочного не приходило, и она решила Никите вообще ничего не говорить. Пусть расслабится. Завтрак у хозяев казался ей малосъедобным. Алена даже омлет не умела готовить. Овощи к нему надо лучше обжаривать, а то получаются то ли сырые и залежалые, то ли недоваренные какие-то. Кофе, правда, хороший.

Другие жильцы ей были не интересны. Сближаться с ними не хотелось. Какая-то американка, которую интересует только погода. И еще испанский художник неопределенного возраста. На Ирину он поглядывал оценивающе. Эх, мужчина, прошло для тебе время, когда такими взглядами можно заинтересовать женщину. И с такими худыми ногами в пятнах нельзя тебе носить шорты. Ты лучше пиши свои картины, если они будут гениальными, то тогда, может, на тебя женщины обратят внимание. А Андреа так и не появился. Ей интересно было бы посмотреть на мужчину, в которого влюбилась красотка Алена. Тут точно была любовь. Это в девяностые женщины уезжали за границу с уродами, лишь бы уехать от дефицита, инфляции, очередей и бандитов. Сейчас больше по любви или к большим деньгам. Большими деньгами тут не пахло, значит, по любви. Алена кокетничала в открытую. Позвала на экскурсию. Никита сидел растерянный, ждал ее решения. Ирина по глазам видела, что он хотел бы с ней пообщаться. Ладно, пусть пообщается, решила она. Может это его встряхнет.

В Банья Виньоне ей понравилось. Поняла Тарковского, тут у бассейна и правда много мистики. Да и антураж вокруг средневековый, загадочный. Алена про туман что-то красивое сказала, она не простушка, умеет говорить. Никита с нее не сводил глаз. Господи, неужели в Москве мало красивых девчонок? Там он их не замечает. Ее Наташка красивее Алены, она вдвоем их несколько раз оставляла, потом узнавала — никаких поползновений. «Сидит, — говорила Наташка, — курит и не знает, о чем разговаривать».

А у ручья хорошо! Она решила погреть ноги. Суставы, черт их дери! Для артрита рановато, это от слабости мышц. Надо ходить в спортзал. Наташка ей все уши про спорт прожужжала. А вид какой! Зеленые холмы, старый городок на горе. Алена что-то рассказывала о Лоренцетти, о его фреске. Пусть сами посмотрят, ей и тут хорошо. Никита отводил взгляд. Не смущайся, дорогой муж, она не против.

Приехали. Ну и ну! Никита вытирал губы, — значит, целовались. Алена тоже смущена, что-то щебетала о Джотто. Не Джотто у тебя в голове. Ты, моя милая, думала, что будет дальше. А ничего не будет! В лучшем случае ты с ним переспишь, а потом они уедут, и он тебя забудет. Она его знает, у него другие проблемы, сексом их не решить. А что еще ты ему можешь предложить? Ни-че-го! Не будешь же ты каждый вечер рассказывать ему об итальянских живописцах. Полчаса он тебе послушает, потом нальет в стакан «кампари», набросает туда льда и уйдет в кабинет. И все, моя дорогая. Ничего больше.

Рассказ Алены

Руки у меня золотые, так все говорят, а в голове черте что творится. Кажется, что все продумываю, а потом вдруг такое вытворяю… Что же я тогда наделала! Поставила Никиту в дурацкое положение. В соборе явно завелся дьявол. Хотя, как раз в соборе ему не место. Это я сама, какой-то чертик внутри подтолкнул. Куда я полезла! Кто я — кухарка и уборщица. Да и кухарка так себе, если честно. Я видела, как Ирина морщилась, когда ела мой омлет. Ира, это потому, что мысли были далеко от плиты. Вообще-то я неплохо готовлю. Андреа нравится, и гости всегда хвалят. А тут так просто не похвалят. Спросят про соус. Если не посоветуют добавить какой-нибудь травы, то, значит, соус удался. Похвала тут такая, сразу не поймешь.

О чем это я? Какой соус! Да, Никита мне нравился, но мало ли что мне нравится. Секса мне хватало, другой мужчина мне не нужен. Поговорить? Никита не такой уж разговорчивый. Да и фрески с холмами его мало интересуют. У него что-то не так в жизни, меня он туда не впустит. Ирина — вот кто ему нужен, она умная, наблюдательная. И красивая, мне надо с этим смириться.

Больше я с ними не ездила. Они все сами. Побывали везде, куда советовал поехать путеводитель. Никита за завтраком на меня поглядывал. Странно поглядывал. Одним глазом смотрел на меня, другим на Ирину — заметила или нет? Он явно хочет секса со мной. Как-то Ирина купалась в бассейне, а я подрезала цветы у дороги. Он подошел, оглянулся, обнял, стал гладить попу. Вот так, без всяких прелюдий, так бары с крепостными девками обращались. Потом вдруг засмущался, извинился, ушел. Хреновый из него барин. Да и из меня крепостная никудышная. Стояла в изумлении, думала, как реагировать. Удовольствия никакого, за него только было стыдно. Когда мужчина что-то делает украдкой, то становится каким-то мелким, неинтересным.

А прощались мы хорошо. Расцеловались и с Ириной, и с Никитой. Ирина улыбалась, хорошо так улыбалась. Ей у нас явно понравилось. Да и Никита выглядел довольным. Смотрел на меня, как на красивую фотографию, ничего больше в его взгляде я не увидела. Ладно, решили я, прощайте дорогие мои земляки. Буду вас помнить.

Из дневника Макса

Макс, в год, когда он ходил с Панкратом на яхте по Ладоге, написал в дневнике несколько скучных философских заметок, но в дневнике были и интересные строчки. Похоже он тогда неудачно общался с какой-то женщиной.

***

Ложь в виде молчания — это все-таки ложь. Ты мне сказала, что бывают случаи, когда надо промолчать — так будет лучше для обоих. И процитировала Экклезиаста о знаниях и печалях. Я промолчал, солгал таким образом. Не стал говорить правду о том, что об этом думаю.

***

Не страшно, что ты не читала «Анну Каренину». Страшно то, что ты не понимаешь, почему Левин не смог создать всеобщее счастье в отдельной взятой усадьбе. Окружающий мир дотянется для твоего идеального создания щупальцами прошлого и настоящего. И как ты будешь защищать свой прекрасный мир? Вздыхать и рассказывать о своих мечтах?

***

Ты сидела передо мной в кафе. Я любовался твоим идеальным макияжем.

— У меня только два таланта, — сказала ты. — Хороший вкус и умение с умом тратить деньги.

Я не стал больше слушать, захотел положить на стол деньги и уйти. Потом подумал, что у тебя еще один талант: говорить правду. И остался.

***

Не хочу слушать твои рассказы о подруге, с которой ты вчера пила кофе. Рассказывай лучше, о чем ты думала вчера перед сном.

***

В природе все разумно. Красота цветов привлекает насекомых. Скромное оперение самочек птиц маскирует их в гнезде. Гуси объединяются семьями, чтобы лучше охранять детей. Только человек способен поступать нелогично, неразумно, не заглядывая дальше завтрашнего дня. Так мы и вымрем.

Глава 5. Как тесен мир!

— Ирина Владимировна Мордвинцева — это имя тебе ничего не говорит? — спросила Варя.

Никита опешил — такой резкий переход от Вариного монолога к реальной жизни.

— Ты что так резко перескочила?

Вопросом на вопрос — это не очень вежливо, но Никита хотел собраться с мыслями.

— Это твоя бывшая жена? — продолжила Варя.

Никита кивнул.

— Мне Наташка Шафрановская о ней много рассказывала, — сказала Варя. — Мы с Наташкой в одном классе учились, иногда созваниваемся.

Наташка… Шафрановская… Это же лучшая подруга Ирины. Никита представил, что она могла о нем рассказать Варе. Прошлое кольнуло, ему сразу захотелось уйти.

— Наташка говорила, что Ирина классная. Жалела, что вы расстались. Она и про тебя рассказывала. Хорошее, в основном.

— Плохое тоже?

— Да, не понимала, как ты мог ее бросить. Это ведь ты ее бросил?

Никита стал закипать. Меньше всего ему хотелось обсуждать свою жизнь. Вот уж точно, что Варя мало общается с людьми. Неужели непонятно, что эта тема ему неприятна?

— Давай не будем об этом, — сказал он, стараясь сохранять хладнокровие.

— Давай, — сказала Варя. — Я это знала, если честно. Сама не знаю, почему спросила. О Наташке думала, вот вопрос и выскочил. И знаешь…

Тут она многозначительно замолчала, ожидая, наверное, что Никита захочет узнать, что именно она еще знает. Никита молчал. Ему хотелось курить. После малосъедобного плова у него началась отрыжка. Он налил себе вина, выпил, стало полегче.

— Наташка узнала, что ты ко мне приходишь, и попросила разрешения прийти.

Тут Варя посмотрела на часы.

— Я ее уговорила прийти попозже, чтобы мы с тобой смогли спокойно поговорить.

Никита вздохнул. Только Наташки ему здесь не хватало! Как все связаны в этом мире. Он, Ирина, Наташка, Варя, Макс, опять он. Кольцо замкнулось.

— Я тогда пойду, — сказал он. — А вы тут без меня поворкуйте.

— Что ты, что ты, — запричитала Варя. — Она из-за тебя приходит. Посиди с нами, Наташка торт принесет, чаю попьем.

Никите не хотелось ни чая, ни торта. Он начал придумывать уважительный предлог, чтобы уйти побыстрее, но тут в прихожей раздался звонок.

Грустное спокойствие, царившее в комнате, мгновенно исчезло с приходом Наташки. Как будто вспыхнули прожектора, все залило светом, тени стали чернее, и в этих тенях практически исчезла Варя.

— Никита, ты чудовище! — крикнула Наташка, вынимая из пакета торт и бутылку вина. — Год назад в Израиле ты звал меня замуж, а с тех пор ни разу не позвонил. И как мне тебя после этого называть?

— Когда это я звал тебя замуж? — спросил Никита

— Уже забыл?

— Я и слова не сказал об этом, — улыбнулся Никита.

— Правильно, слова ты не сказал. Не сказал из скромности и застенчивости. Но я же не наивная шестиклассница, могу и без слов понять.

— Вот это подробнее, — попросил Никита.

— А кто меня целовал и за талию обнимал? Пушкин, что ли?

— Я тебя целовал как друга, как сестру.

— Как сестру говоришь? А кто мне после этого в глаза смотрел? Я же по глазам читать умею, все мысли там написаны.

Где-то в темноте хихикнула Варя.

— Друзья, — сказал она, — может мне уйти? У вас такие нежные отношения.

— Были бы нежные, я бы сама тебя попросила уйти, — засмеялась Наташка.

— Натулик, — робко попросила Варя. — Ты мне ничего про Израиль не рассказывала. Сказала только, что ездила с мужчиной, а с кем… Я же ничего не знаю.

Наташка улыбнулась, сходила на кухню, принесла нож, разрезала торт, хлопнула себя по лбу, опять направилась на кухню, вернулась со штопором, вручила его Никите. Разлили вино по бокалам, Наташка залпом выпила свой, начала рассказывать.

— Дело было так. Однажды утром я вдруг поняла, что я великая грешница. И не видать мне ни Царствия Небесного, ни даже покоя, как у Мастера с Маргаритой. И решила я покаяться. И не местному попу, который в небесный иерархии занимает место ненамного выше моего, а прямо на Святой земле, перед сами знаете кем. Начала думать. Ехать одной? Но я запланировала побывать в разных городах, и мне нужен был шофер — не люблю водить машину в новых странах. Это первая причина, почему я решила ехать с мужчиной. Я бы поехала с Иркой, но она девушка практически святая, и каяться ей абсолютно не в чем. Но мне был нужен не простой мужчина, простые бы начали ко мне приставать, и мне пришлось бы дополнить список своих грехов.

— И ты решила, что я к тебе приставать не буду? — спросил Никита.

— Я была в этом уверена. Старые друзья, каковыми мы являемся, о таких глупостях не думают. К тому же ты молчалив, в умелых руках легко управляемый. Короче, ты был идеальным кандидатом. И еще ты свободен, я навела справки, никаких постоянных женщин у тебя нет.

— Откуда у тебя такая информация? — спросил Никита. — Наняла сыщиков?

— Сыщики мне не нужны, — сказала Наташка. — Достаточно было тебе позвонить, и по тембру голоса понять, что женщин ты сейчас боишься. Короче, мы были идеальной парой для отдыха на Святой земле. Ну а третий аргумент — тебе было в чем покаяться, так что эта поездка была необходима нам обоим.

— И что, ты сразу согласился? — спросила Никиту Варя.

— Нет, конечно, — перебила Наташка начавшего мямлить Никиту. — Но через неделю он понял, что ему проще согласиться, чем придумывать дурацкие аргументы, почему именно сейчас он не сможет никуда поехать. И мы поехали. Приехали мы в Иерусалим, я там заказала квартиру в немецком квартале. Опуская детали, скажу: квартира нам понравилась, мои кулинарные способности Никита оценил, а моя жизнерадостность, граничащая с жизнелюбием, не позволяла ему сожалеть о своем решении.

— Как интересно! — сказала Варя. — Никита, это правда?

Никита кивнул.

— Дальше будет еще правдивее, — продолжила Наташка. — Короче, мы там славно провели время, я улетела оттуда одухотворенная. Главное, там я поняла, что начну новую жизнь. Выйду замуж, рожу трех детей, выйду на пенсию и буду нянчить внуков. Вот такое мое предназначение. Святой не стану, но о моих грехах все забудут.

— Натулечка, — жалостливо сказала Варя. — Да какие у тебя грехи, ну доставила радости нескольким мужчинам, себя порадовала, разве это грех?

— Варя, — вдруг очень серьезно сказала Наташка. — Я не в церкви, здесь исповедоваться не стану. Поверь, я грешна, но это теперь в прошлом. Никита, слышишь? Ты можешь смело брать меня в жены. Более верной, любящей, хозяйственной и сексуальной жены тебе не найти. Запомни мои слова.

— Я запомню, — сказал Никита. — Благодарю и ценю твой порыв.

Прощаясь, Варя обняла подругу и шепнула:

— Натулик, а ты по воде ходить не пробовала?

— Рановато еще, — сказала Наташка, целуя Варю. — Вот годик-другой побуду безгрешной, и тогда попробую.

К метро Никита и Наташка шли вместе.

— Ты бы позвонил Ирке, — сказала Наташка, беря его под руку. — Просто так позвони, узнай, как дела, как здоровье.

— А что у нее со здоровьем, — обеспокоился Никита.

— Со здоровьем у нее все в порядке, ты просто так позвони.

— У меня друг пропал, — сказал Никита. — Брат Вари. Две недели назад в пять утра уехал на машине, и никто не знает, где он.

— Макс? Варя мне сказала, что сегодня он объявился.

— Да, но он бросил работу, две недели молчал.

— Это женщина, — уверенно сказала Наташка. — Так всегда бывает. Уехал и забыл о времени. Я знаю, поверь мне.

Из дневника Макса

Заехал позавтракать в придорожный ресторан «Венеция». Из венецианского на стене была фреска, изображающая гондолу с одиноким гондольером. Лицо у гондольера было красным, грустно-похмельным. За соседним столом сидел мужчина с лицом очень похожим на лицо гондольера. Он пил из стакана портвейн и закусывал бутербродом с колбасой. Мне принесли заказанный шницель, и только я взял вилку с ножом, как мужчина подсел ко мне со стаканом в руках.

— Москвич? — спросил мужчина с утвердительной интонацией.

Я кивнул.

Мужчина тоже кивнул, отпил из стакана и продолжил допрос.

— А что ты сделал для победы?

