Развод. Бумерангом по самые я...

Глава 38

Тишина.

Густая и липкая, как кисель. Я сижу на полу посреди спальни, спина упирается в холодный радиатор. Ковер подо мной – дорогой, как облако мягкий, – кажется шершавым наждаком.

Уход Казанского был все равно что порез бритвенным станком. Неожиданно и больно. Даже унизительно. Но отпустило так же быстро, как и пришло.

Зато сейчас… Влад оставил после себя не пустоту. Рваную рану. Глубокую, грязную, некрасивую. Рану, которую я лично присыпала солью в виде воспоминаний и мыслей «а что если бы…».

Граф забился мне под бок и скулит. Он все понимает. Пес понимает больше, чем некоторые мужчины.

- Может, я и правда ведьма? – где-то далеко зудит назойливая мысль. – Или проклял меня кто? Или высшие силы поставили на мне крест, наслав порчу на то, чтобы рядом были одни гондоны?

Граф скулит громче, тычется в ладонь сильнее, будто понимает мой ядовитый монолог. Его теплый язык скользит по моей руке.

- Это не про тебя, милый, - выдыхаю я, запуская пальцы в мягкую шерсть за ухом. - Ты... ты единственный достойный мужик в моем окружении. Честное слово.

Я замолкаю, прислушиваясь к своим же словам. К гулкой тишине дома. К тиканью старых часов в прихожей.

- Ты и Тимоха.

Мда. Когда из всего твоего окружения доверять можно только пасынку и щенку... то вопросы, Карина, назревают не к мирозданию. Не к высшим силам. Не к гондонам в человеческом обличье.

Вопросы назревают к тебе.

И к твоей полетевшей кукухе.

Тишина давит виски. Я поднимаюсь и встаю перед шкафом, где висят его вещи – чужеродный островок в моем упорядоченном море платьев и строгих блуз. Мало. Черт возьми, так мало всего. Как будто он и не собирался задерживаться. Как будто знал, что не пустит здесь корней.

А теперь мне приходится… не убирать, выкорчевывать. Именно это слово вертится в голове - острое и неприятное. Каждую вещь – не взять, не сложить, а вырвать. С кровью.

Наощупь нахожу флакон парфюма. Терпкий, с нотками кожи и чего-то неуловимо теплого. Я щелкаю крышечкой - и волна воспоминаний накрывает с головой: его смех утром, губы на шее, шепот в темноте... Хватит!

Я швыряю флакон в пустой чемодан, тот с глухим стуком бьется о его дно.

Беру со стола книгу. Толстый исторический роман, который Влад читал по вечерам, ворча на автора за неточности. Перелистываю страницы – и вижу заметки карандашом на полях. Почерк размашистый, острый, как и все другое в Яшине. Захлопываю книгу, как крышку гроба, и отправляю за духами.

Рубашки. Две. Синяя в белую полоску и черная. Обе постираны и пахнут не им, а дурацкой альпийской свежестью. Комкаю и кидаю их следом.

Очки. Простые, в черной оправе. Он никогда не признавал их пользу, всегда забывал дома на подлокотнике дивана и смешно щурился, читая строчки в меню или вывески в городе.

Пижама. Граф, все это время наблюдавший за сборами, кинулся вперед и вцепился в подворот флисовых брюк. Рычит. Низко, предупреждающе. В глазах – двух голубых звездочках - немого обвинения и собачьей паники:

«Ты что творишь?! Отдай!»

- Граф! Фу! - шиплю я, дергая брючину. Он в ответ рычит громче, трясет башкой, отчаянно упираясь лапами в ковер.

В любой другой момент эта картина могла меня рассмешить, но сейчас я злюсь. Ярость подкатывает волной и душит, душит. Я резко дергаю пояс штанов вверх. Граф, не разжимая челюстей, взлетает в воздух, нелепо болтая лапами. Он висит на брючине как парашютист на тросе. И смотрит на меня. Не злобно, но обиженно, мол, зачем, хозяйка?

- Ах ты, маленький засранец! - выдыхаю я. Злость прошла так же резко, как и появилась. Да и злостью оно никогда не было, так, женская обида.

Челюсти Граф сцепил намертво, так что я подхватываю штаны за пояс и несу через комнату – к его лежанке. Граф не сопротивляется, только тихонько хнычет.

