Развороченная могила

Глава 1

Частный детектив Корморан Страйк стоял в углу маленького, душного, переполненного шатра с плачущим младенцем на руках. Сверху на брезент лил проливной дождь, его неровный барабанный бой был слышен даже сквозь болтовню гостей и крики его новоиспеченного крестника. Обогреватель за спиной Страйка излучал слишком много тепла, но он не мог пошевелиться, потому что три блондинки, которым было около сорока и которые держали пластиковые стаканы с шампанским, зажали его в ловушке, по очереди выкрикивая вопросы о его самых громких делах. Страйк согласился подержать ребенка «на секунду», пока мать ребенка пойдет в ванную, но ее не было, по ощущениям, уже целый час.

— Когда, — громко спросила самая высокая из блондинок, — вы поняли, что это не самоубийство?

— Потребовалось время, — крикнул в ответ Страйк, полный обиды на то, что ни одна из этих женщин не предложила подержать ребенка. Наверняка они знали какой-нибудь тайный женский трюк, который успокоил бы его? Он попытался осторожно покачать ребенка вверх-вниз на руках. Он закричал еще более горько.

Позади блондинок стояла брюнетка в шокирующе розовом платье, которую Страйк заметил еще в церкви. Перед началом службы она громко разговаривала и хихикала со своей скамьи. И привлекла к себе много внимания, громко говоря «аууу», когда святую воду лили на голову спящего ребенка, так что половина прихожан была в восторге, глядя на нее, а не в сторону купели. Теперь их взгляды встретились. Ее глаза были ярко-голубого цвета и искусно накрашены, так что они выделялись, как аквамарины, на фоне ее оливковой кожи и длинных темно-каштановых волос. Страйк первым разорвал зрительный контакт. Как съехавшая набок шляпа и замедленная реакция гордой бабушки сказала Страйку, что та уже слишком много выпила, так и этот взгляд сказал ему, что женщина в розовом — это беда.

— А Шеклуэллский Потрошитель, — сказала блондинка в очках, — вы действительно поймали его физически?

Нет, я сделал все это телепатически.

— Извините, — сказал Страйк, потому что только что увидел Илсу, мать своего крестника, через стеклянные двери, ведущие на кухню. — Нужно вернуть его маме.

Он протиснулся мимо разочарованных блондинок и женщины в розовом и направился к выходу из шатра, гости расступались перед ним, словно плач ребенка был сиреной.

— О Боже, прости, Корм, — сказала светловолосая Илса Герберт в очках. Она прислонилась к стене и разговаривала с напарницей Страйка, детективом Робин Эллакотт, и бойфрендом Робин, офицером уголовного розыска Райаном Мерфи. — Давай его сюда, ему нужно поесть. Пойдем со мной, — добавила она Робин, — мы сможем поболтать. Не могла бы ты захватить мне стакан воды, пожалуйста?

Чертовски здорово, подумал Страйк, глядя, как Робин уходит, чтобы наполнить стакан у раковины, оставив его наедине с Райаном Мерфи, который, как и Страйк, был намного выше шести футов ростом. На этом сходство закончилось. В отличие от частного сыщика, похожего на Бетховена с разбитым носом, с темными, туго вьющимися волосами и от природы угрюмым выражением лица, Мерфи был классически хорош собой, с высокими скулами и волнистыми светло-каштановыми волосами.

Прежде чем оба мужчины смогли найти тему для разговора, к ним присоединился старый друг Страйка Ник Герберт, гастроэнтеролог и отец ребенка, который только что терзал своим криком барабанные перепонки Страйка. Ник, чьи песочные волосы начали редеть, когда ему было за двадцать, теперь был наполовину лысым.

— Итак, каково это — отречься от Сатаны? — спросил Ник у Страйка.

— Очевидно, что это немного затруднительно, — сказал детектив, — но мы хорошо поработали.

Мерфи рассмеялся, и кто-то еще, стоявший сразу за Страйком. Он обернулся: женщина в розовом последовала за ним из шатра. Ныне покойная тетя Страйка Джоан сочла бы розовое платье неуместным для крещения: обтягивающее платье с запа́хом, глубоким V-образным вырезом и подолом, открывающим большую часть загорелых ног.

— Я собиралась предложить подержать ребенка, — сказала она громким, слегка хриплым голосом, улыбаясь Страйку, который заметил, как взгляд Мерфи скользнул вниз к декольте женщины и вернулся к ее глазам. — Я люблю младенцев. Но потом ты ушел.

— Интересно, что нужно делать с тортом на крестинах? — спросил Ник, созерцая большой неразрезанный замороженный фруктовый торт, который возвышался на островке посреди кухни, увенчанный голубым плюшевым мишкой.

— Есть? — предложил голодный Страйк. Он съел всего пару бутербродов, прежде чем Илса вручила ему ребенка, и, насколько он мог видеть, гости уничтожили большую часть доступной еды, пока он был в ловушке в шатре. И снова женщина в розовом рассмеялась.

— Да, но сначала нужно сделать снимки, или как? — спросил Ник.

— Снимки, — сказала женщина в розовом, — определенно.

— Тогда нам придется подождать, — сказал Ник. Оглядев Страйка сверху вниз сквозь очки в проволочной оправе, он спросил: — Сколько ты уже потерял?

— Три стоуна,[1] — сказал Страйк.

— Молодец, — сказал Мерфи, стройный и подтянутый в своем однобортном костюме.

Отъебись, самодовольный ублюдок.

Глава 2

Робин сидела на краю двуспальной кровати супружеской спальни. Комната, оформленная в голубых тонах, была опрятной, за исключением двух открытых ящиков у основания платяного шкафа. Робин была знакома с Гербертами достаточно долго, чтобы знать, что это Ник оставил их в таком состоянии: его жена постоянно жаловалась на то, что он не задвигает ящики и не закрывает дверцы шкафов.

Адвокат Илса сейчас устроилась в кресле-качалке в углу, малыш уже жадно сосал ее грудь. Поскольку Робин была из фермерской семьи, ее не смущали чавкающие звуки, которые издавал ребенок. Страйк счел бы их несколько неприличными.

— От этого чертовски хочется пить, — сказала Илса, которая только что выпила большую часть своего стакана воды. Вручив Робин пустой стакан, она добавила: — Мне кажется, моя мама пьяна.

— Я знаю. Я никогда не встречала более счастливой бабушки, — сказала Робин.

— Верно, — вздохнула Илса. — Чертова Бижу, однако.

— Чертова что?

— Громкая женщина в розовом! Ты, должно быть, заметила ее, ее сиськи практически свисают из платья. Я ее ненавижу, — яростно сказала Илса, — она должна быть в центре внимания все чертово время. Она была в комнате, когда я пригласила двух других людей, и она просто решила, что я также имела в виду ее, и я не могла придумать, как сказать ей «нет».

— Ее зовут Бижу? — недоверчиво спросила Робин. — Как резиденцию?

— Как голодную до мужчин занозу в заднице. Ее настоящее имя Белинда, — сказала Илса, которая затем изобразила гулкий, знойный голос, — но все зовут меня Бижу.

— Почему?

— Потому что она им велит, — сердито сказала Илса, и Робин рассмеялась. — У нее роман с женатым королевским адвокатом, и я надеюсь, что в ближайшее время не встречусь с ним в суде, потому что она слишком много рассказала нам о том, чем они занимаются в постели. Она совершенно открыто говорит о попытках забеременеть от него, заставить его уйти от жены… но, может быть, я злюка… ну, ок, я злюка. Сейчас мне не нужны женщины восьмого размера рядом со мной. Это шестнадцатый размер, — сказала она, глядя на свое темно-синее платье. — Я никогда в жизни не была такой большой.

— Ты только что родила и выглядишь совершенно прекрасно, — твердо сказала Робин. — Все так говорят.

— Вот почему ты мне нравишься, Робин, — сказала Илса, слегка поморщившись от восторженного сосания своего сына. — Как дела с Райаном?

— Хорошо, — сказала Робин.

— Сколько уже? 7 месяцев?

— Восемь, — сказала Робин.

— Хм, — сказала Илса, теперь улыбаясь своему ребенку.

— Что это значит?

— Корм это ненавидит. Я видела его лицо, когда вы с Райаном держались за руки возле церкви. И я заметила, что Корм похудел на тонну.

— Он должен был, — сказала Робин, — потому что в прошлом году у него сильно заболела нога.

— Если ты так говоришь… Райан совсем не пьет?

— Нет, я же говорила: он алкоголик. Трезвый два года.

— А… ну, он кажется милым. Он хочет детей, — добавила Илса, бросив взгляд на подругу. — Он говорил мне об этом раньше.

— Мы вряд ли собираемся пытаться завести ребенка, ведь мы знакомы всего восемь месяцев, Илса.

— Корм никогда не хотел детей.

Робин проигнорировал этот комментарий. Она прекрасно знала, что Илса и Ник уже несколько лет надеялись, что они со Страйком станут друг для друга больше, чем партнеры-детективы и лучшие друзья.

— Ты видела Шарлотту в «Мэйл»? — спросила Илса, когда стало ясно, что Робин не собирается обсуждать отцовские побуждения Страйка или их отсутствие. — С этим Дормером?

— Мм, — сказала Робин.

— Я сказала «бедный парень», но он выглядит достаточно крутым, чтобы справиться с ней… Хотя, Корм тоже, и это не помешало ей испортить его жизнь так сильно, как она только могла.

Шарлотта Кэмпбелл была бывшей невестой Страйка, с которой он то и дело встречался на протяжении шестнадцати лет. Недавно разлученная со своим мужем, Шарлотта теперь активно фигурировала в колонках светской хроники вместе со своим новым бойфрендом Лэндоном Дормером, трижды женатым американским отельером-миллиардером с узкой челюстью. Единственной мыслью Робин, увидев последние фотографии пары, сделанные папарацци, было то, что Шарлотта, хотя и такая же красивая, как всегда, в своем красном платье-комбинации, выглядела странно пустой и с остекленевшими глазами.

В дверь спальни постучали, и вошел муж Илсы.

— Консенсус, — сказал Ник своей жене, — заключается в том, что мы фотографируем перед тем, как разрезать крестильный торт.

— Ну, ты должен дать мне немного больше времени, — сказала взволнованная Илса, — потому что у него была только одна сторона.

— И в других новостях: твоя подруга Бижу пытается заговорить с Кормом, — добавил Ник, ухмыляясь.

— Она мне не подруга, — возразила Илса, — и ты лучше предупреди его, что она полностью чокнутая. Ой, — сердито добавила она, глядя на сына.

В переполненной кухне Страйк все еще стоял возле неразрезанного крестильного торта, а Бижу Уоткинс, чье имя Страйк попросил ее повторить, потому что он не поверил ему в первый раз, подвергала его стремительному потоку ругательств, сплетен о ее работе, перемежающиеся смехом над ее собственными шутками. Она говорила очень громко: Страйк сомневался, что на кухне есть кто-нибудь, кто ее не слышит.

— …с Харкнессом — ты знаешь Джорджа Харкнесса? Королевского адвоката?

— Ага, — солгал Страйк. Либо Бижу воображала, что частные детективы регулярно посещают судебные дела, либо она была из тех людей, которые воображают, что все так же интересуются мелочами и личностями в своей профессии, как и они сами.

— …Так я участвовала в деле Уинтерсона — Дэниел Уинтерсон? Инсайдерская торговля?

— Ага, — сказал Страйк, оглядывая кухню. Райан Мерфи исчез. Страйк надеялся, что он ушел.

— …и мы, очевидно, не могли позволить себе еще одно неправильное судебное разбирательство, поэтому Джерри сказал мне: «Бижу, ты мне нужна в лифчике пуш-ап, у нас есть судья Роулинз…»

Она снова захихикала, когда несколько гостей мужского пола посмотрели на Бижу, некоторые ухмыльнулись. Страйк, не ожидавший такого поворота разговора, поймал себя на взгляде на ее декольте. У нее была бесспорно сказочная фигура, тонкая талия, длинные ноги и большая грудь.

— …Ты знаешь, кто такой судья Роулинз, верно? Пирс Роулинз?

— Ага, — снова солгал Страйк.

— Ну, значит, он охочий до дам, так что я иду в суд в таком виде…

Она сжала груди руками и снова издала гортанный смех. Ник, только что появившийся на кухне, поймал взгляд Страйка и усмехнулся.

— …и так, да, мы делали все возможное, и когда пришел вердикт, Джерри сказал мне: «Хорошо, в следующий раз придется идти без трусиков, и ты просто будешь продолжать наклоняться, чтобы поднять свою ручку».

Она расхохоталась в третий раз. Страйк, который мог только представить, как отреагировали бы две его коллеги-женщины, Робин и бывшая женщина-полицейский Мидж Гринстрит, если бы он начал предлагать эти стратегии получения информации от свидетелей или подозреваемых, ограничился небрежной улыбкой.

В этот момент Робин снова появилась на кухне, одна. Страйк проследил за ней взглядом, пока она пробиралась сквозь толпу к Нику, чтобы что-то ему сказать. Он редко видел, чтобы Робин зачесывала свои светло-рыжие волосы наверх, и это ей шло. Ее светло-голубое платье было гораздо скромнее, чем у Бижу, и выглядело новым: куплено в честь мастера Бенджамина Герберта, подумал Страйк, или специально для Райана Мерфи? Пока он наблюдал, Робин обернулась, увидела его и улыбнулась поверх моря голов.

— Прошу прощения, — сказал он, оборвав Бижу на полуслове, — мне нужно кое с кем поговорить.

Он взял два заранее налитых бокала шампанского, стоявших рядом с крестильным тортом, и проложил себе путь сквозь толпу смеющихся, пьющих друзей и родственников туда, где стояла Робин.

— Привет, — сказал он. В церкви поговорить не удалось, хотя они стояли рядышком у купели, совместно отрекаясь от сатаны. — Хочешь выпить?

— Спасибо, — сказала Робин, беря стакан. — Думала, ты не любишь шампанское?

— Не удалось найти лагер. Ты получила мое письмо?

— О сэре Колине Эденсоре? — спросила Робин, понизив голос. В молчаливом согласии пара отошла от толпы в угол. — Да. Как ни странно, на днях я читала статью о Всеобщей Гуманитарной Церкви. Ты понимаешь, что их штаб-квартира находится примерно в десяти минутах от нашего офиса?

— Руперт-Корт, да, — сказал Страйк. — В прошлый раз, когда я был там, на Уордор-стрит были девушки, которые собирали пожертвования. Тебя привлекает идея встретиться со мной с Эденсором во вторник?

— Определенно, — сказала Робин, которая надеялась, что Страйк предложит это. — Где он хочет встретиться?

— Клуб реформ, он член. Мерфи пришлось уйти? — небрежно спросил Страйк.

— Нет, — сказала Робин, оглядываясь вокруг, — но ему нужно было позвонить по работе. Может быть, он снаружи.

Робин возмутило чувство неловкости, когда она сказала это. Она должна быть в состоянии говорить о своем бойфренде с лучшим другом, но, учитывая отсутствие у Страйка тепла в тех редких случаях, когда Мерфи заходил за ней в офис, ей было трудно.

— Как вчера себя чувствовал Литтлджон? — спросил Страйк.

— Хорошо, — сказала Робин, — но я не думаю, что когда-либо встречала кого-то столь тихого.

— Хорошая перемена после Морриса и Натли, не так ли?

— Ну да, — неуверенно сказала Робин, — но сидеть рядом с кем-то в машине три часа в полной тишине немного нервирует. И если ты ему что-нибудь скажешь, то получишь в ответ ворчание или односложное слово.

Месяц назад Страйку удалось найти нового субподрядчика для детективного агентства. Клайв Литтлджон, немного старше Страйка, тоже служил в отделе специальных расследований и только недавно уволился из армии. Он был крупным и коренастым, с глазами с тяжелыми веками, которые производили впечатление вечной усталости, и с волосами с проседью, которые он продолжал стричь по-военному коротко. На собеседовании он объяснил, что они с женой хотели более стабильной жизни для своих детей-подростков после постоянных потрясений и отсутствия армейской жизни. Судя по свидетельствам последних четырех недель, он был добросовестным и надежным, но Страйк вынужден был признать, что его молчаливость дошла до необычайной крайности, и он до сих пор не мог припомнить, чтобы Литтлджон улыбался.

— Пат его не любит, — сказала Робин.

Пат была офис-менеджером агентства, неправдоподобно черноволосой, постоянно курящей женщиной пятидесяти восьми лет, которая выглядела как минимум на десять лет старше.

— Я не обращаюсь к Пат за оценкой характера, — сказал Страйк.

Он замечал теплоту, с которой офис-менеджер относится к Райану Мерфи всякий раз, когда сотрудник уголовного розыска появлялся, чтобы забрать Робин из офиса, и не оценил этого. Иррационально он чувствовал, что все в агентстве должны относиться к Мерфи так же враждебно, как и он.

— Похоже, что Паттерсон действительно запутался в деле Эденсора, — сказала Робин.

— Ага, — сказал Страйк с нескрываемым удовлетворением, вызванным тем, что он и глава конкурирующего детективного агентства Митч Паттерсон терпеть друг друга не могли. — Они были чертовски неосторожны. Я читал об этой церкви с тех пор, как получил электронное письмо от Эденсора, и я бы сказал, что было бы большой ошибкой недооценивать их. Если мы возьмемся за эту работу, это может означать, что один из нас скроется под глубоким прикрытием. Я не могу, нога слишком заметная. Наверное, это Мидж. Она не замужем.

— Я тоже, — быстро сказала Робин.

— Однако это не будет похоже на то, как если бы ты притворялась Венецией Холл или Джессикой Робинс, — сказал Страйк, имея в виду тайных персонажей, которыми Робин притворялась во время предыдущих дел. — Это не будет с девяти до пяти. Может случиться, что ты не сможешь контактировать с внешним миром в течение какого-то времени.

— И что? — спросила Робин. — Я была бы готова к этому.

У нее было сильное ощущение, что ее проверяют.

— Что ж, — сказал Страйк, который действительно узнал то, что хотел, — у нас еще нет работы. Если мы за это возьмемся, нам придется решить, кто лучше всего подходит для этой работы.

В этот момент на кухне снова появился Райан Мерфи. Робин машинально отошла от Страйка, к которому стояла вплотную, чтобы сохранить их разговор в тайне.

— Что вы двое замышляете? — спросил Мерфи, улыбаясь, хотя глаза его были насторожены.

— Ничего важного, — сказала Робин. — Просто работа.

Илса снова появилась на кухне, держа на руках своего наконец сытого, спящего сына.

— Торт! — закричал Ник. — Крестные родители, бабушки и дедушки сюда для фотографий, пожалуйста.

Робин оказалась в центре вечеринки, когда люди из шатра хлынули на кухню. На мгновение или два она вспомнила о напряженных отношениях в ее прежнем браке: ей не понравился вопрос Мерфи, и она не оценила настойчивость Страйка, пытавшегося выяснить, предана ли она работе так же сильно, как одинокая Мидж.

— Ты держишь Бенджи, — сказала Илса, когда Робин подошла к ней. — Тогда я могу встать позади тебя. Я буду выглядеть худее.

— Ты ведешь себя глупо, ты прекрасно выглядишь, — пробормотала Робин, но приняла спящего крестника и повернулась лицом к камере, которую держал покрасневший дядя Илсы. За островком, на котором стоял крестильный торт, было много толкотни и перестановок, телефоны с камерами были подняты высоко. Подвыпившая мать Илсы больно наступила Робин на ногу и вместо нее извинилась перед Страйком. Спящий ребенок оказался на удивление тяжелым.

— Сыр! — проревел дядя Илсы.

— Тебе идет! — окликнул ее Мерфи, поднимая тост за Робин.

Краем глаза Робин увидела вспышку шокирующего розового цвета: Бижу Уоткинс нашла путь к Страйку с другой стороны. Несколько раз срабатывала вспышка, младенец на руках Робин пошевелился, но продолжил спать, и момент был запечатлен для потомков: затуманенная улыбка гордой бабушки, встревоженное выражение лица Илсы, свет, отражающийся в очках Ника, отчего он выглядел немного зловещим, и слегка натянутые улыбки на лицах обоих крестных родителей, которые были прижаты друг к другу за голубым плюшевым мишкой из глазури, Страйк размышлял о том, что только что сказал Мерфи, а Робин заметила, как Бижу прильнула к ее напарнику-детективу, стремясь попасть в кадр.

Глава 3

Страйк вернулся в свою мансардную квартиру на Денмарк-стрит в восемь вечера, с ощущением газов, которое всегда вызывало у него шампанское, и чувствуя себя смутно подавленным. Раньше он обычно брал еду на вынос по дороге домой, но, выписавшись из больницы после трехнедельного пребывания в прошлом году, он получил строгие инструкции по снижению веса, физиотерапии и отказу от курения. Впервые с тех пор, как ему оторвало ногу в Афганистане, он сделал так, как приказали врачи.

Теперь без особого энтузиазма он выложил овощи в недавно купленную пароварку, достал из холодильника филе лосося и отмерил немного цельнозернового риса, все время стараясь не думать о Робин Эллакотт и преуспевал лишь постольку, поскольку осознавал, как трудно не думать о Робин Эллакотт. Возможно, он покинул больницу со многими хорошими решениями, но он также был обременен неразрешимой проблемой, которую нельзя было решить изменением образа жизни: проблемой, которая, по правде говоря, мучила его гораздо дольше, чем он хотел признать, но с которой он в конце концов столкнулся только тогда, когда лежал на больничной койке, наблюдая, как Робин уходит на свое первое свидание с Мерфи.

Уже несколько лет он твердил себе, что роман с напарницей-детективом не стоит того, чтобы рисковать ради него самой важной дружбой или ставить под угрозу бизнес, который они построили вместе. Если и были трудности и лишения, связанные с жизнью в полном одиночестве в маленькой мансарде над своим офисом, Страйк считал их достойной платой за независимость и покой после бесконечных бурь и душевной боли его долгих отношений с Шарлоттой. Тем не менее шок от известия о том, что Робин направляется на свидание с Райаном Мерфи, заставил Страйка признать, что влечение, которое он испытывал к Робин с того момента, как она впервые сняла пальто в его офисе, медленно мутировало против его воли во что-то другое, чему он в конце концов был вынужден дать название. Любовь пришла в форме, которую он не распознал, и, несомненно, именно поэтому он слишком поздно осознал опасность, чтобы предотвратить ее.

Впервые с тех пор, как он встретил Робин, Страйк не испытывал никакого интереса к случайным сексуальным отношениям, которые могли бы отвлечь его от неудобных чувств к партнерше и сублимировать их. Последний раз, когда он искал утешения с другой женщиной, пусть и красивой, закончился проколом ноги шпилькой и ощущением мрачной бесполезности. Он до сих пор не знал, будет ли в случае прекращения отношений Робин с Мерфи, на что он очень надеялся, затевать разговор, которому он раньше всячески сопротивлялся, с целью выяснения истинных чувств Робин. Возражения против романа с ней остались. С другой стороны («Тебе идет!» — сказал этот урод Мерфи, увидев Робин с ребенком на руках), он опасался, что деловое партнерство может распасться в любом случае, потому что Робин решит, что брак и дети привлекательнее карьеры детектива. И вот Корморан Страйк, похудевший, подтянутый, с более чистыми легкими, стоял один на чердаке, сердито тыкал деревянной ложкой в брокколи и думал о том, как бы не думать о Робин Эллакотт.

Звонок его мобильного стал долгожданным отвлечением. Сняв с огня лосося, рис и овощи, он ответил.

— Все норм, Бунзен? — спросил знакомый голос.

— Штырь, — сказал Страйк. — Как дела?

Звонивший по телефону был его старым другом, хотя Страйку было трудно вспомнить его настоящее имя. Мать Страйка, Леда, соскребла с улицы безродного и неисправимо преступного шестнадцатилетнего Штыря после того, как его порезали, и привела домой, в их сквот. Впоследствии Штырь стал чем-то вроде сводного брата Страйка и, вероятно, был единственным человеком, который никогда не видел никаких недостатков в неизлечимо взбалмошной, гоняющейся за новизной Леде.

— Нужна помощь, — сказал Штырь.

— Говори, — сказал Страйк.

— Нужно найти чувака.

— Зачем? — спросил Страйк.

— Нет, это не то, что ты думаешь, — сказал Штырь. — Я не собираюсь связываться с ним.

— Хорошо, — сказал Страйк, затягиваясь вейпом, который продолжал снабжать его никотином. — Кто он такой?

— Отец Энджел.

— Чей отец?

— Энджел, — сказал Штырь, — моя падчерица.

— О, — удивился Страйк. — Ты женился?

— Нет, — нетерпеливо сказал Штырь, — но я живу с ее мамой, врубился?

— Что это, алименты?

— Нет, — сказал Штырь. — Мы только что узнали, что у Энджел лейкемия.

— Дерьмо, — сказал пораженный Страйк. — Мне жаль.

— И она хочет увидеть своего настоящего отца, а мы понятия не имеем, где он. Он — дрянь, — сказал Штырь, — только не моего сорта.

Страйк это понимал, поскольку связи Штыря в криминальном мире Лондона были обширны, и он мог бы с легкостью найти профессионального афериста.

— Хорошо, назови мне имя и дату рождения, — сказал Страйк, потянувшись за ручкой и блокнотом. Штырь так и сделал, затем спросил:

— Сколько?

— Будешь должен, — сказал Страйк.

— Серьезно? — удивился Штырь. — Тогда хорошо. Давай, Бунзен.

Всегда не терпящий ненужных телефонных разговоров, Штырь повесил трубку, и Страйк вернулся к своим брокколи и лососю, сожалея о больном ребенке, которая хотела увидеть своего отца, но, тем не менее, размышляя о том, что было бы полезно иметь в должниках Штыря. Небольшие наводки и обрывки информации, которые Страйк получал от своего старого друга и которые иногда бывали полезны, когда Страйку нужна была приманка для связи с полицией, резко возросли в цене по мере того, как агентство Страйка становилось все более успешным.

Приготовив еду, Страйк отнес свою тарелку к маленькому кухонному столику, но прежде чем он успел сесть, его мобильный зазвонил во второй раз. Звонок был переадресован со стационарного телефона офиса. Он помедлил, прежде чем поднять трубку, потому что ему казалось, что он знает, кого он сейчас услышит.

— Страйк.

— Привет, Блюи, — произнес слегка невнятный голос. Было много фонового шума, включая голос и музыку.

Это был второй раз, когда Шарлотта звонила ему за неделю. Поскольку у нее больше не было номера его мобильного телефона, телефон в офисе был единственным способом связаться с ним.

— Я занят, Шарлотта, — сказал он холодным голосом.

— Я знала, что ты скажешь… Я в ужасном клубе. Ты бы его возненавидел…

— Я занят, — повторил он и повесил трубку. Он ожидал, что она позвонит снова, и она позвонила. Он перевел звонок на голосовую почту и снял пиджак. При этом он услышал шорох в кармане и вытащил лист бумаги, которого там быть не должно. Развернув его, он увидел номер мобильного телефона и имя «Бижу Уоткинс». Должно быть, она очень ловкая, подумал он, раз сунула это ему в карман так, что он даже не почувствовал. Он разорвал лист бумаги пополам, выбросил его в корзину и сел есть.

Глава 4

В одиннадцать часов в последний вторник февраля Страйк и Робин вместе отправились на такси из своего офиса в «Реформ-клуб» — большое серое здание девятнадцатого века, стоявшее на Пэлл-Мэлл.

— Сэр Колин в кофейне, — сказал служащий во фраке, который назвал их имена у дверей и повел через огромный атриум. Робин, которая думала, что она выглядит достаточно элегантно в черных брюках и свитере, который позже также подойдет ей для работы по наблюдению, теперь чувствовала себя слегка неодетой. Белые мраморные бюсты стояли на страже на квадратных постаментах, а большие написанные маслом портреты выдающихся Вигов[2] благосклонно взирали с золотых рам, в то время как колонны из рифленого камня поднимались от выложенного плиткой пола к балкону первого этажа, а затем к сводчатому стеклянному потолку. Кофейня, которая представляла собой маленькое и уютное помещение, превратилась в не менее величественную столовую с зелеными, красными и золотыми стенами, длинными окнами и позолоченными люстрами с матовыми стеклянными шарами. Был занят только один столик, и Робин сразу узнала их потенциального клиента, потому что искала его накануне вечером.

Сэр Колин Эденсор, родившийся в семье рабочего в Манчестере, сделал блестящую карьеру на государственной службе, кульминацией которой стал рыцарский титул. В настоящее время он являлся покровителем нескольких благотворительных организаций, занимающихся вопросами образования и защиты детей, и имел спокойную репутацию интеллигентного и честного человека. За последние двенадцать месяцев его имя, которое до сих пор фигурировало только в газетах, попало в таблоиды, потому что язвительные замечания Эденсора о Всеобщей Гуманитарной Церкви вызвали критику со стороны широкого круга людей, включая известную актрису, уважаемого писателя и различных журналистов поп-культуры, все из которых изображали Эденсора как богача, разъяренного тем, что его сын растрачивает свой трастовый фонд на помощь бедным.

Богатство сэра Колина пришло к нему благодаря женитьбе на дочери человека, который заработал много миллионов на сети магазинов одежды. Пара, похоже, была счастлива вместе, учитывая, что брак продлился сорок лет. Салли умерла всего два месяца назад, оставив после себя троих сыновей, из которых Уильям был младше остальных на десять лет. Робин предположила, что двое мужчин, сидевших рядом со сэром Колином, были его старшими сыновьями.

— Ваши гости, сэр Колин, — сказал служащий, фактически не кланяясь, хотя тон его был тихим и почтительным.

— Доброе утро, — сказал сэр Колин, улыбаясь, поднимаясь на ноги и пожимая руки детективам.

У их потенциального клиента была густая копна седых волос и лицо такого типа, которое вызывает симпатию и доверие. На его лице были морщинки от смеха, уголки рта были естественно приподняты, а карие глаза за бифокальными очками в золотой оправе были теплыми. В его говоре все еще чувствовался манкунианский акцент

— Это братья Уилла, Джеймс и Эдвард.

Джеймс Эденсор, который был похож на своего отца, за исключением того, что у него были темно-каштановые волосы и он выглядел несколько менее добродушным, встал, чтобы пожать руку, в то время как Эдвард, у которого были светлые волосы и большие голубые глаза, остался сидеть. Робин заметила шрам на виске Эдварда. К его стулу была прислонена трость.

— Очень хорошо, что вы с нами встретились, — сказал сэр Колин, когда все расселись. — Не хотите ли чего-нибудь выпить?

Когда Страйк и Робин отказались, сэр Колин слегка откашлялся и сказал:

— Ну… Наверное, мне следует начать с того, что я не уверен, что вы сможете нам помочь. Как я уже сказал вам по телефону, мы уже пробовали использовать частных детективов, но ничего не вышло. Возможно, это даже ухудшило ситуацию. Тем не менее, вас очень рекомендовала мне семья Чизвелл, которую я знаю давно. Иззи заверила меня, что если бы вы не думали, что сможете помочь, вы бы сразу сказали мне об этом, что я счел хорошим комплиментом.

— Мы определенно не беремся за дело, которое считаем безнадежным, — сказал Страйк.

— В таком случае, — сказал сэр Колин, складывая пальцы, — я обрисую ситуацию, а вы сможете высказать свое экспертное мнение. Да, пожалуйста, — добавил он, отвечая на незаданный вопрос Страйка, когда детектив потянулся к своему блокноту.

Даже если бы он не знал прежней профессии сэра Колина, Страйк понял бы, что он хорошо умеет излагать информацию в организованной и убедительной форме, поэтому просто подготовил ручку.

— Думаю, лучше начать с Уилла, — сказал государственный служащий. — Он наш младший ребенок, и он… Не люблю говорить, что это была случайность, но Салли было сорок четыре года, когда она забеременела им, и довольно долго не осознавала этого. Но мы были в восторге, как только оправились от шока.

— Мы с Джеймсом не были, — вмешался Эдвард. — Никому не нравится думать, что их сорокалетние родители творят такое, когда их не видят.

Сэр Колин улыбнулся.

— Ну ладно, скажем так, это был шок со всех сторон, — продолжал он. — Но мы все души не чаяли в Уилле, как только он появился. Он был милым маленьким мальчиком. Уилл всегда был очень умным, но когда ему исполнилось шесть или семь лет, мы забеспокоились, что с ним что-то не так. У него был страстный энтузиазм — можно даже сказать, навязчивая идея — он не любил нарушать свой распорядок дня. То, что другие дети воспринимали спокойно, беспокоило его. Он не любил большие компании. На детских праздниках его можно было найти наверху тихо читающим или играющим в одиночестве. Мы немного волновались за него, поэтому отвели его к психологу, и ему поставили диагноз «легкая степень аутизма», край аутистического спектра. Нам сказали, что ничего драматического, ничего серьезного. Психолог также сказал нам, что у него очень высокий IQ. На самом деле это не было неожиданностью: его способность обрабатывать информацию и его память были экстраординарными, а его возраст чтения был по крайней мере на пять лет старше его фактического возраста.

— Я рассказываю вам все это, — продолжал сэр Колин, — потому что я считаю, что особое сочетание способностей и причуд Уилла объясняет, по крайней мере частично, как ВГЦ удалось завербовать его. Был предыдущий инцидент, который нас сильно обеспокоил и который должен был стать предупреждением.

Когда Уиллу было четырнадцать, он познакомился с парой мальчиков в школе, которые сказали ему, что они радикальные социалисты, ведущие своего рода общую войну с властью. Уилл был довольно уязвим перед людьми, которым он, казалось, нравился, потому что на тот момент у него никогда не было много близких друзей. Он увлекся их философией всеобщего разрушения и начал читать всевозможные социалистические теории. Только когда они убедили его поджечь часовню, мы поняли, что происходит. Он был на волоске от исключения, и только признание одноклассницы на поздней стадии спасло его. Она знала, что эти мальчишки постоянно дразнят Уилла, чтобы посмотреть, как далеко они смогут убедить его зайти.

— После этого мы с Салли усадили его, — сказал сэр Колин, — и очень долго с ним разговаривали. Нам стало ясно, что Уиллу было трудно понять, когда люди могут быть двуличными. Он воспринимает все в черно-белых тонах и ожидает, что другие люди будут такими же прямолинейными, как и он, что было непреодолимым искушением для мальчиков, подстрекавших его к поджогу.

Однако, помимо этого инцидента, Уилл никогда не попадал в неприятности, и чем старше он становился, тем легче ему было заводить друзей. Характерно, что он пошел и купил книги для исследования аутизма, и он мог быть очень забавным по этому поводу. К тому времени, как он перешел в последний класс школы, мы с Салли были уверены, что в университете у него все будет хорошо. Он уже доказал, что может заводить хороших друзей, и его оценки были выдающимися.

