Развод

3

Если бы в этот миг Лао Ли оказался на кухне и послушал бабьи разговоры, он жизни не пощадил бы, но не сдался. Госпожа Чжан и ее гостья, захлебываясь, рассказывали о домашних новостях. Тут же вертелся Дин Второй. Правда, в разговоре он не участвовал, но помогал гостье уплетать остатки баранины и мужественно справлялся с этим делом.

Положение Дина Второго в доме трудно было определить. Он не был слугой, жил почти на правах родственника, но когда супруги уходили из дому, оставался и за сторожа и за истопника. По мнению Чжан Дагэ, он был исключением, мужчиной без семьи и профессии. К чему держать прислугу, если есть человек, который за кормежку согласился присматривать за домом? Сам же Дин считал, что, если его выгонят, он, пожалуй, и так проживет, хотя полной уверенности у него не было. Но это мало его беспокоило.

Итак, Дин Второй ел хлеб Чжанов, но нашлись существа, которые ели хлеб Дина. Это были иволги. Они не улетали со двора, как будто горстки пшена им вполне хватало. Когда хозяева уходили, Дин Второй выносил птичек из дома и выпускал погулять. В своем птичьем мире эти пичуги тоже был исключением. Бесхвостые, с воспаленными глазами, с выщипанными перьями, со сломанными крыльями, - у каждой птички своя беда, которая и привела ее к Дину.

Поев, Дин Второй возвращался к себе и вел беседу с птичками. «Татуированный монах», «Крылатый тигр», «Барсоголовый» - у каждой птицы было свое прозвище. Себя Дин считал Сун Цзяном - «Благодатным дождем» [11]и нередко устраивал в своей комнате «собрания героев».

Вот и сейчас Дин Второй ушел к своим птичкам, а гостья помогала госпоже Чжан убирать посуду.

- Сючжэнь все еще живет при школе? - спросила гостья, вытирая палочки для еды. Речь шла о дочери Чжанов.

- Конечно! Не говори, сестра, в наш век вырастить дочь так сложно! - Госпожа Чжан плеснула кипяток в зеленое блюдце.

- Счастливая вы! Дети есть, муж - мастер на все руки. Дом - полная чаша.

- Да это так кажется, сестра. В каждой семье свои трудности. Все думают, Дагэ умный; ничего подобного. Только это между нами. О дочери не заботится, да и о сыне тоже. С утра до вечера устраивает дела родственников и друзей, а я одна - и купить и приготовить. Сын домой не ездит, дочь живет при школе - в общем, все на мне. Я, можно сказать, на побегушках; будто так и надо. В доме, разумеется, есть все - и поесть, и попить, и одеться, но никто не знает, что я живу хуже прислуги.

Госпожа Чжан улыбалась, но лицо ее покрылось красными пятнами.

- Прислуга, та хоть может отдохнуть. А я - никогда! С утра до ночи ни рукам, ни ногам нет покоя. А у вашего любимого Дагэ характер собачий, не знаешь, чего от него ждать. С людьми он вон какой обходительный, а придет домой, всю злость на мне срывает. - Госпожа Чжан вздохнула. - Кого винить в том, что мы родились женщинами? Так уж нам на роду написано. Все удовольствия - мужчинам, а нам - одни мучения! От судьбы не уйдешь! - Госпожа Чжан печально улыбнулась: пессимизм сменился покорностью.

- А вам и в самом деле нелегко, госпожа Чжан. Я часто говорю, таких людей, как вы, раз, два - и обчелся. За что ни возьметесь - постирать ли, приготовить ли, сбегать за покупками - все горит в руках.

Госпожа Чжан кивала, и от души как будто отлегло. А гостя продолжала:

- Если бы я хоть чуть-чуть походила на вас, то считала бы себя самой счастливой.

- Ну зачем вы так говорите! Вы хорошо справляетесь с хозяйством! - Госпожа Чжан не могла не похвалить гостью. - А сколько муж зарабатывает?

- Точно не знаю. Друзья и родственники редко платят, вместо этого дарят по праздникам чай. Чаю у нас больше, чем муки, но одним чаем не проживешь! Не надо было ему становиться врачом! Лечит-лечит и не знает: заплатят или нет. А стоило ошибиться, сразу упекли! Ни минуты спокойной нет, иногда умереть хочется. Смотрю, невесты и молодые женщины слоняются с утра до вечера, иглы в руки не возьмут, нитки не вденут, наряжаются - и все.

- Это верно! - поддакнула госпожа Чжан. - Но слоняются они днем, а ночью их колотят! Лучше вообще не

выходить замуж…

- А с какой завистью перезрелые девицы смотрят на

паланкин!

- О! - хором воскликнули женщины и умолкли.