- Ладно, ладно... – в порыве нежности целую мокрый нос. Этот хвостик тоже потерял кого-то важного сегодня, так что мне понятна его тоска.

Быстрым движением я выдергиваю из корзины старый плед, на котором обычно спит Граф и кладу вместо него пижаму Влада. Скомканную, но целую.

- Так лучше?

Граф не заставляет себя ждать. Он плюхается сверху всем весом, тычется мордой в мягкую ткань, принюхивается. Его хвост едва заметно шевелится. Потом он крутится пару раз, устраиваясь поудобнее, кладет морду на брючину... и затихает. Глаза закрываются. Через минуту слышу тихое поскуливание во сне. Ему явно снится что-то хорошее.

Я стою, не смея отойти и смотрю на свою собаку. На это крошечное существо, нашедшее утешение в клочке ткани. Ему вот хорошо, а у меня в груди - каток. Все перемолото, перемешано в кровавое месиво из боли, злости и какой-то дурацкой зависти к псу.

Вздыхаю. Глубоко. До дрожи в ребрах. Поворачиваюсь к шкафу и понимаю, что устала. Все важное я уже собрала, остальное можно купить в ближайшем магазине. Влад у нас дядя не бедный, выкрутится как-нибудь без портков и зубной пасты. А с меня хватит!

Чемодан лежит на кровати. Огромный, с темным, разинутым зевом, как бегемот на болоте - он смотрит на меня с укоризной. Весь его вид говорит мне: «Слабачка, да? Решилась, так делай. Закрывай уже. И вышвыривай, ты это умеешь лучше всего!»

Я стою над ним, замерев. Руки в боках. Вдох - выдох. Собрала вещи, а закрыть - сил нет. Будто проклятый саквояж вобрал в себя всю тяжесть этих дней. Здесь не просто вещи, здесь все мы – Влад, его обещания, мои надежды, осколки от того хрупкого, что мы разбили. В очередной раз.

Тяну руку к молнии, и понимаю, что не могу. Вот же… После Владлена – адреналин так и бурлил в венах. Я и работала, и отрывалась, и строила планы, как жить дальше.

А сейчас... Сейчас ноги ватные, а в голове ни одной мысли. Ни единой. Готова нырнуть под одеяло, накрыться с головой и реветь. Два дня. Три. Пока не отплачу все эти «а что если бы…» и «почему опять».

- Соберись, Карина, - шиплю я себе под нос. Голос звучит хрипло, неубедительно. - Тряпка!

Подхожу. Наваливаюсь ладонями на крышку. Ткань прогибается, но молния не сходится. Осталось сантиметра три упрямого зазора.

- Ах так? - зло бормочу.

Старая привычка берет верх: заношу ногу, пытаясь придавить сверху, налегаю всем весом. Кровать скрипит протестом. Молния жалобно пищит, но не сдается. Уперлась. Как и все в моей жизни.

И вдруг взгляд падает на черный кожаный чехол. Его ноут. Достаю тот из плоского кармана посередине и кидаю на подушку. Теперь, без дополнительного барьера, бегунок едет легко и просто, как по маслу. Теперь остается решить, куда спрятать компьютер.

Беру ноутбук в руки. Тяжелый и монументальный, как и сам хозяин техники.

У Влада с его стареньким Самсунгом были свои, особенные отношения. Он не расставался с компьютером ни на минуту. Берег, никогда не забывал и не оставлял открытым, будто там было что-то ценное.

А может и было?

Решительно расправляю спину, закатываю рукава домашней рубашки - будто к операции готовлюсь. Или к казни. Большой палец тычет кнопку. Экран вспыхивает, и я оказываюсь на главной. Пароля у Яшина не было. Какая самонадеянность…

Взгляд упирается в обои... Ярко-красный ретро-мотоцикл. Хромированные бока блестят под цифровым солнцем.

- Ну, разумеется, - фыркаю я, закатив глаза. – Что еще тут могло быть? Мое фото в кружевном белье на фоне Эйфелевой башни?

Сарказм - мой последний щит. Он трещит, но пока еще держится.