Сэр Колин сделал глоток кофе. Страйк, которому понравилось то, как государственный служащий излагал информацию, не стал задавать вопросов и ждал, пока он продолжит.

— Затем, — сказал сэр Колин, ставя свою чашку, — за три месяца до отъезда Уилла в Дарем Эд попал в очень серьезную автомобильную аварию.

— У грузовика отказали тормоза, — объяснил Эд. — Он влетел прямо в светофор и врезался в мою машину.

— Боже, — сказала Робин. — Вы…?

— Он был в коме пять дней, — сказал сэр Колин, — и ему пришлось заново учиться ходить. Как вы понимаете, все внимание Салли и мое было приковано к Эду. Салли практически жила в больнице.

— Я виню себя в том, что произошло дальше, — сказал сэр Колин. Оба его сына хотели протестовать, но сэр Колин сказал: — Нет, позвольте мне сказать это. Уилл ушел в университет, и я не встречался с ним так часто, как хотел бы. Я должен был задать больше вопросов, не должен был принимать вещи за чистую монету. Он упомянул людей, с которыми выпивал, сказал мне, что вступил в пару обществ, его курсовая работа не казалась проблемой — но затем он исчез. Просто собрался и ушел.

— Его наставник предупредил нас, и мы очень волновались. Я сам пошел в университет и поговорил с некоторыми из его друзей, которые объяснили, что он был на выступлении ВГЦ, проводившемся в университете, где он поговорил с некоторыми членами, которые дали ему почитать литературу и попросили его посетить службу, что он и сделал. Следующее, что произошло, это то, что он снова появился в своем колледже, сдал свою комнату и ушел. С тех пор его никто не видел.

— Мы выследили его через храм в Руперт-Корте и узнали, что он находится на ферме Чепмен в Норфолке. Именно там зародился ВГЦ, и он до сих пор остается их крупнейшим центром идеологической обработки. Мобильные телефоны участникам запрещены, поэтому единственный способ связаться с Уиллом — написать ему, что мы и сделали. В конце концов, под угрозой полиции нам удалось вынудить церковь позволить нам встретиться с Уиллом в их центральном храме в Руперт-Корт.

— Эта встреча прошла очень плохо. Это было похоже на разговор с незнакомцем. Уилл был совершенно не похож на себя. Он встречал все, что мы говорили, с тем, что, как я теперь знаю, является стандартными тезисами и жаргоном ВГЦ, и он наотрез отказался покинуть церковь или возобновить учебу. Я вышел из себя, что было большой ошибкой, потому что это сыграло на руку церкви и позволило им изобразить меня его врагом. Я должен был сделать то, что делала Салли: просто излить любовь и показать, что мы не пытаемся контролировать или вводить его в заблуждение, что, конечно же, говорили о нас руководители церкви.

— Если бы я позволил Салли разобраться с делами, у нас был бы шанс вытащить его, но я был зол — зол на то, что он отказывается от своей университетской карьеры, и зол на то, что вызвал столько суеты и беспокойства, когда мы еще не знали, будет ли Эд до конца жизни прикован к инвалидной коляске.

— Какой это был год? — спросил Страйк.

— 2012 год, — сказал сэр Колин.

— Значит, он провел там почти четыре года?

— Правильно.

— И вы видели его только один раз с тех пор, как он присоединился к ним?

— Один раз лицом к лицу, а в остальном — только на фотографиях, сделанных «Паттерсон Инкорпорейтед». Однако Эд его видел.

— Мы не разговаривали, — сказал Эд. — Я пытался подойти к нему в прошлом году на Уордор-стрит, но он просто повернулся и побежал обратно в храм Руперт-Корт. С тех пор я несколько раз прогуливался по этому району и заметил его издалека с его жестянкой для сбора. Он выглядит больным. Истощенным. Он самый высокий из нас и, должно быть, весит на несколько стоунов меньше его нормального веса.

— Очевидно, на ферме Чепмен хронически не доедают, — сказал сэр Колин. — Они много постятся. Я многое узнал о внутренней работе церкви через молодого бывшего члена по имени Кевин Пирбрайт. Кевин вырос в церкви. Он был там с трех лет.

— Ага, — сказал Джеймс, который в последние несколько минут производил впечатление человека, изо всех сил пытающегося держать язык за зубами. — У него было оправдание.

Наступил момент напряженной тишины.

— Извините, — сказал Джеймс, хотя и не посмотрел на них, но затем, очевидно, не в силах сдержаться, сказал с силой:

— Послушайте, Уилл, возможно, был слишком большим идиотом, чтобы не понимать, что поджог школьной часовни не решит проблему бедности в мире, но ладно. Ну бросьте же. Из всех возможностей вступления в секту он выбирает именно тот момент, когда мы ждем, чтобы узнать, будет ли Эд до конца жизни парализованным?

— Уилл думает не так, — сказал Эд.

— Нет, потому что он эгоцентричный, страдающий манией величия маленький засранец, — горячо возразил Джеймс. — Он прекрасно знает, что делает, и у него было много возможностей прекратить это делать. Не думайте, что он какой-то невинный полоумный, — бросил он Страйку и Робин. — Уилл может быть чертовски снисходителен к любому, кто не так умен, как он, и вы бы слышали его в споре.

— Джеймс, — тихо сказал Эд, но его брат проигнорировал его.

— Моя мама умерла в Новый год. Одним из ее последних сознательных действий было написать письмо Уиллу, умоляя его позволить ей увидеть его еще раз. Ничего. Ничего в ответ. Он позволил ей умереть, беспокоясь о нем, отчаянно желая его увидеть, и на похороны он тоже не пришел. Это был его выбор, и я никогда ему этого не прощу. Никогда. Так. Я сказал это, — сказал Джеймс, хлопнув себя ладонями по бедрам, прежде чем подняться на ноги. — Извините, я не могу этого сделать, — добавил он и, прежде чем кто-либо успел заговорить, вышел из комнаты.

— Я думал, что так и будет, — пробормотал Эд.

— Мне очень жаль, — сказал сэр Колин Страйку и Робин. Его глаза увлажнились.

— Не беспокойтесь о нас, — сказал Страйк. — Мы видели гораздо худшее.

Сэр Колин снова откашлялся и сказал с легкой дрожью в голосе:

— Самым последним сознательным действием Салли было умолять меня вытащить Уилла. Извините меня, — добавил он, когда из-под бифокальных очков начали течь слезы, и он нащупал носовой платок.

Эд с трудом поднялся, чтобы сесть рядом с отцом. Когда тот передвигался вокруг стола, Страйк заметил, что он все еще сильно хромает.

— Брось, папа, — сказал он, кладя руку на плечо сэра Колина. — Все в порядке.

— Обычно мы не ведем себя так на публике, — сказал сэр Колин Страйку и Робин, стараясь улыбнуться и вытирая глаза. — Просто Салли… это все еще очень… совсем недавно…

По мнению Робин, это было неудачное время, когда к их столику подошел служащий, чтобы предложить обед.

— Да, очень хорошая идея, — хрипло сказал сэр Колин. — Давайте поедим.

К тому времени, когда меню было предоставлено, а еда заказана, сэр Колин обрел самообладание. Как только официант оказался вне пределов слышимости, он сказал:

— Конечно, Джеймс прав до определенного момента. У Уилла потрясающий интеллект, и он беспощаден в дебатах. Я просто пытаюсь объяснить, что у него всегда была… Тревожная наивность, связанная с очень мощным мозгом Уилла. У него очень хорошие намерения, он действительно хочет сделать мир лучше, но ему также нравится определенность и правила, которым нужно следовать. До того, как он нашел Пророков ВГЦ, был социализм, а до этого он был очень надоедливым скаутом — утомительным для лидеров Скаутов, потому что не любил шумных игр, но был столь же утомительным для нас, с его бесконечными добрыми стремлениями, и желанием обсудить, был ли это хороший ход, если его попросили сделать это, или ему приходилось придумывать свои собственные благотворительные действия, чтобы они соответствовали требованиям.

— Но настоящая проблема Уилла, — сказал сэр Колин, — в том, что он не видит зла. Для него это теоретически безликая мировая сила, которую нужно уничтожить. Он совершенно слеп к этому, когда оно находится близко.

— И вы считаете, что ВГЦ — это зло?

— О да, мистер Страйк, — тихо сказал сэр Колин. — Да, боюсь, что это так.

— Вы пробовали навестить его? Устроить еще одну встречу?

— Да, но он отказался. На ферму Чепмен допускаются только члены церкви, и когда мы с Эдом попытались посетить службу в храме Руперт-Корт, чтобы поговорить с Уиллом, нам отказали во входе. Это зарегистрированное религиозное здание, поэтому у них есть законное право не пускать посетителей. Из того факта, что нам не разрешили войти, мы сделали вывод, что в церкви есть фотографии членов семьи Уилла, и они приказали церковным служащим не пускать нас внутрь.

— Как я уже говорил вам по телефону, именно так «Паттерсон Инк» все испортили. Они отправили в храм того же человека, который наблюдал за фермой Чепмен. По всему периметру фермы Чепмен установлены камеры, так что церковные власти уже знали, как выглядел этот человек, и когда он прибыл в Руперт-Корт, они сказали ему, что знают, кто он такой и на кого работает, и что Уилл в курсе, что я поручил частным детективам следить за ним. В этот момент я разорвал свой контракт с «Паттерсон Инк». Они не только не смогли найти никакой информации, которая помогла бы мне вытащить Уилла, но и укрепили версию церкви, направленную против нашей семьи.

— Значит, Уилл все еще на ферме Чепмен?

— Насколько нам известно, да. Иногда он выезжает собирать деньги в Норвиче и Лондоне. Иногда он остается на ночь в храме на Руперт-Корт, но в остальное время он на ферме. Кевин сказал мне, что новобранцы, которые не доходят до семинаров и молитвенных собраний, обычно остаются в центрах идеологической обработки — или духовных ретритах, как их называет церковь. Судя по всему, на ферме Чепмен много тяжелого труда.

— Как вы познакомились с этим… — Страйк сверился со своими записями, — Пирбрайтом?

— Я связался с ним через его блог о ВГЦ, — сказал сэр Колин.

— Он согласится поговорить с нами?

— Я уверен, что так и было бы, — тихо сказал сэр Колин, — но он мертв. Его застрелили в августе прошлого года.

— Застрелили? — одновременно повторили Страйк и Робин.

— Да. Одна пуля в голову у него дома, в его квартире в Каннинг-Тауне. Это было не самоубийство, — сказал сэр Колин, предвосхищая вопрос Страйка. — Оружие на месте происшествия обнаружено не было. Паттерсон поговорил с полицейским: они считают, что это убийство было связано с наркотиками. Очевидно, Кевин имел дело с ними.

— Вы знали об этом?

— Нет, но я бы не стал… Думаю, бедняга хотел произвести на меня впечатление, — грустно сказал сэр Колин. — Хотел казаться более уравновешенным, чем он был на самом деле. У него больше никого не было, потому что остальные члены его семьи до сих пор находятся в ВГЦ. Я никогда не был в его квартире, и только ближе к концу он признался, как это тяжело для него, описывать все, что с ним происходило, пытаясь собрать воедино свои воспоминания для своей книги о ВГЦ. Я должен был понять это, я должен был дать ему какой-то совет. Надо было помнить, что он был ущербным человеком, вместо того, чтобы относиться к нему как к оружию, которое можно использовать против церкви.

— Я вообще ничего о нем не слышал за месяц до того, как его застрелили. Болезнь Салли была признана неизлечимой, а Кевина я отчитал за то, что он вел себя неадекватно и не помогал: я имею в виду поведение, которое вредило ему самому, не считая моего желания вывести Уилла из ВГЦ. Он устроил сцену на автограф-сессии Джайлса Хармона, ругаясь и крича. Я постоянно пытался внушить ему, что такая тактика может иметь только неприятные последствия, но он был очень зол, очень ожесточен.

— Как вы думаете, это было нападение, связанное с наркотиками?

Эд покосился на отца, который помедлил, прежде чем сказать:

— Я был в довольно возбужденном состоянии, когда услышал, что его застрелили, и… Если честно, мои мысли сразу же обратились к ВГЦ.

— Но вы передумали?

— Да. Им не нужно оружие; у них есть дорогие адвокаты. Они умеют пресекать критику: статьи сочувствующих журналистов, знаменитости, занимающиеся пиаром… Кевин на самом деле был очень мелкой сошкой, даже если бы ему удалось закончить свою книгу. Они уже заставили его снять все серьезные обвинения, которые он сделал в своем блоге, а также выдвинули против него обвинения в жестоком обращении.

— Что за обвинение?

— Сексуального характера, — сказал сэр Колин. — Они утверждали, что он надругался над своими сестрами. Согласно письму, полученному Кевином от Совета директоров, обе девушки выдвинули против него довольно подробные обвинения. Теперь я знаю не хуже других, что сексуальное насилие распространено повсеместно. Одна из благотворительных организаций, с которой я работаю, помогает выжившим, так что я слишком хорошо знаком со статистикой и не заблуждаюсь: множество внешне очаровательных людей совершают ужасные вещи за закрытыми дверями. Разумеется, я не могу сбрасывать со счетов возможность того, что Кевин действительно совершил насилие над этими девочками, но, если бы церковь действительно считала его виновным, она бы сообщила об этом в полицию, а не писала Кевину письмо с угрозами. В целом, я думаю, что это была еще одна попытка запугать его, а учитывая то, что Кевин рассказал мне о внутренней работе церкви, я думаю, что, скорее всего, его сестер запугали, заставив подписать эти заявления… Я хотел присутствовать на похоронах Кевина, — с грустью сказал сэр Колин, — но это оказалось невозможным. Я навел справки: его мать, которая все еще находится в церкви, предпочла похоронить его на ферме Чепмен. Должен признаться, меня это очень расстроило… Кевин так боролся за то, чтобы вырваться…

Их еда прибыла. Страйк, который заказал морского окуня, а не бифштекс, который ему очень хотелось, спросил:

— Можно ли что-нибудь сделать на законных основаниях в отношении Уилла?

— Поверьте мне, я пытался, — сказал сэр Колин, беря нож и вилку. — У Уилла есть трастовый фонд, который ему оставил отец Салли. Теперь он забрал половину денег оттуда и отдал их в ВГЦ. Я хотел, чтобы его осмотрел психиатр, но когда в церкви пронюхали об этом, они устроили ему встречу с одним из своих, который выдал Уиллу полную справку о здоровье. Он достиг совершеннолетия и признан психически дееспособным. Это полный тупик.

— Я пытался заинтересовать свои политические контакты церковью и тем, как она работает, но все, кажется, боятся браться за это, учитывая знаменитых последователей и ее хваленую благотворительную деятельность. Есть один депутат, которого я сильно подозреваю в членстве. Он агитирует за них в парламенте и становится очень агрессивным по отношению ко всем, кто их критикует. Я пытался заинтересовать некоторых из моих контактов в прессе подробным разоблачением, но они тоже опасаются того, что на них подадут в суд. Никто не хочет иметь с этим дело.

— Кевин очень хотел подать в суд на ВГЦ на основании жестокого обращения с ним и его семьей. Салли и я были более чем счастливы финансировать дело, но мои адвокаты считали, что шансы Кевина на успех очень малы. Дело было не только в том, что он уже был вынужден признать ошибки в своем блоге; у него были очень странные убеждения.

— Какие, например?

— Он был убежден, что духовный мир реален. На самом деле он думал, что ВГЦ может вызывать мертвых. Паттерсон пытался найти других людей, которые могли бы дать показания, но ничего не нашел.

— Вы когда-нибудь думали о том, чтобы вернуть Уилла силой? Схватить его на Уордор-стрит?

— Мы с Салли обсуждали это в крайнем случае, — признался сэр Колин, — но мы испугались этой мысли, когда узнали, что случилось с молодым человеком, чья семья поступила именно так в 1993 году. Его звали Александр Грейвс.[3] Он тоже из богатой семьи. Его отец буквально похитил его на улице, когда он собирал деньги. Грейвс был в очень плохом психическом состоянии, когда его вытащили, и через пару дней повесился в семейном доме.

— За последние несколько лет я много читал о контроле над разумом, — продолжал сэр Колин, его еда становилась все холоднее по мере того, как он говорил. — Я знаю гораздо больше, чем в начале, о методах, которые использует ВГЦ, и о том, насколько они эффективны. Кевин рассказал мне многое из того, что там происходит, и это классическая культовая манипуляция: ограничение информации, контроль над мыслями и эмоциями и так далее. Теперь я понимаю, почему Уилл так быстро изменился. Он буквально не в своем уме.

— Может быть, — согласился Эд. — Не приходить, когда мама умирала, не присутствовать на ее похоронах. В прошлом году у Джеймса и его жены родились мальчики-близнецы, а он их даже не видел.

— Так чего именно вы хотите добиться, наняв нас? — спросил Страйк.

Сэр Колин положил нож и вилку, чтобы достать из-под стула старый черный портфель, из которого он извлек тонкую папку.

— До того, как юристы ВГЦ заставили Кевина закрыть свой блог, я распечатал копии. Здесь также есть два длинных электронных письма от Кевина, которые объясняют участие его семьи в церкви и некоторые инциденты, свидетелем которых он был или в которых участвовал. Он упоминает людей и места и выдвигает как минимум одно уголовное обвинение в отношении Джонатана Уэйса, основателя ВГЦ. Если кого-то из других людей, которых Кевин упоминает в этих документах, можно убедить говорить или даже давать показания, особенно про принуждение или контроль над разумом, я мог бы что-то сделать на законных основаниях. Как минимум, я хотел бы убедить ВГЦ позволить мне снова увидеть Уилла.

— Но в идеале вы хотели бы вытащить его?

— Конечно, — сказал сэр Колин, — но я допускаю, что это может быть нереалистично. Отчет «Паттерсон Инкорпорейтед» тоже здесь, чего бы он ни стоил. В основном они сосредоточились на наблюдении за передвижениями Уилла, его приездами и уходами в Руперт-Корт и на ферму Чепмена. Их идея заключалась в том, чтобы получить на камеру оскорбительное или запугивающее поведение или указание на то, что Уилл недоволен или его принуждают. Пара их людей подошла к нему на улице, под прикрытием, и попыталась завести с ним разговор, но он уверял, что совершенно счастлив, и пытался завербовать их или уговорить отдать наличные… Так что: что вы думаете? — сказал сэр Колин, переводя взгляд со Страйка на Робин и обратно. — Наше дело безнадежно?

Прежде чем Страйк успел ответить, Робин протянула руку за документами, которые принес с собой сэр Колин.

— Нет, — сказала она. — Мы будем очень рады помочь.

Глава 5

— Все в порядке, — сказал Страйк через час в ответ на извинения Робин за то, что она взяла дело, не посоветовавшись с ним. — Я бы и сам сказал то же самое, но у меня был полный рот картошки.

Два партнера удалились в ближайший паб после того, как покинули Эдерсонов. «Золотой лев» был маленьким, богато украшенным в викторианском стиле, и они сидели на высоких кожаных барных стульях за круглым столом.

— Прошлой ночью я просматривала веб-сайт ВГЦ, — сказала Робин, которая пила апельсиновый сок, потому что ей нужно было в ближайшее время уйти на работу по наблюдению. — Они владеют огромным количеством элитной недвижимости. Это место в Руперт-Корт, должно быть, обошлось им в целое состояние в самом центре Вест-Энда, и это еще не считая храмов и центров в Бирмингеме и Глазго. Могут ли они зарабатывать все эти деньги легально?

— Ну, они устраивают курсы по самореализации по всей стране за пятьсот фунтов в день и молитвенные ретриты в огромном количестве. У них десять с лишним тысяч членов, собирающих для них деньги, жертвующих пятую часть своей зарплаты и передающих наследство в их пользу. Все это может сойтись. Можно было бы подумать, что налоговая инспекция будет следить за ними со всех сторон, так что либо они чисты, либо у них есть крутой бухгалтер, который знает, как скрывать сомнительные делишки. Но брать деньги у идиотов, к сожалению, не преступление.

— Ты согласен с Джеймсом, не так ли? Уилл идиот?

Прежде чем ответить, Страйк сделал глоток пива.

— Я бы сказал, что людям, которые присоединяются к культам, обычно чего-то не хватает.

— А что насчет Джайлса Хармона? Богатый, успешный писатель, очень умный, как…

— Я за Оруэлла, — сказал Страйк. — Некоторые идеи настолько глупы, что в них верят только интеллектуалы. Знаешь, я не вижу другого способа сделать это должным образом, кроме того, как заслать кого-нибудь на ферму Чепмен под прикрытием.

Робин провела последние пару дней, готовясь именно к этому разговору.

— Это означает, что сначала нужно посетить храм на Руперт-Корт. Я разобралась: ты не можешь просто так появиться на ферме Чепмен, тебя должны туда пригласить, а значит завербовать в одном из храмов. Кто бы ни появился в Руперт-Корт, ему понадобится полностью проработанная личность с предысторией, которую он использует с момента своего первого контакта с членами церкви, и я думаю, что он должен выглядеть так, как будто у него много денег, чтобы сделать его действительно привлекательной перспективой для вербовки.

Страйк, который прекрасно знал, что слушает презентацию, сказал:

— И я полагаю, ты не думаешь, что Барклай, Шах или Литтлджон будут убедительны в роли богатых богомольцев.

— Ну, — сказала Робин, — я сомневаюсь, что Барклай протянет даже час, прежде чем его начнет выводить из себя все это. Литтлджон был бы идеален, если бы церковь была молчаливым орденом…

Страйк рассмеялся.

— …а у Дэва маленькие дети, так что он не захочет отсутствовать несколько недель. Возможно, Мидж, но она никогда раньше не работала под прикрытием. Я знаю, что я тоже нет, не в таком виде, — быстро сказала Робин, прежде чем Страйк успел высказать эту мысль, — Но у меня никогда не срывалось прикрытие, даже когда я каждый день была Венецией Холл в Палате общин.

— А что, если работа продлится несколько недель? — спросил Страйк.

— Тогда это продлится несколько недель, — сказала Робин, слегка пожав плечами.

Так случилось, что Страйк уже решил, что Робин лучше всего подходит для этой работы, но у него был второстепенный мотив для принятия ее предложения. Вынужденная разлука на несколько недель, пока она находилась на ферме Чепмен, могла лишь немного осложнить ее отношения с Райаном Мерфи, но большего Страйк и не хотел. Однако, поскольку он не хотел слишком быстро соглашаться, чтобы его не заподозрили в скрытых мотивах, он просто кивнул и сказал:

— Хорошо, что ж, это может сработать. Однако это нужно обдумать.

— Я знаю. Я не могу носить парик на ферме Чепмен, поэтому подумываю о радикальной стрижке.

— В самом деле? — не подумав, спросил Страйк. Ему нравились ее волосы.

— Придется, я уже несколько лет хожу по окрестностям Руперт-Корта. Последнее, что нам нужно, это чтобы кто-нибудь узнал меня, особенно если они видели, как я вхожу и выхожу из офиса.

— Ладно, справедливо, — сказал Страйк, — но не надо брить голову.

— Я не пытаюсь попасть в общество кришнаитов, — сказала Робин. — Я думала, может быть, короткие и красивого смелого цвета. Девушка с частным образованием, которая хочет выглядеть немного альтернативно, но не настолько радикально, чтобы ее родители напугались и перестали оплачивать ее счета. Может быть, у нее недавно был тяжелый разрыв, и знаешь, теперь ей нужно чувство цели и что-то, что заполнит пространство, где, как она думала, должна была состояться свадьба.

— Ты много думала об этом, — сказал Страйк, усмехнувшись.

— Конечно. Я хочу эту работу.

— Почему? — спросил Страйк. — Почему ты этого так хочешь?

— Меня всегда интересовал контроль разума. Мы коснулись этого на моем курсе в университете.

Робин изучала психологию до того, как бросила университет. Их незавершенные степени были одной из общих черт, которые были у нее и Страйка.

— Окей, это все звучит хорошо. Разработай полное прикрытие, и мы сможем скорректировать график, чтобы ты уделяла приоритетное внимание субботним утрам в храме.

— Единственная проблема — это одежда, — сказала Робин. — Я не выгляжу так, будто у меня куча денег в плане одежды.

— Ты всегда прекрасно выглядишь, — сказал Страйк.

— Спасибо, — сказала Робин, слегка покраснев, — но если я собираюсь убедить ВГЦ, что у меня много денег, вот такие вещи, — она подняла свою сумку через плечо, которой было шесть лет, — не будут этого показывать. Думаю, я могла бы арендовать пару дизайнерских нарядов и сумочек. Я никогда этого не делала, но я знаю, что ты можешь.

— Я мог бы помочь, — неожиданно сказал Страйк. — Ты можешь одолжить что-нибудь у Пру.

— У кого?

— У моей сестры, — сказал Страйк. — Пруденс. Терапевт.

— О, — заинтригованно сказала Робин.

Она встречалась только с двумя из восьми сводных братьев и сестер Страйка, да и то ненадолго. Семья у него была, мягко говоря, непростая. Страйк был внебрачным сыном рок-звезды, с которым встречался всего дважды, и покойной матери, которую пресса обычно описывала как суперпоклонницу. Хотя Робин знала, что Страйк, наконец, согласился впервые встретиться со своей сводной сестрой Пруденс несколько месяцев назад, она понятия не имела, что теперь они в таких отношениях, что она может одолжить дорогую одежду его напарнику-детективу.

— Я думаю, у вас примерно такой же… — Страйк сделал неопределенный жест, вместо того чтобы сказать «размер». — Я попрошу ее. Возможно, тебе придется пойти к ней домой, чтобы примерить это.

— Нет проблем, — сказала Робин, слегка опешив. — Было бы здорово, если бы Пруденс не возражала одолжить вещи совершенно незнакомому человеку.

— Ты не совсем незнакомка, я ей все о тебе рассказал, — сказал Страйк.

— Так… значит, все идет хорошо? — спросила Робин. — Ты и Пруденс?

— Ага, — сказал Страйк. Он сделал еще глоток пива. — Она мне нравится намного больше, чем любой из других детей моего отца — низкая планка, надо признать.

— Тебе нравится Эл, — сказала Робин.

— Расплывчато. Он до сих пор злится на меня, потому что я не пошел на эту чертову вечеринку Рокби. Куда ты направляешься после этого?

— Сменить Дэва в Бекслихите, — сказала Робин, проверяя время на своем телефоне. — Вообще-то мне пора идти. А ты?

— Выходной день. Я отсканирую этот материал в офисе и отправлю тебе по электронной почте, — сказал Страйк, указывая на картонную папку с документами, которую Колин Эденсор передал Робин.

— Отлично, — сказала Робин. — Тогда до завтра.

Глава 6

Робин провела шестиминутную прогулку от станции «Золотой лев» до станции «Грин-парк», занимаясь тем, что она решительно приучила себя не делать последние восемь месяцев: размышлениями о Корморане Страйке в любом контексте, кроме работы и дружбы.

Долгожданное осознание того, что она влюблена в своего партнера по работе, пришло к Робин Эллакотт в прошлом году, когда она узнала, что у него был роман, который он тщательно скрывал от нее. В этот момент Робин решила, что единственное, что можно сделать, это разлюбить, и именно в духе этого несколько недель спустя она согласилась на первое свидание с Райаном Мерфи.

С тех пор она делала все возможное, чтобы держать внутреннюю дверь наглухо закрытой для всех чувств, которые она могла испытывать к Страйку, надеясь, что любовь увянет и умрет от недостатка внимания. На практике это означало, что, оставаясь наедине с собой, она решительно отгоняла от себя мысли о нем и отказывалась от сравнений между ним и Мерфи, как это пыталась сделать Илса в день крестин. Когда, несмотря на все усилия, в голову лезли непрошеные воспоминания — то, как Страйк обнимал ее в день свадьбы, или опасный пьяный момент у бара «Ритц» на ее тридцатилетие, когда он дернулся, чтобы поцеловать ее, — она напоминала себе, что ее партнер-детектив — человек, вполне счастливый в одинокой жизни, перемежающейся романами с (обычно роскошными) женщинами. Ему был сорок один год, он никогда не был женат, добровольно жил один в спартанской мансарде над офисом и имел глубоко укоренившуюся склонность возводить барьеры на пути к близости. Хотя в отношении Робин эта сдержанность несколько ослабла, она не забыла, как быстро она вернулась после той ночи в «Ритце». Короче говоря, Робин теперь пришла к выводу, что чего бы она ни хотела когда-то, Страйк никогда не хотел этого.

Поэтому ей было приятно и легко находиться рядом с Мерфи, который так явно хотел быть с ней. Помимо того, что сотрудник уголовного розыска был красив и умен, их объединяла работа следователя, что составляло весьма приятный контраст с высокооплачиваемым бухгалтером, с которым она развелась и который никогда не понимал предпочтений Робин в отношении эксцентричной и при том небезопасной карьеры, как считал Мэтью. Робин также наслаждалась тем, что у нее снова есть сексуальная жизнь: более того, эта сексуальная жизнь была гораздо более удовлетворяющей, чем та, что была у нее с бывшим мужем.

И все же между ней и Райаном оставалось что-то такое, что ей было трудно определить. Осторожность — пожалуй, лучшее слово для выражения этого чувства, и, как она была уверена, оно проистекает из того факта, что у них обоих за плечами был развалившийся брак. Оба знали, как сильно могут ранить друг друга люди, находящиеся в самых интимных отношениях, и поэтому относились друг к другу с осторожностью. Будучи более мудрой, чем в годы отношений с Мэтью, Робин старалась не говорить о Страйке при Райане, не упоминать о его военном прошлом и не рассказывать историй, выставляющих его в слишком забавном или привлекательном свете. Теперь они с Мерфи поделились множеством подробностей своей истории, но Робин понимала, что она, как и Райан, предлагает отредактированную версию. Возможно, это неизбежно, когда тебе исполнилось тридцать лет. Открыть свое сердце Мэтью, с которым она познакомилась в школе, было очень легко: хотя в то время она считала, что рассказывает все свои секреты, оглядываясь назад, она понимала, как мало на тот момент ей нужно было рассказать. Робин потребовалось полгода, чтобы поговорить с Райаном о жестоком изнасиловании, положившем конец ее университетской карьере, и она умолчала о том, что одним из главных факторов краха ее брака была постоянная ревность и подозрительность Мэтью по отношению к Страйку. Райан, в свою очередь, никогда не рассказывал о том, как он пил, и, как она подозревала, не слишком подробно описал то, как он расстался со своей бывшей женой. Она предполагала, что эти вопросы рано или поздно будут обсуждаться, если отношения продолжатся. А пока личная жизнь без ревнивых ссор и колючих обид была очень приятным изменением.

При всем этом размышления об эмоциональном подтексте разговора со Страйком не могли принести никому пользы и заставляли Робин чувствовать себя нелояльной по отношению к Мерфи. Страйк, вероятно, чувствовал себя в безопасности, говоря такие вещи, как «ты всегда отлично выглядишь» и «я рассказал о тебе своей сестре», потому что теперь у нее были постоянные отношения с другим мужчиной. Спустившись на станцию, она твердо сказала себе, что Страйк — ее лучший друг, не более того, и вернулась мыслями к работе в Бекслихите.

Глава 7

Страйк намеревался вернуться в офис, как только допьет свою пинту пива, но в «Золотом льве» было так приятно, что ему пришло в голову, что он с таким же успехом может читать документы, предоставленные Колином Эденсором, там, где также есть пиво. Поэтому он купил себе вторую пинту пива и при первой же возможности пересел с барного стула на освободившуюся кожаную скамью за столиком пониже, где и раскрыл папку. На самом деле верху стопки бумаг лежало длинное письмо сэру Колину от покойного Кевина Пирбрайта.

Страйк перестал читать, уставившись на последние четыре слова.

Времена общины Эйлмертон.

Община Эйлмертон.

Обветшалые амбары, буйствующие дети, братья Кроутер, шагающие по двору, странная круглая башня, одиноко стоящая на горизонте, словно гигантская шахматная фигура: он снова видел все это. Его обкуренная мать, пытающаяся сделать гирлянды из маргариток для маленьких девочек; ночи в ветхих общежитиях без замков на дверях; постоянное ощущение, что все вышло из-под контроля, и детский инстинкт, что что-то не так, и что неопределимая опасность таится где-то рядом, просто вне поля зрения.

До этого момента Страйк и не подозревал, что ферма Чепмена — это то же самое место: когда он жил там, она называлась «Ферма Форгеман», где в скоплении обветшалых зданий проживала пестрая компания семейств, обрабатывавших землю, а их деятельностью руководили братья Кроутер. Несмотря на то, что в коммуне Эйлмертон не было и намека на религию, презрение Страйка к культам возникло непосредственно после шести месяцев жизни на ферме Форгеман, которые стали самым несчастливым периодом его нестабильного и раздробленного детства. В коммуне доминировал могущественный старший брат Кроутер, худощавый, сутулый мужчина с сальными волосами, длинными черными бакенбардами и торчащими усами. Страйк все еще мог представить восторженное лицо своей матери, когда Малкольм Кроутер читал группе лекцию при свете костра, излагая свои радикальные убеждения и личную философию. Он также помнил свою неистребимую неприязнь к этому человеку, которая переросла в интуитивное отвращение.

К тому времени, когда полиция провела обыск на ферме, Леда уже перевезла свою семью. Шесть месяцев — самый долгий срок, который Леда могла выдержать, оставаясь на одном месте. Читая в газетах о действиях полиции, она, вернувшись в Лондон, отказывалась верить, что община не подвергается преследованию за свой пацифизм, легкие наркотики и философию «назад к земле». Долгое время она настаивала на том, что Кроутеры не могли совершить того, в чем их в итоге обвинили, не в последнюю очередь потому, что ее собственные дети сказали ей, что им удалось уйти невредимыми. Только после прочтения материалов судебного процесса Леда с неохотой согласилась с тем, что это было скорее везением, чем правилом; что ее пасторальная фантазия действительно была очагом педофилии. Как обычно, она отмахнулась от этого эпизода, сочтя его аномалией, и продолжила беспокойное существование, в результате которого ее сын и дочь, когда их не бросали на произвол судьбы на тетю и дядю в Корнуолле, постоянно перемещались между различными видами небезопасного жилья и нестабильными ситуациями по ее выбору.

Страйк выпил треть своей свежей пинты, после чего вновь сосредоточил свое внимание на лежащей перед ним странице.

На этом первое письмо закончилось. Страйк взял второе и, подкрепившись еще пивом, продолжил чтение.

Глава 8

Спустя два дня после того, как они взялись за дело Эденсора, и уже основательно поразмыслив над тем, как лучше действовать, Страйк позвонил Робин из офиса. Робин, у которой был выходной, только что приехала в парикмахерскую. Извинившись перед стилистом, который только-только взяла в руки ножницы, Робин ответила.