Я, наконец, сумел отрезать кусок шницеля.

— Победы над кем?

— Над врагом.

Я замялся, но решил сказать правду.

— Работаю в банке, помогаю промышленности.

— В банке… — протянул мужчина. — Чужие деньги считаешь?

Я промолчал. Мужчина был прав.

— А я вот… — сказал мужчина и протянул ко мне руки с грязными ногтями. — Я вот этими руками…

Тут он замолчал, допил портвейн и ушел.

— Довели чубайсы страну до ручки! — сказал мужчина напоследок.

***

Заночевать решил в деревне. В крайнем доме, около колодца с «журавлем», меня встретила бойкая бабушка.

— Можно и заночевать, — сказала она. — Ко мне часто городские приезжают. Веранда свободная. Там холодно, но я отопитель дам.

Мы прошли на веранду. Я посмотрел на огромную кровать, старенький диван, стол, покрытый клеенкой, старинные стулья с витыми спинками.

— Места у нас хорошие, — рассказывала бабушка. — В лесу грибы, на болоте клюква, в озере рыба. А ты, милый, что летом не приехал? Сюда по делу или как?

— По делу, — сказал я. — Здесь на одну ночь.

— Ну и хорошо, — согласилась бабушка. — Сейчас лес пустой, что тут делать. Завтра к нам автолавка приедет, она раз в неделю. А ежели конфет шоколадных или пирожных, так это в город. А тебе я могу картошки сварить к обеду. Сметана есть. Колбаски ты, небось, привез из города?

— Картошки мне хватит, — сказал я. — Со сметаной и хлебом — отличный обед.

— Ну и ладно, — сказала бабушка и ушла.

Вернулась она с толстым ватным одеялом и отопителем.

***

Для ноября день выдался теплым, солнечным. Снег, выпавший накануне, таял, на ветках сверкали крупные капли. Почва была песчаная, дорожка в лесу была на удивление сухой. На тропинку выскочила белка и удивилась, что здесь делает человек. Да я и сам иду удивленный, что я тут делаю?

***

— Куда дальше-то? — спросила бабушка.

— Сам пока не знаю, за границу куда-нибудь.

— По телевизору показывали, что там негры машины жгут и мусора у них много.

— Тут лучше?

— Конечно лучше.

Ну что ж, ничему не верить и верить всему, что говорят — два отличных способа не напрягать мозги.

***

Выпили с бабушкой по рюмке коньяку.

— Французский? — спросила она.

— Французский.

— А я больше перцовку люблю, она градусом поменьше. Легче пьется.

Глава 6. В Париже

Рассказ Ирины

Ирина не ожидала, что поездка закончится так хорошо. Никита изменился: стал заботливым, иногда ласковым, с виноватым взглядом. Ирина не знала, что у них было с Аленой, и знать не хотела. Что-то было, иначе, откуда такой виноватый взгляд? Они начали вместе завтракать, и даже иногда вместе ездить на работу. Но главное — они стали разговаривать. О чем — не так важно. О пустяках, а не только о еде и уборке дома. Так продолжалось почти три месяца. Но осенью все стало меняться.

Началось все в сентябре. Дела на фирме шли неважно, поставки из Италии стали нерегулярными. Причина была у них — не хочу рассказывать о скучных деталях. Никита стал настаивать переключиться на какую-то фирму из Франции. Он сам ее нашел и сам вел переписку. Она пыталась ему помочь, но он довольно грубо ее от всего отстранил. Ее французский ему не был нужен, французы переписывались с ним по-английски. «Занимайся продажами», — сказал он. Она и так ими занималась, просто хотела помочь.

А в середине сентября случилось неожиданное. Ей понадобилось письмо от покупателей, которое прислали на адрес Никиты. Его телефон лежал на столе, сам он вышел покурить на крыльцо. Она попыталась разблокировать телефон, но код был изменен. Вот это новость! Никогда у них не было секретов друг от друга.

— Код надо периодически менять, — сказал Никита, вернувшись на кухню. — Тебе нужно письмо? Я его перешлю.

Письмо переслал, но новый код не сказал — перевел разговор на другую тему. Ладно, — думала она, — будем наблюдать.

Вскоре у него появилась привычка гулять перед сном. Он брал телефон и ходил с ним по улице поселка. Однажды из окна она увидела, что он не просто ходит, а оживленно с кем-то болтает по телефону. «Старые друзья», — сказал он. Какие старые друзья? Баня, охота, рыбалка, футбол — это все мимо, ничем таким он не интересовался. Семейные дела? Он даже не знал, что Наташка разведена, с кем встречается Маша, как зовут детей их соседей. Что ж, решила она, надо узнать, понять, как ей жить дальше. Опять частные детективы, выход на телефонную компанию. Результат был неожиданным — Никита разговаривал с Италией!

Это уже было серьезно — не простой флирт посреди холмов с маками. Что делать? Наташка сказала, чтобы она не обращала внимания. Он начнет стремиться к ссоре, чтобы красиво хлопнуть дверью.

— Заботься о нем больше, чем обычно. В постель его не тащи, подержи на голодном пайке. Купи ему что-нибудь из одежды. Толстовку красивую, перчатки фирменные, новый телефон. Придумай какой-нибудь праздник — покопайся в прошлом, вспомни какой-нибудь счастливый день, вот его и объяви праздником.

Наташка по части советов незаменима. Сама больше года ни одного мужика удержать не смогла, но женская мудрость из нее брызгала фонтаном.

— Алена тебе не конкурент, — говорила она. — В ней нет ничего, кроме нового для него тела. Без тебя ему придется несладко — у вас совместный дом, бизнес. Все хозяйство на тебе. Он кроме чая и пельменей ничего приготовить не может. Если с ней сойдется, то ее стряпня ему быстро надоест — ведь он привык к твоей, только из-за этого захочет вернуться.

Она слушала и кивала, Наташка умела говорить убедительно.

— Знаешь, — продолжала Наташка, — отпусти его к ней. Недели на две. Пусть позабавится, за две недели накушается и вернется.

— Но у нее муж, как он позабавится?

— Тем более, пусть поймет, что не все так просто в этой жизни.

Тут Наташка задумалась и вдруг подняла палец — это означало, что к ней пришла гениальная идея.

— Знаешь… — сказала она, покачивая пальцем. — Я представила себя на его месте. Мечется мужик, хочется ему что-то новенького, а как все организовать? А очень просто. Зима у Алены свободна, гостей нет и можно поехать куда угодно. Например, к подруге в Лондон. Или в Париж. А Никите, число случайно, именно в это время надо в этом Лондоне присутствовать для важнейших переговоров. Бинго! Чисто случайно, бывают же такие совпадения! Здравствуй Алена, вот не ожидал! Пойдем поужинаем, а заодно переспим. Ты уж прости за такие подробности, но это надо ожидать. Ничего страшного, пусть съездит, потом будет как шелковый, во всем виноватый.

Тут Наташка вспомнила главное, что хотела сказать.

— Знаешь… — опять начала она, — никогда не показывай, что ревнуешь. У мужиков от этого поднимается самомнение.

Лондон, Париж… Скорее Париж, так он легко сможет заморочить ей голову. Заодно разберется с новыми партнерами. Хотя они вроде как в Лионе, но какая разница. В Лионе один день, потом Лувр, Орсе, Люксембургский сад. Хорошо ей с ним там было. Искали в этом саду статую Свободы. Нашли и по этому поводу в каком-то кафе распили две бутылки красного вина. На следующий день обоим было плохо, но это вспоминать не хочется.

— Ты только не волнуйся, — сказала Наташка и потащила ее к зеркалу. — Посмотри на себя, идеальное лицо, никакого ботокса не надо. Грудь, ноги, попа — все идеально. — Тут она ущипнула ее за бока. — Вот только love handles выросли, с этим надо бороться.

— Что выросло? — не поняла Ирина.

— Love handles — ручки любви, как говорят американцы. Записывайся в спортзал, я знаю специальные упражнения, уберем твои ручки.

Наташка ушла, и она села за компьютер. На сайте Алены выяснилось, что до декабря все домики были заказаны. Затем неделя пустая, в Рождество и Новый год все забито, потом практически пусто до середины апреля. Есть, где Никите развернуться. Ну что ж, будем ждать.

В спортзал она записалась. Ходила туда три раза в неделю по вечерам. Никита отнесся к этому спокойно, даже поддержал. Сказал, чтобы она не волновалась, в эти дни он будет ужинать в кафе.

— Спорт — это правильно, — сказал он. — Мне тоже надо чем-нибудь заняться.

Получив в подарок толстовку и кроссовки, он обрадовался, попросил купить еще спортивные брюки и начал по вечерам бегать по тропинкам в ближайшем лесу. Вскоре в доме появились гантели, а в подвале он установил тренажер для плечевого пояса. Никаких разговоров о командировке в Париж не возникало, и она почти успокоилась. Главное, во время этих пробежек его телефон оставался дома. В конец ноября выпал снег, в доме появились лыжи — новое для него увлечение. Никита помолодел, зарумянился, стал меньше пить.

— Посвежел мужик, — говорила Наташка, приходя к ним в гости. — Не будь ты моей подругой, — увела бы его.

Новый год они встречали у них дома. Наташка пришла с каким-то длинным, нескладным мужчиной со скучным лицом.

— Не обращай внимания, — сказала она. — Это так, для заполнения паузы.

«Заполнение паузы» потолкался на кухне, потом затеял занудный разговор с Никитой о марках автомобилей. Маша побыла с ними до одиннадцати, потом исчезла, сказав, что ее ждут друзья. В полночь они выпили шампанское, и тут Никита схватился за живот, извинился, взял телефон и скрылся в туалете.

— Не бери в голову, — сказала Наташка. — Это обычная вежливость.

— Но в Италии Новый год наступит через час, — сказала Ирина.

— Ты думаешь, мужики о таком задумываются? Давай лучше еще по бокальчику.

Услышав про Италию, «заполнение паузы» начал рассказывать, как он побывал в римском Колизее.

— Угомонись, — остановила его Наташка, — расскажи лучше анекдот.

Мужчина напрягся, начал что-то бубнить о муже, который уехал в командировку.

— Уехал и слава Богу! — остановила его Наташка. — Мужик с возу, бабе свобода.

— При тебе я ничего рассказать не могу, — пожаловался мужчина. — Язык не ворочается.

— Ничего страшного, — сказала Наташка. — Я вполне могу говорить за двоих.

Париж появился в середине марта.

— Не хочется, но надо лететь, — сказал Никита. — При живом общении легче договориться.

— Переговоры всего один-два дня, поживи в Париже хоть неделю, погуляй — весной там хорошо,

— сказала Ирина. — Я с тобой полететь не смогу. В бухгалтерии сейчас горячие денечки, да и других проблем хватает.

— Ты права, — согласился Никита. — Я сам об этом думал.

Наташка, узнав о новости, сказала, что она гений и все будет хорошо.

Рассказ Никиты

Началось все в сентябре, когда Никита получил письмо от Алены. Очень нейтральное письмо. Алена написала, что была счастлива с ними познакомиться, приглашала приезжать еще и что она завела блог, где будет писать о Тоскане и о своей жизни с Андреа. Никита прочитал письмо два раза, пытаясь найти между строчек хоть каплю теплоты, но не нашел ничего особенного. В ответ он написал, вернее, отписался, что тоже был рад познакомиться и надеется увидеться с ней еще раз. Ответ пришел мгновенно: «Я не надеюсь, но постоянно мечтаю об этом». И все, даже подписи не было.

После недели переписки Никита попросил ее телефон и сказал, что будет рад поболтать с ней. Разговаривали они по вечерам. Никита гулял по улицам поселка, а она сидела около бассейна. О чем болтали? Никита рассказывал о золотой осени, о том, как шуршат под ногами желтые листья, как пахнут шампиньоны, растущие у них в канаве, как кричат гуси, собираясь улететь в теплые края. Алена внимательно слушала, говорила, что соскучилась по русской природе, что мечтает приехать в Москву и погулять в Сокольниках. Еще они обсуждали проблемы генетики, происхождение Вселенной и влияние масонов на мировую историю. Никто из них в этом не разбирался, так что такие беседы протекали плавно, без споров, с большим уважением друг к другу.

Пришел ноябрь с его холодами, ранним снегом и длинными темными вечерами. Их беседы перестали быть ежедневными. Все общие темы обсудили, особых новостей ни у кого не было, и они часто ограничивались обменом короткими сообщениями. Все изменилось в феврале, когда Алена прислала длинное письмо, где написала, что думает только о нем и просила придумать, как и когда они могут встретиться. К ней приезжал сын, уговаривал ее вернуться в Москву, но она не может надолго бросить Андреа и на родину ей приезжать тяжело. Там она захочет остаться, будет мучиться, разрываться на части. «Ты мужчина, — писала она, — ты умный, подскажи, что мне делать».

Приехать к ней в Италию, встретиться, например, в Риме? Но Андреа обязательно увяжется за ней. Да и как она сможет объяснить цель такой поездки. А как насчет Парижа? Может у нее есть во Франции подруга, с которой нужно встретиться, чтобы помочь ей в трудную минуту? Алена ответила, что такой подруги у нее нет, но почему бы ей не появиться? Главное приехать в Париж, а найти там подругу с проблемами — это дело одного дня. Французский она знает, так что задача будет простой.

На удивление Ирина сама предложила провести ему неделю в Париже. Обманул ли он ее? Наверное, как обманули маму Чук и Гек из рассказа Гайдара. Сказали правду, но не всю. Никита летел в Париж, не зная, как себя вести с Аленой. Довериться ей или проявить инициативу? И что потом? Вечный вопрос для таких ситуаций. Романов на эту тему сотни. Пошлые истории, украшенные красивыми словами о любви. «Ладно, — решил он, — встречу ее, а там посмотрю, что делать, а что не делать». Единственное, что было абсолютно ясно — он переступил некий порог, шагнул на развилке на опасную дорогу, зашел за красную черту. Утешало то, что совершает обратимый поступок. В любой момент все можно будет вернуть назад. Так ему тогда казалось.

Квартира находилась на набережной Вольтера. До Лувра и сада Тюильри пятиминутная прогулка через мост Карусель. Хозяйку, приятную миниатюрную блондинку, звали Натали. Она оказалась русской.

— Вы один? — спросила она. — В письме вы указали, что будет еще женщина.

— Женщина приедет завтра, — сказал Никита. — Разве это важно?

— Что вы! Просто мне надо знать, хватит ли вам белья и посуды. Моя квартира прямо над вами, если что — заходите. Я почти весь день дома, сейчас пишу книгу о французских живописцах девятнадцатого века.

Он посмотрел на полки, заставленные книгами по искусству.

— Часть книг я храню здесь, — сказала Натали. — Если вам интересно, то милости прошу, читайте, смотрите. У меня прекрасная библиотека.

— Две квартиры в самом центре. Мушкетеры и те дальше от Лувра жили. Дорого, наверное?

— Я удачно развелась. А вас я нашла в сети, у вас фирма в Москве?

Никита кивнул.

— Меня, признаться, удивило, что вам понадобилась квартира. Да еще с полной кухней. Обычно бизнесмены предпочитают отели.

— Не люблю рестораны, — сказал он. Словоохотливость хозяйки стала утомлять.

— Понимаю, но готовить в Париже не обязательно. Тут недалеко прекрасная кулинария, если хотите, я вам ее покажу. У меня сегодня свободный вечер.

В кулинарии Натали взяла его за локоть.

— У вас диета, или какие-нибудь особые предпочтения?

— Я всеядный, а в еде меня больше интересует количество, а не качество.

Натали засмеялась.