Пальцы бездумно тычут в рабочие папки, сама не понимаю, что хочу здесь найти? Пытаюсь вчитаться в документы и акты, собранные со скрупулезностью, типичной для Яшина. Все по полочкам, точнее по папочкам. Фильмы отдельно от музыки, книги в основном исторические романы, какие-то подкасты. Наконец нахожу папку с фотографиями и, не раздумывая, нажимаю на ту, где большими буквами написано «СЕМЬЯ».

И тут снова система, пронесенная через годы. 2003, 2004, 2005. Мой палец дрожит над тачпадом. Тычу в самую первую дату.

Экран моргает. И вот он. Влад Яшин. Молодой. До смешного юный. Щеки гладкие, глаза – два черных уголька, полные того самого, яростного к жизни огня. Смотрит прямо в камеру, будто бросает вызов всему миру. А справа... Она.

Стоит чуть в сторонке. Рядом, но не вместе. Улыбка – робкая, но искренняя. Серые глаза, мягкие волны волос до плеч. Милая внешность, которую сложно запомнить, но которая расположит к себе, стоит только провести вместе немного времени. Кажется, что девушка на фото очень домашняя, и как будто добрая. Совершенно непохожая на меня. Ни разрезом глаз, ни сталью во взгляде. Ни этой вечной готовностью к бою.

Вот его свадьба. Он в строгом, не по размеру костюме, будто не купил, а одолжил у соседа, чуть скован и чем-то не доволен. Она – в скромном платье, светится изнутри. Хорошая жена. По крайней мере станет такой. Это видно по тому, как он обнимает ее за плечи на фоне заката у моря – нежно, привычно. Прекрасная, раз с ней Яшин нашел свой покой.

Дети. Мальчишки – вылитый Яшин в миниатюре. Озорные, с его хитринкой в глазах. И девочка... Сероглазая, как мама. Совершенно на него не похожая, но хорошенькая. А вырастет – будет настоящей красавицей.

Фото из отпуска в Турции, из отеля Султан. Я узнаю его по характерной мозаике в бассейне. Мы с Владленом были там годом раньше. В другом крыле. У меня тоже есть такие кадры в альбоме. И там тоже улыбка до ушей и поза, призванная показать, что нет никого счастливей меня. А за кадром какой-то скандал на тему, которую я уже и не вспомню. Помню только, как силой заставила мышцы лица растянуться в подобии улыбки.

И вот они – Влад с женой. Сидят за столиком у того же бассейна. На его лице – легкая усталость. Она смотрит куда-то в сторону, губы сжаты. Видимо, и они нашли, что не поделить.

Я откидываюсь на спинку кресла. Глубоко вдыхаю. Выдыхаю.

Такие альбомы – у всех. Красивый фасад. Витрина. Отснятый и отретушированный краткий пересказ семейных будней. Никто не пишет под фото: "За секунду до этого орали друг на друга" или "плакала ночью в подушку". Никто не ставит хештег #притворяемсярадидетей.

Щелчок вспышки – это стоп-кадр лжи. Или надежды. Смотря как повернуть.

Это странно, но мне становится... легче.

Груз ревности, ущербности, этой дурацкой мысли, что его жизнь без меня была идеальной – он тает.

Да, Влад жил без меня. Так и я без него тоже жила! Не в прозябании, не в ожидании принца! Я строила бизнес. Воспитывала Тимоху. Растила девчонок. Старалась найти баланс между работой и домой, мужем и карьерой. Смеялась, ругалась, пила вино на балконе и плакала иногда от бессилия. Жила. Полной, сложной, невыносимой и вместе с тем невыносимо прекрасной жизнью.

Грустно ли, что мы взрослели порознь? О да! Горько-сладкая нота щемит сердце.

Изменила бы что-то, дай мне судьба второй шанс прожить эти годы?

Я смотрю на экран. На молодого Влада, полного дерзких планов. На себя ту – еще не знающую, что ждет меня впереди.

Нет.

Не изменила бы. Потому что это мой путь. Со всеми его ямами и ухабами.

Я тянусь к тачпаду, чтобы закрыть папку. Пора. Пора выкинуть этот чемодан. И начать... что? Не знаю. Но начать.

Палец скользит... и цепляется за крошечную иконку в углу. Почти незаметную. Папка внутри папки с названием «Карина».