— Привет. Как дела?

— Ты просмотрела все документы Эденсора, которые я тебе прислал?

— Да, — сказала Робин.

— Я думал об этом, и первым шагом будет получение данных переписи населения, чтобы выяснить, кто жил на ферме Чепмена за последние двадцать лет. Если мы сможем найти бывших членов ВГЦ, то, возможно, сможем подтвердить некоторые утверждения Пирбрайта о том, что там происходит.

— Ты сможешь получить доступ к записям переписи населения только до 1921 года, — сказала Робин.

— Я знаю, — сказал Страйк, который просматривал Национальные архивы в Интернете, — именно поэтому я угощаю Уордла карри сегодня вечером. Хочешь пойти со мной? Я рассказал ему об этом придурке, который платит за все фальшивыми десятками, и он согласился в обмен на это попытаться получить полный полицейский отчет о расстреле Пирбрайта. Я угощаю его карри, чтобы расположить его к себе, потому что хочу убедить его достать для нас еще и записи переписи населения.

— Извини, я не могу прийти, — сказала Робин, — у Райана билеты в театр.

— А, — сказал Страйк, доставая свой вейп. — Ладно, просто решил спросить.

— Извини, — сказала Робин.

— Нет проблем, у тебя сегодня выходной, — сказал Страйк.

— Я как раз собираюсь постричься, — сказала Робин, желая показать, что она продолжает работать над делом, даже если ей не удастся встретиться с полицейским и Страйком в этот вечер.

— Да? Какой цвет ты выбрала?

— Не знаю, — сказала Робин. — Я только села.

— Хорошо, но я также хотел спросить, не могла бы ты зайти к Пруденс завтра вечером. Она с удовольствием одолжит тебе одежду.

Если, конечно, у Мерфи нет билетов в гребаную оперу.

— Это было бы здорово, — сказала Робин. — Где она живет?

— Строберри Хилл. Я пришлю тебе адрес. Нам придется встретиться там, я до пяти часов слежу за Бигфутом.

Согласившись с этим планом, Страйк повесил трубку и сидел, нахмурившись, глубоко затягиваясь вейпом. Мысль о том, что Мерфи покупает билеты в театр, раздражала его: она предполагала опасную степень усилий. За восемь месяцев отношений полицейский уже должен был перестать притворяться, что ему больше нравится смотреть спектакль, чем нормально ужинать, а потом заниматься сексом. Оттолкнувшись от стола партнеров, Страйк прошел в дальнюю комнату, где офис-менеджер Пат печатала за своим столом. Очевидно, она слышала часть его разговора с Робин через открытую дверь, потому что спросила, зажав, как обычно, электронную сигарету между зубами:

— Почему вы назвали его Бигфутом?

— Потому что он похож на Бигфута, — сказал Страйк, наполняя чайник.

Речь шла о богатом владельце компании по производству программного обеспечения, жена которого считала, что он посещает секс-работниц. Страйк, которому пришлось ехать с ним в переполненном лифте во время последней слежки, мог подтвердить, что объект был не только очень высоким, волосатым и неухоженным, но и пах так, словно последний раз принимал душ в далеком прошлом.

— Забавно, как бороды приходят и уходят, — сказала Пат, продолжая печатать.

— Это называется бритье, — сказал Страйк, потянувшись за кружками.

— Ха-ха-ха, — сказала Пат. — Я имею в виду моду. Боковые бакенбарды и все такое.

В голове Страйка всплыло нежелательное воспоминание о Малькольме Кроутере, сидящем у костра на ферме Форгеман. У Кроутера на коленях была маленькая девочка, и он уговаривал ее погладить его усы.

— Хочешь чашку чая? — Страйк сказал, отбросив мысленный образ.

— Давай уже, — ответила Пат глубоким, скрипучим голосом, из-за которого звонившие часто принимали ее за Страйка. — Кстати, эта женщина из Харгривз до сих пор не оплатила свой счет.

— Позвони ей, — сказал Страйк, — и скажи, что нам нужно, чтобы она уложилась до конца месяца.

— Это понедельник.

— А у нее миллионы.

— Чем богаче, тем медленнее платят.

— В этом есть доля правды, — признал Страйк, ставя кружку Пат на стол, возвращаясь во внутренний кабинет и закрывая дверь.

Следующие три часа он потратил на то, чтобы разыскать отсутствующего отца гражданской падчерицы Штыря. За последние пять лет у этого человека было несколько адресов, но в результате проведенных Страйком исследований он пришел к выводу, что в настоящее время этот человек носит свое второе имя, вероятно, чтобы избежать розыска по алиментам, и живет в Хакни. Если это действительно тот самый человек, то он работает водителем-дальнобойщиком, что, несомненно, подходит человеку, стремящемуся уклониться от выполнения родительских обязанностей.

Отправив субподрядчику Дэву Шаху электронное письмо с просьбой установить наблюдение за адресом в Хакни и фотографировать всех, кто входит или выходит из него, Страйк отправился на ужин с Эриком Уордлом.

Страйк решил, что стандартного дешевого карри-хауса будет недостаточно, чтобы расположить к себе своего друга-полицейского, у которого он намеревался попросить об услуге, связанной с переписью населения. Поэтому он заказал столик в клубе «Корица», который находился в нескольких минутах езды на такси.

Ресторан когда-то был Вестминстерской библиотекой, поэтому множество столов с белыми скатертями стояли в большом просторном зале с обшитыми книгами стенами. Страйк, пришедший первым, снял пиджак, ослабил галстук, заказал пинту пива и сел читать новости дня с телефона. Он понял, что пришел Уордл, только когда тень полицейского упала на стол.

— Тут получше, чем в Бомбей Балти, — прокомментировал полицейский, усаживаясь напротив Страйка.

— Да, дела в последнее время идут неплохо, — ответил тот, убирая телефон обратно в карман. — Как дела?

— Не могу пожаловаться, — сказал Уордл.

Когда они только познакомились, друг Страйка Эрик Уордл был по-мальчишески красив. Несмотря на то, что он по-прежнему хорошо выглядел, его некогда полная волос голова поредела, и он выглядел так, как будто постарел больше, чем на шесть лет, которые прошли на самом деле. Страйк знал, что не только тяжелая работа вытравила эти борозды вокруг рта и глаз Уордла; он потерял брата, а жена, Эйприл, ушла от него полгода назад, забрав с собой их трехмесячного ребенка.

Пока они изучали меню, разговор шел в обычном русле, и только когда официант принес Уордлу пинту пива и принял их заказ, полицейский передал через стол папку.

— Это все, что я смог узнать о стрельбе в Кевина Пирбрайта.

— Отлично, — сказал Страйк. — Как поживает наш друг-фальшивомонетчик?

— Арестован, — сказал Уордл, поднимая свою пинту в тосте, — и я думаю, что его удастся убедить, чтобы он сдал и высшее начальство. Ты, возможно, обеспечил мне долгожданное повышение, так что ужин за мой счет.

— Я бы предпочел, чтобы ты заплатил мне информацией, — ответил Страйк.

— Я знал, что ты не забронировал это место по прихоти, — вздохнул Уордл.

— Давай закажем, и я все объясню.

После того, как они приступили к еде, Страйк попросил об одолжении, за которым он пришел: помощь Уордла в получении доступа к записям переписи населения, которые обычные люди получить не могут.

— Откуда такой интерес к этой ферме Чепмен?

— Это штаб-квартира Всеобщей Гуманитарной Церкви.

— Ох, — сказал Уордл. — Это место. Эйприл ходила на одну из их встреч несколько лет назад. Ее подруга с занятий йогой заинтересовалась этим и взяла ее с собой. В итоге подруга присоединилась. Правда, Эйприл была там всего один раз.

Уордл прожевал и проглотил, прежде чем добавить:

— Она потом немного странно себя вела. Я пошутил, и ей это не понравилось, но я сказал это только потому, что никогда особо не общался с той женщиной, которая ее туда отвела. Она увлекалась кристаллами, медитацией и прочей ерундой. Ты знаешь, что это за тип.

Страйк, хорошо помнивший периодические фазы песнопений Леды, скрестившей ноги перед нефритовым Буддой, сказал, что да, и спросил:

— Эйприл подумала, что в этом что-то есть, не так ли?

— Думаю, она защищалась, потому что знала, как сильно ее друзья-йоги меня бесят… Наверное, не стоило быть сволочью в этом вопросе, — признался Уордл, угрюмо жуя. — Итак, какие записи переписи тебе нужны?

— Все, начиная с 91-го года.

— Черт возьми, Страйк.

— Я пытаюсь отследить бывших членов клуба.

Уордл поднял брови.

— То есть ты хочешь все время оглядываться.

— В смысле?

— У них репутация организации, которая жестко преследует тех, кто пытается их дискредитировать.

— Я слышал.

— Какую надуманную причину я могу назвать переписчикам? Они так просто информацию не выдают.

— На данный момент у меня есть данные о принудительном контроле, физических нападениях, одно обвинение в изнасиловании и несколько случаев жестокого обращения с детьми.

— Боже правый. Почему бы не добавить убийство и не получить полный комплект?

— Дай мне время, я занимаюсь этим делом всего два дня. Кстати говоря, этот выстрел в Пирбрайта…

— Тот же пистолет использовался в двух предыдущих перестрелках, связанных с наркотиками. Я не занимался этим делом, никогда не слышал об этом парне, пока ты мне не позвонил, но я просмотрел все материалы, — сказал Уордл, кивнув на папку. — Выглядит довольно однозначно. Он должен был быть не в себе, судя по состоянию его комнаты. Взгляни на фотографию вверху.

Страйк отодвинул пустую тарелку, открыл папку и достал фотографию.

— Черт.

— Да, там, наверное, что-то есть, под остальным дерьмом.

На фотографиях была запечатлена маленькая и убогая комната, повсюду валялась одежда и мусор. Тело Пирбрайта лежало посреди пола, накрытое полиэтиленовой пленкой. Кто-то — Страйк предположил, что Пирбрайт — нацарапал слова по всем стенам.

— Отличный образец наркоманского декора, — сказал Уордл, когда официант вернулся, чтобы убрать их тарелки.

— Что-нибудь украли? Он должен был писать книгу по ВГЦ.

— Похоже, он писал ее на стенах, — сказал Уордл. — Комната в точности такая, какой ее нашел хозяин. В нижней части шкафа они нашли пакет с гашишем и рулон двадцаток.

— Они думают, что его убили из-за пакетика гашиша?

— Возможно, это все, что они оставили. Вероятно, он стащил что-то у кого-то, у кого не должен был, или разозлил не того человека.

— Где это место?

— Каннинг Таун.

— Отпечатки?

— Только Пирбрайта.

— Как убийца вошел и вышел, есть идеи?

— Мы думаем, что они использовали отмычку, чтобы попасть в парадную дверь.

— Организованно, — сказал Страйк, доставая блокнот и начиная писать.

— Да, все было довольно хитро. Парень с того же этажа утверждал, что слышал, как Пирбрайт с кем-то разговаривал, прежде чем впустить его. Наверное, думал, что он собирается совершить продажу. Сосед услышал глухой удар, и музыка Пирбрайта перестала играть. Убийца, видимо, использовал глушитель, потому что иначе выстрел услышала бы половина улицы, но можно предположить, что его услышал сосед, ведь перегородки в здании фанерные. Конец музыки тоже подходит, потому что пуля прошла прямо через Пирбрайта и попала в старый радиоприемник, куски которого ты можешь видеть.

Страйк еще раз внимательно изучил фотографию комнаты Пирбрайта. Разбитый радиоприемник лежал в виде осколков на маленьком столе в углу. Два провода были подключены к розетке рядом с ним.

— Там было что-то еще.

— Да, похоже на провод от ноутбука. Ноутбук, вероятно, был единственной вещью в комнате, которую стоило украсть. Не знаю, зачем ему понадобилось радио, если у него был ноутбук.

— Он был небогат и, возможно, не знал, что такое скачивание музыки, — проговорил Страйк. — Из того, что я узнал о ферме Чепмена, он с таким же успехом мог бы вырасти в конце восемнадцатого века, если посмотреть на весь его опыт в области технологий.

Теперь им принесли карри. Страйк отложил в сторону полицейскую папку, но держал рядом с собой раскрытый блокнот.

— Итак, сосед слышит выстрел и прекращение музыки. Что дальше?

— Сосед пошел и постучал в дверь, — невнятно сказал Уордл с полным ртом пашанды из баранины, — но ответа не получил. Мы думаем, что стук спугнул убийцу, и он ушел через окно, которое было обнаружено открытым со следами рук в перчатках на наружном подоконнике.

— Как высоко было окно?

— Первый этаж, но прямо под ним можно было легко приземлиться на большой общий мусорный бак.

— Никто не видел, как он вылезал из окна? — спросил Страйк, который все еще делал записи.

— Все жильцы, чьи окна выходили на задний двор, были на улице или заняты внутри.

— Видеонаблюдение помогло?

— Они получили небольшую запись, на которой видно, как коренастый мужчина в черном уходит из района, возможно, он нес ноутбук в многоразовой сумке для покупок, но лица не было видно. И это буквально все, что я знаю, — сказал Уордл.

Страйк убрал фотографию в полицейское досье, как просил Уордл.

— Робин все еще встречается с Райаном Мерфи?

— Да, — сказал Страйк.

— Ты знаешь, что он алкоголик?

— Правда? — сказал Страйк, скрывая свое выражение лица за тем, что выпил еще пива. Робин так мало рассказывала ему о своих отношениях, что раньше он этого не знал. Возможно, подумал он (с проблеском чего-то сильно напоминающего надежду), Робин тоже не знала.

— Да. Но сейчас он в порядке. Но он был жутким пьяницей. Настоящим засранцем.

— В каком смысле?

— Агрессивным. Набрасывался на всех, кто в юбке. Однажды ночью он подкатил к Эйприл. Я чуть не врезал ему.

— Серьезно?

— О да, — повторил Уордл. — Неудивительно, что его жена ушла.

Но выражение его лица опечалилось после того, как он это сказал, вспомнив, видимо, что Мерфи был не единственным человеком, от которого ушла жена.

— Он сейчас в завязке, не так ли? — спросил Страйк.

— Да, — сказал Уордл. — Где здесь сортир?

После того как Уордл покинул стол, Страйк отложил нож и снова открыл полицейское досье, все еще отправляя в рот говядину по-мадрасски. Он извлек результаты вскрытия трупа Кевина Пирбрайта, пропустив смертельную травму головы, и сосредоточился на строках, касающихся токсикологии. Патологоанатом обнаружил в организме низкое содержание алкоголя, но никаких следов запрещенных препаратов.

Глава 9

Когда вечером следующего дня она ехала в дом Пруденс на Строберри Хилл, шея Робин чувствовала себя обнаженно и зябко. Она искренне надеялась, что бухгалтер позволит ей отнести хотя бы половину стоимости новой стрижки к деловым расходам, потому что это была самая дорогая стрижка в ее жизни. Длина до подбородка, длинная градуированная челка, концы обесцвечены, а затем выкрашены в бледно-голубой цвет. После первого потрясенного взгляда Мерфи просиял и сказал ей, что ему понравилось, что, правда, это или нет, заставило ее почувствовать себя немного менее стесненно, когда они вошли в театр «Герцог Йоркский», чтобы посмотреть «Отца».

— Голубой, да? — Были первые слова Страйка, когда Робин села в БМВ у станции Строберри Хилл. — Выглядит неплохо.

— Спасибо. Я надеюсь, что там также написано: «Привет, у меня больше денег, чем здравого смысла».

— Может быть, когда ты наденешь шикарную одежду, — сказал Страйк, выезжая с парковки.

— Как там Бигфут? — спросила Робин, когда они проезжали мимо длинного ряда солидных эдвардианских вилл.

— Разочаровывающее целомудрие, — сказал Страйк. — Но для человека, который стоит пару миллионов, можно подумать, что он может позволить себе расческу.

— Ты действительно не любишь неряшливость, не так ли? — сказала Робин, забавляясь.

— Не у тех, у кого есть выбор. Неужели так трудно помыться, черт возьми?

Страйк повернул направо, прежде чем сказать:

— Кстати, Дэв нашел парня, которого разыскивает Штырь.

— Хорошо, — сказала Робин. Хотя она не питала иллюзий по поводу глубоко преступной натуры Штыря, он однажды помог ей избежать нападения крупного подозреваемого в убийстве, за что она была ему благодарна. — Как поживает девочка?

— Он не сказал, но, надеюсь, встреча с отцом поднимет ей настроение… вот мы и здесь…

Раньше, чем ожидала Робин, они свернули к подъезду особенно большого эдвардианского дома, который не только заставил Робин почувствовать себя немного напуганной, но и заставил ее с сожалением вспомнить о своей собственной хлипкой квартирке, в которой ей приходилось терпеть почти постоянный шум музыки от человека, живущего наверху.

Не успели они войти в дом, как входная дверь распахнулась, и перед ними предстала сводная сестра Страйка, дочь известной актрисы и рок-звезды, от которой также родился Страйк. Пруденс была одета в простое черное платье, которое показалось Страйку обычным, но которое, по мнению Робин, должно было стоить эквивалентно ее собственной ежемесячной выплате по ипотеке.

Как и у сэра Колина Эденсора, у Пруденс было такое лицо, которое трудно не любить, или так думала Робин. Хотя она была не так красива, как ее мать-актриса, но очень привлекательна, с веснушчатой кожей и длинными волнистыми черными волосами. Чуть поднятые уголки глаз и маленький улыбающийся рот придавали ей слегка озорной вид. Хотя она ни в коем случае не страдала избыточным весом, у нее были пышные формы, что Робин, боявшаяся, что она будет худой и плоскогрудой, заметила с облегчением.

— Входите, входите! Очень приятно познакомиться, — сказала Пруденс, пожимая Робин руку.

— Мне тоже. Обычно мои волосы не такие, — сказала Робин и тут же пожалела об этом. Она только что увидела свое отражение в зеркале в прихожей Пруденс. — Это все часть моего прикрытия.

— Ну что ж, выглядит замечательно, — сказала Пруденс, а затем повернулась к Страйку и обняла его.

— Черт возьми, братан, молодец. С каждым разом тебя все меньше и меньше.

— Если бы я знал, что это сделает всех такими счастливыми, я бы ампутировал вторую ногу.

— Очень смешно. Проходите в гостиную. Я только что открыла вино.

Она провела сыщиков в большую изысканно оформленную комнату. Красиво отделанная, с большими черно-белыми фотографиями на стенах, книжными шкафами и низким темным кожаным диваном на трубчатом металлическом каркасе — все это было одновременно стильно и уютно.

— Итак, — сказала Пруденс, жестом указывая Страйку и Робин на диван, а сама усаживаясь в большое кремовое кресло, прежде чем налить еще два бокала вина, — одежда. Могу ли я спросить, для чего она нужна?

— Робин должна быть похожа на богатую девушку, у которой достаточно проблем, чтобы присоединиться к секте.

— К секте?

— Ну, некоторые люди говорят, что это так, — помедлила Робин. — У них есть что-то вроде лагеря в сельской местности, и я надеюсь, что меня завербуют, и я смогу туда попасть.

К удивлению обоих детективов, улыбка Пруденс исчезла и сменилась озабоченным взглядом.

— Это же не ВГЦ, не так ли?

Робин с удивлением посмотрела на Страйка.

— Это очень быстрый вывод, — сказал он. — Почему ты решила, что это они?

— Потому что все началось в Норфолке.

— У тебя есть клиент, который был там, — сказал Страйк, внезапно догадавшись.

— Я не разглашаю идентификационные данные клиентов, Корморан, — сказала Пруденс с насмешливой строгостью в голосе, подталкивая к нему стакан через журнальный столик.

— Жаль, — легкомысленно сказал Страйк. — Нам нужно найти бывших членов.

Пруденс пристально смотрела на него минуту-другую, затем сказала:

— Ну, поскольку я обязана соблюдать конфиденциальность, я не могу…

— Я просто болтал, — успокоил ее Страйк. — Мне не нужны имя и адрес.

Пруденс сделала глоток вина, выражение ее лица было серьезным. Наконец она сказала:

— Я не думаю, что вам будет очень легко разговорить бывших участников группы. К тому, что тебя таким образом принудили, приложено много стыда, и часто это серьезная травма.

Увидев их лицом к лицу, Робин впервые заметила сходство своего партнера с Джонни Рокби. У него и его сводной сестры была такая же четко очерченная челюсть, такое же расстояние между глазами. Она задумалась — у нее было три брата одного происхождения, — каково это, в сорок лет впервые познакомиться с кровным родственником. Но между братом и сестрой было нечто большее, чем просто слабое физическое сходство: похоже, между ними уже установилось негласное взаимопонимание.

— Хорошо, — сказала Пруденс в ответ на полушутливый вопрос Страйка, — я действительно лечу бывшего члена ВГЦ. На самом деле, когда он впервые рассказал о том, что с ним произошло, я не думала, что являюсь подходящим человеком, чтобы помочь ему. Это особая работа — депрограммирование людей. Некоторые злоупотребляют вещами, которых были лишены внутри — например, едой и алкоголем. Некоторые предаются рискованному поведению в качестве реакции на такой контроль и наблюдение. Приспособиться к свободной жизни нелегко, а просьба раскопать то, от чего они страдали или к чему их принуждали, может причинить огромные страдания.

К счастью, я знала американского психотерапевта, который работал со многими людьми, пережившими культ, и связалась с ним. Он провел с клиентом несколько виртуальных сессий, которые очень помогли, и теперь я взялась за работу с клиентом при постоянной помощи американца. Так я узнала о ВГЦ.

— Как клиент вышел? — спросил Страйк.

— А что? Это то, для чего вас наняли — вытащить кого-то?

Страйк кивнул.

— Тогда вам нужно быть очень осторожными, — серьезно сказала Пруденс. — Если он похож на моего клиента, то он будет очень хрупким, и вы принесете больше вреда, чем пользы, если будете действовать слишком жестко. Вы должны понять: люди, попавшие в секту, были перепрограммированы. Нельзя ожидать, что они просто вернутся к нормальной жизни.

— Как твой клиент справился с этим?

— Он… уехал не по своей воле, — нерешительно сказала Пруденс.

— Ты имеешь в виду, что его исключили?

— Вопрос не в том, что… у него были проблемы со здоровьем, — сказала Пруденс, — но большего я сказать не могу. — Достаточно сказать, что ВГЦ не выпускает членов через парадную дверь, если они не перестали быть полезными. Тебе нужно быть очень осторожной, Робин. Читала ли ты когда-нибудь Роберта Джея Лифтона? «Реформа мышления и психология тотализма»? Или «Борьба с культовым контролем сознания» Стивена Хассана?

Робин покачала головой.

— Я одолжу тебе свои копии. Я отдам их тебе перед уходом. Умение распознавать их приемы поможет тебе противостоять им.

— Робин умна, — сказал Страйк. — Она не купится на их рассуждения.

— Быть умным — это не защита сама по себе, — сказала Пруденс. — Ограничение в еде, принудительные песнопения, жесткий контроль над физическим окружением, копание в психике в поисках места, на которых они могут оказать наибольшее давление, в одну минуту бомбардируют тебя любовью, а в следующую сбивают с ног… никто не застрахован от этого, умный он или нет…

— В любом случае, — сказала Пруденс, вставая, — давай примерим какую-нибудь одежду.

— Это очень мило с твоей стороны, Пруденс, — сказала Робин, когда терапевт вела ее наверх.

— Ерунда, — сказала Пруденс, теперь уже снова улыбаясь. — Я очень хотела с тобой познакомиться, учитывая, что ты, несомненно, самый важный человек в жизни Корма.

Эти слова вызвали у Робин ощущение, похожее на удар током в животе.

— Он… он очень важен для меня.

Они прошли мимо открытой двери очень захламленной спальни, которая принадлежала подростку, как поняла Робин еще до того, как из нее выскочила черноволосая девушка в мини-юбке, сжимая в одной руке кожаную куртку, а в другой — портфель.

— Оо, — сказала она, моргая, глядя на Робин. — Классные волосы!

Не дожидаясь ответа, она поспешила мимо них и побежала вниз по лестнице. Пруденс окликнула ее:

— Напиши мне, когда за тобой нужно будет заехать!

— Хорошо, — крикнула девочка, и они услышали, как она прокричала: «До встречи, новый дядя», прежде чем хлопнула входная дверь.

— Это была Сильви, — сказала Пруденс, ведя Робин в большую спальню, отличающуюся роскошной простотой, а затем в зеркальную гардеробную, уставленную вешалками с одеждой. — Корм сказал, что тебе понадобится два или три наряда?

— В идеале, — сказала Робин. — Я обещаю, что буду очень осторожна с ними.

— О, не беспокойся об этом, у меня слишком много одежды… Это моя слабость, — призналась Пруденс с виноватой улыбкой. — Сильви уже достаточно взрослая, чтобы одалживать вещи, которые я больше не могу носить, так что я не решаюсь отдать все на благотворительность. Какой размер обуви ты носишь?

— Шестой, — сказала Робин, — но…

— Отлично. Такой же, как у меня.

— Ты действительно не должна…

— Если ты пытаешься выглядеть богато, аксессуары имеют значение, — сказала Пруденс. — Очень интересно помогать кому-то работать под прикрытием. Корм очень осторожен в том, чем вы двое занимаетесь — в профессиональном плане, я имею в виду, — добавила она.

Она стала доставать дневные платья и различные топы и передавать их Робин, которая увидела марки, которые никогда не смогла бы себе позволить: Valentino, Chanel, Yves Saint Laurent.

— …и это тебе очень идет, — сказала Пруденс пять минут спустя, добавляя платье Chloé к тяжелой ноше, которую уже держала Робин. — Хорошо, примерь все и посмотри, что подойдет. Здесь ты будешь совершенно одна, Деклана не будет дома еще час.

Когда за Пруденс закрылась дверь спальни, Робин положила на двуспальную кровать груду одежды, затем сняла свитер и джинсы, оглядывая комнату. От дубовых половиц и широкой кровати красного дерева до изящной современной люстры, длинных газовых штор и телевизора с плоским экраном на стене — все говорило о хорошем вкусе и достатке. Страйк мог бы жить так же, подумала Робин, если бы поборол свою гордость и гнев и принял бы щедрость своего отца — хотя, конечно, она не могла быть уверена, что именно Джонни Рокби купил этот дом.

Внизу Пруденс вернулась к Страйку в гостиную, держа в руках две книги.

— Для Робин, — сказала она, положив их на журнальный столик между ними.

— Твое здоровье, — сказал он, когда она наполнила его бокал вином. — Слушай, я могу тебя кое о чем спросить?

— Спрашивай, — сказала Пруденс, садясь напротив него.

— Был ли этот твой клиент свидетелем сверхъестественных событий на ферме Чепмена?

— Корм, я не могу говорить об этом.

— Я не собираюсь искать твоего клиента, — заверил он ее. — Я просто интересуюсь.

— Я, наверное, уже слишком много сказала, — сказала Пруденс.

— Я понял, — сказал Страйк. — Больше никаких вопросов.

Наклонившись вперед, он взял в руки книгу «Борьба с культовым контролем сознания», перевернул ее и прочитал аннотацию на обороте.

— Сейчас я больше беспокоюсь о том, что Робин туда попадет, чем полчаса назад, — признался он.

— Хорошо, — сказала Пруденс. — Извини, я не имею в виду «хорошо, что ты беспокоишься», я просто думаю, что лучше, чтобы она понимала, во что ввязывается.

— Почему, черт возьми, люди вступают в культы? — размышлял Страйк. — Зачем кому-то отдавать такой контроль над своей жизнью?

— Потому что они не понимают, что полный контроль — это то, чем все закончится, — сказала Пруденс. — Это происходит постепенно, шаг за шагом, после того как им предлагают одобрение, подтверждение и ощущение цели… Ты, конечно, понимаешь, как привлекательно открыть для себя глубокую истину? Ключ к Вселенной?

Страйк пожал плечами.

— Хорошо, а как насчет веры в то, что ты можешь реально изменить мир к лучшему: облегчить страдания, вылечить социальные недуги, защитить слабых?

— Почему для этого нужно быть в секте?

— Тебе — нет, — сказала Пруденс, улыбаясь, — но они очень хорошо умеют убеждать людей, что членство — это лучшее из возможных способов достижения рая на земле, не говоря уже о рае после этого.

Единственный тип людей, с которыми ВГЦ, вероятно, не сможет работать, да и то не факт, что они вообще захотят их набирать, — это апатичные домоседы. ВГЦ ищет идеалистов, которых они могут превратить в евангелистов, хотя я и полагаю, что на ферме Чепмена есть и более низкие категории рекрутов, просто для того, чтобы заниматься реальным сельским хозяйством… Мой бедный клиент слишком хорошо знает, что другие люди считают его глупым и слабовольным, раз он на все это купился, что отчасти и является причиной того, что он испытывает такой стыд. Но на самом деле идеализм и интеллектуальная пытливость делают тебя гораздо более уязвимым для идеологий, подобных ВГЦ… Вы останетесь на ужин? Это паста, ничего особенного.

— Тебе не нужно нас кормить, — сказал Страйк.

— Я хочу. Пожалуйста, останьтесь, Деклан скоро вернется. Кстати, Робин кажется милой.

— Да, она такая, — сказал Страйк, глядя в потолок.

Наверху Робин определилась с тремя нарядами, хотя ей все еще было неловко брать с собой такую дорогую одежду. Она только успела переодеться в свои джинсы и топ, как в дверь постучала Пруденс.

— Входите, — позвал Робин.

— Выбрала?

— Да. Если можно, я бы хотела взять это на время.

— Отлично, — сказала Пруденс, забирая остатки одежды и направляясь к вешалкам, чтобы повесить ее обратно. — Знаешь что? — сказала она через плечо. — Ты должна просто оставить ее себе. Так будет проще.

— Пруденс, я не могу, — слабо сказала Робин. Она прекрасно понимала, что выбранная ею одежда стоит не менее двух тысяч фунтов, даже подержанная.

— Почему бы и нет? Если бы ты хотела это, — сказала Пруденс, протягивая платье Chloé, — я бы попросила вернуть его, Потому что я очень нравлюсь Деклану в нем, но, честно говоря, я легко могу обойтись без того, что ты выбрала. У меня и так слишком много вещей, ты же видишь. Пожалуйста, — сказала она, когда Робин снова открыла рот для протеста, — это будет первый раз, когда кому-то из нас разрешат подарить Корму что-нибудь, даже по доверенности. А теперь давай найдем обувь.

— Я действительно не знаю, что сказать, — сказала Робин в замешательстве. Она боялась, что Страйк будет недоволен тем, что она приняла подарок. Словно прочитав мысли Робин, Пруденс сказала:

— Я знаю, что Корм чертовски обижается, когда берет что-то у отца, но все это не было куплено Джонни Рокби, обещаю. Я зарабатываю очень хорошие деньги, а Деклан — кучу денег. Иди сюда и выбери туфли, — добавила она, приглашая Робин вернуться в примерочную. — Они прекрасно смотрятся с этим платьем. Попробуй.

Засунув ногу в туфли Jimmy Choo, Робин спросила:

— Вы близки с отцом?

— Гм… — сказала Пруденс, стоя на коленях и роясь в обуви, — …Я полагаю, настолько близки, насколько вообще можно быть с кем-то вроде него. Он немного ребенок. Говорят, что человек навсегда остается в том возрасте, в котором он стал знаменитым, не так ли? Это значит, что папа так и не вышел из подросткового возраста. Весь его образ мышления заключается в мгновенном удовлетворении своих желаний и предоставлении другим людям возможности собирать осколки. Я люблю его, но он не родитель в обычном смысле этого слова, потому что ему никогда не нужно было заботиться о себе, не говоря уже о ком-то другом. Хотя я прекрасно понимаю, почему Корм на него злится. Вряд ли можно представить себе двух более разных людей. Попробуй-ка вот это, — добавила она, протягивая Робин пару сапог. Когда Робин надела их, Пруденс добавила:

— Отца действительно мучает совесть за Корма. Он знает, что вел себя очень плохо. Он пытался достучаться до него пару лет назад. Я не знаю, что именно было сказано…

— Рокби предложил ему деньги за встречу, — бесстрастно ответил Робин.

Пруденс поморщилась.

— О Боже, я не знала… Папа мог бы подумать, что это щедрость или что-то в этом роде… чертов идиот… Он так привык бросать деньги на решение проблем… Эти выглядят слишком узкими.

— Да, немного, — признала Робин, снова расстегивая сапоги. — Знаешь, — импульсивно добавила она, — я очень рада, что вы с Кормораном общаетесь. Я думаю, что ты можешь быть… не знаю… тем, что ему не хватает.

— Правда? — сказала Пруденс, выглядя довольной. — Потому что я давно хотела с ним познакомиться. Годы. Это нелегко — быть незаконнорожденной из двух рас среди остальных. Мы все прекрасно ладим, не пойми меня неправильно, но я всегда была как бы только наполовину в клане Рокби, наполовину вне его, и знать, что Корм где-то там, наплевав на все, прокладывает свой собственный путь… Конечно, он постоянно боится, что я начну заниматься его психоанализом, — добавила Пруденс, протягивая Робин пару Manolo Blahniks. — Я много раз объясняла ему, что не смогу, даже если захочу. Отношения слишком… слишком сложные… Он был для меня своего рода талисманом в течение долгого времени. Просто мысль о нем. С таким человеком невозможно быть объективной, никогда… Ты ведь останешься на ужин? Я только что попросила Корма.

— Я… Ты уверена? — сказала Робин, чувствуя себя немного ошеломленной.

— Боже, да, это будет весело. Деклану очень нравится Корм, и он будет в восторге от встречи с тобой. Так, значит, ты возьмешь эти три, верно? — сказала Пруденс, откладывая обувь еще на несколько сотен фунтов. — Теперь давай найдем сумочку…

Внизу, в тихой гостиной, Страйк снова разглядывал фотографию комнаты Кевина Пирбрайта, которую ему дал Уордл и которую он взял с собой, чтобы показать Робин. Несколько минут он всматривался в фотографию, пытаясь разобрать несколько моментов, которые его озадачивали. Наконец он огляделся и заметил именно то, что ему было нужно: старинное увеличительное стекло, декоративно лежащее на стопке книг по искусству.

Через десять минут Робин снова появилась в гостиной и издала удивленный смешок.

— Что? — сказал Страйк, поднимая глаза.

— Шерлок Холмс, я полагаю?

— Не насмехайся, пока не попробуешь, — сказал Страйк, протягивая фотографию и увеличительное стекло. — Это комната Кевина Пирбрайта, как ее нашла полиция. Уордл достал ее для меня.

