Развод. Бумерангом по самые я...

Глава 44

Стол завален бумагами. Две стопки: «срочно» и «очень срочно». От мини-отпуска в три дня ощущение, будто меня не было месяц. Каждый листок – вопрос или проблема, требующая решения прямо вчера. Голова гудит, как растревоженный улей.

Откидываюсь на спинку кресла, закрываю глаза. И сразу вижу их. Вчерашний вечер. Гостиная, разбросанные по ковру деньги «Монополии», азартные крики Полины, сдержанный смех Яны. И Влад посреди этого хаоса, с короной банкира на голове и с абсолютно серьезным видом объявляющий: «Штраф за нарушение финансовой дисциплины, фрау Казанская». Девочки хохочут, давятся от смеха и ничего не могут с собой поделать.

Они его приняли. Не просто терпят, а приняли. Сердце от этой картины сжимается до боли, но это приятная боль.

Но это было вчера, а сейчас… сейчас я выжата как лимон. Мысли путаются, веки наливаются свинцом. Может, и правда все это бросить? Взять и уехать в Италию? Сейчас там тепло и можно носить длинные летящие юбки. Или к черту их, надену купальник и не сниму все две недели, пока буду валяться на пляже на юге. Или плюнуть на все и полететь в Екатеринбург. Спать до обеда, перекусывать на ходу в центре, бегать по вечерам в кино, а ночью, любить себя, его и звезды. Наконец стать женщиной! Не директором, бухгалтером и пожарным в одном флаконе. А просто быть той, кого любят. Хочется до слез. И так же до слез страшно.

Дверь открывается без стука. Я даже не смотрю, кто это. Только Влад позволяет себе такое. Поднимаю глаза – и улыбка сама собой исчезает с лица. Мне и так все понятно. По его лицу - слегка сжатые губы, слишком прямой взгляд. Пришел не просто так. Не за чашкой кофе.

- Ну, давай, испорть мне настроение окончательно — выдыхаю я, заранее готовясь к какой-нибудь какашке.

Он подходит ко мне, обходит стол. Больше не хмуриться, но и не улыбается.

- Сначала я попытаюсь исправить все поцелуем, - тихо отвечает он.

Его пальцы касаются моей шеи, откидывая волосы. Он наклоняется, губы прикасаются к моим. Нежно, без спешки. Не требуя ничего, просто пытаясь снять мое напряжение. Это тепло, его знакомый запах… на секунду я таю.

- Ну что, получилось? - спрашивает он, отстраняясь всего на сантиметр.

- Не очень, Яшин, - вздыхаю я, стараясь, чтобы голос звучал сухо. - Поработай над техникой.

- Какая ты у меня придира, - он качает головой, но в глазах смех. – А ничего, что пока я к тебе шел, всех девчонок перемацал, тренируясь? Они же меня засудят!

- А ты попробуй на помидорах, а не на живых людях.

- Стерва, - его лицо наконец расплывается в широкой, открытой улыбке.

- Брехло, - отвечаю я в такт, и сама не могу сдержаться от смеха.

Он присаживается на край стола, я обнимаю его за талию, прижимаюсь щекой к его жилету. Сидим так молча. Мне так хорошо, так безопасно с ним. И от этого еще страшнее. Потому что я знаю – он пришел сказать что-то неприятное. И этот миг тишины – лишь затишье перед бурей.

Он не отпускает меня, его пальцы все так же перебирают мои волосы, но я чувствую, как его тело напряглось. Он тянется в карман и молча, не глядя, кладет на стол между нами маленький черный прямоугольник. Флешку.

- Что это?

- Запись, - его голос теряет всю свою теплоту, становится ровным, рабочим. - Из приемной одного простого нотариуса за МКАДом.

- Видимо не такого уж простого?

- Уго. Того самого, где твой бывший пытался оформить доверенность на салоны.

Я отстраняюсь, чтобы посмотреть ему в глаза. Он смотрит на флешку, будто она ядовитая.

- Мне стоит смотреть это? - слышу я свой собственный голос, тихий и уставший.

Он наконец поднимает на меня взгляд и медленно качает головой.