— Узнаю соотечественника! Это не по-французски, но я понимаю. Тогда доверьтесь мне.

Через пятнадцать минут они возвращались, нагруженные пакетами с едой и вином. Дома накрыли стол, и как-то само собой сели вместе трапезничать. Разговор был пустой, но не тягостный — помогало вино. Натали расспрашивала о его планах, рекламировала какие-то выставки и музеи.

— Приедет ваша жена Ирина? — вдруг спросила она. — Я нашла ее на сайте вашей фирмы. На фотографии она красивая.

Он замешкался — какое ее дело?

— Могу я не отвечать на этот вопрос? — спросил Никита.

Натали расхохоталась.

— Простите за любопытство. В Париже о таком спрашивать не принято, это вино виновато.

— А вы живете одна? — он решил отомстить за ее нетактичность.

— Почему одна? — Натали улыбнулась. — Смотрите!

Она достала телефон и стала показывать фотографии мужчин. Все они были небритыми брюнетами с маленькими глупыми глазами.

— Любой из них приедет ко мне после первого звонка.

— Зачем вы мне это показываете? — удивился Никита.

— Сама не знаю. Простите, это все от вина.

— Они какие-то все похожие.

— Таких выбирала, как подсвечники.

— Подсвечники?

— Это из Набокова, неважно. Что-то я опять не то говорю.

Тут она положила ладонь на его руку.

— У вас красивые длинные пальцы. Вы играете на рояле?

Никита высвободил руку, сказал, что больше по электричеству, чем по роялю, подошел к окну и закурил.

— Выдыхайте в окно, — строго сказала Натали. — Я не люблю запах табака.

Попрощалась, ушла. Он допил вино и лег спать.

Самолет из Рима прилетал только вечером. Никита лежал на кровати, смотрел в окно на голубое небо с белыми облаками, и ему это нравилось. Впереди был почти целый день одиночества в Париже. «Хочу быть пенсионером», — подумал он. Потом подумал и добавил: «Богатым и здоровым пенсионером, чтобы осталось только две заботы — что съесть и где погулять». От Ирины пришло сообщение: «На фирме все в порядке, в Париже ни в чем себе не отказывай, отдыхай за двоих». Последнее означало, что ему нужно побывать в ее любимых местах и прислать фотоотчет. В Париже у Ирины было два любимых места: площадь Сен-Сюльпис и смотровая площадка собора Парижской Богоматери. Никита решил начать с площади.

Путь с Сен-Сюльпису шел по узким улочкам, где на каждом углу и между ними были кафе. За столиками сидели юноши с небрежной щетиной и романтически поглядывали на проходящих женщин. Везде пахло кофе и немножко весной. Худенькие парижанки с растрепанными прическами и с легкими шарфами на шее направлялись в Люксембургский сад. Парижанки не были красивыми, но смотреть на них было приятно. Иногда их было немножко жалко, когда они с трудом поднимали тонкие ножки в тяжелых ботинках. Лица у парижанок были серьезными, и на небритых юношей они не обращали внимания. Париж — это их город, тут они хозяйки, тут сами решают, куда и на кого смотреть.

На площади Никита зашел в кафе, заказал круассан, ветчину, сыр и кофе. «Круассаны кончились, — сообщил официант, — есть свежий багет». «Тогда бокал вина», — сказал он, озадачив и себя, и официанта такой просьбой. За соседним столиком сидел мужчина, похожий на постаревшего Алена Делона. Он что-то печатал на ноутбуке и прихлебывал пиво из высокого бокала. «И еще пива», — сказал он официанту. «Месье вместо круассана хочет багет, вино и пиво?» — уточнил официант. «И еще сто грамм коньяка», — сказал Никита. Официант кивнул, изо всех сил стараясь скрыть свои эмоции, что-то чиркнул в блокноте и исчез.

После коньяка и вина мир вокруг стал еще лучше. Небо расчистилось, фонтан со львами заискрился, колокола собора, где в свое время венчался Виктор Гюго, начали громко гудеть, а потом заиграли нечто среднее между Интернационалом и похоронным маршем Шопена. Около фонтана стоял мужчина в ярко-синем пиджаке с меховым воротником. В его облике чудилось что-то маскарадное. Если бы не маленькие, близко посаженные глазки, он бы выглядел импозантно. Мужчина был зол, несмотря на свой шикарный наряд. Он звонил по телефону и явно слышал не то, что ему бы хотелось. Потом он яростно выключил телефон и быстро ушел. Никита подумал, что понимает его девушку. Он бы тоже к нему не пришел.

— Так тебе и надо! — злорадно пошептал Никита. Соседи оглянулись, но ничего не сказали.

После пива мир улучшился настолько, что Никита по очереди стал влюбляться во всех проходящих женщин. Это не было вожделением, это была нежность, участие и забота. Он курил и мысленно представлял, как поможет пожилой женщине донести сумку до ее дома, салфеткой сотрет пятно на туфле стройной девушки в белом плаще, откроет дверь и поможет сесть в такси брюнетке в кожаной курточке.

— Месье будет еще что-нибудь заказывать? — прервал его мысли официант, увидев пустые тарелки и бокалы. — Может еще кофе?

На кофе он согласился, уходить не хотелось. Солнце стало припекать сильнее, его разморило, он долго открывал целлофан обертки печенюшки, которая прилагалась к кофе, потом размешивал сахар, полностью поглощенный заботой, чтобы ни капли не пролить на блюдце, и вдруг подумал, что ему сейчас очень хорошо, что приезд Алены может все испортить, что он не хочет водить ее по паркам и музеям, не хочет сидеть с ней в ресторанах, придумывая темы для разговора.

И тут звякнул телефон. Ирина интересовалась, где он сейчас и что в данный момент видит в городе любви и искусства. Никита сфотографировал фонтан со львами, отослал снимок, сопроводив сообщение перечислением съеденного и выпитого. Ирина восхитилась его способностями и зачем-то добавила, что первый камень в фундамент этого фонтана заложила Анна Австрийская. «Ура!» — написал он в ответ, допил кофе и оправился на набережную Сены. Там зачем-то купил картинку с видом Эйфелевой башни в окружении веток с желтыми осенними листьями, долго ее рассматривал, решил, что ему это не надо, и попытался подарить ее женщине, прогуливавшей белую собачку. Она испуганно отшатнулась, что-то пробормотала и, натянув поводок, поволокла собачку прочь, не дав ей внимательно обнюхать его ботинки. Выбросив картинку в урну, он дошел до собора, увидел длинную очередь желающих подняться на площадку обозрения, решил, что ему туда совсем не хочется, и, сделав снимок торчавшей из стены горгульи, отправился на площадь Вогезов. По дороге съел пиццу, выпил еще огромный бокал пива, дошел до площади, сфотографировал там памятник Людовику XIII, отослал снимок Ирине, получил в ответ «Ура!», сел в сквере на скамейку и задремал.

Проснулся он от того, что кто-то тряс его за плечо.

— Monsieur, мonsieur, — взволованно говорила пожилая женщина с огромным псом на поводке, — êtes-vous malade?

Он догадался, что его приняли за больного, потерявшего сознание, жестами показал, что со ним все хорошо, посмотрел на часы и понял, что его одиночество в Париже заканчивается. Достал телефон и заказал такси до аэропорта.

— Скучный пейзаж, — сказала Алена, глядя в окно, — я привыкла к холмам с городками на вершинах.

Они ехали в такси в окружении бетонных стен с уродливыми граффити, проносились мимо зарослей кустов с голыми коричневыми ветками, мимо скучных бетонных многоэтажек, таких же скучных башен, складов… Он положил руку на ее бедро, но Алена не реагировала — смотрела в телефон, что-то там печатала, иногда виновато поглядывала на него и снова смотрела на экран, где появлялись длинные фразы на итальянском языке.

— Прости, — вдруг сказала она, — мне нужно успокоить Андреа.

В аэропорту она улыбалась, говорила, что счастлива, что давно не была во Франции, а тут сразу двойная радость: встреча с ним и неделя в ее любимом Париже. Улыбка пропала с ее лица, когда зазвонил телефон. Пятиминутный разговор и все изменилось. Исчезла счастливая женщина, появилась другая — озабоченная, с морщинками на лбу и рассеянным взглядом. До такси она молчала, он пытался рассказывать, какая у них замечательна квартира, о его дневном путешествии по городу и о том, как его приняли за умирающего. Алена слушала, кивала, иногда вежливо улыбалась.

— Что с Андреа? — спросил Никита, когда они въехали в город и начали петлять по узким улочкам.

— Сердце прихватило, — сказала она, глядя в окно. — У него так бывает, когда нервничает.

— Что-то серьезное?

— Не знаю, обычно поболит и опускает. К врачам он ходить боится.

В квартире Алена обошла комнаты, заглянула во все шкафчики, поставила на стол два бокала, попросила открыть вино.

— Самый центр Парижа! — сказала она. — Жаль, что окна во двор. А то представляешь, просыпаешься, подходишь к окну и видишь Лувр.

Они выпили, поцеловались, но тут позвонила Ирина.

— Что делаешь? — спросила она.

— Пью, конечно, — сказал Никита.

— Что собираешься делать?

— Буду читать книги по искусству, тут целая библиотека.

— По-французски? — удивилась Ирина.

— Я хорошо выпил, сейчас и по-русски читать не в состоянии. Буду смотреть картинки.

— Успеха тебе, — сказала Ирина и отключилась.

Он услышал, что в соседней комнате Алена тоже говорит по телефону, подошел к книжным полкам, взял огромный том по истории итальянской живописи, сел за стол и начал листать толстые страницы, пахнущие клеем. Алена подошла, наклонилась.

— У меня дома есть такая, — сказала она. — Только на итальянском. Вот смотри!

Она открыла страницу с изображением мадонны.

— Это Лоренцетти. Мы с тобой поцеловались у этой мадонны.

Не вставая со стула он обнял ее за талию. Она положила руки ему на плечи, прижалась щекой к затылку.

— Никита, прости, но мне завтра нужно улететь домой. Андреа сейчас везут в больницу Пиензы. Похоже, у него что-то серьезное.

Алена

Это была самая страшная зима в моей жизни. Нет, не случилось ничего катастрофического и непоправимого, все было как обычно. Но эта обычность меня и добила. Уборка, готовка, поездки в магазин за продуктами, по вечерам традиционный бокал вина у бассейна. Я пила вино и размазывала слезы по щекам. Иногда я гуляла по дорогам между холмами. Осенью и зимой там страшно, особенно, когда небо затянуто серыми тучами, а одинокие кипарисы кажутся гостями из темного мира. Я шла, смотрела на пожелтевшую траву и казалось, что моя жизнь, как эта дорога. И спереди, и сзади все было похожим. Сзади было недавнее прошлое, которое хотелось забыть, а впереди было будущее, похожее на это прошлое. И становилось страшно, что ничего не изменится, что я так и буду стоять у плиты или бегать с тряпкой по комнатам, что складки у носа станут глубже, будет больше морщинок в уголках глаз, а на попе и бедрах уже не удастся скрыть ямочки от целлюлита.

Да бог с ними, с ямочками, в депрессию меня вогнал Андреа, когда-то живой, веселый, ласковый и любимый. Что с ним стало? Осенью он почти перестал выходить из дома. Столовая и спальня, где стоял стол с компьютером — это его мир, это то, что его устраивало, откуда он никуда не стремился. Он располнел, стал спать еще больше. Иногда он звал меня, чтобы показать новые дизайнерские изыски: сидящие на голых ветках страшные совы, идущие по облакам дети… Я хвалила, говорила о его креативности и таланте, он кивал, отворачивался и снова утыкался в экран.

Нам еще принадлежал небольшой участок земли, заросший сорняками. Иногда Андреа начинал разговор, что неплохо бы посадить там оливковые деревья или разбить виноградник. Я молчала, представляя, какие еще заботы свалятся на мои плечи. Андреа это понимал и разговор затухал. Один раз за зиму мы выехали в гости. У тетки Андреа был день рождения, и она пригласила всех родственников. Жила тетка в Пиензе, в большой старой квартире. Я не любила там бывать. У них всегда пахло чем-то стариковским, кислым. И еще меня там преследовал запах старого дерева и пыли. Нет, пыли в квартире не было, но запах присутствовал, и он выводил меня из себя. Я ненавидела их старую мебель из темного дуба, кресла и диваны с завитушками, обитые красным плюшем, копии религиозных картин в золоченых рамах, тяжелые хрустальные бокалы с желтыми ободками. Казалось, что жизнь в этой квартире протекала так, как будто мир не менялся сто лет. И еще разговоры за столом — вот от этого хотелось выть. Может кто-то представляет итальянцев веселыми, танцующими тарантеллу под гитару или поющими серенады в лунные вечера? Загляните в дом тетки Андреа, и вы увидите молчаливых стариков, сидящих за столом, не спеша обсуждающих рецепты соусов к пасте или свои болячки. Рядом с ними сидит молодежь, внимательно слушает беседу о том, что с возрастом меньше радостей и что надо больше ценить здоровье, вкусную еду и сон. Молодежи отпускались редкие комплименты, обязательно сопровождаемые советами и поучениями.

Что я, даже Андреа с трудом выносил эти семейные сборища. Он рассказал, что когда мужчины уединились на террасе, чтобы обругать политику нового правительства, то разговор быстро перешел на болезни. Когда кто-то начал рассказывать о больной пояснице, то Андреа в шутку предложил лучше поговорить о женщинах. Рассказчик замялся, покашлял и начал рассказывать о своей соседке, у которой на ноге вскочила шишка, а когда ей сделали операцию, то оказалось, что это… Кстати, о пояснице. Андреа в декабре стал жаловаться на боли в спине и начал обертывать поясницу толстым шерстяным шарфом. Представляете картину? Молодой еще мужчина в мятых брюках, вытянутом свитере и с шарфом вокруг пояса. Все мои попытки купить ему для дома что-нибудь приличное, оканчивались разговором об экономии и что ему ничего не надо. «Это надо мне», — говорила я, но Андреа махал рукой и уходил к своему компьютеру.

В общем, как пишут в книгах, тоска сжимало мое сердце. И от этой тоски я начала общаться с Никитой. По вечерам мы болтали по телефону. Он уходил от жены на улицу, рассказывал мне о желтых листьях, шампиньонах и холодных дождях. Романтика, одним словом. Я слушала, хлюпала носом и вспоминала, как мы с первым мужем осенью гуляли в Сокольниках. Влюбилась ли я в Никиту? Скорее нет, чем да. Не могла я забыть, как он воровато оглянулся, когда попытался меня обнять у ворот нашего участка. Не смогу я полюбить такого мужчину, но болтать мне с ним было интересно.

А вот весной пришла настоящая тоска. Впереди лето, гости, в разы больше готовки и уборки. И так мне стало себя жалко, что я захотела увидеть Никиту. Ничего эротического в моей хотелке не было, просто хотелось чего-то нового. Погулять, послушать его рассказы, снова ощутить себя женщиной. Никита предложил встретиться в Париже — отлично, там есть куда пойти и на что посмотреть. Люблю я этот город за его многообразие.

И что? Я прилетела, и тут же позвонил Андреа. Еще перед моим отъездом он реально начал хныкать, что ему будет одиноко и что он будет за меня волноваться. Не знаю, что он представлял. Наверное, темную ночь, когда я голая сижу в окружении десятка разгоряченных мужчин. Иначе, как объяснить, что он выпытывал малейшие подробности моих планов: где я буду жить, где питаться, куда пойду, где живет подруга, которая позвала на помощь… Достал он меня ужасно, я разозлилась, резко прекратила его расспросы, сказав, что буду периодически присылать ему фотоотчеты, чтобы он был спокоен.