— О, — сказала Робин. Она снова села на диван рядом со Страйком и забрала у него фотографию и лупу.

— Взгляни на то, что он написал на стенах, — сказал Страйк. — Посмотри, сможешь ли ты что-нибудь прочитать. К сожалению, эта фотография — все, что у нас есть, я позвонил хозяину дома сегодня днем. Как только полиция закончила, он перекрасил комнату.

Робин двигала лупу туда-сюда, пытаясь разобрать нацарапанные слова. Она так сосредоточилась, что звук открывающейся входной двери заставил ее подпрыгнуть.

— Привет, новый дядя, — сказал смуглый подросток, просовывая голову в комнату. Казалось, он был обескуражен тем, что Робин тоже там.

— Привет, Джерри, — сказал Страйк. — Это мой партнер по детективной деятельности, Робин.

— О, — сказал мальчик, выглядя смущенным. — Круто. Привет.

Он снова исчез.

Робин продолжила внимательно изучать фотографию. После минутного сосредоточения она начала читать вслух.

— «Пять Пророков»… что это над зеркалом? Это «возмездие»?

— Думаю, да, — сказал Страйк, придвигаясь ближе к ней на диване, так что их бедра почти соприкасались.

Многие надписи на стенах Пирбрайта были неразборчивы или слишком малы, чтобы прочитать их с фотографии, но то тут, то там выделялось одно слово.

— Бекка, — прочитала Робин. — «Грех»… — «солом»… что-то… солома? По-моему, это «заговор», не так ли?

— Да, — сказал Страйк.

— «Накануне»… Накануне… Я не могу прочитать остальное…

— Я тоже не могу. Что ты думаешь об этом?

Страйк указывал на что-то на стене над незаправленной кроватью. Когда оба наклонились, чтобы посмотреть поближе, волосы Страйка задели волосы Робин, и она почувствовала еще один небольшой электрический разряд в глубине живота.

— Похоже, — сказала она, — что кто-то пытался что-то оттереть… или… откололи штукатурку?

— Я так и подумал, — сказал Страйк. — По-моему, кто-то буквально содрал часть надписи со стены, но не все. Уордл сказал мне, что сосед Пирбрайта постучал в дверь, услышав, что музыка остановилась. Возможно, это и убедило убийцу уйти через окно до того, как он успел стереть всю надпись.

— И он оставил это, — сказала Робин, глядя на последние остатки того, что, по-видимому, было предложением или фразой.

Написанное заглавными буквами и многократно обведенное кружком одно слово было легко читаемым: СВИНЬИ.

Глава 10

Во многом благодаря предостережениям Пруденс Страйк провел следующие два вечера за чтением книги «Борьба с культовым контролем сознания» в своей квартире на чердаке. В результате он настоял на том, чтобы Робин потратила больше времени, чем обычно, на создание своего образа под прикрытием, прежде чем впервые появиться в храме при Руперт-Корт. Хотя он был полностью уверен в способности Робин мыслить самостоятельно, кое-что из прочитанного, особенно предупреждение Пруденс о том, что церковь ищет слабые места в психике членов секты, чтобы затем манипулировать ими, вызвало у него чувство тревоги.

— Не должно быть никаких сходств между твоей собственной жизнью и жизнью Ровены, — сказал он ей. Ровена Эллис — это псевдоним, который выбрала Робин (всегда легче, особенно когда ты измучена или застигнута врасплох, иметь псевдоним, который смутно знаком). — Не стоит опираться на свое реальное прошлое. Придерживайся чистого вымысла.

— Я знаю, — терпеливо сказала Робин, — не волнуйся, я уже подумала об этом.

— И не надо сильно менять акцент. Это то, что может ускользнуть, когда ты устала.

— Страйк, я знаю, — сказала она наполовину раздраженно, наполовину весело. — Но если я не приду туда в ближайшее время, эта стрижка отрастет, и мне придется ее переделывать.

В пятницу, накануне ее запланированного появления в образе в лондонском храме ВГЦ, Страйк настоял на проверке Робин в офисе, задавая вопросы о школьном образовании Ровены, о ее карьере в университете, семье, друзьях, хобби, домашних животных, бывшем женихе и подробностях ее якобы отмененной свадьбы, на которые Робин отвечала без пауз и колебаний. Наконец, Страйк поинтересовался, зачем Ровена приехала в храм Руперт-Корт.

— Моя подруга показала мне интервью с Ноли Сеймур, — ответила Робин, — в котором говорилось об универсальности и многообразии, и я согласилась прийти. Это показалось мне интересным. Конечно, я ни к чему себя не обязываю! — добавила она, убедительно демонстрируя нервозность. — Я здесь только для того, чтобы посмотреть!

— Чертовски хорошо, — признал Страйк, откинувшись в кресле за столом партнеров и потянувшись за кружкой чая. — Хорошо: все системы готовы.

Поэтому на следующее утро Робин встала рано утром в своей квартире в Уолтемстоу, позавтракала, оделась в брюки Valentino, рубашку Armani и пиджак Stella McCartney, перекинула через плечо сумку Gucci и отправилась в центр Лондона, испытывая одновременно нервозность и волнение.

Руперт-Корт, как уже знала Робин, много лет проработавшая в этом районе, представлял собой узкий переулок, увешанный стеклянными фонарями, который соединял Руперт-стрит и Уордур-стрит в месте слияния Чайнатауна и Сохо. С одной стороны прохода располагались различные мелкие фирмы, в том числе китайский рефлексотерапевт. Большую часть другой стороны занимал храм. Вероятно, когда-то это было неприметное коммерческое здание, в котором располагались рестораны или магазины, но нижние окна и двери были заколочены, и остался только один массивный вход. Насколько Робин могла видеть над головами множества людей, терпеливо стоявших в очереди, тяжелые двойные двери были богато украшены резьбой и золотой рамой — цвета перекликались с китайскими фонарями, развешанными по улице Уордур-стрит позади нее.

Протискиваясь вместе с остальными к двери, она исподтишка рассматривала своих товарищей по храму. Хотя среди прихожан были и люди постарше, средний возраст составлял от двадцати до тридцати лет. Если некоторые выглядели несколько эксцентрично — один молодой человек был с синими дредами, — то большинство отличались обыденностью: ни фанатичных взглядов, ни пустых глаз, ни необычных одежд, ни странного бормотания.

Оказавшись достаточно близко, чтобы хорошо видеть вход, Робин увидела, что красная и золотая резьба вокруг двери изображает животных: лошадь, корову, петуха, свинью, фазана, собаку и овцу. Робин только успела подумать, не является ли это косвенной ссылкой на сельскохозяйственные истоки ВГЦ, как заметила дракона с ярко-золотыми глазами.

— Добро пожаловать… добро пожаловать… добро пожаловать… — говорили две улыбающиеся молодые женщины, когда прихожане переступали порог. Обе были одеты в оранжевые толстовки с логотипом церкви, состоящим из букв «ВГЦ», изображенных на двух черных ладонях в форме сердца. Робин заметила, как обе женщины внимательно рассматривают приближающиеся лица, и подумала, не пытаются ли они сопоставить мысленные образы с теми, кого они считают нежелательными, например, с семьей Уилла Эденсора.

— Добро пожаловать! — пропела светловолосая девушка справа, когда Робин проходила мимо нее.

— Спасибо, — сказала Робин, улыбаясь.

Интерьер храма, фотографии которого Робин уже видела в Интернете, в реальности оказался еще более впечатляющим. Проход между рядами мягких скамей был устлан алым ковром и вел к возвышенной сцене, за которой располагался большой экран размером почти как в кинотеатре. В данный момент на нем демонстрировалось статичное изображение десятков тысяч людей в одежде разных цветов, преимущественно красной и оранжевой, стоящих перед зданием, похожим на священный храм или дворец в Индии.

Было ли золотистое сияние, исходящее от стен и карнизов, вызвано настоящим сусальным золотом, Робин не знала, но оно отражало свет от низко висящих стеклянных шаров с множеством лампочек, похожих на гроздья светящегося винограда. По всей верхней части стены вручную были нарисованы наивные фигурки, держащиеся за руки, как бумажные куклы, которые мама Робин когда-то в детстве учила ее вырезать. Здесь были представлены все национальности, и Робин вспомнился парижский Диснейленд, который она посетила в 2003 году со своим тогдашним парнем, а впоследствии мужем Мэтью, и аттракцион «Мир тесен», на котором баржи механически катились по каналам, а куклы со всего мира пели посетителям механическую музыку.

Скамьи быстро заполнялись, и Робин села на свободное место рядом с молодой чернокожей парой. Мужчина выглядел напряженным, а его спутница что-то шептала ему. Хотя Робин не могла расслышать всего, что говорила девушка, ей показалось, что она уловила слова: «Держи ум открытым».

На неглубокой полке, прикрепленной к скамье напротив Робин, лежало несколько одинаковых брошюр, одну из которых она взяла в руки.

Робин сунула брошюру в сумку, чтобы прочитать позже, и огляделась по сторонам, пытаясь найти Уилла Эденсора. В симпатичных молодых служителях в оранжевых толстовках не было недостатка, они суетились по храму, провожая людей на места, болтая и шутя с посетителями, но его не было видно.

Заметив, что несколько прихожан смотрят вверх, Робин обратила внимание на потолок. Там была нарисована фреска, которая по стилю сильно отличалась от кукольных человечков, нарисованных на стенах. Это выглядело как диснеевская интерпретация Микеланджело. Пять гигантских фигур в клубящихся одеждах летели через разноцветный рассвет, и Робин сделала вывод, что это те самые пять Пророков, о которых писал Кевин Пирбрайт в своем длинном письме сэру Колину Эденсору.

Фигура прямо над Робин была темноволосой, бородатой и одета в оранжевое. Из пореза на лбу у него текла кровь, а на одежде виднелись пятна крови. Это, несомненно, был Раненый Пророк. Затем шел благообразный старец с белой бородой и в голубых одеждах, державший в руках жезл Асклепия — посох, обвитый змеей: Пророк-целитель. Золотой Пророк изображался в виде среброволосой женщины, за спиной которой развевались желтые одежды; она имела блаженное выражение лица и рассыпала по земле драгоценные камни.

Четвертая фигура представляла собой худого, неулыбчивого юношу с затуманенными глазами. На нем были малиновые одежды, а на шее, к некоторому замешательству Робин, висела петля, веревка летела за ним. Робин предположила, что это Похищенный Пророк Александр Грейвс, который повесился через неделю после того, как его насильно похитили обратно в семью. Ей показалось странным и зловещим, что церковь решила изобразить его с осунувшимся лицом и со средством его уничтожения на шее.

Однако наибольшее внимание Робин привлекла центральная фигура. Маленькая и стройная, меньше остальных, она имела длинные черные волосы, была одета в белые одежды и, хотя была изображена в воздухе, за ней тянулись волны. Овальное лицо Утонувшего Пророка отличалось суровой красотой, но узкие глаза, то ли из-за обмана света, то ли нет, не имели радужной оболочки, а казались совершенно черными.

— Вы здесь одна? — раздался голос рядом с Робин. Молодая светловолосая женщина, встретившая ее у дверей, улыбалась ей.

— Да, — сказала Робин, — моя подруга должна была пойти со мной, но у нее похмелье!

— О, Боже, — сказала девушка, все еще улыбаясь.

— Я знаю, я немного раздражена, — сказала Робин, смеясь. — Это она хотела приехать!

Разумеется, она все предусмотрела: лучше не выглядеть слишком заинтересованной, слишком отчаянной, задавая вопросы; лучше, конечно, позволить своей одежде и сумочке стоимостью в несколько сотен фунтов произвести свое соблазнительное впечатление.

— Случайностей не бывает, — сказала блондинка, глядя на Робин. — Я выучила это. Случайностей не бывает. Вы выбрали очень удачный день для визита, если это ваш первый визит. Вы поймете, когда начнется служба.

Блондинка ушла, продолжая улыбаться, когда сзади храма раздался громкий удар, означавший закрытие дверей. Где-то зазвонил колокол, издав один-единственный глубокий звонок, и прихожане затихли. Служители в оранжевых рубашках отступили на стоячие места вдоль стен.

И тут, к удивлению Робин, из скрытых динамиков зазвучали первые ноты известной поп-песни: «Герои» Дэвида Боуи.

Статичное изображение на экране кинотеатра разморозилось, и служители храма, облаченные в оранжевые одежды, начали хлопать в такт песне и подпевать ей, как и некоторые прихожане.

На экране камера перемещалась по смеющимся людям, бросающим друг друга в друга цветные порошки, и Робин, прожившая в мультикультурном Лондоне достаточно долго, подумала, что узнала фестиваль Холи. Свет в храме медленно гас, и уже через минуту свет исходил только от киноэкрана, где радостные индусы обоих полов продолжали смеяться и гоняться друг за другом, в воздухе летали радужные цвета, и казалось, что они танцуют под песню Боуи и олицетворяют ее слова, каждый из них — король или королева, которая в этой славной массе может «победить их», кем бы они ни были…

Фильм отбрасывал на лицо прихожан мерцающие разноцветные огни. Когда песня стихла, фильм тоже сменился статичным изображением индуистского бога Шивы, сидящего со скрещенными ногами, со змеей, обвившейся вокруг его шеи, с гирляндой оранжевых цветов, свисающей на обнаженную грудь. Теперь на сцене появился яркий белый прожектор, в который шагнул человек, и, поскольку из-за яркости окружающая темнота казалась такой глубокой, он словно возник из воздуха. Некоторые из зрителей зааплодировали, в том числе и все сияющие сопровождающие, которые также издали несколько восторженных возгласов.

Робин сразу узнала человека, стоящего в центре внимания: это был Джонатан Уэйс, известный своим приверженцам как «Папа Джей», основатель Всеобщей Гуманитарной Церкви, совершающий необычное личное посещение одного из своих храмов. Красивый, высокий и подтянутый мужчина лет шестидесяти, он мог бы сойти в этом свете за человека на пару десятков лет моложе: густые темные волосы длиной до плеч, пронизанные серебром, большие темно-синие глаза, квадратная челюсть с ямочкой на подбородке. Его улыбка была очень располагающей. В том, как он приветствовал аплодисменты, не было и намека на напыщенность или театральность, напротив, улыбка была теплой и скромной, а сам он сделал извиняющийся жест, как бы желая унять волнение. Он был одет в оранжевую мантию, расшитую золотыми нитями, и носил микрофонную гарнитуру, так что его голос легко разносился над толпой из пары сотен людей, стоявших перед ним.

— Доброе утро, — сказал он, сложив руки в молитвенном поклоне.

— Доброе утро, — прозвучали в ответ голоса не менее половины прихожан.

— Добро пожаловать на сегодняшнее богослужение, которое, как некоторые из вас знают, является особенно важным для членов Всеобщей Гуманитарной Церкви. Сегодня, девятнадцатого марта, начинается наш год. Сегодня день Раненого Пророка.

— Это, — сказал Уэйс, указывая на изображение на экране, — тот образ, который у большинства из нас ассоциируется с божеством. Здесь мы видим Шиву, благосклонного и благодетельного индуистского бога, который содержит в себе множество противоречий и двусмысленностей. Он аскет и в то же время бог плодородия. Его третий глаз дает ему прозрение, но может и разрушать.

Изображение Шивы исчезло с экрана кинотеатра, сменившись размытой черно-белой фотографией молодого американского солдата.

— Это, — сказал Уэйс, улыбаясь, — не то, о чем большинство из нас думает, представляя себе святого человека. Это Расти Андерсен, который в начале семидесятых годов в молодости был отправлен на войну во Вьетнам.

Изображение Расти Андерсена исчезло и сменилось зернистыми кадрами взрывов и бегущих людей с винтовками. Из динамиков храма доносилась низкая зловещая музыка.

— Раст, как называли его друзья, был свидетелем зверств и пережил их. Его заставляли совершать невозможные поступки. Но когда война закончилась… — Музыка стала более светлой, обнадеживающей. — Он вернулся домой в последний раз, собрал гитару и вещи и отправился странствовать по Европе.

На экране появлялась череда старых фотографий, на каждой из которых волосы Андерсена становились все длиннее. Он выступал на улицах Рима; показывал знак мира перед Эйфелевой башней; шел с гитарой на спине под лондонским дождем мимо парада Конной гвардии.

— В конце концов, — рассказывал Уэйс, — он прибыл в маленькую норфолкскую деревушку Эйлмертон. Там он узнал о существовании общины, живущей за счет земли, и решил присоединиться к ней.

Экран потускнел, музыка стихла.

— К сожалению, община, в которую вступил Раст, оказалась не такой, как он надеялся, — говорил Уэйс, — но простая жизнь, жизнь вблизи природы, оставалась его идеалом. Когда первая община распалась, Раст продолжал жить в хижине, которую он построил сам, самостоятельный, самодостаточный, все еще справляясь с травмой, полученной на войне, в которой ему пришлось участвовать.

Именно тогда я впервые встретил его, — сказал Уэйс, когда храм заполнила новая музыка, теперь уже радостная и бодрая, а на экране появилось изображение Расти Андерсена и тридцати с небольшим лет Джонатана Уэйса. Хотя Робин догадывалась, что разница в возрасте между ними невелика, побитый погодой Андерсен выглядел гораздо старше.

— У него была замечательная улыбка, у Раста, — сказал Уэйс с заминкой в голосе. — Он упорно держался за свое уединенное существование, хотя иногда я пересекал поля, чтобы уговорить его пойти поесть с нами. На земле начала формироваться новая община, в центре которой была не только природная, но и духовная жизнь. Но духовность не привлекала Раста. Он слишком много видел, говорил он мне, чтобы верить в бессмертную душу человека или доброту Бога.

Однажды вечером, — рассказывал Уэйс, когда фотография медленно увеличивалась, так что лицо Раста Андерсена заполнило весь экран, — мы с этим разбитым воином шли вместе после ужина на ферме через поля к его хижине. Мы, как всегда, спорили о религии и о том, что человеку необходимо Благословенное Божество, и наконец я сказал Расту: «Ты можешь знать наверняка, что за пределами этой жизни ничего нет? Можешь ли ты быть уверен, что человек возвращается во тьму, что никакая божественная сила не действует ни вокруг нас, ни внутри нас? Неужели ты даже не допускаешь возможности такого?»

Раст посмотрел на меня, — сказал Уэйс, — и после долгой паузы ответил: «Я допускаю такую возможность».

Я допускаю такую возможность, — повторил Уэйс. — Сила этих слов, сказанных человеком, который решительно отвернулся от Бога, от божественного, от возможности искупления и спасения! И когда он произносил эти удивительные слова, я увидел на его лице то, чего никогда не видел раньше. В нем что-то проснулось, и в тот момент я понял, что его сердце наконец-то открылось для Бога, и я, которому Бог так много помог, могу показать ему то, что я узнал, то, что я увидел, что заставило меня узнать — не думать, не верить, не надеяться, а узнать — что Бог существует и что помощь всегда рядом, хотя мы можем не понимать, как ее достичь или даже попросить о ней.

Мало что я тогда понимал, — сказал Уэйс, когда музыка снова смолкла, а улыбающееся лицо Андерсена стало исчезать с экрана. — Что у нас с Растом никогда не будет этого разговора, что у меня не будет возможности показать ему дорогу… Потому что через двадцать четыре часа он умер.

Музыка прекратилась. Тишина в храме стала абсолютной.

— Машина сбила его на дороге возле нашей фермы. Пьяный водитель убил Раста ранним утром следующего дня, когда Раст совершал раннюю прогулку, что он часто делал, поскольку страдал бессонницей и был человеком, который лучше всего думал в одиночестве. Раст был убит мгновенно.

На экране появилось еще одно изображение: группа людей стоит, склонив головы, над только что вырытым и засыпанным курганом земли у домика Раста Андерсена.

— Мы похоронили его на ферме, где он находил утешение в природе и одиночестве. Я был в смятении. Это было раннее испытание моей веры, и, признаюсь честно, я не мог понять, почему Пресвятое Божество допустило это, причем так скоро после возможности его откровения для такой смятенной души, как Раст. В таком состоянии отчаяния я принялся за работу по очистке хижины Раста… и на его кровати нашел письмо. Письмо, адресованное мне, написанное почерком Раста. Спустя столько лет я все еще знаю его наизусть. Вот что писал Раст за несколько часов до своей смерти:

Рядом с Робин молодая чернокожая женщина вытирала слезы.

— А через несколько часов после этого, пока я спал, Раста забрали домой, — сказал Джонатан Уэйс. — Он умер через несколько часов после поданного ему знака, который принес ему ночь радости и покоя, которых он так долго был лишен…

Только позже, когда я все еще оплакивал его, пытаясь осмыслить события той ночи, я понял, что Раст Андерсен умер во время Холи, важного индуистского праздника.

Теперь на экране кинотеатра за спиной Уэйса снова демонстрировался фильм о радостных людях в разноцветных одеждах, бросающих друг в друга порошок, смеющихся и танцующих, тесно прижавшихся друг к другу на улице.

— Раст не любил толпы, — говорит Уэйс. — Он скитался из города в город после Вьетнама, ища покоя. Наконец он поселился на клочке необитаемой земли и стал избегать человеческого общества. Радость общения с другими людьми он получал редко и, как правило, неохотно, только из-за нужды в деньгах или еде. И когда я думал о Холи, думал о Расте, я думал, как нелепо, что он должен был вернуться к Богу в такое время… но потом я увидел, как я ошибался. Я понял.

Раст найдет Холи в потусторонней жизни. Все, чего ему так не хватало: связь, смех, радость, — будет с ним на небесах. Благословенное Божество послало Расту знак, и, забрав Раста в тот день, Божество обратилось через него ко всем, кто его знал. Расту больше не к чему стремиться. Он достиг того, для чего был создан на земле: обрел знание обо мне, которое, в свою очередь, научит вас. Прославляйте божественное в уверенности, что однажды и вы обретете счастье, к которому он стремился.

Буйство красок вновь исчезло с экрана кинотеатра, и на его месте появилось изображение множества божественных фигур: Шивы, Гуру Нанака, Иисуса и Будды.

— Но что такое Благословенное Божество? О ком я говорю, когда говорю о Боге? Кому из них, или из бесчисленного множества других, следует молиться? И я отвечу: всем или никому. Божественное существует, и люди с незапамятных времен пытались нарисовать его по своему образу и подобию, используя свое воображение. Неважно, какое имя вы дадите ему. Неважно, в какой словесной форме вы выражаете свое поклонение. Когда мы смотрим за пределы разделяющих нас границ, границ культуры и религии, созданных человеком, наше зрение проясняется, и мы наконец-то можем увидеть запредельное.

Некоторые из присутствующих здесь сегодня — неверующие, — сказал Уэйс, снова улыбаясь. — Некоторые из вас пришли из любопытства. Некоторые сомневаются, многие не верят. Некоторые из вас, возможно, даже пришли посмеяться над нами. А почему бы не посмеяться? Смех — это радость, а радость исходит от Бога.

Если я сегодня скажу вам, что знаю — знаю без сомнения, — что есть жизнь после смерти и божественная сила, которая стремится направлять и помогать любому человеку, который ищет ее, вы потребуете доказательств. Что ж, скажу я, вы правы, требуя доказательств. Я лучше встречусь с честным скептиком, чем с сотней тех, кто считает, что знает Бога, но на самом деле находится в плену собственной набожности, настаивая на том, что только они и их религия нашли правильный путь.

И некоторые из вас будут обескуражены, если я скажу вам, что ничто на этом земном плане не приходит без терпения и борьбы. Вы же не ожидаете, что сможете в одно мгновение узнать или понять законы физики. Насколько же сложнее создатель этих физических законов? Насколько более загадочен?

И все же вы можете сделать первый шаг. Первый шаг к доказательству, к абсолютной уверенности, которой я обладаю.

Все, что нужно, — это произнести слова, которые четверть века назад произнес Раненый Пророк и которые дали ему нужный знак, привели к его ликованию и вознесению на небо. Скажете ли вы только следующее: «Я допускаю такую возможность»?

Уэйс сделал паузу, улыбаясь. Никто не говорил.

— Если вы хотите получить знак, произнесите эти слова сейчас: «Я допускаю такую возможность».

Несколько разрозненных голосов повторили эти слова, и последовал нервный смех.

— Тогда вместе! — сказал Уэйс, сияя. — Вместе! Я допускаю такую возможность!

— Я допускаю такую возможность, — повторили прихожане, включая Робин.

Служители начали аплодировать, и остальные прихожане последовали их примеру, увлекшись моментом, некоторые из них все еще смеялись.

— Отлично! — сказал Джонатан, лучезарно улыбаясь всем. — А теперь, рискуя показаться самым низкопробным фокусником, — снова раздался смех, — я хочу, чтобы вы все подумали о чем-нибудь. Не произносите это вслух, не говорите никому, просто подумайте: подумайте о числе или слове. Число или слово, — повторил он. — Любое число. Любое слово. Но решите это сейчас, в храме.

Сорок восемь, — наугад подумала Робин.

— Скоро, — сказал Уэйс, — вы покинете этот храм и займетесь своей жизнью. Если случится так, что это слово или это число попадется вам на глаза сегодня до полуночи — что ж, это может быть совпадением, не так ли? Это может быть случайность. Но вы только допустили возможность того, что это нечто иное. Вы допустили возможность того, что Благословенное Божество пытается поговорить с вами, заявить вам о своем присутствии сквозь хаос и отвлекающий шум этого мира, поговорить с вами единственным средством, каким оно располагает на данный момент, прежде чем вы начнете изучать его язык, прежде чем вы сможете отбросить мусор этого земного плана и увидеть Высшее так же ясно, как я и многие другие…

Если ничего другого не остается, — сказал Уэйс, когда изображения божеств на киноэкране за его спиной померкли и вновь появилось улыбающееся лицо Раста Андерсена, — Я надеюсь, что история Раненого Пророка напомнит вам о том, что даже самые страдающие могут обрести мир и радость. Что даже те, кто совершил ужасные поступки, могут быть прощены. Что есть дом, куда можно позвать всех, если только верить, что это возможно.

После этого Джонатан Уэйс слегка склонил голову, прожектор погас, и, когда прихожане начали аплодировать, вновь зажглись храмовые лампы. Но Уэйс уже ушел, и Робин вынуждена была восхититься скоростью, с которой он исчез со сцены, что, действительно, придавало ему вид фокусника.

— Спасибо, папа Джей! — сказала светловолосая девушка, которая ранее разговаривала с Робин, поднявшись на сцену и продолжая аплодировать. — А теперь, — сказала она, — я хотела бы сказать пару слов о миссии ВГЦ на земле. Мы стремимся к созданию более справедливого, более равного общества и работаем над тем, чтобы расширить возможности наиболее уязвимых слоев населения. На этой неделе, — сказала она, отходя в сторону, чтобы на экране кинотеатра появился новый фильм, — мы собираем средства для проекта ВГЦ «Молодые сиделки», который обеспечивает отдых молодым людям, ухаживающим за хронически больными и нетрудоспособными членами семьи.

Во время ее выступления начался показ нескольких фильмов, в которых группа подростков сначала бежит по пляжу, потом поет у костра, потом прыгает с парашютом и катается на каноэ.

— В ВГЦ мы верим не только в индивидуальное духовное просвещение, но и в работу по улучшению условий жизни маргинализированных людей, как внутри церкви, так и за ее пределами. Если у вас есть такая возможность, пожалуйста, по дороге сделайте пожертвование на проект «Молодые сиделки», а если вы хотите узнать больше о церкви и нашей миссии, не стесняйтесь обратиться к одному из служителей, который будет рад помочь. А сейчас я оставлю вас с прекрасными фотографиями наших последних гуманитарных проектов.

Она ушла со сцены. Поскольку двери не открылись, большинство прихожан остались сидеть, глядя на экран. В храме горел приглушенный свет, и Дэвид Боуи снова начал петь, а неподвижные прихожане смотрели дальнейшие ролики: бездомные ели суп, восторженные дети поднимали руки в классе в Африке, взрослые люди разных рас проходили какую-то групповую терапию.

Мы можем стать героями, пел Дэвид Боуи, всего на один день.

Глава 11

Страйк, которому не терпелось узнать, как прошла первая поездка Робин в храм, не видел ее первые несколько попыток связаться с ним, поскольку сидел в метро с сумкой из Хэмлис на коленях. С пятой попытки Робин удалось дозвониться до него, когда он вышел из поезда на станции Бромли Саут и уже собирался нажать ее номер.

— Извини, — было его первое слово. — Не было связи. Я уже еду к Люси.

Люси была сводной сестрой, с которой вырос Страйк, поскольку она была ребенком его матери, а не отца. Хотя он любил Люси, у них было очень мало общего, и посторонние люди, как правило, не верили, что они вообще родственники, учитывая, что Люси была маленькой и светловолосой. Сегодняшний визит Страйк совершал из чувства долга, а не из удовольствия, и ожидал, что ему придется нелегко в течение нескольких часов.

— Как все прошло? — спросил он, направляясь по дороге под грозящим дождем небом.

— Не то, что я ожидала, — призналась Робин, которая прошла несколько кварталов от храма, прежде чем нашла кафе с местами на улице, где из-за прохладного дня не было подслушивающих. — Я думала, что здесь будет больше огня и серы, но нет, здесь сплошная социальная справедливость и свобода сомневаться. Правда, все очень хитро — фильмы показывают на экране кинотеатра, а за кадром играет Дэвид Боуи…

— Боуи?

— Да, «Герои», но главная новость в том, что папа Джей был там лично.

— Он был там?

— Он очень харизматичен.

— Он должен быть, — хмыкнул Страйк. — Кто-нибудь пытался завербовать тебя?

— Не совсем, но на выходе меня перехватила блондинка, которая, как я думаю, знает, сколько стоила одежда Пруденс. Сказала, что надеется, что мне понравилось, и спросила, есть ли у меня вопросы. Я сказала, что все это было очень интересно, но я не проявила особого интереса. Она сказала, что надеется увидеть меня там снова.

— Прикидываешься недотрогой, — сказал Страйк, который только что почувствовал на лице первые капли ледяного дождя. — Хороший заход.

— На выходе мне пришлось бросить в ведро для сбора денег двадцатифунтовую купюру, — сказала Робин, — учитывая, что у меня с собой сумочка за пятьсот фунтов. Но я убедилась, что мальчик на входе видел, сколько я даю.

— Возьми из наших мелких денег, — сказал Страйк.

— И я… Вау, — сказала Робин, наполовину смеясь, наполовину пораженная.

— В чем дело?

— Я… ничего.

Два молодых американца — высокие, упитанные, бородатые и в бейсбольных кепках — только что заняли место через два столика от Робин. На одном из них была рубашка-поло, на другом — футболка NASCAR с именем Джимми Джонса и большой 48-й номер.

— Ничего важного, я расскажу тебе позже, — сказала Робин. — Просто хотела поговорить по сути. Я отпущу тебя, если ты едешь к Люси. Увидимся в понедельник.

Страйк, которому не особенно хотелось терять возможность отвлечься разговором с Робин, направляясь по направлению к встрече, которой он так боялся, попрощался и продолжил путь, чувствуя, как дурное предчувствие становится все сильнее. Люси, судя по голосу, была в восторге от того, что он приедет, и это делало перспективу сообщить ей новость еще менее приятной.

На большом дереве магнолии в палисаднике Люси и Грега в этот прохладный мартовский день, естественно, не было цветов. Страйк постучал в дверь, которую почти сразу же открыл его любимый племянник Джек.

— Черт возьми, — сказал Страйк. — Ты вырос примерно на восемь дюймов с тех пор, как я видел тебя в последний раз.

— Было бы странно, если бы я уменьшился, — сказал Джек, ухмыляясь. — Ты похудел.

— Да, но мне нужно было скинуть вес, — сказал Страйк, вытирая ноги о половик. — Ты поймешь, когда достигнешь моего возраста… Я принес это для тебя, Люка и Адама, — добавил он, протягивая Джеку сумку.

Теперь в зале появилась Люси и, услышав эти слова, обрадовалась Страйку. Ранее она выражала недовольство тем, что он так явно благоволит к ее среднему сыну.

— Это прекрасный сюрприз, — сказала она, обнимая брата. — Люк сейчас на футболе с Грегом, Адам наверху. Проходи, я только что достала из духовки банановый хлеб.

— Пахнет замечательно, — сказал Страйк, проходя за ней на кухню, стеклянные двери которой выходили на лужайку. — Дай мне немного. Я все еще не дотягиваю до своего веса.

— Я так рада, что ты позвонил, потому что я немного волнуюсь за Теда, — сказала Люси, доставая из шкафа пару маленьких тарелок. Тед был их овдовевшим дядей, который жил в Корнуолле. — Я позвонила ему сегодня утром, и он рассказал мне ту же историю, что и в прошлый раз, когда я звонила, слово в слово.

— Думаю, ему одиноко, — сказал Страйк, садясь за кухонный стол.

— Возможно, — с сомнением сказала Люси, — но я подумала, что могла бы поехать увидеться с ним. Может, ты тоже поедешь?

— Да, только предупреди немного заранее, — сказал Страйк, испытывая знакомое чувство скованности, которое часто вызывала у него Люси, когда от него требовали немедленного принятия обязательств по будущим делам, и часто приходилось сталкиваться с ее раздражительностью, когда он не мог мгновенно вписаться в ее планы. Однако сегодня Люси просто положила перед ним кусок бананового хлеба, а вскоре после этого поставила кружку чая.

— Итак, почему ты пришел? Не то чтобы я не была рада тебя видеть.

Не успел Страйк ответить, как появились Джек и Адам, каждый из которых держал в руках по луку Air Storm Firetek Bow, купленному Страйком с явной целью вывести сыновей Люси в сад, пока он будет с ней разговаривать.

— Это потрясающе, — сказал Адам Страйку.

— Рад, что тебе нравится, — сказал Страйк.

— Корм, ты не должен был этого делать! — сказала Люси, явно обрадованная тем, что он это сделал. Учитывая, сколько раз он забывал о днях рождения своих племянников, Страйк прекрасно понимал, что эти подарки можно назвать просроченными. — Жаль, что идет дождь, — сказала Люси, выглядывая из окна в сад.

— Не сильный, — сказал Страйк.

— Я хочу попробовать, — сказал Джек, подтверждая свое положение любимчика дяди. — Я надену ботинки, — бросил он матери, поспешно выходя из кухни. К облегчению Страйка, Адам последовал за своим старшим братом.

— Итак, почему ты здесь? — снова спросила Люси.

— Я бы предпочел поговорить, когда мальчики нас не слышат, — сказал Страйк.

— О Боже — ты заболел? — в панике спросила Люси.

— Нет, конечно, нет, — сказал Страйк. — Я просто…

Джек и Адам спешно вернулись на кухню, оба несли сапоги-веллингтоны.