- Не знаю. Лично я посмотрел. Там ничего такого, о чем бы ты не догадалась сама. Как и ничего, что доставило бы тебе удовольствие. Смотреть не стоит. Но иметь при себе такой компромат – очень даже.

В груди что-то тяжело и мерзко переворачивается.

- Все настолько плохо? - спрашиваю я, уже не скрывая тревоги. – Он же просто отвел девочек в нотариальную контору?

Яшин медлит. Отводит взгляд в окно, обдумывая слова.

- Отвечу так, - говорит он наконец. - Если бы среди моих клиентов был такой вот Казанский. Человек, который метит в большую политику. И если бы в довесок к громкому разводу, дележке имущества, сомнительным сделкам с недвижимостью и скандалу с не то любовницей, не то приемной дочкой… добавилась бы такая вот флешечка… - он тычет пальцем в безобидный кусок пластика, - то я, как его юрист, сделал все, чтобы ее устранить – выкупил, выменял, украл. Но не позволил бы такому компромату появиться на свет и стать тем самым последним гвоздем в крышке его гроба. Я понятно объяснил?

Да. Более чем. Объяснил настолько понятно, что по коже пробегают мурашки.

Я беру флешку. Она холодная и невесомая, а кажется – раскаленной и тяжелой, как слиток свинца. Кручу ее в пальцах, пытаясь прочувствовать что-то. Гнев? Жажду мести? Печаль?

Но нет. Ничего этого нет. Есть только одна простая, кристально ясная и окончательная эмоция. Омерзение. Он мне омерзителен. Весь его путь, все его жалкие попытки урвать, обмануть, прикинуться жертвой. Он словно грязная лужа, в которую противно наступать. Ненавидеть – значит тратить силы. А он не достоин даже этого.

- Ладно, - выдыхаю я и решительным движением зашвыриваю флешку в глубину своей сумки, туда, к кошельку и ключам. Пусть лежит. На всякий пожарный.

Пытаюсь вернуться к бумагам. Беру верхний лист из стопки «очень срочно», вчитываюсь в цифры.

И тут звенит телефон.

Резкий, пронзительный звук режет тишину кабинета. Я вздрагиваю. Смотрю на экран. Незнакомый номер. Сердце почему-то вдруг обрывается и замирает. Обычно я спокойно беру такие звонки – родители, поставщики… Но сейчас… Сейчас я знаю - это не они. И говорить мы будем не про детей, школу или закупку нового оборудования.

‍Палец сам тянется к кнопке ответа. Подношу трубку к уху. Влад инстинктивно замирает, следя за мной.

- Алло?

- Карина Викторовна? - Голос на том конце провода холодный, металлический, лишенный всяких интонаций. Он больно царапает по нервам, заставляя похолодеть пальцы.

- Слушаю, - выдавливаю я, чувствуя, как по спине бегут мурашки.

- Вас беспокоит главный врач инфекицонно-кишечного отделения больницы номер одиннадцать - Стерненко Игорь Константинович.

Воздух застревает в легких. В глазах темнеет. Одновременно с этим я резко, почти машинально, жестом показываю Владу: «Собирайся, поехали».

Сама вскакиваю с кресла, хватаю сумку, ищу взглядом ключи от машины.

- Что с Казанским? - вырывается у меня хриплый, не мой шепот. Язык ватный, не слушается.

На той стороне слышу усталый, почти раздраженный выдох.

- Понятия не имею, кто такой Казанский и что с ним. Но Елена Резникова пришла в себя и отказывается от медицинской помощи, пока не поговорит с вами.

Мир сужается до точки. До этого голоса в телефоне. До имени, которое я меньше всего ожидала услышать. Ужас, холодный и острый, как лезвие, пронзает меня насквозь, от пяток до макушки.

Дверь в палату открывается с тихим скрипом. И меня сразу окутывает запах - едкая смесь дезинфекции, лекарств и немытого тела. Воздух тяжелый, спертый.

Палата на шесть коек, из них занято только пять. Взгляд скользит по лицам. Пожилая женщина, уставше смотрит в стену. Две другие что-то обсуждают громким шепотом. И… еще одна, в углу. Свернулась калачиком под простыней, в грязной, потертой до лохмотьев кофте. Кажется, ее сюда привезли прямо с улицы.