Так вот, Андреа сообщил, что ему плохо, у него одышка и болит сердце. Я ожидала нечто подобного. У него всегда болит сердце, когда он меня ревнует или, когда он не хочет заниматься домашними делами. Сначала я решила не обращать внимания на его жалобы, но он сказал, что ему правда плохо, что так сильно сердце никогда не болело и что он, наверное, вызовет неотложку. Когда мы с Никитой приехали в квартиру — шикарная квартира на набережной, напротив Лувра, Андреа позвонил снова и сообщил, что его везут в больницу на обследование. Черт! Вот это уже серьезно. Ни о чем другом я больше думать не могла. Перенесла рейс в Рим на следующий день, выпила снотворное и легла спать. Никита попытался приставать ко мне, но быстро понял мое состояние и лег спать в другой комнате. Спасибо ему за это!

И что вы думаете, я увидела в римском аэропорту? А увидела я Андреа с виноватой улыбкой и букетом цветов. Как же я разозлилась!

— И что это было? — спросила я в машине.

— Врачи сделали ЭКГ, анализы и сказали, что возможны три причины.

— Какие причины?

— Межреберная невралгия от простуды, спазм сосудов от переживаний или изжога.

— Боже! Какая еще изжога?

— Она может вызвать такие боли, — сказал Андреа. — Это самое вероятное. Ты улетела, и я съел целую банку маринованных оливок.

— Я же тебе котлет нажарила, рис сварила, суп из курицы в холодильнике оставила.

— Мне было грустно и я решил поесть оливок.

— Ты чудовище! — почти закричала я. — Испортил мне поездку.

Андреа замолчал, надулся.

— Прости, дорогой, — сказала я и погладила его по голове. — Я волновалась за тебя, верю, что тебе было плохо. Теперь мы вместе, все будет хорошо.

Вот так я побывала в своем любимом Париже. Лувр я видела, когда мы выходили, а потом садились в такси, а площадь Бастилии видела из окна машины.

Из дневника Макса

Расстаешься с женщиной и думаешь: а была ли любовь? Ответ простой: если ты ее ненавидишь или с теплотой вспоминаешь, то была. А если вспоминаешь только, когда видишь, то расставание было правильным. Никакой любви не было.

***

Старался устраивать для нее сюрпризы, быть понимающим, добрым, даже ласковым. Сказала, что похож на теленка. Знакомый офицер сказал, что он сам объясняет женщинам, что они хотят в данный момент. У него это работает. «Уверенно надо объяснять», — открыл он свой секрет.

***

Можно ли жить с женщиной, которой неинтересно, чем ты увлекаешься? Особенно, если это не приносит денег. Или приносит мало. Наверное, можно. Жена Пушкина не читала его стихов.

***

Женщина рада, когда ей делают подарки. Заметил, что когда она сама делает подарки, то радуется еще больше.

***

Умная женщина легко и красиво может притвориться глупенькой. Может нам и дан ум для того, чтобы с наслаждением делать глупости?

***

Что-то стал больше писать о женщинах. Немедленно прекратить!

Глава 7. У озера

Рассказ Никиты

— Знаешь, — сказал Никита. — Когда я выйду на пенсию, то мне будет, что вспомнить. А если забуду… Это хорошо, что ты хочешь написать книгу. Впереди склероз, маразм… А тут готовые воспоминания. Я, кстати, могу облегчить твою работу. Однажды мне стало грустно, и я написал рассказ о самых счастливых моих днях. Это случилось в глуши, у озера. Подумай, может включишь его в книгу. Ты там подредактируй немного, а то я больше по формулам и цифрам…

Рассказ был написан шариковой ручкой в блокноте. Я мало что там изменил. Вот этот рассказ.

Я лежал на теплой траве и смотрел, как плывут облака. Никаких мыслей в голове не появлялось, хотя целый день пытался обо всем подумать и что-то решить. Мне сейчас было просто хорошо и хотелось, чтобы это хорошо тянулось как можно дольше.

— Ты опять обо мне всякую ерунду думаешь?

Когда я молчу, то у меня всегда слишком серьезный вид. Алена сорвала травинку и стала щекотать мне нос.

— Ну и что ты придумал? Ответы «ничего» и «я тебя люблю» не принимаются.

— Я тебя обожаю.

— Это я знаю, иначе я бы сюда не приехала.

— Но я тебя правда обожаю. Всю-всю!

— У меня ноготь сломался, ты и его обожаешь?

— Его я обожаю больше других.

Я взял ее руку и стал целовать пальцы, пахнущие полынью. Алене нравилось нарвать листики полыни, скрутить их и вдыхать горьковатый запах, зажмуривая глаза.

— Полынь на тебя действует, как валерьянка на кошку.

— Это плохо? Тебе мешает этот запах?

— Нет, он сразу напоминает мне тебя, и это меня возбуждает.

Алена хлестнула травинкой меня по носу и резко встала.

— Ты извращенец!

— Тебе это не нравится?

— Нравится, но я до сих пор не могу привыкнуть. Ты такой серьезный и даже иногда кажешься умным, а несешь бог знает что! Лежи, я пошла купаться.

Я сел и стал смотреть на вечернее озеро, на желтый песок небольшого дикого пляжа среди зарослей орешника, на маковки церквей соседнего городка. Алена стояла у воды и тоже смотрела на гладь озера, где отражались начавшие розоветь облака. Она любила купаться без купальника и часто жаловалась, что ей для полного счастья нужны жабры. Раздевшись и собрав волосы в пучок, Алена стала медленно заходить в воду. Наш пляж был на мелководье, она сделала несколько шагов и обернулась.

— Я тебе нравлюсь?

— Да, я уже говорил, что обожаю тебя всю! Ты очень красивая.

— Мне приятны такие слова, но женщина после сорока не может быть красивой.

— Глупости, я не вижу у тебя недостатков.

— Значит, ты и правда меня любишь… во всяком случае, сейчас.

— Я бы сказал на данном временном интервале.

— Мне нравится этот временной интервал. Я бы хотела жить в нем всегда.

Тут рядом со мной послышался шум. Я обернулся и увидел нескладного местного парня с велосипедом. Он, не отрываясь, смотрел на Алену и шумно сглатывал.

— Интересно? — спросил я.

Парень явно не заметил меня раньше. Посмотрев в мою сторону невидящими глазами, он подхватил велосипед и нырнул в заросли кустов. Раздался треск, потом все стихло. Алена стояла по колени в воде и смеялась.

— Ты ему даже ничего посмотреть не дал!

— Я жадный.

— Ладно, такую жадность я тебе прощаю.

Она сделала несколько шагов вперед и поплыла, осторожно разгребая воду руками, стараясь не намочить волосы.

Это было чудо, что мы были вдвоем вдали от Москвы, от любопытных глаз и от пересудов за нашими спинами. Мы жили в доме бойкой старушки, которую звали баба Маша, по вечерам пили коньяк и жарили картошку с грибами из окрестных лесов. Утро мы проводили в лесу, усталые приходили домой, вываливали нашу добычу на траву и звали бабу Машу. Она долго смотрела на грибы, говорила, что жарить можно все, забирала себе лисички, которые называла «зайчатками», и уходила, напевая песню про то, как «кто-то с горочки спустился». Я таскал воду из колодца, мы мыли и чистили грибы к ужину, потом перекусывали бутербродами с чаем и ложились спать.

После сна мы снова бродили по лесам и сухим болотам, собирали клюкву, купались в теплом озере, иногда ездили в город за продуктами и пили там кофе. Вернувшись, мы готовили ужин, ходили к соседке за свежей сметаной и парным молоком, пили с бабой Машей коньяк, а потом гуляли по деревне и смотрели, как темнеет небо и зажигаются звезды.

— Ну и как тебе в деревне? — спрашивал я Алену.

Я знал, что Алена не представляла себе жизнь без ванны, душа, безупречных простыней и удобного матраса.

— С тобой мне все равно где жить. Несколько дней я могу прожить даже на Северном полюсе.

Мы останавливались посреди улицы и начинали целоваться.

— В деревне не принято так себя вести, — говорил я, с трудом отрываясь от теплых влажных губ.

— Мне плевать! — отвечала Алена. — Пусть завидуют.

— Но нам не восемнадцать. Чему тут завидовать?

— Мы тут уже три дня, и я все эти дни чувствую себя восемнадцатилетней.

— Такой же глупой?

— Ага!

Алена смеялась и прятала лицо у меня на груди.

— Спряталась! Так не страшно?

— Мне сейчас море по колено!

И мы снова начинали целоваться.

Алена и правда похорошела за эти дни. Исчезли темные пятна под глазами, разгладились складки около рта, глаза постоянно светились какой-то радостью, на щеках часто пылал румянец.

— Тебе сейчас и правда восемнадцать, — я проводил пальцами по ее щекам.

— Это от счастья, — улыбалась она. — К сожалению, это пройдет через два дня.

— Не знаю, что будет через два дня, но сейчас ты красавица.

— Еще бы вот это укоротить, — смеялась она и проводила пальцем по своему носу.

— И не думай! — возмущался я, — Длинный нос — признак сексуальности.

— А что, сексуальность исчезнет после пластической операции?

Мы смеялись, говорили, что сильно поглупели за эти дни, и что это прекрасно, и что надо сюда приезжать почаще, потому что глупые люди самые счастливые, а нам так не хватает счастья.

***

На этом рассказ заканчивался. Я позвонил Никите.

— А что было дальше, тут явно не хватает окончания истории.

— Всему приходит конец, — сказал Никита. — Однажды вечером к нам в дверь постучали. Я выглянул в окно и увидел машину Ирины.

Рассказ Алены

После Парижа я изменила свое мнение о Никите. Теперь я в нем видела не сексуально-озабоченного трусливого подростка, а нормального мужчину. Он серьезно отнесся к новости о болезни Андреа, сразу предложил оплатить лечение, если в этом будет необходимость. А когда мы прощались в аэропорту, он сказал, что любит меня, понимает, что мы не свободны, но, чтобы я помнила, — в Москве у меня есть друг, всегда готовый прийти на помощь. Причем, на любую: деньгами, советом, участием. И что он всегда готов приехать ко мне, если будут проблемы. Я с трудом его отговорила лететь вместе с мной, он был готов жить в отеле Пиензы, быть рядом, если случится что-то ужасное. И какая женщина устоит после таких слов?

Про изжогу Андреа я ему не сказала. Соврала, что это был спазм сосудов, что Андреа прописали кучу таблеток и ему уже лучше. Лето прошло как обычно: гости, кухня, уборка. Но мне уже не было так тоскливо. У меня появился настоящий друг. Пусть далеко, пусть наши отношения не имели перспективы, но мне стало спокойнее, и я уже без страха смотрела в будущее. Было это будущее все таким же туманным, но оно не было страшным. И стареть уже было не страшно. Я знала, что если любишь, то не замечаешь ни морщин, ни целлюлита. И кожа у любимого человека всегда свежая и гладкая, и глаза светятся, как много лет назад.

Пару раз в неделю мы созванивались или переписывались. Особых новостей ни у кого не было, нам было необходимо просто знать, что каждый из нас жив, здоров и ждет встречи. Абстрактной такой встречи. Когда-нибудь, неважно, когда. Главное, что эта встреча когда-нибудь состоится.

Так прошел год. Летом я собралась в Москву, навестить сына. Он намеревался поехать куда-то в горы и просил приехать, чтобы увидеться перед отъездом. Я сказала об этом Никите, он обрадовался и предложил поехать с ним в какую-то деревню у озера. Он там однажды собирал грибы и ягоды. «Места там, — говорил он, — чудесные. Сосновые леса, березы, песчаный пляж, парное молоко, свежая сметана». Я, конечно, согласилась. Никита прислал деньги, мы наняли девушку на время моего отсутствия. Андреа я сказала, что деньги прислал сын, чтобы я могла к нему приехать. К моему удивлению, на этот раз Андреа отпустил меня без всяких сцен и жалоб на здоровье. Может девушка была красивой, а может ему было стыдно после моей неудачной поездки в Париж. Как бы то ни было, я прилетела в Москву, пообщалась с сыном, но не поняла, зачем он меня позвал — большую часть времени он проводил не со мной, а с друзьями и со своей девушкой. Они жили в моей квартире, я жила в гостинице — не хотела их стеснять. Сын приезжал ко мне, мы обедали в кафе, иногда гуляли и ходили в кино. В общем, вскоре сын уехал, а мы с Никитой сели в машину и вечером разгружали вещи у деревянного дома под наблюдением хозяйки, бабы Маши.

Как же мне было хорошо, когда мы были вдвоем, когда можно было расслабиться, дурачиться, ходить за грибами, купаться и непрерывно целоваться. Я забыла о своем возрасте и морщинах. Не хотелось думать о прошлом и будущем, о возможных проблемах и заботах. Жить здесь и сейчас — там я поняла смысл этих простых слов.

Все было хорошо, пока не приехала Ирина.

Она вошла в дом, увидела меня, но на ее лице, как говорится, не дрогнул ни один мускул. Никаких эмоций! Как будто знала, что Никита здесь со мной. Протянула руку, вежливо поздоровалась, спросила, нравится ли мне деревенская жизнь. Вот же выдержка у женщины! Я бы обязательно подняла скандал, а она и виду не подала, что ей что-то не нравится. Извинилась, сказала, что ей надо поговорить с Никитой о деле, и они ушли на улицу. Вернулись через час. На Никите буквально не было лица, как пишут писатели. Бледный, глаза смотрят и ничего не видят.

— Алена, — говорит, — мне надо срочно вернуться в Москву. Собирайся.

А я уже все собрала, понимала, что нам придется уехать. Попросила отвести меня в гостиницу. Ирина сразу возразила. «Не выдумывай, — говорит, — какая еще гостиница. У нас огромный дом, переночуешь у нас».

В машине Никита молчал. Сказал только, что на фирме у него неприятности. Приехали мы к нему домой уже поздней ночью. Выпили чаю с коньяком, и я легла спать. Утром Никита вызвал мне такси до аэропорта.

Рассказ Ирины

Ее опасения были напрасными. Алена, как ей показалось, в Париж не приехала. Никита вернулся через три дня, сказал, что посмотрел все, что ему было интересно. В Лион не поехал, объяснив, что устроил видеоконференцию, на которой решил все принципиальные вопросы, а детали будет обсуждать в рабочем порядке. Ей только не понравилось, что он вернулся каким-то взъерошенным, с беспокойным взглядом, но она решила ничего больше не выпытывать. В блоге Алена поставила свою фотографию, написала, что скоро зацветут маки. В общем, все, как обычно.

Год пошел спокойно. На работе были проблемы, но были и удачи — они выиграли конкурс и стали участником работ по большому правительственному гранту. Никита работал, дома был вежлив и предупредителен. Все изменилось летом. Он заявил, что смертельно устал и ему надо побыть одному, подумать о новых продуктах, что-то рассчитать, что-то оформить и он хочет провести неделю в деревне где-то на севере. Ирина знала эту деревню, сама там не была, но Никита много про нее рассказывал. «Хорошо, — сказала она, — поезжай, расслабься, отдохни».

Наташка, узнав о деревне, сказала, что ей надо подумать. «Надоело мне об этом думать», — сказала Ирина, но Наташка не угомонилась. Когда Никита уехал, Наташка нашла сайт имения, где жили Алена с Андреа, и написала по-русски письмо, что хочет приехать в начале сентября. Ответ она получила на-английском от Андреа. Он писал, что не знает русский, перевел письмо на итальянский с помощью Гугла и что до середины октября все домики у него заняты. Приглашал приехать в следующем году, расписал, как красивы холмы Тосканы, когда цветут маки.