— И плащи, мальчики, — сказала Люси, разрываясь между опасениями по поводу того, что Страйк собирался ей сказать, и потребностями своих сыновей.

Наконец, когда оба мальчика, накинув плащи, скрылись под дождем, Страйк прочистил горло.

— Хорошо, я хотел бы поговорить с тобой о деле, за которое я только что взялся.

— Ох, — сказала Люси, выглядевшая несколько успокоенной. — Зачем?

— Потому что, если мы добьемся успеха, на что сейчас мало шансов, но если мы добьемся, есть шанс, что об этом напишут в прессе. И если это случится, то есть небольшой шанс, что там будет что-то о нас — о тебе и обо мне. И это что-то может быть раскопано.

— Что, например? — спросила Люси слегка надтреснутым голосом. — Они уже все это знают, не так ли? Сын супергруппи. Печально известная тусовщица Леда Страйк.

— Это касается не только мамы, — сказал Страйк.

Он заметил, как Люси слегка напряглась. Она не называла Леду «мамой» с четырнадцати лет и в эти дни откровенно говорила о том, что считала своей настоящей матерью их покойную тетю, Джоан.

— Чего, тогда? — сказала Люси.

— Ну, — сказал Страйк, — меня наняли для расследования деятельности Всеобщей Гуманитарной Церкви.

— Ну и что?

— А то, что их штаб-квартира находится там, где раньше располагалась община Эйлмертон.

Люси откинулась на спинку стула, как будто слова произвели на нее физический удар, и выражение ее лица стало безучастным. Наконец, она сглотнула и сказала:

— Ох.

— Я был в адском шоке, когда понял, что именно с этого они начинали, — сказал Страйк. — Я узнал об этом только после того, как мы взялись за это дело и…

К его ужасу, Люси начала бесшумно плакать.

— Люс, — сказал он, протягивая руку, но она убрала свою со стола и обхватила себя руками. Это была гораздо худшая реакция, чем Страйк мог себе представить; он ожидал гнева и негодования из-за того, что снова подвергает ее сплетням у школьных ворот о ее неординарном прошлом.

— Господи, — сказал Страйк, — я не…

— Что не? — сказала Люси со злостью, по ее лицу текли слезы.

— Прости, — сказал Страйк. — У меня у самого был шок, когда я увидел…

Люси поднялась на ноги и, спотыкаясь, направилась в сторону, где на металлической подставке стоял кухонный рулон. Оторвав несколько салфеток, она вытерла лицо, глубоко вздохнула и сказала, явно пытаясь восстановить контроль над собой:

— Мне очень жаль. Я просто… я не ожидала…

Она окончательно сломалась. Страйк поднялся из-за стола и подошел к ней. Он ожидал, что она оттолкнет его, но она позволила ему обнять ее и притянуть к себе, так что она зарыдала у брата на груди. Они простояли так не более минуты, когда открылась входная дверь.

Люси сразу же оттолкнула Страйка, поспешно вытирая лицо. С фальшивым весельем она воскликнула:

— Как все прошло, Люк, ты выиграл?

— Да, — отозвался Люк из коридора, и Страйк заметил, что его голос сломался с тех пор, как он видел мальчика в последний раз. — Три-один. Они были жалкими.

— Фантастика! Если ты грязный, сразу иди в душ, — крикнула Люси и добавила. — Дядя Корм здесь.

Люк ничего не ответил на это, а сразу побежал наверх.

Теперь на кухню вошел зять Страйка, его спортивные штаны были влажными. Страйк предполагал, что он должен тренировать или руководить командой своего сына. Грег был сметчиком, к которому Страйк питал чувства, которые никогда не достигали уровня симпатии.

— Все в порядке? — спросил он, переходя от Страйка к Люси.

— Я только что говорила о Теде, — сказала Люси, чтобы объяснить свои покрасневшие глаза и румянец.

— Я говорил ей, что это вполне естественно, что он немного забывается, — пренебрежительно сказал Грег Страйку. — Сколько ему сейчас, восемьдесят с лишним лет?

— Семьдесят девять, — сказала Люси.

— Ну, это почти восемьдесят с лишним лет, не так ли? — сказал Грег, направляясь к буханке бананового хлеба.

— Проходи в гостиную, — сказала Люси Страйку, наливая чай. — Там мы все обсудим.

Грег, которому, очевидно, не хотелось говорить о самочувствии их дяди, не стал возражать против того, что его исключили из разговора.

Гостиная с ее бежевым гарнитуром из трех предметов не изменилась с тех пор, как Страйк был там в последний раз, за исключением того, что школьные фотографии его племянников были обновлены. Большая фотография дяди Теда и тети Джоан, датированная восьмидесятыми годами, стояла на почетном месте на полке. Страйк хорошо помнил, как выглядела эта пара: волосы Джоан на морском бризе были такими пышными, какими только мог их сделать лак для волос, и Тед, самый крупный и сильный член местной спасательной команды. Усевшись на диван, Страйк почувствовал, что ему следует повернуть картину лицом к стене, прежде чем вызывать воспоминания об общине Эйлмертон, ведь его тетя и дядя посвятили столько сил тому, чтобы попытаться защитить племянников, которых Леда бросила на них, а затем забирала так же непредсказуемо, как и все, что она делала.

Осторожно прикрыв дверь за остальными членами семьи, Люси села в кресло и поставила кружку с чаем на приставной столик.

— Мне очень жаль, — повторила она.

— Не извиняйся, — сказал Страйк. — Поверь мне, я знаю.

— Правда? — сказала она со странной ноткой в голосе.

— Это было чертовски ужасное место, — сказал Страйк. — Не думай, что я забыл.

— Кто-нибудь из тех, кто был в сообществе Эйлмертон, еще там?

— Только одна, насколько я знаю, — сказал Страйк. — Она утверждает, что была жертвой Кроутеров. Она замужем за главой церкви.

— Как ее зовут?

— Мазу, — сказал Страйк.

— О Боже, — сказала Люси и снова закрыла лицо руками.

Ужасные подозрения теперь терзали Страйка. Он считал, что ничего более серьезного, чем чувство страха и иногда голода, не произошло ни с одним из них в общине Эйлмертон; что они едва избежали того, о чем потом писали в прессе. В его памяти он всегда был с Люси, держался рядом и старался, чтобы ее никуда не приглашал ни один из братьев Кроутер. С соседних матрасов на полу брат и сестра шептались по ночам о том, как они ненавидят это место, как хотят, чтобы Леда забрала их отсюда. Это было все, что произошло, не так ли? В это он верил долгие годы.

— Люс? — сказал он.

— Разве ты не помнишь ее? — свирепо спросила Люси, опуская руки. — Разве ты не помнишь эту девушку?

— Нет, — честно ответил Страйк.

Обычно у него была отличная память, но Эйлмертон был для него размытым пятном, скорее ощущением, чем фактом, зловещей черной дырой в памяти. Возможно, он намеренно старался забыть отдельных людей: лучше, конечно, отправить всех в безликую трясину, через которую никогда не надо будет пробираться, теперь, когда все кончено.

— Да. Очень бледная. Заостренный нос. Черные волосы. Всегда в какой-то неаккуратной одежде.

Что-то сдвинулось в памяти Страйка. Он увидел пару очень коротких шортиков, тонкую кофточку с вырезом и растрепанные, темные, слегка сальные волосы. Ему было двенадцать лет: гормоны еще не достигли того подросткового пика, когда малейший признак неподдерживаемой груди вызывает неконтролируемое, иногда до ужаса заметное возбуждение.

— Да, это что-то напоминает, — сказал он.

— Так она все еще там? — спросила Люси, теперь уже учащенно дыша. — На ферме?

— Да. Как я уже сказал, она вышла замуж…

— Если она была жертвой, — процедила Люси сквозь стиснутые зубы, — то уж точно распространила это повсюду.

— Почему ты говоришь это? — сказал Страйк.

— Потому что что она… Потому что что она…

Люси задрожала. Несколько секунд она ничего не говорила, а затем из нее вырвался поток слов.

— Знаешь, как я радовалась, зная, что у меня будет мальчик, каждый раз, когда меня сканировали? Каждый раз. Я не хотела девочку. Я знала, что была бы плохой матерью для девочки.

— Ты бы стала…

— Нет, я бы не стала, — яростно сказала Люси. — Я бы не спускала с нее глаз! Я знаю, что это случается и с мальчиками, я знаю, что это случается, но шансы… шансы… это были только девочки в Эйлмертоне. Только девочки.

Люси продолжала тяжело дышать, периодически промакивая глаза кухонным полотенцем. Страйк знал, что это трусость, потому что он понимал, что Люси нужно ему рассказать, но он не хотел задавать лишних вопросов, потому что не хотел слышать ответы.

— Она отвела меня к нему, — наконец сказала Люси.

— К кому?

— К доктору Коутсу, — сказала Люси. — Я упала. Ей было лет пятнадцать-шестнадцать. Она держала меня за руку. Я не хотела идти. «Тебе надо к доктору». Она наполовину тащила меня.

В комнате воцарилось еще одно короткое молчание, но Страйк чувствовал, как ярость Люси борется с ее привычной сдержанностью и стремлением сделать вид, что жизнь, которой подвергла их Леда, так же давно мертва, как и сама Леда.

— Он, — медленно произнес Страйк, — прикасался…

— Он засунул в меня четыре пальца, — грубо сказала Люси. — У меня два дня шла кровь.

— О черт, — сказал Страйк, — вытирая лицо рукой. — Где был я?

— Играл в футбол, — сказала Люси. — Я тоже играла. Вот так я и упала. Ты, наверное, подумал, что она мне помогает.

— Черт, Люс, — сказал Страйк. — Мне так…

— Это не твоя вина, это вина моей так называемой матери, — проворчала Люси. — Где она была? Обкурилась где-нибудь? Трахалась с каким-нибудь длинноволосым чудиком в лесу? А эта сука Мазу закрыла меня с Коутсом, и она знала. Она знала. И я видела, как она делала это с другими маленькими девочками. Водила их в комнаты Кроутеров. Вот о чем я больше всего говорю на терапии, почему я никому не рассказала, почему я не остановила других маленьких девочек, которым причинили боль…

— Ты лечишься? — воскликнул Страйк.

— Боже всемогущий, конечно же, я лечусь! — сказала Люси яростным шепотом, когда кто-то, вероятно, Грег, наевшийся бананового хлеба, прошел мимо двери гостиной и направился наверх. — После этого чертова детства ты разве нет?

— Нет, — сказал Страйк.

— Нет, — с горечью повторила Люси, — тебе это, конечно, не нужно, ты такой самодостаточный, такой незапутанный…

— Я этого не говорю, — сказал Страйк. — Я не, черт возьми…

— Не надо, — огрызнулась она, снова обхватывая руками свой торс. — Я не хочу… неважно, это не имеет значения. Но это действительно важно, — сказала она, и слезы снова потекли по ее лицу, — я не могу простить себе, что не заговорила. Там были другие маленькие девочки, которых уводила эта сука Мазу, а я ничего не сказала, потому что не хотела говорить, что со мной случилось…

Дверь гостиной открылась. Страйк был поражен резкой переменой в Люси: она мгновенно вытерла лицо и выпрямила спину, так что, когда Джек вошел, запыхавшийся и мокрый, она улыбалась.

— Они великолепны, — сказал Джек Страйку, держа в руках свой лук.

— Рад это слышать, — сказал Страйк.

— Джек, иди вытрись, а потом можешь съесть банановый хлеб, — сказала Люси, как будто была совершенно счастлива, и впервые за всю их взрослую жизнь Страйку пришло в голову, что решимость его сестры держаться за стабильность и свое представление о нормальности, ее железный отказ бесконечно задумываться над ужасными возможностями человеческого поведения — это проявление необычайного мужества.

Как только за Джеком закрылась дверь, он снова повернулся к Люси и тихо, почти искренне сказал:

— Жаль, что ты не сказала мне об этом раньше.

— Это бы тебя расстроило. В любом случае, ты всегда хотел верить, что Леда была прекрасна.

— Это не так, — сказал он, теперь уже совершенно искренне. — Она была… такая, какая была.

— Она не годилась в матери, — сердито сказала Люси.

— Нет, — тяжело сказал Страйк. — Я думаю, что ты, наверное, права в этом.

Люси несколько секунд смотрела на него с немым изумлением.

— Я ждала много лет, чтобы услышать от тебя это. Годы.

— Я знаю, — сказал Страйк. — Слушай, я знаю, ты думаешь, что я считаю ее идеальной, но, конечно же, это не так. Неужели ты думаешь, что я смотрю на то, какая ты мать, и вспоминаю, какая она была, и не вижу разницы?

— О, Стик, — со слезами на глазах сказала Люси.

— Она была такая, какая была, — повторил Страйк. — Я любил ее, я не могу сидеть здесь и говорить, что не любил. И она могла быть чертовым кошмаром во многих отношениях, но я знаю, что она любила нас.

— Правда? — сказала Люси, вытирая глаза кухонным полотенцем.

— Ты знаешь, что так и было, — сказал Страйк. — Она не обеспечивала нашу безопасность, потому что была настолько чертовски наивна, что едва ли могла самостоятельно открыть входную дверь. Она испортила нам учебу, потому что сама ненавидела школу. Она притащила в нашу жизнь чертовски ужасных мужчин, потому что всегда думала, что этот будет любовью всей ее жизни. Все это не было злонамеренно, это была просто чертова неосторожность.

— Неосторожные люди причиняют много вреда, — сказала Люси, все еще вытирая слезы.

— Да, это так, — сказал Страйк. — И она причинила. В основном себе, в конце концов.

— Я не хотела… я не хотела, чтобы она умирала, — всхлипывала Люси.

— Господи, Люс, я знаю, что ты не хотела этого!

— Я всегда думала, что когда-нибудь я все с ней выясню — а потом было уже поздно, и она ушла… А ты говоришь, что она нас любила, но…

— Ты знаешь, что это так, — сказал Страйк. — Ты знаешь, Люс. Помнишь ту историю с сериалом, которую она придумывала для нас? Как она, черт возьми, называлась?

— Лунные лучи, — сказала Люси, продолжая всхлипывать.

— Семья Лунных лучей, — сказал Страйк. — С мамой Лунным Лучом и…

— …Бомбо и Мунго…

— Она не проявляла любви, как большинство матерей, — сказал Страйк, — но она и не делала ничего, как другие люди. Это не значит, что любви не было. Но и не значит, что она не была чертовски безответственной.

На несколько минут снова наступила тишина, только сопение Люси все уменьшалось. Наконец, она вытерла лицо обеими руками и подняла глаза, покраснев.

— Если ты расследуешь деятельность этой так называемой церкви — как она называется?

— ВГЦ.

— Убедись, что ты достал эту суку Мазу, — сказала Люси низким голосом. — Мне все равно, если она сама подверглась насилию. Прости, но мне все равно. Она позволяла им делать это с другими девочками. Она была для них сутенером.

Страйк подумал, не сказать ли ей, что поимка Мазу — это не то, для чего его наняли, но вместо этого сказал:

— Если у меня будет возможность, я обязательно это сделаю.

— Спасибо, — пробормотала Люси, все еще вытирая опухшие глаза. — Тогда тебе стоит согласиться на эту работу.

— Слушай, я хотел сказать тебе кое-что еще, — сказал он, даже сам удивляясь тому, что говорит, во что, черт возьми, он играет. Импульс был вызван желанием быть честным, как была честна она, перестать прятаться от нее. — Я… э… я связался с Пруденс. Ты знаешь — вторая незаконнорожденная Рокби.

— Правда? — сказала Люси, и, к его удивлению — он скрывал от нее зарождающиеся отношения из страха, что она почувствует ревность или что ее заменяют, — она улыбнулась сквозь слезы. — Стик, это здорово!

— Неужели? — спросил он, опешив.

— Ну, конечно, да! — сказала она. — Как давно вы общаетесь?

— Не знаю. Несколько месяцев. Она навещала меня в больнице, когда я… ну, ты знаешь…

Он показал большим пальцем на легкое, пробитое загнанным в угол убийцей.

— Что она из себя представляет? — спросила Люси, которая выглядела любопытной и заинтересованной, но ничуть не обиженной.

— Милая, — сказал Страйк. — Я имею в виду, что она не ты…

— Тебе не нужно этого говорить, — сказала Люси с дрожащим смехом. — Я знаю, что́ мы пережили вместе, я знаю, что никто другой никогда этого не поймет. Знаешь, Джоан всегда хотела, чтобы ты помирился с Рокби.

— Пруденс — это не Рокби, — сказал Страйк.

— Я знаю, — сказала Люси, — но все равно хорошо, что ты с ней встречаешься. Джоан была бы счастлива.

— Я не думал, что ты так воспримешь это.

— Почему бы и нет? Я вижусь с другими детьми моего отца.

— Да?..

— Конечно! Я не хотела об этом говорить, потому что…

— Ты думала, что мне будет больно?

— Наверное, потому, что я чувствовала себя виноватой, что у меня есть отношения с отцом и сводными братьями и сестрами, а у тебя их нет, — сказала Люси.

После небольшой паузы она сказала:

— Я видела Шарлотту в газете, с ее новым парнем.

— Да, — сказал Страйк, — ну, ей нравится определенный образ жизни. Это всегда было проблемой — я был на мели.

— Ты же не хочешь..?

— Господи, нет, — сказал Страйк. — Это мертво и похоронено.

— Я рада, — сказала Люси. — Я очень рада. Ты заслуживаешь гораздо лучшего. Ты останешься на обед, не так ли?

Учитывая утренние откровения, Страйк посчитал, что у него нет другого выхода, кроме как согласиться.

Глава 12

Во время обеда Страйк прилагал нехарактерные для него усилия, чтобы выглядеть веселым, и терпел своего шурина и старшего племянника с таким изяществом, какое редко проявлял раньше. После обеда он не спешил уходить, а оставался до тех пор, пока дождь не утих, и тогда вся семья вышла в сад и наблюдала, как Люк, Джек и Адам играют со своими луками Firetek, и даже притворился веселым, когда Люк, вопреки ожиданиям Страйка, разрядил свой дротик в лицо дяди, чем вызвал смех Грега.

Только выйдя из дома, Страйк позволил своему лицу расслабиться, утратив решительную ухмылку, которую он носил бо́льшую часть последних двух часов. Решительно отказавшись от предложения Люси подвезти его, он шел к станции под серым небом, размышляя обо всем, что только что услышал.

Страйк был психически устойчивым человеком, пережившим множество неудач в своей жизни, в том числе и потерю части правой ноги. Одним из инструментов самодисциплины, выработанным в юности и отточенным в армии, была привычка к замкнутости, которая редко подводила его, но сейчас она не срабатывала. Эмоции, которые он не хотел испытывать, и воспоминания, которые он обычно подавлял, нахлынули на него, и он, ненавидевший все, что отдавало потаканием своим желаниям, направился обратно на Денмарк-стрит в такой глубокой задумчивости, что едва замечал проплывающие мимо станции метро и чуть не опоздал с осознанием, что уже находится на Тоттенхэм-Корт-Роуд.

К моменту возвращения в свою чердачную квартиру он чувствовал себя таким мрачным и несчастным, каким не был уже давно. Поэтому он налил себе двойную порцию виски, заправил вейп, сел за кухонный стол и уставился в пространство, попеременно пригубляя виски и выдыхая пар в сторону продуваемого сквозняками окна.

Он редко испытывал такую злость на свою мать, как сегодня. Она умерла от случайной передозировки, когда Страйку было девятнадцать лет, и Страйк до сих пор верил, что наркотик ввел ее гораздо более молодой муж. В ответ на эту новость он бросил университет и поступил на службу в военную полицию — решение, которое, как он знал, его нетрадиционная мать сочла бы одновременно необъяснимым и в чем-то комичным. Но почему? — спрашивал он себя, обращаясь к Леде. Ты же знала, что мне нужен порядок, границы и жизнь без бесконечного хаоса. Если бы ты не была такой, может быть, я не был бы таким, какой я есть. Может быть, я пожинаю то, что ты посеяла, так что не смейся, блядь, ни над армией, ни надо мной, ты, со своими дружками-педофилами, и сквоттерами, и наркоманами…

Эти мысли о Леде неизбежно приводили к мыслям о Шарлотте Кэмпбелл, поскольку он знал, что многие диванные психологи, включая близких друзей и членов семьи, считают, что воспитание Леды нанесло ему такой непоправимый ущерб, что его неизбежно потянет к такой же хаотичной и неуравновешенной женщине. Это всегда раздражало Страйка, раздражало и сейчас, когда он сидел с виски, глядя в окно мансарды, потому что так получилось, что между его бывшей невестой и его покойной матерью были глубокие различия.

Леда обладала бездонным состраданием к обездоленным и неисправимым оптимизмом в отношении человеческой природы, который никогда ее не подводил. В этом, собственно, и заключалась проблема: в ее наивной, непобедимой уверенности, что подлинное зло можно найти только в угнетающей добропорядочности маленького городка. Она могла бесконечно рисковать, но не была саморазрушительной: напротив, она вполне рассчитывала дожить до ста лет.

Шарлотта, напротив, была глубоко несчастна, и Страйк подозревал, что он единственный человек, который по-настоящему знает глубину ее страданий. Внешне жизнь Шарлотты выглядела гламурной и легкой, поскольку она была необычайно красива и происходила из богатой семьи, о которой много писали, но настоящая ее ценность для колонок сплетен заключалась в ее нестабильности. В прошлом Шарлотты было несколько попыток самоубийства, и она долгое время проходила психиатрические обследования. Он видел в прессе ее фотографии с мертвыми глазами в красном платье-футляре, и единственной мыслью было, что она, вероятно, приняла что-то, чтобы пережить еще одну ночь веселья. И это предположение подтверждалось тем, что она позвонила ему в офис в полночь той же ночи, оставив на автоответчике бессвязное сообщение, которое он удалил прежде, чем его услышали другие.

Страйк прекрасно понимал, что Люси и некоторые его друзья считали его вечно запертым в тени, отбрасываемой двумя мрачными женскими фигурами, Ледой и Шарлоттой. Они хотели, чтобы он вышел на солнечный свет, наконец-то освободился, нашел менее сложную женщину и любовь, не омраченную болью. Но что делать мужчине, если он решил, что наконец-то готов к этому, а уже слишком поздно? Единственная из женщин, вторгавшихся в его мысли, Робин, вызывала теплые чувства, хотя и с оттенком горечи, которую не легче было переносить, поскольку она была направлена на самого себя. Он должен был высказаться, должен был заставить их поговорить о своих чувствах, пока Райан Мерфи не налетел и не унес приз, который Страйк самодовольно считал своим.

К черту.

Небо за окном стремительно темнело. Он встал из-за стола, прошел в спальню, вернулся на кухню с записной книжкой и ноутбуком и открыл их. Работа всегда была для него самым большим убежищем, и появление наверху списка входящих письма от Эрика Уордла с информацией о переписи населения было для него наградой за то, что он отказался от алкоголя и вернулся к расследованию.

Уордл заставил его гордиться собой. Были приложены данные трех последних переписей населения фермы Чепмен: 1991, 2001 и 2011 годов. Страйк напечатал краткое сообщение с благодарностью Уордлу, затем открыл первое вложение и изучил список имен.

После полуторачасового поиска в Интернете и обнаружения бонуса в виде интересной статьи о церкви, датированной 2005 годом, наступили сумерки. Страйк налил себе вторую порцию виски, сел за стол и задумался над непосредственными результатами своих поисков: списком имен, только одно из которых пока имело адрес.

Он уставился на свой мобильный, вспоминая те дни, когда время от времени звонил Робин домой, пока она еще была замужем. Он знал, что эти звонки иногда приводили к неприятностям, учитывая недовольство Мэтью растущей преданностью работе своей жены. Был субботний вечер: Робин и Мерфи могли быть в ресторане или снова в этом чертовом театре. Страйк сделал еще один глоток виски и нажал на номер Робин.

— Привет, — сказала она, ответив на второй звонок. — Что случилось?

— Есть минутка поговорить? Я выуживаю информацию из переписи.

— О, отлично — Уордл прислал?

Страйк услышал грохот, как ему показалось, кастрюли.

— Ты точно не занята?

— Нет, все в порядке, я готовлю. Райан придет на ужин, но его еще нет.

— У меня есть пара зацепок. Есть женщина по имени Шейла Кеннетт, которая жила на ферме Чепмен со своим покойным мужем до девяностых годов. Она уже немного не в себе, но у меня есть ее адрес в Ковентри. Хотел спросить, не могла бы ты съездить туда и взять у нее интервью. Старушка — лучше уж ты, чем я.

— Нет проблем, — сказала Робин, — но это должно быть на следующей неделе, потому что Мидж уезжает со среды, и я ее подменяю.

— Я нашел статью, написанную журналистом Фергусом Робертсоном, который заставил бывшего члена ВГЦ анонимно поговорить с ним в 2006 году. Там много «якобы»: насилие над членами организации, хищение средств. Они защищают свои источники, журналистов, но я подумал, что, возможно, есть материал, который Робертсон не может опубликовать, опасаясь судебных разбирательств. Не хочешь пойти со мной, если он согласится поговорить?

— Смотря когда, — сказала Робин, — у меня тяжелая неделя в связи с новым делом о преследователях, но — ой…

— Ты в порядке?

— Обожглась — извини, я… подожди, это Райан.

Он услышал, как она направилась к двери. Слегка презирая себя, Страйк не вешал трубку: ему очень хотелось, чтобы Райан Мерфи приехал и застал Робин, разговаривающую с ним по телефону.

«Привет», — услышал он ее слова, а затем раздался приглушенный голос Мерфи и безошибочно узнаваемый звук поцелуя. «Ужин почти готов», — сказала она, Мерфи что-то сказал, Робин засмеялась и ответила: «Нет, это Страйк», а ее партнер-детектив сидел, нахмурившись, перед ноутбуком.

— Извини, Корморан, — сказала Робин, снова прижавшись губами к трубке, — продолжай.

— Я пока не нашел контактных данных всех, кто жил на ферме Чепмен, но я продолжу поиски и отправлю тебе все, что найду, — сказал Страйк.

— Сегодня субботний вечер, — сказала Робин. — Отдохни. Нет! — добавила она, смеясь, и он решил, что это адресовано Мерфи, чей смех тоже был слышен. — Извини, — повторила она.

— Нет проблем, я тебя отпущу, — сказал он, как и она ранее, и, прежде чем она успела ответить, повесил трубку.

Донельзя разозлившись на себя, Страйк захлопнул ноутбук и встал, чтобы изучить содержимое своего забитого полезными для здоровья продуктами холодильника. Когда он достал упаковку того, что уже начал называть «еще одной гребаной рыбой», чтобы проверить срок годности, зазвонил его мобильный. Он вернулся к столу, чтобы проверить, прежде чем ответить, потому что, если это был еще один звонок, переадресованный с рабочего телефона, он не собирался отвечать: последнее, что ему сейчас было нужно, — это Шарлотта. Вместо этого он увидел незнакомый номер мобильного телефона

— Страйк.

— Привет, — сказал смелый, хриплый голос. — Сюрприз.

— Кто это?

— Бижу. Бижу Уоткинс. Мы познакомились на крестинах.

— О — сказал Страйк, воспоминание о декольте и ногах вытеснило мрачные мысли, и это, по крайней мере, было приятно. — Привет.

— Наверное, у тебя есть планы, — сказала она, — но я уже одета, а мой друг, с которым я должна была встретиться сегодня, болен.

— Откуда у тебя мой номер?

— Илса, — сказала Бижу с тем же смехом, который он помнил по кухне Гербертов. — Я сказала ей, что мне нужен детектив для дела, над которым я работаю… Думаю, она мне не поверила, — добавила она с очередным смешком.

— Нет, ну, она хорошо соображает, — сказал Страйк, держа мобильник чуть дальше от уха, отчего смех стал чуть менее резким. Он сомневался, что сможет долго это выдержать.

— Итак… хочешь выпить? Или поужинать? Или еще чего-нибудь?

Он посмотрел на целлофанированного тунца в своей руке. Он вспомнил про декольте. Он отказался от курения и еды на вынос. Робин готовила ужин для Райана Мерфи.

— Да, он сказал. — Почему нет?

Глава 13

Крайняя неразговорчивость Клайва Литтлджона, нового субподрядчика агентства, начинала раздражать и других людей, кроме Робин.

— С ним что-то не так, — сказал Робин в среду утром коллега Литтлджона по субподряду Барклай, когда они сидели и наблюдали из машины Барклая за входом в многоэтажку в Бекслихите.

— Лучше он, чем Моррис или Натли, — сказала Робин, лояльно повторяя слова Страйка.

— Это низкая планка, блин, — сказал Барклай.

— Он хорошо справляется с работой, — сказала Робин.

— Он просто блядь, смотрит, — сказал Барклай. — Не моргает. Как чертова ящерица.

— Я уверена, что ящерицы моргают, — сказала Робин. — Подожди — это один из них?

— Нет, — сказал Барклай, наклоняясь вперед, чтобы прищуриться через лобовое стекло на человека, который только что вышел из здания. — Он толще нашего.

В многоквартирном доме, за которым они наблюдали, жили два брата лет сорока, которые, к несчастью для нового расследования агентства, были очень похожи друг на друга. Один из них — за несколько дней наблюдения так и не удалось установить, кто именно, — преследовал актрису по имени Таша Майо. Полиция не воспринимала это дело достаточно серьезно для клиентки, которая начинала, по ее собственным словам, «сходить с ума». Череда пустяковых происшествий, сначала просто досадных, в последнее время приобрела зловещий характер: в почтовый ящик женщины была засунута мертвая птица, а затем заклеена замочная скважина на входной двери.

— Я понимаю, что полиция перегружена, — сказала Таша Робин, — пока та записывала детали дела в офисе. — Я понимаю это, и я знаю, что прямой угрозы не было, но я рассказала им, кто, по моему мнению, это делает, Я дала им физическое описание, где он живет и все остальное, потому что он рассказал мне почти всю историю своей жизни по частям. Он постоянно крутится у дверей сцены, и я подписала около пятнадцати плакатов и бумажек. Когда я сказала ему, что у меня нет времени на очередное селфи, все пошло наперекосяк. И он продолжает появляться везде, где я бываю. Я просто хочу, чтобы это прекратилось. Прошлой ночью кто-то открыл мою машину. С меня хватит. Мне нужно, чтобы вы поймали его на месте преступления.

Это было не первое дело о преследовании, которым занималось агентство, но ни одно из них еще не было связано с мертвыми птицами, и Робин, сочувствуя клиентке, надеялась, что преступника удастся поймать как можно скорее.

— Мидж ее любит, — сказал Барклай, наблюдая за окном подозреваемого.

— Кого, Ташу Майо?

— Да. Ты видела фильм, в котором она снималась, о двух викторианских лесбиянках?

— Нет. Хороший?

— Чертовски ужасный, — сказал Барклай. — Полтора часа поэзии и садоводства. Жене понравилось. А мне нет, потому что я, видимо, бесчувственный мудак.

Робин рассмеялась.

— Мидж может быть в выигрыше, — продолжил Барклай. — Таша Майо — бисексуалка.

— Да?

— По словам жены. Это любимая тема жены на шоу «Мастермайнд» — сексуальная жизнь звезд. Она по этому вопросу ходячая энциклопедия.

Несколько минут они сидели молча, прежде чем Барклай, все еще глядя на четвертый этаж, спросил:

— Почему они не работают?

— Понятия не имею, — сказала Робин.

— Было бы здорово, если бы мы смогли поймать их на мошенничестве с пособиями. Неплохая обшественная работа. Тогда у него не будет времени на ее поиски.

— Общественные работы в конце концов закончатся, — сказала Робин, потягивая кофе. — Проблема в том, что я не знаю, как остановить одержимость.

— Врежем им? — предложил Барклай и после минутного раздумья добавил: — Как ты думаешь, Литтлджон скажет что-нибудь, если я его ударю?

— Может быть, сначала попытаться найти тему, представляющую взаимный интерес, — сказала Робин.

— Это чертовски странно, — сказал Барклай, — что он никогда не разговаривает. Просто сидит.

— Это один из них, — сказала Робин, заменяя кофе в подстаканнике.

Мужчина только что вышел из здания, держа руки в карманах. Как и у его брата, у него был необычайно высокий лоб, из-за чего Барклай прозвал их братьями Франкенштейнами, которые быстро сократились до Фрэнка-1 и Фрэнка-2. Потрепанный, одетый в старую ветровку, джинсы и кроссовки, он направлялся, как догадалась Робин, в сторону вокзала.

— Хорошо, я возьму его, — сказала она, поднимая рюкзак, который обычно брала с собой на наблюдение, — а ты можешь остаться здесь и присмотреть за другим.

— Да, хорошо, — сказал Барклай. — Удачи.

Робин, надевшая шапку-бини, чтобы скрыть свою характерную новую стрижку, пешком проследовала за Фрэнком-1 до станции Бекслихит и, подождав немного, села в купе того же поезда, где она держала его под скрытым наблюдением, сидя через несколько сидений.

Через пару минут зазвонил мобильный Робин, и она увидела номер Страйка.

— Доброе утро. Где ты?

— С одним из Фрэнков, — тихо сказала она. — Мы направляемся в Лондон.

— А. Я просто хотел сказать тебе, что убедил журналиста, о котором я говорил, поговорить со мной. Фергус Робертсон, встречаемся с ним позже в Вестминстер Армс. Ты уже прочитала его статью?

— Да, — сказала Робин, — и я также читала продолжение, о том, как церковь поступила с ним после публикации первой книги. Они не любят критику, не так ли?

— Я бы сказал, что это преуменьшение, — сказал Страйк. — Из других новостей: я только что заметил Уилла Эденсора. Он сегодня опять собирает деньги в Сохо.

— О, ничего себе, правда?

— Да. Я не стал к нему подходить, чтобы подстраховаться, но выглядит он чертовски ужасно. Его рост больше шести футов, а весит он, наверное, меньше, чем ты.

— Он выглядел счастливым? Все служители храма светились без остановки.

— Нет, определенно несчастен. Я также попросил Пат взглянуть на расписание. Ты можешь поехать в Ковентри во второй половине следующей недели, если тебя это устроит. У меня есть номер Шейлы Кеннетт — старушки, которая много лет жила на ферме Чепмен. Если я тебе его напишу, не могла бы ты ей позвонить? Может быть, она согласится на интервью?

— Да, конечно, — сказала Робин.

Она не успела вернуть телефон в карман, как он снова зазвонил: Илса.

— Привет, — сказала Робин, — как дела?

— Какого черта он творит? — горячо сказала Илса.

— Кто что творит?

— Корм!

— Я не…

— Он переспал с чертовой Бижу Уоткинс! Ну, я просто говорю «спал», очевидно, это было стоя, у стены ее спальни.