Глоток воздуха. Глубокий, через почти сомкнутые губы, чтобы не вдыхать эти запахи. Здесь ужасно, но я даже виду не подаю, что что-то не так. Я выше этого.

Мои каблуки четко стучат по линолеуму, нарушая больничную тишину. Я иду мимо коек, мимо чужих, любопытных или пустых взглядов. Моя спина прямая. Я тверда как никогда.

Она лежит у окна. На боку, поджав ноги, смотрит в стекло, за которым - серый больничный двор.

Сначала я даже не понимаю, во что она одета. На ней не больничная одежда. Она в своем, в том, в чем ее привезли. В чем-то нелепом и абсолютно неуместном. Какой-то пеньюар, или халатик. Дорогой, шелковый, но такого неудачного белого оттенка, что на его фоне Ленина и без того бледная кожа кажется голубой. Нет, даже синюшной, мертвенной.

Она оборачивается. Лицо осунувшееся, глаза огромные, с синяками под ними. Выглядит плохо. Настолько непривычно плохо, что на секунду что-то внутри меня сжимается. Не жалость. Нет. Проще - почти физическое отторжение.

- Я думала, ты не придешь, - ее голос тихий, слабый. Идеально подходит для роли жертвы в нашей мыльной опере.

Ставлю стул у ее кровати. Сажусь. Смотрю на нее прямо.

- Чтобы ты померла и снилась мне потом в кошмарах? – говорю, не в силах скрыть издевку. - Извини, не доставлю тебе такого удовольствия.

Ее губы слабо шевелятся, пытаясь сложиться в подобие улыбки.

- Ты уже шутишь со мной.

- Нет, - отрезаю я. – Мне не смешно. Я пришла для того, чтобы попрощаться. Решила лично поставить точку в наших взаимоотношениях.

И вот оно. Маска обиженной всеми девочки съезжает. В ее глазах мелькает настоящий, животный страх. Она понимает. Понимает, что я говорю правду. Что ее спектакль я вижу насквозь и аплодисментов не будет.

Ее рука, холодная и липкая, внезапно нащупывает мою, сжимает пальцы с неожиданной силой.

- Нет! Карина, нет! - ее голос срывается на визгливую мольбу. Слезы, настоящие на этот раз, катятся по щекам, оставляя блестящие дорожки на серой коже. - Ты не понимаешь! Я люблю тебя! Ты для меня все, ты всех мне заменила! И маму, и бабушку, и подруг! Мне так не хватало тебя, так не хватало! Ты моя семья!

Я не отдергиваю руку. Просто смотрю на ее пальцы, впившиеся в меня, как когти. Смотрю спокойно, почти с научным интересом.

- И ты так по-родственному решила меня отблагодарить? - голос мой ровный, будто я читаю доклад. - Умно, Леночка. И очень трогательно.

- Карина, не надо так! - она всхлипывает, прижимая мою руку к своей щеке. Ее кожа горячая, мои пальцы ледяные. - Я просто хотела, чтобы меня любили! Тебя любят, у тебя есть все! Неужели я не достойна хоть капли этого? Хоть чуточку любви?

Наконец я медленно высвобождаюсь из ее хватки.

- Нет, Лена, - говорю, чеканя каждое слово, - Ты не хотела любви. Ты хотела забрать все то, что принадлежало мне. Любовь стояла здесь на самом последнем месте. Пропустив вперед желание получить комфорт, поддержку, обожание, подарки, деньги, власть. Вот чего ты хотела. И самое смешное, - я позволяю себе легкую, холодную улыбку, - я бы могла помочь тебе прийти к этому честно. Но ты ведь самая умная. Решила идти короткой дорожкой. Удачи тебе на ней. И смотри, не поскользнись.

Я встаю. Отодвигаю стул. Ее глаза расширяются от ужаса. Она пытается схватить меня за край плаща.

- Нет! Если ты уйдешь... если ты бросишь меня сейчас... - ее голос дрожит, переходит на шепот, полный наигранного, отчаянного трагизма. - Я не буду принимать лечение! Я умру!

Мой взгляд скользит по палате. Пожилая женщина перестала смотреть в стену. Две другие притихли, не скрывая любопытства. Даже та, в лохмотьях, повернула голову в нашу сторону. Хорошо. Пусть видят. Пусть запомнят, что я здесь ни при чем.