— Ты все поняла? — сказала Наташка. — Нет Алены в Италии. А теперь вопрос — где она?

— Что ты лезешь в мою жизнь? — спросила Ирина.

Наташка принялась извиняться, она махнула рукой, сказав, что любит ее и все прощает. Ведь она искренне хотела помочь и грех на нее сердиться. Настроение, конечно, у Ирины упало, но на следующий день началось такое, что Алена выскочила у нее из головы.

В десять утра зазвонил телефон. Не в 9:59 и не в 10:01, а ровно в десять.

— Ирина Владимировна? — голос в трубке ей показался знакомым. — Игорь Иванович Петухов вас беспокоит.

Петухов… Игорь, Игорек, Пит, Петух… В классе он сидел перед ней, иногда отпуская сомнительные комплименты — у нее самые круглые коленки, высокая грудь — это красиво. За некоторые комплименты он получал книжкой по голове, на что не обижался и говорил, что она ведьма. «Женщина может быть или красивой, или умной, — говорил он. — А ты и красивая, и умная, значит — ведьма». Тогда она увлекалась романом Булгакова, и быть ведьмой ей нравилось.

— Привет, — сказала Ирина. — Что это вдруг ты про меня вспомнил?

Если честно, в груди у нее что-то шевельнулось. Вспомнила выпускной вечер, когда они всем классом пошли на Красную площадь, Игорь взял ее за руку и утащил в какой-то сквер. Там они как сумасшедшие целовались, потом он попытался залезть ей под юбку, получил отпор, но не обиделся, засмеялся и сказал, что она слишком мало выпила и что в следующий раз не будет такой глупой и все будет отлично. Следующего раза не было, жил он от нее в нескольких кварталах, на улице они не пересекались, друг другу не звонили, да и некогда было — готовились к приемным экзаменам в институт. Она потом случайно узнала, что он поступил в МГУ на юридический, после окончания устроился на работу в районную прокуратуру, вроде бы женился. А может и нет — ей это было неинтересно.

— Я по делу, — сказал Петухов. — Впрочем, дело не помешает порадоваться встрече с тобой. Жду тебя через час у меня в кабинете в Следственном комитете. Адрес пришлю.

— Через час я занята, — сказала Ирина. — А что за дело?

— Дело для тебя неприятное. Считай, что ты получила повестку. Более важного дела сейчас у тебя нет. Жду через час.

Отбой. Она почувствовала, что у нее вспотели ладони. Следственный комитет… Перебрала последние косяки — с точки зрения Уголовного кодекса все было чисто. Были проблемы, но это их внутренние проблемы. Недавно у нас был аудит — Ирина читала их заключение — придраться не к чему. Требуемые отчеты они посылали регулярно. На всякий случай она позвонила в бухгалтерию и попросила быстро почистить компьютеры от всего, что может вызвать подозрение. Через час Ирина открыла дверь, на которой красовалась табличка, что здесь работает старший следователь И. И. Петухов.

— Ирина Владимировна, рад нашей встрече!

Петухов вышел из-за стола, протянул руку. Выглядел он неплохо: гладкое, слегка надутое лицо, тело плотное, с широкими плечами и сильными руками. Волосы черные, красиво постриженные. Пахло от него дорогим одеколоном.

— Игорь, что так официально?

Петухов обвел руками стены кабинета. На них с укоризной смотрел президент на фоне российского флага.

— Тут нельзя фамильярно, — сказал он с серьезным лицом. — Обстановка, сама понимаешь.

Он пригласил ее сесть в кресло у его стола. Сам сел под портретом президента и открыл кожаную папку с латунными застежками, лежащую рядом со статуэткой Фемиды без повязки на глазах — копия статуи в Большом Ржевском переулке.

— Есть у нас с вами небольшие проблемы, в решении которых я рассчитываю на вашу помощь, — начал он.

— У нас с вами? — спросила Ирина.

— Ну да, у вас проблемы с бизнесом, у меня головная боль, как быстрее закрыть ваше дело.

Он пальцем показал на папку.

— У нас нет проблем с бизнесом, — сказала Ирина.

— Как сказать, как сказать, — протянул он. — Вы, наверное, не все знаете. Поверьте, что мне совсем не хочется заниматься вашим делом, для нас это мелочи, у меня, — тут он показал на сейф — есть более важные дела. Но был звонок из Управления, а я человек подневольный.

— Месяц назад у нас был аудит, все прошло успешно. К отчетам претензий тоже не было.

Петухов закивал.

— Знаю, знаю про аудит. Ознакомлен с их заключением, все замечания косметические. Но у нас появились некоторые вопросы. Вот посмотрите.

Он достал из папки листок, положил перед ней. Там был список фирм, с которыми они сотрудничали.

— Год назад вы получили финансирование по Государственной программе «Защита окружающей среды». Я ознакомился с продукцией вашей фирмы, вы делаете нужные приборы, они пользуются спросом. А вот это — список фирм, с которыми вы заключили договоры, чтобы выполнить работу по этому гранту.

— Совершенно верно, а что не так?

Ирина начала догадываться, о чем пойдет речь. Это было их слабое место. Эх, Никита, Никита! Слишком быстро ты все сделал.

— Все не так, дорогая Ирина Владимировна, — сказал Петухов, откинувшись на спинку кресла. — Это ваши договоры с фирмами и организациями о научно-техническом сотрудничестве. Мы не поленились и ознакомились с деятельностью этих фирм. И знаете — вас обманули. Почти во всех этих фирмах нет специалистов по вашему профилю. Ни штатных, ни внештатных. Более того, две фирмы из этого списка просто исчезли. Были и нету. И как они будут вас консультировать? Мне, право, жаль, что вы так беспечно выкинули на помойку ваши деньги. Точнее, государственные деньги. Вы понимаете, чем вам это грозит? Не вам лично, а Никите Петровичу и вашему главному бухгалтеру. Из этого списка только одна лаборатория в Академии наук могла вам помогать. Мы побывали в этой лаборатории. Я так понимаю, что Никита Петрович раньше там работал. Ведущие специалисты из лаборатории давно уехали на Запад, но, конечно, они могли консультировать по телефону. Тут у нас вопросов нет. А по другим фирмам вопросов выше крыши.

— Это наши проблемы, как именно мы будем работать с этими фирмами, — сказала Ирина. — Причем тут Следственный комитет? Прими во внимание, что мы те немногие, которые занимаются производством, а не продажей зарубежных товаров.

— Я все понимаю, — сказал Петухов. — Вы скажете, что все так делают, но тут случай вопиющий, никакого профессионализма.

Черт! Ведь она предупреждала Никиту. Все у него, видите ли, схвачено!

— В любом случае, на уголовку это не тянет, — сказала она. — Если была ошибка, то ее можно исправить.

— Тянет, тянет, — засмеялся Петухов. — Поверьте мне, я тут не первый год работаю. Пять лет Никите Петровичу, а фирму придется закрыть.

— Кто заказал? — спросила она. — Можно с ними решить эту проблему? С вашей помощью, конечно.

— С нашей помощью? — Петухов снова откинулся на спинку кресла, заложил руки за голову. — Поверьте, у нас много других проблем и на нашу помощь лучше не рассчитывать. Я могу гарантировать только беспристрастное расследование.

Она уловила его оценивающий мужской взгляд: вот он осмотрел лицо, плечи, грудь руки… Снова грудь. Что, Игорешек, вспомнил выпускной вечер? Сделала вид, что задумалась, потом тихо сказала:

— У тебя скоро обед, пойдем, попьем кофе. Я видела рядом неплохое кафе.

Петухов молчал, она увидела на его лице чуть заметную усмешку. Ладно, черт с тобой, думай, что хочешь. Ей надо фирму спасать. Ну, давай, соглашайся, я же тебя насквозь вижу. Отлично сидящий костюм, дорогие часы, галстук долларов за двести. И взгляд все маслянистее и маслянистее.

— Хорошо, — наконец сказал он. — Я приду минут через двадцать. Мне нужно сделать пару звонков.

В кафе Ирина заказала двести грамм коньяка, кофе, бутерброды и пирожные. Пятьдесят грамм выпила сразу, попыталась дозвониться Никите, услышала ожидаемое «абонент недоступен», выпила кофе и стала вспоминать конкурентов. «Пальмира»? Очень может быть. Их приборы продавались неважно — лаборатории предпочитали западные. Успех их простенького бытового приборчика давно не давал пальмирцам покоя. Кто еще? Личных врагов у Никиты не было. У нее тем более. Значит, остается «Пальмира».

Петухов сел за стол, улыбнулся, налил себе рюмку коньяка, выпил, начал жевать бутерброд. Молчал, поглядывал на нее, ждал, что разговор начнет она.

— Заказ пришел из «Пальмиры»? — спросила Ирина.

— Ну что ты, они мелочь, мы бы с ними и связываться на стали. Бери выше. Впрочем, не гадай, я все равно не скажу, сам не знаю. Был звонок из нашего Управления. Дальше думай сама. Я понимаю ваши с Никитой проблемы. Дом, машины, дочке квартиру купили… Но тут вы лопухнулись. Госзаказ — это серьезно, каждый рубль под контролем.

— Цена вопроса? — она огляделась по сторонам.

— Думаю, что в долларах семизначная, но это не мои проблемы. Я тут в стороне. Есть, конечно, другие варианты. Важно, чтобы мне позвонили и приказали закрыть дело. А как вы организуете такой звонок — это уже ваши проблемы. Поверь, я все понимаю, совсем не хочу этим заниматься и с удовольствием обо всем забуду, если вы сумеете все разрулить.

— Ты все про нас знаешь, хорошо поработал. При любом варианте мы или разоримся, или придется продать фирму. Мне нужно посоветоваться с Никитой. Он сейчас…

— Да, Никита Петрович в отпуске, я в курсе. Поэтому пригласил тебя. И в дальнейшем буду иметь дело только с тобой. Свяжись с Никитой, обсуди ситуацию, а денька через три-четыре созвонимся и обсудим план наших действий где-нибудь в нейтральном месте. Скажем, в ресторане. Ты какие рестораны предпочитаешь?

— Мне все равно. Но Никита в деревне, там нет связи.

— Уверен, что такую проблему ты легко решишь. Учти, у вас максимум неделя. Потом мне нужно идти к начальству с докладом и показать листок со списком ваших договоров.

— Пока кроме тебя это листок никто не видел?

— Видел мой помощник, но это мои проблемы. Если не я, то их бы нашел кто-то другой. Фиктивные договора — это то, с чего мы начинаем наши проверки. Потом проводки через банки, ну, ты сама все знаешь. Я уже говорил, что государственные деньги под особым контролем.

Петухов говорил, покачивая головой, как бы подтверждая, что дело серьезное.

— Ира, я все это говорю только потому, что помню мою школьную влюбленность. С другими бы я говорил по-другому. И не вздумай совать мне что-то в лапу. От тебя я ничего не возьму. И я искренне желаю, чтобы вы быстрее это разрулили.

Положил на стол тысячу, ушел. В дверях обернулся. И только в этот момент, она почувствовала его мужской оценивающий взгляд. Как в кабинете. Ну что ж, не все потеряно, будем работать.

Матвеевка, Митяевка, Максимовка… Черт, память никуда не годится. Никита много раз говорил про эту деревню, а она все пропускала мимо ушей. Озеро там, лес, овраг какой-то… Она включила телефон, открыла карту, так… есть такая деревня на озере. Ехать туда долго, но ехать надо.

Никиту найти было легко — у крайнего дома стояла его машина. Постучала, полюбовалась его изумленными глазами, поздоровалась с Аленой. Сама удивилась, что не испытала никаких эмоций. Поздоровалась и ладно, не до тебя, красавица. Испугала тебя, ты уж прости, у нас дела посерьезнее. Пошли с Никитой гулять. В деревне и правда было красиво и спокойно. Она бы сама осталась, будь время. Никита все выслушал, помолчал.

— Что будем делать? — спросила она.

Никита задумался, потом тихо сказал:

— Даже если продадим дом и машины, таких денег у нас нет. Но можно взять кредит.

— Если от нас не отстанут, то выплачивать не сможем.

— Мне надо позвонить, я догадываюсь, откуда подул ветер.

— Думаешь…

— Почти уверен. Мне надо показать, что много с нас не сострижешь. Наша фирма хороша только, если мы с тобой там работаем. Сейчас едем в Москву, завтра начну все выяснять. Главное сейчас — сохранить фирму. С ней мы выплывем из любого дерьма.

Молодец у нее муж, можно им гордиться! За два дня он все выяснил, договорился, сумма осталась значительной, но уменьшилась в разы от названной Петуховым. Они повздыхали, что придется затянуть пояса и поменять много планов, но порадовались, что жизнь продолжается. Ирина позвонила Петухову:

— Игорь Иванович, я готова с вами встретиться.

Дальше все как в тумане. Белая скатерть, свеча на столе, шампанское в высоких бокалах, какая-то рыба, ракушки, еще вроде был салат, потом сто грамм водки, его сильная рука, сжимающая ее пальцы. И шепот:

— Ира, дорогая, надеюсь ты не подумала, что я вымогал у вас взятку? Никогда этим не занимался. И другим не даю. Мне главное, чтобы не было звонков сверху. Ненавижу все это. Вы сами все уладили, восхищаюсь. А ты красивая, еще больше похорошела. Умная и красивая, таких женщин редко встретишь.

Потом такси, машина осталась у ресторана. Его квартира на Ленинском проспекте. Торшер с оранжевым абажуром — не любила она оранжевый свет. Коньяк, лимон с сахаром, звонок Никите: выпила, машину вести не может, взяла такси, будет ночевать у Наташки, все в порядке, спокойной ночи. Звонок Наташке: не удивляйся, я будто бы ночую у тебя, потом все объясню. Утром кофе, снова такси, ее машина, кабинет, улыбка Никиты, все довольны, все счастливы. Вот только тошнило целый день.

***

Когда Ирина прочитала главу, связанную с Петуховым, то поморщилась, сказала, что я забыл ее слова, немного напутал с описанием рабочих моментов, но главное описал: у них возникли чудовищные проблемы. И их надежда, что фирма без них закроется, — это была неправильная надежда. Все оказалось много сложнее и трагичнее. Да, трагичнее, хотя это слово вроде бы неуместно для описания деловых проблем. Незаменимых людей нет — эта старая «истина» прошла в их случае проверку и оказалась верной.

— А мой первый вечер с Петуховым ты правильно описал, — добавила она. — Читать было противно, но так и было. Но главного мы добились — Никита остался на свободе. Здоровье у нас было, а остальное зависело от нашего ума, энергии и оптимизма. А Алена… Ты знаешь, она мне понравилась. Вела себя достойно, спокойно. Не выглядела котом, укравшим сосиски. Я с ней не разговаривала, но чувствовала, что она была готова спокойно все обсудить. Мне было не до нее. И не поверишь — потом мне даже захотелось с ней подружиться. И еще знаешь… — Ирина на секунду задумалась, — никому не дано увидеть прошлое таким, каким оно было на самом деле. Возможно, все было так, как ты описал.

Из дневника Макса

Странная у меня мечта — никогда не стать начальником. Мои соседи по офису ждут пяти вечера, чтобы выйти на улицу и забыть наш банк, как страшный сон. Это несбыточная мечта всех начальников. Мой стол рядом со столом N — громогласным энтузиастом. Энтузиазм N направлен на исполнение приказов и на требование коллективного восхищения его работой. Его мечта — стать заместителем Панкрата и самому отдавать приказы. Я его не понимаю.

***

Панкрат посмеивается. Говорит, что N ему нужен как хороший исполнитель, а не как зам.