Робин осознала, что разинула рот, и закрыла его.

— Он не говорил мне об этом.

— Нет, я уверена, что нет, — сердито сказала Илса. — Она придумала какую-то ерунду, чтобы выудить у меня его номер, и я не могла придумать, как ей его не дать, но я думала, что у него хватит ума, встретившись с ней и увидев, что она из себя представляет, не приближаться к ней ближе, чем на сто миль. Ты должна предупредить его: она безумна. Она не может держать свой чертов рот на замке, половина Чамберса уже слышала все подробности…

— Илса, я не могу указывать ему, с кем спать. Или трахаться, стоя у стены спальни, — добавила Робин.

— Но она же полностью ненормальная! Все, что она хочет, — это богатого мужа и ребенка, она совершенно открыто говорит об этом!

— Страйк не богат, — сказала Робин.

— Она может этого не понимать, после всех этих громких дел, которые он продолжает раскрывать. Ты должна предупредить его…

— Илса, я не могу. Предупреди его, если хочешь. Его сексуальная жизнь меня не касается.

Илса застонала.

— Но почему она, если он хочет замещающего секса?

— Я не знаю, — совершенно искренне ответила Робин, — а потом, понизив голос, спросила, — а что ты имеешь в виду под «замещающим сексом»?

— Да ладно, — раздраженно сказала Илса. — Ты прекрасно знаешь, что… черт, это мой адвокат, мне надо идти. Пока.

В результате этого разговора Робин осталась наблюдать за отражением Фрэнка-1 в грязном окне поезда, охваченная множеством противоречивых эмоций, в которых она не была уверена, что хочет разобраться. Пока Илса говорила, перед ее мысленным взором возникла очень яркая картина: Бижу в шокирующем розовом платье, длинные загорелые ноги, обхватившие Страйка, и стереть этот образ сразу не получалось, тем более что воображение нарисовало Страйку довольно волосатую задницу.

Наконец поезд остановился на станции Восточный Ватерлоо. Робин последовала за своей целью пешком, а затем в поезд метро, где сошла на станции Пикадилли.

Они были уже так близко к Театрленд, что у Робин зародилась надежда, что она выбрала правильного брата для слежки. Однако вместо того, чтобы направиться к Шафтсбери-авеню и театру, где шла пьеса Таши Майо, Фрэнк-1 зашел в Сохо, а через десять минут — в магазин комиксов.

Поскольку все, кого она видела в окне, были мужчинами, Робин решила, что, следуя за ним, она будет заметной, поэтому отступила на несколько метров и достала телефон, чтобы позвонить по номеру, который ей прислал Страйк.

Ответил запыхавшийся голос, слегка надтреснутый то ли от возраста, то ли от курения, то ли от того и другого.

— Алло?

— Здравствуйте, это миссис Кеннет? — сказала Робин.

— Да. Кто это?

— Меня зовут Робин Эллакотт. Я частный детектив.

— Вы кто? — спросила пожилая женщина.

— Частный детектив, — сказала Робин.

Понятно, что возникла небольшая пауза.

— Что вам нужно? — подозрительно произнес голос на том конце провода.

— Меня нанял человек, который очень обеспокоен судьбой своего родственника, являющегося членом Всеобщей Гуманитарной Церкви. Я надеялась, что вы сможете поговорить со мной об ВГЦ. Просто для справки, вы ведь раньше жили на ферме Чепмен, не так ли?

— Откуда вы это знаете? — резко спросила Шейла Кеннетт; казалось, что ее разум прояснился.

— Только из записей, — сказала Робин, намеренно расплывчато: ей не хотелось распространяться о том, что Страйк получил отчеты о переписи населения.

— Это было очень давно, — сказала Шейла Кеннетт.

— Мы действительно просто интересуемся историей, — сказала Робин. — Думаю, вы были там в одно время с семьей Пирбрайт?

— Да, была, — сказала Шейла, все еще звуча подозрительно.

— Ну, мы изучаем некоторые заявления Кевина Пирбрайта о церкви, и нам стало интересно…

— Он ведь умер, не так ли?

— Я… да, это так, — сказала Робин.

— Да, я видела это в газете. Подумала, не наш ли это Кевин, — сказала Шейла. — Они уже нашли того, кто это сделал?

— Насколько я знаю, нет, — сказала Робин.

Наступила еще одна короткая пауза.

— Ну хорошо, — сказала Шейла. — Я не против поговорить. Мне больше нечего терять.

— Это замечательно, — сказала Робин, затем подумала, как бесчувственно это прозвучало, и добавила: — Я имею в виду, спасибо. Вы ведь в Ковентри, не так ли?

— Да.

— Как вам подойдет следующий четверг? На этой неделе?

— Да, хорошо, — сказала Шейла. — Ты сказала, что тебя зовут Робин?

— Правильно. Робин Эллакотт.

— Мужское имя, — сказала Шейла. — Почему родители дали тебе мужское имя?

— Я никогда не спрашивала, — со смехом ответила Робин.

— Хм. Хорошо. Во сколько?

— Полдень подойдет? — спросила Робин, быстро прикидывая расстояние до Ковентри.

— Да. Хорошо. Я поставлю чайник.

— Большое спасибо. Увидимся! — сказала Робин.

Робин написала Страйку сообщение о том, что договорилась об интервью с Шейлой Кеннетт, а затем перешла дорогу, чтобы лучше видеть витрину с комиксами.

День был прохладный и пасмурный, и Робин была рада, что надела шапку-бини. Она только успела заметить, что находится недалеко от храма Руперт-Корт, когда заметила четырех молодых людей с жестяными банками, направлявшихся на Бервик-стрит.

Робин сразу узнала Уилла Эденсора. Он выглядел больным и сломленным, не говоря уже о том, что был очень худым. Тени под глазами, которые Робин могла заметить даже с другой стороны улицы, придавали ему неприятное сходство с изображением Украденного Пророка, которого она видела на потолке храма. Как и его спутники, он был одет в оранжевую накидку с эмблемой церкви, которая повторялась на жестянках для сбора денег.

Второй мужчина в группе, похоже, давал указания. В отличие от остальных троих, он был полноват и носил растрепанные волосы. Он указал на улицу, и две девушки послушно направились в указанном направлении, а Уилл остался на месте. Его поведение напомнило Робин осла, привыкшего к издевательствам и уже не способного протестовать.

Второй мужчина снова повернулся к Уиллу и стал читать лекцию, на которую Уилл механически кивал, не поднимая глаз. Робин жаждала подойти поближе, чтобы услышать, что происходит, но не решалась показаться на глаза кому-либо из них. Не успела лекция закончиться, как из магазина комиксов вышел Фрэнк-1, и Робин ничего не оставалось, как последовать за ним.

Глава 14

Паб Вестминстер Армс, где Страйк договорился встретиться с журналистом Фергюсом Робертсоном, находился недалеко от Вестминстерского аббатства и здания парламента. Когда Страйк шел к пабу, он почувствовал небольшие приступы боли, исходящие из задней части культи. Хотя подколенное сухожилие уже было порвано, в последние несколько месяцев оно не доставляло никаких хлопот, в основном потому, что ему приходилось выдерживать гораздо меньший вес. Он точно знал, чем вызван этот легкий рецидив симптомов: необходимостью удерживать Бижу Уоткинс, которая громко и пьяно заявила о своем желании быть прибитой к стене спальни, как только они вошли в ее квартиру в субботу вечером.

Боль в ноге вернула его мысли к тому вечеру. Он полагал, что два с половиной часа бессмысленной беседы были вполне оправданы в свете последовавшего за ними десятиминутного секса без излишеств. Она была лучше на вид, чем на ощупь, — ее внушительная грудь, как он обнаружил в спальне, была ненастоящей, — но плюсом того, что он находил ее несносной, было полное отсутствие чувства вины за то, что он не ответил на три сообщения, которые она прислала ему после этого, и все они были усыпаны смайликами. Его старейший друг, Дэйв Полворт, назвал бы это расставанием, и Страйк был склонен с ним согласиться.

Войдя в Вестминстер Армс, Страйк заметил Фергюса Робертсона, которого он ранее загуглил, сидящего в углу за столиком на двоих и печатающего на ноутбуке. Невысокий, полный и почти полностью лысый мужчина, чья блестящая макушка отражала свет лампы, висевшей над столом, Робертсон в данный момент был без пиджака и энергично жевал жвачку, пока работал. Страйк взял себе напиток, отметив, что в баре сидит младший министр, и направился к Робертсону, который продолжал печатать, пока Страйк не подошел к столу.

— Ах, — сказал журналист, поднимая глаза. — Знаменитый детектив.

— И бесстрашный репортер, — сказал Страйк, садясь.

Они пожали другу руки за столом, любопытные голубые глаза Робертсона изучали Страйка. От него исходил дух грубоватого добродушия. Рядом с ноутбуком лежала пачка жевательной резинки «Никоретте».

— Ты, я слышал, знаком с Домиником Калпепером, — сказал Робертсон, имея в виду журналиста, которого Страйк недолюбливал.

— Да. Он кретин.

Робертсон рассмеялся.

— Я слышал, что ты трахнул его кузину.

— Не помню такого, — соврал Страйк.

— Есть мнение по поводу Брексит?

— Вообще нет, — сказал Страйк.

— Жаль, — сказал Робертсон. — Мне нужно еще триста слов.

Он пролистал вниз экран своего ноутбука.

— Итак… ты собираешься заняться ВГЦ, не так ли? — Робертсон откинулся в кресле, продолжая жевать, сцепив короткие пальцы на большом пивном животе. — Если ты найдешь тело под полом храма, я получу эксклюзивные права на эту историю?

— Не могу гарантировать этого, — сказал Страйк.

— Тогда что мне за это будет?

— Удовлетворение от хорошо выполненной работы, — сказал Страйк.

— Я похож на бойскаута?

— Если я узнаю что-нибудь интересное, не компрометирующее моего клиента, — сказал Страйк, предвидевший этот разговор, — ты можешь это взять.

— Я тебя в этом уверяю, — сказал Робертсон, разжал пальцы, чтобы вытащить из пачки еще одну никотиновую жвачку, засунул ее в рот и запил пивом.

— Значит, ты не испугаешься писать о них? — спросил Страйк.

— Нет, если ты сможешь предоставить мне какую-нибудь достоверную информацию. Они — кучка пиздюков. Я был бы чертовски рад помочь их уничтожить.

— Как я понимаю, они тебя сильно достали?

— Из-за этой статьи я чуть не потерял работу, — сказал Робертсон. — Адвокаты в заднице, газета обосралась, моя бывшая жена получала анонимные звонки на домашний телефон…

— Правда?

— О, да. И видел бы ты, что эти ублюдки сделали с моей страницей в Википедии.

— У тебя есть страница в Википедии? — удивился Страйк.

— До того, как я с ними связался, у меня ее не было, но после выхода моей статьи ВГЦ сделали для меня. Опальный журналист Фергюс Робертсон. Пресловутый алкоголик Фергюс Робертсон. Бытовой насильник Ф… — Я и пальцем не тронул свою бывшую, — добавил Робертсон, немного защищаясь. — Так что, да: если у тебя будет что-нибудь доказательное, я, блядь, это напечатаю, и они пожалеют о том гребаном дне, когда напали на меня.

Страйк достал блокнот и ручку.

— Что заставило тебя в первую очередь обратить на них внимание?

— Я начал копать под толстосумов и знаменитостей, которые присоединились к ним.

— А что им с этого?

— Что касается толстосумов, то они могут общаться со знаменитостями. Для последних ВГЦ организует фотосессии: не нужно работать, достаточно прийти и сфотографироваться с молодыми опекунами или бездомными. Такие люди, как Ноли Сеймур, любят выглядеть одухотворенными. А еще есть доктор Чжоу.

— Я не слышал о нем, пока не прочитал твою статью.

— Я так понимаю, ты не смотришь телевизор за завтраком?

Страйк покачал головой.

— У него есть постоянное место в одном из шоу. Похож на Брюса Ли, попавшего в автомобильную аварию. У него есть клиника в Белгравии, где он принимает людей, у которых денег больше, чем ума. Всякое дерьмо. Купирование. Гипноз. Регрессия прошлой жизни.

— Ты сказал в материале, что он набирает сотрудников для ВГЦ из своей клиники.

— Я думаю, что он — одна из основных точек входа для крупных доноров. Это была одна из тех вещей, от которых юристы ВГЦ заставили меня отказаться.

— Бывший член, с которым ты беседовал для статьи…

— Бедная маленькая корова, — беззлобно вздохнул Робертсон. — Она была единственной, кого я смог разговорить.

— Как долго она там находилась?

— Пять с половиной лет. Пришла на встречу со школьным другом. Друг ушел после первой недели, а она осталась. Она лесбиянка, — сказал Робертсон, — и папе не нравилось, что ей нравятся женщины. ВГЦ рекламировала себя как инклюзивную организацию, так что можно понять, как она на это купилась. Она из очень богатой семьи. Церковь выдоила из нее большую часть наследства, а потом снова выплюнула.

— И она рассказала, что ее избивали?

— Избивали, морили голодом, заставляли ходить с мужчинами, да… но я не смог получить ни одного подтверждения, поэтому все остальные слова — «якобы». — Робертсон сделал еще один глоток пива, затем сказал: — Я не мог использовать многое из того, что она мне рассказала, потому что знал, что газета получит огромный судебный иск. Конечно, это все равно чуть не случилось. Надо было включить все в это дело, и результат был бы тот же самый.

— Она утверждала, что средства были присвоены?

— Да, в основном наличными. Она сказала мне, что если они собирают деньги на улице, то должны внести определенную сумму, прежде чем им разрешат остановиться. Имей в виду, что люди занимаются этим в Лондоне, Бирмингеме, Глазго, Мюнхене, Сан-Франциско — знаешь ли ты, что они есть и в Германии, и в Штатах?

— Да, я видел это на их сайте.

— Да, так вот, она сказала, что члены церкви, собирающие деньги, должны получить сто фунтов, прежде чем им разрешат сесть за стол или поесть. Она сказала мне, что никто не знает, куда все это девается, но старый папаша Джей очень хорошо себя чувствует. По слухам, у него есть поместье на Антигуа, куда директора отправляются на духовные ретриты. Никакой чертовой фермы Чепменов для них.

— Значит, ты придержал некоторые материалы, потому что было слишком жарко для печати, не так ли?

— Пришлось. Я хотел защитить источник. Я знал, что люди сочтут ее сумасшедшей, если я использую все, что она рассказала.

— Было что-то сверхъестественное?

— Ты уже знаешь об этом, не так ли? — сказал Робертсон, челюсти которого все еще усиленно работали над своей никотиновой жвачкой. — Да, именно так. Утонувший Пророк.

— Бывшие члены, похоже, очень боятся Утонувшего Пророка.

— Ну, она придет за ними, если они уйдут.

— Придет за ними, — повторил Страйк.

— Да. Членов клуба учат, что если они раскроют Божественные тайны, то она придет и заберет их.

— Что такое Божественные тайны?

— Она мне не сказала.

Робертсон допил остатки пива.

— Через два дня после разговора со мной она увидела ранним утром в окне своей спальни Утонувшего Пророка. Она позвонила мне в истерике, что сказала слишком много, и Утонувший Пророк пришел за ней, но я все равно должен напечатать эту историю. Я пытался ее успокоить. Говорил, что ей нужен психотерапевт, но она не поддавалась. Она повторяла: «Есть кое-что, чего вы не знаете, есть кое-что, чего вы не знаете». Она положила трубку, заперлась в ванной комнате родителей и перерезала себе вены в ванной. Она выжила — еле-еле.

— Черт, — сказал Страйк.

— Да. Ее отец обвинил меня, чертова сволочь — он все еще вел себя с ней как дерьмо за то, что она вступила в секту и отдала им все свои деньги, так что, с одной стороны, семья источника утверждает, что я склонил ее к самоубийству, с другой стороны, ВГЦ угрожает обанкротить газету за то, что, по их словам, является фальшивыми заявлениями, а я застрял посередине, и моя работа висит на волоске.

— Где сейчас девушка?

— В Новой Зеландии, насколько я знаю. Попытка самоубийства вызвала панику в ее семье, отец наконец перестал издеваться над ней и обратился за помощью. Отправил ее к родственникам. Новое начало.

— Ты сказал ей, что все сверхъестественное, что она видела в церкви, было подделкой?

— Да, но она не согласилась. — Теперь Робертсон извлек изо рта большой шарик жевательной резинки, засунул его в одну из пустых щелей в пачке, достал свежий кусочек и снова принялся жевать. — Она клялась, что видела призраков и магию — но они не называли это магией, конечно. Чистые духом, вот такая была терминология. Чистые духом могли делать сверхъестественные вещи.

— Так что же было слишком горячим для печати?

— Я бы не отказался от еще одной пинты, — сказал Робертсон, подталкивая свой пустой стакан к детективу.

Страйк вздохнул, но поднялся на ноги, его подколенное сухожилие болело.

Когда он вернулся к столу и поставил перед Робертсоном свежую пинту, журналист сказал:

— Ты знаешь, кем была Маргарет Кэткарт-Брайс?

— Богатая старушка, оставившая в 2004 году все свое состояние ВГЦ, похоронена на ферме Чепмен, известна теперь как «Золотой Пророк».

— Она самая, — сказал Робертсон. — Ну… это не была хорошая смерть.

— В смысле?

— Они не верят в медицину в ВГЦ. Мой источник сообщил мне, что Кэткарт-Брайс умерла в страшных муках, умоляя позвать врача. Она сказала, что Уэйсы боялись, что если бы они пустили к ней врача, то ее бы забрали в больницу, а это означало бы, что ближайшие родственники были бы оповещены. Они не хотели, чтобы появился какой-то дальний родственник и уговорил ее изменить завещание. Если бы я мог это доказать… Но подтверждений нет. Нельзя протолкнуть что-то подобное, не проверив. Я пытался связаться с родственниками Кэткарт-Брайс, но ближе всех к ней был двоюродный племянник в Уэльсе. Он уже смирился с тем, что не получит ни копейки ее денег, и ему было наплевать, что с ней случилось.

Страйк записал все это, прежде чем задать вопрос:

— Что-нибудь еще?

— Да, — сказал Робертсон. Он огляделся по сторонам и понизил голос. — Секс.

— Продолжай, — сказал Страйк.

— Они называют это «духовная связь», что, по сути, означает трахнуть того, кого тебе скажут трахнуть. Девушки доказывают, что они выше материальных соображений, выкладываясь перед любым, перед кем им скажут.

— Серьезно? — сказал Страйк.

— Это начинает происходить только после того, как вы начнете работать. Не хотят отпугивать их раньше времени. Но мой источник сказал мне, что, когда они станут полноправными членами, они не должны отказывать никому, кто этого хочет. В статье я как можно ближе подошел к разговору об этом — много «по слухам» и «источники утверждают», но мой редактор не хотел, чтобы кто-то из известных членов подал на нас в суд за то, что мы сказали, что они кого-то насилуют, поэтому мне пришлось все это убрать.

Страйк сделал еще одну пометку перед тем, как сказать:

— Твой источник был единственным бывшим членом, которого ты смог убедить говорить?

— Да, — сказал Робертсон. — Все остальные, с кем я пытался, посылали меня. Некоторым из них было стыдно, — сказал он, сделав еще один глоток пива, — стыдно, что они на это повелись. Они вернулись к нормальной жизни и не хотят, чтобы об их прошлом писали все газеты. Их нельзя винить. Другие все еще были в полном замешательстве. Пару человек я так и не смог отследить. Возможно, они умерли.

— Думаю, ты вел список бывших членов?

— Да, это так, — сказал Робертсон.

— У тебя он еще есть?

— Может быть, он где-то есть… но ведь услуга за услугу, верно? Я получаю сенсацию, а ты — историю?

— Абсолютно.

— Хорошо, попробую откопать…

Робертсон немного пожевал жвачку, а затем сказал:

— Так когда же сэр Колин Эденсор нанял тебя?

— Я не называю своих клиентов журналистам, — сказал Страйк с непроницаемым лицом.

— Стоило попробовать, — сказал Робертсон, сверкнув глазами. — В последние пару лет Эденсор довольно резко высказывается о церкви.

— Да?

— Я полагаю, что там могут быть и другие богатые дети, — сказал Робертсон, внимательно наблюдая за Страйком. — Кроме Уилла Эденсора.

— Может быть, и есть, — невесело ответил Страйк, просматривая свои записи. — Она сказала тебе: «Есть кое-что, чего вы не знаете»? И это было что-то другое, нежели то, что Кэткарт-Брайс отказали во врачебной помощи, не так ли?

— Да, она уже рассказала мне о старушке, — сказал Робертсон, который теперь снова открыл свой ноутбук. — Ты уверен, что у тебя нет своего мнения по поводу Брексит? Как это повлияет на рынок частного сыска, если мы выйдем из ЕС?

— Совсем нет, — сказал Страйк, поднимаясь на ноги.

— Значит, я могу записать Корморана Страйка в сторонники Брексит, не так ли?

— Можешь идти на хрен, вот что ты можешь сделать, — сказал Страйк и, посмеиваясь, ушел от журналиста.

Глава 15

— Боже, там ужасно, — таковы были первые слова Робин, обращенные к Страйку при их следующей встрече, которая состоялась в пасхальный понедельник.

Шторм «Кэти» бушевал в Лондоне, валя деревья и опоры, и на щеках у Робин был яркий румянец, а ее волосы растрепались на ветру. Окна офиса тихонько дребезжали, когда ветер с воем несся по Денмарк-стрит.

— Я написал тебе сообщение с предложением встретиться по телефону, — сказал Страйк, только что поставивший чайник.

— Я, наверное, уже была в метро, — сказала Робин, снимая пальто и вешая его на вешалку. — Я была не против зайти. Действительно, очень бодрит.

— Ты бы так не говорила, если бы тебя по голове ударил летящий мусорный бак, — сказал Страйк, который только что наблюдал за тем, как пластиковые конусы кувыркаются по Чаринг-Кросс-роуд. — Кофе?

— Отлично, — сказала Робин, пытаясь распутать пальцами волосы. — У Пат выходной?

— Да. Банковский праздник. Одно хорошо в такой погоде — братья Фрэнк, скорее всего, останутся дома.

— Надеюсь, — согласилась Робин. — Из других хороших новостей: кажется, я все ближе к тому, чтобы быть завербованной.

— Правда? — сказал Страйк, оглядываясь.

— Да. Та блондинка, с которой я познакомилась в прошлый раз, кинулась ко мне, как только я вошла в субботу. «О, я так рада, что вы вернулись!» Я сказала ей, что прочитала их брошюру и нашла ее интересной…

— Она интересная?

— Нет. Это в основном общие слова о самореализации и изменении мира. Я все еще играю в недотрогу. Я сказала ей, что мои друзья пытались предостеречь меня от ВГЦ, говорили, что об этом месте ходят слухи, что оно не то, чем кажется.

— Что она на это ответила?

— Она была уверена, что я не настолько закрытый человек, чтобы не дать церкви шанса быть услышанными, и что она может сказать, что я свободомыслящий и очень независимый человек.

— Очень проницательно с ее стороны, — сказал Страйк с ухмылкой. — Папа Джей был там?

— Нет. Видимо, мне очень повезло, что я увидела его в прошлый раз, потому что в последнее время он нечасто появляется на людях. Вместо него нам досталась Бекка Пирбрайт — старшая сестра Кевина.

— Да? — сказал Страйк, открывая холодильник и доставая молоко. — И как она?

— Очень воспитанная и веселая. Идеальные зубы — она похожа на американку. Ты бы точно не понял, что ее брат был убит выстрелом в голову несколько месяцев назад. Если бы она не была одета в оранжевый балахон, можно было бы подумать, что она мотивационный оратор. Вышагивает взад-вперед, много жестов.

— О, и Ноли Сеймур была там. Актриса. Это вызвало некоторое волнение, когда она вошла. Много шептались и показывали пальцем.

— Особое отношение?

— Очень. Один из служителей храма подбежал к ней и попытался провести ее на место впереди. Она немного пошумела, не согласилась и опустилась на место в середине. Очень скромно. Она так суетилась, что все смотрели на нее, пока она занимала свое место.

Страйк усмехнулся.

— Я прочитала твою заметку о встрече с Фергюсом Робертсоном, — продолжила Робин.

— Хорошо, — сказал Страйк, передавая Робин кружку и направляясь во внутренний кабинет. — Я хотел поговорить с тобой об этом.

Робин казалось, что она знает, что ее ждет. Одной из причин, по которой она так упорно пробивалась через шторм Кэти, чтобы поговорить со Страйком с глазу на глаз, было подозрение, что он собирается предложить — несмотря на часы работы, которые она потратила на создание образа Ровены Эллис, и новую дорогую стрижку — одному из субподрядчиков поработать под прикрытием на ферме Чепмена вместо нее.

— Так ты читала про духовную связь? — спросил Страйк, когда оба заняли места друг напротив друга за столом партнеров.

— Мы используем эвфемизм ВГЦ, не так ли? — сказала Робин, подняв брови.

— Хорошо, если хочешь: ты читала о том, что женщин принуждают спать с теми, с кем, по мнению церкви, они должны спать?

— Да, читала, — сказала Робин.

— И?

— А я все еще хочу войти.

Страйк ничего не сказал, только погладил свой подбородок, глядя на нее.

— Они используют эмоциональное принуждение, а не физическую силу, — сказала Робин. — Я не буду подвергаться индоктринации, не так ли? Так что на меня это не подействует.

— Но если тебя там закроют, и это будет условием сохранения твоего прикрытия…

— Если дело дойдет до реальной попытки изнасилования, я уйду и сразу обращусь в полицию, — спокойно сказала Робин. — Миссия выполнена: у нас есть кое-что на церковь.

Страйку, ожидавшему такого отношения, оно все равно не понравилось.

— Каково мнение Мерфи по этому поводу?

— Какое отношение это имеет к Райану? — сказала Робин с укором в голосе.

Осознав свою стратегическую ошибку, Страйк ответил:

— Никакого.

Наступило короткое молчание, в котором дождь стучал в окно, а ветер свистел в водосточных трубах.

— Хорошо, я подумал, что нам следует разделить этих бывших членов на группы, чтобы мы могли поработать с ними, посмотреть, не заговорит ли кто-нибудь из них, — сказал Страйк, прервав зрительный контакт, чтобы открыть файл на своем компьютере. — Я уже отправил тебе имена для переписи. Робертсон прислал мне свой список вчера вечером. Там было только одно имя, которого у меня еще не было: Шери Гиттинс. Ему так и не удалось ее разыскать, но я кое-что узнал о ней в Интернете. Она была девушкой, которая водила Дайю Уэйс купаться в тот день, когда она утонула, но я не могу найти никаких следов ее деятельности после 1995 года.

— Хочешь, я посмотрю? — сказала Робин, открывая свой блокнот.

— Не помешает. Если говорить о более приятных новостях, то я нашел семью Доэрти — отца, который ушел с тремя детьми, и мать, которую потом выгнали.

— Правда?

— Да, но я получил жесткое «нет» на интервью от отца и двух детей. Отец был чертовски агрессивен. Другой ребенок — я говорю «ребенок», они все уже взрослые — пока не ответил мне. Это Нив, старшая. Я не могу найти никаких следов матери, Дейрдре, и думаю, не сменила ли она имя или не уехала ли за границу. Свидетельства о смерти я не нашел. Мне не повезло и с Джорданом — это тот парень, которого, по словам Кевина Пирбрайта, били по лицу кожаной плеткой. Его нет ни в одном из переписных листов, так что он, должно быть, появился и исчез между переписями.

Но я, возможно, нашел старшую дочь Джонатана Уэйса, Эбигейл. Если я не ошибаюсь, она взяла девичью фамилию матери, Гловер, после того, как покинула церковь, и она пожарный.

— Буквально?

— Шланг, сирена, все, что нужно, если я нашел правильную женщину. Незамужняя, без детей, насколько я знаю, и живет в Илинге. Я также думаю, что вычислил девушку-лесбиянку, которая присоединилась к группе в подростковом возрасте, ту, с которой Робертсон беседовал для своей статьи.

— Уже?

— Да. Она есть в переписи 2001 года, и ее зовут Флора Брюстер. Возраст и дата совпадают. На ее странице в Facebook полно фотографий Новой Зеландии, и она из очень богатой семьи. Ее дед основал огромную строительную компанию: Хаусон Хоумс.

— Вы будете так счастливы в доме Хаусона? — сказала Робин, когда в памяти всплыл джингл из рекламы девяностых, про память о котором она и не подозревала.

— Пока не рухнут перегородки, да. Хаусон Хоумс не славится тем, что хорошо строит.

— Ты с ней связывался?

— Нет, потому что ее аккаунт в Facebook неактивен; она ничего не писала там уже больше года, но я нашел парня по имени Генри Уортингтон-Филдс, который является ее другом в Facebook и живет в Лондоне. Я думаю, что, возможно, именно он втянул ее в это дело и пробыл там всего неделю. Он рассказывает о том, что у него есть старый друг, которого церковь чуть не уничтожила. Очень злые, очень горькие, мрачные намеки на преступность. Я послал ему сообщение, но пока ничего не получил в ответ. Если он захочет поговорить, я смогу выяснить, что скрывается за замечанием Флоры Фергюсу Робертсону: «Есть кое-что, что вы не знаете».

— Я думала о той девушке — Флоре — после того, как прочитала твое письмо, — сказала Робин. — Получается, уже два человека, которые покончили с собой или пытались это сделать сразу после выхода из церкви. Такое впечатление, что они уходят, надев на себя невидимые жилеты смертников. Затем появляется Утонувший Пророк и заставляет их взорвать их.

— Причудливый способ выражения, — сказал Страйк, — но да, я понимаю, что ты имеешь в виду.

— Я говорила, что на потолке храма нарисован Александр Грейвс с петлей на шее?

— Нет, не говорила.

— Это нездорово, не так ли? Они близки к тому, чтобы прославить самоубийство, повесив это на потолок. Приравнивают его к мученичеству для церкви.

— Я полагаю, что ВГЦ вполне устраивает, когда бросающие доводят себя до конца. Проблема решается сама собой.

— Но это придает вес тому, что сказала Пруденс, не так ли? О том, что нельзя слишком быстро вытаскивать Уилла Эденсора, не ожидая, что он вот-вот сорвется обратно…

В этот момент на лестничной площадке послышалось звяканье, и дверь во внешний офис открылась. Страйк и Робин удивленно переглянулись: никого не должно было быть, учитывая, что Мидж была в отпуске, а все остальные субподрядчики на работе.

В дверном проеме стоял Клайв Литтлджон, коренастый и крепкий, в плаще, заляпанном дождем, со стрижкой, не изменившейся от сильного ветра. Его глаза с тяжелыми веками моргали, глядя на партнеров, видневшихся через открытую внутреннюю дверь. В остальном он оставался невыразительным и неподвижным.

— Доброе утро, — сказал Страйк. — Думал, ты на муже новой клиентки?

— Он болен, — сказал Литтлджон.

— Болен?

— Она написала сообщение.

— Так… тебе что-то понадобилось?.

— Квитанции, — сказал Литтлджон, засунув руку в карман пальто и вытащив небольшую пачку бумаги, которую он положил на стол Пат.

— Хорошо, — сказал Страйк.

Литтлджон постоял еще секунду-другую, затем повернулся и вышел из кабинета, закрыв за собой стеклянную дверь.

— Как будто его облагают налогом за каждый слог, — тихо сказала Робин.

Страйк ничего не ответил. Он по-прежнему хмуро смотрел на стеклянную дверь.

— В чем дело? — спросила Робин.

— Ни в чем.

— Нет, что-то не так. Почему ты так смотришь?

— Как он собирался попасть внутрь? Я изменил график вчера вечером, чтобы мы могли наверстать упущенное. Иначе я бы уже сидел на хвосте у Фрэнка-2, и у тебя не было бы причин быть здесь — особенно во время почти урагана, — добавил Страйк, когда дождь застучал по окну.

— О, — сказала Робин, теперь тоже безучастно глядя вслед Литтлджону. — Ты слышал ключи до того, как открылась дверь?

— У него нет ключей, — сказал Страйк. — Или не должно быть.

Не успели они еще что-то сказать, как зазвонил мобильный Робин.

— Извини, — сказала она Страйку, проверив его. — Это Райан.

Страйк встал и направился во внешний офис. Его размышления о странном поведении Литтлджона были прерваны голосом Робин и ее взрывом смеха. Очевидно, планы на вечер менялись из-за погоды. Затем зазвонил его собственный мобильный телефон.

— Страйк.

— Привет, — сказал голос Илсы. — Как ты?

— Отлично, — сказал Страйк, в то время как Робин понизила голос во внутреннем кабинете, и его раздражение усилилось. — В чем дело?

— Слушай, надеюсь, ты не подумаешь, что я лезу не в свое дело.

— Скажи мне, что ты хочешь сказать, и тогда я скажу, не вмешиваешься ли ты, — сказал Страйк, не стараясь показаться слишком дружелюбным.

— Ну, сейчас тебе позвонит Бижу.

— О чем ты знаешь, потому что…?

— Потому что она только что сказала мне. Вообще-то, она сказала мне и еще трем людям, с которыми я разговаривала.

— И?

— Она говорит, что ты не отвечаешь на ее сообщения, так что…

— Ты позвонила, чтобы отчитать меня за то, что я не отвечаю на сообщения?

— Боже, нет, наоборот!

Во внутреннем кабинете Робин опять смеялась над тем, что сказал Райан. Этот человек просто не мог быть настолько смешным.

— Ну давай, — сказал Страйк Илсе, направляясь к внутренней двери и закрывая ее сильнее, чем это было необходимо. — Скажи свое слово.

— Корм, — тихо сказала Илса, стараясь, чтобы ее не услышали коллеги, — она сумасшедшая. Она уже сказала…

— Ты позвонила, чтобы дать мне непрошеный совет по поводу моей личной жизни, не так ли?

Робин, только что закончившая разговор с Райаном, поднялась на ноги и открыла дверь как раз вовремя, чтобы услышать слова Страйка:

— Нет, мне это не нужно. Так что, да, не вмешивайся.

Он повесил трубку.

— Кто это был? — удивленно спросила Робин.

— Илса, — отрывисто сказал Страйк, проходя мимо нее и садясь обратно за стол партнеров.

Робин, подозревая, что знает, о чем только что говорила Илса, молча уселась в кресло. Заметив это необычное отсутствие любопытства, Страйк сделал правильный вывод, что Илса и Робин уже обсудили его ночь с Бижу.

— Ты знала, что Илса собиралась указывать мне, как вести личную жизнь?

— Что? — спросила Робин, пораженная и вопросом, и тоном. — Нет.

— Правда? — сказал Страйк.