Гостья погрела руки у печки и спросила:

- Тяньчжэнь еще не помолвлен?

- Этот старый черт, - госпожа Чжан бросила взгляд на кабинет, - с утра до вечера устраивает чужое счастье, а до родных детей ему дела нет!

- И не говорите, в наши времена с грамотными детьми нелегко, не то что с нами, глупыми.

- Просто не верится, что отца не интересуют дети! Просто не верится! - снова распалилась госпожа Чжан. - Ты видела, наверное, старшую дочку из дома Ци, они живут на улице Великой простоты. И собой она ничего, и руки золотые, и грамотная, по улицам без дела не мотается. Сказала я ему как-то о ней. Куда там! Слушать не хочет. Чего только не наговорил: и торговцы они, и девушка вся в. веснушках. А где ты видела девушку без веснушек? Положи побольше пудры, и нет веснушек, разве не так? Мне ведь нужно, чтобы сноха была человеком. Подумаешь, веснушки! Иностранки и те с веснушками! Я свое, он свое. А теперь она вышла замуж за полковника. С утра до вечера катается на автомобиле, и веснушки, оказывается, не мешают.

Пока госпожа Чжан набирала воздух для новой тирады, гостья сказала:

- У меня веснушек не так уж много, а однажды я чуть было не попала под машину…

- Вот и прозевали из-за него хорошую девушку. Потом он нашел девицу из дома Ван, ну, эта отчаянная, целыми днями торчит в торговых рядах «Восточное спокойствие» [12], завитая как баран, летом для фасона чулок не носит. Я как услышала, так на дыбы. Слов не стала тратить. Не надо, и все! Не пущу я в дом эту расфуфыренную вертихвостку! Не могу! Как только он меня не уговаривал. И богатые они, и с положением, и после окончания Тяньчжэню не надо будет беспокоиться о месте. К счастью, вернулся Тяньчжэнь, поговорили они с отцом, и после этого больше ни гугу.

- Что же сказал Тяньчжэнь? - полюбопытствовала гостья.

- Глупость сказал! До окончания, говорит, и слышать не хочу ни о какой свадьбе. А надумаю жениться, обойдусь без отца.

- Свободный брак! - сразу смекнула гостья.

- Именно! Свобода, во всем свобода. Одна только мать не свободна: с утра до ночи готовь, стирай, вытирай! А этот старый черт слова не скажет сыну, знай попыхивает своей трубкой, будто не он сына кормит, а сын его. Даже зло берет. Не потому, конечно, что сын отказался от этой вертихвостки, а потому, что он делает все, что хочет, видно, матери так и не дождаться невестки в доме. Я тогда ничего не сказала, ушла к своим, а про себя решила: вы пользуетесь свободой, ну и я отдохну хоть несколько дней! Некому будет готовить? Пусть!

Последнее слово госпожа Чжан произнесла с таким запалом, что даже пучок на голове у нее подпрыгнул.

- Правильно сделали, что проучили их, - поддакнула гостья.

Но госпожа Чжан грустно рассмеялась:

- Решить-то я решила, а у своих пробыла всего полдня. Не могу расстаться с этим паршивым домом: то мне казалось, будто огонь в очаге погас, то будто Дин Второй извел много топлива. Свой дом все равно что сын, хоть и плох, а не бросишь. Дня не могу без них прожить, я ведь не бесчувственная. Да и родственники не очень-то привечают!

- Значит, так ничего и не решили с помолвкой? Госпожа Чжан покачала головой, выражая этим свое

крайнее огорчение.

- А как Сючжэнь?

- Эта красотка луже всех! Поступила в среднюю школу, расшумелась, разревелась. Хочу жить при школе, и все! Тоже кудри завила, ну прямо барашек! Но до чего хороша! Личико румяное, как спелое яблоко, прическа пышная, одета хорошо, глаз не отведешь. Дагэ и в ус не дует, а я вся извелась. Сючжэнь скоро девятнадцать; пора думать о семье. Девушка хорошенькая, свеженькая, как цветочек! Недолго и до беды. Что говорить! Сердце ноет, как подумаю. Только и успокаиваюсь, когда она домой приезжает. А приедет, сразу начинает просить то шелковые чулки, то туфли. Откажешь - надуется. Разве дети понимают наши страдания?

- Ради детей и живем, - торжественно заявила гостья.

- О! - только и смогла вымолвить госпожа Чжан, но на душе у нее стало легче. Она даже вернулась к расспросам:

- А как насчет потомства? Пока не ждешь? Гостья вздохнула и, не отвечая на вопрос, едва сдерживая слезы, сказала на прощание:

- Так вы уж попросите мужа, пусть похлопочет.