Я замираю. Пальцы холодеют. Его дочка. Моя тезка, значит.

- Вот же глупость, - выдыхаю вслух, но голос звучит чужим, сдавленным. - Назвать так ребенка...

Рука сама тянется к клавише мышки. Когда раздается щелчок, я ожидаю увидеть девочку. Вздернутый нос, веснушки, упрямый яшинский подбородок.

Но вместо нее вижу себя.

Моргаю. Поначалу кажется, что экран погас и случайно я поймала собственное отражение в черной глади. Но потом понимаю, это фото. Мое.

На снимке очень молодая, очень красивая Карина Ким.

- Привет, подружка, - шепчу сама себе. Пальцы сами касаются экрана, гладят еще пока пухлые щеки.

Помню этот день. Первый курс, студенческая весна. Я собрала команду для КВН, но мы так и не вышли на сцену, потому что не смогли провести ни единой репетиции. Я жутко ругалась на своих сокомандников, но попыток нас собрать не оставляла. Потому что… потому что как дура влюбилась в него. Взбалмошного парнишку с юрфака. И он, глупый и самонадеянный, зачем-то влюбился в ответ.

Листаю дальше. Будто смотрю старое кино про нас с Яшиным.

Кадр за кадром:

Общага. Стены в трещинах, диван в пятнах. Влад развалился на нем, как король. Я - у него на коленях. Оба хохочем до слёз. Счастье бьет фонтаном из каждого пикселя.

Отмечаем экватор. Мы тогда сбежали с пьянки, и пошли гулять по зимнему парку. Кормили синих от холода голубей хлебом и целовались до содранных на морозе губ. Я в его огромной куртке. Он обнимает меня так, что ребра трещат. И, кажется, что никого нет счастливей. И кажется, что это навсегда.

Сессия. Вот мы до ночи торчим в библиотеке. Я сплю на стопке книг. Он снимает меня на допотопный "палароид", эта фотка потом долго висела на холодильнике, пришпиленная магнитом. Владу она казалась ужасно смешной и милой.

Интересно, откуда он все это взял? Этих кадров у меня нет. Вот мы лепим пельмени на чьей-то кухне. Не чьей-то, а Ленкиной, она после диплома уехала в Канаду, и все наши фото пропали вместе с ней. Или просто я не хотела заморачиваться и не пыталась искать.

А вот Яшин нашел. Отсканировал. Отформатировал. Сохранил обрывки нашего "когда-то" с музейной тщательностью.

Дымка слез плывет перед глазами. Но я ничего не делаю с ней. Даже не моргаю, чтобы ненароком не смахнуть ее. Всхлипываю тихонько, продолжая рассматривать наш настоящий семейный архив. Богаче, чем тот, что был у нас, когда мы уже стали семьей.

‍А потом фотографии сменяют письма. Мои Владу. Его – мне.

Мы обожали писать друг другу, уверена, не разведись мы тогда, еще пара лет и мы бы погребли себя под тонной бумаги. Сообщения стоили дорого и что можно уместить в 70 символов, когда нужно сказать так много?

Про любовь, про обиду, про ревность, про верность, про вечность?

Наши письма, записки, заметки на полях конспектов, сейчас кажутся более достоверными чем лица на фото. Лицо врет, оно притворяется, в отличие от того, что видела от нас бумага.

«Влад,

Кофе не пей, это мне на вечер.

П.С. Вчера забыла у тебя конспект. Меняю на шоколадный круассан, без торга.»

«Кариша,

это шантаж! Юристы так дешево не продаются, предлагай больше, к примеру поцелуй. Влад».

«Ужинай без меня, буду поздно. Суп в холодильнике (не сожгла). Пирог на столе (сожгла немного, но съедобно). Кот под диваном ( накормлен и не сожжен).

Люблю. Твой повар поджигатель.».

«Готов питаться углями из твоих рук, но к плите лучше не подходи.

П.С. Не против, если я заведу любовницу, которая будет мне готовить?»

«Пускай готовит и на меня тоже. А вообще, не дрейфь, я научусь. А потом брошу тебя. А ты будешь страдать и лить слезы по моим котлеткам!».