— Да, правда! — сказала Робин, и это было правдой: она могла сказать Илсе, чтобы та поговорила со Страйком, но она не знала, что она собирается это сделать.

Мобильный телефон Страйка зазвонил уже второй раз. Он не удосужился сохранить номер Бижу в своих контактах, но, будучи уверенным, кого сейчас услышит, ответил.

— Привет, незнакомец, — раздался ее безошибочно узнаваемый громкий, хриплый голос.

— Привет, — сказал Страйк. — Как дела?

Робин встала и вышла в соседнюю комнату под предлогом принести еще кофе. За спиной она услышала, как Страйк сказал:

— Да, извини, был занят.

Поскольку в последние дни Робин твердо решила не думать о своем партнере ни в каких других терминах, кроме дружеских и рабочих, она предпочла считать, что смешанные чувства раздражения и обиды, овладевшие ею сейчас, были вызваны раздражительностью Страйка и чуть не хлопнувшей дверью офиса, когда она разговаривала с Райаном. Это было полностью его дело, если он хотел снова переспать с этой мерзкой женщиной, и тем более это было глупо, если он не понимает, что она преследует его ради состояния, которым он не обладает, или ребенка, которого он не хочет.

— Да, хорошо, — услышала она слова Страйка. — Увидимся там.

Сделав над собой усилие, чтобы выглядеть нейтрально, Робин вернулась к столу партнеров со свежим кофе, не обращая внимания на напускное пренебрежение своего партнера.

Глава 16

В течение следующих нескольких дней Страйк и Робин общались только деловыми сообщениями, без шуток и посторонних разговоров. Робин больше раздражалась на себя за то, что зациклилась на хлопаньи дверью и обвинениях в том, что она сплетничала с Илсой за спиной партнера, чем на Страйка за то, что он сделал что-то из этих двух вещей.

Страйк, понимая, что повел себя неразумно, не стал извиняться. Однако к раздражению на Илсу добавилось ноющее чувство самообвинения, которое усилилось после второго свидания с Бижу.

Он понял, что совершает ошибку, уже через пять минут после новой встречи с ней. Пока она хохотала над своими историями и громко рассказывала о том, что на нее запали лучшие юрисконсульты, он сидел в полной тишине и спрашивал себя, в какую игру, черт возьми, он играет. Решив, по крайней мере, получить то, зачем он пришел, он покинул ее квартиру через несколько часов со слабым чувством отвращения к себе и твердым желанием никогда больше не попадаться ей на глаза. Единственным небольшим утешением было то, что на этот раз его подколенное сухожилие не пострадало, так как он указал на то, что предпочитает находиться в горизонтальном положении во время секса.

Хотя это был едва ли первый случай, когда Страйк переспал с женщиной, которую не любил, никогда прежде он не трахался с той, кто ему активно не нравился. Весь этот эпизод, который он теперь считал окончательно закрытым, скорее усилил, чем ослабил его плохое настроение, заставив его вновь столкнуться со своими чувствами к Робин.

Страйк не знал, что отношениям Робин и Мерфи был нанесен первый серьезный удар, о чем Робин не собиралась делиться со своим деловым партнером.

Ссора произошла в среду вечером в баре недалеко от Пикадилли-Серкус. Робин, которая должна была уехать в Ковентри в пять часов утра следующего дня, не очень-то хотела идти в кино в середине недели. Однако, поскольку Мерфи уже купил билеты, она посчитала, что не может возражать. Похоже, он не собирался переходить к схеме, при которой они встречаются в квартирах друг друга только для того, чтобы поесть и заняться сексом. Робин догадалась, что это связано с боязнью принять ее как должное или войти в привычную колею, на что, как она догадалась из косвенных комментариев, жаловалась его бывшая жена.

Поводом для ссоры послужило случайное замечание Робин о том, что она планирует остаться на ферме Чепмена. После этого стало ясно, что Мерфи заблуждается. Он думал, что она пробудет там всего семь дней, если ее удастся завербовать, и был шокирован, узнав, что на самом деле она взяла на себя обязательства по бессрочной работе под прикрытием, которая может продлиться несколько недель. Мерфи был раздосадован тем, что Робин не объяснила ему ситуацию до конца, а Робин была раздражена тем, что он не выслушал ее, как следует. Возможно, Мерфи не виноват в том, что навевает неприятные воспоминания о предполагаемом праве ее бывшего мужа диктовать границы ее профессиональных обязательств, но сравнение было неизбежным, поскольку Мерфи считал, что Страйк оказал давление на Робин, заставив ее выполнить эту обременительную работу, а она не проявила достаточной решительности, чтобы отказаться.

— Так получилось, что я хочу это сделать, — сказала Робин Мерфи сердитым шепотом, потому что в баре было много народу. Момент, когда они должны были уходить в кино, незаметно проскочил двадцать минут назад. — Я вызвалась, потому что знаю, что я лучше всех подхожу для этой работы — и, к твоему сведению, Страйк активно пытался меня от нее отговорить.

— Почему?

— Потому что это может занять много времени, — сказала Робин, солгав по недосмотру.

— И он будет скучать по тебе, ты это хочешь сказать?

— Знаешь что, Райан? Отвали.

Не обращая внимания на любопытные взгляды стоявших неподалеку девушек, которые бросали косые взгляды на красавчика Мерфи, Робин накинула пальто.

— Я еду домой. Мне все равно надо вставать на рассвете, чтобы ехать в Ковентри.

— Робин…

Но она уже направилась к двери.

Мерфи догнал ее в сотне ярдов от дороги. Его извинения были принесены прямо на глазах у увенчанного амурами мемориального фонтана Шафтсбери, где ее бывший муж сделал ей предложение, что никак не избавило Робин от чувства дежавю. Однако, поскольку Мерфи галантно взял всю вину на себя, Робин посчитала, что у нее нет другого выхода, кроме как смириться. Учитывая, что «Да здравствует Цезарь!» уже наполовину закончился, они отправились в недорогой итальянский ресторан и расстались, по крайней мере внешне, на хороших условиях.

Тем не менее настроение Робин оставалось подавленным, когда на следующее утро она отправилась на север в своем стареньком лендровере. В очередной раз ей пришлось столкнуться с проблемой совмещения нормальной личной жизни и выбранной работы. Она думала, что с Райаном, учитывая его профессию, будет проще, но вот она снова оправдывает обязательства, о которых, как она знала, он бы и не задумался, если бы сам их принимал.

Поездка по трассе М1 проходила без происшествий, поэтому отвлечься от неудовлетворительных размышлений ей не удалось. Однако на подъезде к станции техобслуживания Ньюпорт-Пагнелл, где она планировала остановиться, чтобы выпить кофе, раздался звонок Илсы. В лендровере не было блютуза, поэтому Робин подождала, пока она окажется в «Старбаксе», и только после этого перезвонила Илсе.

— Привет, — сказала она, стараясь казаться веселее, чем чувствовала себя, — что случилось?

— Ничего, правда, — сказала Илса. — Просто интересно, говорил ли тебе Корм что-нибудь.

— О Бижу? — спросила Робин, которой не составило труда притвориться, что она не понимает, о чем говорит Илса. — Кроме того, что он обвинил меня в том, что я разговариваю с тобой за его спиной, нет.

— О Боже, — простонала Илса. — Прости. Я только пыталась предупредить его…

— Я знаю, — вздохнула Робин, — но ты же знаешь, какой он.

— Ник говорит, что я должна извиниться, и это, надо сказать, чертовски приятно — солидарность со стороны мужа. Хотела бы я посмотреть на лицо Ника, если бы Бижу нарочно залетела. Я не думаю, что ты знаешь…

— Илса, — сказала Робин, перебивая подругу, — если ты собираешься спросить меня, расспрашивала ли я Страйка о его привычках в области контрацепции…

— Ты понимаешь, что она сказала мне — и еще пяти людям, которые, кстати, были в пределах слышимости, — что во время романа с женатым королевским адвокатом она взяла использованный презерватив из мусорного ведра и вставила его в себя?

— Господи, — сказала Робин, ошеломленная и очень жалея, что ей сообщили эту информацию, — ну, я… Я полагаю, это проблема Страйка, не так ли?

— Я пыталась быть хорошей подругой, — сказала Илса с досадой. — Каким бы придурком он ни был, я не хочу, чтобы он платил алименты чертовой Бижу Уоткинс в течение следующих восемнадцати лет. Она будет кошмарной матерью, почти такой же плохой, как Шарлотта Кэмпбелл.

К тому времени, когда Робин вернулась в лендровер, она чувствовала себя еще более несчастной, чем прежде, и ей потребовалось значительное усилие воли, чтобы переключить свое внимание на работу.

Без пяти двенадцать она подъехала к дому Шейлы Кеннетт. Заперев лендровер, Робин задумалась, как, учитывая слова Кевина Пирбрайта о том, что члены церкви вкладывают все свои деньги в ВГЦ, Шейла смогла позволить себе даже этот небольшой дом, пусть и обшарпанный на вид.

Когда она позвонила в дверь, то услышала шаги, скорость которых удивила ее, учитывая, что в Шейле Кеннетт было восемьдесят пять лет.

Дверь открыла миниатюрная пожилая женщина с редеющими седыми волосами, собранными в пучок. Ее темные глаза, на обеих радужках которых виднелась заметная сенильная дуга, были невероятно увеличены парой мощных бифокальных очков. Слегка сгорбленная, Шейла была одета в свободное красное платье, темно-синие тапочки, у нее был слуховой аппарат огромного размера, потускневшее золотое обручальное кольцо и серебряный крестик на шее.

— Привет, — сказала Робин, улыбаясь ей. — Мы говорили по телефону. Я Робин Эллакотт…

— Частный детектив, не так ли? — сказала Шейла своим слегка надтреснутым голосом.

— Да, — сказала Робин, протягивая водительское удостоверение. — Это я.

Шейла несколько секунд смотрела на права, затем сказала:

— Все в порядке, заходи, — и отошла в сторону, чтобы Робин могла пройти в холл, застеленный темно-коричневым ковром. В доме пахло затхлостью.

— Проходи туда, — сказала Шейла, указывая Робин на переднюю комнату. — Хочешь чаю?

— Спасибо, чем я могу помочь? — спросила Робин, глядя, как хрупкая Шейла удаляется в сторону кухни. Шейла ничего не ответила. Робин надеялась, что слуховой аппарат был включен.

Облупившиеся обои и скудная, обшарпанная мебель говорили о бедности. Зеленый диван стоял под прямым углом к выцветшему клетчатому креслу с такой же подставкой для ног. Телевизор был старый, под ним стоял такой же древний видеопроигрыватель, а в шатком книжном шкафу хранилось множество крупношрифтовых романов. Единственная фотография в комнате стояла на вершине книжного шкафа, на ней была изображена свадьба 1960-х годов. Шейла и ее муж Брайан, имя которого Робин знала из переписи населения, стояли у здания ЗАГСа. У Шейлы, которая в молодости была очень красивой, были темные волосы, уложенные в виде улья, а ее свадебное платье с юбкой опускалось чуть ниже колен. Трогательность фотографии придавало то, что слегка чудаковатый Брайан сиял, словно не веря своей удаче.

Что-то задело лодыжку Робин: серый кот только что вошел в комнату и теперь смотрел на нее своими ясными зелеными глазами. Когда Робин нагнулась, чтобы почесать его за ушами, раздался звонкий звук, возвестивший о появлении Шейлы, которая держала в руках старый жестяной поднос, на котором стояли две кружки, кувшин и тарелка с тем, что Робин опознала как ломтики торта мистер Киплинг-Бейквелл тарт.

— Позвольте мне, — сказала Робин, так как часть горячей жидкости уже пролилась. Шейла позволила Робин взять поднос из ее рук и поставить его на маленький кофейный столик. Шейла взяла свою кружку, поставила ее на подлокотник клетчатого кресла, села, положила свои маленькие ножки на табуретку и сказала, глядя на поднос с чаем:

— Я забыла сахар. Я пойду…

Она снова начала с трудом подниматься со стула.

— Ничего страшного, мне не нужно, — поспешно сказала Робин. — Если только вы хотите?

Шейла покачала головой и расслабленно откинулась в кресле. Когда Робин села на диван, кот запрыгнул рядом с ней и стал тереться об нее, мурлыча.

— Он не мой, — сказала Шейла, наблюдая за выходками кота. — Он соседский, но ему здесь нравится.

— Ясно, — улыбнулась Робин, проводя рукой по выгнутой спине кота. — Как его зовут?

— Смоки, — сказала Шейла, поднося кружку к рту. — Ему здесь нравится, — повторила она.

— Вы не возражаете, если я буду делать записи? — спросила Робин.

— Записи? Пожалуйста, — сказала Шейла Кеннетт. Пока Робин доставала ручку, Шейла издала звук поцелуя в сторону кота Смоки, но он не обратил на нее внимания и продолжал тереться головой о Робин. — Неблагодарный, — сказала Шейла. — Я вчера дала ему консервированного лосося.

Робин снова улыбнулась и открыла свой блокнот.

— Итак, миссис Кеннетт…

— Можешь звать меня Шейла. Зачем ты сделала это со своими волосами?

— О — это? — смущенно сказала Робин, поднимая руку к голубым краям своей прически. — Я просто экспериментирую.

— Панк-рок, да? — сказала Шейла.

Решив не говорить Шейле, что она устарела примерно на сорок лет, Робин сказала:

— Немного.

— Ты красивая девушка. Тебе не нужны синие волосы.

— Я подумываю о том, чтобы изменить их, — сказала Робин. — Итак… могу я спросить, когда вы с мужем переехали жить на ферму Чепмен?

— Тогда ферма называлась не Чепмен, — сказала старушка. — Это была ферма Форгеман. Мы с Брайаном были хиппи, — сказала Шейла, моргая на Робин сквозь толстые линзы очков. — Ты знаешь, что такое хиппи?

— Да, — сказала Робин.

— Ну, мы с Брайаном были именно такими. Хиппи, — сказала Шейла. — Жизнь в коммуне. Хиппи, — повторила она, как будто ей нравилось звучание этого слова.

— Вы можете вспомнить, когда…?

— В шестьдесят девятом мы туда поехали, — сказала Шейла. — Когда все только начиналось. Мы выращивали травку. Знаешь, что такое травка?

— Да, я знаю, — сказала Робин.

— Мы много курили, — сказала Шейла с очередным смешком.

— Кто еще был там в начале, можете вспомнить?

— Да, я все это помню, — с гордостью сказала Шейла. — Раст Андерсен. Американец был. Жил в палатке в поле. Гарольд Коутс. Я все это помню. Иногда не могу вспомнить вчерашний день, но все это помню. Коутс был неприятным человеком. Очень неприятный человек.

— Почему вы так говорите?

— Дети, — сказал Шейла. — Разве ты не знаешь обо всем этом?

— Вы говорите о том, как были арестованы братья Кроутер?

— Да. Мерзкие люди. Ужасные люди. Они и их друзья.

Мурлыканье кота наполняло комнату, когда он лежал на спине, а Робин гладила его левой рукой.

— Мы с Брайаном никогда не знали, что они замышляют, — сказала Шейла. — Мы никогда не знали, что происходит. Мы были заняты выращиванием и продажей овощей. У Брайана были свиньи.

— Неужели?

— Он любил своих свиней и кур. Дети бегали по повсюду… У меня не было своих. Выкидыши. Всего у меня их было девять.

— О, мне очень жаль, — сказала Робин.

— У нас никогда не было своих детей, — повторила Шейла. — Мы хотели детей, но не могли. На ферме было много детей, и я помню твоего друга. Большой парень. Больше, чем некоторые старшие мальчики.

— Простите? — сказала Робин растерянно.

— Твой партнер. Кондоман Страйк или что-то в этом роде, не так ли?

— Именно так, — сказала Робин, с любопытством глядя на нее и размышляя, действительно ли пожилая леди, которая могла много повторяться, но казалась в основном бодрой, впала в маразм.

— Когда я сказала соседке, что ты придешь ко мне, она зачитала мне статью о тебе и о нем. Он был там со своей сестрой и мамой. Я помню, потому что моему Брайану нравилась Леда Страйк, и я это заметила, и мы с ней из-за этого поссорились. Ревность. Я все время видела, как он за ней наблюдает. Ревновала, — повторила Шейла. — Но я не думаю, что Леда посмотрела бы на моего Брайана. Он не был рок-звездой, Брайан.

Шейла снова издала надтреснутый смешок. Изо всех сил стараясь скрыть свое потрясение, Робин сказала:

— У вас очень хорошая память, Шейла.

— О, я помню все, что происходило на ферме. Иногда не помню вчерашний день, но все это помню. Я помогала рожать маленькой Энн. Там был Гарольд Коутс. Он был врачом. Я помогала. Ей было очень тяжело. Ну… ей было всего четырнадцать лет.

— Правда?

— Да… свободная любовь, понимаете. Это было не так, как сейчас. Все было по-другому.

— А ребенок…?

— Все было в порядке. Мазу, как назвала ее Энн, но вскоре после этого Энн ушла. Оставила ее в коммуне. Не нравилось быть матерью. Слишком молодая.

— Так кто же присматривал за Мазу? — спросила Робин. — Ее отец?

— Не знаю, кто был ее отцом. Я никогда не знала, с кем ходит Энн. Люди спали с кем попало. Но только не мы с Брайаном. Мы пытались завести своих детей. Были заняты на ферме. Мы не знали всего, что происходило, — снова заговорила Шейла. — Полиция пришла на ферму без предупреждения. Кто-то вызвал их. Нас всех допрашивали. Мой Брайан просидел в участке несколько часов. Они обыскали все комнаты. Перерыли все наши личные вещи. После этого мы с Брайаном уехали.

— А вы?

— Да. Это было ужасно, — сказала Шейла, и еще раз подчеркнула: — Мы не знали. Мы никогда не знали. Они же не во дворе этим занимались. Мы были заняты хозяйством.

— Куда вы направились, когда ушли?

— Сюда, — сказала Шейла, указывая на дом своей испещренной пятнами рукой. — Здесь жили мои мама и папа. О, они злились из-за всего, что писали в газетах. А Брайан не мог найти работу. А я нашла. Офисным служащим. Мне это не нравилось. Брайан скучал по ферме.

— Как долго вы отсутствовали, Шейла, вы можете вспомнить?

— Два года… три года… Потом Мазу написала нам. Она сказала, что все наладилось и у них новая хорошая община. Брайан хорошо справлялся с фермерством, вот почему она хотела его видеть… и мы вернулись.

— Можете ли вы вспомнить, кто там был, когда вы вернулись?

— А ты не хочешь торт?

— Спасибо, я бы не отказалась, — солгала Робин, протягивая руку за ломтиком Бейквелла. — Могу я..?

— Нет, я принесла его для тебя, — сказала Шейла. — О чем ты меня только что спросила?

— О том, кто был на ферме Чепмена, когда вы вернулись туда жить.

— Я не знаю всех имен. Было несколько новых семей. Коутс все еще был там. О чем ты меня спрашивала?

— Только о людях, — сказала Робин, — которые были там, когда вы вернулись.

— О… Раст Андерсен все еще был в своей хижине. И мальчик Грейвс — худой аристократик. Он был новенький. Он ходил к Расту и курил полночи. Травку. Ты знаешь, что такая травка? — снова спросила она.

— Да, знаю, — сказала Робин, улыбаясь.

— Некоторым людям это не идет на пользу, — мудро сказала Шейла. — Мальчик Грейвс не выдержал. Он стал странным. Некоторым людям не стоит это курить.

— Был ли Джонатан Уэйс на ферме, когда вы возвращались? — спросила Робин.

— Да, точно, с его маленькой дочкой Эбигейл. И у Мазу был ребенок: Дайю.

— Что вы думаете о Джонатане Уэйсе? — спросила Робин.

— Очаровательный. Так я и думала. Он принял нас всех. Очаровательный, — повторила она.

— Что заставило его приехать и жить на ферме, вы знаете?

— Нет, я не знаю, почему он пришел. Мне было жаль Эбигейл. Ее мама умерла, потом отец привез ее на ферму, а в следующую минуту у нее появилась сестра…

— А когда возникла идея создания церкви, вы можете вспомнить?

— Это было потому, что Джонатан рассказывал нам о своих убеждениях. Он заставлял нас медитировать, а потом стал заставлять нас выходить на улицу и собирать деньги. Люди приходили и слушали, что он говорит.

— На ферму стало приходить гораздо больше людей, не так ли?

— Да, и они платили. Некоторые из них были шикарными. Потом Джонатан стал ездить в командировки, выступать с докладами. Он оставил Мазу за старшую. Она отрастила волосы до пояса — длинные черные волосы — и всем говорила, что она наполовину китаянка, но она никогда не была китаянкой, — язвительно сказала Шейла. — Ее мама была такой же белой, как мы с тобой. На ферме Чепмен никогда не было ни одного китайца. Но мы никогда не говорили ей, что знаем, что она лжет. Мы просто были счастливы, что вернулись на ферму, я и Брайан. О чем ты меня спрашивала?

— Просто о церкви и о том, как она возникла.

— О… Джонатан проводил курсы, с медитацией и всеми его восточными религиями и прочим, а потом он начал проводить службы, и мы построили храм на ферме.

— И вы были счастливы? — спросила Робин.

Шейла несколько раз моргнула, прежде чем сказать:

— Иногда это было счастье. Иногда было. Но случались и плохие вещи. Однажды ночью Раста сбила машина. Джонатан сказал, что это была расплата за все жизни, которые Раст забрал на войне… А потом семья мальчика Грейвса пришла и схватила его на улице, когда он гулял в Норвиче, и мы услышали, что он повесился. Джонатан сказал нам, что так будет со всеми нами, если мы уедем. Он сказал, что Алекс получил проблеск истины, но не смог справиться с окружающим миром. Так что это было предупреждение для нас, сказал Джонатан.

— Вы ему поверили? — спросила Робин.

— Я тогда верила, — сказала Шейла. — Я тогда верила всему, что говорил Джонатан. И Брайан тоже. Джонатан умел заставить вас поверить… Заставить вас захотеть сделать все хорошо для него. Ты хотела заботиться о нем.

— Заботиться о Джонатане?

— Да… Ты бы видела, как он плакал, когда погибли Раст и Алекс. Он, похоже, чувствовал это сильнее, чем все мы.

— Вы сказали, что иногда на ферме было хорошо. А были ли другие времена, когда…?

— Начались неприятные вещи, — сказала старушка. Ее губы начали дрожать. — Это была Мазу, не Джонатан… не Джонатан. Это была она.

— Что за неприятные вещи? — спросила Робин, держа ручку над блокнотом.

— Просто… наказания, — сказала Шейла, ее губы все еще дрожали. После нескольких секунд молчания она сказала:

— Пол выпустил свиней, случайно, а Мазу заставила людей бить его.

— Можете ли вы вспомнить фамилию Пола?

— Дрейпер, — сказала Шейла после небольшой паузы. — Все называли его Допи. Он не был нормальным. Немного отсталый. Не надо было поручать ему присматривать за свиньями. Он оставил ворота открытыми. Допи Дрейпер.

— Вы знаете, где он сейчас?

Шейла покачала головой.

— Помните ли вы мальчика по имени Джордан, который бил себя плетью?

— Было много случаев, когда людей били плетью. Да, я помню Джордана. Подросток.

— Вы случайно не помните его фамилию, Шейла?

Шейла немного подумала, затем сказала:

— Рини. Джордан Рини. Он был грубым человеком. У него были неприятности с полицией.

Пока Робин записывала фамилию Джордана, кот рядом с ней, уставший от невнимания, легко спрыгнул с дивана и вышел из комнаты.

— После смерти Дайю все стало еще хуже, — сказала Шейла без всякого повода. — Ты знаешь, кем была Дайю?

— Дочь Джонатана и Мазу, — сказала Робин. — Она утонула, не так ли?

— Верно. Шери взяла ее с собой на пляж.

— Это Шери Гиттинс, — спросила Робин.

— Верно. Глупая была девчонка. Дайю командовала ею.

— Шейла, вы случайно не знаете, что случилось с Шери после смерти Дайю?

— Наказали, — сказала Шейла. Теперь она выглядела очень расстроенной. — Все, кто был замешан в этом, были наказаны.

— Что вы имеете в виду под «всеми», Шейла?

— Шери, и те, кто не остановил это. Те, кто видел, как они уезжали на грузовике тем утром — но они не знали! Они думали, что Дайю разрешили! Мой Брайан, и Допи Дрейпер, и маленькая Эбигейл. Они все были наказаны.

— Их били? — неуверенно спросила Робин.

— Нет, — сказала Шейла, внезапно взволновавшись. — Хуже. Это было нечестиво.

— Что..?

— Не бери в голову, — сказала Шейла, ее маленькие руки сжались в дрожащие кулачки. — Но они знали, что Брайан был болен, когда делали это с ним. Он все время терял равновесие. Джонатан говорил ему, чтобы он пошел и помолился в храме, и тогда ему станет лучше. Но после того, как его наказали, ему стало намного хуже. Он плохо видел, а они все равно заставляли его вставать и идти собирать подаяния на улице… И в конце концов, — сказала Шейла, ее волнение нарастало, — Брайан кричал и стонал. Он не мог встать с кровати. Они отнесли его в храм. Он умер на полу храма. Я была с ним. Он молчал целый день, а потом умер. Весь окоченевший на полу храма. Я очнулась рядом с ним и поняла, что он умер. Его глаза были открыты…

Старушка начала плакать. Робин, которой было очень жаль ее, оглядела комнату в поисках салфетки.

— Опухоль, — всхлипнула Шейла. — Вот что у него было. Они вскрыли его, чтобы выяснить, что это было. Опухоль.

Она вытерла нос тыльной стороной ладони.

— Позвольте мне… — сказала Робин, вставая и выходя из комнаты. В маленькой ванной комнате, расположенной в коридоре, со старой розовой раковиной и ванной, она оторвала кусок туалетной бумаги и поспешила обратно в гостиную, чтобы отдать его Шейле.

— Спасибо, — сказала Шейла, вытирая глаза и сморкаясь, когда Робин снова уселась на диван.

— Это тогда вы ушли навсегда, Шейла? — спросила Робин. — После смерти Брайана?

Шейла кивнула, слезы все еще текли из-за бифокальных очков.

— И они угрожали мне, пытаясь остановить меня. Они говорили, что я плохой человек и что они всем расскажут, что я была жестока с Брайаном, и они говорили, что знают, что я брала деньги, и они видели, как я обижала животных на ферме… Я никогда не обижала животных, никогда…

— Злые, — сказала она со всхлипом. — Злые они. Я думала, он такой хороший, Джонатан. Он сказал мне: «Брайану почти стало лучше, Шейла, но он еще не был чистым духом, и поэтому он умер. Ты помешала ему стать чистым духом, кричала на него и не была хорошей женой». Ему не было лучше, — сказала Шейла, снова всхлипнув. — Не было. Он плохо видел и плохо ходил, и они делали с ним ужасные вещи, а потом кричали на него, потому что он не собрал достаточно денег на улице.

— Мне очень жаль, Шейла, — тихо сказала Робин. — Это правда так. Мне очень жаль.

Тишину пронзило громкое мяуканье. Появился кот Смоки.

— Он хочет есть, — со слезами на глазах сказала Шейла. — Еще не время, — сказала она коту. — У меня будут неприятности с соседями, если я начну давать тебе обед.

Шейла выглядела измученной. Робин, не желая оставлять ее в таком состоянии, мягко перевела разговор на кошек и их бродячие привычки. Примерно через десять минут Шейла достаточно пришла в себя, чтобы рассказать о своей кошке, которую сбили на улице, но Робин чувствовала, что ее горе все еще было на поверхности, и посчитала, что было бы жестоко настаивать на дальнейших воспоминаниях.

— Большое спасибо за разговор со мной, Шейла, — сказала она наконец. — Только один последний вопрос, если вы не возражаете. Вы знаете, когда Шери Гиттинс покинула ферму Чепмен? Может быть, вы знаете, где она сейчас находится?

— Она уехала вскоре после смерти Брайана. Я не знаю, куда она ушла. Это она во всем виновата! — сказала она с новой силой гнева. — Это она во всем виновата!

— Могу ли я что-нибудь сделать для вас, прежде чем уйду? — спросила Робин, возвращая блокнот в сумку. — Может быть, позвонить соседу? Неплохо было бы побыть в компании.

— Ты собираешься их остановить? — со слезами на глазах спросила Шейла, проигнорировав предложение Робин.

— Мы попробуем, — сказала Робин.

— Ты должна их остановить, — яростно сказала Шейла. — Мы были хиппи, Брайан и я, вот и все. Хиппи. Мы не знали, чем все это обернется.

Глава 17

— Ты получила от нее чертовски много, — сказал Страйк. — Отличная работа.

Робин, сидевшая в припаркованном лендровере и поедавшая сэндвич с тунцом, купленным в ближайшем кафе, не удержалась и позвонила Страйку после расставания с Шейлой. Его голос был гораздо менее раздраженным, чем в прошлый раз.

— Ужасно, не правда ли? — сказала она. — Никто не оказал ее бедному мужу никакой медицинской помощи.

— Да, это так. Проблема в том, что он сам решил не ехать в больницу, не так ли? Поэтому будет очень трудно предъявить за это уголовное обвинение. Это не похоже на Маргарет Кэткарт-Брайс, которая активно просила врача.

— Якобы просила, — сказала Робин. — У нас нет никаких подтверждений этому.

— Да, в этом-то и проблема, — сказал Страйк, который в данный момент стоял на улице возле многоэтажки братьев Фрэнк. — Нам действительно нужно что-то криминальное, у чего было бы много свидетелей, готовых выступить в суде и рассказать, а я начинаю думать, что это будет чертовски сложная задача.

— Я знаю, — сказала Робин. — Я не могу представить, чтобы рассказам Шейлы об избиениях и порке по прошествии всего этого времени поверили без подтверждения. Тем не менее, я начну искать Пола Дрейпера и Джордана Рини.

— Отлично, — сказал Страйк. — Если повезет, они смогут подтвердить слова друг друга о нападении — о, вот он идет.

— Кто?

— Один из Фрэнков. Я не могу их различить.

— У Фрэнка-1 немного косоглазый взгляд, а Фрэнк-2 лысее.

— Значит, это второй, — сказал Страйк, наблюдая за мужчиной. — Надеюсь, он направляется в центр Лондона, иначе мне придется попросить Дэва сменить меня пораньше. В шесть я разговариваю с другом по Facebook наследницы жилищного фонда Флоры Брюстер. Он позвонил мне вчера вечером.

— О, отлично. Где вы с ним встречаетесь?

— Паб «Гренадер», Белгравия, — сказал Страйк, отправляясь вслед за своей целью, которая направлялась к вокзалу. — Его выбор. Видимо, недалеко от его места работы. Он также утверждает, что у нас есть общий друг.

— Наверное, клиент, — сказала Робин. Число очень богатых лондонцев, обращавшихся в агентство за помощью, неуклонно росло из года в год, и недавно они выполнили работу для нескольких миллиардеров.

— Значит, это все, что сказала Шейла, да? — спросил Страйк.

— Да, думаю, да, — сказала Робин. — Я напишу свои заметки и отправлю их тебе по электронной почте.

— Отлично. Ну, я, пожалуй, пойду, мы направляемся к поезду. Счастливого пути.

— Хорошо, пока, — сказала Робин и повесила трубку.

Она немного посидела, размышляя над последним кусочком своего бутерброда, который оказался очень сухим, затем положила его обратно в бумажный пакет и потянулась за йогуртом и пластиковой ложкой. Ее легкая нерешительность перед ответом на последний вопрос Страйка была связана с тем, что она упустила упоминание о его пребывании в общине Эйлмертон в детстве. Робин предположила, что Страйк не хотел говорить об этом, так как сам он об этом не рассказывал.

Не подозревая, насколько близко он подошел к разговору, который ему совершенно не хотелось затевать, Страйк провел путешествие в Лондон, чувствуя себя немного менее недовольным миром после восстановления дружеских отношений с Робин. Его настроение еще больше поднялось, хотя и по менее сентиментальным причинам, когда Фрэнк-2 привел его в Ноттинг-Хилл, а затем направился к той самой террасе домов в пастельных тонах, где жила их клиентка, актриса Таша Майо.

— Он прятался за припаркованными машинами, заглядывал в ее окна, — рассказал Страйк Дэву Шаху через час, когда тот пришел взять на себя наблюдение. — Я сделал несколько снимков. Он еще не заклеил ни одной замочной скважины.

— Наверное, ждет ночи, — сказал Шах. — Более романтично.

— Ты говорил с Литтлджоном в последнее время? — спросил Страйк.

— Говорил, — повторил Шах, задумчиво. — Нет, я не думаю, что это можно назвать разговором. А что?

— Что ты думаешь о нем? — сказал Страйк. — Без протокола?

— Странный, — категорично ответил Шах, глядя прямо на своего начальника.

— Да, я начинаю…

— Вот она, — сказал Шах.

Дверь дома актрисы открылась, и на тротуар вышла невысокая коротко стриженная блондинка с сумкой через плечо. Она бодрым шагом направилась в сторону метро, на ходу что-то читая в телефоне. Младший Фрэнк бросился за ней в погоню, подняв мобильный телефон: похоже, он снимал ее на камеру.

— Жуткий урод, — были последние слова Шаха перед тем, как он ушел, позволяя Страйку отправиться к «Гренадеру».

Местом встречи Генри Уортингтона-Филдса со Страйком был выбран паб, который детектив посещал много лет назад, поскольку он был любимым местом Шарлотты и ее состоятельных друзей. Нарядный фасад был выкрашен в красно-бело-голубой цвет, возле окон стояли корзины с цветами, а перед дверью — алая будка охранника.

Интерьер был точно таким, каким его помнил Страйк: военные гравюры и картины на стенах, полированные столы, красные кожаные скамейки и сотни банкнот разных валют, приколотые к потолку. Считалось, что в пабе обитает призрак солдата, который был забит до смерти после того, как его уличили в карточном шулерстве. Деньги, оставленные посетителями, должны были оплатить долг призрака, но это не помогло, и призрак солдата продолжал преследовать паб — так утверждали туристы.

Если не считать пары немцев, обсуждавших банкноты на потолке, то клиентура была английской: мужчины в основном одеты в костюмы или цветные брюки-чинос, которые предпочитают представители высшего класса, женщины — в нарядные платья или джинсы. Страйк заказал себе пинту безалкогольного пива и сел пить его, читая с телефона статью Фергюса Робертсона о предстоящем референдуме по Брексит, регулярно поднимая глаза, чтобы узнать, не пришел ли еще его собеседник.