***

На корпоративах можно пить, но лучше не ругать начальство. N вдруг начал орать, что он работает как лошадь, а его не ценят. И что в начальники попадают только мудаки. Панкрат стоял рядом. Он подошел к N и сказал:

— Абсолютно верно! Ты не мудак, поэтому не начальник.

***

NN далеко за шестьдесят. Отличается необыкновенной аккуратностью и нежеланием изучать что-либо новое. Его мечта — выйти на пенсию как можно позже. Денег у NN хватает. Основная причина — ему не о чем разговаривать с женой.

***

NNN — наш новый аналитик. Она недавно развелась с каким-то ученым. На корпоративе выпила и сказала, что никогда не выйдет замуж за ученого, айтишника, писателя и художника.

— Женщины у них проявляются из тумана только, когда требует физиология, — объяснила она.

Потом добавила:

— И офисный планктон пролетает мимо — с ними скучно.

После этого она взяла меня за руку и долго смотрела в глаза. Я от волнения шмыгнул носом.

— И ты тоже не вариант, — сказала она.

Глава 8. Святая земля

Никита удивился, когда ему позвонила Наташка. Ожидал упреков, подробного описания, как страдает Ирина, анализ его ошибок и окончательного вердикта: она думала, что он такой, а он оказался совсем другим

Первый сюрприз: ни слова о происшедшем. Второй сюрприз: неожиданное участие в его судьбе, вопросы о здоровье, работе и квартире. Третий сюрприз: приглашение поехать вместе в Израиль.

— Походишь по святым местам, — сказала Наташка, — начнешь после этого новую жизнь. Заодно поможешь женщине встать на путь истинный.

После исчерпывания аргументов, почему он не сможет поехать, пришлось согласиться. Четвертый сюрприз: Наташка отнеслась к поездке очень серьезно. В аэропорту Тель-Авива она надела платок, убрав под него волосы.

— Платки, вроде, только в храмах требуют, — удивился Никита.

— Для меня тут храм везде, — сказала Наташка, добавив, что платков у нее три и она будет их менять в зависимости от ситуации и цвета платья.

Квартира, которую она заказала, находилась в Иерусалиме на улице Масарик в бывшей немецкой колонии, которую много лет назад заселяли немцы, приехавшие встретить Мессию — они хотели жить поближе к месту предполагаемого события. Квартира была просторной, Никиту удивили только каменные полы. Ему казалось, что это придавало комнатам казенный, почти больничный вид.

— Нормально, — сказала Наташка. — В жару — самое оно.

Жары не было — стоял сухой ноябрь, в раскрытые окна дул свежий ветер, принося запах цветов и сухих листьев. Они сходили в магазин, Наташка пожарила мясо, Никита нарезал салат, открыл бутылку вина.

— Значит так, — сказала Наташка, вынимая телефон. — У меня план, завтра идем к греческому монастырю, там я тебе расскажу любовную историю.

Утром они прошли мимо новых жилых многоэтажных домов к спуску с холма. По небу плыли полупрозрачные облака, сквозь них сияло теплое солнце. Они сидели на скамейке около огромных камней, заросших белым мхом, и смотрели на старинный монастырь, расположенный на дне долины. Монастырь походил на крепость, на крыше одного из его зданий развевался бело-синий греческий флаг.

— Спускаться не будем, — сказала Наташка. — Потом придется подниматься. Я и отсюда все чувствую.

Она рассказала историю о Шота Руставели и царице Тамаре, похороненных в монастыре, потом замолкла, Никита увидел на ее щеках слезы.

— Не обращай внимания, — сказала она, вынимаю бумажную салфетку. — Уйдем отсюда, тут грустно.

От прогулки по Виа Долороза Наташка категорически отказалась.

— Приманка для туристов и паломников. Там все организовано, как шоу. Да еще с магазинами. Идешь в толпе по узким улицам, все разбито на «станции». На первой станции Христа осудили, на второй — бичевали и положили крест на плечи, на третьей станции — он падает и так далее. Кто об этом знает, кто определил эти места?

О Гефсиманском саде Наташка даже слышать не хотела.

— Древних олив там нет, это обман. Все деревья вырубили римляне, когда стояли там лагерем при осаде Иерусалима. В саду толпы экскурсантов, слушают всяких прохиндеев: тут Христос преобразился, тут его поцеловал Иуда, а тут Петр за деревом стоял. Грустное место. В Храм Гроба Господня не пойдем по этой же причине. Если хочешь — сходи один. Завтра мы пойдем на вершину Масличной горы, на место Вознесения. Вот это место светлое, ради него я сюда и приехала.

У подножья Масличной горы стояли таксисты.

— Десять долларов и вы у святого места, — сверкнув зубами, сказал молодой парень с гусарскими усиками. — Пешком туда полчаса, если молодой.

Он внимательно посмотрел на седые пряди Никиты, не оставляя и тени сомнения, что ему в полчаса не уложиться.

— Был случай, один старик дошел до вершины и умер от перегрева и усталости, — добавил он, усиливая свои аргументы.

На вершине Масличной горы находилась небольшая арабская деревня с мечетью. Раньше там стоял византийский храм Вознесения. Мечеть построили на его месте и обнесли забором из камней бывшего храма. Во дворе мечети они увидели небольшую часовенку, вход в которую контролировал могучий арабский парень.

— Пять шекелей, — сказал он по-английски, предварительно уточнив, что они христиане.

— А с нехристиан ты сколько берешь? — поинтересовалась Наташка.

— Пять шекелей, — уверенно сказал парень. — Какая разница? Бог един.

Внутри часовни русский поп что-то рассказывал девушке в длинном черном платье и в белом платочке на голове.

— Подождем, — сказала Наташка. — Мне там надо побыть одной.

Поп с девушкой вышли минут через десять. Наташка попросила Никиту постоять на улице, посмотрела на облака, зажмурилась от солнца, вздохнула и зашла внутрь.

Что она делала внутри Никита не видел. Вышла он минут через пятнадцать, вытирая глаза салфеткой.

— Заходи, если хочешь, — сказала она и отошла в сторону.

Никита зашел, посмотрел на камень с размытой впадиной, означавшей последний след Христа на земле, на свечу, освещавшую камень. Хотел представить, как Христос стоял на этом камне, но не смог. Выйдя, он рассказал об этом Наташке.

— Это неважно, — сказала она. — Место намолено, и столько людей в это верят, что стало священным. Я это почувствовала. Больше мне ничего не надо, мы можем ехать домой.

— А как же Капернаум? — спросил Никита.

— Да… — она потупила голову, говорила очень тихо. — Только не Капернаум, а Магдала. Там выросла Мария Магдалина, я уверена, что Иисус познакомился с ней в этой деревне. Я видела фотографии, сейчас это скучный поселок, но рядом лес, горы. Они все помнят.

В Капернаум они все же заехали. Побродили по улицам, посмотрели на остатки дома Петра, у которого Наташка хмыкнула и сказала, что это любопытно, но к Петру вряд ли имеет отношение. В развалинах старой синагоги, где будто бы проповедовал Христос, Наташка не задержалась.

— Ничего тут не чувствую, — сказала она.

На берегу озера Наташка сняла туфли, опустила ноги в воду.

— Вода теплая, — сказала она, подобрала небольшой ноздреватый камень, положила в сумочку, посмотрела на Никиту.

— Лучше, чем любая икона, — сказала она. — Этот камень помнит обо всем, что тут было. Молиться надо, держа его в руке. Возьми и ты на память. Будет трудно — он тебе поможет.

Никита сел рядом, выбрал камень, положил в карман рубашки. Слева от них виднелась греческая церковь Двенадцати Апостолов: белые кубы, красные купола-полусферы с крестами.

— Красивая, — сказал Никита, указывая на церковь. — Уютная какая. Зайдем?

Наташка покачала головой.

— У меня осталось слишком мало эмоций, хочу экономить. Поехали в Магдалу. Только в поселок не заезжай, найди лесную тропу и останови там машину.

— Тут недалеко место, где Иисус произнес Нагорную проповедь, — сказал Никита.

— Нет, — отрезала Наташка, — сначала Магдала.

У церкви Умножения Рыб и Хлебов он притормозил машину.

— Тут Христос двумя рыбами и пятью хлебами накормил пять тысяч человек. Это тебе тоже неинтересно?

Наташка посмотрела в окно.

— И где тут разместятся пять тысяч человек? Тоже придуманное место.

— Тут есть родники, здесь по вечерам собирались люди, чтобы отдохнуть, напиться чистой воды.

— Может быть, но мы поедем в Магдалу.

В Магдале их встретили светлые каменные дома за высокими заборами, пальмы вдоль дороги, старые уличные фонари и красивый вид на горные склоны, где среди зеленых лугов были пятна оливковых садов. Они проехали поселок и попали на грунтовую дорогу, ведущую в горы. Двадцать первый век как будто исчез, в теплом воздухе воображение рисовало расплывчатые силуэты людей в длинных грубых одеждах. Они устало шли вниз после трудового дня, загребая пыль деревянными сандалиями. Никита встряхнул головой, отгоняя видение, посмотрел на Наташку. Она сидела, прикрыв глаза.

— Мы приехали, — сказал Никита.

Наташка кивнула, они вышли из машины, пошли по пустынной дороге, наступая на ягоды паслена, упавшие в пыль с невысоких деревьев. Зеленые холмы перемежались рыжими скалами, где-то внизу шумел ручей, ветер трепал волосы, нагретые горным солнцем. Потом они спустились к ручью и увидели мужчину и женщину в арабской одежде, сидевших на большом светлом камне, слушавших шум потока и ведущих неторопливую беседу. Идиллию дополнила небольшая рыжая корова, которая резво бежала по горному склону, оглядываясь на теленка, неуклюже семенившего за своей мамой.

— Остановимся, — сказала Наташка, до этого, не произносившая ни одного слова.

Они спустились к ручью, нашли плоский камень, сели.

— Ты только молчи, — попросила она, закрыла глаза и положила руки на колени.

Никита не запомнил, сколько времени они так сидели. Полчаса, час? Журчание ручья убаюкивало, иногда к ним прилетал ветер, принося запах нагретых трав и цветов.

— Все, — как будто проснувшись сказала Наташка. — Теперь скорее домой, ничего нельзя расплескать, ничего нельзя накладывать на то, что мы увидели.

На следующий день они сидели в самолете, направляясь домой. Наташка сняла платок, вынула из сумочки тюбик с губной помадой, накрасилась, повернулась к Никите.

— Спасибо тебе! — сказала она и улыбнулась. — Это были лучшие дни в моей жизни.

Из дневника Макса

Ты сказала, чтобы я забыл о прошлом, ты стала другой и надо начать все сначала. Я не понимаю, как можно забыть о прошлом. Мы состоим из нашего прошлого. Убери его из нашей памяти, и останется идиот с животными инстинктами. Или я неправ, и можно забыть только часть нашего прошлого? Попробуй. Уверен, что не получится. Прошлое обязательно вернется, как возвращается желание взять сигарету у бросившего курить.

***

Райский сад… Почему я представлял его, как аллеи между чудесными деревьями с вкусными плодами. Кругом цветы, ручьи с чистой и прохладной водой, светит солнце, но свет его мягок. И ты постоянно слышишь музыку, услаждающую слух.

Это чушь! Иной мир не может быть похож на наш. Нет там аллей с цветами, нет уютных домиков под вишнями, где по вечерам звучит музыка Шуберта. И солнца там нет, и луны. Даже в откровениях Иоанна Богослова об этом сказано: «И город не имеет нужды ни в солнце, ни в луне для освещения своего, ибо слава Божия осветила его».

***

Как легко списать на силу и волю Всемирного Разума все нерешенные научные проблемы. Говорили с Никитой о Большом взрыве: что было до него и что будет через миллиарды лет. Очень приятно было закончить разговор словами, что нам, букашкам, никогда этого не понять.

***

Почему работа в банке у меня стимулирует мысли о великом? Особенно о том, в чем я не разбираюсь. Наверное, хочется уйти от рутины, вырваться на свободу, попасть в мир великих мыслителей. Интересно, это у всех так или при такой работе у большинства остаются только силы думать о новом доме, более престижной машине и поездках к морю?

***

Кстати о поездках — почему меня тянет куда-нибудь унестись? Говорят, что если приезжать в место, где ты уже побывал, то лучше узнаешь себя. Начинаешь сравнивать старые и новые впечатления. Изменился ты — изменились впечатления. Чушь это все. Первый раз восторг, второй раз ходишь и думаешь: это я уже видел, с тем уже мысленно разговаривал. И хочется поехать в другое место. Это мое. У других, конечно, иначе.

***

С кем-то ты идешь до первой развилки. Потом расстаешься. Иногда об этом сожалеешь, но чаще радуешься. Я не сожалею ни о ком, с кем нас развели дороги. Встретил однажды N, с которой мне было хорошо. И обрадовался, что мы не вместе. Я изменился, она изменилась. Нет, мы не стали хуже. Просто перестали совпадать.

***

Странно иногда получается. Приезжаешь в большой город, бродишь по улицам, весь такой радостный и восторженный. Уезжаешь с сожалением — мало что успел. Приезжаешь еще раз, и очарование испаряется. Почему? А потому, что в каждый приезд ждешь такого же восторга, какой был в первый раз.

***

Смысла своей жизни никогда не узнаешь, так что эта тема для меня закрыта. Даже смысл жизни других людей — тайна великая. Можно, например, говорить, что смысл жизни Уильяма Теккерея — написать «Ярмарку тщеславия», а Мироздание посмеется и скажет, что главное в его жизни — построить в Лондоне дом, где сейчас посольство Израиля.

Глава 9. Охотница

— Никита Петрович, тут у меня…

Это опять Мышка. Никита ожидал, что Татьяна-мышка с ее серьезностью, дополненной огромным блокнотом, освоится быстрее подруги, но Татьяна с кошачьим взглядом превзошла все ожидания. Не заглядывая в инструкцию, методом проб и ошибок она уже через два дня постигла немудреное искусство верстки. Страницы так и мелькали на ее экране. При этом она непрерывно обсуждала с другой Татьяной, какая тушь для ресниц лучше. Никита узнал, что рекламируемая длина и толщина — это вранье, что несмывайки — это вранье наглое. Еще Никита узнал, что проблема туши для ресниц Мышку не волнует, у нее конъюнктивит, после обеда болит голова, а работа продавцом футляров для телефонов спокойнее, но там ответственность.

— Ненавижу наличные, — говорила Мышка. — Каждый раз боялась неправильно дать сдачу. И заразы на купюрах боялась, спиртовыми салфетками руки вытирала.

При этом она виновато смотрела на Никиту — не слишком ли много она болтает? Как ни странно, его это не раздражало. Ему было приятно смотреть на молодые лица и думать, что будь он их возраста, то никогда не стал бы встречаться ни с одной из них. И дело не во внешности (обе Татьяны были симпатичными), знаниях или уме. Не было в них чего-то неуловимого, какой-то женской мудрости, никак не связанной с умением решать математические задачи или пониманием философского содержания романов Пруста.

Потом он стал думать, как описать умное и глупое лицо. Глаза? Их описать словами еще сложнее. Вот у одной Татьяны долгий кошачий взгляд, но как глупо выглядят кошки, когда начинают так смотреть. Долго, не мигая, в одну точку. Потом устают, поворачивают голову, делая вид, что увиденное их не очень-то интересовало. Вот-вот — эта Татьяна так и смотрит. Неподвижно, без интереса. А что такое — смотреть с интересом? Приоткрывать глаза, слегка переводить взгляд? Жаль, что нет Макса, это прекрасная тема для обсуждения в дождливо-ветрено-снежный ноябрьский вечер. А Татьяна-кошка — умница, быстро думает, смело принимает решения, с ней бывает интересно поболтать о постороннем.