Я поворачиваюсь к Лене и смотрю на нее в последний раз.

- Ты не поняла, - говорю я с искренним недоумением. – Ты не можешь манипулировать своим состоянием, потому что мне правда плевать, на все, что связано с тобою. Что ты будешь с собой делать и как дальше жить. Ты занимаешь последнее место в моей картине мира. Нет, даже лучше - тебя там вообще нет. Делай что хочешь. Никто тебя спасать не будет.

Я делаю паузу, давая этим словам достичь цели. Вижу, как они вбиваются в ее сознание, как гвозди.

- А если вдруг доведешь начатое до конца, - добавляю я уже почти мягко, с ледяным спокойствием, - подумай о том, что и оплакивать тебя тоже некому. И все это - результат твоих трудов, Лена. Нет ни одного человека, кто бы хорошо к тебе относился. Подумай об этом. И измени хоть что-то, пока еще не стало поздно.

Я разворачиваюсь и выхожу из палаты. Не оглядываюсь. Ее тихий, захлебывающийся плач остается позади, поглощаемый больничной тишиной.

В коридоре, прислонившись к стене, меня ждет Влад. Он не задает вопросов, просто смотрит на мое лицо, читает по нему все, что нужно, сухо кивает, берет под локоть. Его молчаливая поддержка - единственное, что не дает сорваться в истерику.

Он ведет меня в кабинет главного врача. Кажется, тот, кто звонил мне, просил зайти на личный разговор. Что ж, пускай.

За столом сидит мужчина с лицом бульдога, щеки висят вниз под глазами гигантские мешки. Такому врачу и самому бы здоровье проверить.

Он смотрит на меня с неодобрением, так, будто я лично заставила Лену сделать то, что она сделала.

- Резникова пока остается у нас, но долго я ее держать не смогу, - начинает он, отчеканивая слова. – Для начала нужно получить оставшиеся анализы. Но жизни, в целом, ничего не угрожает. - Он делает паузу, тяжело вздыхает. – Как вы понимаете, мы обязаны сообщить в полицию о подобном случае. И, по-хорошему, отсюда ей дорога в психдиспансер.

Я молча киваю. Мне все равно. Пусть хоть на Луну ее отправит. Влад, просматривая бумаги и медицинские заключения по Лене, вдруг берет небольшую пластиковую баночку из-под лекарств. Пустую.

- Она это приняла? - он медленно, по слогам читает название. Его брови удивленно ползут вверх. - Господи. Чудо, что она в принципе выжила после такого!

Врач снимает очки и устало трет переносицу.

- Ну, от поноса в наше время не умирают. Не в моей клинике так точно. Хотя обезвожена ваша Лена сильно. Будем капать дня два, иначе никак.

В воздухе повисает недоуменная тишина.

- От какого поноса? - слышу я свой собственный голос. Мозг отказывается складывать слова в предложение, смысл их от меня ускользает.

Врач смотрит на меня с плохо скрываемым раздражением.

- Обычного. Точнее, необычного. - Он тяжело вздыхает, будто объясняет урок глупым детям. - Вроде все взрослые люди, но творите какую-то дичь. Неужели вы не знаете, что нельзя хранить одни лекарства в упаковках от других? Хорошо, что у вас вместо статинов в этой баночке оказалось слабительное. А если бы наоборот?

Хорошо, что я сижу. Плохо, что не лежу. Сейчас бы прилечь, в таком состоянии я соображаю быстрее.

- Я... ничего не понимаю, - это все, что я могу выдавить из себя. – Какие слабительные? Откуда у Лены вообще статины? У нас никто, слава Богу, с сердцем ни у кого проблем нет.

- Зато с жопой имеются…

Вдруг Влад издает странный, сдавленный звук. Я смотрю на него. Его плечи трясутся, в беззвучном смехе, на лице выражение придурковато-блаженное.

- Кариш, ну ты чего! - хрипит Яшин. – Подумай, у кого могут быть лекарства для ЖКТ и кто у нас такой мужественный, что решил прикрыться тем, что сердечко шалит?

И Влад начинает хохотать…