Страйк догадался о личности Генри Уортингтон-Филдса сразу же, как только тот вошел в паб, главным образом потому, что у него был настороженный вид, свойственный тем, кто собирается пообщаться с частным детективом. Генри было тридцать четыре года, хотя выглядел он моложе. Высокий, худой, бледный, с копной волнистых рыжих волос, он носил очки в роговой оправе, хорошо сшитый однобортный костюм в полоску и яркий красный галстук с узором в виде подков. Он выглядел так, словно работал либо в художественной галерее, либо продавцом предметов роскоши, что вполне соответствовало местоположению в Белгравии.

Купив себе что-то похожее на джин с тоником, Генри секунду-другую смотрел на Страйка, а затем подошел к его столику.

— Корморан Страйк? — сказал он немного эксцентричным голосом с акцентом высшего класса.

— Это я, — сказал Страйк, протягивая руку.

Генри опустился на скамью напротив детектива.

— Я думал, вы будете прятаться за газетой. Вырезанные отверстия для глаз или что-то в этом роде.

— Я так делаю, только когда преследую кого-нибудь пешком, — сказал Страйк, и Генри рассмеялся: нервным смехом, который продолжался чуть дольше, чем требовала шутка.

— Спасибо за встречу, Генри, я ценю это.

— Все окей, — сказал Генри.

Он сделал глоток джина.

— Когда я получил ваше сообщение, я был немного напуган, типа, кто этот парень? Но я поискал вас, и Шарлотта сказала мне, что вы хороший человек, так что я…

— Шарлотта? — повторил Страйк.

— Да, — сказал Генри. — Шарлотта Росс? Я знаю ее по антикварному магазину, где я работаю — «Арлингтон и Блэк». Она переделывает свой дом, мы нашли для нее несколько очень красивых вещей. Я знал, что вы раньше встречались, поэтому позвонил ей — она милая, она одна из моих любимых клиенток. И я сказал ей: «Эй, Чарли, может, мне поговорить с этим парнем?» — или что-то в этом роде, и она ответила: «Да, конечно», так что — да — вот я и здесь.

— Отлично, — сказал Страйк, решительно стараясь сохранить приятный тон и выражение лица. — Как я уже сказал в своем сообщении, я заметил, что вы довольно резко высказываетесь о ВГЦ на своей странице в Facebook, поэтому я…

— Да, так, ладно, — сказал Генри, неловко двигаясь на своем сидении, — я должен сказать… Я хотел сказать, что прежде, чем мы приступим к делу — это своего рода условие, на самом деле — вы не будете преследовать Флору, не так ли? Потому что она все еще не в порядке. Я говорю с вами только для того, чтобы ей не пришлось. Шарлотта сказала, что вы не будете против.

— Ну, это не совсем дело Шарлотты, — сказал Страйк, все еще заставляя себя говорить приятным тоном, — но если у Флоры проблемы с психическим здоровьем…

— Она никогда не была в порядке с тех пор, как покинула ВГЦ. Но я действительно чувствую, что кто-то должен призвать ВГЦ к ответу, — сказал Генри. — Так что я буду рад поговорить, но только если вы не будете приближаться к Флоре.

— Она все еще в Новой Зеландии?

— Нет, там ничего не вышло, она вернулась в Лондон, но — серьезно — вы не можете с ней разговаривать. Потому что я думаю, что это может вывести ее из равновесия. Она не может больше говорить об этом. В последний раз, когда она кому-то рассказала о случившемся, она пыталась покончить с собой.

Несмотря на симпатию Генри к Шарлотте (геи, по опыту Страйка, чаще всего не видели недостатков в его красивой, веселой и безупречно одетой бывшей), Страйк должен был уважать Генри за его желание защитить своего друга.

— Хорошо, согласен. Итак: вы сами когда-нибудь имели непосредственный контакт с ВГЦ?

— Да, когда мне было восемнадцать. Я познакомился с одним парнем в баре, и он сказал, что я должен приехать на ферму Чепмена, чтобы пройти курс. Йога, медитация и все такое. Он был горяч, — добавил Генри с очередным нервным смешком. — Симпатичный взрослый парень.

— Говорил ли он вообще о религии?

— Не то чтобы… скорее духовность, понимаете? Он говорил, что это интересно и круто. Он говорил о борьбе с материализмом и капитализмом, но он также сказал, что можно научиться — я знаю, это звучит безумно, но вроде как научиться… не магии, но создавать вещи с помощью собственной силы, если достаточно учиться… Я только что закончил школу, так что… Я решил пойти и посмотреть, что это такое, и — да, я попросил Флору пойти со мной. Мы были школьными друзьями, вместе учились в Мальборо. Мы были вроде как — мы оба были геями или что-то в этом роде, и нам нравилось то, что не было ни у кого, так что я сказал Флоре: «Пойдем со мной, проведем там неделю, посмеемся». Это было просто что-то, чем можно заняться на каникулах, понимаете?

— Вы не против, если я буду вести записи?

— Э… да, хорошо, — сказал Генри. Страйк достал блокнот и ручку.

— Итак, к вам обратились в баре — где это было, в Лондоне?

— Да. Его там больше нет, бара. Вообще-то он был недалеко отсюда.

— Как звали человека, которого вас пригласил, вы можете вспомнить?

— Джо, — сказал Генри.

— Это был гей-бар?

— Не гей-бар, — сказал Генри, — но парень, который им управлял, был геем, так что, да… Это было крутое место, и я подумал, что этот парень, Джо, должно быть, тоже крут.

— И это было в 2000 году?

— Да.

— Как вы с Флорой добрались до фермы Чепмена?

— Я поехал на машине, слава Богу, — горячо добавил Генри, — потому что тогда у меня была машина, и я смог уехать. Большинство других людей приехали на микроавтобусе, и им пришлось ждать, пока микроавтобус отвезет их обратно. Я был чертовски рад, что взял машину.

— И что произошло, когда вы туда попали?

— Ээээ… Ну, надо было сдать все вещи, и тебе выдали эти спортивные костюмы, и после того, как мы переоделись, нас всех заставили сесть в этот сарай, или что-то вроде того, и мы с Флорой смотрели друг на друга, и мы, типа, смеялись. Мы думали: «Какого хрена мы сюда приперлись?»

— Что произошло потом?

— Потом мы пошли на большую общую трапезу, и перед тем, как принесли еду, заиграла песня «Герои» Дэвида Боуи. Через колонки. Да, а потом… он вошел. Папа Джей.

— Джонатан Уэйс?

— Да. И он с нами разговаривал.

Страйк подождал.

— И, я имею в виду, вы можете видеть, как люди поддаются на это, — сказал Генри с беспокойством. — Когда он говорил, что-то типа того, что люди всю жизнь гоняются за чем-то, что никогда не сделает их счастливыми. Люди умирают несчастными и разочарованными, так и не поняв, что все это было для них. Типа, истинный путь, или что-то еще. Но он сказал, что люди погрязли во всей этой материалистической ерунде… И он действительно… Он что-то понял, — сказал Генри. — Он не был каким-то крикливым парнем — он был не таким, как вы думаете. Мы с Флорой чувствовали, что он — мы потом это обсуждали — был как бы одним из нас.

— Что вы имеете в виду под этим?

— Он понял, каково это — быть… каково это — не быть обычным… Быть другим, понимаете? А может, и нет, я не знаю, — добавил Генри, смеясь и пожимая плечами. — Но мы с Флорой больше не шутили, мы как бы… да, в общем, мы разошлись по своим общежитиям. Раздельным, естественно. Мужчин и женщин поселили в разных общежитиях. Это было похоже на возвращение в школу-интернат, — сказал Генри, снова немного посмеявшись.

— На следующий день нас разбудили в пять утра или около того, и мы должны были пойти и заняться медитацией перед завтраком. Потом, после еды, нас разделили на отдельные группы. Я не был с Флорой. Они разделили людей, которые знали друг друга.

И после этого все было очень напряженно. У тебя не было ни минуты на размышления, и ты никогда не был один. С тобой всегда были люди из ВГЦ, которые говорили с тобой. Ты был либо на лекции, либо читал песнопения в храме, либо помогал обрабатывать землю, либо кормил скот, либо делал вещи для продажи на улице, либо готовил, и люди постоянно читали тебе литературу ВГЦ… о да, и были дискуссионные группы, где вы все сидели и слушали, как кто-то из ВГЦ говорит, и задавали вопросы. У вас были занятия примерно до 11 часов вечера, и вы так уставали в конце дня, что с трудом соображали, а потом все начиналось снова в 5 утра.

И они учили тебя этим техникам, которые — типа, если у тебя были негативные мысли, например, о церкви или о чем-либо еще, — ты должен был напевать. Они называли это «убить ложное я», потому что «ложное я» будет бороться с добром, потому что общество внушило ему, что некоторые вещи истинны, а это не так, и ты должен постоянно бороться со своим ложным «я», чтобы сохранить свой разум достаточно открытым для принятия истины.

Это было всего несколько дней, но мне казалось, что это месяц. Я очень уставал и почти все время был голоден. Нам сказали, что это специально, что голодание обостряет восприятие.

— А как вы относились к церкви, когда все это происходило?

Генри выпил еще джина с тоником и сказал:

— Первые пару дней я думал, что не могу дождаться, когда это все закончится. Но там была пара парней, настоящих членов группы, которые были очень дружелюбны и помогали мне делать что-то, и они казались очень счастливыми — и это был как бы другой мир, ты как бы терял — терял ориентиры, я полагаю. Они постоянно говорят тебе, какой ты замечательный, и ты начинаешь хотеть их одобрения, — неловко сказал Генри. — Ты ничего не мог с этим поделать. А все эти разговоры о чистом духе — они говорили, что, став чистым духом, ты станешь супергероем или что-то в этом роде. Я знаю, что это звучит безумно, но — если бы вы были там — это не звучало бы безумно, то, как они говорили.

В третий день папа Джей произнес еще одну большую речь в храме — это был не такой храм, как сейчас, потому что это было до того, как в него начали поступать действительно большие деньги. Тогда храм на ферме был просто сараем, но они сделали его самым красивым, расписали внутри разными символами религии и положили старый ковер, на котором мы все сидели.

Папа Джей говорил о том, что произойдет, если мир не проснется, и в основном его мысль сводилась к следующему: обычные религии разделяют, а ВГЦ объединяет, и когда люди объединяются между культурами, когда они становятся высшей версией самих себя, они становятся неудержимой силой и могут изменить мир. И на ферме Чепмена было много чернокожих и коричневых людей, а также белых, так что это казалось доказательством того, что он говорил. И я… ты просто верил ему. Это звучало так — не было ничего такого, с чем можно было бы не согласиться — покончить с бедностью и все такое, Стань своим высшим «я», и папа Джей был просто человеком, с которым хотелось общаться. Он был очень теплым и казался… Он был таким отцом, которого ты бы выбрал, если бы мог выбирать, понимаете?

— Так что же заставило вас передумать? Почему вы ушли в конце недели?

Улыбка исчезла с лица Генриха.

— Что-то произошло, и это… как бы изменило мое отношение к ним всем.

На ферме была одна очень сильно беременная женщина. Я не помню ее имени. В общем, однажды днем она была с нашей группой, когда мы пахали на ширских лошадях, и это была чертовски тяжелая работа, и я все время смотрел на нее и думал, должна ли она это делать? Но, знаете, мне было восемнадцать лет, так что я мог знать?

Мы как раз закончили последнюю часть работы, и она упала на землю. Она стояла на коленях на земле в спортивном костюме и держалась за живот. Я был в ужасе, я думал, что она сейчас родит.

Один из членов группы опустился на колени рядом с ней, но не стал ей помогать, а просто начал громко скандировать ей в лицо. Потом начали скандировать остальные. Я смотрел на это и думал: «Почему они не помогают ей подняться?» — Но я был как бы… парализован, — сказал Генри с пристыженным видом. — Я думал: «Вот как они здесь все делают, и может быть… Может быть, это сработает?» Так что я не стал ничего делать — но она выглядела очень плохо, и в конце концов один из них убежал в сторону фермы, а все остальные продолжали скандировать, стоя над ней. А парень, который пошел за помощью, вернулся с женой Уэйса.

Впервые за все время Генри колебался.

— Она… она была жуткой. В то время мне нравился Уэйс, но в ней было что-то такое… Я не мог понять, почему они вместе. В общем, когда она дошла до нас, все перестали скандировать, а Мазу встала над этой женщиной и просто… уставилась на нее. Она даже не говорила. А беременная женщина просто выглядела испуганной, и она вроде как с трудом поднялась, и все равно выглядела так, как будто ей было очень больно или она собиралась потерять сознание, но она, пошатываясь, пошла с Мазу.

И никто из остальных не смотрел мне в глаза. Они вели себя так, как будто ничего не произошло. Вечером за ужином я искал беременную женщину, но ее там не было. Больше я ее не видел до самого отъезда.

Я хотел поговорить с Флорой о том, что произошло, но не смог подойти, а ночью она, очевидно, была в другом общежитии.

В последнюю ночь папа Джей снова выступал в храме. Они выключили весь свет, и он стоял перед большим корытом с водой, которое было освещено изнутри, как бы подводными фонарями, и заставлял воду делать что-то. Например, она поднималась, когда он ей приказывал, и делала спиральные фигуры, а потом расступалась и снова собиралась…

— Меня это пугало, — сказал Генри. — Я все время думал: «Это, наверное, фокус», но не мог понять, как он это делает. Потом он заставил воду сделать лицо, человеческое лицо. Одна девочка закричала. А потом вода снова успокоилась, и они включили свет в храме, и папа Джей сказал: «В конце у нас был посетитель-дух. Они иногда приходят, особенно если собирается много Восприимчивых.» И он сказал, что, по его мнению, новое поступление должно быть особенно восприимчивым, чтобы это произошло.

А потом нас спросили, готовы ли мы к перерождению. И люди шли вперед один за другим, заходили в ванну, погружались под воду и снова выныривали, и все хлопали и аплодировали, и папа Джей обнимал их, и они стояли у стены вместе с другими участниками.

Я был в шоке, — рассказывал Генри. — Я даже не могу объяснить, что это было — давление, которое оказывалось на тебя, чтобы ты присоединился, и чтобы все эти люди одобрили тебя, было очень сильным, и все смотрели, и я не знал, что произойдет, если я скажу «нет».

А потом они позвали Флору вперед, и она просто подошла прямо к желобу, залезла в него, пролезла под ним, ее вытащили, и она пошла стоять у стены, сияя.

И, клянусь, я не знал, хватит ли у меня сил сказать «нет», но, слава Богу, впереди меня стояла девушка, чернокожая, с татуировкой Будды на шее, и я никогда ее не забуду, потому что если бы ее там не было… Итак, они назвали ее имя, и она сказала: «Нет, я не хочу вступать.» Очень громко и четко. И атмосфера просто превратилась в лед. Все как будто смотрели на нее. И только папа Джей все еще улыбался, и он рассказал ей всю эту историю о том, что он знает, что материальный мир имеет сильную притягательную силу, и, по сути, он намекал на то, что она хочет пойти работать на Биг Ойл — или что-то в этом роде, вместо того чтобы спасать мир. Но она не отступила, хотя и прослезилась.

И тогда они назвали мое имя, и я сказал: «Я тоже не хочу присоединяться.» И я увидел лицо Флоры. Как будто я дал ей пощечину.

Затем они позвали вперед двух последних людей, и они оба присоединились.

Потом, пока все радостно хлопали новым членам, Мазу подошла ко мне и девушке, которая отказалась, и сказала: «Вы двое пойдете со мной», а я сказал: «Я хочу сначала поговорить с Флорой, я пришел с ней», а Мазу сказал: «Она не хочет с тобой разговаривать.» Флору уже уводили вместе со всеми членами клуба. Она даже не оглянулась.

Мазу отвела нас в дом на ферме и сказала: «Микроавтобус уйдет только завтра, так что вам придется пока побыть здесь», и показала нам маленькую комнату без кроватей и с решеткой на окне. Я сказал: «Я приехал на машине», и обратился к девушке: «Хочешь, подвезу тебя обратно в Лондон?» Она согласилась, и мы уехали…

Извините, мне действительно нужно еще выпить, — слабо сказал Генри.

— Это за мой счет, — сказал Страйк, поднимаясь на ноги.

Когда он вернулся к столу со свежим джин-тоником для Генри, то увидел, что тот протирает линзы очков своим шелковым галстуком и выглядит потрясенным.

— Спасибо, — сказал он, снова надевая очки, принимая стакан и делая большой глоток. — Боже, я только говорил об этом… а я был там всего неделю.

Страйк, который делал подробные заметки обо всем, что только что сказал Генри, теперь перелистнул несколько страниц назад.

— Эта беременная женщина, которая упала в обморок, — вы ее больше не видели?

— Нет, — сказал Генри.

— Как она выглядела? — спросил Страйк, снова взяв в руки ручку.

— Эээ… блондинка, очки… точно не помню.

— Вы когда-нибудь видели, чтобы на ферме Чепмен к кому-нибудь применялось насилие?

— Нет, — сказал Генри, — но Флора точно видела. Она рассказала мне, когда вышла.

— Что это было, когда?

— Пять лет спустя. Я услышал, что она дома, и позвонил ей. Мы встретились, выпили, и я был потрясен тем, как она выглядит. Она была такая худая. Она выглядела очень больной. И она была не в себе. В голове.

— В каком смысле?

— Боже, просто во всех смыслах. Она говорила вроде бы нормально, а потом начинала смеяться по пустякам. Такой искусственный смех. Потом она пыталась остановиться и говорила мне: «Это я делаю счастливое лицо», и… я не знаю, было ли это чем-то, что их заставляли делать, например, смеяться, если им было грустно, или что-то еще, но это было чертовски странно. И она продолжала скандировать. Она как будто не контролировала себя.

Я спросил ее, почему она ушла, и она сказала, что все было плохо, но она не хотела об этом говорить, но после того, как она выпила две рюмки, она начала рассказывать все это. Она сказала, что ее пороли ремнем, рассказала о сексе, о том, что она должна была спать с тем, с кем ей скажут, и все время смеялась и пыталась остановиться — это было ужасно, видеть ее в таком состоянии. А после третьей рюмки, — сказал Генри, понизив голос, — она сказала, что видела, как Утонувший Пророк убил кого-то.

Страйк поднял глаза от своего блокнота.

— Но она не сказала, не рассказала мне подробностей, — быстро сказал Генри. — Может быть, это было что-то, что она — не придумала, но… я имею в виду, она типа ошиблась. Она была чертовски напугана после того, как сказала это. Она была пьяна, — сказал Генри, — она обалдела от трех рюмок. Она не пила алкоголь пять лет, так что, очевидно…

— Разве она не сказала вам, кто был убит?

— Нет, единственное, что она сказала, это то, что свидетелями были больше людей, чем она. Она сказала что-то вроде: «Там были все.» Потом она очень сильно запаниковала и сказала, что она не то имела в виду, и я должен забыть об этом, что Утонувший Пророк придет за ней, потому что она проговорилась. Я сказал: «Ничего страшного, я знаю, что ты просто пошутила…»

— Вы поверили в это? Что это была шутка?

— Нет, — неуверенно сказал Генри, — она точно не шутила, но ведь никто не сообщал ни о чем подобном, не так ли? А если бы было много свидетелей, можно было бы подумать, что кто-то обратился бы в полицию, не так ли? Может быть, в церкви просто сделали вид, будто кого-то убили, чтобы напугать людей?

— Возможно, — сказал Страйк.

Теперь Генри проверил время на своих часах.

— Вообще-то я должен быть кое-где через двадцать минут. Это…?

— Еще пара вопросов, если вы не возражаете, — сказал Страйк. — Этот Джо, который вас завербовал. Часто ли вы виделись с ним, когда оказались на ферме?

— Он вроде как был рядом, — сказал Генри. — Но я так и не смог с ним поговорить.

— Что он делал в баре? Алкоголь запрещен церковью, не так ли?

— Да, — сказал Генри. — Не знаю… Может быть, он пил безалкогольный напиток?

— Хорошо… А много ли было детей на ферме?

— Довольно много, да. Там жили несколько семей.

— Можете ли вы вспомнить человека по имени Гарольд Коутс? Он был врачом.

— Э… может быть, — сказал Генри. — Вроде как старый парень?

— Да, он был уже довольно стар. Вы когда-нибудь видели его с детьми?

— Нет, я так не думаю.

— Ладно, думаю, это все, — сказал Страйк, доставая из бумажника визитную карточку. — Если вспомните что-нибудь еще, если захотите мне что-то рассказать, позвоните.

— Обязательно, — сказал Генри, беря карточку и допивая остатки второго джин-тоника.

— Я благодарен за встречу со мной, Генри, правда, — сказал Страйк, поднимаясь на ноги и пожимая руку.

— Нет проблем, — сказал Генри, тоже вставая. — Надеюсь, я был полезен. Я всегда чувствовал себя так погано из-за того, что вообще взял туда Флору, так что… да… вот почему я согласился поговорить с вами. Ну, тогда пока. Приятно было познакомиться.

Когда Генри направился к двери, в паб вошла темноволосая женщина, и Страйк со злостью и чувством абсолютной неизбежности узнал Шарлотту Росс.

Глава 18

Страйк подозревал, что Шарлотта уже в пути, с того самого момента, как Генри упомянул об их взаимной связи. Головы поворачивались; Страйк наблюдал за этим в течение многих лет; она обладала такой красотой, от которой по комнате пробегал ледяной ветерок. Пока они с Генри издавали возгласы удивления (со стороны Генри, вероятно, искренние) и обменивались любезностями у дверей, Страйк собирал свои вещи.

— Корм, — раздался голос позади него.

— Привет, Шарлотта, — сказал он, стоя к ней спиной. — Я как раз ухожу.

— Мне нужно поговорить с тобой. Пожалуйста. Пять минут.

— Боюсь, что мне надо кое-куда идти.

— Корм, пожалуйста. Я бы не просила, если бы это было не так… Пожалуйста, — повторила она, уже громче.

Он знал, что она способна устроить скандал, если не получит желаемого. Она была женщиной, о которой писали, и он тоже теперь представлял интерес для газет, и он боялся, что, если такая сцена произойдет, пойдут сплетни, а может быть, и утечка информации журналистам.

— Хорошо, даю тебе пять минут, — холодно сказал он, отпивая последний дюйм безалкогольного пива.

— Спасибо, — задыхаясь, сказала она и тут же отошла к бару, чтобы купить себе бокал вина.

Она вернулась через пару минут, сбросила свое черное пальто, обнажив темно-зеленое шелковое платье, перетянутое на талии тяжелым черным поясом, и села на место, которое только что освободил Генри. Она была худее, чем он когда-либо видел ее, но как всегда красива, даже в возрасте сорока одного года. Длинные темные волосы ниспадали до плеч, ее зеленые глаза в золотистую крапинку были окаймлены густыми натуральными ресницами, а если она и пользовалась косметикой, то слишком легкой, чтобы ее можно было заметить.

— Я знала, что ты здесь будешь, как ты, наверное, уже догадался, — сказала она, улыбаясь, желая, чтобы он улыбнулся в ответ, посмеялся над ее хитростью. — Я посоветовала этот паб Хену. Он милый, не так ли?

— Что тебе надо?

— Ты потерял тонну веса. Выглядишь отлично.

— Что, — повторил Страйк, — тебе надо?

— Поговорить.

— О…

— Это трудно, — сказала Шарлотта, делая глоток вина. — ХОРОШО? Мне нужна минутка.

Страйк проверил часы. Шарлотта смотрела на него поверх бокала с вином.

— Ладно, хорошо. Я только что узнала, что у меня рак.

Что бы Страйк ни ожидал, это было не то. Как бы неприятны и, возможно, необоснованны ни были эти подозрения, он подумал, не лжет ли она. Он знал, что она была не только крайне манипулятивной, но и безрассудной — иногда до саморазрушения — в погоне за желаемым.

— Мне очень жаль это слышать, — сказал он формально.

Она смотрела на него, медленно краснея.

— Ты думаешь, что я лгу, не так ли?

— Нет, — сказал Страйк. — Это было бы чертовски подло — врать.

— Да, — сказал Шарлотта, — это было бы так. Ты собираешься спросить меня, какой именно, или как…?

— Я думал, ты собираешься мне рассказать, — сказал Страйк.

— Грудь, — сказала она.

— Понятно, — сказал Страйк. — Ну… Надеюсь, ты в порядке.

Слезы наполнили ее глаза. Он сотни раз видел, как она плачет — от горя, конечно, но и от ярости, и от того, что ей мешают, — и его это не трогало.

— Это все, что ты можешь сказать?

— Что еще я могу сказать? — сказал он. — Я надеюсь, что с тобой все в порядке. Не только ради детей, но и ради всего остального.

— И это… это все? — прошептала Шарлотта.

Когда-то она могла бы начать кричать, не обращая внимания на присутствие свидетелей, но теперь, когда он не был связан с ней, она понимала, что такая тактика неразумна.

— Шарлотта, — сказал он тихим голосом, наклонившись к ней, чтобы убедиться, что его не подслушивают, — я не знаю, каким образом я могу тебе это объяснить. Между нами все кончено. Я желаю тебе добра, но мы закончили. Если у тебя рак…

— Значит, ты считаешь, что я лгу?

— Позволь мне закончить. Если у тебя рак, ты должна сосредоточиться на своем здоровье и своих близких.

— Моих близких, — повторила она. — Понятно.

Она откинулась на спинку кожаной скамьи и вытерла глаза тыльной стороной ладони. За ней наблюдали несколько мужчин у бара. Возможно, Шарлотта тоже почувствовала, что у нее есть зрители, потому что теперь она закрыла лицо руками и начала всхлипывать.

Ради всего святого.

— Когда тебе поставили диагноз? — спросил он, чтобы она перестала плакать.

Она сразу же подняла голову, вытирая свои сверкающие глаза.

— На прошлой неделе. В пятницу.

— Как?

— Во вторник я пошла на плановый осмотр, и… да, в пятницу мне позвонили и сказали, что что-то нашли.

— И они уже знают, что это рак?

— Да, — сказала она слишком быстро.

— Ну, как сказать… Надеюсь, с тобой все в порядке.

Он попытался встать, но она протянула руку через стол и крепко схватила его за запястье.

— Корм, пожалуйста, выслушай меня. Серьезно. Пожалуйста. Пожалуйста. Это жизнь и смерть. Я имею в виду, что это делает человека… Помнишь, — прошептала она, глядя ему в глаза, — после того, как тебе оторвало ногу… Боже мой… Это заставляет тебя понять, что важно. После этого ты захотел меня. Разве не так? Разве я не была единственным человеком в мире, которого ты тогда хотел?

— Разве? — спросил Страйк, глядя в ее прекрасное лицо. — Или я просто взял то, что мне предложили, потому что это было проще всего?

Она отшатнулась, отпустив его запястье.

Все отношения имеют свою собственную мифологию, и в их с Шарлоттой отношениях центральное место занимала общая вера в то, что в самый плохой момент его жизни, когда он лежал на больничной койке с половиной ноги и его военной карьере пришел конец, ее возвращение спасло его, дало ему то, за что можно было держаться, ради чего можно было жить. Он знал, что только что разрушил священное табу, осквернив то, что было для нее не только предметом гордости, но и основой ее уверенности в том, что, как бы он ни отрицал это, он продолжает любить женщину, которая была достаточно великодушна, чтобы полюбить искалеченного мужчину, оставшегося без карьеры и без средств к существованию.

— Надеюсь, с тобой все будет в порядке.

Он поднялся на ноги, прежде чем она успела прийти в себя и предпринять ответные действия, и вышел, наполовину ожидая, что пивной бокал ударит его по затылку. По счастливому стечению обстоятельств, когда он вышел на тротуар, в поле его зрения попало свободное черное такси, и спустя всего две минуты после того, как он оставил ее, он уже мчался прочь, в сторону Денмарк-стрит.

Глава 19

— …Заговор настолько огромен, что его буквально невозможно увидеть, потому что мы живем внутри него, потому что он формирует наше небо и нашу землю, и поэтому единственный способ — единственный способ — спастись, это шагнуть в буквальном смысле в другую реальность, истинную реальность.

Было субботнее утро. Робин сидела в храме Руперт-Корт уже три четверти часа. Сегодняшним лектором был человек, которого она видела читающим лекцию Уиллу Эденсору на Бервик-стрит. Он представился как сын папы Джея, Тайо. Это вызвало бурные аплодисменты, к которым присоединилась и Робин, вспомнив, как Кевин Пирбрайт назвал Тайо «нестабильным силовиком» ВГЦ.

У Тайо, носившего темные растрепанные волосы, были такие же большие голубые глаза, как у его отца, и, возможно, квадратная челюсть Джонатана, если бы он не имел несколько килограммов лишнего веса, из-за чего второй подбородок оказался ниже первого. Он напомнил Робин перекормленную крысу: длинный и острый нос, необычно маленький рот. Речь Тайо была убедительной и назидательной, и хотя изредка в зале раздавался ропот согласия, никто не плакал и не смеялся.

В первом ряду храма сидел известный романист Джайлс Хармон, которого Робин узнала, когда он проходил мимо нее на входе. Невысокий мужчина с длинными серебристыми волосами, Хармон обладал тонкими, почти нежными чертами лица и вел себя сдержанно, как человек, ожидающий, что за ним будут наблюдать. Его сопровождал в храм эффектный мужчина лет сорока, у которого были черные волосы, евразийские черты лица и глубокий шрам, идущий от слегка искривленного носа к челюсти. Пара медленно продвигалась по проходу, махая знакомым и служителям храма. В отличие от Ноли Сеймура, эти двое не демонстрировали смирения, а лишь одобрительно улыбались, когда прихожане уступали им дорогу, и переходили на ряд назад.

За дело, устало подумала Робин, пока Тайо продолжал говорить. Накануне вечером Райан остался у нее ночевать, и после секса было много разговоров, в основном о рисках, связанных с работой под прикрытием. Робин не была ни настолько невежественной, ни настолько самонадеянной, чтобы считать, что не нуждается в советах, но последней ее мыслью перед тем, как заснуть, было: слава богу, что я не рассказала тебе о духовной связи.

Наконец-то Тайо Уэйс закончил свое выступление. Аплодисменты, хотя и были достойными, но не такими восторженными, как в адрес его отца или Бекки Пирбрайт. Свет в храме стал ярче, и Дэвид Боуи снова начал петь. Робин нарочито медленно поднималась со своего места, копаясь в сумочке от Gucci, надеясь, что светловолосая служащая снова подойдет к ней. Джайлс Хармон прошел мимо, величественно кивая налево и направо. Его более высокая спутница осталась возле сцены, в центре скопления людей.

Робин задержалась в проходе, неопределенно улыбаясь и разглядывая нарисованных на потолке Пророков, словно видела их впервые. Она была почти под Утонувшим Пророком в белой мантии, со злобными черными глазами, когда знакомый голос произнес:

— Ровена?

— Привет! — сказала Робин. Появилась блондинка, которая ранее подходила к ней, сияя, как и прежде, и держа в руках кипу брошюр, толще тех, что обычно лежали на полках в задних рядах скамей. — Как здорово, что ты снова здесь!

— Я знаю, — сказала Робин, улыбаясь в ответ, — мне кажется, что я не могу остаться в стороне, не так ли?

Когда блондинка рассмеялась, Робин заметила, что кто-то стоит прямо за ее спиной. Обернувшись, она оказалась почти лицом к лицу с Тайо Уэйсом и испытала приступ неприязни. Она не помнила, чтобы когда-нибудь испытывала такую сильную, непосредственную антипатию к мужчине, и ей потребовалась вся ее самодисциплина, чтобы улыбнуться ему в ответ, широко раскрыв глаза и дружелюбно сказав:

— Это было так вдохновляюще. Ваша речь, я имею в виду. Мне очень понравилось.

— Спасибо, — сказал он, самодовольно улыбнувшись и положив руку ей на спину. — Очень рад, что тебе понравилось.

— Это Ровена, Тайо, — сказала блондинка. — Мне кажется, что она…

— Очень восприимчивая, — сказал Тайо Уэйс, его рука все еще лежала на бретельке бюстгальтера Робин. — Да, это очевидно.

Робин почувствовала сильное желание оттолкнуть его руку, но осталась на месте, улыбаясь

— Не хотела бы ты приехать на один из наших выездных семинаров? — спросил Тайо.

— Именно это я и хотела сказать! — сказала блондинка, сияя.

— Что это значит? — спросила Робин, каждый нерв которой протестовал против продолжающегося давления руки Тайо Уэйса на ее спину.

— Неделя твоего времени, — сказал он, глядя ей в глаза. — На ферме Чепменов. Чтобы изучить все более глубоко.

— О, ничего себе, — сказала Робин, — звучит интересно…

— Я думаю, что это очень вдохновит тебя, — сказал Тайо.

— Это действительно здорово, — заверила Робин блондинка. — Просто быть с природой, исследовать идеи и медитировать…

— Ух ты, — снова сказала Робин.

— Ты можешь взять отгул на работе? — спросил Тайо, его рука по-прежнему лежала на спине Робин.

— Вообще-то в данный момент я как бы ни при делах, — сказала Робин.

— Как раз вовремя! — пропела блондинка.

— Когда это будет? — спросила Робин.

— В ближайшую пятницу в 10 часов утра от вокзала Виктория отправляется микроавтобус, — сказала блондинка. — В этот день на ферму Чепмена приедут три группы. Вот…

Она предложила Робин одну из брошюр, которые держала в руках.

— Это вся информация, которая тебе понадобится, что взять с собой…

— Большое спасибо, — улыбнулась Робин. — Да, я с удовольствием приду!

Тайо Уэйс провел рукой по спине Робин, прежде чем разорвать контакт.

— Тогда увидимся в пятницу, — сказал он и удалился.

— Это так здорово, — сказала блондинка, обнимая Робин, которая удивленно засмеялась. — Только подожди. Честно говоря, у меня просто предчувствие. Ты очень быстро станешь чистой духом.

Робин направилась к выходу. Другая служительница храма протягивала одну из брошюр худому смуглокожему молодому человеку в очках и футболке с изображением Человека-паука. Высокий красивый мужчина со шрамом на лице сейчас разговаривал с одним из сборщиков благотворительных пожертвований, стоявших на входе. Когда Робин проходила мимо него, его взгляд переместился с ее лица на брошюру в ее руке, и он улыбнулся.

— С нетерпением жду встречи с вами на ферме, — сказал он, протягивая большую сухую руку. — Доктор Чжоу, — добавил он в тоном тоне, который говорил: «Но, конечно, вы это знали».

— О, да, я не могу дождаться, — сказала Робин, улыбаясь ему.

Она вернулась на Уордор-стрит прежде, чем позволила своему лицу избавиться от застывшей улыбки. Оглянувшись через плечо, чтобы убедиться, что поблизости нет служителей храма, Робин достала из сумочки мобильный телефон и позвонила Страйку.

— В третий раз повезло… Я в деле.