И тут звякнул телефон.

— Привет! — раздался голос Наташки. — Можешь говорить?

— Нууу… — протянул он.

— Поняла, позвоню тебе домой. У меня дело срочное, но не очень. Важное, но не вопрос жизни и смерти. Но оно требует обсуждения. Жди вечером звонка.

Вечером Наташкин голос звучал мягче.

— Никита, у меня к тебе просьба. Не пугайся, никуда тебя не потащу. Вернее, потащу, но недалеко.

— Не томи, уже заинтриговала.

Наташка помолчала, Никита услышал, как она сделала глоток.

— Я немного выпила для храбрости, — объяснила она. — Дело вот в чем. Вчера зашла к Варе, поболтали, она мне показывала фотографии Макса из путешествий. У нее целая коллекция, все отсортировано по годам и странам. И вот…

Никита услышал, как она опять сделала глоток.

— Я посмотрела его фото с Ладоги, когда он со своим начальником на яхте плавал.

— На яхтах ходят, — поправил ее Никита.

— Без разницы, я на яхту не смотрела, меня в море укачивает. Но вот Панкрат…

— Зануда и педант, мне Макс говорил.

— Это он женской ласки не знает. Ведь он холостой?

Никита хмыкнул.

— Вот ты о чем. Холостой, причем принципиально холостой. Развелся, теперь боится.

— Господи! Они с Максом пара. Он не гомик случайно?

— Нет, Макс говорил, что женщины у него есть. Но это так, для здоровья.

— Фу на вас!

Никита услышал, как она фыркнула, но фыркнула притворно.

— Короче, — ее голос зазвучал увереннее. — Хочу сама разобраться. Познакомишь с ним?

Никита растерялся.

— Да я сам с ним не знаком.

— Я все продумала. Ты ему звонишь, у Вари есть телефон, и говоришь, что беспокоишься за Макса, хочешь с ним это обсудить. Пригласишь в ресторан, а я через полчаса будто случайно мимо прохожу. Ты кричишь: «Ба, Наталья, давай я вас познакомлю». Приглашаешь меня за стол, начинаешь угощать. Потом смотришь на часы, хватаешься за голову и быстро исчезаешь. Дальше уже мои проблемы.

— И чем тебя угощать? — поинтересовался Никита.

Наташка засмеялась.

— Не бойся, не разорю. Возьмешь мне апельсиновый сок, кофе и пироженку. Остальное мне закажет Панкрат.

— Уверена?

— В себе я всегда уверена. Так что?

Никита вздохнул.

— Как я понимаю, других вариантов у меня нет.

К удивлению Никиты, Панкрат обрадовался его звонку.

— Рад, что позвонил. Максим мне рассказывал о тебе. Ничего, что я сразу на ты?

Никита сказал, что даже рад.

— Давай завтра встретимся в Доме Журналистов. Это на Никитском бульваре, который бывший Суворовский. Там внизу ресторан, есть уютные закутки, я закажу один на семь вечера.

Наташка выслушала Никиту, вздохнула.

— Домжур… Ресторан там в подвале. Мрачно, но для мужиков сойдет. Место, конечно, историческое… Ладно, в семь тридцать я там буду.

Панкрату нельзя было дать больше сорока. Поджарый, седины немного, лицо худощавое, подвижное.

— Ничего не понимаю, — сказал он, разливая коньяк. — Я без машины, — добавил он, пригубив рюмку.

Никита выпил, приготовился слушать. Ему сказать было нечего.

— О всех своих поездках Максим мне говорил. Планы у него менялись, он сам не знал, куда поедет после первого города. Но я знал, что через две-три недели он вернется и все расскажет. А что сейчас? Ты знаешь подробности? Мне он только заявление об уходе прислал. И приписка: «Извини, так вышло, потом расскажу». Что у него так вышло?

Никита пожал плечами, рассказал о полиции, Ярославском шоссе, сообщении для Вари.

— Про сообщение и Ярославку я знаю. Больше ничего нового?

— Ничего, — сказал Никита. — Варя сказала, что она не беспокоится.

— Ну да.. — сказал Панкрат и снова наполнил рюмки. — А мы потеряли переговорщика и стратега. У него было полно идей. И все ценные.

— Может вернется и снова к вам, — предположил Никита. Он не знал, о чем еще разговаривать. Ему вдруг захотелось, чтобы быстрее объявилась Наташка.

Принесли салаты.

— Есть у меня гипотеза, — Панкрат взял нож с вилкой, посмотрел на Никиту, отложил нож, стал накалывать на вилку листья салата, — Я его звал сходить летом на яхте к Соловецким островам. Мог договориться, чтобы яхту перевезли в Архангельск или Кемь — оттуда к островам ближе. Около монастыря туристы, а на севере рыбацкий поселок, у меня там знакомые. А можно через пролив на остров Анзер, вот там вообще красота. Места дикие, грибы, ягоды. А какие там закаты! Макс меня выслушал, сказал, что мысль интересная, и я подал ему идею: поездить по нашему северу, посмотреть, как там живут люди. Я как услышал про Ярославку, так сразу подумал, что он куда-нибудь в Вологодскую область рванул. А может еще дальше — Холмогоры, Архангельск…

— Может и правда туда поехал? — Никите такой план понравился. Он бы с удовольствием составил Максу компанию.

— А работу зачем бросил? — Панкрат кивнул официанту, принялся разрезать принесенный бифштекс. — Сказал бы мне, оформил бы за свой счет отпуск. Я же понимаю его, всегда иду навстречу. Если у нас нет ничего срочного, конечно.

— Варя сказала, что деньги у него есть, — Никита тоже принялся за бифштекс.

— А сказать мне заранее нельзя было? Да и не думаю, что нашим севером у него все ограничится. Поколесит и рванет куда-нибудь на север Франции, чтобы сравнить. Или на юг Италии или Греции — это уже для контраста. Я такие мотания не понимаю, но в чужую душу не заглянешь. Иногда кажется, что он от себя хочет сбежать. Что-то у него не получается в жизни, вот он и куролесит по миру.

Север, Вологда… — это уже было горячо. Непонятно, почему так резко, но понять Макса можно. Никита представил северную деревню, небольшое озеро, синеющий вдали лес, заброшенная деревянная церквушка на холме, потемневшие избы с заросшими сорняками огородами. Макс выбирает пустую избу, подметает пол, отрывает прибитые уехавшими хозяевами доски от окон, топит печь, на лавке расстилает спальник…

— Он тебе не говорил, что хочет написать книгу? — перебил его мысли Панкрат.

— Да, что-то философское. О том, как мы принимаем решения. Может он решил поставить эксперимент — принял нестандартное решение и смотрит, что из этого получится. И анализирует, что привело его к этому решению.

— Чушь какая-то, — сказал Панкрат. — Кому это надо? Кто сейчас читает такое?

— Для себя такое пишут. Хотят понять.

Никите встал на защиту Макса. Вспомнил их последний разговор, захотел вернуться в тот ноябрьский вечер.

— Ну разве что… — Панкрат разлил коньяк, и тут появилась Наташка.

Никита смотрел на нее и не узнавал. Он видел Наташку разные: веселую, едкую, видел и серьезную — оставьте меня в покое, дайте подумать. Сейчас она была близка к идеалу, каким он его себе представлял. Спокойная, на лице едва заметная улыбка. Улыбка была доброй, приветливой, как будто она увидела очень близких ей людей, рада им, но все понимает, не хочет мешать и сейчас уйдет, оставив после себя едва заметный аромат духов и легкую грусть. На ней было темно-серое платье, из украшений небольшой кулон на белой цепочке. Не было даже сережек. Платье выглядело скромным, но подчеркивало ее женственность, изгибы красивого тела. Скромность платья была обманчивым. Никита знал его цену. Наташка рассказывала о нем Ирине, говорила, что это платье ее мечты. И она будет его надевать только в исключительных случаях.

— Никита, добрый вечер, — сказала она тихо, но четко. — Рада тебя видеть, не ожидала тебя тут встретить.

— А ты что здесь делаешь? — спросил Никита, еще не придя в себя от ее вида.

Наташка повернула голову, скрыв лицо от Панкрата, сделала большие глаза, что означало: «Что ты мелешь?»

— Я люблю Домжур, — сохранив спокойствие сказала Наташка. — Здесь уютно и спокойно. Нравится, что здесь нет окон. Можно спрятаться и забыть про все заботы. Они остаются где-то наверху.

Панкрат заулыбался, пригласил Наташку за стол, спросил, что она будет пить и, не дожидаясь ответа, налил ей в пустующий стакан для воды немного коньяку. Протянув ей стакан, он представился, сказал, что рад с ней познакомиться, услышал ее имя, восхитился, сказал, что это очень прекрасное имя и, если у него когда-нибудь родится дочка, то он обязательно назовет ее Наташей. Никита понял, что его миссия окончена, но для приличия надо было еще посидеть. Он подозвал официанта, попросил Наташку сделать заказ, делано возмутился, что заказ был очень скромным. Панкрат с ним горячо согласился, начал говорить, что здесь прекрасная уха и что Наталье надо обязательно ее попробовать. Официант переводил взгляд с Панкрата на Никиту, потом посмотрел на Наташку и спросил, что же ей принести? Наташка повторила, что ей нужен только апельсиновый сок, кофе и пирожное.

Она сидела рядом с Панкратом. Никита рассматривал ее лицо, на котором практически не было косметики, чуть подведенные глаза, отмечая, что глаза у нее умные и внимательные. «Вот как это описать?» — думал он. У Вари ее глаза смеялись, в Израиле были необычно серьезными, а когда она приходила в гости к Ирине, то озабоченными и насмешливыми. И ногти! Коротко подстриженные, маникюр почти не заметен. Она продумала все мелочи. Положила руку на стол, пошевелила пальчиками. Панкрат, конечно, заметил ее руку, оценил скромность и аккуратность. Отвел глаза, опять посмотрел на руку. Маленькая ловушка сработала.

— Простите, что я нарушила ваш разговор, — сказала Наташка допив коньяк, налитый ей Панкратом и принимаясь за апельсиновый сок. — Я знаю, что присутствие женщины вынуждает мужчин прекратить серьезные обсуждения и начать говорить всякие глупости. Вы можете сделать сейчас исключение из этого правила?

— Нет проблем, — сказал Панкрат. — Мы обсуждали, куда мог уехать Макс — это наш общий знакомый.

— Наталья Николаевна — подруга Вари, — сказал Никита. — Они с ней учились в одном классе.

— Да, — подтвердила Наташка. — Макса я никогда не видела, но Варя мне о нем рассказывала. И о его отъезде тоже. Я думаю, что тут замешана женщина. Иначе, объяснить столь внезапные решения, невозможно.

— Я много лет работал с Максом, — сказал Панкрат. — Несколько раз мы с ним ходили на яхте. А о чем только мы с ним ни разговаривали! Но о женщинах он говорить не любил, то ли эта тема слишком больная для него, то ли он деликатно предпочитал об этом умалчивать.

— Я знаю таких мужчин, — сказал Наташка, — Они удивительные. Если кто-то начинает рассказывать о своих победах, то, как правило, это или мечты, или бестактные хвастовство.

Панкрат немедленно с этим согласился. Дальше разговор пошел о том, что такое настоящие мужчины, и какова роль женщин в этой «настоящности». Собеседники быстро пришли к выводу, что только настоящие женщины, может сделать из зануд и неумех настоящих мужчин. Никита боялся, что Наташка скажет избитое, что за каждым успешным мужчиной стоит мудрая женщина, но она улыбнулась, показав идеальные белые зубы (Никита знал, во сколько они ей обошлись) и сказала просто:

— Мужчина не должен оглядываться назад. С мудрой женщиной сзади у него все надежно и спокойно. Он должен знать, что его всегда поддержат. Даже когда весь мир будет против него.

В общем, собеседники были необычайно довольны друг другом. Никита понял — теперь он может уходить. Выполняя свое обещание, он посмотрел на часы, хлопнул себя по лбу, закатил глаза, и, пробормотав что-то о срочном свидании, попрощался и ушел.

Наташка позвонила поздно вечером.

— Хотела сказать спасибо. Тебе ничего не удалось испортить.

— И какой результат?

— Мы летом идем на яхте к Соловецким островам. На острове Анзер у нас база. Будем там ловить и коптить рыбу, собирать грибы и любоваться закатами.

— Охренеть! — восхитился Никита. — Не устаю тобой восхищаться.

— Не уставай, — засмеялась Наташка. — Я сама собой восхищаюсь.

Из дневника Макса

Почему мне в самолете всегда попадаются разговорчивые попутчики?

— Что там внизу, — спросил у меня полный, страдающий одышкой сосед лет так шестидесяти. — Мы уже в Европе?

Внизу белел снег, чернели островки леса.

— Непонятно, — ответил я.

— Помню, в 91-м году мы летели в Америку, — сказал сосед, — и где-то над Балтийским морем капитан корабля торжественно объявил, что мы пересекли границу СССР. Все аплодировали, как будто из концлагеря вырвались.

Я промолчал.

— Такую страну просрали, — продолжил сосед.

— Разве стало хуже? — спросил я. — Вы свободно летите в Европу, а потом спокойно можете вернуться назад.

— Да я и раньше летал. По делу. И сейчас лечу по делу.

Сколько же таких, всем недовольных, знающих, что правильно, а что неправильно.

— Я не о себе думаю, — сказал сосед, — я о стране беспокоюсь.

Меня спасло то, что начали разносить напитки.

***

Почему так ноет сердце? Врачи ничего не могут найти. Сказали, что все от нервов, что мне надо отвлечься: женщины, путешествия, хобби какое-нибудь.

Ну да, ну да… Еще алкоголь забыли.

***

Перед полетом всегда планирую в самолете выпить, почитать, подумать и записать пару пришедших в голову мыслей. Почему-то всегда все ограничивается первым пунктом.

***

Сосед спросил, куда я лечу. Я сказал, что пока не знаю.

— Ты что, хиппи? — спросил сосед.

Я пожал плечами.

— Или бомж? — продолжал допытываться сосед.

***

Закончу про соседа. Он изрядно выпил и сказал: «Раз ты нихрена не делаешь, страдаешь от избытка досуга, то у меня к тебе деловое предложение». Он купил под Парижем отель, и хочет, чтобы менеджером там был русскоязычный.

— А то эти лягушатнике квакают, — сказал он, — я нихрена не понимаю, а переводчику не верю. Ты как, по-французски балакаешь?

Я сказал, что не балакаю и ничем помочь не могу.

Глава 10. Сложные решения

Никита

— Не хочу ничего вспоминать, — сказал мне Никита. — Итог истории такой: живу в однушке в Ростокино, работаю в издательстве, выпиваю с Максом, платонически дружу с Наташкой. Машина хорошая, осталась от прежней жизни. Мою квартиру ты видел, ремонтом заниматься не хочу. Небольшие деньги у меня остались, но я их не трачу — кто знает, как сложится жизнь.

— А Ирина?

— У нее все хорошо. Купила трехкомнатную квартиру на Ленинском проспекте, недалеко от Университетского. Сделала ремонт, хорошо обставила. Я у нее один раз был — встречались там с Машей. Они сейчас почти в соседних домах живут. Маша в порядке, скоро замуж выходит за какого-то менеджера. Хлыщ какой-то, я его видел. Но это ее решение.

— А следователь этот, Петухов, кажется?

— Я как-то спросил Ирину о нем. Сказала, что он ей раз в месяц звонит, признается в любви. Она говорит, что его любовь ей не нужна. Но не отшивает полностью, опасается мести.

— Про Алену расскажешь?

— Нет. Не сейчас.