« Готов рыдать, ссаться, сраться и впасть в беспамятство от вкусноты твоих блюд, моя любовь! Кстати, капуста у тебя вышла реально круто. Надо запомнить рецепт, я весь таз сожрал и хочу еще».

«Ты про кимчи? Так ее готовила не я, а мой любовник. Передам, что ты остался доволен.»

«Жопа. Но очень любимая.»

«Кто еще жопа… кто еще любимый».

Или вот, его записка, когда я набрала учеников и заболела от стресса.

«Кариш, знаю, сегодня был ад. Видел по твоим глазам.

Не геройствуй. Мир не рухнет, если один день ты побудешь не железной леди, а моей любимой девочкой.

Я тебе булочек принес, спрятал в кастрюлю под крышку. Завернись в плед и спи, буду утром».

А потом Влад взялся подрабатывать в суд и юрист, которому он помогал проиграл, казалось бы плевое дело.

«Влад, проигрывают даже сильные. Я знаю, что в следующий раз у тебя все получится. Звонил Петя, божился зайти вечером, когда меня не будет. Водку с ним не пей, а если пьешь, то закусывай, апельсины в холодильнике.

Твоя скорая на помощь».

И еще одно, после сборов, где Яшин провел месяц в полях, без связи и возможности меня увидеть:

«Мне снилась Богиня Афродита, а лучше бы ты. Кариш, я так скучаю. Как будто ты мой кислород и теперь без тебя мне трудно дышать. Думал, ты мое сердце, а нет, ты душа. И без тебя уже никак. Выходи за меня, пожалуйста, не будь какашкой!

Не обещаю, что будет легко, но вместе мы справимся. Точно справимся».

Одним движением руки закрываю крышку компьютера. Хватит. У меня больше нет сил, ни читать, ни плакать. Вытираю мокрые от слез глаза.

Он хранил это. Нет не так, нашел, собрал и сохранил все то, что я предпочла уничтожить.

Граф, теплый ото сна, тычет нос мне в ногу и просит, чтобы его взяли на ручки. Я прижимаю к себе маленькое тельце, целую в макушку, обнимаю и что-то шепчу на ухо.

Нас обоих потряхивает. Графа от еще не прошедшего сна. Меня от рыданий.

Но это светлые слезы, слезы радости.

За то что наша любовь не придуманная мною сказка. Она была. Настоящая, огненная, всепоглощающая. И он хранил ее. Маленький уголек, как бесценный камень, спрятанный ото всех под пеплом лет.

Чемодан у двери кажется теперь не гробом, а архивом. Подхожу, бережно кладу сверху ноутбук.

Спать я уже не лягу, да и смысла в этом нет, еще чуть-чуть и нужно вставать. Сейчас сварю кофе, выйду на прогулку с Графом и можно собираться на работу. Пес, будто учуяв, что сейчас думают о нем, с грозным тявканьем схватил в зубы поводок.

- А потерпеть никак? – Жалобно шепчу, глядя в сторону кухни, туда, где грустит без меня вожделенная кофе машина.

Но Граф непреклонен. Стоит в стойке возле двери и чуть ли не рычит, требуя выпустить его на улицу.

Понимаю, что это играют отголоски памяти. Раньше по утрам с Графом проводил время Влад. Он рано вставал и подолгу выгуливал пса, организовывая ему не просто утренний поход в туалет, а полноценную тренировку. Возвращались они уставшие, но дико довольные друг другом.

- Я с тобой гулять так не буду, привыкай делать свои дела быстро, - отчего-то сержусь на собаку.

Тот не обращает на меня внимания. Рычит и скалится, глядя на дверь. Наконец, я понимаю, что хочет сказать Граф.

- Ты думаешь, он вернется? – Догадываюсь я. - Или, что он ждет тебя? Нет, милый, он ушел, а мы теперь остались вдвоем.

Граф не сдается. Зачем-то хватается зубами за мою штанину и тянет к выходу.

Это уже ни в какие ворота. К черту кофе, нужно показать разбалованному щенку, кто в доме главный. Хватаю с полки ключи, открываю дверь и толкаю ее, продолжая отчитывать Графа:

- Видишь, никого тут нет, только ты, я и…

… и машина прямо возле ворот. В которой, уткнувшись лбом в руль, спит Яшин.