— Ты с ней видишься?

— Я же сказал, что не сейчас.

Вот и весь разговор. Ирина рассказала больше.

Ирина

Все мы хороши. Ты спросишь спала ли я с Петуховым Да, спала. Но без всякого удовольствия. Он был пьян, мало что соображал, а я вообще была в отрубе. Хорошо запомнила, что у него были очень холодные простыни, я залезла и дрожала от холода. Еще помню, что меня тошнило, но эти неприятные детали. Утром он сварил кофе и сделал какие-то бутерброды. Кажется, с вареной колбасой и сыром. Я выпила половину чашки, бутерброды есть не стала. А он был как огурчик. Сказал, что нам обязательно надо пожениться, что у него есть деньги, мы купим виллу где-нибудь в Тоскане, будем выращивать виноград и делать вино. Я как про Тоскану услышала, то меня чуть не вырвало. И еще он говорил, что все устроит, хотя дело не закончено, а только приостановлено, но он добьется чтобы Никиту не посадили, а о моей карьере он не беспокоится. Хвастался своими связями. Я видела у него в спальне фотографию. Стоит он там с какой-то шишкой. Сейчас не помню, с кем, но лицо показалось знакомым. В общем, он распинался, а я молчала, кивала, и мечтала только об одном — чтобы он быстрее заткнулся.

Как я дожила до вечера, лучше не вспоминать. Вернулась домой, Никита дома — он в тот день на работу не поехал. Хлопочет на кухне, яичницу с колбасой пожарил, банку соленых помидоров открыл, хлеба нарезал, бутылку вина на стол поставил. Я все это до сих пор помню, хоть картину по памяти пиши. От яичницы я отказалась, выпила немного вина, тут мне опять поплохело. Никита ковыряет вилкой в тарелке, спрашивает: «Похоже вы с Наташкой хорошо погуляли?»

— Я не была у Наташки, — отвечаю, — я провела ночь с Петуховым.

— Зачем сказала? — удивился я. — Он бы никогда не узнал.

— Не хотела врать. Вернее, в тот момент не было сил врать. Он бы начал расспрашивать о деталях, я бы запуталась, стало бы еще хуже.

— И как он отреагировал?

— Ожидаемо. Спросил: «Это что, месть?» Я сказала, что нет, так было надо, не хочу об этом разговаривать.

Он замолчал, отодвинул свою яичницу, выпил вина, взял сигареты и вышел на улицу. Как был в рубашке, так и вышел на холод — дождь шел, я это хорошо помню. Вернулся минут через пять, весь синий, руки трясутся. Не поймешь, от холода или по другой причине. В общем, руки трясутся. Спрашивает:

— Что будем делать?

— Не знаю, — отвечаю. — Ты мужчина, ты и решай.

Представляешь мое состояние? Какие решения я могла принять, если на душе муторно, голова кружится, хочется одного: лечь и сразу заснуть. И что бы без всяких мыслей. Нажраться снотворного и спать часов десять. Никита молчал, молчал, потом сказал. Тихо так сказал, виновато:

— Нам, наверное, стоит какое-то время пожить отдельно.

Я кивнула. Мне тогда было все равно, главное, чтобы за меня кто-то все решил. Ну а дальше совсем неинтересно. Не знаю какая роль Петухова, но финал был такой. Наша фирма стала филиалом «Пальмиры», наезд явно был их, связи у них оказались сильнее. Нам дали отступные — я это так называю. Деньги заметные, но они все ушли, сам понимаешь куда. Результат: Никита и наш бухгалтер на свободе. С бухгалтером отдельная история, она у меня целый час рыдала в кабинете, рассказывала о больном ребенке, о проблемах с мужем, умоляла помочь. Короче, в результате у нас остался дом, машины, и немного денег. Дом мы продали, деньги разделили, купили квартиры. Никита оказался джентльменом, он сам настоял, чтобы я купила хорошую квартиру, а ему хватит на квартиру в Ростокино. Почему-то Ростокино ему очень нравилось. Что-то там с его молодостью связано. Самое интересное, что нам с ним предложили возглавить этот филиал. Понимали, заразы, что без нас бизнес развалится. Все связи на нас держались. Никита сразу сказал, что если он останется управляющим, то он сделает все, чтобы фирма быстрее развалилась. Но я думаю, что он не хотел работать вместе со мной. Ну я что, согласилась. Бухгалтер тоже осталась. Помню, пришла ко мне с коробкой конфет, плачет, благодарит, говорит, вечным должником буду. Ладно, говорю, все нормально, живем дальше. Зарплату мне положили хорошую, доходы, конечно, не такие как раньше, но жить можно.

— А что с Петуховым?

— Черт знает, что с Петуховым. Раз в месяц он звонит, приглашает в театр, в ресторан или поехать в Ниццу на неделю. Обещает непрерывные удовольствия, каких я никогда не знала. Я молчу, отшучиваюсь.

Заметила, что изменилась. Какая-то жесткая стала, шутить перестала, но зато никаких соплей и рева по ночам. Рюмка коньяку вечером, звонок Маше и спать. Иногда Наташка приезжает, хочет мне жениха найти. Я говорю, ты себе сначала найди. Вот и вся история. Что будет дальше, я не знаю. Живу сегодня, думаю только о завтрашнем дне. Дальше не заглядываю. И не потому, что страшно, а потому что не знаю, что хочу. Думаю, что Всемирный разум или кто там в космосе, определит мое будущее, и я, как послушная девочка, буду следовать его совету.

— С Аленой не общалась?

— Нет, конечно, она тогда сразу улетела в Италию, и для меня пропала. Может Никита что-то знает, ты у него спроси.

— Он об Алене ничего рассказывать не хочет.

— Ну, не хочет, значит, не хочет. Я тем более. Ничего не знаю, и, честно говоря, знать не хочу.

Алена

— Знаешь, — сказала Алена, — дальше вспоминать не хочется. Что-то я тогда неправильно сделала… Тебе это очень надо? Ладно, расскажу. Извини, я закурю. Раньше только баловалась, а сейчас в день пачка уходит. Дорого это, понимаю, но ничего поделать не могу.

Она достала пачку, долго не могла достать сигарету, одну сломала, вторая попытка была удачной. Сунула сигарету в рот, посмотрела на меня, как будто ожидая помощи, мотнула головой, привстала, достала из заднего кармана зажигалку, закурила.

— Не знаю с чего начать… Ехала я в аэропорт, ревела, не понимала, как буду жить дальше. Приехала домой, Андреа вокруг меня на цыпочках ходит. Хвалит за все, разве что пыль не сдувает. Про Москву не расспрашивал, спросил только, отдохнула ли я? Отдохнула, говорю, все хорошо. Девица, которую мы наняли, тоже какая-то виноватая ходила. Со мной вежливая, даже противно. Почему-то меня мадам называла. Ладно, думаю, повеселились без меня, но я прощаю. В конце лета выгнала ее, зажили мы с Андреа спокойно. Никита пару раз звонил, сказал, что у него на фирме проблемы, а потом сказал, что они с Ириной развелись. В ноябре приехал ко мне. Поселился в гостинице в Пиензе, хотел со мной встретиться. Говорил, что нам надо многое обсудить. А я… Я все откладывала и откладывала встречу. Почему — сама не знаю. Необъяснимо. С одной стороны, скучала, сама хотела с ним поговорить, но был какой-то страх. Пришлось бы говорить о будущем, вот это и было страшно. Не хотела я говорить о будущем.

Дня через два решилась. Встретились мы на пасседжиате. Ноябрь тогда дождливым выдался. Ливней не было, но все время моросило, небо всегда в тучах. Оба под зонтиками, руки друг другу пожали, он меня хотел поцеловать, я только щеку подставила. Сама не знаю, почему только щеку. Какой-то тормоз внутри включился. Стоим, смотрим на холмы, а вдали серость, все размыто, как будто через мутное стекло смотрим. Он мне начал рассказывать, что живет отдельно, в Ростокино, это около ВДНХ. Говорил, что не может без меня жить, просил все бросить и приехать к нему. Расхваливал свою Ростокино: парк около Яузы, там еще старый акведук стоит. И про ВДНХ рассказывал. Мы там будем гулять по вечерам, а скоро ресторан Золотой Колос заработает, и тогда все будет вообще лучше некуда. Будем сидеть на веранде и смотреть на фонтан. Я слушаю, молчу, никогда не любила ВДНХ. Там всегда приезжих много, толкотня. Не любила и все. Я больше Сокольники любила.

Потом он стал рассказывать, что у него остались деньги и мы можем купить в Ростокино трехкомнатную квартиру. Он уже присмотрел одну. Кухня, правда, маленькая, всего пять метров, и холодильник придется держать в коридоре. Тут мне совсем тоскливо стало. Дело не в холодильнике и маленькой кухне. Жила я так, даже хуже. Другим Никита стал. Он уже не такой, каким был в аэропорту Парижа. Тогда он обещал решить все мои проблемы, а сейчас, получается, моя очередь его утешать. Я бы не против, понимаю, что когда любишь, то тут даже вопросов не возникает. А у меня возникли. Получается, что не так уж сильно я его люблю.

Он опять про ВДНХ. Сказал, что в павильоне Армения продается коньяк. Хороший, говорил, коньяк, лучше французского. Вот тут мне почти дурно стало. Вспомнила, как мы приехали из деревни к нему в дом, Ирина разогрела бефстроганов, предложила коньяк. Армянский, это я помню. Сидим мы за столом, Ирина переоделась, платье надела красивое, а я, как замухрышка, в джинсах, футболке с пятнами от клюквы. Чувствовала себя горничной, которую за стол с господами усадили ужинать. О чем говорить — не знаю. И они молчат. Коньяк я выпила, а есть не могу. От выпитого мутило, вспомнить противно. С тех пор на коньяк смотреть не могу.

А потом еще хуже. Показали мне спальню, я разделась, легла, тут Ирина приходит. Ну, думаю, сейчас начнется разговор. Напряглась, пальцы в кулак сжала. А она так спокойно дает мне таблетку и стакан воды. «Выпей снотворное», — говорит, — я тоже выпью, иначе, не уснуть». Пожелала спокойной ночи и ушла. Уж как я ревела после этого!

И только Никита мне на пасседжиате про коньяк рассказал, как дождь кончился, и солнце среди туч показалось. И так вокруг красиво стало: из-за дождей трава зеленая, яркая, под солнцем сверкает. Туман в низинах, как будто вату положили. И это все на фоне темного неба — редко такое увидишь. Я извинилась, сказала, что хочу сфотографировать такую красоту и показать Андреа. Вынула телефон и…

— И он ушел?

— Конечно, тут легко догадаться. Не сразу ушел, помолчал, сказал «прости» и ушел. Красиво так ушел, с поднятым воротником, как будто в ночь уходил. Тут как раз солнце зашло, совсем темно стало. Он меньше и меньше становился, потом за поворотом скрылся. Вот и вся история.

— И больше ничего не было?

— Если не считать, что я начала дымить как паровоз, то ничего. Я тогда быстро поняла, что Никита стал человеком из прошлой жизни. Поревела немного и успокоилась. Сказала Андреа, что согласна на виноградник, накопим денег, купим лозу и будем делать вино. Я даже пару книг по виноделию купила. Ты уж прости, что история так неромантично закончилось. Я тогда часто думала, а какой мог бы быть счастливый конец? Если книгу написать, то лучше писать не правду, а придумать какой-нибудь счастливый конец. Особенный такой, чтобы слезы радости за героев. Девушки будут читать и радоваться. А еще лучше придумать три конца: один правдивый, другой счастливый, а третий еще какую-нибудь. Как в романе «Женщина французского лейтенанта». Я никакой счастливый конец не могла придумать. Разве что фантастический. Уехали бы мы с Никитой на день раньше, Ирина бы ничего не узнала, жили бы мы по-старому. Я бы с Никитой иногда встречалась, потом бы мы друг другу надоели, он нашел другую любовницу, а я… Гормоны бы поутихли, стала бы виноград выращивать. Жили бы мы с Андреа, долго, счастливо, делали бы вино, спивались потихоньку и умерли от цирроза в один день.

— Разве это счастливый конец?

— Спокойный и правдивый. Знаешь, а я сказку про нас написала. Хочешь расскажу?

— Расскажи, конечно.

— Жила-была принцесса. Красавица необыкновенная. Сватались к ней все рыцари в округе, но полюбила она принца из соседнего королевства, и он ее полюбил. Король с королевой были против, потому что с тем королем они были в ссоре. Тогда принц украл принцессу и увез ее в охотничий домик. Отпустили они слуг, стали там жить, любить друг друга, гулять, в озере нагишом купаться. А через месяц у них продукты кончились. Принц сказал:

— Я съезжу в свое королевство, привезу телегу деликатесов и две бочки вина.

И уехал. А его отец с матушкой узнали всю правду, рассердились и женили его на какой-то уродине. А принц было лапоть и недотепа. Не смог он противиться воле родителей, стал с этой уродиной жить. Принцесса в охотничьем домике ждала его ждала, проголодалась и пошла домой пешком. Шла она три дня и три ночи, ноги в кровь стерла. Пришла, а родители ей рады-радешеньки. Накормили ее, напоили и выдали замуж за молодого, красивого и богатого рыцаря. Вот так они живут: принц со своей уродиной, а принцесса с рыцарем. Прошло много лет, встретились они однажды в поле. Вышли из карет и пробуют вспомнить, что с ними раньше было. Силились, тужились, ничего не получается. Помнят, что были знакомы, что было что-то хорошее, а про охотничий домик забыли. Так и разъехались каждый в свою сторону.

— Грустная сказка, а в чем мораль?

— Да какая в сказках мораль? Нет тут никакой морали. Все проходит, все забывается. Было что-то хорошее и ладно.

— Никогда не жалела, что не поехала к Никите в Ростокино?

— Знаешь, я не Ростокино боялась. Я вдруг поняла, что поздно нам начинать все сначала. В двадцать лет можно. А сейчас…

Алена замолчала, вынула новую сигарету из пачки, покрутила ее в пальцах, затолкала обратно.

— Ну вот и все, нечего мне тебе больше рассказать. Ты уж прости, что конец истории такой не романтический. Врать я не хочу. Что было, то было. Было и прошло.

Из дневника Макса

Я сидел и думал, по какому из двух путей идти на развилке. Потом оглянулся, а я уже направляюсь по одному из них. Почему все происходит так незаметно?

***

Посылает ли Всемирный Разум сигналы, куда нам идти? Диалектический материализм утверждает, что не посылает. Он еще утверждает, что никакого Всемирного Разума нет. А могу я сомневаться в существовании диалектического материализма? Слишком там много вопросов, на которых нет ответа.

***

Борюсь с желанием критиковать кого бы ни было. Особенно великих и талантливых. Ошибка, что это поднимает самомнение. Со стороны видно, что это наоборот, это больше похоже на зависть, на страдания от своей бесталанности, неполноценности.

***

Никогда! Никогда не буду давать кому-либо советы, как жить дальше. У каждого своя судьба, свой путь, по которому его проведут никому неведомые силы. Лучше буду ограничиваться перечислением вариантов и их возможных последствий. И то, в меру моего понимания. Это надо написать на листке и повесить над столом.

***

Жизнь — это то, что разрушает мечты и планы. Наверное, кто-то сказал похожее раньше. Никогда не знаешь: ты вспомнил или придумал.

***

Что-то я увлекся составлением правил своей жизни. Немедленно прекратить — все равно буду делать то, что подскажет подсознание. Или вообще неизвестно кто. Такое чувство, что в голове у меня сидит чертик и подбрасывает кости. И никто не знает, какая выпадет комбинация, куда я пойду, что сделаю в следующий момент.